Аннотация: Рассказ с налетом мистики, которой, возможно, нет.
Владелец дачи энергично оттаптывал голые ветви малины по обе стороны заросшей тропы.
- Честно говоря, мы сюда особо и не ездили, - оправдывался он. - Последние два года как-то недосуг было, то да сё... Эко как заросло-то, сам не ожидал. Окультурить малинку бы, дикую убрать, она культурную переопыляет, портит. Откуда она только взялась! Я же здесь хорошую садил, сортовую, года четыре как, и вот, дикая прёт. Два года всего, и вот тебе пожалуйста, приходи, кума, любоваться!
Продвигавшийся следом грузный Михаил оставлял после себя основательную просеку. Двенадцатилетняя дочь Светлана без труда поспевала следом, грациозно уклоняясь от хлещущих веток, а её матери это никак не удавалось, потому что на руках важно восседал Мишка-младший. Колючие ветви то и дело хлестали по рукам, Татьяна морщилась и чуть отставляла вперёд локти, чтобы уберечь сына. Метров через пятнадцать Михаил увидел в зарослях невысокий, по грудь, забор, сильно завалившийся внутрь, а за забором - низкий тёмный дом. Света наткнулась на отцовскую спину, а на неё едва не налетела Таня с Мишей.
- Ну, что встала, как витязь на перепутье? - заругалась Таня, хоть и понимала, что дочка не виновата. - А если бы я на тебя наступила, да уронила бы Мишу? А если б Миша...
Через пару секунд Света слушала мамину речь как бормотание радио. Таня смолкла на полуслове, когда увидела чёрный забор, и недовольно нахмурилась. Продавец дачи отворил калитку, и та пронзительно заскрипела, перескрипев и птичий гомон, и дружное кваканье лягушек, и воронье карканье. Семейство Боровых зашло во двор. Под ногами захлюпала грязь, и вся компания переступила на молодую травку, покрывшую всё пространство между домом и кустами под накренившимся забором. Ветхий приземистый дом напоминал обветшавший барак и сразу разочаровал покупателей, зато вход по обе стороны стерегли две будки, рассчитанные на волкодавов. Мишка-младший ткнул в их сторону пальчиком:
- У!
- Я тоже так думаю, - согласилась с сыном мама и бережно ссадила увесистого отпрыска на молодую травку.
- Собак держали? - поинтересовался Михаил.
- Нет, собак не держали, - отмахнулся хозяин и шумно почесал проплешину. - И до нас не держали. Давно, видать, собачки-то были.
- Тротуар нужен, - заметила Таня. - Миш, как насчёт тротуара? Миша бы ходил по нему, чистенько было бы. А вот здесь, под домом, мы со Светой цветы посадим.
- Розы, - добавила дочь, помявшись. Домик ей не нравился, а вот кусты и травка под нежным солнышком - очень даже, и старшая жмурилась от удовольствия, поднимая личико к весенним лучам.
Хозяин первым делом повёл покупателей по участку.
- А вон баня. Хорошая баня, хоть куда, только ради неё стоит ездить. Совсем новая, кто-то из прежних хозяев строил. Вон там туалет, тоже новый. Огород, как видите, небольшой, лучок, петрушечку посадите, морковочку там, что хотите. Не уработаетесь, в удовольствие только. Смородина есть, крыжовничек. Ну, а если вдруг картошечку захотите...
Хозяин осёкся, увидев досаду на лице покупателя. Михаил молча прикидывал, во сколько обойдётся реставрация дачного участка вместе с домом, сколько придётся вложить труда, времени. Оглянулся на жену и подумал с надеждой: 'Может, передумает? У меня и выходные бывают не так уж часто, а тут мужская рука нужна'. Увы, Таня оглядывала участок цепким взглядом, хорошо знакомым мужу.
Баня и в самом деле оказалась добротной. Вкладываться не придётся, помыть разве что, как следует, но это уже не его забота, и Михаил, придирчиво оглядев нутро бани и довольно хмыкнув, вышел наружу. Баню он любил, но городскую не посещал, брезговал, и приобрести собственную был не против. Мысль о своей бане несколько примирила его с предстоящей покупкой, и глава семейства охватил взглядом весь участок. Четыре сотки огорода по-весеннему зарастали травой, но сильно запущенными не выглядели. Чётко просматривались ровные прямоугольники грядок, тропинки когда-то были посыпаны камешками, незаметными под напором жизненной силы трав.
- 'Раундапом' посыплете, - подал голос продавец.
- Что? - буркнул Михаил, оторванный от размышлений.
- 'Раундапом', говорю, средство такое есть, чтобы ничего не росло. Тропинки чистые будут.
В низкий, угрюмый домишко идти не хотелось. Продавец потоптался на просевшем пороге, потом упрямо набычил шею и пригласил:
- Ну, пойдёмте в дом, что ли...
- Света, присмотри за Мишей, - велела Таня. Мишка-младший покладисто укнул и потопал к сестре.
- Сколько в домике комнат? - спросила она хозяина.
- Комнат? А штуки две.
Домишко встретил гостей холодным полумраком и сыростью. Низкий потолок и все углы заросли густой паутиной.
- Тут коридорчик, дальше кухня. Печка исправная, не дымит. Нет, ну, два года не топили, подымит немножко и перестанет. Хорошая печка, проблем никаких.
- Пауки-то какие, ох! - ужаснулась Таня. - Сроду таких не видела, всякие-разные. Эндемики, что ли?
- Что-сь? - встрепенулся хозяин.
- Эндемики. Присущие только этому месту, - разъяснила Таня.
- Дихлофосом побрызгаете, и не будет никаких эндемиков, - бодро ответил продавец. 'Как бы не передумала', - беспокоился он, без труда раскусив, от кого зависит покупка.
- Тута дальше комната. Большая. Прогревается хорошо, не сомневайтесь. Спать как в раю будете. Ну, если ночевать задумаете.
