Бронзовая статуя, заложив руку за полу сюртука, чуть наклонив курчавую голову, погруженная в свои бронзовые мысли, отстраненно смотрела сквозь толпу.
Никанор Алексеевич привычно бросил взгляд в сторону поэта, на голове которого сидел всесезонный голубь, и чуть не столкнулся с молодым человеком, на груди и спине которого, по типу бутерброда, висел плакат "Посетите выставку картин "ЗАБЫТОЕ БУДУЩЕЕ"!"
"Забытое будущее? Бред какой-то, - усмехнулся про себя Никанор Алексеевич, но тут же услужливая память вынесла на поверхность сознания другое название - "Воспоминания о Будущем". Он остановился.
- И где эта выставка?
"Бутерброд" молча сунул ему в руки бумажку и пошел дальше, помахивая пачкой рекламных буклетов. Никанор Алексеевич с удивлением разглядывал ярко-красный буклет, в центре которого был нарисован сияющий круг, из которого почему-то выползали змеи. Он прочел адрес и подумал о тихом старом переулке, забытом временем, скрытом от блистающих проспектов и шумных магистралей. О небольшом выставочном зале - своеобразной мекке начинающих художников, у которых презренный металл очень редко водился в кармане, а если и попадала звонкая монета, то тратилась на краски, холсты, кисти и, конечно, на веселых и ветреных подружек.
Раньше Никанор Алексеевич часто туда ходил - не потому что нравились полотна молодых художников, (он был поклонником передвижников и французского импрессионизма), ему нравился дух свободы и, в какой-то мере, ребячества, который царил в этих картинах. Бросив взгляд на часы, подумал, что еще успеет зайти в банк, и направился в сторону переулка.
В зале галереи было пустынно. Гулко звучали шаги одиноких посетителей, которые переходили от одной картины к другой, не особенно задерживаясь. Никанор Алексеевич удивился - обычно в галерее не протолкнешься от молодых художников, их друзей, которые подобно пчелам кружились по залу, громко обсуждая выставленные полотна. Он окинул взглядом стены, на которых висели картины. Хаотичная какофония красок, кубы, эллипсы, завихрения черных потоков, головы чудищ, проявляющиеся словно в дурном сне из тумана сновидения...
Нет, зря он пришел. Никанор Алексеевич развернулся, собираясь уходить, и тут его взгляд остановился на небольшой картине, висевшей у окна. Свет не проникал в галерею, окна были плотно зашторены. Но, сквозь узкую лазейку в плотной ткани, на картину пробивался острый, как клинок, луч уходящего солнца. Багровый, будто насыщенный кровью, он разрезал картину пополам, проникая вовнутрь. Никанор Алексеевич подошел к картине, приблизил лицо к полотну, чуть поморщился: в нос ударил характерный запах скипидара и, бросив быстрый взгляд по сторонам, коснулся полотна в центре черного водоворота, из центра которого выходили концентрические круги, распадаясь на сверкающие кольца. Полотно было шершавое; кончики пальцев ощущали неровности грубого мазка. Взгляд Никанора Алексеевича скользнул вниз, он прочел название - 'Небесный Колодец'.
- Картину можно купить!
Никанор Алексеевич отпрянул.
- Не мог удержаться, - с виноватой улыбкой произнес он.
- Понимаю.
На него дружелюбно смотрели кристально чистые голубые глаза.
- Вы покупаете? Картина стоит тысячу рублей.
- Не знаю,... - Никанор Алексеевич смешался. В дипломате лежали деньги на выплату кредита за ноутбук дочери. На секунду представив, какой дома будет скандал, он замотал головой. - Нет, вряд ли...
- У нас акция! - также дружелюбно сказал мужчина. - Первому покупателю картина продается в кредит.
- И сколько надо заплатить?
- Первый взнос - сто рублей.
- Тогда я, конечно, беру, - обрадовался Никанор Алексеевич. - Я не видел подписи художника.
- Это картина молодой, но уже подающей надежды художницы. Ее имя - Аврора.
- Аврора,...- Никанор Алексеевич с каким-то странным удовольствием повторил имя. - Интересное название 'Небесный колодец', интересно было бы узнать, что Аврора (Никанор опять с удовольствием произнес имя) хотела выразить, какова концепция замысла.
- Концепция? - на секунду глаза мужчины затуманились. - Если хотите, можете с ней встретиться.
- Нет, нет! - вдруг испугался Никанор Алексеевич. - Так соблюдается определенная интрига... Думай что хочешь. - Он постарался придать своему голосу как можно больше уверенности.
Мужчина снял картину со стены
- Подождите, пожалуйста! Я запакую вашу покупку. - С этими словами он направился вглубь зала.
Никанор Алексеевич шел по переулку, прижав локтем к бедру приобретенное сокровище. Он уже предвкушал, как придет домой, развернет картину и будет разглядывать, не пропуская ни малейшей, даже на первый взгляд незначительной, детали. Никанор Алексеевич так торопился, что не стал ждать лифт, а быстро поднялся на пятый этаж. Дверь открыла жена. Когда-то, в глубокой юности, хрупкая фигурка девушки с большими бархатными карими глазами и волнистыми длинными волосами до талии пронзили его незащищенное сердце. Он и сегодня любил Евдокию, хотя хрупкая девушка давно превратилась в дородную женщину с громким голосом и волевым взглядом под недовольным изгибом бровей. Евдокия живо окинула взглядом Никанора Алексеевича, повела носом, будто принюхиваясь.
