В ЧЕТВЕРГ ПРОТРУБИТ АНГЕЛ

Повесть

ВТОРНИК, 10 ИЮЛЯ

1.

Над Восточным побережьем вставала заря. Тускнели утренние звезды и фонари на улицах Вашингтона. Розовые, а за ними оранжевые краски, проступая из-за горизонта, со стороны близкого океана, осторожно растекались по небу. Июльский день обещал быть жарким и душным.

Тонкий писк мобильного телефона не сразу разбудил О'Браена. Он грузно сел в кровати. Номер этого телефона знал дежурный на главном пульте Федерального бюро расследований. О'Браену, директору ФБР, ночью звонили только в случаях чрезвычайных. Светящиеся часы на тумбочке возле кровати показывали четверть шестого. ОБраен тряхнул головой, чтобы проснуться окончательно. Взял трубку.

Звонили не из ФБР - из Белого дома. Это был Арнолд Фридмэн, помощник президента по национальной безопасности.

- Билл, дружочек, прости, что разбудил.

Фридмэн слегка шепелявил. Много лет назад, когда совсем молодыми ребятами служили они с О'Браеном в одном взводе, осколок вьетнамской мины угодил Фридмэну в нижнюю челюсть и что-то там нарушил в движениях губ и языка. Теперь шрам на подбородке надежно прикрывала модная бородка. А шепелявость осталась.

- Привет, Арни. Лучше побереги свои извинения для дома, - хриплым со сна голосом отозвался ОБраен. - Почему тебе в такую рань не спится с молодой, красивой и, главное, новой женой?

Шутка, видимо, понравилась Фридмэну, который женился в третий или четвертый раз около года назад. Он расхохотался.

- Ловлю тебя на слове, дружочек. Давай прямо на этой неделе выберем свободный вечер, пообщаемся, вспомним молодые годы и почешем языки о наших женах... А теперь слушай внимательно. В восемь утра нас ждет президент. Приходи в мой кабинет минут на двадцать раньше. Я тебя коротко введу в курс. Дело серьезное.

Положив трубку, О'Браен еще немного посидел на кровати, пытаясь сообразить, что за дело требует сегодня его присутствия в Овальном кабинете. Он стал директором ФБР лишь полтора месяца назад и с тех пор всего пару раз виделся с президентом; встречи были короткими, формальными.

Назначение О'Браена на эту должность оказалось неожиданным для многих в вашингтонской администрации, да и для него тоже. За тридцать с лишним лет он прошел в ФБР почти все ступени карьерной лестницы и руководил Нью-Йоркским управлением, когда в Вашингтоне, у себя за рабочим столом, скончался от сердечного приступа прежний директор. В последние десятилетия возглавлять ФБР приходили обычно люди со стороны. Но нынешний президент уже столкнулся с проблемами, назначив после своего избрания некоторых политиков-непрофессионалов на должности, требующие профессиональных знаний; например, главой Пентагона была утверждена - после долгих препирательств в Сенате - представительница феминистского движения. Теперь президенту приходилось улаживать бесконечные конфликты и отвергать обвинения оппозиции в некомпетентности таких руководителей. Наверное, это и привело президента к решению - назначить нового директора из числа самих сотрудников ФБР.

ОБраен знал, что рассматривали несколько кандидатур. В обход двух заместителей прежнего директора должность досталась О'Браену - в нужный момент его назначение поддержал Фридмэн. К советам Фридмэна президент прислушивался.

Итак, расписание О'Браена на сегодня менялось. В семь тридцать он собирался лететь в Нью-Йорк. Теперь надо будет позвонить, чтобы вертолет ждал его не раньше десяти.

Спать больше не хотелось. О'Браен прошлепал по коридору в ванную и сразу же услышал, как в соседней спальне заворочалась жена. Они прожили вместе полжизни. И когда бы он ни встал, жена тоже вставала, готовила завтрак, провожала его. "Старая ирландская хлопотунья, - умиротворенно подумал О'Браен. - Чего этот Фридмэн без конца меняет жен? Мне и одной до гроба хватит". Стоя под душем, он растирал еще сильными руками плечи и грудь. "А впрочем, мы с женой уже лет пять, как спим в разных спальнях. Бычку Фридмэну такое, наверное, и в голову не приходит". И О'Браен захлопал мокрыми ладонями по толстому животу.

2.

В восемь утра Дэнис уехал на работу, Таня осталась одна. В Хантер-колледже, где она преподавала русскую литературу, наступили летние каникулы. В пятницу и у Дэниса начинается отпуск - на пару недель они решили сбежать из нью-йоркской жары на Кейп-Код. Таня любила этот покрытый соснами и маленькими озерцами мыс, высовывавшийся в океан чуть южнее Бостона. Даже в самые перегретые летние дни там дул морской ветерок и было не так жарко.

Тане шел тридцать первый год, но выглядела она моложе. Невысокая, ладно сложенная. Густые темно-каштановые волосы, короткая, под мальчишку, стрижка. С круглого улыбчивого лица открыто и добро глядели на мир черные глаза. Как-то после семинара по творчеству Толстого молоденький студент подошел к ней в коридоре и, покраснев, пробурчал, что глаза у нее, как у Катюши Масловой. Придя домой, Таня, смеясь, рассказала об этом Дэнису. Полистав "Воскресенье", она перевела ему те места, где Толстой упоминал Катюшины глаза: "черные, как мокрая смородина", "блестящие", "глянцевитые", "чуть косящие". Потом Таня долго изучала свое лицо в зеркале - глаза вроде бы не косили...

Таня решила посвятить сегодняшнее утро давно задуманной генеральной уборке. Их небольшой домик в Бруклине, в нескольких кварталах от берега Ист-Ривер, был куплен когда-то ее дедом-врачом, а после смерти деда достался Тане. Из окна Таниной спальни были видны через реку верхушки знаменитых небоскребов среднего Манхэттена: Крайслер-Билдинг, Эмпайр-Стейт-Билдинг, Башни Банка Америки. У самого берега Ист-Ривер лучился на солнце высокий стеклянный прямоугольник ООН.

Таня вымыла и натерла до блеска окна, пропылесосила ковры и все укромные закоулки под кроватью, тумбочками, диваном, где могла скопиться пыль. На кухне прошлась мыльной шваброй по линолеуму, протерла порошком раковину для мытья посуды, стенки электрической плиты и холодильника. Довольная, огляделась вокруг, вытерла вспотевший лоб тыльной стороной маленькой, но сильной кисти. Хотела было приняться за сборы к предстоящей поездке. Но передумала - лучше повременить, вечером придет Дэнис и скажет, что для него брать на Кейп-Код. Она не любила сидеть без дела. Может, заняться стиркой? Да нет - все было постирано, поглажено и разложено по полкам еще два дня назад. Грядки с помидорами, в крошечном дворике за домом, уже политы.

И тут Таня вспомнила про кладовку. Четыре года назад, когда не стало деда, у нее не поднялась рука выбросить что-либо из его одежды или бумаг, заполнявших ящики письменного стола. Все вещи деда Таня отнесла тогда в кладовку. И вот теперь надо было все-таки разобраться. Она недавно сообразила: его одежду можно отдать в "Армию спасения", кому-нибудь да пригодится. Дед, наверное, согласился бы с этим. Эмигрант из России, он был бережлив и не одобрял американцев, обращавших в мусор горы вещей, которые перестали быть им нужными. Таня, улыбнувшись, вспомнила: когда сломалась старая швабра, которой мыли пол, дед палку не выбросил, сберег, а летом приспособил в огороде, чтобы поддерживала тяжелый куст с помидорами. Читая воспоминания о Толстом, Таня высмотрела у того сходную черту. Граф, наподобие справных деревенских мужиков, берег все, что могло еще послужить. Получив письмо, где часть листа была чистой, он отрывал ее и использовал потом для черновика.

Таня открыла скрипучую дверь кладовки, включила там свет. В углу кладовки, прикрытая от пыли прозрачной пленкой, висела на плечиках одежда деда. Повлажневшие глаза Тани остановились на знакомых фланелевых рубашках, которые тот любил носить дома. А вот старые выцветшие джинсы - в них дед обычно возился во дворике; на потертых коленках топорщились неуклюже пришитые заплаты. Таня вдруг вспомнила - это же она их поставила. Надев тогда джинсы, дед внимательно осмотрел заплаты, пожевал губами, молча погладил ее по плечу и пошел поливать грядки во дворике...

Давным-давно, когда Танина мама была еще маленькой, дед и бабка разошлись. Дед больше не женился, жил бобылем, по воскресеньям забирал дочку к себе, гулял с нею, катался на лыжах. А потом, когда дочка подросла, взял да и махнул в Америку. Все это Таня знала смутно, по рассказам мамы. Американский родственник оказался весьма кстати через пятнадцать лет, когда экономика в постсоветской России развалилась и Танины родители тоже решили эмигрировать. Дед прислал им вызов, встретил, помог на первых порах. Танин отец, специалист по компьютерам, быстро нашел работу в отделении одной из страховых компаний в Миннесоте, куда и переехала Танина семья. Там, в провинциальном тихом городке, Таня окончила через несколько лет школу и надумала продолжить образование в каком-нибудь известном университете. Родители были не в восторге от ее планов начать самостоятельную жизнь. Но в конце концов отпустили в Нью-Йорк, под надзор деда.

А надзора никакого и не было. Дед ей доверял и почти не делал замечаний, даже если она, молоденькая студентка, гуляла иногда с друзьями допоздна. Но и спать в такой вечер не ложился, сидел за кухонным столом, записывал что-то в свои тетрадки, поглядывал на часы. Он знал, что у Тани всегда есть надежные провожатые, студенты-однокурсники. Или на машине подвезут, или от автобусной остановки проводят до дверей дома. И все-таки он беспокоился. Поэтому, если запаздывала, Таня обязательно звонила: "Дедуля, я уже еду".

Таня вздохнула, отвлеклась от воспоминаний и поискала глазами саквояж деда. Вот он на полу, черный, пузатенький. Дед брал его с собой, когда навещал пациентов, укладывал в него стетоскоп, другие врачебные инструменты. В саквояж Таня и переложила бумаги деда: потрепанные тетрадки, прихваченные скрепками отдельные исписанные листки. Таня ценила деликатность деда, он не докучал вопросами о ее личных делах - знал, если она найдет нужным, сама расскажет. И Таня отвечала тем же. Она никогда не заглядывала в эти тетрадки, даже если дед оставлял их по рассеянности на кухонном столе. После его смерти тоже было не до того...

Достав из саквояжа верхнюю тетрадку, она подошла ближе к лампочке. Таня сразу узнала почерк деда - буквы крупные, неуклюжие, но разборчивые. Записи были фрагментарными, перескакивали с одного предмета на другой, так пишет человек сам для себя.

3.

Из тетрадок деда.

*

Завидую тем, кто верует. У самого - не получается. Наверное, потому, что веровать следует сердцем, не рассуждая. А мне все надо и умом постичь. Ньютон когда-то сказал, что движение планет по орбитам удается объяснить, не прибегая к допущению о существовании Бога, но без такого допущения остается непонятным, кто сделал первый толчок. Что ж, возможно, это Он создал сей мир и "втолкнул" в него человека. Но боюсь, ныне Он в дела человеческие не вмешивается, только горестно наблюдает. А быть может, и не наблюдает, давно повернулся спиной и занят чем-то другим. Человеку, в отличие от животных, почти целиком запрограммированных инстинктами, дана свобода выбора, человек сам прокладывает свою орбиту, с него и весь спрос.

*

Чем старше становлюсь, тем больше обступают воспоминания. Вот самое раннее. Я на руках у мамы - вижу себя в полутемной комнате, как бы со стороны, сверху. Мама дает мне грудь и сразу же забирает. Чувства недоумения, несправедливости, обиды охватывают меня, и я реву. Лет сорок спустя я рассказал об этом маме. "Неужели помнишь?.. Я хотела закончить грудное кормление в июле, когда тебе исполнился год, но соседка отсоветовала, мол, в летнюю жару это рискованно, могут приключиться поносы. Молока у меня было много, вот и кормила для верности до сентября.Потом прекратила. А где-то еще месяца через два меня, дуреху молодую, одолело любопытство - помнишь ли ты грудь. Дала ее тебе, ты набросился с такой жадностью, я испугалась, сразу же отняла. И ты заплакал - да так горько. Значит, был тебе тогда годик и четыре месяца".

*

По самому определению гомо сапиенс выделен из мира животных - наличием разума. Но, думаю, старик Линней с этим термином - "человек разумный" - поторопился. Сравнение животных и человека - так часто не в пользу последнего. Волк, например, убивает лишь существа, не принадлежащие к собственному виду, да и то когда голоден. А человек с момента появления на земле шагает по трупам себе подобных. И примитивные убийства вследствие голода случаются среди людей много реже, чем, скажем, убийства во имя власти, или какой-нибудь фанатичной идеи, или вследствие злобы, зависти, или просто от скуки. Кажется, за прошедшие тысячелетия все изучено в Книге книг - Библии. Но никто еще не удосужился подсчитать на ее страницах общее число убитых. Уже в самом начале Каин убивает брата своего Авеля. И пошло, и поехало... А вот пример из истории ацтеков, населявших Мексику и покоренных Кортесом в XVI веке. Они отличались большими познаниями в медицине и астрономии, оставили после себя скульптуры, настенную мозаику, архитектурные памятники. Но эта богатая культура сочеталась у ацтеков с ритуальными убийствами, когда они варили маисовую похлебку с разрубленными на куски телами людей и съедали во время оргий коллективного каннибализма. Кто они - неужели гомо сапиенс? Не правильнее ли тут использовать иной термин - гомо инсанус, "человек безумный"?

*

В пять лет я заболел корью, которая осложнилась воспалением среднего уха. Высокая температура, бред, состояние критическое, антибиотиков тогда и в помине не было. В очередной раз вывалившись из бреда, увидел возле кровати папу. Уж не знаю почему - наверное, заметив отчаянье в его глазах - я задал совсем не детский вопрос: "Папа, я умру?". Помню, при этом я не испытывал никакого страха, спрашивал как будто о постороннем. Папа издал носом странный звук, вроде как хрюкнул, и выбежал в соседнюю комнату. Неверующий, там он молился и плакал. Он дал самый трудный для себя обет - бросить курить, только бы я поправился. К вечеру температура спала, началось выздоровление. А папа, потерпев несколько дней, не выдержал и опять взялся за папиросы.

*

Читаешь газеты, смотришь телевизор - и диву даешься. В Нью-Йорке полицейские обнаружили в уличном баке для мусора грудного ребенка с пробитым черепом и сломанной ножкой; он громко плакал по ночам - родители-наркоманы выбросили его. В столице Алжира у стены школы взорвалась мощная бомба, четыре подростка погибли, еще девятнадцать получили ранения; у исламских террористов, организовавших взрыв, не было никаких претензий к школьникам - просто захотелось в очередной раз напомнить о себе. В славной российской армии четверо бывалых солдат изнасиловали зеленого новобранца, а потом все вместе на него помочились. Как назвать подобных людей? Животными? Но животные так не делают. Нет, это опять наш знакомец - подвид гомо инсанус.

*

Еще раз я ощутил смерть рядом в семь лет. Мы жили тогда в Омске. В жаркий летний день папа, мама и я поехали на берег Иртыша. Папа сразу же уплыл, мама улеглась на песочке загорать. А я плавать не умел, бродил вдоль кромки воды и пытался руководить папой. Я крикнул, чтобы он плыл обратно, но папа был далеко и меня не слышал. Тогда я зашел в воду по колено и крикнул снова, затем крикнул, зайдя в воду по пояс, затем - по плечи. И вдруг сильное течение подхватило меня. Я успел повернуть голову к берегу, крикнул: "Мама, тону!" - и ушел под воду. Какое-то мгновенное подсознательное чувство высветило единственный шанс на спасение. Маленький дурачок, я не барахтался, а стоял на носках, вытянув над водой руки. Из-под ног вымывало песок, руки быстро погружались, потом остались торчать одни ладошки. Казалось, прошла вечность, нестерпимо хотелось вдохнуть. Но мама успела добежать - ухватив за ладошки, рванула меня вверх, к солнцу. Еще раз она подарила мне жизнь. Долго сидел я на берегу, не шевелясь, оглушенный и испуганный.

*

В отличие от Ньютона, современная астрофизика объясняет "первый толчок", приведший мир в движение, без ссылки на Бога. Так называемое красное смещение в спектрах галактик свидетельствует, что они с огромной скоростью разлетаются в разные стороны. Если проложить их траектории в обратном направлении, окажется, что примерно четырнадцать миллиардов лет назад вся масса галактик была сконцентрирована в одной точке пространства. Гравитационное поле все более спрессовывало эту огромную массу, немыслимо повышая ее температуру. И произошел "Большой взрыв". По некоторым представлениям, скорость разлетающихся ныне галактик будет постепенно убывать, а потом под действием гравитации начнется их обратное сближение. И когда они опять сольются, предельное сжатие их массы вызовет новый "Большой взрыв". Такова поражающая воображение масштабами теория "пульсирующей Вселенной". Но нетрудно заметить, что эта теория описывает не всю Вселенную - лишь ее часть, поддающуюся наблюдению с помощью современной аппаратуры. А что дальше, за пределами этого пульсирующего комка галактик? Только ли бездонная черная пустота? Или иные миры и иные формы развития неживой и живой материи? И сокрыт ли во всем этом некий Высший смысл? И если Бог действительно повелевает мирозданием, снисходит ли он до того, чтобы слышать каждого человека? Не людская ли гордыня придумала это? Ведь в беспредельном пространстве, Его пространстве, Земля выглядит мельчайшей пылинкой. Заинтересует ли наблюдателя индивидуальная судьба каждого из миллиардов вирусов, с трудом различимых даже в самый сильный микроскоп? Вопросы, вечные вопросы без ответа...

4.

Дежурный офицер вошел в спальню президента в три двадцать пять ночи. Последние четыре дня президент провел в разъездах, ежедневно выступая в разных штатах на предвыборных митингах, банкетах, - в ноябре ему предстояло переизбираться на второй срок. Вчера поздно вечером он вернулся в Вашингтон.

Усталый старик с приоткрытым ртом и вынутыми зубными протезами спал, по-детски положив щеку на ладошку. Офицер осторожно прикоснулся к его плечу - президент сразу открыл глаза, бросил на вошедшего быстрый взгляд.

- Звонок из Пентагона, сэр. Министру обороны нужно срочно переговорить с вами.

Президент взял трубку специальной линии связи. Махнул рукой, показывая, что офицер может идти.

- У нас чрезвычайное происшествие, сэр, - отрывисто прозвучал низкий женский голос. - Этой ночью с нашего склада в Медвежьих горах, что под Нью-Йорком, похищена бомба... Водородная. Военная контрразведка приступила к расследованию. К счастью, бомба - без спускового механизма. Такие устройства хранятся отдельно, на другом складе.

Президент облегченно перевел дыхание, после короткой паузы спросил:

- Нужна вам сейчас помощь других ведомств?

- Не думаю, сэр. Надеюсь, справимся сами. Чем больше участников, тем вероятнее утечка информации. На самом деле, похищенная бомба - это просто металлическая емкость, заполненная в основном смесью двух изотопов водорода. Без спускового механизма бомба не может взорваться. Но, тем не менее, если такая информация попадет в газеты, вы представляете, с какими заголовками они выйдут. В Нью-Йорке может разразиться паника. "Разумное рассуждение, - подумал президент. - За четыре месяца до выборов такая сенсация дополнительных голосов не принесет".

- Что ж, под вашу ответственность. Примите все меры к розыску... Я сейчас свяжусь с Фридмэном. Он будет в своем кабинете - сразу же звоните ему, если выяснится что-либо новое. А в восемь жду вас с подробным докладом.

Потом президент cозвонился с Фридмэном, коротко сообщил о случившемся, попросил немедленно приехать в Белый дом. Его и О'Браена он тоже хотел видеть у себя в Овальном кабинете в восемь утра.

Остаток ночи президент спал плохо, донимала отрыжка. Наверное, больше чем следовало поел вечером на банкете, где собирались пожертвования в фонд его избирательной кампании. Сквозь полусон в голову лезли мысли об этой кампании, потом о проклятой бомбе, потом опять о кампании. В семь утра он поднялся. Как обычно, заставил себя пробежаться трусцой вокруг Белого дома. В душе он этих пробежек терпеть не мог. Но по утрам возле Белого дома дежурили телеоператоры, фотокорреспонденты. Было важно лишний раз показаться на экране - президент, сохраняющий такую отличную физическую форму, президент, которого поддерживает народ...

Без пяти восемь он уже входил в приемную перед Овальным кабинетом. Секретарша была на месте. Он спросил ее о самочувствии мужа, которому недавно сделали какую-то там операцию. Это было его правило - проявлять дружеское внимание к подчиненным. Не вслушиваясь в ответ, президент открыл дверь Овального кабинета и уже на пороге распорядился:

- В восемь придут Лентини, Фридмэн и О'Браен. Пока не закончим, никого со мной не соединять.

5.

Карла Лентини стала министром обороны три с половиной года назад, после победы Демократической партии на президентских выборах. Это был звездный час феминистского движения. И не только его. Ликовали также сторонники и сторонницы однополой любви: "их" человек возглавил Пентагон. Надо отдать должное - Лентини быстро разобралась в рычагах управления военным ведомством и крепко держала их в своих руках. Некоторые генералы, чьи старомодные взгляды не соответствовали прогрессивным понятиям наступившего двадцать первого века, демонстративно подали в отставку. Но им без труда нашлась замена.

Широкой мужской походкой Лентини вошла в Овальный кабинет, где возле круглого столика уже рассаживались президент, Фридмэн и О'Браен. Президент предложил кофе, одарив каждого улыбкой и показав белоснежные зубы. Потом кивнул министру - можно начинать.