- Привезём сюда старый диван, - прикинула Таня. - А что, ночевать можно, надо только обои переклеить, а то мрачно. Света, спусти Мишу, тебе его рано ещё таскать. И вообще, идите на улицу, там солнышко. Миш, а он через двери пройдёт? Диван?
- Пройдёт.
Если большая комната располагалась прямо, то вход в маленькую вёл из кухни вправо.
- Тоже прогревается, - заверил продавец, - не подумайте, без обмана. Даже сильней, чем надо. В окошечко рамы бы другие, чтоб открывалось, а то душно бывает.
Комнатушка больше походила на кладовую, только без полок. В крошечное оконце сочился слабый свет, и Михаил с недовольством подумал, что окно здесь лучше прорубить побольше. Или и в самом деле устроить кладовую.
- Я не буду спать в этой комнате, - ни с того ни с сего заявила Света.
- Ты ещё здесь? - рассердилась Таня. - Я тебе что сказала? И тебя никто...
Тут она осеклась. А куда старшую тогда класть, как не здесь? Но комнатушка под спальню какая-то... неподходящая. Чересчур уж мрачная. Хотя ночью какая разница?
- Разберёмся, - невозмутимо сказал Михаил, успокаивая и жену, и дочь.
- Ничего, шторки повесите, совсем другой вид будет, - уверил хозяин. - На пол чего-нибудь...
- Почему продаёте? - оборвал Михаил его бодрый монолог.
- Дачу-то? А жена не хочет. Съездила несколько раз, повесила задергушки какие-никакие, что-то сажала... А потом как отрезало: не хочу, говорит, и всё.
Хозяин с недоумённой улыбкой пожал плечами и добавил:
- Давление у неё скакануло. Скакануло-то разок, то ли дважды, и всё, больше не хочет.
С этими словами продавец окинул комнатушку недобрым взглядом и двинулся на выход. Боровые следом за ним вышли на улицу. Солнце обрушилось на них ярким светом. Вдруг оказалось, что мир полон птичьего щебета, шуршанья ветра в едва оперённых ветвях деревьев, что небо ослепительно-голубое, и весна уже в самом разгаре. В болотце неподалёку дружно рокотали лягушки, словно за ближайшей горкой работал трактор. На чёрный забор тяжело плюхнулась ворона и издала горлом булькающий звук. Маслянисто-чёрный птичий глаз с любопытством уставился на людей: не оставят ли бескрылые после себя что-нибудь вкусненькое? Мишка-младший при виде живого существа радостно загугукал, а Света нагнулась в поисках подходящего камня. Ворона засуетилась и улетела.
- Ну что, берёте? - спросил продавец, отчаянно щурясь на солнце.
- Миш, давай купим, для детей же, не для себя, в самом деле? - произнесла Таня. - Воздух-то какой!
- Да, воздух тут хороший, это верно, - поддакнул продавец. - И всё растёт, что ни ткни, даже укроп, и тот без проблем. Ну, а если огурчиков захотите...
После избушки на свежем воздухе дышалось особенно хорошо. Пахло травой, и, кажется, небом... 'Может, права Таня, взять и купить дачный домик. Детям тут будет неплохо, Мишке особенно. Поищем что-нибудь попривлекательнее. Баня хороша, но дом годен только на дрова', - размышлял Михаил, не отвечая ни супруге, ни продавцу.
За последующую пару недель супруги Боровые не нашли ничего подходящего и купили дачный участок вместе с ветхим домиком, завалившимся забором и новой баней.
- Миш, вымети, пожалуйста, паутину из дома, а? Боюсь я их! Как увижу, как они разбегаются во все стороны, у меня просто ноги отнимаются.
Таня твёрдой рукой вручила мужу веник и бутылку с дихлофосом без запаха. На заброшенной даче было полно мужской работы, но Михаил безропотно забрал и веник, и баллончик. Печку он уже растопил, в домике весело гудело берёзовыми дровами. Несмотря на ожидания, печка дымила недолго и немного, потом 'взялась' и набрала полную силу. Новый хозяин вымел тенёта вместе с пауками из сеней и из кухни, побрызгал дихлофосом, от души прочихался, потом управился в большой комнате и полюбовался работой. Без паутины в домике стало светлее и куда как приятней, да и потеплело уже. Сильно пахло сыростью, но уже явственно пробивался волшебный запах берёзовых поленьев в печи. Маленькая комнатушка встретила Михаила неприязненной тишиной, потёмками и крепким запахом тлена, изгнанным из ветхих стен теплом от печки. Глава семейства подивился, что неприятный запах остался только здесь, словно в последнем бастионе, решительно не готовом к капитуляции, да и треск поленьев, слышимый в большой комнате, сюда не проникал. Здесь царила мёртвая тишина. Михаил оглянулся. А, вот оно что: дверь за ним закрылась сама и совсем бесшумно. Он мгновенно об этом забыл, потому что принялся за работу. Обмахнул веником стены и потолок, дивясь густой паутине. Сверху на голову обильно сыпалась пыль. 