- Ты задержался! Что это у тебя подмышкой? - Она в нетерпении протянула руку, но Никанор Алексеевич, отмахнулся.
- Это так... Картина.
- Картина? - брови жены поползли вверх.
- Привет, пап! - в коридор вышла дочь. - Заплатил?
Никанор Алексеевич мгновенно вспотел, он совсем забыл о просьбе дочери.
- Банк сегодня закрылся раньше! - соврал он. Путаясь в рукавах из-за того, что не хотел выпускать из рук картину, стал снимать плащ.
- Пельмени купил? - жена продолжала стоять, пристально глядя на него темными глазами, в которых закипало недовольство.
- Да... Дуся, понимаешь... А Катечка не могла купить?
- Дочь устала... Ребенок вынужден работать, ты же не можешь ей купить квартиру.
- Нет, Дуся. Не могу, - сокрушенно промолвил Никанор, протискиваясь мимо жены в кабинет.
- Ладно... Ты извини, дружок, я пойду, прилягу... Сегодня замучила гипертензия. Поставь пельмени сам, только не перевари, как в прошлый раз.
- Я не хочу ужинать.
Глаза жены метнулись к лицу, с пристрастием вглядываясь.
- Ты ужинал в кафе?
- Ну, какое кафе, Дуся! Ты же меня знаешь, не люблю я эти забегаловки.
Жена удовлетворенно кивнула и понесла свое большое тело в спальню.
- Громко телевизор не включай, голова болит! - донесся ее голос из комнаты.
Никанор Алексеевич с облегчением вздохнул, надев тапочки, прошел в кабинет, сел в кресло, включил настольную лампу. Теперь вся ночь принадлежала только ему одному. Он сидел в кресле, чуть раскачиваясь, глядя на картину. Аврора... Это имя звучало в голове как треньканье хрустальных колокольчиков, как 'музыка ветра' в полых бамбуковых палочках. Никанор Алексеевич пытался представить, как выглядит девушка, но перед глазами всплывало черное пятно, из которого вырывались блистающие вихри, закручивающиеся в спираль. Аккуратно освободив картину от бумаги, он поставил перед собой так, чтобы свет от лампы впрямую не падал на полотно, и стал смотреть. Тихо щелкала стрелка часов, тюль чуть колыхалась от легкого сквозняка, капли дождя размеренно отбивали только им понятную мелодию ритма...
Легкое разочарование кольнуло в сердце. Картина не производила такого впечатления, какое он испытал там, в галерее. Никанор Алексеевич провел пальцами по холсту, чтобы опять почувствовать грубую шероховатость красок. Ощущение слабое, почти неосязаемое вдруг колыхнулось в нем: он ощутил тепло. Чем ближе к центру, тем теплее становилось полотно. Он отдернул руку, глубже сел в кресле, пристально всматриваясь в картину. Черное пятно посредине только казалось черным, нет.... Оно было скорее темно-темно - синим. Едва заметными волнами, наподобие спиц огромной колесницы, краски расходились от центра, становясь все светлее и светлее, превращаясь в сверкающие спирали. Никанор провел пальцами по этим сверкающим спиралям и почувствовал вибрацию: они пульсировали, словно живые. И сам водоворот, сам центр этого небесного колодца казался живым, он 'дышал', расходясь волнами к краям полотна. Неожиданно Никанор Алексеевич ощутил едва заметное движение... Движение воздуха. Центр водоворота стал раздвигаться, подобно тому, как раздвигаются стенки воронки, и слабое нежно-серебристое свечение разлилось по комнате. Никанор Алексеевич, сцепив руки на груди, замер, у него возникло желание встать, но тело, словно скованное невидимым панцирем, не повиновалось. Никанор Алексеевич дернулся, и... Упал.
Падая, он задел ногой провод телефона и аппарат со всего размаху врезался ему прямо в скулу. 'Черт!', - Никанор поднялся, прислушиваясь, не проснулась ли жена от грохота, с каким он летел на пол, потом посмотрел на картину. Ничего не пульсировало и, тем более, не светилось. Никанор усмехнулся, потянувшись, потер скулу, поднял кресло, взял картину и поставил на книжный шкаф. Потом развернул диван, застелил постельным бельем и улегся, прижав колени к животу, накрывшись с головой одеялом.
Сон мгновенно сковал веки. Засыпая, он услышал едва слышимый звон колокольчиков... Откуда-то издали донеслась мелодия. Печально-торжественная, нарастая, она звучала все громче, громче... Что-то знакомое было в этой мелодии, исполняемой хором. Сверкающая спираль внезапно возникла из темноты и рассыпалась звездами, освещая бархатный занавес...
II
Пробуждение было быстрым и приятным, словно он выспался на берегу моря под шум прибоя. На часах было половина шестого, раньше бы он еще позволил себе немного полежать, но сегодня его словно подмывало. Никанор Алексеевич подскочил, ощущая небывалую, давно позабытую энергию, словно за ночь с него слетели года. Он прошел в ванную комнату, встал под душ, с удовольствием намыливая тело. На кухне хлопнула дверца холодильника, загремела крышка кастрюли - Евдокия готовила завтрак. Приняв душ, зашел на кухню. Жена хмуро взбивала яйца для омлета. Подставив щеку для поцелуя, на секунду замерла, разглядывая его лицо.