- Вот основная информация по состоянию на семь тридцать утра. Склад водородных бомб расположен в глубоком горном тоннеле возле Вест-Пойнта, штат Нью-Йорк. Караул из двух человек заступил вчера на ночное дежурство в одиннадцать вечера. В одиннадцать двадцать начальник караула сержант Кори позвонил в Нью-Йорк, на центральный пульт, и поинтересовался расписанием своих дежурств на следующей неделе - хотел узнать, будет ли он свободен в понедельник, чтобы пойти на бейсбольный матч. Оператор на центральном пульте ответил, что расписания на следующую неделю пока нет. Где-то часа через полтора он случайно заметил это расписание, пришпиленное к стенке шкафа, и сам позвонил на склад. Но никто не снял трубку. Оператор решил, что караул обходит территорию, и перезвонил через пятнадцать минут - опять без ответа. Все лампочки на пульте горели нормально: никаких отклонений температурного режима, никаких сигналов, что дверь в одну из камер, где хранятся бомбы, открывали. Тем не менее молчание караула показалось необычным, и оператор доложил по инстанции. Поднятая по тревоге группа военной контрразведки в час двадцать пять ночи была доставлена вертолетом на территорию склада.

Лентини сделала паузу, отхлебнула кофе из стоявшей перед ней чашечки. После бессонной ночи под ее глазами легли тени. Широкие скулы, крепкий подбородок, надменный взгляд - ее лицо, которое нельзя было назвать заурядным, привлекало внутренней силой.

- Оба охранника лежали во дворе, убитые выстрелами в спину. Всего вероятнее, на них напали внезапно, сзади, когда они обходили территорию. Внутри склада одна из камер была открыта и пуста. Оказалось, что с помощью специального подъемника, используемого на складе, бомбу из этой камеры вывезли наружу и перегрузили на один из армейских автофургонов, стоявших во дворе. Следы фургона уходили через открытые ворота и терялись на проходящем рядом Шестом шоссе, которое через четыре мили соединяется со скоростной дорогой Пэлисейд. Действительно, проезжавший там полицейский видел фургон армейского типа около полпервого ночи - фургон сворачивал с Шестого шоссе на скоростную дорогу Пэлисейд, в сторону Нью-Йорка. Если это был тот самый фургон, значит, он покинул склад примерно в двенадцать двадцать пять. В час пятьдесят весь этот район был взят под наблюдение, в воздух подняты вертолеты, оснащенные приборами ночного видения, на главных шоссе появились машины с сотрудниками контрразведки в штатском. Но, боюсь, еще до того фургон имел достаточно времени, чтобы проскользнуть на левый берег Гудзона и раствориться в ночном Нью-Йорке. Работник, который взимал плату за проезд по мосту Вашингтона, видел похожий фургон, переезжавший ночью в Манхэттен. Точного времени не помнит... Следственная группа на складе занята сейчас поиском возможных улик, трупы направлены на вскрытие, извлеченные пули будут подвергнуты баллистической экспертизе. Вот пока всё.

Президент молчал. Фридмэн знал его манеру - при обсуждении важного вопроса поначалу не вмешиваться, дать другим высказаться без оглядки на то, что думает он сам.

- Я хотел бы уточнить некоторые детали, Карла, - сказал Фридмэн. - Какова мощность бомбы?

- Ее тротиловый эквивалент - двадцать мегатонн, - ответила Лентини. Заметив недоуменный взгляд президента, пояснила:

- Взрыв атомной бомбы, сброшенной на Хиросиму, был эквивалентен тринадцати килотоннам тротила. Похищенная этой ночью - примерно в полторы тысячи раз мощнее.

- И если, не дай Бог, она взорвется в Нью-Йорке, каковы будут последствия? - спросил Фридмэн. Лентини раскрыла папку, лежавшую перед ней, нашла нужный листок.

- Тут мне подготовили некоторые выкладки. Бомба такой мощности за счет ударной волны сровняет с землей все постройки в радиусе около пятнадцати миль, а за счет теплового и радиоактивного воздействия уничтожит все живое в радиусе восьмидесяти миль.

- Если мы опишем круг радиусом восемьдесят миль с центром в Манхэттене, внутри окажется практически весь Лонг-Айленд на востоке, около трети штата Коннектикут на севере и почти весь штат Нью-Джерси на западе и на юге, - Фридмэн зябко повел плечами.

- Ваши опасения несколько преувеличены, - холодно возразила Лентини. - Как я уже докладывала этой ночью президенту, без спускового механизма бомба практически безвредна. Такие механизмы хранятся на другом складе, на всякий случай я приказала усилить там охрану.

- А без него взорвать бомбу никак нельзя? - не отступался Фридмэн. Лентини порылась в папке, достала еще листок.

- В основе действия бомбы - синтез гелия из водородных изотопов: дейтерия и трития. Синтез может идти только при необычайно высокой температуре, примерно такой, как в центре Солнца. Чтобы обеспечить такую температуру, внутри бомбы в качестве "запала" используют миниатюрную атомную бомбу с минимально необходимым количеством плутония. Так вот, функция спускового устройства, о котором мы говорим, - это мгновенное сжатие плутония до объема, при котором начинается цепная реакция.

Лентини подняла голову от листка.

- Как мне объяснили специалисты, можно смастерить что-то вроде спускового устройства кустарным способом. Но для этого нужно инженерное образование, детальное знание конструкции бомбы, наличие кое-каких технических узлов... Не думаю, что бомба похищена с целью взорвать ее на американской территории. Вы читаете, как и я, обзоры ЦРУ. Некоторые исламские страны делают сейчас все возможное, чтобы обзавестись ядерным оружием в качестве козырной карты в борьбе с Израилем, с Соединенными Штатами да и друг с другом тоже. Полагаю, похитители попытаются вывезти бомбу из страны. Единственная помощь, о которой я теперь прошу, - это усилить таможенный контроль, особенно в Нью-йоркском морском порту, а также охрану сухопутных и морских границ... Бомба имеет яйцеобразную форму, длиной около шести футов и около четырех с половиной в поперечнике. О любом подобном предмете, задержанном при попытке похитителей нелегально пересечь границу, Пентагон должен знать немедленно.

Фридмэн делал короткие пометки в блокноте. Президент продолжал молчать, постукивая пальцами по столу.

- У меня есть пара вопросов, - нарушил молчание О'Браен.

Лентини нехотя повернула голову. Ее раздражало присутствие здесь этого нового директора ФБР. Конечно, президент волен приглашать к себе кого ему заблагорассудится. Но Пентагон, разыскивая свою бомбу, не нуждается в помощи этих шерлок-холмсов.

- Первый вопрос. Два охранника - это обычный состав караула на таком важном объекте? Лентини повернула глаза в сторону президента.

Вот видите, сэр. Пентагон всегда обвиняли в раздувании штатов, а теперь, напротив, мы виноваты в недоукомплектовке... Да, это обычный состав караула. В первую и вторую смены на складе работают также несколько техников, регулярно проверяющих состояние бомб и всего оборудования. А на ночь мы считаем возможным оставлять только двух охранников. Но если мистер ОБраен помнит мое предыдущее объяснение, склад дополнительно находится под непрерывным контролем с центрального пульта в Нью-Йорке. Территория обнесена высокой бетонной стеной с колючей проволокой поверху. Каждую ночь во двор выпускаются сторожевые собаки.

- Собаки? - быстро переспросил О'Браен. - А что с ними стало?

- Члены общества по защите животных могут не волноваться, с собаками ничего не случилось.

- Рад это слышать, - задумчиво отозвался О'Браен. - И еще вопрос. Ваши контрразведчики обнаружили дверь в камеру, где хранилась бомба, распахнутой. А вот лампочка на центральном пульте, как вы сказали, все это время сигнализировала, что дверь закрыта.

- Я не очень-то разбираюсь в технических деталях, - ответила Лентини. - Как мне объяснили, лампочка на центральном пульте горит нормально, если ее цепь замкнута через систему фотоэлементов, расположенных возле двери в камеру. Открытая дверь перекрывает свет, падающий на фотоэлементы, их сопротивление резко возрастает, на пульте включается сигнал тревоги. Так вот, похитители сначала соединили напрямую провода, замыкаемые фотоэлементами. И электрический ток пошел в обход. Закрыта дверь или открыта - уже не имело значения.

- Мне кажется, факты, приведенные вами, позволяют уже сейчас сделать один существенный вывод, - сказал О'Браен. Президент и Фридмэн внимательно слушали его. Лентини, наклонив голову, укладывала листки в папку.

- У нас две временные точки: в одиннадцать двадцать, когда звонил сержант Кори, на складе все было в порядке. А в двенадцать двадцать пять ночи, согласно расчетам, фургон с бомбой уже выезжал с территории склада. Таким образом, вся операция была организована великолепно и заняла не более часа. Надо иметь навык, чтобы так быстро разобраться в проводах, закоротить те, что идут к фотоэлементам, ознакомиться с работой подъемника, въехать на нем в камеру, погрузить бомбу, поднять по тоннелю на поверхность, вывезти во двор, перегрузить в фургон... Думаю, среди похитителей был кто-то из работников склада.

- Возможно, но вовсе не обязательно, - возразила Лентини. - А почему бы не допустить, что похитители, заблаговременно и тщательно готовясь к операции, получили по кусочкам все необходимые сведения от какого-нибудь болтуна, работающего на складе, но к самому похищению непричастного?

- Вы забыли о собаках, - терпеливо пояснил О'Браен. - Собаки невредимы и, следовательно, не мешали. Не мешали, потому что знали кого-то из похитителей. Кстати, когда охранники вышли для обхода территории, этот человек уже поджидал их, чтобы прикончить выстрелами в спину, а собаки не лаяли.

- Пожалуй, звучит убедительно, - признала Лентини. - Мы, конечно же, собираемся проверить всех работающих на складе и их контакты.

- Итак, Карла, если я понял вас правильно, - вступил в разговор президент, - вы хотели бы сосредоточить разыскную работу в руках военной контрразведки?

- Именно так. Вы знаете, что за последние годы она не раз демонстрировала свою высокую эффективность.

- Любая разыскная работа на территории страны, осуществляемая в обход ФБР, без использования накопленного нами опыта и налаженных каналов информации, явно будет менее успешной. - О'Браен повернулся к президенту: - Если вы отстраняете ФБР от этого дела, наш престиж не пострадает. А дело пострадать может.

- Я этого не сказал, Билл, - примирительно ответил президент. - Но мне надо четко знать, с кого главный спрос. И сейчас мы договорились - за это дело отвечает Министерство обороны и лично его руководитель. Что касается ФБР, то, конечно же, любая информация о бомбе, полученная по вашим каналам, будет чрезвычайно важна. Но я ставлю одно жесткое условие - никакие сведения о случившемся не должны просочиться наружу... Карла, надо приложить все усилия и найти бомбу как можно быстрее. Потом мы подыщем подходящие выражения, чтобы проинформировать прессу.

Президент сделал паузу, улыбнулся каким-то своим мыслям, повернул голову к Фридмэну.

- Арни, берите блокнот и записывайте. Первое. Операция получает кодовое название. Cкажем, "Анджелина". - Фридмэн на мгновение оторвался от блокнота, бросил взгляд на президента. - Второе. Вы, Арни, немедленно подготовите мое распоряжение о том, чтобы предельно усилить контроль на таможенных пунктах и охрану границ. Третье. Пусть ЦРУ предоставит вам, Арни, подробный анализ относительно всех террористических организаций и террористических государств, пытающихся обзавестись ядерным оружием. Четвертое. Все новые сведения, имеющие отношение к "Анджелине", вы, Карла и Билл, немедленно сообщаете Фридмэну. Мы с ним каждый день видимся по нескольку раз, он будет держать меня в курсе. Пятое. Если нужна любая помощь, вы оба можете обращаться к Фридмэну, и он обеспечит это от моего имени.

Президент встал, совещание закончилось.

6.

О'Браен собирался сегодня слетать в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Роджерсом, своим преемником по Нью-Йоркскому управлению ФБР. Того перевели из Майами только неделю назад, надо было на месте обсудить с ним основные задачи управления. И еще одно дело добавилось теперь - где-то в Нью-Йорке, по всей видимости, затаилась "Анджелина". Президент поручил разыскную работу военной контрразведке. Но и ФБР не возбраняется вести параллельный поиск. Что ж, так даже спокойнее - за возможные ошибки отвечать Пентагону. А вот если ребята О'Браена сумеют первыми выйти на след и утереть нос этой мадам Лентини, он будет очень доволен. Перед вылетом он позвонил Роджерсу, извинился за вынужденное опоздание, сказал, что по приезде прежде всего хочет видеть Дэниса Пирсона. Он знал Дэниса уже лет пятнадцать. Тот участвовал под началом О'Браена во многих операциях, а потом и сам возглавил следственные группы. С годами из Пирсона получился отличный оперативный работник. О'Браен ценил его умение мыслить логически, принимать решения, просчитывая ситуацию на несколько ходов вперед, как в шахматной партии.

Дэнис уже ждал его в приемной Роджерса. О'Браен заглянул на минуту в кабинет к Роджерсу, пообещал засесть с ним за все дела управления чуть позднее. А потом заперся с Дэнисом в его кабинетике, чтобы поговорить с глазу на глаз.

Дэнису было сорок два года. Светловолосый, худощавый, выше среднего роста, с виду флегматичный.

- Ну, как живешь, амиго? - спросил, улыбнувшись, ОБраен. Словечко это прилепилось к Дэнису после давней операции по разгрому подпольного картеля, переправлявшего в США колумбийские наркотики. Дэнис играл тогда роль оптового перекупщика, несколько раз встречался с заправилами картеля на их явках в Мексике. Если бы заподозрили, не сносить головы. Но обошлось.

- Живу неплохо, шеф. В пятницу собираюсь в отпуск.

- Боюсь, с отпуском придется повременить. Уж извини. Ты мне нужен...

О'Браен рассказал Дэнису о похищенной бомбе. Старался не упустить ни одной детали из того, что услышал сегодня утром в Овальном кабинете. В их деле даже самая, казалось бы, пустяковая деталь становится иногда решающей.

- Основную разыскную работу ведет военная контрразведка, нас к этому делу им подпускать не хочется. На взаимодействие или на обмен информацией не рассчитывай. На складе, где это произошло, они собираются все обследовать сами. Понимаю, амиго, что твои возможности будут ограничены, и отпускаю в свободное плаванье. Сам прикинь, за какие ниточки потянуть. Мне лично кажется, что похищение не обошлось без кого-то, кто работает на складе. И помни: дальше тебя все, что я рассказал, не идет. Понял?

- Понял, как не понять.

-Даже своим ребятам, если возьмешь на подмогу, поясни, что разыскиваете какую-нибудь железяку, похищенную с военного склада, ну, например, миномет. Роджерсу я просто скажу, что ты откомандирован в мое распоряжение для одного крайне важного дела. В случае нужды не стесняйся, звони прямо мне, днем или ночью. Запиши номер моего личного мобильного телефона... А если тебе понадобится ордер Министерства юстиции на арест, прослушивание и тому подобное, посылай свой запрос факсом прямо Фридмэну, помощнику президента по национальной безопасности. Так это будет сделано без малейшей задержки, да и объяснений никаких от тебя не потребуется. Вот номер его факса... Используй кодовое название операции - "Анджелина".

ОБраен помолчал, посмотрел на часы.

- Пожалуйста, передай мои извинения жене за то, что поломал ваш отпуск... Как вы там, детишками не обзавелись? - Дэнис отрицательно мотнул головой. - Значит, плохо стараешься - уже три года прошло, как мы с супругой были на вашем бракосочетании. Нам твоя жена очень понравилась - такой милый человечек.

7.

Дэнис нашел Пита Дюваля в комнате для младших агентов. Тот поднялся навстречу во весь свой внушительный рост, шесть футов. На черном круглом лице расплылись в улыбке толстые губы. Пит стал работать в ФБР недавно, два года назад, и Дэнис покровительствовал ему, как когда-то О'Браен покровительствовал новичку Дэнису. Семья Пита перебралась из Гаити в США, когда тот был подростком. Родной язык - французский, но и по-английски говорит практически без акцента. Окончил колледж. Толковый, трудолюбивый, надежный в критических ситуациях.

- Пойдем ко мне, - сказал Дэнис, - есть дело.

Едва они вошли в его маленький кабинетик с картой штата Нью-Йорк во всю стену - зазвонил телефон. Дэнис нажал кнопку. Из динамика раздалась скороговорка длинноногой красотки Ширли, секретарши Роджерса.

- Дэнис, звоню по поручению шефа. Две новости: плохая и хорошая. Плохая - ваш отпуск отменяется. Хорошая - вас освобождают от всех текущих дел. Вы переходите в распоряжение центра. Всем службам Нью-Йоркского управления приказано выполнять ваши запросы вне очереди, немедленно... Мой бедненький, пропала ваша поездка на Кейп-Код?

- Никуда не денешься, моя дорогая, против начальства не попрешь, - в тон ей ответил Дэнис. Он замечал, что Ширли более чем приятельски поглядывает на него, поддерживал установившуюся в их разговорах чуть легкомысленную интонацию, но определенной черты не переступал. Несколько лет назад он наверняка приволокнулся бы за такой красоткой. Но после того как в его жизнь вошла Таня...

- Ну что, слышал? - повернулся он к Питу. - Садись, я тебе сначала расскажу коротко об этом деле, а потом будем думать, с какого конца к нему подступиться. Значит, так... Сегодня ночью с военного склада похитили миномет. Это в Медвежьих горах. Помнится, я пару раз проезжал мимо этого склада.

Дэнис подошел к карте штата и повел пальцем вверх от Нью-Йорка, вдоль правого берега Гудзона.

- Вот смотри. Тут скоростная дорога Пэлисейд. Левее, тоже с юга на север, идет 87-я автострада. А между ними, пониже Вест-Пойнта, - перемычка, двухрядное Шестое шоссе. Возле шоссе, чуть в лесочке, и расположен этот склад. Похищенный миномет вывезли в армейском фургоне. А обоих охранников убили. Есть некоторые основания подозревать в причастности к этому кого-то из работающих на складе. Но вся закавыка в том, что военные, оберегая честь мундира, намерены вести расследование самостоятельно, на склад нас не пускают и никакой информацией делиться не хотят. Тут бы и сказать им - ну и разыскивайте свою железяку сами, а мы пойдем в заслуженный отпуск. Так?

- Так, - улыбнулся Пит.

- Но на сцене появляется наше высокое начальство. Оно, видишь ли, жаждет обскакать Пентагон. И кому поручают это мертвое дело? Конечно же нам с тобой. Два года назад ты окончил колледж, сдавал экзамен по криминалистике - вот и скажи, как там твои учебники рекомендуют приступать к подобному расследованию?

Пит задумчиво поскреб голову, покрытую жесткими, курчавыми волосами.

- Ну, сперва выезжают на место происшествия, ищут вещественные улики.

- Но на склад-то нас не пускают.

- Тогда хотя бы надо осмотреть район вокруг.

- И что же ты там рассчитываешь найти? Оброненный носовой платок?

- Скорее всего, похитители подъехали к складу на своей машине. Вдруг они ее потом бросили и укатили на фургоне?

- Вряд ли. Один из них по завершении операции просто уехал в этой машине.

- Но почему мы говорим о похитителях во множественном числе? А если это был одиночка?

- Одному обернуться со всем за час было бы трудновато. Но утверждать наверняка не могу. Мы отработаем и эту версию.

- Значит, едем на место происшествия? - спросил Пит.

- Торопишься, приятель. Для начала просто позвони в полицию штата. Про миномет упоминать ни к чему. Пусть они запросят свою патрульную службу - нет ли в том районе какой-нибудь брошенной машины. Тогда и поедем... Действуй.

Пока Пит названивал по телефону, Дэнис подошел к окну. С высоты двадцать шестого этажа открывалась панорама нижнего Манхэттена. По тротуарам ползли букашки-пешеходы. Игрушечные автомобильчики, моргая лампочкой левого поворота, взбегали на Бруклинский мост... Конечно, ОБраен прав: надо искать концы среди работающих на складе. Заиметь бы их полный список, адреса, телефоны, допросить, проверить контакты каждого, покопаться в прошлом - глядишь, ниточка и вылезла. Но никакого списка нет и не будет. Как же подступиться?

- Готово, - бодро отрапортовал Пит. - В полицейском управлении пообещали осмотреть Шестое шоссе в районе склада - нет ли где брошенной машины. Потом сразу позвонят.

- Ладно. Теперь дай-ка и мне телефон.

Дэнис набрал внутренний номер технического отдела. Ответила Пегги Мартинес, старая одышливая дама, живая история их Нью-Йоркского управления. Как-то мимоходом она поведала Дэнису, что помнит еще молодого О'Браена в самом начале его карьеры - "застенчивый был такой, худенький паренек".

- Пегги дорогая, это твой давний друг Дэнис. Огромная срочная просьба.

- Не подлизывайся, - ворчливо ответила Пегги, - сегодня тебе этого не требуется. Мы только что получили распоряжение Роджерса - твои запросы выполнять вне очереди. Приказывай, я вся твоя.

- Если бы ты всегда была такой сговорчивой... Вот слушай. Возле Вест-Пойнта есть склад Министерства обороны - телефонный номер в справочниках, конечно, не значится. Выясни этот номер, пожалуйста, по своим каналам. Компьютер телефонной компании, ты знаешь, хранит информацию по каждому номеру. Мне нужна вся информация о звонках со склада и на склад. Начиная, скажем, с января. Информация должна включать имена и адреса владельцев тех телефонов, куда и откуда звонили, время звонка... Нет, нет, сведения, в каком году родились их бабушки, мне не требуются. Видишь, совсем пустяковая просьба... Да, сразу же дай знать.

Дэнис положил трубку, посмотрел на Пита.

- Жена моя литературу в колледже преподает и все просвещает меня по части мудрых изречений. Как сказал какой-то там древний философ, тот сделал полдела, кто начал. Мы свое расследование начали. А теперь пошли в наше кафе, перекусим. Потом так закрутиться может - и времени не найдем.

8.

Из тетрадок деда.