'Надо бы лампочку организовать, чтобы вечерами по полкам с фонарём не шариться, - подумал новый хозяин. - Спать и вчетвером в большой можно, поместимся, чай. Нельзя сюда ребёнка класть'. Он отогнал навязчивую мысль снести дом и построить новый: слишком дорого и хлопотно. Изгнав паутину, Михаил опустил веник и снова подивился тишине. На кухне и в спальне отчётливо слышались звуки извне: звонкие голоса родных, воронье карканье, а здесь тишина давила, как тяжёлое ватное одеяло. И вкупе с ней духота. Ещё не тепло, а уже душно. Михаил, пока махал веником, основательно взмок. Тут-то и обнаружилось, что окошко не открывается. Скудный обзор открывался как раз на убогий забор, но Михаилу, вставшему вплотную и боком, удалось разглядеть спину жены, сажавшую георгины. Глава семейства считал, что надобно сначала посадить что-нибудь 'серьёзное', а потом уже цветочки, но Таня захотела именно цветы, и он вскопал длинную полосу рядом с домом. Будки супруги отодвинули, чтобы не мешали - пойдут на дрова. Таня выпрямилась и стала что-то говорить детям, отсюда не видимым, и голоса её совершенно не было слышно. Он залюбовался женой, её стройным станом, высокой шеей, с которой Таня убрала на затылок светлые волосы, тонко прорисованным профилем. Дочь пошла в неё и фигурой, и волосом. 'Куда прёшь, боров, молоденькую захотел? - вспомнился неприязненный голос 'старшей тёщи', Таниной бабушки, и её сморщенное, потемневшее от злобы лицо. - Ты в зеркало сперва на себя посмотри, на своё брюхо, на брыли, глаза-то совсем заплыли, а потом посмотри на нашу Танечку, да сравни. Ты ж сломаешь её, пузом своим раздавишь! Конечно, она лакомый кусочек, у твоих ровесниц-то, поди, детей куча. А нашей Танечке рожать ещё рано! Ей институт закончить надо, карьеру делать, а не с тобой возиться. На кой ты ей дался, старый боров? Так что иди, иди себе, откуда пришёл. Скажи ей, что не любишь, и иди отсюда. Поплачет и перестанет, у неё ещё всё впереди, и любовь, и семья, и дети'. Михаил задохнулся от обиды пятнадцатилетней давности. Забытый веник выпал из рук. Танина мама, моложе его всего на три года, не возражала против неравного брака дочери, однако при первой же встрече ненароком притёрлась к нему роскошным бюстом. При разговоре с ним она дула полные губы, трогала длинными пальцами точёную шею, смеялась грудным смехом; Михаил чувствовал себя не в своей тарелке, терял солидный вид, ёрзал на стуле, досадовал на тёщу за непристойное поведение. Зато она заявила, что единственная дочь будет пристроена за денежным мужчиной, а значит, не пропадёт. Вот такая ему в то время досталась союзница.
Душно-то как здесь, уф-ф... Где баллон с дихлофосом? Надо же, куда закатился!
А других союзников не было. 'Думаешь, ты ей нужен? - отговаривали друзья. - Твоей Танечке денежки нужны, а не ты. Замуж она за твой кошелёк собирается. А ты думал, она на брюхо твоё позарилась, Миш? Понятно, любовь, но жениться-то зачем? Она ж тебе ни пожрать приготовить не сможет, ни носки заштопать. Они ж, молодые, только ноги умеют раздвигать. Вот и пусть раздвигает, пока не надоест. Да и мозгов у них ещё нет, весь ум в титьках'. 'В своём ли ты уме, Миша? - переняла эстафету мать. - О чём тебе с ней разговаривать? Женщины в двадцать лет ещё глупые, и хозяйки из них никудышные, да и не женщины они ещё. Согласна, что красавица она, так и родит неизвестно от кого, свиристелка эта, чужих детей растить будешь. Уж и мелет тебе языком, за троих трещит, не переслушаешь'.
Михаил обнаружил себя лежащим на пыльном полу. Перед глазами тускло отсвечивал баллон с дихлофосом. Воздух в лёгкие не шёл, словно его не было. 'Я что, сознание потерял?!' - изумился Михаил, и, хрипло дыша, с трудом поднялся на нетвёрдые ноги. Низкий потолок, душный и смрадный, навалился на голову и плечи. Перед глазами в красноватой ряби мельтешили тёмные стены и закрытая дверь, к горлу подступила дурнота, в ушах свистело. Михаил шатнулся к выходу, навалился на дверь и рухнул на пол рядом с печкой. Дышать сразу стало легче. Печка ободряюще потрескивала дровами, подмигивала сквозь дверку, громыхнули трубы местного отопления. 'Как бы девчата меня в таком виде не застали, - обеспокоился Михаил, - да и в печку подкинуть надо'. Ещё не хватало, чтобы Таня увидела его в момент слабости, неожиданной и нелепой. Михаил сел. 'Что это было? - удивлялся он. - Вроде не старый ещё. Душно там, надо окно расширить. А ещё лучше - снести всё это к чертовой бабушке'. Сидя, он подбросил в печку дров, стало ещё лучше, а дурноты как не бывало. 'И что это мне вдруг вздумалось вспоминать старые обиды? Старшей тёщи давно уж нет, а с младшей не общаемся, причём общение отсекла Таня'.
За стеной слышались родные голоса, Михаил успокоился и с наслаждением прислушался к гудящей дровами тишине. Пятнадцатилетнее прошлое никуда не делось, но уже не душило. Поначалу он и в самом деле собирался развлечься, но в яркой сероглазой блондинке с длинными ногами он обнаружил застенчивую девушку, нежную, ранимую, смущающуюся по любому поводу. Да ещё и влюбившуюся в него по самые уши - к сожалению, Михаил первое время не мог поверить в её любовь, и об этом впоследствии жалел. В то же время при встречах он радостно удивлялся ее неожиданной чистоте - тому, что в наше время называется комплексами, и с нетерпением ждал этих встреч. Время ухаживаний стало затягиваться, друзья принялись посмеиваться, а Михаил вдруг начал нервничать: Таня моложе его в два раза - то, что поначалу даже в голову не приходило. Между тем Таня обладала цепким умом и женской чуткостью - Михаилу было с ней легко и интересно. Насмешки друзей и едкие замечания знакомых в её адрес коробили, в ответ он стал зло огрызаться и со многими поссорился.