- У тебя такой вид, будто повысили зарплату.
- Дуся, ласточка моя, я сам приготовлю омлет. Иди еще поспи.
- Не задерживайся сегодня, мы хотели пойти в гости к Светлане, помнишь? - пробормотала жена, выходя из кухни. - Ее мужа повысили в должности. - С легким укором добавила, обернувшись, и еще раз пристально окинув мужа взглядом. - Доктор наук, а работаешь как простой преподаватель. Когда будешь подавать на конкурс директора института?
- Не все так просто.
- У других как-то получается, а ты не можешь бороться, слишком интеллигентен.
- Дуся, ты так произносишь слово 'интеллигентен', мне кажется, ты ругаешься, - со смешком произнес Никанор, пытаясь погасить назревающий скандал. - У тебя синяки под глазами, не выспалась?
- Если бы ты был более внимательным ко мне, ты бы помнил, что у меня вчера подскочило давление.
- Да, извини,.. Заварить тебе мелиссы?
- Я выпила таблетку, - пробурчала Евдокия, отворачиваясь.
Этот легкий выговор не испортил Никанору настроения; он с удовольствием доел омлет, выпил кофе, тщательно вымыл за собой посуду и пошел одеваться. Перед тем, как уйти, зашел в кабинет, взял в руки картину, погладил, ощущая едва заметное тепло под ладонью, и вернул на шкаф. Он вспомнил, что вчера так быстро ушел, что не заплатил первый взнос за картину. Это немного испортило настроение, так как Никанор не хотел, чтобы о нем подумали, как о жулике.
Еще издали он увидел рой молодых художников с папками, большими сумками через плечо, в которых они носили эскизы. Вся эта разноцветная шумная публика толпилась у входа подобно водовороту, кружась на одном месте. Никанор протиснулся мимо парня, который экспрессивно размахивал руками, привлекая внимание молоденькой девушки в яркой полосатой шапочке и джинсовой куртке, расшитой рисунками народов центральной Америки. Никанор вошел в галерею, подошел к столу, за которым сидела женщина с усталыми глазами.
- Простите... Я вчера купил картину, но не заплатил...
- Вчера? - усталые глаза распахнулись чуть шире. - Вчера галерея была закрыта.
- Закрыта? - теперь удивился Никанор.
Усталые глаза скользнули по его лицу, обежали фигуру. Женщина с мягкой улыбкой произнесла:
- Вчера галерея не работала.
Никанор хотел возразить, но стушевался.
- Простите, я, наверное... Скорее всего, перепутал дни.
Очнулся Никанор Алексеевич только на остановке троллейбуса, когда перед ним резко распахнулись двери. Подталкиваемый напирающей сзади толпой, он зашел в троллейбус, машинально сел, уставившись невидящим взглядом в окно. То, что произошло вчера, было неестественным, неправильным, оно никак не стыковалось с его материалистическим взглядом на мир, как ученого, и как человека, прожившего почти полувека в этом мире. Это настолько было абсурдным, неприемлемым, настолько отвергало все законы логики и здравого смысла, что он уже начал сомневаться, а была ли действительно на самом деле выставка картин. Но имя! Аврора! Он не мог вот так, придумать - ни с того, ни с сего...
Мог! подсказало сознание. Ты же образованный человек, ты знаешь, какие фортеля может выкинуть мозг. Создать полную иллюзию, в которой будешь жить, ощущая и запахи, и вкус, и дыхание ветра на твоем лице. Никанор, чувствуя, как внутри зреет протест, поднялся, протиснувшись к выходу, вышел из троллейбуса. Оставь! Требовал голос. Голос, которому он привык подчиняться все эти годы. Тебе это не нужно. Смирись и успокойся!
Никанор не хотел успокаиваться, все его существо бунтовало, он спешил домой, он хотел увидеть картину, чтобы убедиться - все, что произошло вчера, не было бредом или паранойяльной иллюзией.
Картина стояла там, где он ее оставил. Никанор, как был - в плаще, туфлях (хорошо, жены нет дома, - мелькнула мысль и растворилась в беспокойном хороводе мыслей), стоял и смотрел, пытаясь увидеть нечто, поразившее его вчера. Холст матово блестел, отражая лучи заходящего солнца, но темно-синий провал не затягивал и не манил. Ему даже показалось, что концентрические разноцветные круги, расходящиеся от центра колодца - поблекли. Никанор взял картину, приблизил к лицу. Его чувствительный нос уловил запах льняного масла и скипидара. Он потрогал холст, грубые на первый взгляд мазки краски чуть проминались под его пальцами, они будто 'подтаивали'. Внезапно у него возникла совершенно сумасшедшая мысль, что картина 'оживает'. Кончики пальцев начало покалывать, он ощутил исходящее от холста тепло. Темно-синий провал колодца будто налился соком, стал густым, насыщенным. На мгновение Никанору показалось, что небесный колодец дышит, он чувствовал слабую пульсацию, исходящую из центра.