*

Мамина семья была из Архангельской губернии, чистокровные русские. Говорю "чистокровные", потому что в тот северный край не докатилось "татаро-монгольское иго", не подмешало своихх геновов, как на остальной Руси. Мама хранила фотографию деда: Иосиф Данилович сидит в кресле, на коленях костистые рабочие руки, продолговатое, как на старинных иконах, лицо. Совсем маленьким остался без отца, а когда ему было четырнадцать, умерла мать. Скитался по чужим домам, просил милостыню. Потом кто-то надоумил - он стал носить по деревням на продажу нитки, иголки, пуговицы. Закрою глаза и вижу: серое северное небо, то дождик, то снежок, и бредет по холодной грязи проселочных дорог мальчик-коробейник. Видимо, был он от природы смышленым, не боялся никакого труда. Через несколько лет дело пошло, обзавелся маленькой лавкой, стал уважаемым человеком в Мезени, городке возле самого полярного круга.

*

Прекраснодушные французские энциклопедисты - Гельвеций, Руссо - утверждали, что все люди от рождения равны и лишь неодинаковые условия жизни вызывают их нравственное и умственное расслоение. Понятие "гены" восемнадцатому веку было неведомо - научную проверку этот вопрос получил только через два столетия. Были взяты две группы близнецов: однояйцовые, имеющие идентичный генетический набор, и двуяйцовые, которые генетически не идентичны, хотя и близки, как родные братья и сестры. Исследователи подобрали одинаковое количество однояйцовых и двуяйцовых близнецов, которые во взрослой жизни совершили те или иные преступления. А потом посмотрели - случались ли нарушения закона у второго близнеца из той же пары. Оказалось, что среди двуяйцовых пар такое совпадение составляло около 25 процентов, а среди однояйцовых - около 75 процентов. Столь значительное расхождение между взятыми группами уже никак не объяснялось различиями в окружающей среде, воспитании или образовании. Ведь в каждой паре оба близнеца получали в семье одинаковое воспитание, одинаково ходили или не ходили в школу и так далее. Связь между криминальными наклонностями и генетическим набором стала очевидной. Сходные исследования на близнецах выявили зависимость от генетического набора и их умственных способностей. Иными словами, люди уже от рождения не равны. Полученные ими гены определяют - хотя и не полностью, но в большой степени - соотношение в человеческой душе добра и зла, ума и глупости.

*

Первая жена Иосифа Даниловича умерла от родильной горячки, оставив троих детей. Дед женился во второй раз - на моей бабке. Та рожала почти каждый год, но только после шести девчонок, включая мою маму, появился на свет долгожданный сын. И опять беда - после родов от потери крови бабка умерла, еще молодая. Дед женился в третий раз, на младшей сестре моей бабки. Та родила еще четверых. Четырнадцать детей он подымал. Мама всегда видела его работающим - в лавке, по дому. Приказчика не держал; при нужде в лавке помогали старшие дети. Зимой - на санях, в длинном тулупе до пят, за сотни верст - ездил за товаром в Архангельск; жене и детишкам обязательно привозил гостинцы. Был немногословен, но если что скажет, то это - закон для всей семьи. Каждое воскресенье с выводком детей ходил в церковь. Чтобы обеспечить их всех молоком, держал две коровы. После революции, на закате нэпа, задавили деда налогами, лавку отобрали, а самого объявили нетрудовым элементом и кулаком. "Как же не кулак, если две коровы". Коров увели в колхоз. Хорошо еще, что самого не сослали; наверное, дальше полярного круга ссылать было некуда. Дед умер в год моего рождения. Было ему под семьдесят, босыми ногами месил глину, чтобы замазывать щели в печке, упал и умер. Сердце не выдержало.

*

Американский физик Шокли еще молодым, в тридцать восемь лет, прославился открытием транзисторного эффекта. И за это получил Нобелевскую премию. А потом увлекся социальными проблемами - его беспокоило возможное снижение интеллектуального потенциала американского общества. К тому времени в результате научных исследований уже было известно, что так называемый коэффициент интеллектуальности (ай-кью) примерно на три четверти зависит от генетического набора, наследуемого индивидуумом, и только на одну четверть от того, какое воспитание и образование он получил. Вместе с тем, согласно статистике, уровень деторождения у женщин с низким ай-кью в два-три раза выше. При сохранении год за годом такой тенденции возникает угроза для генофонда нации в целом. Привыкший к открытому обсуждению в кругу коллег любых научных проблем, нобелевский лауреат представил свой доклад на заседании Национальной академии. Он предлагал добровольную стерилизацию людей с низким ай-кью при условии выплаты им за это тридцати тысяч долларов. Реакция коллег оказалась для него неожиданной. Одни испуганно промолчали. Другие выступили против - без всякой фактической аргументации, просто потому, что было нарушено "табу" так называемой политкорректности. Впоследствии этих своих оппонентов Шокли прозвал "перевернутыми либералами".

*

Дедушка Давид родился в Аккермане, городке неподалеку от Одессы, на берегу Днестровского лимана. О прадеде Моисее знаю только, что тот был из польского города Лодзи. Далее следы в прошлое теряются. Наверное, это был обычный беженский путь евреев через Средневековье: из Испании и Франции в Германию, оттуда в Польшу, потом в Россию. Каким-то чудом сохранился паспорт дедушки, выданный одесским полицмейстером в 1900 году. Почти через столетие держу его в руках. Записи в паспорте свидетельствуют, что дедушка иудейского вероисповедания, исполнял воинскую повинность в призыв 1886 года, получил при Императорском Харьковском университете диплом зубного врача в 1899 году. Когда несколько десятков лет спустя, уже в советские годы, ввели и более высокое звание - стоматолога, дедушка поступил в институт заочно и стал стоматологом. Было ему в ту пору за шестьдесят - чтобы зачислили в студенты, он убавил себе возраст в анкете на десять лет... Помню его совсем стареньким: добрый, молчаливый, с чуть грустной улыбкой.

*

Когда Шокли попробовал разъяснить в печати свои опасения о будущем национального генофонда, "перевернутые либералы", составляющие большинство в американской журналистике, подвергли нобелевского лауреата резкой и бездоказательной критике. На знаменитого физика просто налепили ярлыки фашиста и расиста... "Перевернутые либералы" - первейшие борцы за свободу слова, но слово это, конечно же, должно быть либеральным. Если какой-нибудь факт вступает в противоречие с их социальными догмами, тем хуже для факта. Даже обсуждать его они считают "политически некорректным". Начало социологических исследований Шокли совпало с президентством Джонсона, провозгласившего создание "великого общества". Последнее свелось к тому, что миллионы бездельников стали получать пособия, которые дали им возможность жить и плодиться, не работая, - за счет налогоплательщиков. Минуло несколько десятилетий, нет в живых ни Джонсона, ни Шокли. А деградация генофонда нации продолжается по нарастающей.

9.

Из управления полиции позвонили через полтора часа. На Шестом шоссе, в четверти мили от склада, найдена брошенная легковая машина. Полицейский, объезжавший накануне это шоссе, утверждает, что вчера ее тут не было. Дэнис попросил ничего не трогать, ждать их приезда.

Они отправились на двух машинах. Улыбающийся Пит лихо крутил баранку их восьмицилиндрового "крайслера". Сзади на грузовичке следовал Чарли из дактилоскопического отдела. Дэнис искоса бросил взгляд на Пита - улыбаться рано, это дело еще копать и копать.

Внутри "крайслера" гудел кондиционер, принося прохладу. А снаружи изнемогал от влажной жары Нью-Йорк. Пешеходы с улиц почти исчезли, да и машин было меньше, чем обычно. По мосту Вашингтона быстро пересекли Гудзон, потом свернули направо, на Пэлисейд. Дорога постепенно забирала все выше - в покрытые лесом горы. Дэнис выключил надоевший кондиционер, открыл окно. Обдало сухим, настоянным на хвое воздухом. "Эх, в отпуск бы сейчас", - поймал он себя на малодушной мысли.

Достигнув пересечения с Шестым шоссе, свернули на него. И через несколько минут увидели на обочине полицейскую машину с включенной мигалкой на крыше. Дэнис посмотрел на спидометр - примерно тридцать восемь миль от моста Вашингтона. Ночью, когда движения практически нет, фургон с бомбой вполне мог доехать отсюда до моста минут за тридцать - тридцать пять. Дэнис подошел к полицейскому в машине, назвал себя, показал удостоверение. Полицейский уехал.

Рядом с шоссе, на маленькой песчаной поляне с редкими островками травы, окруженная сосенками, стояла брошенная машина. На багажнике - желтый нью-йоркский номер, дверца водителя приоткрыта. Пит обошел машину, фотографируя ее под разными углами. Потом Чарли, докурив сигарету и раздавив ее каблуком в песке, натянул резиновые перчатки, стал отыскивать на машине - снаружи и внутри - отпечатки пальцев и копировать их на специальную пленку.

После него, тоже в перчатках, в кабину заглянул Дэнис, открыл бардачок, где водители обычно хранят всякие бумажки. Пусто. На передних сиденьях и под ними - тоже ничего. На заднем сиденье лежал оторванный лист газеты. "Нью-Йорк Таймс" за прошлую пятницу, страницы пятнадцатая и шестнадцатая. В центре листа - коричневатое пятно, похоже, машинное масло. Возможно, в эту газету было завернуто оружие, из которого убили охранников. В правом верхнем углу шестнадцатой страницы Дэнис задержался на фотографии господина с небольшой курчавой бородкой. Подпись гласила, что это помощник президента по национальной безопасности Арнолд Фридмэн. Тот самый, которого утром упоминал ОБраен. Ниже следовало короткое интервью Фридмэна в связи с предстоящим выступлением президента на Генеральной ассамблее ООН в ближайший четверг. Газетный лист был оторван неровно, так что половина лба и левый глаз Фридмэна отсутствовали. Но правый глаз смотрел весело, а бородка выглядела даже игриво. Дэнис уложил газету в пластиковый мешок и передал Питу - вдруг да и пригодится в следственной работе.

Оставалось открыть и проверить багажник. У Пита был особый талант к открыванию всевозможных замков. Он достал из "крайслера" набор отмычек, которые возил с собой, и приступил к делу. Мягко, без нажима, засунул внутрь замка отмычку, покрутил ее в разные стороны - никакого результата. Попробовал другую - что-то щелкнуло, и багажник раскрылся. Дэнис заглянул внутрь: запасное колесо, домкрат - больше ничего.

Пока Пит оформлял протокол, а потом вместе с Чарли выталкивал машину на асфальт, чтобы прицепить сзади к грузовичку, Дэнис прошелся по лесу в направлении склада. Когда его стена выглянула из-за деревьев, Дэнис сразу различил прореху в колючей проволоке, натянутой поверху. Перекусили кусачками, отогнули концы и, должно быть, с помощью лесенки перебрались. Не выходя из-за деревьев, Дэнис поискал лесенку глазами. Нигде не видно. Хоть в этом доблестные контрразведчики преуспели, нашли ее, наверное, у себя под носом и уже приобщили к вещественным доказательствам. А вот брошенной машины на расстоянии в четверть мили не заметили. На стоянке перед воротами склада, у армейских автобусов лягушачьего цвета, суетились какие-то люди в штатском и в военной форме. Дэнис насмешливо посмотрел в их сторону и лесом пошел назад.

10.

На обратном пути Дэнис позвонил в управление, сообщил номер найденной машины, попросил установить имя и адрес владельца. По возвращении его уже ждал факс из городской полиции с этой информацией. В факсе упоминалось также, что сегодня утром владелец заявил в полицию о пропаже машины, припаркованной вчера на улице, в квартале от дома.

Адрес по 99-й стрит был знаком Дэнису - там располагался массив однообразных многоквартирных домов для людей скромного достатка. В последние годы городские власти начали подселять в эти дома получателей вэлфера (пособия для неимущих), оплачивая их квартиры за счет городской казны. Новые жильцы быстро изменили облик когда-то тихого и чистого района. Прежние квартиросъемщики, посостоятельнее, стали уезжать. Оставшиеся, кому переезд был не по карману, старались по вечерам на улицу не высовываться. В темное время суток она принадлежала теперь мелким уголовникам, проституткам, наркоманам, просто молодым недоумкам, которые потехи ради угоняли оставленные автомобили, чтобы покататься на них, а к утру бросить где-нибудь разбитыми.

Найденная возле склада машина тоже, по-видимому, была угнана. Чтобы отработать эту версию до конца, Дэнис решил послать Пита к владельцу машины. Пусть Пит проверит, что это за человек, порасспросит, нет ли у того какой догадки об угонщиках.

Сам Дэнис хотел посидеть в кабинете, поразмыслить не торопясь над длинным списком телефонных номеров, которые гордо вручила ему Пегги Мартинес; было бы неплохо запустить эту информацию в дело сегодня же. Большинство номеров, по которым проходили звонки со склада и на склад, принадлежало тем или иным учреждениям Министерства обороны, расположенным в разных штатах. Дэнис вычеркнул эти номера. Пересчитал оставшиеся. Не так и много, всего восемнадцать - в Нью-Йорке и в прилегающей к нему части штата Нью-Джерси, на правом берегу Гудзона.

Неслужебные телефонные звонки со склада и на склад начинались обычно после трех часов дня, во вторую смену, когда складское начальство, видимо, уезжало и оставалась охрана да еще кое-кто из технического персонала. Одни номера упоминались в списке часто, несколько раз в неделю, другие - лишь изредка. Был один номер, куда и откуда часто звонили в январе-марте, а с апреля он исчез из списка; возможно, сотрудника склада перевели служить в другое место. Дэнис хотел было вычеркнуть этот номер тоже, но потом, подумав, оставил. Владельцами семнадцати номеров оказались частные лица, чьи имена ничего Дэнису не говорили. Восемнадцатый номер принадлежал гарлемскому клубу под названием "Люди солнца".

Дэнис смутно помнил, что когда-то этот термин ввел в оборот один негритянский профессор, противопоставляя бездуховных и ущербных "людей льда", которые обитали в холодных пещерах Европы во время ледникового периода, и "людей солнца", чья одаренность объяснялась высокой концентрацией меланина в их коже.

Клуб под таким названием иногда упоминался во внутренних сводках ФБР, но всё по мелочи - тут поигрывали в запрещенные азартные игры; крутились мелкие торговцы наркотиками; постоянный посетитель клуба, позвонив сюда, мог заказать проститутку. В клубе регулярно проводились собрания, где социальные проблемы участников рассматривались под одним углом - с позиций безусловной вины перед ними "людей льда". Правда, все это ограничивалось словами; в террористические игры члены клуба вроде бы не играли. Но вдруг кто-то из них был причастен к похищению бомбы?

Дэнис заполнил специальную форму, необходимую, чтобы получить разрешение на прослушивание отобранных восемнадцати номеров. В графе, где требовалось обосновать причину, коротко написал: "По делу об "Анджелине"". И по факсу отправил эту форму Фридмэну, помощнику президента по национальной безопасности. Было уже начало шестого, все чиновники, конечно же, разбежались по домам. "Хорошо бы завтра с утра получить разрешение, - подумал Дэнис. - Сразу приступили бы к прослушиванию".

Зазвонил телефон, это был Пит.

- Владелец машины - благообразный старичок семидесяти четырех лет, ветеран вьетнамской войны, ходит прихрамывая, обе коленки поражены артритом. Ездит на машине только в ближайший магазин да в аптеку за лекарствами для себя и жены. Не имеет никакого представления, кто мог угнать машину. Говорит, в их районе каждый второй на это способен.

- Итак, принимаем версию, что машина была угнана... А еще нам надо учесть тот факт, что старичок служил в армии. Догадываешься почему?

- При приеме на военную службу берут отпечатки пальцев - на случай, если в будущем понадобится идентифицировать убитого на поле боя. Такая дактилоскопическая карточка должна сохраниться. Ее следует сопоставить с теми отпечатками пальцев, что обнаружены сегодня на машине.

- Молодец. Теперь езжай домой. До завтра.

Дэнис связался с Чарли, передал сведения о владельце найденной машины, поручил запросить отпечатки его пальцев из картотеки Министерства обороны.

Устало потягиваясь, встал из-за стола. Все, на сегодня хватит, пора и домой. И тут ожила факс-машина, из нее выползла бумага. "Вот это оперативность, - подумал Дэнис, разглядывая разрешение на прослушивание. - Неплохо иметь в своей команде помощника президента".

Он позвонил Пегги. Но та уже ушла домой, ответила сменщица. Дэнис продиктовал восемнадцать телефонных номеров - разговоры по этим номерам следовало теперь записывать. Попросил также завтра с девяти утра отключить телефон в клубе "Люди солнца". Пусть думают, что линия не в порядке. Под видом телефонного монтера можно будет спокойно осмотреть клуб, а если понадобится, и "жучок" поставить.

СРЕДА, 11 ИЮЛЯ

11.

Придя утром в управление, Дэнис первым делом заглянул к Чарли. Проведенная дактилоскопическая экспертиза ничего существенного не выявила. Снаружи на машине были найдены отпечатки пальцев разных людей. Идентифицировать удалось лишь те, что принадлежали владельцу машины, сравнив их с отпечатками, полученными из дактилоскопической картотеки Министерства обороны. Остальные отпечатки могли принадлежать просто прохожим, случайно коснувшимся кузова. А внутри, на руле и передней панели, были найдены только отпечатки пальцев владельца. Этого следовало ожидать - те, кто угнали машину, работали профессионально, в перчатках.

Диски с записями телефонных разговоров за период от восьми вечера до восьми утра уже лежали на столе Дэниса. Восемнадцать дисков - соответственно числу телефонных номеров, которые он указал. К каждому приложен список с необходимой информацией - время, когда состоялся данный разговор, номер, куда или откуда звонили, фамилия и адрес владельца. Незнакомые голоса, молодые и старые, мужские, женские, детские, зазвучали в кабинете Дэниса.

Вместе с Питом он прослушивал диск за диском - обычная телефонная болтовня соседей, родственников, одноклассников. Никаких упоминаний или хотя бы косвенных намеков на бомбу и на то, что произошло сутки назад в Медвежьих горах. Дэнис все-таки выделил два разговора. Один состоялся между расположенными недалеко друг от друга нью-джерсийскими городками. Некто из трущобного Ньюарка позвонил вчера в девять вечера в Спрингфилд, где в особнячках, окруженных ухоженными лужайками, проживала в основном состоятельная публика. Разговор был коротким, каким-то приглушенно-невнятным: "Ну, обошлось?" - "Утром привезли. Я уж боялся, что засветились". - "Хвоста не было?" - "Кажется, не было". - "Ладно, завтра созвонимся..."

И всё. Дэнис повернулся к Питу.

- Свяжись с полицией в Ньюарке и Спрингфилде, сообщи имена владельцев телефонов и адреса. Может, найдутся какие-нибудь материалы на этих собеседников.

Второй телефонный звонок, на который Дэнис обратил внимание, был сделан сегодня перед восьмью утра из клуба "Люди солнца" в Бруклинский торговый порт, что напротив Губернаторского острова.

Хриплый, прокуренный голос долго добивался, чтобы позвали Джонатана: "Не знаю я его фамилии. Худой такой, плюгавенький. Ходит прихрамывая. Ну вот, сообразила наконец... Джонатан? Куда же ты пропал, дружок бесценный, сука поганая? Хочешь, чтобы и вторая ножка поломалась?".

На другом конце провода заикающийся голос бормотал, что еще не успел, что постарается...

"За язык тебя не тянул - сам обещал. Короче, встречаемся вечером. Приготовь все. И учти, я тебя под землей достану!"

Этот телефонный разговор, сдобренный крепкими выражениями, тоже не имел прямого отношения к бомбе. Но О'Браен вчера подчеркнул - не исключено, что ее попытаются вывезти за пределы страны. Может, как раз через торговый порт?

И еще один номер из указанных восемнадцати привлек внимание Дэниса. Туда кто-то со склада часто звонил в январе-марте, а потом перестал. С этого телефона в Бронксе вчера вечером в восемь, десять и одиннадцать звонили в Манхэттен, но манхэттенский номер не отвечал. Казалось бы, ничего особенного. Однако Дэниса насторожил адрес, куда звонили. Это был как раз тот район многоквартирных домов по 99-й стрит, откуда угнали машину, брошенную потом возле склада.

Дэнис выключил проигрыватель, посмотрел на Пита.

- Что ж, улов пока невелик. Но ведь это за каких-нибудь двенадцать часов прослушивания. Пойдем вдоль первых ниточек. Все они, конечно, могут окончиться тупиками. А на смену появятся новые. В таком деле терпение нужно, как при промывке песка на золотом прииске.

Пит уселся у телефона, созваниваясь с полицейскими отделениями в Спрингфилде и Ньюарке. В дверь заглянула Пегги Мартинес. Лицо старое, морщинистое, но прическа модная, губы ярко накрашены, на шее голубенький шарфик.

- Пегги дорогая, - воскликнул Дэнис, - если бы ты знала, как подходит этот шарфик к твоим глазкам!

Та улыбнулась мимолетно, но благосклонно.

"Женщина остается женщиной, - подумал Дэнис. - Правдивый комплимент, неправдивый - все равно слушает с удовольствием".

- Вот что, мистер льстец, ты не забыл, что с девяти утра мы отключили телефон в том клубе? Их секретарша дважды звонила на телефонную станцию, интересуется, когда починят.

Дэнис посмотрел на часы: уже без четверти одиннадцать.

- Нет проблем. Если позвонит еще, пусть на станции ответят, что монтер придет около половины двенадцатого. Мы с Питом, можно сказать, готовы. Только переодеться надо соответственно.

12.

Из тетрадок деда.

*

Как-то у нас дома папин приятель начал расхваливать чехословацкие реформы 1968 года - так называемый "коммунизм с человеческим лицом"; затем эти реформы были прихлопнуты в одну ночь советскими десантниками, высадившимися в пражском аэропорту. Папа слушал молча, не перебивая. А потом спросил: "Друг мой, а могли бы вы себе представить крокодила с человеческим лицом?" В 1930 году в Архангельске, где папа тогда работал и где познакомился с мамой, он увидел на улице группу старичков в рясах - их вели в порт, должно быть, отправляли на Соловки. Один попик, наверное, больной, упал и не мог подняться. Конвоир в буденновке чуток постоял над ним, затем щелкнул выстрел. Попик застыл на мостовой, остальные побрели дальше... Как все советские служащие, папа был обязан ходить на собрания; как все, послушно подымал руку, когда объявлялось голосование в поддержку очередного бредового мероприятия властей. Но от чести выступать на таких собраниях всегда старался уклониться и от последней мерзости - вступления в партию, что весьма помогло бы в карьере, себя уберег. "Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые" - эти строки увидели свет в 1831 году. Федор Иванович, их автор, вытянул у судьбы недурную карту: более двадцати лет на благополучной дипломатической работе в Германии и Италии, потом до конца дней на высоких спокойных постах в Петербурге. Хотел бы я посмотреть на милейшего Федора Ивановича, перенесенного машиной времени на сто лет вперед, в роковые годы России двадцатого столетия. Подозреваю, он попросился бы обратно.