И в один не слишком прекрасный день он вдруг отчётливо понял, что отношения придётся закруглить. Сорокалетний лысеющий мужчина ста килограммов весом, и хрупкая, ранимая девушка двадцати с копейками лет - надо остановиться! Он не знал, о чём говорить с её подружками, умненькими, вечно хихикающими; Таня же при его друзьях тушевалась: каждый из них годился ей в отцы. Надо резать отношения, причем немедленно, более того - резать надо было ещё вчера, но сообщить ей о своём решении не поворачивался язык. Что с ней будет? Таня сильно к нему привязалась, и Михаил уже не сомневался в её любви. Друзья уверяли, что она играет в любовь, обманывает, но он был совершенно уверен, что ТАК любовь не сыграть. Любовь светилась в серых с жёлтыми крапинками глазах, прорывалась в интонациях, в улыбке, в неожиданной краске на щеках. Раньше Михаил относился к любви с изрядной долей цинизма, особенно после развода, до тех пор, пока не смирился с тем, что увяз всерьёз. А что станет с ним самим после разрыва? Не будет ли он жалеть несколько лет, если не всю жизнь? Да что там жалеть, он ведь страдать будет! А если жениться, когда-нибудь ему исполнится шестьдесят, будет он старым и больным, а Тане будет всего лишь сорок, как сейчас ему?
Михаил не послушался разума, это был единичный случай в его жизни. Он вообще никого не послушался, и ни разу об этом не пожалел.
И с чего он взял, что будет больным в шестьдесят?
На кухню заглянула Таня:
- Ну, как поживают мои паучки? Разбежались? Какая жалость! А в маленькой что? Вымел?
- В другой раз. Духота там. Позже вымету.
- Позже так позже. Я сама. Давай я дом помою, чтобы обедать в чистоте.
Михаил вышел на крыльцо и сладко потянулся, ощущая полную умиротворенность. На участке тянулись к небу тонкие берёзки, ещё какие-то деревца стояли, Михаил не мог определить их без листвы; вдоль забора росли кусты, много, прежний хозяин уверял, что это смородина и крыжовник, Михаил пропустил это мимо ушей, а теперь рассматривал кусты с интересом и с приязнью. А вот здесь... да, здесь, ему зримо виделась будущая уютная беседка, где можно вечером вместе попить чайку на свежем воздухе.
Рядом с получившими отставку будками топтались его дети.
- Ма-па-па, - нежно пролепетал Мишутка и потопал к отцу. Светлана щурилась на солнце, улыбалась, красивая, сероглазая, разительно похожая на маму тонкими светлыми бровями, аккуратным носиком и остреньким подбородком, её волосы, как и у мамы, излучали собственный свет.
- А мы в будку вдвоём помещаемся, - сообщила она. - А тут ещё цепь есть.
А если бы не было Светы, не было бы Мишки-младшего?! Михаил спустил сына с рук и отправился в сарай за лопатой: пора вскапывать грядки.
Таня, длинно фукая от духоты, обмахивала веником сумрачные стены маленькой комнаты. Миша управился хорошо, ни одной восьминогой твари не попалось, но молодая хозяйка обмела стены ещё разок, приложив таким образом руку к каждому уголку обретённой собственности. Дважды открытая дверь дважды и закрылась, незаметно, вкрадчиво. Новая хозяйка, рассчитывая быстро управиться, отвернулась от непослушной двери, старательно подмела полы, запыхалась, выпрямилась и покачнулась от наплывшей темноты. 'Ф-фух, духотень-то какая, - подосадовала Таня, пытаясь проморгаться. - Надо бы чайку попить. И Мишку покормить супом. Света ветки малины заварила в чайнике, да на печке. Вкусно, должно быть, с сахарком особенно'. Футболка прилипла к телу, с носа слетела капля пота. Таня предусмотрительно мочила веник в ведре с водой, но пыль всё равно поднялась, тонкая, с противным запахом сырости и старья. Хотелось поскорее уйти отсюда, но вместо этого новая хозяйка, отдуваясь и вытирая лицо задранной футболкой, опустилась на пол. 'Бессовестная! Голову Мише заморочила, он же сам на себя не похожий ходит. Ишь, молодец какая! Я так не умею, - раздался в ушах менторский голос матери Михаила. - Жизни красивой захотелось? Только учти, денег у него не так уж и много, тут ты маленько просчиталась. Потом родишь неизвестно от кого и подсунешь под видом внука. Не получится, дорогуша. Такая, как ты, ради денег под кого угодно подстелется. Вот и найди себе другого дурачка с кошелёчком. А мы тебе не дураки. Миша умный человек, он скоро прозреет, а я тебя, мерзавку, и сейчас насквозь вижу. Так что на наш каравай роток не разевай, не по зубам он тебе'. 'Сучка астеничная, откуда она только взялась?' - громко пожаловалась потом Антонина Степановна своей соседке, даже не дождавшись, когда Таня выбежит из подъезда. О неудавшемся общении с будущей свекровью Таня Михаилу так и не рассказала. Даже подругам рассказывать не стала, чтобы те ему не передали, так в себе и перекипятила отвратительный разговор.
Ох, душно, душно...
'На кой тебе дался этот жирный козёл? Он же противный, - пели подруги. - Хочешь, мы тебя с одним парнем познакомим? Высокий, красивый, прикольный, машина есть. Университет в этом году заканчивает, перспективный. А этот старикашка только и мечтает, чтобы трахнуть тебя, а потом друзьям будет рассказывать, как ноги тебе задирал, ещё и от себя что-нибудь прибавит'. 'Куда тебе замуж, девочка? - охала бабушка. - А как же учёба? Он только обещает, что поможет, все они с три короба обещают. И все ласковые, уж поверь. Пузо надует и исчезнет, только его и видели. Их всех в этом возрасте на молоденьких тянет. Это похоть называется, а не любовь. Я с ним, Танечка, поговорю. Уж я с ним потолкую по душам'. 'Гуляй, дочка, гуляй, хоть на что-то сгодишься, бестолочь непутёвая', - ухмылялась мать.
