Аннотация: Человек может оказаться на улице не по своей вине и даже не из-за пристрастия к алкоголю, а из-за равнодушия чиновников.
Картонные коробки смялись под натиском добротной стали. Ошметки картона, старые шубы, одеяла, грязная посуда, пластиковые бутылки с водой, рванье и ветошь ухнули в глубину ковша фронтального погрузчика. Ковш победно вздыбился, накренился, и мусор полетел в кузов грузовика. Еще один заход 'мехлопаты' - и территория была очищена.
Баба Соня застала самый отъезд грузовика.
- Там же паспорт... Паспорт! - охнула она и бросилась вслед за машиной:
- Стой! Стой, окаянный!
Она догнала грузовик, только-только отваливший от обочины, и вцепилась в борт. Шофер ее не увидел. Вырулив на полосу, он поддал газу, борт вырвался из пальцев женщины, и баба Соня повалилась на асфальт.
Погрузчик подъехал ближе. Водитель открыл дверцу и закричал, перекрывая рев двигателя:
- Ты что, бабка, с ума сошла, под колеса бросаешься? Жить надоело, так тебя и разэдак?! Задавил бы - куда бы жаловаться ходила, придурошная? Из ума выжила на старости лет?
Баба Соня с трудом поднялась и заковыляла к 'мехлопате'.
- Паспорт, там паспорт мой! - кричала она, задыхаясь.
- Какой еще к черту паспорт?
- Мой! Мой паспорт! В домике паспорт был! Догони грузовик, надо паспорт найти!
- Совсем рехнулась, что ли, как я его догоню?
- Куда повез?
- Что повез? Мусор, что ли?
Баба Соня ухватилась за подножку погрузчика, объясняя в отчаянии:
- Да не мусор, а домик мой! Там паспорт был! Куда повез?
- На помойку, куда...
- На помойку?! Как на помойку? Как же я теперь пенсию получать буду, а? Ох, беда... - то ли застонала, то ли завыла баба Соня, и голова ее старчески затряслась.
Водитель начал осознавать смысл содеянного.
- Да как же я его догоню, у него ж скорость... - растерянно пробормотал он. - Начальство вот приказало...
Не найдя, что сказать еще, багровый, взмокший, он захлопнул дверь, пытаясь отгородиться от старой, неряшливой женщины, и торопливо отъехал прочь.
Баба Соня стояла столбом на дороге, не в силах осмыслить всю глубину свалившейся на нее новой беды, и водители, объезжая бомжиху, нетерпеливо сигналили и бранились на чем свет стоит.
Еще полгода назад, в апреле, баба Соня была Софьей Дмитриевной. А беды начались еще раньше, когда в начале года внезапно умер ее муж, Михаил Анатольевич. Был он человеком военным, и Минобороны пять лет назад выделило ему служебную квартиру. До того супруги жили в коммуналке в другом районе города. Уж и радости было, ведь квартиру они ждали очень и очень долго! За пять благополучных, ровных лет в удобном, уютном гнездышке, обустроенном супругами по своему вкусу, коммуналка задвинулась в дальние закоулки памяти, поблекла и стала казаться частью другой жизни. И вот на шестьдесят пятом году подвело сердце...
О том, что со смертью мужа может возникнуть серьезная проблема, Софья Дмитриевна подумала далеко не сразу и не поверила собственным мыслям. Сомнения развеяло суровое письмо из Минобороны, доставленное почтальоном заказным с уведомлением. Софья Дмитриевна, испугавшись, расписалась в получении и со страхом распечатала письмо. Интуиция не подвела: Территориальное управление имущественных отношений Минобороны требовало выселения в короткие сроки. Как ни верти, но министерство было право: квартира служебная, а жена почившего военнослужащего имела прописку в другом месте.
Возвращаться в коммуналку не хотелось. Поплакав, а плакать стало привычно после похорон, Софья Дмитриевна позвонила за советом старой подруге Надежде Абрамовне.
- Сиди где сидишь, куда тебя нелегкая понесла? - сварливо ответила Абрамовна, которая была старше Софьи Дмитриевны на восемь лет, а, значит, и опытнее. - Чай, на улицу не выгонят.
- Так не прописана я тут, Надя... Все ведь по закону.
- Кто ж честных людей по закону из квартиры выгоняет? Сиди уж. Вспомни лучше, как со службы его ждала, не спала толком... Вот то-то! Кто ж тебя выгонит...
Софья Дмитриевна поразмыслила над советом и в свою очередь написала письмо в ТУИО Минобороны, рассказав неведомым серьезным дядькам об условиях коммуналки. Змеем выполз из дальних закоулков памяти давно забытый запах, а с ним и ободранные стены в коридоре, пьяные соседи, матюги, вой тоскующей соседской собаки, вечно засоренная ванна, а заодно и унитаз, глядя на который, как говорила соседка, без слез не вздрогнешь. Вспомнилось, как Михаил Анатольевич кулаками устанавливал порядок, и как на него же жаловались синюшные пьяницы. Было при нем относительно тихо, а как там сейчас, когда кулаков не стало? Написала Софья Дмитриевна и о том, что муж служил верой-правдой, хоть и не воевал в горячих точках, так неужели жену офицера теперь выгонят из квартиры, которую он заслужил за сорок с лишним лет?
Ответ на челобитную пришел коротким: выселяйтесь. Делать нечего, наняла Софья Дмитриевна машину и грузчиков, собрала узлы и поехала на другой край города, в забытую коммуналку. 'Не на улицу же выставили, в самом деле, - размышляла она по дороге. - Есть где жить, что еще надо... Ох, не будет мне теперь никакой жизни... А то, может, и соседи поменялись за пять-то лет?'.