*

Вспомнился случай из школьной жизни. В десятом классе учительница истории Вера Ивановна излагала строго по программе, как были присоединены прибалтийские республики, которым Советский Союз протянул "руку братской дружбы". Я сидел, не очень вслушиваясь, думал о чем-то постороннем, наверное, о девочках. И вдруг, вроде бы про себя, но внятно, на весь класс изрек: "Какая там дружба, просто взяли, что плохо лежало". Класс замер от неожиданности, я тоже. Лицо Веры Ивановны побагровело. "Витя, замолчи!" - взвизгнула она. А затем вернулась к материалу урока. Было это в последние годы жизни Сталина, при нем и невиновных забирали, а тут такая вот открытая клевета на политику родной партии и правительства. Далее произошло самое нетипичное. Ни один из двадцати девяти ребят не "настучал" на меня, как будто никто и не слышал. И Вера Ивановна тоже. А ведь она была обязана - не докладывая, рисковала сама... Через двадцать пять лет состоялась юбилейная встреча учеников и учителей нашего 10 "А", выпили по маленькой. Мишка, сидевший когда-то за соседней партой, подошел и спросил: "А помнишь, что ты ляпнул тогда про прибалтийские республики?" Я-то забыл, а он помнил... Потом я пригласил старенькую Веру Ивановну на танец. Она, смеясь, отказывалась, но я настоял. Пожалуй, это был последний танец в ее жизни. Через год она умерла. Да будет ей земля пухом.

*

Если не ошибаюсь, пахану Ленину принадлежат слова, которые следовало изучать советским людям в кружках марксизма-ленинизма: "Революционная идея становится материальной силой, если она овладевает массами". На ту же тему, перефразировав, можно сказать и так: "Гомо инсанус превращается в гомо фанатикус, если им овладевает революционная идея". Кровавый двадцатый век дает многообразные примеры. Немецкая кинохроника тридцатых годов - многотысячные толпы на улицах Берлина. Широко раззявленные пасти, выпученные в экстазе глаза. Они приветствуют своего фюрера, они счастливы, они готовы следовать за ним хоть в пропасть. Что, кстати, и произошло. И в подобное коллективное умопомрачение за какие-то несколько лет впала нация Гёте и Бетховена, одна из культурнейших в Европе, нация здравого смысла и, казалось бы, прочных христианских традиций. Чего уж говорить про люмпенов из российской деревни - как восторженно они следовали большевистскому лозунгу "Грабь награбленное!", растаскивая после революции помещичьи усадьбы. А спустя двенадцать лет те же люмпены изводили под корень кулака, лучшего работника на деревне. Под стать им потом были хунвейбины в Китае, "красные кхмеры" в Камбодже. "Мыслящий тростник" - всегда индивидуален, всегда сам по себе. Сброд, чернь, толпа - это все названия коллективного гомо инсанус. Когда им овладевает человеконенавистническая идея - социальная, или национальная, или религиозная.

*

В шестнадцать лет пришла мне пора получать паспорт. Время было серьезное - сталинская охота на "безродных космополитов", которые почему-то все оказывались евреями... При получении паспорта разрешалось выбирать фамилию и национальность отца или матери. Папа уговаривал меня записаться русским: "Пойми, какое сейчас время, не дури, сделай свою жизнь хоть немного легче". И я действительно считал себя русским - родился в России, родной язык русский, душа заполнена до краев великой русской литературой. Но паспорт, где указано: фамилия - Гринберг, национальность - русский, воспринимался бы как анекдот. "Ты и фамилию мамы возьми, - говорил папа, - хорошая русская фамилия". Но тут я уперся: "А это уже будет подло. Получится: я стыжусь фамилии своего отца". Так я стал обладателем паспорта, где все выглядело незамутненно ясно: "Виктор Гринберг, национальность - еврей". Сейчас, на закате, "читая жизнь мою", многие страницы, если бы мог, переписал. А эту - нет.

*

Все газеты мира печатают страшные фотографии африканских детишек - высохшие ручки и ножки, вспученные животы, стариковская тоска на лицах, по которым ползают мухи. В Африке голод. И год за годом летят туда самолеты, плывут корабли с продовольствием из экономически развитых стран. Но это почему-то не решает проблемы. Если пользоваться самым общим определением, голод есть результат несоответствия между количеством пищи и количеством едоков. В животном мире такой голод - один из естественных регуляторов численности популяции. Но в отличие от саранчи или леммингов разумная человеческая семья, прежде чем обзавестись ребенком, задает себе вопрос: сможет ли выкормить его, воспитать, поставить на ноги. Мужские и женские особи в экономически отсталых странах об этом и не думают. Для них дети - просто побочный продукт половой активности. Причем данная активность не в последнюю очередь умеряется чувством голода. Гуманисты, старающиеся помочь этим ни в чем не повинным детям, делают, конечно же, доброе дело. Но еще гуманнее было бы ограничить появление на свет таких страдальцев.

*

Папа преподавал в мединституте биохимию, предмет тяжеловесный, напичканный химическими формулами. Натура яркая, артистичная, он делал это так, что после заключительной лекции один из курсов преподнес в подарок любимому профессору палехскую шкатулку с надписью: "Поэту биохимии". Среднего роста, широкий в плечах, физически очень сильный, с живыми глазами, правильными чертами лица. Был он преданнейшим отцом. Но не мужем. Старше мамы на девять лет, а второй жены - даже на двадцать четыре года, он часто увлекался, легко, по-мальчишески загораясь и так же легко остывая. В восемьдесят лет, разойдясь со второй женой, он, как всегда легкий на подъем, поехал со мной начинать новую жизнь за океаном, в эмиграции.

13.

О своей работе Дэнис рассказывал скупо. Если и поделится с Таней чем-нибудь интересным или смешным, то лишь по окончании дела. Вчера вечером, услышав от Дэниса, что их поездка на Кейп-Код по какой-то там важной причине откладывается, она поначалу расстроилась. А сегодня подумала, что так даже лучше. Поедут чуть позже, но зато теперь появились совершенно свободные дни, и можно наконец засесть за давно вынашиваемую статью о Мандельштаме.

Любовь к русской поэзии передалась ей от деда. Дед знал наизусть много стихотворений, учил Таню видеть их внутреннюю красоту, объяснял те или иные темные строчки. Обычно немногословный, порой даже скрытный, дед ни разу не обмолвился о том, что и сам пробует себя в поэзии. Для Тани было открытием, когда в одной из найденных вчера тетрадок она обнаружила его стихи. Она еще не читала их. Оставила на потом - после того, как закончит читать записки деда.

Важные литературные критики в своих статьях, книгах перечисляли многообразные признаки истинной поэзии. А у деда этот признак был предельно прост. "Если хочется запомнить стихотворение наизусть, значит, оно настоящее, - говорил он. - Его носишь под сердцем, оно всегда наготове, чтобы зазвучать в тебе". Таня тогда возразила, что разные люди запоминают почему-то разные стихотворения. Дед усмехнулся: "Так это говорит только о том, что поэзия многолика - у каждого своя. И не имеет значения, сколько сердец отозвалось резонансом на данные стихи - пятьдесят или полмиллиона. К счастью, истинность искусства путем голосования не определяется. Но вот если ни у кого не возникло внутренней потребности унести в себе это стихотворение, значит, оно - лишь литературная поделка, пусть даже профессионально исполненная".

Таню давно манила поэзия Мандельштама, она столько передумала о ней. Но никак не решалась подступиться к этой теме, казалось - еще не готова. О Мандельштаме написано так много. И все же Таня мечтала сказать о нем по-своему, по-новому. Во второй половине двадцатых годов поэт не написал ни строчки, а потом, в страшные тридцатые, поэзия к нему вернулась. На эти годы пришелся самый зрелый и самый трагический период его творчества. Одним из первых Мандельштам разглядел жуткую суть большевистского режима, пронзительная обреченность зазвучала в его стихах: "Мне на плечи кидается век-волкодав"; "Кто-то чудной меня что-то торопит забыть. Душно, - и все-таки до смерти хочется жить"; "И всю ночь напролет жду гостей дорогих, шевеля кандалами цепочек дверных".

В 1933-м были написаны стихи о "кремлевском горце". В пору, когда большинство советских писателей раболепно воспевали режим и его властителя, а меньшинство имело мужество хотя бы промолчать, хотя бы обойти эту тему стороной, Мандельштам сказал все, что думал о Сталине. И тем самым подписал себе смертный приговор. Согласно воспоминаниям вдовы поэта, было всего девятнадцать человек, которым Мандельштам читал по секрету, каждому наедине, стихи о "кремлевском горце". Это - она сама, два брата (его и ее), несколько личных друзей, несколько близких коллег по литературе (Ахматова, Пастернак, Эренбург, Шкловский). На страницах своих воспоминаний вдова опять и опять возвращалась к вопросу о том, кто же мог донести. Но имени не называла, боялась ошибиться.

Таня, когда дед еще был жив, показала ему эти страницы. Тот скупо заметил: "Всего только один доносчик на девятнадцать советских людей? Слишком уж благополучное соотношение. И три, и четыре могли побежать наперегонки и доложить". Человек искренний, порой детски наивный, порой вспыльчивый, не умеющий притворяться, Мандельштам был изначально обречен. Как будто предчувствуя, еще за три года до первого ареста он написал о себе:

Щелкунчик, дружок, дурак!

А мог бы жизнь просвистать скворцом,

Заесть ореховым пирогом,

Да, видно, нельзя никак...

Начало стихотворения о "кремлевском горце" существует в двух вариантах. Тот, который перепечатывают во всех изданиях, казался Тане менее удачным: "Мы живем под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны, а как хватит на полразгоорца, там припомнят кремлевского горца". Здесь какое-то противоречие. В первых двух строчках автор утверждает, что современники разговаривают, даже речи произносят, но тихо, с опаской. А далее, напротив, описывается их немота, лишь иногда им хватает слов "на полразговорца". Более последователен другой вариант: "Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны, только слышно кремлевского горца, душегубца и мужикоборца". Почему же окончательным текстом считается первый вариант? В примечаниях к одному из сборников Мандельштама Таня вычитала, что стихотворение воспроизводится по автографу поэта, написанному на Лубянке во время допроса. Однако для следователя Мандельштам мог выбрать строчки без "душегубца" просто потому, что они звучали чуть менее крамольно. А значит, существующий автограф еще не есть доказательство, что поэт именно данный текст считал окончательным. Но если воля автора неизвестна, кто и как должен решать? Попробуй ответь...

За утро Таня написала всего три странички, испещренные помарками, вставками. Работа над статьей шла медленно. Перечитывая написанное, Таня каждый раз не могла понять - хорошо или плохо. Только что понравившееся ей через пятнадцать минут приводило в отчаянье, казалось бездарным. "Обычные муки творчества", - утешала она себя.

К середине дня Таня сделала перерыв. На два часа у нее был назначен визит к врачу. Таня чувствовала себя неплохо. Но за последние пару недель какие-то смутные изменения начались в ее теле - набухли груди, по утрам подташнивало. А вдруг это беременность?

Сухонький пожилой терапевт, давний коллега деда, усадил Таню на кушетку. Раскрыл ее историю болезни, зачем-то долго перечитывал свою предыдущую запись двухлетней давности, когда Таня приходила с обычной простудой. Бросив взгляд поверх очков, спросил наконец, что ее беспокоит. Подробный ответ выслушал, не перебивая, хотя по его лицу Тане было видно, что это все ему известно заранее. Задал один уточняющий вопрос - когда был последний менструальный период; удовлетворенно хмыкнув, записал дату. Он помял пальцами ее живот. Как бы выполняя ритуал, приложил стетоскоп в нескольких местах к ее кофточке, прослушивая легкие и сердце (дед когда-то сказал Тане, что через одежду ничего путного в стетоскоп не услышишь). Затем медсестра перетянула жгутом Танину руку выше локтя, ловко попала иглой во вздувшуюся вену, набрала кровь в пробирку.

- Пошлем в лабораторию - сказал доктор, делая запись в ее истории болезни. - Результат будет известен завтра или послезавтра. Я позвоню.

Возвращаясь домой, Таня из окна автобуса скользила взглядом по знакомым бруклинским улицам. Вот один из домов для престарелых, где у деда были пациенты. А вот на углу маленькая парикмахерская - ее толстый говорливый хозяин, тоже эмигрант из России, подстригая деда, любил обсуждать с ним события на родине.

Читая тетрадки деда, Таня испытывала такое трогательное чувство. С их страниц для нее зазвучал опять его неторопливый, глуховатый голос, сквозь толщу времени проступили незнакомые черты прадеда и прабабки, русского и еврейского прапрадедов - ее корни. Но в одном тетрадки вызывали у Тани несогласие. Мрачный взгляд на природу человека, явно недемократические идеи, как эту природу улучшить, - тут дедуля был, конечно же, неправ. Прогресс человечества неостановим; надо только обеспечить равные возможности для всех живущих на Земле - дальше все само обязательно устроится. К сожалению, эти либеральные убеждения Таниных коллег по колледжу почему-то не разделял и Дэнис. Тут сказывался, наверное, характер его работы. Человек, вынужденный день за днем заниматься изнанкой жизни общества, может легко утратить объективный взгляд на его несомненное поступательное развитие.

Таня вышла из автобуса на остановке возле дома. О своем визите к доктору она решила Дэнису ничего пока не говорить, подождать, что покажет анализ крови. Выросший в многодетной фермерской семье, Дэнис давно мечтал о ребенке и беспокоился, почему его нет.

14.

Клуб "Люди солнца" располагался не в самой лучшей части Гарлема. Приезжавшим в Нью-Йорк туристам ее не показывали. И даже полицейские без нужды, особенно в темное время, заглядывать сюда не любили. Это было царство порока, преступлений, нищеты. Грязные, засыпанные мусором и битым стеклом тротуары, кое-где с кучками собачьих и человечьих испражнений. Обшарпанные дома, многие нежилые, - с выбитыми окнами и полусгоревшей крышей. Дэнису вспомнился рассказ Тани о ее покойном деде, который однажды сбился с пути и заехал на машине в Гарлем. Вернувшись благополучно домой, он задумчиво сказал Тане: "У меня сразу возникло ощущение, что я уже когда-то это видел. Потом вспомнил. Мальчиком, в сорок третьем году, я смотрел кинохронику - о Сталинграде. Тот полуразрушенный войной город очень смахивал на нынешний Гарлем". С тех пор в домашних разговорах дед называл Гарлем "Сталинградом".

За рулем "крайслера", как обычно, сидел Пит. Он был одет в рабочий комбинезон, на заднем сиденье лежала сумка с инструментами и маленькая складная лесенка - то, что нужно телефонному монтеру. Чтобы тоже меньше выделяться на здешних улицах, Дэнис надел майку с надписью: "Занимайся любовью", неопределенного цвета джинсы с дыркой на бедре и видавшие виды тяжелые армейские ботинки с подковками на каблуках и носках. Их "крайслер" тоже выглядел более чем скромно - старая, исцарапанная развалюха с проржавевшими крыльями и вмятиной от удара на радиаторе. Другое дело, что мощный мотор, трансмиссия, тормоза были новыми, их регулярно проверяли в гараже ФБР.

Пит остановил машину в квартале от клуба. Под лямку комбинезона прикрепил миниатюрный передатчик. Проверяя, нажал кнопку - бипер Дэниса сразу отозвался короткими гудками. Повесив на плечо сумку с инструментами и взяв подмышку лесенку, Пит зашагал к углу. Монтер, пришедший для ремонта и копающийся в телефонных коммуникациях, подозрений не вызывает. Поставить "жучок" Пит сумеет - руки у парня золотые, в технике разбирается. Задача самого Дэниса была простой - вступить в дело, если у Пита в клубе возникнут непредвиденные осложнения и бипер Дэниса подаст сигнал тревоги.

Когда Пит завернул за угол, Дэнис вылез из машины, захлопнул дверцу, закрыл ее на ключ. Оглядевшись, подобрал под ногами жестяную банку из-под пива - с такой банкой в руках он как-то лучше вписывался в окружающий пейзаж. Помахивая ею, двинулся в направлении клуба. Заходить внутрь он не собирался, но хотелось все-таки составить хотя бы общее представление об этом заведении.

Небольшое здание клуба мало отличалось от соседних домов - осыпающаяся со стен штукатурка, одно из окон заколочено фанерой. Поток жаркого, липкого воздуха слегка покачивал полуоткрытую дверь, за ней было тихо. Между боковой стеной клуба и соседним домом уходил во двор узкий проезд. Вряд ли через этот проезд мог протиснуться армейский фургон. Дэнис заглянул во двор - там было пусто, у забора громоздилась куча мусора. Он вышел обратно на улицу, пересек под жгучим солнцем ее проезжую часть и нырнул внутрь маленького продовольственного магазинчика. В нем было немноголюдно, работал кондиционер, а через витринное стекло хорошо просматривался клуб. Удобный пункт наблюдения.

Не теряя из поля зрения дверь клуба, Дэнис достал из кармана мобильник, набрал домашний номер.

- Здравствуй, моя родная. Выдалась свободная минута - звоню... Не расстраивайся, поедем чуть позже... Вчера ты рассказала - мне тоже стало интересно. Да вот по-русски не понимаю... Может, когда поедем на Кейп-Код, ты возьмешь тетрадки с собой, там будешь мне переводить? Дед - часть твоего мира, а я хочу знать о твоем мире все... Я на работе иногда закручусь, секунды нет, чтобы еще о чем-то подумать. И все равно - не сознанием, а подсознанием - продолжаю ощущать, что ты рядом, что ты со мной... Не надоело каждый день объяснения в любви выслушивать?.. Пока. До вечера.

Дэнис засунул мобильник в карман, посмотрел в окно, возвращаясь от Тани к тому, что сейчас его окружало. Дверь клуба была по-прежнему приоткрыта, никто не заходил, не выходил.

Покинув прохладный магазинчик, он прошелся до угла, бросил взгляд в сторону оставленного за квартал "крайслера". Возле него суетились какие-то фигуры. Дэнис неторопливо двинулся к машине, помахивая пивной банкой... Два чернокожих молодца небольшим ломиком старались приподнять капот. Еще один возился с отверткой возле дверцы водителя. Вряд ли они собирались угнать эту развалюху. Но под капотом был аккумулятор, а внутри кабины лежал на сиденье мобильный телефон Пита. И то и другое можно было продать за бесценок - на вырученные деньги купить порцию "крэка".

Пистолет "глок" был спрятан у Дэниса под брючину, над щиколоткой. Выхватить пистолет, крикнуть: "ФБР!", положить всех троих на тротуар лицом вниз, вызвать по телефону полицию - все это было нетрудно. Но раскрывать себя никак не входило в планы Дэниса. За пару шагов до машины он остановился, спросил пьяненьким голосом:

- Эй, парни, что вы делаете с моим "крайслером"?

Те повернули головы, весело осклабились. Один из стоявших возле капота сделал шаг навстречу, протянул руку. Зрачки расширены - уже с утра "под крэком". На грязной майке нарисованы длинные женские груди, коричневые соски почти на уровне пояса. Поза расслабленная, спокойная - чего бояться, трое на одного, плюс ломик, плюс отвертка, а может, и еще что-то в карманах имеется.

- Иди сюда, белая крыса, не трясись. Деньги у тебя есть?

Дэнис робко шагнул вперед. Первый, в майке, оказался слева и чуть сзади; второй стоял перед Дэнисом, опираясь ломиком о капот; третий, скаля зубы, оставался у дверцы водителя. Дэнис сделал молниеносное движение - его левый локоть глубоко ушел первому под ложечку, как раз между нарисованными сосками. Тот, покачнувшись, издал тихий булькающий звук. Но Дэнис недооценил быструю реакцию второго. Поймав краем глаза взметнувшийся ломик, Дэнис лишь успел чуть отклониться в сторону, выбросив поверх головы правую руку. Ломик, нацеленный в голову, скользнул по касательной вдоль предплечья. Подпрыгнув, Дэнис ударил второго ногой в пах. Тот согнулся - и еще один удар ботинка с металлическими подковками пришелся по челюсти. Противник рухнул, из носа и рта выползли струйки крови. Дэнис резко обернулся - и вовремя. Первый еще держался одной рукой за живот, а другая уже вытаскивала из кармана нож. Жесткий удар ребром ладони по шее - нож выпал, тело медленно завалилось на землю. Все произошло быстро - третий с открытым ртом продолжал стоять у дверцы водителя. Дэнис прыгнул в его сторону. Вобрав голову в плечи, тот бросился наутек - через дыру в соседнем заборе. В щели между дверцей и кузовом "крайслера" осталась торчать отвертка.

Дэнис оттащил обоих валяющихся возле радиатора парней на тротуар, проверил пульс. Ничего, отойдут. Вывернул их карманы - еще один нож, пакетики с белым порошком. Приподняв с помощью ломика ржавую крышку канализационного люка, он выбросил в отверстие люка оба ножа, отвертку, порошки, ломик.

Из-за угла с лесенкой в руках показался Пит. Подойдя, вопросительно посмотрел на постанывающих парней на тротуаре.

- Хотели проверить, есть ли у меня деньги, - коротко пояснил Дэнис. - Садись, поехали.

Пит положил лесенку на заднее сиденье, включил зажигание. Сказал, улыбаясь:

- Вообще-то называть это клубом - слишком громко. Сразу за дверью - средних размеров зал, заставленный рядами обшарпанных стульев. А сбоку - небольшой офис с продавленным диваном, парой кресел, конторским столом и телефоном на нем. "Жучок" внутрь телефона я пристроил без труда, в клубе сейчас только молоденькая девчушка-секретарша. Делая вид, что проверяю телефонную проводку, прошелся по залу - ничего подозрительного. Не знаю, есть ли у них подвал или чердак, лестниц из зала вниз или вверх не видел. Еще одна дверь из зала - во внутренний двор. Я хотел туда выглянуть, но дверь оказалась запертой.