Таня, задыхаясь, ползала по полу. Веник остался валяться в углу. Вместо лица матери с презрительной ухмылкой она увидела неказистые серые стены, ни разу не поклеенные обоями. Воздух отсутствовал, в лёгких горел пожар, в ушах свистело. 'Что это со мной? Обморок, что ли, отчего? От духоты, вот отчего. Надо добраться до двери'. Доползти до выхода оказалось непросто. Таня часто хватала ртом воздух, обливалась потом и упорно продвигалась вперёд. 'Куда вам второй ребёнок, ополоумела что ли, Таня?' - жужжала свекровь. Если бы Антонина Степановна не отговорила Михаила заводить второго ребёнка, Мишке-младшему было бы уже лет десять. От обиды лёгкие словно слепились в ком. Пол вдруг стукнул по лбу и расплылся ускользающими пятнами. Рука слепо наткнулась на дверь, Таня с трудом надавила не неё и та чуточку поддалась. Хлынул спасительный воздух, Таня задышала, приподняла голову и быстренько выползла наружу.
Тут же откуда-то взялись силы, Таня угнездилась на полу перед горячей печкой и обнаружила, что трясётся, как от холода, что вся мокрая, и ладони мокрые тоже, а в глазах першит. Свист в ушах начал стихать. 'Обморок случился от недостатка кислорода, - решила она. - Надо в комнатушке окно открыть'. Она покосилась на дверь, но возвращаться туда не решилась. 'Что это я вдруг вспомнила такую древность? - удивилась она. - Антонина Степановна во внуках души не чает. Мишу в любой момент можно 'сдать', на любой срок - никогда посидеть не откажется'.
Таня пересела с пола на старый табурет. Прошлое ещё не отпускало, как дурной, навязчивый сон. Как она была счастлива любить Михаила! Она не понимала тогда, почему все, исключительно все были против её любви. Сначала она мечтала, чтобы люди радовались её счастью, а месяца три спустя - чтобы оставили их с Мишей в покое. Делиться счастьем было не с кем. Она вполне отдавала себе отчёт, почему полюбила именно Михаила. Отца она не видела и не знала, зато насмотрелась 'отчимов', а мама вечно была ею недовольна. Что бы Таня ни делала, всё не так, всё неправильно, хоть бы раз похвалила. Если Таня сообщала что-то радостное, значительное, мама реагировала равнодушием или досадой, невовремя, мол. Таня твёрдо усвоила, что мама любит только хорошую девочку, и из кожи вон лезла, чтобы угодить.
Угодить было трудно. Когда дочке исполнилось двенадцать, мама собрала вещи и куда-то уехала, надолго, на несколько лет. А Таню бросила. Видно, дочь не угодила маме совсем. Таню воспитывала бабушка. Пенсии на двоих не хватало, но всё же бабушка заставила внучку поступить в институт на очное, благо учебное заведение находилось в соседнем квартале, и не надо было тратиться на дорогу и жильё. Бабушка воспитывала внучку сурово, на тычках и затрещинах, какая уж там ласка. А Михаил за месяц подарил ей столько тепла и внимания, сколько Таня не видела за всю свою жизнь. Почему же все, как один, считают, что она любит Мишу за его деньги? Она втайне мечтала, чтобы он разорился, и тогда все увидят, что она любит его просто так, и тогда им с Мишей никто и слова не скажет.
Таня вышла на крыльцо, полюбовалась на детей, на мужа, методично копавшего грядки. Здесь будет лучок, а там - морковка... Трава лезла из-под забора, и с каждым днём становилось всё больше зелени. Разве в городе это увидишь? Михаил налегал на лопату. Танины подруги до сих пор удивляются, почему тощие, поджарые мужчины ей не по вкусу. А ей нравились мужчины коренастые, крепкие, в теле. Таня заговорила с дочерью, поймала улыбку мужа. Сын пришёл на руки, облапил грязными ладошками, запачкал футболку, и без того, впрочем, пыльную. Разве не это счастье?
К вечеру Таня отмыла дом окончательно и повесила простенькие шторки. В прогретой избушке стало даже уютно.
- Я только маленькую комнату не мыла, - виновато сказала Таня мужу. - Душно там, не могу.
- Оставь. Расширим окно, тогда помоешь, - ответил Михаил.
Семейство Боровых с удовольствием поужинало на даче и вечером отбыло домой, чтобы вернуться назавтра.
На следующих выходных Таня сажала 'мелочёвку'. Света - отличная нянька, с братом она возилась с видимым удовольствием. 'Загадочный ребёнок, - думала Таня о собственной дочери. - Молчаливая, как отец, но его-то я понимаю, а вот о чём думает Света - тайна за семью печатями. Сфинкс, а не дочка. Может, ни о чём не думает, блондинка всё-таки, - усмехнулась про себя мамочка. - Зато у блондинок есть один плюс: вот начну седеть, и никто не заметит'. Таня уже имела седину, гордилась ею, но не хотела, чтобы её кто-нибудь заметил. 'И всё-таки Света в последнее время уж чересчур молчаливая. Только с Мишкой разговаривает. Откровенничает с ним, надо же. Подруг нету... У меня в двенадцать подружек тьма была. Одинокая она у меня, ещё и в себе замкнулась, лишнего слова не вытянешь. Возрастное, может. Но мне это не нравится. И успеваемость упала. То пятёрочки были, а теперь четвёрки, четвёрки. Мне это ну совсем не нравится, это точно'. Таня искренне пожалела дочь, такую одинокую.