Конечно, так хорошо, как в квартире, не будет, но, может, не так страшно все, как кажется? 'Надо было все же дойти до сберкассы, денег снять, а то мало ли что', - думала она, понимая, что все равно не успела бы.
Дверь открыл, увы, хорошо знакомый сосед с испитой физиономией. В нос ударило давно позабытое чудное амбре - смесь мочи с перегаром.
- Батюшки... - растерялась Софья Дмитриевна.
Сосед сощурил соловые глаза, присматриваясь к гостье.
- Баба Соня? Ва-а-а... Какими, мать-перемать, вас сюда, мать вашу?
- Обратно вернулась вот. Жить.
- Здрасьте! Вас же выписали давно. Во дает, а!
- Выписали? Как? Кто выписал?
- Дык это... Выписали, и все, как два года прошло. Васильевна выписала, а что?
- Что вы несете, Сережа, совсем совесть потеряли, что ли? Михаил Анатольевич умер, а вы издеваетесь надо мной. Дайте-ка пройти!
Сосед посерьезнел, поддернул дырявые 'чапаевки' под самые подмышки и подвинулся, уступая дорогу. Софья Дмитриевна вошла, ужасаясь. 'Батюшки-светы, как я тут жить-то буду?' - думала она, осторожно оглядываясь, брезгливо щурясь, морщась от запаха. 'А вдруг меня и правда выписали? Быть того не может, меня же сначала прописать надо было где-то, потом уже выписывать. И, главное, уведомления не было никакого'.
В ее с мужем комнате кто-то жил. На стук открыла приличная с виду женщина в чистом халате, удивилась гостье, но посторонилась, приглашая в комнату. За столом сидел мальчик лет десяти с книжками, писал что-то. Видать, уроки делал.
- Администрация нас сюда заселила, жилотдел, - объяснила женщина. - Больше ничего не знаю. Вы извините, если что...
- Как живете-то в бедламе этом? - спросила почему-то Софья Дмитриевна.
- Так и живем. До того в общежитии жили, знаете, на Комсомольской, коридорного типа, там вообще беспредел. Туда даже милиция по вызовам не ездит, отказывается.
Софья Дмитриевна вышла из комнаты, в которой прожила с Михаилом почти тридцать лет, чуть подумала и постучала к соседке.
Глаза Васильевны забегали. Мучая беспокойными пальцами пуховый платок на груди, она сказала:
- Так откуда ж мы знали, что вы вернетесь ни с того ни с сего? Сочувствую, конечно... Мы ведь как думали? Что вы с концами отсюда. Какой дурак сюда вернется из нормальных условий? Если бы вы за комнату платили, как положено, но вы ж не платили! А у меня сын, ему ведь тоже где-то жить надо. Вот и... выписали вас. Тут ни вещей ваших, ничего, все по закону.
- А сын где?
- Где-где... В Караганде! - схамила бывшая соседка. - Женился и умотал отсюда, и правильно сделал. Мы вашу комнату даже не занимали, вы не думайте. Видите, там другие живут? Зря только суетилась, бегала, бумажки собирала.
- Да вот зря, Васильевна.
Соседка метнула на нее ненавидящий взгляд и захлопнула дверь.
'И куда мне теперь? - изумилась Софья Дмитриевна уже на лестнице. - Может, и к лучшему, что больше здесь жить не придется, но куда я теперь пойду? Осталась вот без крыши над головой. Обратно надо ехать, совсем уж на улицу не выгонят. Приставы тоже люди, да и в Минобороны не роботы сидят'.
Софья Дмитриевна спустилась во двор. Везти мебель обратно денег не было. Она рассчиталась с удивленными грузчиками, проводила грузовик, и теперь беспомощно топталась вокруг мебели, узлов и чемоданов, понимая, что если уйдет ночевать к подруге, утром может ничего не найти. 'Что со скарбом-то делать? - думала она. - Ночевать с ним холодно. И глупо. А без вещей остаться еще глупее. Что же делать? В шкафу спать, что ли? А утром куда?' Решила никуда не уходить, а утром позвонить Абрамовне и занять денег, чтобы отвезти вещи назад.
Так и переночевала прямо на улице, устроившись на диване и навалив на себя кучу одеял и пальто. Толком не спала, прислушивалась к отдаленным шумам на улице и громким собачьим разборкам, думала тяжелую думу. 'Выходит, я уже три года без прописки, и до сих пор ничего не знаю! - ворочалась на холодном диване Софья Дмитриевна. - Хоть бы предупредил кто. Пить-то как хочется!' Кто-то приезжал во двор, светил фарами, тревожил вопросами - неспокойно было. Утром позвонила подруге, зная, что та встает ни свет ни заря.
Надежда Абрамовна пришла не с пустыми руками, принесла термос с чаем и наспех сделанные бутерброды. Запыхалась по пути. Сели подруги рядышком на диван, стали вместе думу думать.
- А что тут думать, Соня, - сказала Абрамовна, напряженно всматриваясь в лицо подруги. - Заселишься обратно, и все тут. Силой не выкинут. Пиши опять - мол, вдова офицера, прописки больше нет, жить негде. Хотела тебе вот денег занять, не могу найти, куда заныкала, проклятый склероз замучил. Это внучок говорит так: 'Вечно ты заныкаешь чего, бабуля!' Сейчас пойду искать, перерою все. Под матрасом смотрела - нету, да к тебе скорей, ты же со вчерашнего дня, поди, ничего не ела...
Софья Дмитриевна и правда проголодалась, с удовольствием ела бутерброды, запивая горячим чаем. Надежда Абрамовна и кружку принесла, даже рыться по коробкам не пришлось. Старая подруга отдохнула и отправилась домой искать 'заныканные' сбережения.