'Вот так люди сходят с ума, - думал он, держа руку на холсте, вбирая в себя ритм пульсации. - Или я опять сплю, или это сон во сне... Но, вопрос для меня в том, - хочу ли я просыпаться'. Воспоминание из далекого детства вдруг нахлынуло на него, порожденное этим ритмом, ритмом из его слуховых галлюцинаций, которыми он страдал в детстве. Когда, стоило закрыть глаза, и в голове из разрозненных звуков начинала зарождаться музыка. Она звучала, начиная с нежного пиано, нарастая до оглушительного форте, и он кричал от страха, когда лязг тромбонов под грохот литавр раздирал его голову изнутри. Вот и сейчас, Никанор чувствовал, как пульсирует ритм в такт биению сердца, и тихо, почти неслышно серебряный тон флейты начинает выводить мелодию.
- Нодя!
Резкий голос Евдокии оборвал уже готовую обрушиться на него лавину музыки. Никанор вздрогнул, чуть не выронив из рук картину, обернулся.
- Нодя! Ты с ума сошел? В туфлях, и на ковер! - голос жены дребезжал, как испорченный звонок. Евдокия подошла к Никанору, выхватила из его рук картину, мельком глянув, бросила на диван. - Иди, разденься! Ты совсем не уважаешь мой труд. Или ты думаешь, что я так и буду ходить за тобой с тряпкой и пылесосом? Я понимаю, домашний труд - неблагодарное и неблагородное дело!
- Заткнись, - тихо произнес Никанор.
Жена поперхнулась. Открыв рот, уставилась на него круглыми от изумления глазами.
- Я сейчас сниму туфли, вычищу ковер, вымою пол, окна, полью цветы и сварю пельмени...Только замолчи.
- У тебя есть любовница!
Лицо Евдокии сморщилось, губы расползлись в разные стороны, она прижала руки к лицу и глухо зарыдала. Никанор смотрел на вздрагивающие полные плечи, и впервые за двадцать лет брака, подумал, что жена некрасиво плачет. Эти грубые, взахлеб рыдания не пробуждали в нем никаких эмоций, может, виной тому были слишком частые истерики с обязательным плачем в финале. И в то же время, он думал, что у него есть обязанности перед этой женщиной. Она родила дочь, создавала тыл, пока он учился в аспирантуре... Да, у нее скверный характер, но надо быть мужчиной. Никанор шагнул к жене, обнял.
- Дуся... Ну, какая любовница... Ты - моя единственная женщина, и ты знаешь это. Евдокия оторвала ладони от лица. Глядя, на ее распухший нос, красные глаза, Никанору стало стыдно.
- Прости, меня, Дуся! Взорвался...
- Ничего, Нодечка, я понимаю... Ты устал. Разогреть обед? Будешь кушать?
- Конечно, только сниму туфли.
- Эта картина, которую ты вчера принес... Ты уж не обижайся, Нодя! Но со вкусом у тебя... Лучше бы картину Брюллова купил. Мне нравится 'Всадница'.
- Обязательно, Дуся... Только не картину, а репродукцию...
- Можно и репродукцию, - кивнула Евдокия, выходя из кабинета.
Никанор бросил взгляд на картину, его подмывало дотронуться до нее, но он сдержался.
'И, все же... - думал Никанор, раздеваясь в прихожей, - не могут быть ощущения такими полными, краски яркими, звуки, запахи... В конце-концов, я не какой-нибудь обдолбанный наркоман, который видит наяву галлюцинации. Но, почему два человека сказали, что галерея была закрыта? Или я случайность ввожу в закономерность? Надо сходить завтра и прояснить существующее положение вещей'.
Меланхолично жуя вареники, он смотрел в окно, где осенний ветер раздевал деревья и, безжалостно смешивая листья - роскошный багрянец с пожухлой желтизной - в едином хороводе гонял по грязному тротуару. Маленькая собачонка неторопливо трусила по двору, огибая лужи. Подбежав к стене дома, она улеглась, положив, голову на лапы и уставилась на ворону, которая, не обращая внимания на мелкий надоедливый дождь, долбила своим сильным клювом корку хлеба. Никанор уже давно приметил эту собачку, но не решался взять домой: Евдокия была категорически против животных.
Никанор открыл холодильник, чувствуя себя преступником, отрезал половину от куска ветчины - завтрака для дочери, положил в пакет с недоеденными варениками и тихо, стараясь не шуметь, вышел из квартиры. Собачки на месте не оказалось, но Никанор знал - она вернется на это место. Положив пакет, он вернулся домой. Открыв дверь, прислушался - тишину в квартире нарушало только гудение холодильника. На цыпочках прошел к себе в кабинет. Картина все также лежала на диване, куда ее бросила Евдокия.
Взяв ее в руки, Никанор непроизвольно погладил холст и поставил на шкаф - он никак не мог определиться с местом, куда повесить картину. Ему казалось - повесь ее на стену, и потеряется непостижимая связь между ним и картиной. Засыпая, Никанор почувствовал, как по лицу пахнуло легким ветром, услышал тихий гул прибоя и тонкий, скорее ощущаемый, чем слышимый - звук флейты, который пробивался сквозь шум волн. И хор... Мелодия - печальная, торжественная, разливаясь и нарастая; она заглушала и шум волн, и звук флейты...
III
Бархат - роскошный, цвета граната, свисающие золотые кисти... Никанор с удивлением рассматривал бархатный полог над своей головой. 'Когда это Евдокия успела купить, и... Зачем?'
- Ну, ты даешь!