Михаил растопил печь изрубленной будкой, никаких щеночков они заводить не собирались. Света расстроилась, но смирилась. Глава семейства вскапывал оставшиеся грядки. Рубашку он снял, подставляя весеннему солнцу белую спину. Ветер шевелил на груди белёсую поросль. Михаил не был дряблым, под слоем жира скрывались крепкие мускулы, к тому же он сам по себе был широким. Избыточный вес его не портил, только придавал солидности. Таня с удовольствием посматривала на супруга. Покончив с грядками, Михаил поставил лопату в сарай и отправился замерить окно, которое собрался расширить. Решил на следующий день привезти сюда пиломатериал и плотников, чтобы поставить новый забор, построить тротуар и сделать много чего ещё. Пиломатериала хватало на его собственной лесопилке. Печка весело гудела, в домике было тепло. На прошлой неделе Боровые с удовольствием помылись на даче. Баня себя оправдала, строили её с толком. Михаил вспомнил, как сидел на крыльце разморенный, довольный и красный после бани, и как Таня звала его в избушку, потому что боялась, что он простудится.
В маленькой комнатушке по-прежнему стояла духота. 'Надо подпереть дверь, чтобы проветрилось, - подумал Михаил, обмеряя окно рулеткой и окидывая хозяйским взглядом стены и потолок. - И лампочку организовать. И розетку. Сделаем ремонт, станет уютно, тогда и Света с удовольствием будет здесь ночевать. Хотя... нет, кладовую сделаю, тесновата комната для спальни, окошко открытым держать не станешь. Хорошо, что у меня лесопилка, не будет проблем ни с досками, ни с дровами. И кормит лесопилка на славу. И всё же домик лучше снести и поставить новый. Не сейчас, подкопиться нужно'. 'Что скажу, то и будешь делать, - ворвался в мысли голос Андрея Василича, первого начальника. - То, что ты закончил партийную школу, ещё не значит, что ты умнее всех. Пошлю тебя листья с деревьев обрывать - и пойдёшь, куда денешься. И попробуй, пикни! Юрист хренов. Много вас таких, умных. В прошлом году что накуролесил, а, юрист начинающий? Не виноват он. Значит, будешь виноват, умник. Назначу виноватым - и будешь. Ишь, ты, дело настоящее захотел. Иди-ка, помой стаканы, вот и будет тебе настоящее дело. А будешь вякать - хребет сломаю'. Сломать хребет Боровому не удалось, оказался крепок. А обида осталась. Осела, наслоилось на неё четверть века, и вот надо же, всплыла, забытая за давностью лет. Со временем Михаил выбрался из-под всех 'рабовладельцев', прикупил лесопилку и стал 'рабовладельцем' сам. Сейчас, кроме лесопилки, Боровой держал два магазина в разных городах, где продавал всякую всячину, изготовленную из дерева местными мастерами, от игрушек до уличных скамеек, там же принимались и заказы на изготовление мебели. Он не жадничал ради расширения бизнеса, считал, что ему, его семье и работникам хватит.
Бизнес предполагал множество неприятных знакомств. Михаил был знаком и с властями, и с бандитами, и с силовиками, приходилось 'дружить', давать деньги. Сильно мешали проверки, комиссии, и всё дай, дай! Мельтешили рожи, руки, масляные улыбки, жадные глаза. Всё дай, ещё и учтивым изволь быть. Михаил подосадовал, что переключился на работу, когда он на отдыхе в кругу семьи, но отвязаться от назойливых воспоминаний не удалось. Духота облепила со всех сторон и залила потом глаза. Так же душно было в октябре на его первой лесопилке, полыхающей вместе с окружающими деревьями. И кто поджёг - друг, близкий друг, которому захотелось большую долю. От жара и яростного отчаяния сдавило грудь. Ноги подкосились, и Михаил тяжело осел на пол. Там, на горящей лесопилке, он остался без бровей и ресниц, когда пытался спасти из огня хоть что-то. Пока милиция искала виновных, у со сгоревшей лесопилки угнали всю технику. Погорячились! Почти все парни-одноклассники Борового разделились на две группы: часть работала в милиции, часть подалась в преступный мир. Это порождало множество забавных, но часто и печальных историй. Как бы то ни было, люди друг друга знали. Техника нашлась, а виновные были наказаны. Михаил остро жалел погибший бизнес, а ещё жальче было преданную дружбу. Что вот в человеке может сидеть? Вместе рыбачили, парились в бане, знакомились с девушками, пока не переженились, вместе съели пуд соли, организовывая и ведя дело, а потом за дружбу была назначена твёрдая цена в деньгах, и кончилась 'красным петухом', порождённым банальной жадностью. Для Михаила началось тяжёлое время, от него, разорившегося, отвернулось большинство друзей и знакомых. Ещё и бывшая звонила за каким-то чёртом, насмехалась над ним и заодно над Таней.
Михаил пришёл в себя и обнаружил, что ползёт по полу и хрипит. Он пошарил на груди, хотел рвануть ворот рубашки, но рубашки-то на нём не было! Покрываясь испариной, он пополз к двери. Путь длиной в метр стоил невероятных усилий. Михаил надавил на дверь липкой рукой и перетащился на кухню, глотнул свежего воздуха и с облегчением откинулся на спину. Плохо в то время было не всё, продолжал вспоминать он. Во-первых, происшествие помогло разобраться, кто есть настоящие друзья, и связь с ними он не прервал до сих пор. Во-вторых, Таня не предала, осталась с ним, нищета после достатка её ни капли не обескуражила. В-третьих, безденежье продлилось недолго, Михаил быстро 'построился' снова. Не таков он был, чтобы сидеть в нищете, особенно с семьёй.
- Миш, ты что на полу сидишь? Всё в порядке? Бледный... Ты хорошо себя чувствуешь?
Таня явилась, как не вовремя! Михаил недовольно нахмурился.
- Просто сел на пол, - буркнул он. - Где были?