Ближе к обеду она позвонила. Сказала со слезами, что уже, кажется, везде посмотрела, а найти не может, себя ругала.
- Ничего, Надя, найдутся, - стала утешать ее Софья Дмитриевна. - Надя, может, ты посидишь тут за меня, а я к тебе схожу, мне в туалет хочется... Твои меня пустят?
Так и прошел день бесплодно. Софье Дмитриевне хотелось спрятаться от любопытных людских глаз, от их вопросов, а ведь еще утром хотелось всему миру поведать о своей беде! Прошла и вторая беспокойная ночь под открытым небом, а под утро, еще по темну, пришла Абрамовна и, тяжело дыша, стала совать подруге сверток:
- Тут... ох... нашла! Ночь... всю... Сын разворчался даже - спать не дала.
Софья Дмитриевна села, растроганно прижала сверток груди:
- Мне столько не надо, только чтобы обратно доехать. У меня на книжке есть, верну тебе.
- Чего уж там...
- Машину надо. Есть у тебя газета с телефонами, Надя?
Абрамовна охнула и пошла домой, не отдышавшись - вызывать машину с грузчиками.
Обратная дорога показалась не такой уж и длинной. Софья Дмитриевна прибыла в родной двор и увидела еще один грузовик, с которого мужчины выгружали мебель. 'Надо же, к нам новенькие заезжают. Интересно, куда? Вроде весь подъезд живет незыблемо, никто не съехал'. Софья Дмитриевна выбралась из кабины, и, пока грузчики открывали пыльные борта, пошла к себе.
Двери квартиры были распахнуты настежь, и мебель новых жильцов заносили именно туда. Чувствуя, как отнимаются ноги, Софья Дмитриевна тяжело обвисла на поручнях лестницы.
- Вам плохо, женщина? Может, 'скорую' вызвать? - торопливо произнес один из мужчин, вышедших из квартиры.
Софья Дмитриевна протянула руку в сторону дверей:
- Квартира-то моя... была... Выселили... Уже вселили кого-то? А у меня прописки нет, идти некуда...
Мужчина растерялся, огляделся по сторонам, сказал:
- Я счас, - и бегом понесся с лестницы.
'Что ж теперь... Других заселили. Ох, беда...' Софья Дмитриевна на негнущихся ногах стала понемногу спускаться по лестнице. Навстречу ей поднималась женщина с двумя детьми, остановила ее:
- Это вас выселили из сорок восьмой? - спросила она.
- Да...
- Ну, теперь мы там. Вы, наверное, за цветами вернулись? Их никто не трогал, можете забрать.
Софья Дмитриевна отрицательно покачала головой и поковыляла к выходу.
- Мебель куда? - встретили ее грузчики.
- А никуда теперь, - произнесла Софья Дмитриевна.
- Вы поконкретней, бабуля, у нас еще один заказ.
- Разгружайте прямо во двор, куда ее еще...
К ней подошел тот же мужчина, посоветовал:
- Идите в администрацию, пусть вас куда-нибудь заселят.
Софья Дмитриевна, как сомнамбула, повернулась и пошла. Все-таки спохватилась, вернулась, взяла с собой сумку с документами.
В администрации ее для начала немного погоняли между жилищным отделом и общественной приемной, потому что попала она не в приемный день.
- Вы поймите, нет у нас ни метра свободного, все заселено, - объясняла ей издерганная начальница жилищного отдела. - Все понимаем, заселили бы, раз у вас безвыходная ситуация, но некуда.
- Мне хоть куда, хоть в сарай, хоть в какое село, все равно, - горько плакала Софья Дмитриевна.
- Некуда вас заселять, просто некуда. Вот вам список, какие документы нужно собрать, поставим вас на очередь как нуждающуюся в улучшении жилищных условий. Жилье даем только малоимущим. Вы малоимущая?
- Нет...
- Надо встать на учет в соцзащите. Вставайте на учет, собирайте документы, и мы вас поставим.
- А долго ждать? Очереди?
- Семнадцать лет ждать придется.
- Какие семнадцать лет, милая моя, - заплакала горше прежнего Софья Дмитриевна. - Мне уже шестьдесят четыре. Куда я пойду, я же на улице?
- А дети ваши где живут?
- Детей нет. Сын был, погиб в 93-м.
- Обратитесь к родственникам, друзьям, неужели никого нет?
Горазды они советовать! Со списком в руках она пошла в общественную приемную. Там ей дали воды и немного успокоили, чтобы она хотя бы перестала плакать. Чиновница с ее слов написала длинное заявление с просьбой срочно обеспечить любым жильем.
- Ответ будет через две недели, - сказала она.
- Через две недели? А я как?
Чиновница развела руками.
- Если бы можно было чем-то помочь! Вот что я могу сделать? Ничего не могу, только принять у вас заявление, а потом направить вам ответ. Куда письмо слать?
- На улице я...
- До востребования устроит?
- Устроит, - ответила Софья Дмитриевна, чувствуя, как снова подступают слезы.
'Пойду к мэру, - решила она про себя. - Объясню ему все. Дай Бог, поможет'.
К мэру ее не пустили, и она просидела в холле администрации до самого вечера, дожидаясь, когда глава района закончит дела и отправится домой. 'Надо бы родным позвонить, - думала она. - Хотя зачем их беспокоить... Волноваться будут. Поговорю с мэром, что-нибудь решится, тогда и звонить буду'. В далеком Приморье жила двоюродная сестра, с которой Софья Дмитриевна изредка перезванивалась, где-то там же жили и сестрины дети, все с семьями. Родные мужа жили по разным городам, в основном в Украине. Где-то жили и дальние родственники, которых она видела только в детстве.