- Я был во дворе, - отозвался Дэнис, - там пусто. Да и маловероятно, что похитители, если они члены клуба, стали бы держать здесь этот фургон. Но выболтать что-нибудь, разговаривая друг с другом, они могут, и тогда наше прослушивание принесет плоды.

По мобильнику Пит связался с Пегги Мартинес, попросил позвонить на станцию, чтобы подключили телефон клуба. Заметив, что Дэнис растирает правое предплечье, спросил участливо:

- Ничего серьезного?

- Ломиком прошлись. Но кости целы.

Пит помолчал, вливаясь в поток машин на 5-й авеню. Потом глухо сказал:

- Такие подонки только играют на руку расистам. Тем становится легче клеветать на всех чернокожих американцев.

- Цвет кожи у подонков может быть разным, - ответил Дэнис. - У расистов - тоже.

15.

Во второй половине дня О'Браену позвонил Фридмэн.

- Наш старик слегка нервничает и поручил мне узнать, как продвигается это дело. С Карлой я здесь только что обстоятельно поговорил. Тебя, дружочек, тоже хотел бы сегодня повидать. Не возражаешь, если мы пообщаемся, а заодно и поужинаем в моем гольф-клубе? Повар там отличный... Договорились, жду к шести. Администратора я предупрежу.

О'Браен знал этот клуб для элитной публики, расположенный в одном из богатых пригородов Вашингтона. Но сам он не состоял его членом, как и никакого другого клуба. Если случалось свободное время, О'Браен предпочитал поехать куда-нибудь на рыбалку или просто поваляться дома с книжкой в руках. Лишь изредка жене удавалось вытащить его на концерт классической музыки. Кстати, в пятницу, послезавтра, О'Браену опять предстоит выполнять этот нелегкий супружеский долг - идти слушать какую-то там симфонию Моцарта...

В обширном холле клуба с роскошным персидским ковром на полу в начале седьмого было еще пусто. К О'Браену неторопливо приблизился высокий важный администратор во фраке. Сверху вниз окинул взглядом незнакомого толстячка в мятом костюме из магазина готовой одежды, вежливо-холодно поинтересовался, что тому угодно. О'Браен назвал себя. Было забавно наблюдать гамму чувств, пробежавших по лицу администратора: безразличие - удивление - восторг. Преданно заглядывая в глаза, администратор проводил О'Браена в зал, к столику, за которым уже сидел Фридмэн.

Ресторанный вечер только начинался. На столике уютно мерцала зажженная свечка. У противоположной стены почти пустого зала одинокий пианист на эстраде наигрывал негромко сладкие мелодии аргентинского танго.

Официант принес закуски, разлил по бокалам вино. Фридмэн поднес свой бокал к носу, понюхал. Потом сделал маленький глоток. С видом знатока заключил:

- Вино неплохое... И все же самым памятным глотком в моей жизни был глоток обыкновенного виски. Неужели не помнишь? Вьетнам, мы сидим в блиндаже, а снаружи моросит мерзкий тропический дождичек... Хлебнув из горлышка, ты пускаешь по кругу свою знаменитую плоскую фляжку. Когда наступает моя очередь, я делаю могучий глоток и захожусь в кашле. Я тогда и пить-то не умел, еврейский маменькин сынок из Бруклина... Все хохочут надо мной. А потом по телу разливается тепло. Я нежно и тревожно вглядываюсь в лица ребят - как будто предчувствую, что через несколько дней троих из них не станет. Мина, что разметала их на кусочки, и мне оставила эту отметину.

Фридмэн ткнул пальцем в подбородок. Приподняв бокал, грустно предложил:

- За память о тех ребятах и за нашу молодость, которая осталась далеко позади.

Они выпили, принялись за закуски.

- Теперь насчет "Анджелины", - произнес Фридмэн уже другим, деловым тоном. - У Карлы по существу ничего нового. Ее люди допросили всех, кто работает на складе, покопались в их прошлом и контактах. Нет никаких оснований подозревать кого-либо. Сейчас Карла озабочена прежде всего тем, чтобы эта штука не выпорхнула из страны. Ты, конечно, понимаешь - такой таможенный и пограничный контроль может продолжаться недели и месяцы. А наш старик резонно считает: каждый дополнительный день увеличивает риск, что сведения просочатся в прессу. И произойдет грандиозный скандал.

Фридмэн замолчал. Подошедший официант поставил на стол новые блюда, смахнул со скатерти невидимые пылинки, неслышно удалился.

- Что-то сегодня встряхнуться хочется, - Фридмэн придвинул к себе бутылку. - Давай по второй?

- Не слишком ли торопимся? - возразил ОБраен. - Ты еще про Карлу не досказал.

- Нечего и досказывать. Она мне с важным видом сообщила, что на лесной полянке, недалеко от склада, ее люди нашли на песке следы автомобильных шин и сделали слепки. Это, дескать, поможет распознать подозрительную машину. Если, конечно, ее найдут... А еще они обнаружили там окурок с остатками слюны - слюна тоже будет, мол, способствовать идентификации преступника. Ты его поймай сперва... Не нравится мне все это. Выпьем.

Ресторанный зал постепенно заполнялся. Многие, увидев Фридмэна, раскланивались издали. В ответ он приветственно махал рукой.

- Ну а как по твоей линии? - спросил Фридмэн. - Вчера мне уже пришел из твоего Нью-Йоркского управления запрос на телефонные прослушивания. Что-нибудь удалось выяснить?

- Я поручил это дело одному из самых толковых работников в управлении. Если всплывет что-либо существенное, он незамедлительно даст знать. А сам ему сегодня не звонил, мне по собственному опыту известно - такие звонки только нервируют. Да и что можно ожидать от следователя, у которого руки связаны. Осмотреть место происшествия нельзя, допросить работающих на складе тоже нельзя. Вчера в Овальном кабинете из уважения к его хозяину я сдержался. Вас заботит прежде всего возможный скандал - вдруг газетчики пронюхают про "Анджелину". А другой вариант вы полностью исключаете? А что если она вдруг сработает - на другом континенте или даже здесь? На кону огромная ставка, а дело ведется удивительно непрофессионально - в угоду этой мадам.

ОБраен раздраженно покрутил головой, налил себе еще вина, залпом выпил. Фридмэн последовал его примеру.

- Дружочек, ты и прав, и не прав. В условиях демократии высшее искусство политика - умение идти на компромисс. За четыре месяца до выборов от этой мадам, как ты выразился, зависят голоса чрезвычайно активной группы избирателей. Мы не имеем права их терять. И все же наш старик уже склоняется к решению. У Карлы в запасе сутки. Если завтра до вечера ее люди не выйдут на "Анджелину", а это при их расторопности маловероятно, твоему ведомству будет официально приказано возглавить расследование.

Фридмэн помахал рукой даме, усаживавшейся со своим спутником за столик неподалеку. Было видно, что дама уже далеко не первой молодости, но фигурка еще хорошая.

- Ах, какая очаровательная девочка была. Лет тридцать назад... Хоть есть что вспомнить, - Фридмэн грустно вздохнул. - Так вот, дружочек, нам опять предстоит собраться вчетвером. Ты, конечно, знаешь: завтра наш старик выступает в Нью-Йорке на Генеральной ассамблее. Начинает в пять. К шести, думаю, закончит. А в десять тридцать мы с ним вылетаем из аэропорта Кеннеди в Европу. В промежутке он и хотел бы собраться, Карла доложит о ходе расследования. Тебе не трудно завтра к семи быть в Нью-Йорке, в его резиденции?

Сосредоточенно пережевывая кусок горячей осетрины, О'Браен утвердительно кивнул. Фридмэн опять разлил по бокалам вино, они выпили.

- Все, хватит, - сказал О'Браен, отодвигая пустой бокал, - пора заказывать кофе.

- А как же это? - огорченный Фридмэн показал на бутылку. - Вон еще сколько осталось.

- Нет, не могу, - возразил О'Браен. - Я свою норму знаю. Еще глоток - и буянить начну, как в том сайгонском кабаке. Помнишь?.. Заказывай кофе.

- Дружочек, уж ты прости меня, но кофе тут делать не умеют. Если ты понимаешь толк в кофе, едем ко мне, я его приготовлю по собственному рецепту - закачаешься. Едем, едем... Жена сейчас на съемках, никто нам мешать не будет. И поговорим еще.

Машина Фридмэна ждала возле клуба. За рулем - молчаливый шофер-охранник, положенный Фридмэну по должности. Они уселись на заднее сиденье. Следом шофер О'Браена пристроил свою машину.

Фридмэн с женой жили вдвоем; его дети от предыдущих браков давно выросли и стали самостоятельными. Нынешняя жена была лет на тридцать моложе Фридмэна. Смазливое личико, некоторые актерские способности, а главное, приятельские связи Фридмэна в Голливуде позволяли ей получать время от времени небольшие роли в кино. Гостиная, куда они вошли, отражала, видимо, вкусы хозяйки. Мягкие диванчики и пуфики, на тумбочках разностильные безделушки, на стенах фотографии хозяйки в компании тех или иных кинозвезд. У широкого окна, на подоконнике - горшочки с яркими цветами. От них исходил чуть слышный пряный аромат.

Фридмэн увидел наклонившегося к цветам О'Браена, хлопнул себя по лбу:

- Опять я утром позабыл! Уезжая, жена наказала поливать цветы каждый день... Ну ничего, полью перед сном.

Из гостиной они прошли в кабинет Фридмэна. Тут все выглядело иначе: никаких безделушек, огромный письменный стол, заваленный бумагами. И книги: раскрытые - на столе и на полу вокруг стола, закрытые - на полках до потолка вдоль стен кабинета. Перехватив взгляд О'Браена, Фридмэн сказал:

- Через всю мою жизнь прошли две страсти: к женщинам и к книгам. Грустно признавать, дружочек, но первая страсть становится последние годы все менее важной. Вот уехала моя супруга на съемки, и я с удивлением ощущаю, что наедине с книгами даже как-то уютнее... Кстати, ты с ней не знаком. Поэтому и не понял, наверное, юмора, который наш старик вложил в кодовое название операции. Анджелина - это имя моей бесценной половины. Старик - вдовец и считает себя большим специалистом по части семейной жизни. Вот как-то наедине я и поплакался ему на взрывной характер супруги.

Фридмэн сходил на кухню, принес оттуда пузатую бутылку французского коньяка, два бокала. Расставил их на маленьком столике в углу кабинета, уселся возле на диван. Рядом присел на кресло О'Браен.

- Кофе я уже поставил, через несколько минут будет готов. Но чтобы этот кофе по-настоящему оценить, его аромат должен смешиваться во рту с запахом коньяка. Предлагаю выпить.

- Коньяк, налитый на донышко бокала, следует согреть в ладонях и затем смаковать маленькими глотками, - неуверенно сказал ОБраен. - Зачем ты набухал столько в эти бокалы?

- Я налил - теперь сам решай. Хочешь - пей маленькими глотками, хочешь - капай на язык по одной капле в минуту. Я - в отличной форме, а тебе, пожалуй, пора и остановиться.

- Это ты кому говоришь, это ты ирландцу говоришь? - вскипел О'Браен. - Сорок лет назад я тебе фору давал по этой части, еще посмотрим, кому пора остановиться!

Они выпили. Глаза Фридмэна довольно блестели, бородка растрепалась. Раскрасневшийся О Браен ослабил галстук, расстегнул воротник рубашки. Разговор стал еще более оживленным, но не всегда последовательным.

- Ты сегодня вспомнил про мою плоскую фляжку, - сказал О'Браен, - а ведь она у меня сохранилась.

- Не может быть! - привскочил Фридмэн. - Слушай, я хочу напроситься к тебе в гости. Но с условием - ты нальешь в эту фляжку обычное виски, мы присядем на корточки где-нибудь у стены, жен спровадим на кухню, чтобы не мешали, и будем по очереди прихлебывать из горлышка. Это же как возвращение в молодость!

Фридмэн мечтательно прикрыл глаза. Потом испуганно повел носом, принюхиваясь, и трусцой заспешил на кухню.

- Так и есть, кофе сбежал, - виновато признался он, возвращаясь. - А впрочем, его рано пить - я чуть позже опять приготовлю. Мы же не успели как следует коньяк продегустировать.

Фридмэн долил коньяк в бокалы, сказал без всякой связи с предыдущим:

- Дружочек, относись к Карле поспокойнее. Она, в сущности, неплохой работник. В Пентагоне хоть какой-то порядок навела. Ты вчера обратил внимание, как грамотно она отвечала на вопросы об устройстве "Анджелины"? Уверен, еще за день до того она об этом устройстве и знать не знала. И вот разобралась. А что до ее лесбиянства, то, говорят, бедняжку еще в колледже сокурсница этому научила - как высшему проявлению женской эмансипации. Теперь этого Карле, пожалуй, и не нужно, но она - натура гордая, сама себе признаться не хочет, что полжизни не тем занималась, - Фридмэн пьяно причмокнул. - А ведь какая женщина пропадает. Уж я в них толк знаю. Могу представить эту необъезженную кобылку в постели опытного мужика... Вроде меня.

- Да не волнуют меня ее половые проблемы, - пробурчал О'Браен. - С ней же разговаривать невозможно. Разговариваешь и чувствуешь, как ее всю распирает от беспричинного раздражения, недоброжелательности.

- Но это как раз и проистекает из ее проблем! Ты разве не задумывался, почему представители однополой любви без конца устраивают демонстрации, подписывают петиции протеста, обвиняют всех и вся в дискриминации. На дворе уже двадцать первый век, никому до них давно дела нет - валяйте, друзья, развлекайтесь по-своему, если по-нормальному не получается. Но не могут они успокоиться, что-то их гложет. Вот и пытаются раз за разом убедить мир, а еще больше себя, что с ними все в порядке. Типичный комплекс неполноценности. И у Карлы то же самое. Давай выпьем, и я пойду опять кофе готовить.

Фридмэн опрокинул в себя коньяк, поставил пустой бокал на столик, приподнялся, но ноги уже не слушались. Потеряв равновесие, он шлепнулся на диван, захохотал.

- Ты, конечно, думаешь - Фридмэн пьяный. Нет и нет! Голова у меня абсолютно ясная. Хочешь, речь Линкольна в Геттисберге наизусть прочитаю?.. Не хочешь... А хочешь знать, кто был бы сегодня президентом, не попади проклятый осколок в эту челюсть?.. Правильно - Фридмэн. Но представляешь, выступает такой тип с трибуны и в каждом слове шепелявит - никакие избиратели не выдержат... Будь я президентом, нашего старика тоже не обидел бы, он, в сущности, неплохой парень. Пристроил бы послом - в Ватикан, например. Говорят, по соседству с Ватиканом монастырь есть. Монашки молоденькие...

Глаза Фридмэна мечтательно прищурились. Он откинул голову на спинку дивана, закрыл глаза и вдруг захрапел. "Готов", - понял О'Браен.

Пошатываясь, он подошел к дивану, снял с Фридмэна туфли, уложил того поудобнее. Заглянул на кухню, удостоверился, выключена ли залитая кофейной жижей электрическая плита. Потом набрал в большую кружку воды, прошел в гостиную, полил цветы на подоконнике.

Захлопнув за собой наружную дверь и держась руками за перила, он начал, осторожно, боком, спускаться по ступенькам к ждущей его машине. Было слышно, как он бурчал про себя:

- Каков нахал, ирландца хотел перепить...

16.

Из тетрадок деда.

*

По приблизительным подсчетам, в 1830 году на Земле было около одного миллиарда людей. Через сто лет, к 1930 году, это число удвоилось и еще через сорок пять лет, к 1975 году, достигло четырех миллиардов. А к началу двадцать первого века численность рода человеческого уже около шести миллиардов. Результаты такого безудержного размножения налицо. В экономически отсталых странах, где население растет особенно быстро, - хронический голод. В некоторых регионах Земли все более дефицитна пресная вода. Вырубаются леса, и увеличивается площадь пустынь. Загрязняются почва, вода и воздух. Увеличиваются дыры в озоновом слое атмосферы - все большая часть вредоносной ультрафиолетовой радиации Солнца достигает земной поверхности. Деградация окружающей среды сочетается с деградацией человеческого генофонда - гомо инсанус плодится намного быстрее. Недавно профессор-демограф из Корнельского университета в НьюЙорке подсчитал, что в оптимальном варианте население Земли не должно превышать двух миллиардов. Увы, поезд давно ушел - к этому надо было призывать намного раньше. Но кто услышал бы? И кто сейчас услышит? Упомянутый профессор предлагает снизить уровень рождаемости во всем мире так, чтобы в среднем половина женщин имела не больше двух детей и половина - не больше одного. Да вот как осуществить это благое пожелание - призвать женщин добровольно ограничить деторождение? Предположим, что, осознав опасность, нависшую над родом человеческим, гомо сапиенс пойдут на это. А гомо инсанус?

*

Советским властителям пришлось чуть приоткрыть дверцу эмиграции в семидесятые годы. Я много думал об этом, но решение вызревало трудно. Столько нитей привязывали меня к родине, слишком больно было резать по живому. Да и возраст не самый завидный - вроде бы поздновато начинать с нуля новую жизнь. А потом, уже в сорок семь, буквально в одночасье пришло ощущение - больше не могу; если не попытаюсь вырваться из этого царства лжи, сам к себе уважение потеряю. Собрал необходимые справки, заполнил анкеты, отнес по назначению. Дальше все пошло по обычному сценарию. В моем институте состоялось собрание, где родной коллектив, в том числе и вчерашние доброжелатели, единодушно заклеймил "отщепенца" и потребовал лишить его ученой степени доктора медицинских наук. Выгнали меня с работы. Потянулось ожидание: выпустят - не выпустят. И все равно на душе было светло и торжественно: я уже был не "их", я уже не должен был играть в "их" игры. В Москве ожидание выездной визы занимало тогда около года. Кошка развлекалась с мышками и никуда не торопилась. Иногда спрячет когти и выпустит нескольких на свободу, потом вдруг намертво вопьется в какого-нибудь невезучего "отказника". Обычно люди, подав заявление на эмиграцию, ждали решения своей участи тихо, стараясь не раздражать власть имущих. Я рискнул действовать иначе и обратился в суд с заявлением о незаконном увольнении с работы. Даже судейские с партбилетами в кармане знали, что подобного закона действительно не существует. Но и восстановить "отщепенца" на работе казалось им немыслимым. Дело стали тянуть, а я начал посылать жалобы в разные высокие инстанции. Видимо, в одной из них и приняли мудрое решение - спровадить кляузника побыстрее. Так я получил свою выездную визу - всего-то за пять месяцев. И наступило последнее утро, прощанье в Шереметьевском аэропорту. В те годы эмигрировать - значило исчезнуть из этой жизни навсегда. Я всматривался сквозь слезы в лица друзей, не побоявшихся прийти, чтобы проводить меня. Мы знали: видим друг друга последний раз. Я как будто присутствовал на их похоронах, они - на моих.

*

Многие современные семьи, имея двух или трех детей, решают этим и ограничиться. Наиболее надежный способ предупредить беременность - стерилизация. При этом у жены или у мужа перевязывают трубы, по которым движутся созревшие яйцеклетки или сперматозоиды. Такие операции несложны, обычно в тот же день пациент уходит домой. Что касается принудительной стерилизации, то в США и некоторых европейских странах она практиковалась в начале двадцатого века - при серьезных психических заболеваниях, у закоренелых преступников. Позднее подобные законы были отменены, повсеместно возобладали либеральные представления о примате индивидуальных прав и свобод. Давняя проблема: что важнее - интересы общества в целом или отдельного человека? По-видимому, правильный ответ где-то посредине. Одинаково опасны и диктат общества в ущерб разумным правам индивидуума, и полный отказ последнего от обязанностей и ограничений, неизбежных, если живешь в обществе. Конечно, стерилизация преступника-рецидивиста, или наркоманки, или больной СПИДом ущемляет их демократические свободы. Но ведь обычно им дети и не нужны. Да и что за детство ожидает ребенка, если его отец не вылезает из тюрем, если еще до рождения мать заразила ребенка СПИДом или повредила его мозг "крэком"? Почему бы не предупредить появление на свет этих несчастных? Нет, нет, возражают "перевернутые либералы" и выкладывают свой козырной аргумент - ведь к такой принудительной стерилизации призывал Гитлер! Странная логика. Если Гитлер был вегетарианцем, неужели поэтому все вегетарианцы - нацисты? Кстати (уж коли опускаться до аргументов подобного уровня), сторонником принудительной стерилизации задолго до Гитлера был его злейший враг Черчилль. Еще в 1910 году, возглавляя британское Министерство внутренних дел, он настаивал на стерилизации "умственных дегенератов".

*

Прилетев в Нью-Йорк, я взял через месяц первую подвернувшуюся работу - лаборантом по эхокардиографии у частнопрактикующего врача. Пришлось приврать, что знаком с этой методикой. Учился на ходу, но мой хозяин был терпелив - он платил мне минимально разрешенную тогда зарплату. Всего только 3 доллара в час. Спустя несколько месяцев я освоился на работе, перевел дыхание, стал осматриваться. Чтобы работать врачом, требовалось преодолеть два экзамена по медицине (первый - однодневный, второй - трехдневный) и экзамен по английскому языку. Сидел над учебниками все нерабочее время, сдал первый экзамен по медицине, через год второй. Споткнулся на экзамене по английскому, точнее, на разделе - разговорная речь. Проигрывалась пленка с короткими диалогами на житейские темы. После каждого - простенький вопрос: о чем шел данный разговор, или где он происходил, или в какое время года и т. п. Из четырех приведенных ответов в течение минуты надо было выбрать и пометить правильный. Казалось бы, несложно. Но тут я с ужасом обнаружил, что просто не готов к темпу разговорной речи. Мой мозг еще медленно и тупо соображал, о чем это они там говорили, - а уже начинался следующий диалог. Провалив английский, пошел в радиомагазин, купил дешевенький приемник, настроился на станцию, которая круглосуточно передавала только новости. Чем бы я дома ни занимался, приемник бомбардировал мои уши английским. Не выключал его даже ночью, когда спал. Каждый месяц приходил на экзамен. Пятый "заход" оказался успешным.

