Картине было более пятисот лет, но время не изменило её красок, лишь тронуло их выдержанной мягкостью древних времён, вобравшей живой цвет минувшего. Она была написана великим художником династии Сун на шёлке тончайшей работы и намотана на валики из чёрного дерева, окантованные серебром. На протяжении двенадцати поколений она считалась одним из драгоценнейших сокровищ предков Ши Ляна. И не меньше дорожил ею и сам Ши Лян, который, как и все его предки, был учёным, поэтом и поклонником искусства и природы. Зачастую, пребывая в весьма мечтательном или медитативном настроении, он разворачивал это полотно и вглядывался в его идиллическое очарование, ощущая себя уходящим в уединение и отдалённость защищённой горами долины. Это отчасти утешало его среди суеты, шума и интриг императорского двора, где он занимал пост, не приносящий ему ни малейших почестей; ибо он был совершенно не расположен к подобным вещам и предпочитал, подобно мудрецам прошлого, философский покой отшельника под сенью листвы.
Эта картина представляла пасторальную сцену в высшей степени совершенной и нереальной красоты. На заднем плане вздымались величественные горы, смутно проглядывавшие сквозь неспешно рассеивавшиеся утренние туманы; на переднем плане бежал маленький ручеёк, искусно притворявшийся бурным потоком, который спускался к безмятежному озеру, пересекаемый на своём пути простым деревенским бамбуковым мостом, более прелестным, чем если бы он был покрыт королевским лаком. Ручей и озеро окружали ивы в нежной весенней зелени, прекраснее и восхитительнее чем всё, что ему когда-либо доводилось лицезреть, кроме как в видениях или воспоминаниях. Несравненно изящные, неописуемо колышущиеся, они были подобны ивам Шу Шаня, даосского рая; и они расстилали свою листву, как склонившаяся женщина расстилает распущенные волосы. И среди них пряталась крошечная хижина; и дева, облачённая в пионово-розовые и белые одеяния пересекала маленький бамбуковый мостик. Но каким-то образом эта картина была большим, чем просто изображение, большим, чем настоящий пейзаж: она обладала очарованием далёких вещей и безнадёжно утраченных мест, к которым много лет тщетно стремилась душа. Несомненно, художник смешал свои краски с божественной радугой грёз или памятью былого и сладким вином долго сдерживаемых слёз ностальгии.
Ши Лян чувствовал, что знал этот пейзаж лучше любого настоящего места. Каждый раз, когда он разглядывал его, то ощущал себя скитальцем, вернувшимся домой. Это стало для него замечательным и уединённым убежищем, где он обрёл надёжное пристанище от утомительности своей жизни. И хотя он имел нрав отшельника, никогда не был женат и не искал женского общества, присутствие пионовой девы на мосту никоим образом не вызывало в нём возражений: более того, её крошечная фигурка, куда более очаровывающая, чем обычные смертные девы, каким-то образом являлась неотъемлемой частью композиции и была не менее важна для её безупречности, чем ручей, ивы, озеро и отдалённые горы с их разорванными завесами тумана. И, казалось, она сопровождала его в мечтаниях и грёзах, когда он представлял себе, как возвращается в маленькую хижину или бродит под нежной листвой.
По правде говоря, Ши Лян нуждался в подобном убежище и таком обществе, какими бы иллюзорными они ни были. Ибо, за исключением своего младшего брата По Луна, юноши шестнадцати лет, он был одинок и не имел живых родственников или друзей; а семейное состояние, оскудевшее за несколько поколений, оставило ему в наследство множество долгов и почти никаких денег или имущества кроме множества бесценных произведений искусства. Жизнь его становилась всё более горестной, угнетающей нездоровьем и бедностью, ибо бо́льшая часть жалования, которое он получал как придворный секретарь, неизбежно уходила на оплату унаследованных долгов; а остатка едва хватало на собственное пропитание и образование брата.
Ши Лян приближался к зрелому возрасту; и его благородная душа предвкушала оплату последнего семейного долга, когда на него обрушилось новое горе. Не по своей вине или ошибке, но лишь кознями завистливого собрата-учёного, Ши Лян внезапно лишился своей должности и остался без средств к существованию. Никакого другого поста ему не предложили; поскольку к увольнению с императорской службы прилагалась и доля незаслуженной опалы. Чтобы добывать предметы первой необходимости и продолжить образование своего брата, Ши Лян теперь был вынужден одну за другой распродавать многие невосполнимые семейные реликвии, старинную резьбу по нефриту и слоновой кости, редкий фарфор и картины из родового собрания. Он делал это с величайшей неохотой, с чувством крайнего стыда и осквернённости, какие мог испытывать только истинный поклонник подобных вещей, и тот, чья истинная сущность была посвящена прошлому и памяти о предках.
Проходили дни и годы, коллекция постепенно истощалась фрагмент за фрагментом; приближалось время, когда обучение По Луна завершится, когда он станет учёным, сведущим во всех классических науках и имеющим право на почётный и выгодный пост. Но увы! фарфоровые и лакированные вещицы, нефриты и слоновая кость уже были распроданы; также закончились и все картины, кроме ивового пейзажа, столь дорогого сердцу Ши Ляна.