Перед глазами возникла ухмыляющаяся физиономия с трехдневной щетиной и мясистым носом с багровыми прожилками. Лицо Никанора ощупывали из-под набрякших грыж насмешливые колкие глаза.
- Поднимайся, Дездемон! Лопнула текстолитовая каретка! Занавес, едрёна-зелёна, заел, надо налаживать, Егорыч ругается, грит, я вас, господних овец без аванса оставлю, если мне эту каретку не почините.
- Что?
Никанор повернул голову, сел на кровати, разглядывая невысоко крепкого мужчину в толстой фланелевой рубахе, заправленной в спортивные штаны.
- Чаво, чаво... Не очухался что ль после вчерашнего? Давай, двигай, я пошел... - С этими словами мужчина махнул рукой. Никанор поднялся, с изумлением, близким к потрясению окинул взглядом зрительный зал, сцену, на которой стояла высокая кровать с бархатным пологом. Неожиданно пол под его ногами дрогнул, круг вместе с кроватью медленно поплыл за левую кулису. С другой стороны выехала стена из холста, раскрашенная под грубый кирпич, от которой вздымалась вверх анфилада лестницы, сделанная из фанеры и раскрашенная под мрамор. Рядом с бутафорной лестницей стоял рояль.
- Никанор! Ты словно яйцо проглотил!
Молодая женщина в цветной трикотажной кофточке, обтягивающей довольно 'весомые' формы, держала платье из парчи с фижмами, обшитое сверкающими камнями и кружевами. - Не поможешь? Этот реквизит все руки оттянул...У меня есть пара минут, - быстро проговорила она, подавшись чуть вперед и заглянув в глаза.
- Да, ..Конечно... - Никанор подхватил тяжелое платье. - Куда нести?
- Будто не знаешь!
Покачивая плотными бедрами, женщина пошла впереди. Никанор послушно поплелся следом, на ходу рассматривая декорации. Они миновали длинный коридор, спустились по лестнице, толстушка открыла ключом дверь.
- Повесь, только осторожно, а то наша прима опять истерику устроит. Атлас помятый! Естественно! Атлас - на то и атлас, чтобы мяться, это ж не синтетика!
Женщина закрыла дверь, задрала юбку, уселась на стол. - Иди ко мне! - Она притянула к себе Никанора, ловко стала расстегивать ремень брюк. От женщины пахло потом и крепкими сладкими духами. Эта гремучая смесь вызвала у Никанора легкое головокружение.
- Ты, что-то сегодня вялый, - произнесла толстушка. В ее больших светло-голубых глазах плавало удивление. - Не хочешь что ли?
- Я... Нет, не знаю... А как вас зовут?
- Эх, Дездемон, - со вздохом произнесла толстушка, спрыгивая со стола и одергивая юбку. - Как тебя шарахнуло декорацией, так у тебя точно с головой что-то не того... Аврора, я... Уже тридцать пять лет как Аврора. Ладно, мне надо еще погладить кучу платьев и кружева подшить.
Из небольшого динамика, висящего над дверью, раздалось хрипение, затем мужской голос проскрипел:
- Рабочий сцены Никанор Лобачев, срочно прийти на эту самую сцену.
- Иди... Егорыч уже рвет и мечет. - Аврора села за швейную машинку, попробовала ногой педаль электропривода. - Потом посмотришь машинку, строчку пропускает.
Никанор шел по коридору, мысли его путались. Оглянувшись, чтобы убедиться, что его никто не видит, подошел к стене, ударил кулаком, резкая боль пронзила костяшки пальцев, отдавшись в запястье. Нет, это был не сон. Театр, любвеобильная Аврора, Егорыч, сломанная каретка - все реально. Все... Кроме него самого. Может, я сошел с ума? Вот так простенько съехал с катушек, и теперь живу в своем мирке, а люди ходят вокруг меня и жалеют идиота.
На сцене кипела работа. Маленький подвижный мужчина в джинсах, кожаной жилетке, надетой на черную футболку, размахивал руками и голосом из динамика отдавал команды:
- Левее! Еще левее! Зафиксируй! Так...Задник есть.
Удовлетворенно потирая руки, мужчина обернулся, увидел Никанора.
- Прохлаждаешься? Ну что стоишь, будто яйца в цемент вросли! Семен там возится с кареткой, через полчаса чтоб готово было, еще мягкие декорации вешать, и... - Егорыч вдруг резко развернулся. - Почему рояль до сих пор торчит на сцене?
Никанор поспешно прошел за кулису. Уже знакомый мужчина во фланелевой рубахе, сидя на корточках, колдовал над каким-то механизмом. 'Видимо, это и есть Семен', - подумал Никанор. Заслышав шаги, мужчина, повернул голову, протянув руку, пробурчал:
- Дай торцевой гаечный на '12'.
Никанор подошел к металлической коробке, в которой лежали инструменты. У него был дома гаечный ключ, но он не знал, что такое 'на 12'. Взяв наугад ключ, протянул Семену. Мужчина взял инструмент, стал что-то закручивать. Никанор вздохнул с облегчением. Первый шок уже прошел, он начал получать какое-то необъяснимое удовольствие оттого, что с ним происходило. Весь этот пыльный антураж обмана - бутафорские свечи, лестницы из фанеры, фонтаны и замки, нарисованные на холстах, занавес - огромный, тяжелый, как граница, разделяющая иллюзорную жизнь и реальную - нравился ему. Даже больше, он чувствовал себя так, как не чувствовал уже давно - живым.