*

Давно покинул Россию. А душа все там, и боль моя там. Среднестатистический советский человек всегда был неважным работником - таким в массе и остался. Крах большевистского режима он понял однозначно: раньше подворовывал, теперь можно вовсю воровать. Огромная карательная машина, следившая прежде за каждым его шагом, рухнула, а моральных ограничений у него самого оказалось маловато. Прекраснодушные либералы, внутренние и зарубежные, обсуждают сейчас пути демократических преобразований в новой России. А мне видятся наивные портняжки, припасшие блестящие пуговицы, красивые нитки, модные выкройки и собирающиеся пошить костюм самого современного западного фасона. Да вот беда - материал им достался неважный, все расползается, и никакие пуговицы, нитки, выкройки не помогут. Проблема человеческого "материала" не нова. Три с половиной тысячелетия назад Моисей водил евреев по сравнительно небольшому пятачку Синайского полуострова; водил сорок лет, пока все вышедшие из плена египетского и сохранившие рабскую психологию не умерли; лишь их детям было даровано войти в землю обетованную. Более или менее нормальное общество западного образца сформируется в России, дай-то Бог, через одно-два поколения. А пока ей и Пиночет какой-нибудь очень бы сгодился. Если только можно найти в России хотя бы одного честного Пиночета.

*

Сдав экзамены и пройдя затем обязательную стажировку в больнице, я открыл маленький врачебный офис. Пациентов поначалу было мало, заработков тоже. Потом обнаружил еще одно обширное поле деятельности - дома престарелых. В Америке родители и взрослые дети живут обычно порознь. И наступает пора, когда старики уже не в состоянии обслуживать себя. Одним везет, и они быстренько умирают. А другие оказываются в домах престарелых. Уход здесь совсем неплохой, в комнатках стоят телевизоры, кормят вкусно, если надо, то и с ложечки. Круглосуточно дежурят медсестры и санитарки, по часам раздают лекарства, при нужде - подмывают и переодевают. И все равно впечатление необычайно грустное. Каждые пару месяцев навещаешь такого пациента и горестно наблюдаешь постепенный, необратимый распад и тела, и души. Поэтапно убывает память. Сначала теряется ориентирование во времени - человек забывает, какое сегодня число, какой месяц и год. Потом нарушается ориентирование в пространстве - он не осознает, где находится. И последним стирается из памяти собственное имя. Иногда такой бедолага уже не может ходить и даже сидеть. Уставившись глазами в одну точку на стене, лежит неподвижно в кровати. Руки и ноги, согнутые в локтях и коленях, поджаты к животу, как у ребенка в утробе матери. Каждые пару часов медсестры переворачивают больного с боку на бок - и все равно образуются пролежни, течет гной. Сколько ни смотри, к этому не привыкнешь. Да минует меня чаша сия.

17.

Был поздний вечер, начало двенадцатого. Таня уже спала, дышала почти неслышно. Лунный свет из окна освещал ее голое плечо, короткие завитки волос на затылке. Дэнис осторожно, чтобы не разбудить ее, выскользнул из-под одеяла, накинул халат, вышел на крыльцо.

Полная луна висела над притихшей "столицей мира". Звездное небо прочерчивали огоньки самолетов, заходящих на посадку в нью-йоркские аэропорты Кеннеди и Ла Гардиа. Дневная жара отпустила, со стороны океана дул легкий ветерок. Дэнис присел на ступеньки крыльца, потер ушибленное предплечье. Саднило уже меньше.

До Тани у него были женщины - с одними все ограничивалось несколькими встречами, с другими случались затяжные романы с размолвками, ревностью, примирениями. В постели они вели себя по-разному: были страстными или холодными; громко стонали, или не издавали ни звука, или бормотали что-нибудь сладко-непристойное. Но с каждой - Дэнис знал заранее - ему предстояло пройти в постели через те же три фазы: нарастающего возбуждения, потом максимального взлета, ослепительного, как вспышка молнии, и потом глубокого провала, когда наступала полная опустошенность, хотелось закрыть глаза, прийти в себя. С Таней было по-другому. Если бы потребовалось определить одним словом, какое чувство испытывал он с ней, это была нежность. Нежность отодвигала приход второй фазы. По многу минут Дэнис зацеловывал ее губы, мочки ушей, шею, груди. Она всегда лежала молча, с закрытыми глазами, но он слышал ее прерывистое дыхание, ладонь ощущала короткие толчки дрожи, пробегавшие по ее гибкому, послушному телу. Дэнис знал: в этот миг они - одно целое... А потом, усталый, он лежал рядом с ней и не чувствовал никакой опустошенности. Все та же нежность переполняла его, и он благодарно шептал ей глупые и счастливые слова.

Они прожили вместе уже три года. Все в Тане было ему по сердцу: ее отзывчивость к людям, бескорыстие, здравый смысл, мудрая уступчивость, трудолюбие, кошачья чистоплотность. Правда, уступчивость была до определенной черты - Дэнис знал, что ни он, никто другой не заставят Таню сделать что-нибудь против совести, чтонибудь с ее точки зрения непорядочное. Порой его даже охватывали сомнения - может, просто ослеп от любви и идеализирует? Однажды она пришила к его рубашке оторвавшуюся пуговицу. Надевая рубашку, Дэнис обнаружил, что пришито не так, как следует. За годы холостяцкой жизни он твердо усвоил: пришив пуговицу, надо затем обмотать нитку несколько раз вокруг "ножки", будет прочнее. А Таня этого не сделала. Придя на кухню, где она готовила завтрак, Дэнис радостно рассказал о своем открытии.

- Чему же ты радуешься? - спросила она.

- Если я сразу заметил даже такой крохотный недостаточек, значит, все прекрасное, что вижу в тебе, - не плод моего воображения!

Дэнису вспомнились слова из книжки какого-то давнего французского автора. Книжку читала Таня; из любопытства Дэнис тоже заглянул, полистал страницы. Те безыскусные слова завершали рассказ о двух влюбленных, соединившихся после многих злоключений: "Потом они жили долго и счастливо и умерли в один день". Неужели это правда: у каждого есть на свете половинка. Надо лишь найти друг друга. А потом, если повезет, и умереть в один день...

Покружив возле фонарика, который висел над крыльцом, на перила уселась синяя бабочка - необыкновенной величины и красоты. Такие водятся только в тропиках. Как она оказалась в Нью-Йорке? Лунный свет, отражаясь от блестящих каемок на ее подрагивающих крыльях, серебристыми нитями уходил в ночное небо. Через минуту бабочка оторвалась от перил, мягко скользнула к забору и вдруг исчезла, как будто пронзила его насквозь. В неверном свете фонарика Дэнису показалось, что в этом месте на гладком дощатом заборе возникло на мгновение и пропало прозрачное пятнышко. Он сонно тряхнул головой. Померещилось, пора спать идти.

А Тане в это время снился сон. Покойный дед стоял возле грядок с помидорами, он был в тех самых джинсах с заплатами на коленках. Дед выглядел непривычно: седые волосы на голове потемнели, морщины разгладились. Только был он почему-то небритым. Его глаза не мигая смотрели на Таню. Губы торопливо двигались, он что-то говорил, но она не могла разобрать его слов. Таня знала - это ей снится. И все равно очень обрадовалась. Лишь сейчас она поняла, как скучает по деду. Таня потянулась к нему, поцеловала в щетинистую щеку. И дед исчез. "Как хорошо, все-таки свиделись", - растроганно подумала она во сне...

Полная луна освещала и лужайку перед Белым домом, заглядывала в окна. В одной из комнат на верхнем этаже спал президент, по-детски положив щеку на ладошку. Завтра ему предстояло выступать на Генеральной ассамблее, где соберутся главы государств всей планеты. Подготовленная речь содержала новые смелые идеи о помощи экономически отсталым странам. В мире производится достаточно продовольствия для всех жителей Земли - надо лишь организовать его справедливое распределение. Богатым государствам пора забыть о своем национальном эгоизме. Ни один родившийся ребенок не должен умереть от голода! Президент повторил во сне эту звонкую фразу. Сказанная завтра с трибуны ООН, она войдет в историю, ее подхватят все сторонники общечеловеческого равенства и братства. Что, конечно же, принесет и дополнительные голоса избирателей... Но в темных закоулках сна щемила какая-то неясная тревога. Президент пытался вспомнить ее причину. И не мог.

На широкой кровати под балдахином, повидавшим немало интересного, спала в одиночестве Карла Лентини. Пару месяцев назад из-за пустяковой ссоры она рассталась со своей очередной сожительницей. А завести новую все не собралась. Сон ей снился странный. Она шла по лесной тропинке и кого-то маленького вела за руку. "Кто бы это мог быть? - думала она. - Неужели мой ребенок? Да нет же..." На тропинку выползали извилистые корни деревьев. Спотыкаясь о них, малыш послушно переставлял ножки. Карла подхватила его на руки. И вдруг незнакомое чувство пронзило ее. Она прижала малыша к груди...

Фридмэн спал на диване без всяких сновидений, в той позе, как уложил его О'Браен. Выпивку наподобие сегодняшней он позволял себе нечасто, раза два-три в год. И сколько бы ни выпил, на следующий день чувствовал себя великолепно, голова никогда не болела, даже какой-то прилив энергии наступал. Фридмэн блаженно похрапывал; галстук, свесившийся с дивана, колебался в такт дыханию.

Не до сновидений было и О'Браену. Возле дома безмерно удивленный шофер помог ему выбраться из машины и осторожно довел до двери. Мимо отворившей дверь жены О'Браен ввалился внутрь и сразу же ошеломил ее словами: "Эту ночь мы проведем вместе - это будет, как симфония Моцарта". - "Хорошо, милый", - послушно отозвалась она. Но, едва войдя в ее спальню, он в одежде рухнул на постель и мгновенно заснул. Позднее, проснувшись от сильной головной боли, он обнаружил себя уже раздетым. Возле постели сидела жена, поддерживая холодный компресс на его раскалывавшемся лбу. О'Браен промычал что-то благодарное, стыдливо поцеловал ей руку и опять провалился в темноту.

Полная луна продолжала свой неспешный путь среди созвездий. Затих ветерок с океана. Через несколько минут - полночь. Большая синяя бабочка, влекомая к неведомой цели, летела через мглистую Ист-Ривер - из Бруклина в Манхэттен, из среды в четверг.

ЧЕТВЕРГ, 12 ИЮЛЯ

18.

Вчера, к концу рабочего дня, Дэнис получил ответы из Спрингфилда и Ньюарка. По данным полиции, за владельцем телефона в Спрингфилде ничего предосудительного не числилось. Майор американской армии, прихожанин местной баптистской церкви, живет в собственном двухэтажном особнячке. В семье три человека: сам майор, жена - медсестра в соседней больнице, их восемнадцатилетний сын. С сыном, видимо, не все ладно. Бросил, недоучившись, школу, нигде не работает. Недавно в состоянии подпития врезался в столб на папиной машине. Но в чем-либо более серьезном не замечен.

Внушительнее выглядела информация из Ньюарка. Владельцу телефона тридцать два года. Из них один год, а потом еще четыре с половиной провел за решеткой. Первый раз сел за поножовщину на школьной перемене. Второй срок, уже после окончания школы, - за групповое изнасилование. Оба раза гуманные власти освобождали его досрочно - просто потому, что тюрьмы были переполнены. В последнее время подозревается в наркобизнесе, верховодит мелкими торговцами на улицах Ньюарка, но поймать с поличным пока не удается.

На одном из дисков, которые принесла утром Пегги Мартинес, был записан телефонный разговор, состоявшийся вчера днем между Ньюарком и Спрингфилдом. Как и предыдущий, разговор был коротким. Те же два голоса деловито уточнили единственный вопрос - вес пакетиков.

- Пакетики какие-то... Что об этом думаешь, Пит?

- Думаю, позавчера майоров сынок сообщал о доставке партии наркотика от оптового продавца. А вчерашний разговор - о расфасовке наркотика для розничной торговли. Конечно же, этим удобно заниматься в папином доме, пока родители на работе, - у полиции дом вне подозрений. Сегодня пакетики появятся на улицах Ньюарка.

- Логично, - согласился Дэнис. - Но нас сейчас не уличные торговцы наркотиками интересуют. Их в нью-йоркском мегаполисе - сотни, если не тысячи. А мы разыскиваем людей, которые убили охранников и похитили с военного склада миномет. Вряд ли такие люди на следующий день будут с пакетиками возиться. Не тот уровень. Эта ниточка, считай, в сторону уводит.

- Прекращаем прослушивать этот номер? - спросил Пит.

- Да нет, повременим пока. Но вероятность, что выйдем на тех, кого ищем, тут небольшая.

Следующим Дэнис засунул в компьютер диск с записями из гарлемского клуба "Люди солнца". На нем были и собственно телефонные разговоры, и записанные через "жучок" разговоры в офисе. Дэнис сразу узнал заикающегося Джонатана, позвонившего из Бруклинского торгового порта вчера около четырех дня. Тот же прокуренный, хриплый голос ответил ему. Джонатан долго и сбивчиво объяснял, что денег к вечеру собрать не сможет, что в четверг получит на работе чек и сразу же принесет долг, что он никогда, никогда не обманет своего черного брата Ахмеда. Голос собеседника стал мягче: "Хорошо, притащишь завтра... Сколько же дурака учить: нету денег - не играй".

- Вот тебе и Джонатан, - вздохнул Дэнис. - Проигрался, видать, по маленькой. А мы-то заподозрили его в причастности к мокрому делу.

И еще один телефонный разговор кое-что прояснил. В девять вечера некто позвонил в клуб и передал, чтобы Винни его ждала.

- Опоздал - ее уже забрали. На всю ночь, - прохрипел Ахмед.

- Ну, тогда эта... с могучей кормой.

- Нинет, что ли? А ты когда завалишься?

- Дежурство заканчиваю в одиннадцать - минут через сорок-пятьдесят подъеду.

- Договорились. Нинет тоже забрали, но на пару часов. Отработает, вернется, скажу пусть ждет.

Подобных звонков, чтобы заказать проститутку, за вечер набралось несколько. Но Дэнис выделил именно этот - звонок был с того самого склада в Медвежьих горах.

- Так рушатся великие гипотезы, - сказал он Питу. - Возможно, все телефонные контакты между складом и клубом заключались только в том, что оттуда периодически названивал этот сексуально озабоченный тип. И значит, мы опять не там ищем.

Но один разговор в офисе - вчера, часа через полтора после того, как был установлен "жучок", - все-таки привлек внимание. Разговор между секретаршей и ее боссом Ахмедом.

- Ну, нравится тебе эта работа?

- Очень, сэр! Только кончила школу - и работаю. Подружки говорят, я везучая.

- Тут до тебя была уже одна. Я ее выгнал. Оказалась грязной шлюхой. Когда меня не было в офисе, она совокуплялась на этом диване сразу с несколькими парнями. Эта шлюха позорила наш клуб... Ты знаешь о целях нашего клуба?

- Немножко, сэр.

- Четыре века назад первых черных рабов привезли в эту страну. Потом в трюмах кораблей их везли еще и еще. А тех, кто подох, выбрасывали в море. Белые лицемеры объявили об отмене рабства при Линкольне. Но это были только слова. Расизм продолжается и сегодня. Посмотри вокруг. Почему мы, как свиньи, живем в самых грязных и запущенных городских районах? Почему наши мужчины составляют только шесть процентов от населения этой страны, а в тюрьмах по приговорам белых судей - их сорок четыре процента? Почему так много наших братьев и сестер больны СПИДом - он встречается среди них в восемь с половиной раз чаще, чем среди белых? Да потому, что вирус этот был специально создан в лабораториях Пентагона, чтобы искоренить черную расу!

Было слышно, как Ахмед яростно стукнул кулаком по столу.

- Все они - расисты, открытые или скрытые! Даже так называемые либералы. Мортимер Зет, парень, который основал наше движение несколько десятилетий назад, услышал однажды, что разбился самолет со ста двадцатью пассажирами. И вот что сказал: "Значит, в этой стране стало на сто двадцать белых расистов меньше". А может, тебе знакомо имя другого нашего брата Джерри Джеймсона? Он когда-то выставлял свою кандидатуру в Сенат, но суки-расисты проголосовали против. В молодости Джерри подрабатывал официантом и, неся тарелку с супом из кухни к столику белого, каждый раз незаметно плевал в нее. Его не интересовало, какие у того взгляды, - белый есть белый. - Ахмед громко высморкался, под ним жалобно скрипнули пружины дивана. - Наш клуб никогда не прекратит борьбы с этими суками. И не только с ними. Среди черных есть "дядюшки томы", которые хотят жить по правилам этого лицемерного общества и делать свою холуйскую карьеру. А мы говорим: это общество надо взорвать! И час близок! Четыреста лет мы работали на них. Пусть теперь четыреста лет они работают на нас!

- Ой, сэр, вы так хорошо говорите. А я об этом и не задумывалась.

- Пока мы одни, хочу тебя кое о чем важном проинструктировать. Защелкни дверь на замок... Садись на диван. Ближе... Если желаешь служить нашему делу и работать в клубе, запомни: ты - солдат и беспрекословно подчиняешься мне, командиру... Ну, ложись, ложись...

- Ой, сэр, что вы делаете!.. Ой, я не хочу!..

Ритмично заскрипел диван, стало слышно сладострастное мычание Ахмеда. Дэвид остановил проигрыватель.

- Вот подонок! - вскочил Пит. - Вчера в их офисе я обратил внимание на эту милую девчушку. Через год он превратит ее, как и предыдущую, в такую же шлюху, а потом выгонит.

Не отвечая, Дэнис опять запустил проигрыватель, чтобы еще раз прослушать разговор: "...Делать свою холуйскую карьеру. А мы говорим: это общество надо взорвать! И час близок! Четыреста лет...". Чем взорвать? Скорее всего, обычное экстремистское словоблудие. А вдруг это про "Анджелину"?.. Нет, клуб "Люди солнца" все-таки рано сбрасывать со счетов.

19.

Из тетрадок деда.

*

Дневные дела и мысли преломляются - проще или сложнее - в наших снах. Но существует и обратная связь. Этой ночью, через столько лет, приснилась Наташа - такой, как я увидел ее в первый раз: в белом халате, накрахмаленной белой шапочке. И весь день хожу как потерянный, "печаль моя светла". Мне было тогда уже тридцать девять, за спиной - шесть лет семейной жизни, развод, потом необременительная доля холостяка, разные женщины. В стылом московском январе пошел в стоматологическую поликлинику. Докторша, молоденькая, с милым русским лицом, осмотрела зубы, сказала, что все в порядке. Спустя пару дней, разузнав ее домашний телефон, набрался нахальства, позвонил и пригласил в субботу покататься на лыжах. На удивление естественно, без всякого жеманства она согласилась. Мы начали встречаться, а через несколько недель так же естественно оказались в постели. До того бывали у меня и покрасивее, и пообразованнее, но ни с кем не чувствовал себя так удивительно легко. Безотцовщина, дворничихина дочка, она сама пробилась в институт; в годы учебы подрабатывала по ночам санитаркой в больнице. Много читала, много думала о жизни, мне было интересно говорить с ней. Никогда не ощущал, чтобы у нее были на меня особые виды, да и сам не очень задумывался на сей счет. Был я в ту пору общительный, энергичный, самоуверенный, легко плыл по жизни. Недоуменно перехватывал иногда изучающий взгляд Наташи. Задним умом все мы крепки - сейчас понимаю, что надо было бороться за нее и делать себя лучше. Но я считал, что и так неплох - подлостями себя в жизни не мараю, к ней отношусь нормально, чего еще нужно? В декабре Наташа сказала, что нам надо расстаться. В таких случаях долгие выяснения отношений бессмысленны. По сей день толком не знаю, что послужило непосредственной причиной; может, просто разлюбила... И мы расстались.

*

Демократией называют такое общественное устройство, когда, имея одинаковые политические права и свободы, все люди на равных, через выбранных ими представителей, управляют государством. Звучит великолепно. Но, прежде чем строить демократическое общество, скажем, внутри племени каннибалов, не лучше ли изменить сперва их вкусовые предпочтения? Проще говоря, до демократии надо дорасти. Причем полная демократия идеальна лишь для народа, состоящего сплошь из гомо сапиенс. Однако такого народа на Земле не существует. У каждого есть своя прослойка асоциальных элементов, отребья, гомо инсанус. И чем больше удельный вес этой прослойки (а он разный у разных народов), тем опаснее центробежные силы, раздирающие общество. В таких случаях демократия нуждается в ограничениях. В иерархии человеческих ценностей она никогда и не стояла на первом месте. Главная ценность - сама жизнь. Если, например, данное общественное устройство, обеспечивая безбрежные демократические свободы, развязывает руки преступникам, а законопослушный гражданин боится выйти вечером на улицу, он, несомненно, предпочтет как-то ограничить эти свободы. И на втором месте в своей иерархии ценностей он опять-таки поставит не демократию, а просто возможность быть сытым. Вот почему в условиях посттоталитарного развала и нищеты так много людей в России загрустили о прошлом. Конечно же, они перепутали причину и следствие, - именно экономика, оказавшись в беспросветном тупике, вызвала крах большевистского режима, а не наоборот. И все же их грусть, если не принять, то понять можно.

*

Потеряв Наташу, я вдруг обнаружил, что мучительно тоскую по ней. Клин вышибают клином - пробовал встречаться с другими. Но теперь после каждой оставалось чувство опустошенности - не то, не мое. Начал писать стихи. Доктор Фрейд прав: сублимация, творчество убавляли тоску. Но лишь на время. Забыв о гордости, приходил пару раз вечером к ее дому - в проулке возле площади Маяковского. Упирался глазами в освещенное окно комнаты на втором этаже, где она жила с матерью. Иногда там мелькала Наташина тень. Потом, бормоча стихи, свои и чужие, ехал в полупустом вагоне метро к себе на проспект Вернадского. Много лет спустя Наташа призналась, что тоже переживала тогда, боялась, не проглядела ли настоящее. Однажды не удержалась и позвонила мне, но телефон молчал. Быть может, как раз в этот час я болтался под ее окнами. Такая вот невезуха... Приспело время моей эмиграции - я позвонил Наташе. Она уже была замужем. Сказала мужу, что должна попрощаться с давним другом, уезжающим навсегда. Мы встретились у памятника Пушкину и долго бродили по Москве, по талым мартовским лужам. Грустно молчали. И без слов все было ясно. На прощанье она попросила: "Пиши хоть изредка. Чтобы знать, что ты жив". И я канул в "антимир". К чему было писать - только бередить рану...