Смертная, неутолимая печаль, страх, превосходящий хлад самой смерти поселились в сердце Ши Ляна, когда он осознал эту истину. Ему казалось, что он не сможет жить дальше, если продаст эту картину. Но если он не станет её продавать, то как сможет выполнить братский долг перед По Луном? Был только один возможный выход; и он тотчас же послал весть мандарину Мун Ли, ценителю, который скупил остальные части старой коллекции, сообщив ему, что теперь картина с ивами продаётся.
Мун Ли давно мечтал об этой картине. Он приехал лично, его глаза блестели на толстом лице с алчностью коллекционера, учуявшего выгодное дельце; и эта сделка вскоре была заключена. Деньги были выплачены сразу; но Ши Лян попросил позволения оставить картину ещё на один день, прежде чем передать её мандарину. И зная, что Ши Лян — человек чести, Мун Ли охотно согласился на это условие.
Когда мандарин ушёл, Ши Лян развернул пейзаж и повесил его на стену. Его условие, поставленное Мун Ли было вызвано неодолимым чувством, что он должен хотя бы ещё час провести с любимым пейзажем, должен ещё раз посетить в мечтах своё неосквернённое убежище. После этого он уподобится человеку, у которого нет ни дома, ни прибежища; ибо знал, что во всём мире не было ничего, что могло бы заменить ему картину с ивами или предоставить подобное убежище для его грёз.
Мягкие лучи раннего вечера рассеивались на шёлке полотна, висевшего на голой стене; но для Ши Ляна эта картина была окутана светом небесного волшебства, была затронута чем-то большим, нежели одно лишь приглушённое сияние закатного солнца. И ему казалось, что никогда прежде листва не была настолько бессмертно-весенней, или туман вокруг горы настолько пленительным, вечно опалово-тающим, или дева на незатейливом мосту настолько прекрасной и неувядаемо юной. И каким-то образом, непостижимыми чарами перспективы, сама картина сделалась больше и глубже, чем прежде и таинственно приобрела ещё большую реалистичность или видимость существующего места.
С невыплаканными слезами в сердце, словно изгнанник, который прощается с родной долиной, Ши Лян наслаждался печальной роскошью, в последний раз рассматривая картину с ивами. Как и тысячу раз прежде, его фантазия бродила под ветвями и около озера, она населяла крошечную хижину, чья крыша была так соблазнительно показана и в то же время скрыта, она вглядывалась в горные вершины из-за стелющейся листвы или останавливалась на мосту, чтобы побеседовать с пионовой девой.
И тут произошла странная и необъяснимая вещь. Хотя солнце уже село, пока Ши Лян продолжал смотреть и мечтать, и в комнате сгустились сумерки, сама картина не стала менее отчётливой и яркой, чем прежде, словно её освещало солнце из иного времени и пространства, отличное от нашего. И пейзаж увеличился ещё больше, пока Ши Ляну не начало казаться, что он смотрит через открытую дверь на совершенно реальное место.
Затем, когда его охватило замешательство, он услышал шёпот, который не был настоящим голосом, но, казалось, исходил от пейзажа и слышался, словно мысль в глубине его разума. И этот шёпот сказал:
«Так как вы любили меня столь долго и столь нежно, и потому, что корни вашего сердца здесь и чужды всему внешнему миру, ныне мне дозволено стать для вас неприкосновенным убежищем, о котором вы мечтали, и местом, где вы сможете вечно бродить и пребывать».
И так, с превеликой радостью того, чьи заветные мечты исполнились, с восторгом того, кто унаследовал небеса своих грёз, Ши Лян перешёл из сумрачной комнаты в утреннюю картину. И земля под его ногами оказалась мягкой цветущей лужайкой; и листья ив бормотали на апрельском ветру, веявшем с давних пор; и он увидел дверь наполовину скрытой хижины так, как прежде видел её лишь в своих фантазиях; и пионовая дева улыбнулась и ответила на его приветствие, когда он приблизился к ней; и голос её был подобен речи ив и цветов.
Исчезновение Ши Ляна вызвало лишь недолгие пересуды и мимолётное беспокойство среди тех, кто его знал. Все с готовностью согласились, что финансовые неприятности заставили его наложить на себя руки, вероятно, утопившись в глубокой реке, пересекающей столицу.
По Лун, получив деньги, оставленные ему братом от продажи последней картины, смог закончить своё образование; и ивовый пейзаж, найденный висящим на стене жилища Ши Ляна, был должным образом востребован мандарином Мун Ли, его покупателем.
Мун Ли восхищался своим приобретением; но была одна деталь, которая сильно его озадачила, когда он развернул свиток и исследовал его. Он помнил только одну фигуру — деву в розовом и белом, на маленьком бамбуковом мостике; а теперь там было две фигуры! Мун Ли с большим любопытством изучил вторую фигуру и был весьма удивлён, когда заметил, что она имеет странное сходство с Ши Ляном. Но она была совсем крошечной, как и дева; а его глаза ослабли от рассматривания множества фарфоровых и лакированных изделий, и полотен; поэтому он не был полностью в этом уверен. Во всяком случае, картина была очень старой; и он мог ошибиться в количестве фигур. Тем не менее, это было явно необычно.
Мун Ли возможно счёл бы это ещё более странным, если бы почаще смотрел на картину. Он бы тогда мог обнаружить, что пионовая дева и человек, похожий на Ши Ляна, иногда предавались и другим развлечениям, помимо того, что просто проводили время на бамбуковом мосту!