Мэра города она узнала сразу и подошла к нему, ибо чувство страха перед сильными города ее покинуло. Градоначальник слушал ее на ходу, по пути к машине, а около машины остановился и повернулся к ней.
- Заявление в общественной приемной написали?
- Написала. Вы меня куда-н...
- Вот и хорошо. Ответ получите своевременно, мы отвечаем вовремя, без задержек, - сказал глава администрации, сел в автомобиль и уехал.
Софья Дмитриевна осталась посреди улицы, растерянная, подавленная.
Во дворе ее поджидал серьезный удар: вещей не было. Софья Дмитриевна бросилась туда, сюда, заметалась по двору. Увидела женщину, идущую в подъезд, остановила, спросила. Та с беспокойством глянула на нее, пожала плечами и заторопилась домой. Софья Дмитриевна спросила кого-то еще, а потом в отчаянии стала стучать в квартиры, спрашивать, может, видели, кто увез вещи. Никто ничего не видел и не знает...
Несчастная некоторое время в оцепенении сидела на скамейке, покачиваясь взад-вперед, потом стала искать в сумке сотовый. Паспорт был на месте, сберкнижка с пенсионным тоже, а телефона не было. 'Как же это я, - думала она, лихорадочно роясь в сумке. - Телефон с собой не взяла! И записной книжки нет, утащили ее вместе с вещами. Кому она нужна вот, кроме меня?! Как я родным теперь звонить буду, Абрамовне как? Даже с пункта не позвонишь, номера-то нет! Сотовый не помню, да и не знала я его, а домашний как на грех они сменили. Куда ж мне теперь деваться?'
Подумав, Софья Дмитриевна решила ночевать на вокзале: там тепло и крыша над головой, а утром сходить в полицию и заявить о пропаже.
На вокзале она провела две недели, пока ждала ответ из администрации. На ночь укладывалась на жесткие кресла, но заснуть не удавалось. Не выдержав, сняла в привокзальной гостинице номер на ночь, помылась, постирала и немного поспала. Хороший, крепкий сон упорно не шел. Спать хотелось так, что, казалось, вверх ногами переверни - и то заснешь, но нет, стоило задремать, и будто чья-то лапа вышвыривала из сна.
На книжке лежали кое-какие сбережения, но о том, чтобы снимать квартиру, речи не шло. Софья Дмитриевна покупала хлеб, воду в бутылках, молоко, готовые продукты, на вокзале покупала горячий чай, наесться не могла, несколько раз поела в кафе, и к ней начало приходить понимание, что надо каким-то образом обустроить свой угол, купить газовую плиточку и готовить на ней, потому что вокзальная жизнь очень быстро оставит ее без денег и остатки здоровья унесет. Дважды она ходила в администрацию, надоедала там, плакала. Чиновники досадовали, советовали что-то, и Софья Дмитриевна явственно ощущала, как они отгораживаются от нее и ее беды.
На пятый день привязались полицейские. Им не понравилось, что гражданка ошивается на вокзале которые сутки. Проверили паспорт, пригрозили штрафом. Выслушав рассказ, посочувствовали, но помочь ничем не смогли.
- Езжайте к родным, пока деньги есть, - посоветовали они. - Иначе пропадете. Вы совета послушайте, ведь не вы первая, не вы последняя.
'Если я поеду к родным, я так и останусь без собственного крова, - подумала Софья Дмитриевна. - Родные - не чужие, конечно, но стеснять их никак нельзя. Если бы временно - тогда как-нибудь можно было'. Она представила свое внезапное появление на пороге у родни - у двоюродной сестры или у племянников - принимайте, мол, я к вам навсегда - и тут же отмела эту мысль. Также передумала проситься и к Абрамовне. Жила бы та одна, другое дело, но их и так в двухкомнатной пятеро. И всё там, в чужой квартире, чужое.
Спустя еще неделю на почте она получила письмо от администрации. От волнения Софья Дмитриевна не смогла понять суть письма с первого раза, хотя в нем было написано то, что ей уже объяснили: для немедленного заселения жилплощадь отсутствует. К письму прилагался тот самый список документов, которые нужны для постановки в очередь нуждающихся в жилье. Чуть ли не в каждой строчке - ссылка на какой-нибудь закон. 'Вот так, - подумала Софья Дмитриевна. - Все по закону, а я на улице. Пойду в прокуратуру'.
Там ее выслушали, приняли заявление и велели ждать порядка двух недель.
В ОВД тоже ничем не могли порадовать: полиция до сих пор не нашла, кто украл вещи. 'Понятно бы, кошелек из сумки вытянули - поди найди, кто это сделал! Но со двора вывезли мебель, кучу узлов и коробок, неужели никто не видел? - удивлялась Софья Дмитриевна. - Чего только не бывает на свете... Милицию тоже можно понять, скотская у них работа, Боже упаси....'
Решение построить домик хоть бы из картонных коробок и расстаться с ненавистным вокзалом созрело окончательно. Пока найдешь справедливость, надо где-то жить, а на вокзале жить невозможно. Да и полицейские то и дело цепляются, ну-ка, объясни каждому, почему она здесь!
Найти место для домика удалось не сразу. Софья Дмитриевна хотела, чтобы было недалеко от администрации и прокуратуры, и в то же время невзначай не испортить 'лицо города', иначе домик снесут по приказу властей. Дважды ее сгоняли, потому что выбранное место оказывалось то территорией магазина, то еще чьей-нибудь, и в итоге она начала строительство в спокойном, мирном переулке, откуда до мэрии было полчаса пешком. 'Теперь я как Чиполлино. Даже луковка сумела построить дом, а уж я тем более', - вздыхала про себя Софья Дмитриевна, не в силах вспомнить, кто на самом деле построил домик. Коробки она спрашивала в магазинах и натаскала их достаточно, а рейки, гвозди, молоток, полиэтилен и скотч купила. Покупать пришлось много чего, и сбережения таяли, как весенний снег.