- Мы с детьми прогулялись поблизости. Лес здесь такой приятный, тропинка есть. Красотень! Если дальше идти, там речка есть, Света в ней рыбу разглядела, мелкую такую, только кошкам. А ещё мы видели старый тополь. Ствол от старости лопнул, дыра такая, что в ней можно кресло поставить и чай пить. А тополь всё равно жив.
- Дети где?
- На улице. Там хорошо сегодня, солнце. Тепло. Теплее, чем в городе.
Таня обняла его сзади. Она встревожилась видом мужа, но постаралась на досаждать излишним вниманием.
- Сейчас помою маленькую комнату и пойду ещё что-нибудь посажу, - сообщила она о своих планах.
- На следующей неделе поменяем окно, тогда и помоешь.
- Почему?
- Душно там.
- Ну, Миш, это недолго. Р-раз, и готово. А то она, как бельмо на глазу. Везде чисто, а она грязная.
- Оставь, потерпи немного. Успеешь порядок навести.
Таня мужа не послушалась, вооружилась ведром и с тряпкой наперевес двинулась на душные бастионы 'нехорошей комнаты', как она окрестила комнатушку. Сначала отмыла пол, ругая шершавые доски, по которым грязь елозила туда-сюда. Запыхалась, оттёрла пот с лица футболкой и выглянула в окошко. Михаил неторопливо разбирал забор. Этим могли заняться и плотники, которых он собирался привезти на неделе, но физическая работа на собственном участке приносила ему удовольствие. Судьба подарила ей крепкого хозяина! Мимо окошка прошествовала Света с Мишей на руках. Кому говорено было, чтобы она не таскала парня? Тяжёлый ведь! Миша разевал рот, видно, орал, но в комнату не проникало ни звука.
Ф-фу, ну и духота же здесь! Надо под дверь что-нибудь подсунуть, чтоб не закрывалась. Но Таня медлила, любуясь работающим супругом. Бросил работу, потянулся за телефоном: собственный бизнес часто лишал его выходных. 'Забор пойдёт на растопку бани', - догадалась она. Мысль о бане отдалась в груди приятным теплом. 'Уф-ф, нет, надо отсюда уходить, потом домою'. Мимо окна уже в другую сторону снова прошла Света, Мишка положил головушку ей на плечо. 'Какая же она славная, моя Света! - с нежностью подумала Татьяна. - А вот Антонина Степановна не приняла внучку сразу. 'Это не мой внук, - с ходу рубанула она, едва молодая мать с новорождённой на руках переступила порог её квартиры. - Делайте с ним что хотите, а ко мне не лезьте'. Память словно фото запечатлела: тяжёлый взгляд свекрови, опущенные уголки её чёрных губ, растерянное лицо оторопевшего Михаила, и крошечное сморщенное личико в белом куле, перевязанном розовой лентой. Безымянная Таня спала и не подозревала, какие страсти вспыхнули вдруг над её упелёнатым тельцем.
Михаил не произнёс ни слова, молча выпихнул молодую жену из квартиры матери, и они ушли. А потом Таня с завистью наблюдала, как другим молодым мамашам с грудными детьми помогают все, кому не лень: матери, свекрови, бабушки. И только она возилась с ребёнком одна, бабушка к тому времени уже 'ушла'. Пусть она и была суровой, но её очень не хватало. Может, сама не помогла бы, так невестку бы свою заставила, нерадивую Танину маму. Михаила не было дома иной раз даже ночами, у него бизнес. Таня спала по два-три часа в сутки. Некому было подсказать, что делать с орущим, не спящим ребёнком, что следует делать, если не хватает молока, никто не подсказал, что в её положении идеальная чистота в доме вовсе не обязательна, некому было сходить в магазин и сварить обед, никто не помогал стаскивать во двор тяжёлую коляску. И уж тем более никто не освобождал от маленькой Светланки хоть на пару часов. Таня опасалась обмороков, никто ведь тогда не поможет. Потом Света выросла из коляски, гулять с ней пришлось во дворе, а со двора их погнали пенсионеры. 'Цветов не сажала, забор не красила, скамейки в ЖКХ не выбивала. Лентяйка! Нечего тебе тут делать! И пелёнки свои сыми, ишь, на чужих верёвках пристроилась. А тут верёвкам не место, куда тянешь? Смотри-ка, наглая какая! А ну, марш отсюда!' Таня гуляла со Светой в соседних дворах, а через свой собственный продвигалась по-партизански, чтобы не наткнуться на осуждающий, а то и ненавидящий взгляд, на колкое слово. Затем последовал выход на работу, ежемесячные больничные с ребёнком и ежедневная борьба на работе. Начальница заставляла писать заявление об увольнении. 'Не напишешь по-хорошему - уволю так, что нигде больше работать не устроишься, - грозила она. - Тоже мне работник'. Сотрудница, вынужденная брать работу на себя, даже лезла к ней бить по голове папкой. Было это унизительно и тяжело. А тут ещё и мама копейку вставила, собралась подавать на собственную дочь в суд на выплату алиментов. Вмешался Михаил. Он мирно поговорил с тёщей и доходчиво растолковал, почему с алиментами ничего не выйдет.
Таня пришла в себя на полу, мокрая от испарины, заплаканная. Дышать было нечем. Попытка подняться на ноги окончилась провалом. От усилий она вновь облилась мерзким, холодным потом. Подкатила тошнота. Каждый вдох давался с трудом и причинял муки, в лёгкие вкатывалась отвратительная смесь тлена и плесени, словно молодая хозяйка угодила в старую могилу. Таня попыталась доползти до двери, но не продвинулась ни на сантиметр и перепугалась окончательно. 'Миша!' - позвала она в отчаянии, но не смогла выдавить ни звука.