-Фу! - Семен вытер тыльной стороной ладони лоб, бросил в ящик ключ, - чертова каретка! Что там Егорыч? Бушует? Понимаю... Не люблю я эти исторические спектакли, куча всякого хлама, который надо укрепить, не дай Бог свалится кому на голову, сотня кило, это тебе не куриный потрах... Курить охота, но пожарники бдят, туды их... Ладно, пошли рояль убирать.
Четыре часа они с Семеном крепили декорации, расставляли мебель и раскладывали бутафорию. За час до спектакля стали подходить музыканты. Из оркестровой ямы доносились звуки настраиваемых инструментов. Дирижер - худой седеющий мужчина, сидя на высоком стуле, листал партитуру. Никанор уже почти освоился с работой, находясь в приподнятом настроении, он не ощущал усталости от непривычного физического усилия. Лекции, семинары, экзамены - его работа по другую сторону занавеса была упорядочена и, в какой-то мере, скучна. Здесь, в театре, в этой обстановке, будто сотканной из сна, Никанор ощущал себя более 'реальным', чем в той, другой жизни. Он вдруг подумал, что совершил ошибку, когда, поддавшись воле матери, поступил в университет на физико-математический факультет.
А потом, стоя за кулисами, Никанор наблюдал, как на сцене актеры, разодетые в пышные костюмы и платья, из парчовой ткани, с буфами, фижмами и огромным количеством нашитых "драгоценных" камней, разыгрывали человеческую комедию масок. Отсюда, из-за кулисы, когда глаза видят не только внешний антураж, но и второй план, скрытый от зрителей... Все, происходящее на сцене: слезы и смех, восторг и ненависть... Вся эта драма воспринималось им как игра состояний, как нечто нереальное, игрушечное, как в детстве, когда он смотрел на музыкальную шкатулку, где крутилась одинокая балерина в серебристой пачке под механическое треньканье вальса, и он хотел оказаться рядом с этой красивой балериной. И вот он оказался по другую сторону занавеса, на той стороне, где игра была сутью красоты, той красоты, к которой тянулась его душа.
После окончания спектакля, он еще некоторое время стоял за кулисами, слушая аплодисменты, гул голосов - зрители уходили, унося в себе часть зазеркальной жизни, иллюзию, в которую они были погружены почти три часа.
- Пивка дернем?
Никанор обернулся, Семен вопросительно смотрел на него, нетерпеливо подергивая ногой.
- Нет... И так уже поздно, Евдокия уже беспокоится, - машинально произнес он и вдруг подумал, что совсем забыл о жене. Представив сдвинутые брови, красные заплаканные глаза, замотал головой. - Иди без меня.
- Полтинник не одолжишь?
- Да, конечно, - Никанор полез в карман брюк, нащупав деньги, вынул, отсчитал пять десятирублевок, протянул Семену.
- Ну-ну... Завтра к двум подходи, натягивать 'половик' надо. Возни с этим, сам знаешь... Не один час.
Никанор хотел спросить, что такое 'половик', но промолчал.
- Слушай, а почему ты меня зовешь Дездемоном?
Семен ухмыльнулся, - говорил тебе, хорош водку в пиво доливать, а ты, - водку гонят из опилок, чего мне будет с пяти бутылок... Значить, мозги все ж отшибло. Неужели не помнишь, как вылез из-под кровати в то момент, когда Отелло спрашивал 'молилась ты на ночь, Дездемона'... Хохоту было,...думал люстра в зале грохнется вниз. Угораздило тебя тогда заснуть под кроватью.
- Да... Могу представить, - произнес Никанор.
Семен наклонил голову, как делают собаки, когда чего-то не понимают, колючие глаза его с быстротой лазера ощупали лицо Никанора.
- Ладно. Побёг я.
Никанор с облегчением кивнул. Он понимал, что мучает Семена - в его собутыльнике и друге что-то изменилось, но даже в самых своих смелых предположениях Семен не мог догадаться, что перед ним стоял другой человек.
Никанор вышел из театра, не спеша, пошел по ночному городу, не обращая внимания на дождь. Все вокруг было узнаваемым, ничего не изменилось, кроме него самого. Теперь он не профессор, а монтировщик сцены, к тому же, насколько он понял, любящий прикладываться к бутылке. Никанор вдруг вспомнил горячее тело Авроры, прижавшееся к нему, ее губы - жадные, мокрые... Дождь пошел сильнее, Никанор засунул руки в карманы куртки и неожиданно нащупал связку ключей. Вынув, с удивлением понял, что это ключи от машины. Это было неожиданно и странно. Он не умел водить машину, впрочем, у него и не было этой самой машины. Наверное, машина осталась у театра, - подумал он, рассматривая брелок, на котором было написано - 'KIA'. Какие еще сюрпризы ожидают его? Что ждет его дома? И,.. есть ли у него жена, дочь? Он уже подошел к дому. Подняв голову, посмотрел на пятый этаж, на кухне горел свет. Никанор вдруг подумал, что вполне вероятно, ему откроет дверь какой-нибудь бугай и без лишних слов, спустит с лестницы вниз головой. Он медленно, поднимался по лестнице. Хлопнула дверь, из квартиры вышла старушка, ведя на поводке лохматую болонку. Никанор посторонился, пропуская, но старушка остановилась. Ее сморщенное лицо расплылась в улыбке.