Софья Дмитриевна обычно все делала неторопливо, старательно, и медлительностью иной раз крепко сердила покойного Михаила Анатольевича. Сейчас ее старательность пригодилась. Домик получился маленьким, в нем можно было только сидеть или лежать, зато, укрепленный рейками и укрытый полиэтиленом, держался крепко и даже казался хозяйке симпатичным. Пол она застелила полиэтиленом в несколько слоев, сложенными коробками, потом снова полиэтиленом, сверху положила купленный ортопедический матрас, а оставшийся пятачок заложила кирпичами и поставила на них газовую плитку. Увидит во дворах какую бесхозную доску - тащит к себе и под матрас с картоном подсовывает, все ж подальше от сырой земли.
Обзавелась она и кое-какой посудой - самым необходимым мизером, парой одеял - одним завесила вход, другим укрывалась ночами, прикупила сменную одежду и наладилась раз в неделю ходить в баню. Со стиркой оставалась проблема: в бане стирать нельзя, но можно было пополоскать хотя бы нижнее белье. Остальное Софья Дмитриевна вешала рядом с домиком проветривать. Тут и пенсия подоспела, которую, вероятно, перечисляли по инерции. Кто знает, положена ли она пенсионерке без прописки?
Ох, как холодно было по ночам, скорее бы наступило теплое лето! Стал часто вспоминаться сын, и Софья Дмитриевна тихонько плакала, лежа на матрасе и трясясь от холода под новым одеялом. Странное дело, но все болезни, донимавшие ее раньше, отступили и до поры затаились.
Прокуратура ответила в начале лета. Софья Дмитриевна получила тот же ответ, что и из администрации. Точнее, прокуратура отправила требование в администрацию, и та ответила примерно так же, что и Софье Дмитриевне. Снова расстройство, горе, слезы на всю ночь. Казалось, круг замкнулся. Но нет, надумала писать в область и принялась отсылать письма одно за другим, отыскивая адреса в газетах: в местное министерство энергетики и ЖКХ, в областную Думу, губернатору, В Собрание депутатов, в областную прокуратуру. И отовсюду получала одинаковые ответы. Схема была одна: вышестоящие органы спускали жалобу вниз, пока она не доходила до администрации города, и та терпеливо отписывалась. Софья Дмитриевна еще раз сходила в администрацию в надежде, что может, удастся разжалобить чиновников, убедить их помочь, ситуация-то безвыходная! Но там с ней даже разговаривать не стали. Чиновницы утыкались в бумаги, в компьютеры, кое-кто поворачивался спиной. А нечего везде на них жаловаться! Теперь ходит и мешает людям работать.
Пока жалобы ходили по кругу, Софья Дмитриевна привыкала к жизни на улице. Прохожие шли себе мимо, но нашлись и неравнодушные, нанесли старых одеял, теплой одежды, какую-никакую посуду. Приносили и еду, хотя она объясняла, что получает пенсию, на коммунальные услуги тратиться не надо, так что на продукты хватает. Зато приходилось покупать питьевую воду... Благодарила от души, на прощанье вслед крестила спины: храни вас Бог, добрые люди! Какая-то женщина додумалась приносить скисшие супы, плесневелый хлеб, Софья Дмитриевна попросила ее больше ничего не носить, и получился конфликт, который добавил весомую ложку дегтя в бочку проблем.
По ночам Софья Дмитриевна плохо спала, оплакивала судьбу, покойного мужа - родного, самого близкого на свете человека, и сына, который погиб совсем молодым, по глупости, по пьяни...
Она стала стесняться людей. В бане она по-прежнему мылась, но со стиркой было никак, и Софья Дмитриевна подозревала, что от нее нехорошо пахнет. Ухаживать за собой не было условий, и стала она неряшливой и старой. В бане впервые заметила, что женщины ее сторонятся, стараются ставить тазики подальше. В очереди за пенсией она вся сжималась и ни на кого не смотрела. Если ее о чем-то спрашивали, виновато улыбалась и отвечала, не поднимая глаз.
Разговаривать было не с кем, а между тем в ней росла великая потребность общения, и вовсе не того, какое ждало в кабинетах администрации - туда Софья Дмитриевна ходить перестала, потому что не хотела видеть чиновничьи лица. Душевные собеседники отыскались сами собой: два подрастающих щенка возрастом около года. Софья Дмитриевна их подкармливала, и собачата часто вились рядом с домиком из картонных коробок. Потом они осознали прелесть добрых человеческих рук, подолгу млели от ласки и слушали бесконечные монологи, когда радостные, но чаще печальные, а то и вовсе с неизбывной тоскою в голосе.
Докатилась очередь и до суда: Софья Дмитриевна подала иск на миграционную службу за незаконное лишение прописки и на администрацию, которая не желает решать проблему с жильем. Так и прошло лето, а за ним и сентябрь. В конце месяца один за другим состоялись суды, которые она проиграла. Как, ну как вдолбить чиновникам, что она не может даже встать на очередь за жильем, потому что сначала надо встать на учет как малоимущая, а для этого нужно обязательно иметь прописку?!