*

Отличительная черта фанатика - изначальная нетерпимость ко всем, кто думает иначе, нежелание прислушаться к здравому смыслу, пойти на компромисс. Вот, вроде бы, частный вопрос - об абортах. Здравый смысл подсказывает: их запрет ничего не даст. Тогда женщина, решившаяся на аборт, пойдет не к врачу, а к подпольному абортмахеру. Да и, казалось бы, ничего страшного, если у нее будет меньше детей, но зато каждый - любимый и жданный. "Нет, - с пеной на губах отвечают консервативные противники абортов, - человеческая жизнь священна, даже если это плод в утробе матери". Недавно один из таких "гуманистов" в знак протеста убил врача, делавшего аборты; о священной человеческой жизни он почему-то позабыл. Теперь появились новые таблетки. Принятая наутро, после ночи любви, такая таблетка предупреждает внедрение оплодотворенной и успевшей всего несколько раз поделиться яйцеклетки в стенку матки. Но противники абортов начеку. По их логике, оплодотворенная яйцеклетка - это уже живое существо, и, следовательно, таблетка совершает убийство. Остался один шаг, и они встанут грудью на защиту жизни и достоинства каждого отдельного сперматозоида.

*

Всего трех месяцев не дотянул папа до девяностолетия. В последние годы он как-то усох, стал ниже ростом, но сохранял свое обычное жизнелюбие, ясный ум. Жил он один, не желая ни от кого зависеть. Раз-другой в неделю отвезу его на своей машине в супермаркет, он пополнит запасы в холодильнике, заварит крепкий чай по собственному рецепту, усядется за стол. На столе куча раскрытых книг с пометками на полях, листки с набросками статей на разные темы - от научно-популярных до политических. Человек был при деле, не терял вкуса жизни. А потом приключился удар, парализовало левую сторону. Такие паралитики при надлежащем уходе могут потянуть еще годы и годы, уж я на них насмотрелся в домах престарелых. Но эта доля была не для папы. Несмотря на уговоры он отказывался от лекарств - хотел умереть. И в душе я понимал его. За два дня до смерти, когда я пришел в больницу, он был уже без сознания. В тишине одноместной палаты был слышен каждый его вдох и выдох, они ослабевали иногда и опять усиливались. Мысль о близком расставании пронзила душу; сидя возле кровати, я уткнул лицо в свои ладони и разрыдался. Потом из коридора заглянула медсестра, я заставил себя успокоиться, взял папину руку. Он лежал с закрытыми глазами. И вдруг губы его шевельнулись и внятно произнесли два слова, последние в его жизни: "Витенька, Витенька...". Сквозь смертную мглу, окутавшую его мозг, пробилось все-таки мое рыданье, и он попытался еще что-то важное мне сказать...

20.

Все утро Дэнис с Питом продолжали прослушивать записи. Ничего существенного. Оставалась последняя, когда позвонил О'Браен.

- Я бы не стал отвлекать тебя от дел, амиго. Но вечером предстоит разговор на самом верху. Вот и хочу узнать, есть ли какой прогресс?

- К сожалению, топчусь на месте. Прослушиваю телефонные разговоры, через них пытаюсь выйти на возможного соучастника, который работает на складе. Пока безрезультатно.

- У наших друзей тоже успехом не пахнет. Они проверили всех, кто работает на складе. По их словам, никаких зацепок. Кстати, неподалеку от склада они обнаружили полянку со следами автомобильных шин да еще окурок с остатками слюны. По слюне надеются потом идентифицировать преступника.

- Тут мы как раз можем им легко помочь, - хмыкнул Дэнис. - Я этого курильщика видел час назад в коридоре... Помните Чарли из дактилоскопического отдела? Он и раздавил в песке окурок перед тем, как начал работать с машиной.

- Значит, вы опередили наших друзей и нашли машину, пока те хлопали ушами? - ОБраен довольно расхохотался.

- Сейчас она у нас в управлении, в гараже. Машину угнали за несколько часов до событий на складе. А потом похитители бросили ее, уехав на армейском фургоне. К сожалению, внутри машины нам удалось обнаружить лишь отпечатки пальцев ее владельца. Видимо, похитители работали в перчатках.

- Амиго, ты сегодня скромничаешь, пожалуй. Все же найденная машина - хоть и маленький, но успех. Вы ее сфотографировали?.. Давай так договоримся. Приготовь один снимок для меня. В семь у нас эта встреча в Нью-Йорке, и я буду рад сунуть снимок кое-кому под нос. В управление, чтобы забрать его, заеду около полшестого. Тогда и поговорим. К тому времени, может, и еще что-нибудь раскопаешь. День - он долгий...

Повесив трубку, Дэнис взял последний оставшийся диск. Где была запись, полученная при прослушивании телефона в Бронксе. Того самого, откуда позавчера несколько раз безуспешно пытались дозвониться до района многоквартирных домов по 99-й стрит в Манхэттене. Вчера вечером это наконец удалось. Говорили два голоса, женский и мужской:

- Нормэн?

- Да.

- Куда ты пропал? Я звонила вчера, позавчера. В понедельник утром ушел от меня - даже не попрощался. Я проснулась, когда хлопнула дверь и задребезжала посуда в кухонном шкафчике... Что ты молчишь?

- Слушаю тебя. Это ты образно описала эффект хлопающей двери.

- Но все-таки почему с понедельника не отвечал твой домашний телефон?

- С понедельника много интересного случилось. Да и дома меня не было. Зашел сейчас, чтобы принять душ, переодеться, и опять ухожу. Очень занят.

- Значит, нашел работу?

- Да нет, - мужчина хихикнул, - правильнее назвать это "хобби".

- А что с прежней работой? Пришел наконец ответ на твою жалобу?

- Как раз в понедельник вытащил из почтового ящика. Эти мерзавцы написали: "Уважаемый мистер Фицпатрик, увольнение было полностью обоснованным". Вышвырнули на улицу, в пособии отказали... Они думают, что поставили в деле точку. Ошибаются, точку поставлю я. Нет, не точку, а большой-большой восклицательный знак! - повысив голос, мужчина зашелся в кашле, потом успокоился. - Слушай, а как твой кашель? Прошел?

- Нет.

- Ходила к врачу?

- Нет, - женщина вдруг всхлипнула, - я боюсь!

- Бояться надо было раньше. Сколько раз говорил, чтобы не брала мой шприц.

- Ишь теперь чистенький какой. А кто меня колоться научил?

- Слушай, ты ведь с матерью давно не виделась. Слетала бы к ней в Чикаго... Прямо завтра утренним рейсом и отправляйся.

- Ты меня не выпихивай! - взвизгнула женщина. - Если нашел другую, скатертью дорога, приставать не буду!

- Значит, не хочешь мать повидать, - задумчиво произнес мужчина. - Может, и правильно рассудила... Ну, мне пора.

- Норми, подожди! Куда же ты?

- Иду громко хлопнуть дверью. Прощай.

Дэнис прослушал этот разговор еще раз: "с понедельника много интересного случилось"; "точку поставлю я, - нет, не точку, а большой-большой восклицательный знак"; "иду громко хлопнуть дверью"... Тут что-то нечисто. Конечно, потом может опять оказаться, что к "Анджелине" это не имеет отношения. Но проверить все-таки следует. Парень упомянул, что дома сейчас не бывает. Неплохо бы осмотреть его жилье. Вещи иногда рассказывают о своем хозяине удивительно правдиво.

Дэнис заполнил форму для Министерства юстиции, запрашивая разрешение на обыск квартиры Нормэна Фицпатрика - даже в отсутствие хозяина. Форму по факсу отправил Фридмэну.

21.

Обычно на ланч президент поднимался в свою небольшую уютную столовую на втором этаже Белого дома. Так было заведено покойной женой. По-прежнему в полпервого он усаживался за стол, разворачивал на коленях крахмальную салфетку, переводил взгляд на дверь. Ждал - сейчас дверь откроется и войдет жена. Но входила Рози, их давняя, чуть ли не с первых месяцев семейной жизни, служанка. Толстая, но быстрая в движениях негритянка, она была на пять лет старше жены. Рози - уже шестьдесят четыре. А жена два года назад, всего-то в пятьдесят семь, улеглась в могилу. Проклятый рак...

Одному, без жены, сидеть за столом было тоскливо. Поэтому президент обычно приглашал на ланч кого-нибудь из своих сотрудников. Сегодня это был Фридмэн. Перед их поездкой в Европу следовало обговорить некоторые дела.

Начало июля принесло президенту немало новых забот. Почти каждый день в столице проходили всевозможные демонстрации, митинги. На тракторах съезжались в Вашингтон фермеры, добиваясь дополнительных государственных субсидий. По Пенсильвания-авеню, от Белого дома к Капитолию сплоченными рядами шествовали зараженные СПИДом - они требовали резко увеличить ассигнования на медицинские исследования в этой области. Получатели вэлфера, пособия по бедности, протестовали против его недостаточного размера, что не позволяло им вести образ жизни, достойный американского гражданина. Почти каждую неделю случались уличные стычки между теми, кто настаивал, чтобы за произведенный аборт, если он сделан по желанию женщины, платило государство, и их противниками, рассматривавшими любой аборт как уголовно наказуемый. Каждая протестующая группа тянула одеяло на себя. Но в год выборов президент не имел права терять голоса ни одной из них. Ему приходилось всем что-то обещать, изворачиваться, транжирить еще и еще деньги из казны, увеличивая ее уже и без того огромный долг.

А только что начался шумный скандал, связанный с однопартийцем президента - сенатором Коннели. Тот представлял в Сенате важнейший штат в избирательной гонке - Калифорнию. На прошлой неделе, в День независимости, когда этот добрый семьянин и примерный католик возвращался около полуночи с холостяцкой вечеринки, его машина свалилась с моста в реку. Сенатор, к счастью для себя и для избирателей, выплыл. Бросив в машине под водой пьяненькую секретаршу, он добрел до гостиницы на берегу, где и заночевал благополучно. Политические противники мертвой хваткой уцепились за этот скандал, вовсю старались его раздуть. Президенту следовало выработать правильную линию поведения. Через неделю, по его возвращении из Европы, был запланирован большой предвыборный митинг в Лос-Анджелесе с двумя главными ораторами: президентом и Коннели. Но разумно ли сейчас показываться рядом с Коннели? Не лучше ли под каким-нибудь благовидным предлогом отменить свое участие в митинге?

Намазывая тонкий слой творога на хрустящий сухарик, президент задумчиво говорил Фридмэну:

- Я могу понять: человек малость перебрал, машина потеряла контроль, свалилась с моста. Не очень хорошо, но и только. Думаю, каждый нормальный мужчина отыщет в памяти какое-нибудь автомобильное происшествие, когда он был виноват. Тот факт, что наш друг Коннели оказался никудышным джентльменом, даже не попытавшись вызволить из машины секретаршу, его, конечно же, не красит. Хотя и это могу понять. В конце концов, нигде не записано, что американский сенатор обязан рисковать жизнью из-за секретарши только потому, что переспал с нею. Но одного никак не пойму. Почему, заявившись в гостиницу, он не обратился сразу за помощью, не позвонил в полицию? Ведь еще оставался какой-то шанс на спасение секретарши. Неужели он был пьян столь мертвецки и заснул, начисто все позабыв?

Фридмэн хитро прищурился:

- Да нет, сэр, он не спал. Пронырливые газетчики разнюхали, что из гостиничного номера он немедленно сделал несколько телефонных звонков - своим адвокатам.

- Так почему он не мог сделать еще один звонок - в полицию?

- У человека, совершившего серьезную автомобильную аварию, сразу же берут кровь на анализ.

- И что с того? Обнаружили бы следы алкоголя. И так ясно.

- Сэр, при этом в крови проверяют наличие не только алкоголя, но и наркотических веществ.

Президент отодвинул тарелку, изумленно уставился на Фридмэна:

- У вас есть основания предполагать и это?

- Лишь в качестве гипотезы, сэр. Но такая гипотеза сразу же делает понятным, почему сенатор позвонил в полицию только утром. Когда наркотические вещества уже исчезли из крови.

Президент грустно покачал головой.

- Выходит, Коннели - еще больший сукин сын, чем я полагал.

- Но он - наш сукин сын! За его спиной отлаженная партийная машина крупнейшего штата страны. И как ни противно, на митинге в Лос-Анджелесе вам следовало бы выступить, своим присутствием показывая, сколь несправедливы наскоки консерваторов на этого чистейшего человека.

Президент молча опустил голову, расправил на коленях салфетку.

- Сэр, вы знаете не хуже меня: политика - не для белоручек. Иногда мы вынуждены заниматься ею, зажав нос. Но ведь кто-то должен ею заниматься. Страна - на пороге больших перемен. Добившись переизбрания, вы могли бы принести пользу своей стране, двинуть ее в нужном направлении.
Президент кивнул головой:

- Хорошо, об участии в митинге я еще подумаю, посоветуюсь кое с кем...

После ланча Фридмэн коротко доложил о некоторых текущих вопросах, курируемых непосредственно Советом национальной безопасности. Среди этих вопросов одним из важнейших был международный терроризм. Надежды, что наступивший двадцать первый век станет более "вегетарианским", чем его предшественник, пока не оправдывались. Скорее, наоборот. Безумие терроризма захлестнуло все континенты, такого еще не бывало. Фанатики, принадлежащие к разным течениям ислама, самозабвенно уничтожали "неверных" да и друг друга тоже; им давно стало тесно в границах своих стран - улицы европейских и американских городов все чаще содрогались от взрывов. В Северной Ирландии экстремисты-католики и экстремисты-протестанты продолжали выяснение отношений и не могли остановиться вот уже несколько десятилетий. Террористы из перуанской "Сияющей тропы", колумбийского "Движения 19 апреля", палестинского "Хамаса", сепаратисты-баски в Испании, тамилы на Цейлоне, курды в Турции всё так же привычно пытались решить свои проблемы проторенным путем человекоубийства. И меры, принимаемые правительством Соединенных Штатов, других развитых стран, практически не давали результатов. Только-только ценой огромных усилий пожар терроризма удавалось притушить в одном месте, как он тут же вспыхивал по соседству, еще сильнее.

Фридмэн невесело подытожил:

- Боюсь, третья мировая война уже началась. Война террористов всех мастей против остального мира.

Президент усмехнулся:

- Вы, Арни, чересчур мрачно на это смотрите. Ведь терроризм - тоже следствие общественной несправедливости. Но социальный прогресс неостановим. Рост образования, борьба с нуждой, особенно в отсталых странах, ликвидируют раньше или позже питательную среду терроризма. И сегодняшний доклад на Генеральной ассамблее, наши предложения по избавлению всех людей на Земле от голода - еще один шаг в нужном направлении.

Фридмэн неопределенно повел плечами, ничего не ответил.

В заключение они обсудили, как обстоит дело с "Анджелиной". Ответ ЦРУ на запрос Фридмэна был коротким: ЦРУ не располагает прямыми или косвенными данными, что какое-либо экстремистское государство или организация планируют похищение американского ядерного оружия. Ответ, конечно, не очень внятный. То ли действительно никто этого не планирует, то ли планирует, да ЦРУ сведениями не располагает. Как считал Фридмэн, вероятность, что бомбу собираются задействовать внутри страны, невелика. Иначе похитители уже дали бы о себе знать, позвонив в газеты или на телевидение, выдвинув те или иные требования. Фридмэн также рассказал о своих вчерашних беседах с Лентини и О'Браеном. Практически поиск бомбы военной контрразведкой зашел в тупик. А время не ждет.

- Итак, - вздохнул президент, - пора передавать дело в руки ФБР. Вы с Лентини будете сегодня на моем выступлении в ООН. Оттуда вместе поедем в мою резиденцию. Надеюсь, вы позаботились, чтобы О'Браен был там к семи? Вот тогда и примем окончательное решение...

Президент условился встретиться с Фридмэном через час на вертолетной площадке во дворе Белого дома, чтобы лететь вместе в Нью-Йорк. Потом он прошел в спальню, где возле открытого чемодана его уже ждала верная Рози. Надо было собраться перед поездкой. Президент почувствовал вдруг какое-то усталое безразличие и присел на кровать.

- Рози, дорогая, собирай сама. Столько раз это делала. Пожалуй, лучше меня знаешь, какие рубашки и костюмы уложить в чемодан.

Он взял с тумбочки фотографию жены. Молодая, красивая, счастливая. Ему до мельчайших подробностей запомнились краски и запахи давнего солнечного дня, когда фотографировал ее. Они год как поженились, ждут ребенка, но по стройной фигуре жены этого еще не заметно. Она стоит возле цветущей черешни, недавно посаженной им во дворе их дома, глаза широко открыты, они видят впереди долгую и счастливую жизнь. И вот жены уже нет. Господи, как же быстро все проходит...

Рози закончила возиться с чемоданом, сбоку подошла к президенту и тоже засмотрелась на фотографию, положив ему ладонь на плечо. Президент, не оборачиваясь, благодарно погладил черную шершавую руку. После смерти жены остались только два человека, которым ее не хватает каждый день. Это он и Рози. Дети не в счет, у них своя жизнь.

Президент встал с кровати, положил фотографию в чемодан - он всегда брал ее с собой в дорогу. Закрыл чемодан. Пора ехать.

22.

Разрешение на обыск квартиры Нормэна Фицпатрика пришло из Министерства юстиции без задержки. Дэнис бросил взгляд на часы: уже четверть третьего. А в полшестого - встреча с О'Браеном. Маловато времени, чтобы обернуться с обыском, особенно если что-нибудь серьезное обнаружится. Пожалуй, лучше отложить до завтра...

Фотография найденной на Шестом шоссе машины уже была приготовлена для О'Браена. Все диски прослушаны. Следующую их партию Пегги Мартинес принесет завтра утром. Пит полулежал, откинув черную курчавую голову на спинку мягкого кресла. Руки расслаблены, глаза закрыты. В свободную минуту он иногда занимался медитацией по какой-то там модной системе. Уверял, что после этого улучшается скорость мышечных реакций.

Дэнис снял телефонную трубку, набрал номер Фицпатрика. Зазвучали долгие гудки. Никого нет.

- Пит, давай быстро переодеваться. Все-таки познакомимся сегодня, хотя бы предварительно, с той квартирой. И не забудь свои отмычки.

- Они у меня в машине, шеф.

Многоквартирные дома из красного кирпича по 99-й стрит были исписаны на уровне первого этажа непристойными словечками, а также анатомически грамотными изображениями определенных частей тела. Деревянные рейки, огораживающие газоны во дворе, поломаны, трава вытоптана. Заглушка пожарного гидранта отвернута, из него бьет струя воды. Под струей прыгают молодые обитатели домов - приятно освежиться в летний день.

Перед тем как выйти во дворе из "крайслера", Дэнис опять набрал на своем мобильнике номер Фицпатрика - трубку никто не снимал...

В подъезде, куда зашли Дэнис и Пит, пахло мочой. Они были одеты, как и вчера. Дэнис приберег даже вчерашнюю пустую банку из-под пива, держал ее в руке. Квартира Фицпатрика располагалась на третьем этаже. Дэнис остался на одну лестничную площадку ниже - чтобы увидеть заранее, если кто-нибудь пойдет со двора. Пит достал отмычки и начал колдовать над замком. Замок оказался непростой, только минуты через три Пит повернул голову и кивнул: открыто.

Теперь они поменялись местами. Пит непринужденно уселся на лестнице, в руке банка пива - человек отдыхает. Еще в машине они договорились: если Фицпатрик неожиданно заявится, Пит нажмет кнопку радиопередатчика под лямкой комбинезона, предупреждая Дэниса. В таком случае Фицпатрика придется задержать - в тот момент, когда он будет открывать дверь. Задержать хотя бы временно, для допроса.

За квартирной дверью Дэнис обнаружил маленькую прихожую, прямо - вход на кухню, налево - в комнату. Все замусорено. На кухонном столике - засохшие остатки пищи, тут же пустой шприц и резиновый жгут, который накладывают на руку перед внутривенной инъекцией. Так, понятно...

В комнате - неприбранная кровать, в углу стол, на нем разбросанные бумаги. Еще какие-то бумаги висят на гвоздиках, вбитых в стену около стола. Дэнис подошел ближе. На одном из гвоздиков - газета, первая страница "Нью-Йорк Таймс" за прошлую пятницу. Газетный лист оборван неровно, в левом верхнем углу остался кусочек смежной страницы, на ней виден чей-то левый глаз и половина лба... У Дэниса пересохло во рту. Оторванный лист - с фотографией Фридмэна на шестнадцатой странице - был найден позавчера на заднем сиденье угнанной машины!

Он оглушенно присел на стул возле стола. Все-таки сработал его метод. И меньше, чем за три дня; впрочем, в этом как раз просто повезло, могло пройти и больше времени. Но все равно - молодец. Будет о чем доложить О'Браену сегодня.

Среди бумаг на столе Дэнис увидел два вскрытых конверта. На одном - обратный адрес Генеральной инспекции Министерства обороны, другое письмо - из врачебного офиса. Первым он достал из конверта письмо от врача, отправленное еще три недели назад.

"Мистер Фицпатрик, анализ Вашей мокроты показал присутствие в ней грибка Пневмоциста Карини. Это объясняет имеющиеся у Вас симптомы пневмонии с сухим кашлем, одышкой, повышенной температурой. Я назначил Вам соответствующее лечение внутривенно. Но Вы так и не явились в госпиталь. Как показывает статистика, без лечения у больных СПИДом, осложненным такой формой пневмонии, средняя продолжительность жизни исчисляется всего несколькими месяцами... Это письмо отправлено заказной почтой, его копия будет храниться в Вашей истории болезни. Таким образом я выполнил свой долг и поставил Вас в известность о прогнозе. С уважением..."