- С работы, Никанор Алексеевич? Вы мне обещали контрамарочку на 'Травиату', не забыли?
- Нет... Не забыл. Добрый вечер! - Никанор наклонился, погладил болонку. Та, сначала попятилась, но, обнюхав руку, махнула хвостом.
- Удивительно! Макбет наконец-то ведет себя прилично, - закашляла сухим смехом старушка.
- Хороший песик, - Никанор потрепал Макбета за ушами.
Эта встреча придала ему уверенности, значит, у него есть все-таки, дом.
IV.
Занималось утро - серое, бесцветное, каким бывает утро глубокой осенью. Никанор смотрел на жену - слабая улыбка застыла в уголках рта Евдокии, веки чуть подрагивали в такт легкому дыханию.
- Ты не спишь.
Евдокия открыла глаза, уткнулась носом ему в подмышку, смешно засопела.
- Нет, не сплю, - глухо раздался ее голос.
Он поднял руку, поладил блестящие, слегка вьющиеся волосы, прижался губами, впитывая теплый аромат кожи.
- Ты пахнешь как тогда, когда я первый раз поцеловал тебя, помнишь?
Жена подняла лицо.
- Нет, не помню, ..- поймав его взгляд, чмокнула в щеку. - Ну, конечно, помню!
Она откинула простыню, поднялась с кровати, потянула за рукав черный шелковый халат.
- Не одевайся, дай я посмотрю на тебя!
Никанор приподнялся, провел ладонью по животу Евдокии. Хрупкая, но без той худобы, что так портит женщину, она стояла перед ним, как фарфоровая статуэтка из музыкальной шкатулки. Темные, слегка вьющиеся волосы едва прикрывали маленькие раковины ушей, карие глаза - такие же, как в юности - глубокие, бархатные, смотрели на него из-под изогнутых бровей вопросительно, с крохотной долей тревоги. Он сам ощущал сосущую тревогу, она сидела, как холодная жаба в его груди. Эта женщина нужна была ему, нужна каждый день: сейчас, завтра,.. послезавтра. То, что воспринималось им, как игра, как временное путешествие, вдруг обрело иной смысл. Рядом с ним оказалась женщина, которой было приятно быть этой самой женщиной, а не нянькой для стареющего мальчика. Этой ночью внутри его словно распахнулось окно, и долго сдерживаемая страсть вылилась мощным потоком в женщину, тело которой возродило в нем эту страсть. Подавляемое годами жизни с другой Евдокией, его мужское начало мощно проявило себя, Никанор словно сбросил панцирь, ощущая себя необычно молодым и энергичным. И в то же время, он понимал - этот мир не принадлежит ему, в этом доме другой хозяин.
Черная лохматая собачка вбежала в комнату, Никанор погладил за ушами пса, тот неожиданно чихнул, ударившись носом о пол, и, словно извиняясь, замахал хвостом. Евдокия запахнулась в халат и села рядом.
- Я не видела машины под окном.
- Оставил у театра, решил прогуляться, - сказал Никанор первое, что пришло в голову.
Евдокия опустила голову, ее руки нервно перебирали пояс халата. Словно решившись, она подняла голову, посмотрела ему в глаза, и вопрос, уже готовый сорваться с ее губ - он видел это - так и не был произнесен вслух. Он не верил, что она ничего не почувствовала... Женщину не проведешь. Значит, она поняла, но молчит? Почему? Поговорить начистоту? Но, что он ей скажет. Для нормального человека его рассказ - это рассказ параноика. Никанор вдруг подумал, не получится так, что, однажды он опять проснется профессором? И рядом с ним не будет этой восхитительной женщины, которую он любит и не хочет потерять? Он обвел взглядом комнату и неожиданно почувствовал, как на спине волосы встали дыбом - картина, его картина - темно-синий водоворот и сверкающие круги, спиралью расходящиеся от центра, висела на стене рядом с полкой для книг. Он подошел к стене, снял картину, приблизил к лицу.
- Эту картину,.. - он повернулся к Евдокии.
- Ты принес два дня назад, а что?
Евдокия подошла, встала рядом, касаясь его плечом.
- Ничего... - Никанор повесил картину на место. Мысль неясная забрезжила в его голове. Звенья логической цепочки сомкнулись. Но, это неосуществимо, - думал он. - Человек, как крупный материальный объект невозможно переместить ни методами классической, ни квантовой телепортации. Это же не облако тождественных частиц, а сложно связанная структура, где происходят сложные процессы. Если только... Искривить пространство таким образом, чтобы начальная точка и конечная совпадали, а картина каким-то непостижимым образом является тоннелем. Но, способна ли эта картина производить дырки в пространстве и времени? Глупость... Но, тогда каким образом я оказался в ином мире? Он подумал о Николе Тесле, его опытах по телепортации с эсминцем 'Элдридж'. Но, там другое - в результате воздействия электромагнитных волн корабль сначала исчезает, а затем мгновенно перемещается в пространстве на несколько сотен километров. Я же переместился в совершенно другой мир, где живет мой двойник. Не может этот рисунок образовать 'дырочный тоннель', а если... Может? Недаром же Тесла хвастался, что скоро сможет обсуждать свои открытия с самим Архимедом.