Софья Дмитриевна сидела на матрасе, закутанная в чьи-то куртки, которые не подошли по размеру, невидящими глазами наблюдала за редкими прохожими через откинутое с выхода одеяло и чувствовала безмерную усталость. Куда обращаться еще в поисках справедливости, она не знала. Сил больше не было бороться с ветряными мельницами... А ночи уже стояли ой какие холодные! Впереди зима, и, судя по всему, придется зимовать в картонных стенах.
В домик кто-то заглянул, и Софья Дмитриевна очнулась от пустых, трудных, привычных дум. На нее с любопытством глазел мальчик лет трех, словно само солнышко спустилось с небосвода и протянуло к ней чудесные лучики.
- Ты кто? - спросил мальчик.
- Я? Баба Соня. А ты кто?
- Ваня. А ты моя бабушка?
- Почему я твоя бабушка?
- Ты же баба!
- Не совсем бабушка, - ответила та, подумав. - Просто баба Соня.
Теперь Ваня разглядывал убранство домика.
- Челобан, - произнес он и протянул руку.
- Какой челобан? - удивилась Софья Дмитриевна, оглядываясь.
- Вон! Челобан! А что там лежит?
Софья Дмитриевна догадалась, что челобан - это чемодан, и тихонько засмеялась от счастья.
- Вещи там лежат, Ванечка, - ответила она, произнеся приятное имя с особенным наслаждением. - А ты с кем пришел?
Ванечка выразительно пожал плечами и полез в домик. На фоне грязного одеяла, отодвинутого от входа, светилась чистая голубенькая курточка и нарядная синяя шапочка. Баба Соня вмиг почувствовала себя грязной, воочию увидела убожество бедного своего домика, и потому выбралась наружу, выведя с собой и малыша:
- Ну-ка, где твоя мама?
Ванечка снова пожал плечами, оглядываясь на домик, а Софья Дмитриевна осматривала улицы в поисках взрослых.
- Вот это твоя мама? - спросила она, увидев невдалеке молодую женщину.
- Не-а.
- А где же она?
- Баба Соня, а как их зовут?
Софья Дмитриевна обернулась и увидела своих собак. Те дружелюбно обнюхивали мальчика и радостно виляли хвостами.
- Это Бобик и Шарик. Не бойся, они не укусят. Так где твоя мама, Ванечка? Не знаешь? А папа? Ты с кем был?
- С мамой.
- И где она?
Малыш не задавался никакими вопросами, он с упоением гладил собак, а тем только того и надо было.
- Так. Ясно. Пойдем-ка, мой хороший, маму искать. Ты где живешь? Не знаешь. Ну, пошли.
Баба Соня взяла Ваню за руку и повела в сторону полиции, иначе где в большом городе сыскать ребенку потерявшуюся маму? А то, может, мама по пути сама отыщется?
Мама не встретилась, зато ребенка увидела мамина соседка и окликнула его издалека.
- Где ж тебя носит, суета мамкина, тебя мама бегает ищет! - затараторила она, чуть не бегом направляясь им навстречу.
- Это баба Соня, а там Бобик и Шалик! - сообщил малыш, доверчиво вкладывая ручонку в ладонь соседки.
- Нашелся, слава Богу, - с облегчением вздохнула баба Соня. - А я его в милицию повела, что же делать... Не знаю, чей.
- Спасибо, - поблагодарила Ванина знакомая. - Ну, Ванечка, пошли к маме. Ох, будет тебе сейчас какава с чаем!
- Досиданя, баба Соня! - попрощался малыш.
- Досиданя...
Весь оставшийся день баба Соня провела с улыбкой, бережно лелея ощущение тихого счастья.
Наступила пора проблем с пенсией, прописки-то больше нет! Пришлось идти в Пенсионный фонд, подавать заявление на перечисление пенсии 'в связи с отсутствием подтвержденного регистрацией места жительства и места пребывания'. Заодно и в миграционную службу сходила, где получила очень некрасивый штамп в паспорте - так потребовали в Пенсионном.
Возникло недоразумение оттого, что у Софьи Дмитриевны не имелось даже места фактического проживания. Само место имелось, а вот адреса не было.
- Повешу на домик табличку, напишу на нем улицу и номер дома! - горько пошутила баба Соня, вытирая слезы обиды и бессилия над злополучным штампом - будто на лоб его налепили!
Чиновницы из Пенсионного пошли навстречу, каким-то образом оформили пенсию снова, не оставили бабу Соню без средств к существованию. Та опять прослезилась - мир не без добрых людей! Принес ей мальчик Ваня удачу! А сколько нервов с этой пенсией потрачено...
Пока сидела в очередях в Пенсионном, к ней в домик забрался бомж. Выгнала его, а сама аж затряслась от возмущения:
- Куда забрался, совести нет! Грязный, вонючий, весь воздух испортил мне! Насекомых, поди, миллион по тебе скачет, вот нужны они мне, насекомые эти, а?
Бомж смотрел на нее отрешенным, бессмысленным взглядом.
- Что ж с тобой делать, тоже ведь человек, бедный, несчастный...
Баба Соня дала ему вареных рожек в полиэтиленовом пакете - тех, что не успел доесть, молока, хлеба. Бомж прижал к груди еду, проскрипел:
- Это... Выпить есть?
- Вот чего нет, того нет, - развела руками баба Соня.
- А чего в дом престарелых не идешь?
- В какой еще дом престарелых?
- В абакнавенный. Я там зимой перекантовался. А шо? Тепло, кормят, гы-гы! Куртку дадут, штаны дадут, ботинки тожа. А я потом продал все, деняг во скока!
- А что ушел оттуда, раз там хорошо?
- А нафига? Выйти никуда низя, сиди там, скукотища. Главное, выпить - и то низзя. А тут я куда хочу, туда и пошел.
Бомж понюхал хлеб.