Теперь ясно, почему в телефонном разговоре Фицпатрик спрашивал у своей подружки, ходила ли та к врачу. Обычная история. Сначала наркотики внутривенно. Потом, раньше или позже, прилипает эта смертельная зараза - СПИД. Потом через общую иглу или половым путем инфекция передается партнерше. И вот впереди уже маячит смерть, остались считаные месяцы. Такому парню действительно терять нечего.

О содержании второго письма, из Министерства обороны, Дэнис приблизительно догадывался. "Уважаемый мистер Фицпатрик, проверка показала, что приказ о Вашем увольнении от 3 апреля сего года полностью обоснован... Начальник караула сержант Кори, обходя склад, застал Вас делающим себе внутривенную инъекцию... Согласно инструкции, немедленно препроводил Вас в военный госпиталь... В шприце обнаружены остатки героина... Высокая концентрация опийных алкалоидов в Вашей крови... По ходу вен на обоих предплечьях - множественные точечные рубцы, следы предыдущих инъекций... Абсолютно несовместимо с пребыванием в рядах..."

Все сходится. И то, что бомба была похищена, когда опять дежурил сержант Кори, - очень, видимо, хотелось всадить пулю между лопаток именно ему. А также то, что доблестные представители военной контрразведки, проверив всех работающих на складе, не нашли никакой зацепки, - ведь Фицпатрика уволили на три месяца раньше, он выпал из их поля зрения.

Еще два толстых пакета, розовый и коричневый, лежали на столе. В розовом Дэнис обнаружил пачку фотографий. На первой - белокурый, голубоглазый малыш на руках у молодой женщины; на обороте полустершаяся надпись: "Норми и мама". Тот же мальчик постарше, классе в пятом, - среди сверстников на баскетбольной площадке; благополучные дети из зажиточного белого пригорода. Вот и девушки рядом появились - молоденький кадет Нормэн Фицпатрик в форме военного училища. А этот его снимок, пожалуй, последний - глаза тоскливые, здорово исхудал, при СПИДе быстро теряют вес. Фотографии, вместившие всю недолгую жизнь, которая катится теперь к концу. Их перед уходом разглядывал, видимо, сентиментальный владелец.

В коричневом пакете хранились всевозможные счета: за квартиру, электричество, телефон. А вот какая-то мятая квитанция из гаража... Дэнис знал этот гараж на 23-й стрит, недалеко от шоссе Рузвельта. Обычно секции гаража были заняты автомобилями-рефрижераторами, привозившими в Нью-Йорк свежую рыбу, мясные продукты. Согласно квитанции, которую Дэнис держал в руке, 1-я секция гаража была арендована в понедельник, 9 июля. Осмотреть ее надо сегодня же - кто знает, вдруг фургон с бомбой сейчас там!

И еще квитанции - за последний месяц в разных местах были куплены какие-то технические узлы, детали с непонятными названиями. Зачем они нужны Фицпатрику? Вот два листка с многоэтажными физическими формулами, расчетами. На одном, внизу - неразборчивая, дергающаяся запись; с трудом Дэнис вычленил несколько слов: "плутоний", "сжатие", "критическая масса". Стоп... О чем-то подобном - со слов Лентини - ему рассказывал позавчера ОБраен. Чтобы запустить в бомбе цепную реакцию, надо сжать плутоний. Неужели из закупленных деталей этот парень собирается сам смонтировать недостающее спусковое устройство и взорвать бомбу? Или уже смонтировал?.. Вон как обернулось. Никакая не террористическая организация. Бомбу, по всей видимости, похитил одиночка. Оригинал-самоубийца, которому захотелось за компанию прихватить на тот свет еще миллионов двадцать. Как это он сказал подружке по телефону - "иду громко хлопнуть дверью"? Надумал отомстить человечеству за то, что сам разрушил до основания собственную жизнь... Таня упомянула вчера неплохой термин, вычитанный в тетрадках деда, - "гомо инсанус", кажется?.. Надо бы запомнить.

Задумавшись, Дэнис уперся невидящим взглядом в стену перед собой. Кстати, зачем Фицпатрик повесил на гвоздик эту страницу из "Нью-Йорк Таймс"? Только сейчас Дэнис обратил внимание - на ней было что-то помечено. Он привстал, приблизил глаза к газете. Заголовок, набранный крупным шрифтом: "План международного братства". Красный карандаш подчеркнул начало статьи: "В четверг, 12 июля, в пять часов вечера президент Соединенных Штатов поднимется на трибуну ООН. Главы государств всего мира будут слушать его речь". Слова "В четверг, 12 июля, в пять часов вечера" подчеркнуты дважды. Сбоку, на полях, пририсован жирный восклицательный знак - в верхней части он утолщался, напоминая гриб... А вдруг подчеркнутое дважды - это время запланированного взрыва?! Дэнис бросил взгляд на свои часы - четыре тридцать семь. Господи, если так, осталось всего двадцать три минуты!

Захлопнув дверь, он выбежал из квартиры и, не разбирая ступенек, бросился вниз. Сидевший на лестничной площадке Пит вскочил и устремился следом. Они торопливо прыгнули в стоящий у подъезда "крайслер", Дэнис назвал адрес гаража на 23-й стрит.

- Кажется, фургон сейчас там... Только бы успеть!

Взревев мотором, "крайслер" выскочил со двора на Лексингтон-авеню; через три квартала, на 96-й стрит, повернул налево. Час назад почти пустая, теперь 96-я была полна машин. "Конец рабочего дня, час пик", - чертыхнувшись, сообразил Дэнис. Обгоняя других, рискованно перепрыгивая из ряда в ряд, а иногда и на встречную полосу движения, Пит устремился в сторону Ист-Ривер, на шоссе Рузвельта.

Схватив мобильник, Дэнис набрал номер Роджерса. Ответила Ширли:

- Дэнис? Вас не видно и не слышно уже третий день. Как поживаете?

- Ширли, срочно соедините меня с Роджерсом!

- Ой, он только что вышел. Кажется, в технический отдел.

- Дорогая, отыщите его! Мне сейчас срочно нужны в помощь несколько агентов. Собираюсь брать вооруженного преступника по тому делу, что поручил ОБраен. Запишите адрес...

Когда "крайслер" въезжал на шоссе Рузвельта, было без восемнадцати пять. Между 96-й и 23-й стрит по шоссе Рузвельта - около четырех миль. Каких-нибудь пять минут езды - если бы не час пик. Все ряды на шоссе были забиты медленно ползущими машинами, не протолкнуться. Можно, конечно, выскочить с шоссе на пересечении с 79-й стрит и попробовать проехать по 2-й авеню. Но там на всех перекрестках светофоры - как бы не получилось еще дольше.

Слева от шоссе на поверхности грязноватой Ист-Ривер переливались нефтяные разводы. Справа неторопливо проплывал Манхэттен. Четыре сорок восемь - Рокфеллеровский институт. А вдруг не успеем?.. Четыре пятьдесят - дуга моста Квинсборо над головой. Господи, а как же Таня? Неужели, как в том рассказе давнего французского автора о двух влюбленных, Тане и Дэнису тоже суждено умереть в один день - сегодня... Четыре пятьдесят три - прямоугольная стекляшка ООН. Быстрее!.. Четыре пятьдесят семь - съезд с шоссе Рузвельта на 23-ю стрит. Наконец-то!

Возле гаража было пусто, на дверях секций - тяжелые замки. Только крайняя, та самая, номер один, чуть приоткрыта. Людей Роджерса не видно - не торопятся. Четыре пятьдесят восемь... Будем брать вдвоем.

Они тихо, сбоку подошли к приоткрытой двери гаража. Дэнис осторожно заглянул внутрь. Маленькая пыльная лампочка горела под потолком. Армейский черно-зеленый фургон пятнистой жабой заполнял гараж! На ветровом стекле лениво распластала крылья большая синяя бабочка. Откуда она взялась опять?

Между задней стеной гаража и фургоном что-то шевельнулось - сбоку выглянуло бледное, искаженное мукой лицо. На мгновение их глаза встретились. Выставив перед собой зажатый в ладонях "глок", Дэнис прыгнул внутрь гаража.

- ФБР! Стой, ни с места!

Лицо качнулось и исчезло за фургоном. Бабочка нехотя поднялась в воздух.

- Сто-о-ой!

23.

Из тетрадок деда.

*

Конец двадцатого века. Все выше научно-техническая мощь человечества, все ниже его нравственный потенциал. На Филиппинах борющиеся против центрального правительства партизаны поручают тринадцатилетним подросткам приводить в исполнение расстрельные приговоры - что вырастет из таких детей? Боснийские сербы, исповедующие православие, расстреляв группу пленных боснийских мусульман, таких же славян по крови, бросают их в топку мартеновской печи, некоторых еще живыми. Боснийские мусульмане ничуть не лучше поступают с попавшими в их руки. Бок о бок с сербами живут и хорваты; они тоже славяне и тоже христиане, да только католики; этого достаточно - родственные народы, не поделив территории, грабят друг друга, убивают, насилуют. Представим: пронесся над двумя соседними домами ураган, сорвал крыши, выбил окна и двери, повалил забор, разграничивающий участки. Выбежали во двор оба хозяина и сцепились - где стоять забору. Свищет в полуразрушенных домах ледяной ветер, плачут голодные дети, но для гомо инсанус, сцепившихся во дворе, важнее забора уже ничего на свете не существует.

*

В пору горбачевской перестройки приподнялся железный занавес, и я полетел в Москву. Через десять лет. О Наташе за минувшие годы ничего не знал. Оказалось, она работает все в той же поликлинике. Пришел туда следующим утром. Остановив пробегавшую по коридору медсестричку, попросил передать докторше сложенную пополам записочку. В ней - только одно предложение, пушкинское: "Но чтоб продлилась жизнь моя, я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я...". Через минуту удивленное Наташино лицо выглянуло из-за двери. Увидев меня, она широко раскрыла глаза, молча потянула в свой маленький кабинетик, прижалась, обнимая. С моих задрожавших губ неожиданно слетели первые, такие банальные слова: "Я тебя люблю". О них за минуту до того и не думал; казалось, все позади. Но вот вспышка молнии высветила душу - а в ней была Наташа. Услышав такую историю про других, наверное, не поверил бы. Мне было уже пятьдесят семь; ей, значит, сорок семь. Годы сделали ее милое лицо менее улыбчивым, появились первые морщинки, но глаза остались все те же - блестящие, с чуть заметной татарщинкой, родные. Я прилетел только на несколько дней. Все часы, которые Наташа смогла утаить, мы провели вместе: гуляли по Москве, закрывались в моем номере в гостинице "Белград", что на Смоленской площади. Все вернулось на круги своя. О своей жизни она говорила скупо - детей нет, муж как муж, не хуже других. Потрясенный, я возвратился в Нью-Йорк, стал писать длинные письма, звонить ей на работу. Пошли стихи. Через полгода, бросив все дела, опять прилетел в Москву. Наташа в своей поликлинике сказалась больной. По утрам уходила из дома вроде бы на работу, а я уже ждал ее. "Больше мы не можем мучиться сами и мучить других, - решился я. - Или надо расстаться: не видеться, не писать, не звонить. Или же ты говоришь мужу всю правду, разводишься и уезжаешь ко мне. У нас тоже есть право на счастье". Она молча поцеловала меня. Потом сказала, что не хочет корежить оставшиеся у нас дни, - будет говорить с мужем после моего отъезда.

*

Моисея признают пророком и иудейская, и христианская, и мусульманская религии. На Синайской горе Бог изрек ему десять заповедей. Первые четыре - религиозно-ритуального характера. А в остальных - сконцентрированы основы человеческой морали. Основы эти могут быть сведены к одной простой формуле: не делай другому того, чего не хочешь, чтобы тебе сделали. "Почитай отца и мать" - ведь и ты состаришься в свой черед, неужели хочешь, чтобы дети твои не почитали тебя? "Не убий", "Не укради", "Не лжесвидетельствуй", "Не возжелай ничего, что у ближнего твоего" - неужели хочешь, чтобы кто-то убил тебя, или обокрал, или лжесвидетельствовал против тебя, или отнял принадлежащее тебе? Сложнее разобраться с заповедью "Не прелюбодействуй". Прелюбодеянием называют половую жизнь вне брака. Но само понятие "брак" существенно менялось по ходу человеческой истории. В первобытные времена это был так называемый групповой брак, в библейские - преобладало многоженство, а сейчас - парный брак. Вот и выходит, что Анна Каренина, отдавшись по любви Вронскому и уйдя от мужа, занималась прелюбодеянием. Напротив, царь Соломон, который сам сболтнул в "Песне песней", что у него "шестьдесят цариц, и восемьдесят наложниц, и девиц без числа", считался вполне добропорядочным человеком. В "Притчах" Соломон еще и других поучал: "И для чего тебе, сын мой, увлекаться постороннею и обнимать груди чужой?.. Чужая жена - тесный колодезь; она, как разбойник, сидит в засаде и умножает между людьми законоотступников". Легко ему было поучать.

*

Вернувшись в Нью-Йорк, позвонил Наташе: "Говорила?" - "Никак не соберусь с духом". Позвонил неделю спустя. "Да, говорила. Было так тяжело. Он плакал. Уже ходила к адвокату насчет развода". А еще через неделю она мучительно кричала в телефон: "Решила остаться! Мальчик мой родненький, прости!". Все рухнуло. И опять я не спросил - почему. Поди пойми сердце женщины. Как гениально высветил Достоевский души своих героинь: Настасьи Филипповны, Грушеньки. Мятущиеся, ищущие, теряющие. И у Наташи что-то от них... Больше мы не виделись. Некий философ высокомерно изрек: любовь - это добровольное безумие. Ну и что с того, зато какое духовное, какое солнечное безумие. Я знал истинную любовь - многие ли могут так сказать? Заслуживаю я жалости или зависти? Бедный я или богатый? В тот далекий январский день, на пути в поликлинику, чтобы проверить свои зубы, кабы увидел я в магический кристалл, что ждет впереди, - не свернул бы... Почему именно Наташа? Не знаю, это приходит свыше. Перечисление ее хороших качеств все равно ничего не объясняет. Бывают и другие, не хуже. А любишь одну. И горит эта свечечка, не гаснет ни на каком ветру.

*

Иоанну, одному из четырех евангелистов, приписывают также авторство "Апокалипсиса", страшных видений конца света. Ангел Господень трубит и возглашает "горе живущим на земле" - за грехи их. "И вот произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась, как кровь... И небо скрылось, свившись, как свиток... И сделался град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю..." Не уверен, надо ли будет ангелу Господню особенно утруждать себя в тот страшный день. Быть может, прилетев на землю, он увидит людей, самолично осуществляющих этот "конец света" - на вполне квалифицированном уровне. Уж слишком много гомо инсанус заполонили планету. Слишком огромны разрушительные силы, накопившиеся в руках людских. Можно ли еще остеречь, остановить безумное сползание человечества в пропасть? Или уже поздно?..

24.

С утра Таня дочитала записки деда. А его стихи оставила на вечер. Потом принялась за свою статью о Мандельштаме. Как и вчера, работа шла медленно, трудно. Устав, она сходила в соседний супермаркет. К возвращению Дэниса надо приготовить что-нибудь вкусненькое. На работе он обычно пьет кофе, а ест мало, предпочитая дождаться вечера. Ему нравятся блюда русской кухни, которые умеет готовить Таня, особенно борщ...

Телефонный звонок в три часа мгновенно поломал весь стройный распорядок ее дня. Доктор, у которого она была вчера, сообщил, что анализ крови подтверждает беременность. Взволнованная Таня сперва решила сразу же позвонить Дэнису. Но потом передумала. Пусть будет сюрприз, когда тот придет домой.

Продолжать работу над своей статьей она уже не могла. Поглощенная новостью, Таня ходила из комнаты в комнату с тряпочкой в руке, автоматически снимая с мебели какие-то невидимые пылинки. Она вдруг счастливо рассмеялась, заметив, что другая ее рука непроизвольно, как бы оберегая новую жизнь от всех опасностей мира, лежит на нижней части живота. Оказывается, уже несколько недель живет внутри нее это неведомое существо...Вытирая кухонный стол, Таня бережно переложила с него на подоконник тетрадки деда. Вот ведь как получается. Жил рядом родной человек, каждый день она видела его. И столь многого о нем не знала. Ни о его стихах. Ни о любви, которую он пронес до конца. А теперь уже не расспросишь, сохранились только эти тетрадки, исписанные крупным неуклюжим почерком. Быть может, где-то в Москве живет еще его Наташа. Разыскать бы, поплакать по-бабьи вместе, вспоминая его.

Дед умер совсем еще крепким стариком. В последние годы он закрыл свой врачебный офис, но немного подрабатывал к пенсии, навещая пациентов в доме для престарелых, неподалеку. Таня помнит, как в то ясное и теплое сентябрьское утро он взял свой саквояж, чмокнул ее в щеку и вышел из дому. Выглянув в окошко, она полюбовалась его легкой походкой. А через минуту с улицы раздался визг колес по асфальту, глухой звук удара, пронзительный вскрик соседки. Таня, похолодев, выскочила на крыльцо. Когда дед переходил улицу, вынырнувшая из-за угла машина сбила его и умчалась; через час водителя-наркомана нашли и арестовали...

Таня подбежала к распростертому на мостовой телу - дед был мертв. Рука все еще сжимала ручку саквояжа. Сразу побелевшее лицо выглядело незнакомым, торжественным, уже нездешним.

Похоронили деда на еврейском кладбище - в могиле рядом с могилой его отца, Таниного прадеда. На могилах Таня посадила многолетние цветы. Каждое лето они цвели так ярко. Неделю назад, в день рождения деда, она побывала на кладбище. И в сентябре, в четвертую годовщину смерти, тоже обязательно поедет. Таня вспомнила о сегодняшнем звонке доктора. "Если будет мальчик, - решила она, - дадим ему имя деда. Витенька..." Минувшей ночью она увидела деда во сне, было такое трогательное чувство. Говорят, плохая примета, если приснилось, что поцеловала умершего. Но ведь она так скучает по деду.

Таня подошла к подоконнику, раскрыла наугад тетрадку со стихами деда. На странице - короткое стихотворение, всего-то двенадцать строчек. Называется "Молитва". Ну-ка, что там дедуля насочинял...

Если Ты есть, вразуми и прости милосердно.

Лик всеблагой обрати с высоты.

Бьется в сомненьях извечных душа-непоседа.

Ей, оробелой, ответишь ли Ты?

Все в Твоей воле: что было уже и что будет.

Так почему под Твоею рукой -

Мир обезумевший, множатся нелюди-люди,

Кровь неповинная льется рекой?

Ангел вот-вот протрубит - Апокалипсис рядом.

На небесах знаков вещих не счесть.

Мертвую Землю окутает пеплом и смрадом.

Смилуйся, Господи! Если Ты есть...

Что ж, написано с чувством. Да только слишком уж мрачно, безысходно. Вон сколько страшных предсказаний было озвучено за тысячелетия разными пророками. А человечество все так же идет себе вперед, развивается, становится лучше, добро побеждает зло. Нет, дедуля, тут ты, конечно же, неправ. Таня положила тетрадку обратно на подоконник. Вечером, перед сном, почитает.

Было уже около пяти, конец рабочего дня у Дэниса. Никогда не приходит вовремя, - что за работа такая. Хоть позвонил бы, когда ждать сегодня. У нее потрясающая новость, а он может заявиться и через два часа, и через три. Таня подошла к окну в спальне. Солнце клонилось к закату, смещая на восток тени манхэттенских небоскребов.

Волна нежаркого, сухого воздуха с севера, из Канады, прихлынула наконец в Нью-Йорк. Толпы горожан и туристов, наслаждаясь хорошей погодой, заполнили центральные улицы Манхэттена. На углу 5-й авеню и 42-й стрит, возле старомодно-импозантного здания городской библиотеки, чернокожий саксофонист, раздувая щеки, выводил замысловатые вариации блюза. Слушатели, улыбаясь, кидали монетки и зеленые бумажки в открытый футляр саксофона на асфальте. Маленькая курчавая болонка тоскливо заскулила на руках у рыжего мальчишки, которого мама придерживала за воротник рубашки. Быть может, болонку раздражал звук саксофона. А может, она единственная услышала, как протрубил Ангел Господень, и ощутила приближение того страшного, что должно было свершиться...

Таня еще стояла у окна в спальне, когда огненный шар вдруг подпрыгнул в воздух где-то на том берегу Ист-Ривер. Свет его был ярче тысячи солнц. Он полоснул невыносимым жаром по лицу и мгновенно ослепил Таню. Не успев ничего понять, она вскинула руку к глазам. Господи, что случилось?.. Что случилось?!

Спустя секунды, сметая все на пути, ударная волна беззвучно - быстрее звука - достигла бруклинского берега Ист-Ривер. Рухнул домик, засыпав своими обломками Таню. Ударная волна принесла раскаленный воздух. Язычки пламени сразу занялись на развалинах. Горели деревянные обломки стен и крыши, горел ковер в спальне и линолеум на кухне. Горела мертвая Таня. Легким пеплом стали ее густые волосы, жирная копоть вычернила тело. Рука Тани, вернее, то, что недавно было рукой, прикрывала, как бы оберегая, нижнюю часть живота.

Ядерный смерч в одно мгновение слизнул здание ООН со всеми его обитателями: важными главами государств и членами делегаций, сидевшими в зале Фридмэном и Лентини, поднимавшимся на трибуну президентом. О'Браен был уже на подлете к Нью-Йорку, когда рванувшая навстречу ударная волна легко перевернула вертолет. Взорвался бензобак. Объятый пламенем, вертолет рухнул на землю.

Над мертвой "столицей мира" расползалось грибовидное облако. Устало взмахивая крыльями, большая синяя бабочка, уцелевшая неведомо как в самой сердцевине термоядерного взрыва, уходила все выше и выше в бездонное небо...

1994

Первая публикация повести - еженедельник "Панорама", No. 716-723, Лос-Анджелес, 1994-1995.