- Ты молчишь. Что-то случилось?
- Нет, просто задумался.
- Пойду, приготовлю завтрак, когда идешь в театр?
Проблема - трудная, практически неразрешимая выросла перед ним, сияя цветами радужных спиралей и темно-синего водоворота. Готов ли принять тот образ жизни, в который он окунулся помимо своей воли? Никанор смотрел в лицо женщины и молчал. Сказать ей прямо и откровенно, что он - не тот, за кого себя выдает? А ночь... Их ночь, когда они любили друг друга? Он чувствовал тяжесть морального давления, ощущение какой-то нечистоплотности, такое чувство у него было в детстве, когда подглядывал за родителями в их спальне. Имеет ли он право брать то, что не принадлежит ему?
Неожиданно у него возникла мысль, - что происходит в том мире, где осталась его Дуся? Он представил, как Никанор, не опохмелившийся после очередного 'дружеского застолья' с Семеном, с недоумением смотрит на располневшую жену, выслушивает ее очередной выговор... Или не слушает? Странно, но он не ощутил укола тревоги, наоборот - чувство гадливое, недостойное, вдруг овладело им. Он представил, как Никанор грохает по столу кулаком - тяжелым, с мозолями - рукой рабочего человека, привыкшего к тяжелому физическому труду, где нет места интеллигентным соплям. И Дуся - притихшая, испуганная, стоит и смотрит мужу в рот, готовая исполнить любое его желание.
Он подумал, что все эти годы, позволял жене быть тираном, закрывая глаза на истерики, слезы, вечные жалобы на здоровье, хотя и беглого взгляда на эту пышную розовощекую женщину было достаточно, чтобы понять - здоровья у нее хватит на троих. А, может, он виноват в том, что отдалил ее от себя? Если покопаться в душе, и дойти до самого тайного уголка - она перестала возбуждать в нем желание, они уже давно перестали быть любовниками. Он спал в своем кабинете - она в спальне. Что думает женщина, ворочая свое жаркое тело под одеялом, прислушиваясь, что происходит за стеной ее спальни? Может, все ее поведение - как простое уравнение, которое он не хотел решить... Но, почему? Вот, этого Никанор не понимал. Почему эта женщина, которая встретила его вчера, вернула мальчишку, который глубоко сидел в нем, почему она, а не Дуся?
- Не знаю... - Никанор замолчал, отвел взгляд, чтобы не видеть глаза Евдокии.
- У тебя неприятности?
- Нет, если не считать неприятностями то, что профессор оказался рабочим сцены.
- Говори! - требовательно произнесла Евдокия, взяв Никанора за руку.
- Начни я говорить, и ты испугаешься.
- Ты так хорошо знаешь меня? - Евдокия отбросила руку Никанора, отошла к окну, уперлась лбом в стекло. - Ты другой, но я не пойму, как это получилось.
- Ты поняла?
- Да, ночью, когда мы любили друг друга... Нет, раньше - когда ты вошел вчера и посмотрел. Взгляд,.. Взгляд другого человека.
- И ты не испугалась?
- Чего нужно бояться женщине в сорок три года? Только приближающейся старости, - усмехнулась Евдокия. Подышав на стекло, она нарисовала сердечко, стерла, повернулась к Никанору. - Это картина? Ты спал, а я видела.
- Что ты видела?
- Сначала услышала,будто тренькают колокольчики, но очень тихо, будто в тумане, потом картина стала 'жить'. Мне показалось, изнутри идет слабое свечение.
- И ты? Что ты сделала?
- Я накрылась с головой одеялом.
Никанор подошел к Евдокии, взял за плечи, прижал к себе. Страх, что он может потерять эту женщину, с неожиданной силой охватил его. Они замерли, прислушиваясь к тишине. Казалось, время остановилось, и только тихо щелкала стрелка часов, как безумный маятник, отсчитывающий капли уходящей жизни. Евдокия подняла лицо, всматриваясь своими бархатными глазами в глаза Никанора. Ее лицо светилось, он ощущал, как из-под ее кожи струится тепло.
- Он... Обижал тебя?
- Он любил... По-своему.
- А ты? Ты... любила?
- Я и сейчас люблю...Как теперь понимаю, ту часть, совсем крошечную - часть тебя.
Они помолчали, словно прислушиваясь друг к другу.
- Надо уничтожить картину, закрыть этот небесный колодец. Еще есть время, - произнес Никанор.
- Так... Это картина?
- Да, тоннель.
- Я не понимаю.
- Я тоже, но надо избавиться от нее.
- Уверен? - Евдокия, чуть отодвинувшись,пристально,словно пытаясь что-то разглядеть для себя нечто очень важное, посмотрела ему в глаза.
- Пройдя свой путь наполовину, я оказался в солнечном лесу.
Евдокия рассмеялась. Будто стряхнув с себя непосильную ношу, с деланым негодованием воскликнула:
- Ты извратил Данте!
Никанор крепко прижал к себе женщину, вдохнул аромат сандала, исходящий от ее волос.
- Я сожгу ее...
- Можешь обещать?
- Что? - Никанор отстранился, пристально вглядываясь в любимые глаза.
- Ты никогда... Никогда больше не принесешь домой ни одной картины.