- А на зиму, значит, ты туда?
- А шо, низя, шо ли?
- Наверное, можно, - задумчиво произнесла баба Соня. - Так не возьмут же без прописки.
- Там и пропишут! - засмеялся-закулдыкал бомж.
- Все бы тебе шутки шутить! Как тебя туда взяли-то без паспорта?
- А есть у меня паспорт. Прячу я его, а то еще потеряю или стырят, пока я пьяный лежу.
- И прямо с паспортом туда идешь, и тебя берут, красивого такого?
- Да не, как его... Тут у нас как его... приемник-распределитель, туда иди. Там помоют, причешут, врачи ошшупают - и туда, в дом престарелых. А шо? Иди, шо тебе на улице, приличная барышня, симпатишная такая.
Баба Соня аж засмеялась.
- Барышня, да еще симпатичная, надо же, добрый ты человек! Спасибо тебе!
- А за шо?
- А хотя бы за то, что про дом престарелых рассказал.
Бомж, шмыгая носом, пошел по своим делам, а Софья Дмитриевна взялась новую думу думать. 'Приемник-распределитель, час от часу не легче! Не пойду! А куда деваться, впереди зима! Еще только октябрь начался, а по ночам холодно, да и погода вот-вот испортится, совсем похолодает. А ведь это выход, и выход хороший, и, похоже, единственный. Еще неизвестно, найду ли я справедливость, да и где ее искать, если нет нигде? Почему, ну почему мне никто не сказал про дом престарелых? Сколько инстанций прошла, сколько ответов получила, и всюду - отказ, отказ! Только бы отказать, отпихнуться!' Баба Соня вздыхала, ворочалась на матрасе в тесном домике, пытаясь примириться с обидами, успокоиться. 'Может, они и не знают про дом престарелых, у них же совсем другая работа! Кто бы сказал еще полгода назад, что мне туда захочется, ушам бы своим не поверила! Надо паспорт в домике прятать. Таскаю его с собой, не ровен час потеряю'.
Обращаться в приемник-распределитель совсем не хотелось. 'Съезжу-ка я прямиком в дом престарелых, может, есть и другие пути-дороги, не через бомжатник, а как-то иначе. Съезжу и все там узнаю. Может, еще какие-нибудь документы надо собрать', - решила баба Соня.
Ночь спала плохо, а утром, переполненная надеждами, пошла на рынок купить что-нибудь из еды. Деньги на книжке давно уже истощились, и жила она только на пенсию, подумывая, что надо бы оформить право на наследство, ведь у покойного мужа на книжке тоже были сбережения. Трогать их не хотелось, но жизнь сюрпризами не радовала, и следовало бы побеспокоиться на случай непредвиденных обстоятельств. Имелась еще одна причина, из-за которой баба Соня неохотно ходила по инстанциям: она стеснялась своего внешнего вида. 'Ничего, устроюсь в дом престарелых, будет легче. Перестираю все, мыться буду когда хочу, питаться нормально, зубы чистить по-человечески... А если не дай Бог плохо станет - помогут. Тут-то кто мне поможет? Помирать буду - и не заметит никто'.
Вернувшись с рынка, баба Соня не обнаружила домик на месте и до полусмерти испугалась. Рядом работал погрузчик, сыпал мусор в грузовик из огромного ковша. Страшная догадка пригвоздила ее к месту.
- Домик, мой домик... - прошептала она деревянными губами.
И откуда только силы взялись! Баба Соня бросилась догонять грузовик, и догнала, и вцепилась в борта, тормозя ногами, удивляясь, почему не может остановить машину. Борт ушел вперед, и баба Соня упала. В кузове грузовика безвозвратно уезжало все, что у нее осталось - крыша над головой, одеяла, вещи, еда, деньги и, главное, паспорт, с которым она могла бороться за себя.
С потерей паспорта у Софьи Андреевны начался следующий, самый беспросветный этап жизни.
Дом престарелых находился далеко, в отдаленном поселке, туда надо было еще добраться, а денег больше не было, они уехали вместе с домиком. Было мучительно расставаться с мечтой о благоустроенной жизни. Спрятавшись от людей в укромном уголке в парке, баба Соня проплакала несколько часов подряд - то ли плакала, то ли стонала, как от боли.
Делать нечего, жизнь-то еще не кончилась. В этот раз баба Соня ничего не могла купить для нового домика. Место она нашла другое, подальше от центра города. Страшась зимних ветров, она отыскала подходящую щель между гаражей, натаскала коробок с магазинов (в этот раз их давали неохотно, оценивая плохо одетую, явно неблагополучную женщину), а все остальное можно было искать только в одном месте: на помойках. Вот тогда-то баба Соня и узнала, что все помойки в городе поделены между бомжами. Самую ближнюю, например, 'курировали' двое: заскорузлый дедок, который рылся в контейнерах с помощью лыжной палки, ловко выуживая все, что нужно, и замусоленная испитая бабуся в рваных резиновых перчатках до локтей. Контейнеры были у каждого свои. Завидев новую конкурентку, оба заворчали, как старые псы, перемежая невнятное рычание хорошо различимыми матюгами. Пришлось отступить и лезть в контейнеры, когда бомжи ушли.
Полиэтилен, чтобы покрыть домик, найти не удавалось, и баба Соня безуспешно попыталась приспособить для этой цели пакеты, которых на помойках имелось в избытке. Первую ночь пришлось провести на голой земле, но тут на выручку пришли Бобик и Шарик. Чуя беду хозяйки, они, не спрашивая, залезли к ней в недостроенный домик и приткнулись с двух сторон мохнатыми боками.
- Милые, милые мои песики, - плакала баба Соня, приласкивая собак. - Никому не нужна старая бабка, так хоть вы рядом. Погибла бы сейчас, если бы не вы...
Утром хозяева гаражей с подозрением косились на новую постройку, неприязненно оглядывали из прищуренных бойниц неряшливую бабку, и баба Соня испугалась, как бы ее не выгнали, но этого не случилось.
Убедившись, что ее пока не трогают, баба Соня, оставив песиков на охране, побрела в миграционную службу восстанавливать паспорт. Сразу на прием попасть не удалось: в миграционной существовал график приема граждан. Голодная, измученная женщина весь день провозилась с новым домиком. Надо было добывать пропитание, но баба Соня даже представить себе не могла, как станет есть из мусорного контейнера, а больше съестное нигде не раздобудешь.
Вечером один из хозяев гаражей принес ей ужин в полиэтиленовом пакете. Видно, добрые люди не дадут умереть с голоду...
На третий день о бедах бабы Сони знал почти весь гаражный кооператив, и снова люди начали ей помогать: натаскали одеяла, одежду, посуду, все старое, но годное, отдали даже пару матрасов, два пенсионера приволокли доски, чтобы подстелить под низ, а домик заботливо покрыли полиэтиленом, 'пока дожди не начались, так то, хозяйка'. Главное, носили еду. Теперь, без паспорта, бездомная женщина целиком зависела от доброты человеческой...
Кое-кто встал в позу, наотрез отказавшись помогать:
- Бомжи сами виноваты в своих проблемах, пить меньше надо было. А этой люди еду носят, а она ее собакам скармливает!
- Так я ж не прошу, чтобы помогали... - бормотала виновато баба Соня.
В ответ - ухмылка:
- Что бы ты делала, если бы не помогали! Сдохла бы под забором, пьяная и ссаная!
Вскоре баба Соня, наконец, попала на прием в миграционной.
- И что у вас, вообще никаких документов нет? - строго выпытывала чиновница, от роду двадцати лет с копейками.
Баба Соня втягивала голову в плечи и виновато опускала глаза:
- Нету...
- Ну, и как без документов мы вашу личность установим? На основании чего мы вам паспорт выдадим?
Баба Соня становилась все меньше.
- Как же мне без паспорта? - оправдывалась она. - Мне ведь пенсию получать... В дом престарелых надо...
- Не знаю, не знаю...
Чиновницу прервала сотрудница:
- Погоди ты, зверкуешь...
И обратилась к бабе Соне:
- Пишите заявление, вот бланк. Мы ваши данные проверим и на основании проверок, если все будет хорошо, выдадим паспорт.
- Ой, спасибо...
- Придете двенадцатого декабря.
- Двенадцатого декабря? Ох... Два месяца! Почему же так долго?
- Так положено. Паспорт у вас утерян, никаких документов вы нам не даете, а на проверку нужно время.
- Так по закону?
- Разумеется.
- Как бы побыстрее, пожалуйста! Я ведь на улице, я пенсию не смогу получать без паспорта!
- Что, прямо совсем на улице?
- Да разве по мне не видно?
Чиновница вздохнула:
- Мы бы с радостью, но быстрее никак не получится. Мы даже временное удостоверение дать не можем, потому что документов никаких нет, иначе бы у нас все гастарбайтеры-нелегалы с удостоверениями бы ходили. А сейчас сходите в газету и дайте объявление: паспорт такой-то считать недействительным. Принесете оттуда справку, что объявление выйдет в печать, и мы начнем работу.
- Хорошо, схожу. Так оно платное, наверное?
- Объявление? Конечно, платное.
- Не смогу я его дать. Теперь, пока паспорт не получу, не будет у меня ни копейки.
Чиновница подумала, полезла в кошелек и протянула сто рублей:
- Вот.
- Спасибо, хорошая моя, но объявление пятнадцать рублей стоит. Если дадите мне пятнадцать рублей... А свои сто рублей заберите, я же не побирушка.
И все же, выйдя из миграционной, она ощущала себя именно побирушкой. В первый раз в жизни она попросила денег не в долг, а 'за здорово живешь'. Так тут не поплакать?
Ночью вспомнились обидные слова автомобилиста, что она сама во всем виновата. 'В чем же я виновата? Разве что в том, что не платила за коммуналку, иначе бы, может, и не выселили. Надо было платить. Выходит, что все-таки виновата. Виновата, виновата... Может, Господь наказывает за что-то? Что-то натворила в жизни своей, да не помню. Может, надо было больше рожать детей, за это наказывает? Родила одного, и все, а он возьми да погибни... Умру, и что после меня останется? А ничего не останется, разве что вспомнит кто бомжиху, которая жила подаянием на старости лет'. Вспомнилась давняя обида на соседку, которая ляпнула на похоронах, что сын ее сам виноват, что разбился на машине. 'Не пил бы - и не разбился, - заявила она. - Пусть Соня спасибо скажет, что никого с собой не прихватил'. 'За что спасибо-то? - душилась давней обидой баба Соня. - Дура соседка, да Бог с ней. Простить вот не могу за те слова, а ведь столько времени уже прошло! Думала, что забылось. Если б не этот парнишка, который сегодня меня винил, и не вспомнила бы'. Болел желудок, болела поясница, днем надуло ухо - тоже болело, ныли натруженные постройкой мышцы, а ноги гудели так, что баба Соня не знала, куда их пристроить. Поджелудочная коварно отдавала в спину, да еще давило с левой стороны груди - то ли сердце, то ли хондроз, не разберешь.
Плакала баба Соня, прижимая к себе теплую собачью спину. Сколько слез еще будет, а то, может, пора им уже иссякнуть? Терпеть два месяца всего осталось!