Наверное, ей было так же трудно, когда её, ещё не замужнюю, пригласила в кафе бывшая жена Михаила. Вернее, трудно было потом, после той встречи. Красивая, вальяжная сорокалетняя женщина любезно побеседовала с пассией своего бывшего, умело вгоняя тонкие 'шпильки'. Таня ещё не умела отвечать на подобные оскорбления, так, чтобы остаться на высоте и не опуститься до прямых грубостей. Каждое ответное слово, которое приходило на ум, выставило бы её в неприглядном свете, поэтому Таня больше отмалчивалась, и госпожа бывшая Боровая могла изгаляться над ней, сколько душенька пожелает. Таня не помнила, как очутилась дома. Может, пришла пешком, может, села на автобус. Ослепшая, она бесцельно слонялась по квартире, а в груди поселился камень и давил, давил...
'Миша!' - беззвучно крикнула Таня, вложив в несостоявшийся крик все свои силы. 'Дался тебе этот Миша, - сварливо скрипела бабушка, пока Таня меняла ей подгузник. - Думаешь, он тебя любит? Ему бы только до твоего зада добраться. Знаю я этих кобелей. Поживёшь с ним пару лет, вспомнишь бабушку... Хочешь бросить меня, беспомощную? Знаю, хочешь яду подсыпать, чтоб поскорей от меня избавиться, тогда тебя никто осуждать не станет, что бросила парализованную бабушку помирать. Неблагодарная, ведь я ж тебя на ноги поставила! Кем бы ты была, если б не я? Мать у тебя - кукушка, и мне стыдно, что у меня такая невестка. Двадцать лет я пыталась из неё человека сделать, да всё без толку. А кто её такую воспитал, знаешь? И я не знаю. Та бабушка у тебя тоже была кукушкой. И ты такой же станешь, если свяжешься с этим... Знаю, что тебе не терпится прыгнуть к нему в постель, да я мешаю сделать это открыто. Давай, трави бабушку... Потаскуха!' И так - ежедневно, в течение двух месяцев, до тех пор, пока сознание у бабушки не начало меркнуть. Но и тогда она не давала покоя ни днём, ни ночью, не давала спать, требовала внимания. Таня в то время почти порвала с Михаилом. Он приходил к ней домой украдкой от бабушки, чтобы та не слышала, совал продукты, оплачивал коммуналку. Две попытки нанять сиделку окончились провалом: бабушка не позволила ухаживать за ней постороннему человеку. Перед смертью она ненадолго приходила в себя, пыталась что-то сказать внучке, но речь была неразборчивой, и сонной, измученной Тане померещилось, будто бабушка перед смертью проклинает её.
Таня лежала на животе, облепленная потом и пылью, пальцы беспомощно скребли по полу. 'Иди за мной, - прошептала бабушка в самое ухо, - иди, не бойся. Я выведу тебя отсюда. Ну, пошли!' Испуганной Тане удалось приподнять голову, дверь на кухню бешено завертелась, и голова глухо стукнулась об пол.
Михаил в это время подбросил в банную печь, уже слегка подогретую, и освободил Свету от Мишки-младшего. Миша с утра капризничал, задёргал мать, а потом и сестрёнку. На руках у папы ребёнок прильнул к отцовскому плечу и умиротворенно запыхтел. Обрётшая свободу Света запрыгала на одной ноге между грядок, а потом уселась на оставшуюся будку и весело подбоченилась. 'А ей здесь нравится, - подумал отец. - Дома она так не скачет. Да и мне тоже. Хорошо здесь'. Михаил с удовольствием посмотрел на дым, уверенно поднимавшийся из трубы бани, словно кошачий хвост, затем перевёл взгляд на дом и нахмурился. 'Снести бы', - в который раз подумал он.
За калиткой он увидел старого деда и, поправив на плече присмиревшего Мишу, направился туда. Стариковские жилистые пальцы уцепились за верх низкой калитки.
- Купил? - неприязненно спросил дед.
- Купил, - в тон ответил хозяин.
- Славный у тебя кореш растёт, - прогудел дед. - А я тут мимо проходил. Сосед я, дача туда, влево будет, через две дачи. Гляжу, тропинка прорублена, дай, думаю, гляну. Хозяева меняются чуть не каждый год. Поездят, поездят, раздерутся между собой, да и продадут дачу.
- Кто раздерётся?
- Дак супруги, кто-кто. Продадут дачу, и всё сначала. Появятся новые - и те ругаются на все корки, и тоже дачу бросают, а потом продают.
- А чего ругаются?
- А леший их знает. Быдто шлея перчёная им под хвост попадает, ни с того, ни с сего. Аж у меня на участке слыхать, так ругались, что те, что эти. Раньше тут Андреевна жила, одна-одинёшенька, дак ей ругаться не с кем было. Старая была, сварливая, все её побаивались. И боялись зазря, она ж безобидная была, Андреевна-то. Лечила, было дело, дак она ж травками лечила, и ничем больше. Травница была, все травы в округе знала.
Михаил заинтересовался и пригласил соседа зайти.
- Не, - отмахнулся дед. - Некогда мне. А ваши грядки мне и отсель видать. Молодцы, вскопали.
- А вы всех прежних знали?
- Да откудова знать-то? Токмо и знал, как они ругаться начинали. Андреевну знал, она жила здесь. Необщительная была. Невеста у тебя какая! Женихов палками отгоняешь? То-то. А померла Андреевна от обиды.
- От какой обиды? - спросил Михаил и поправил сползшего с плеча сына.
- Дак к ней же не только мы, местные, наведывались. С городу тоже приезжали. Думали, ведьма. А, дураки... Дураки, говорю, все! Приехали как-то раз с городу, такие ж, как вы, крутые, на джипе. Андреевна мужика лечила-то, а потом они вместо благодарности приехали, да как давай на неё гавкать! Сначала жена, а потом и муж подключился. Глотки у обоих лужёные. Я как раз за отваром пришёл для жены, захворала она, жена, полёживала себе. Поясницу у неё прихватывает, так, что не повернуться. Заодно и желудок обратно же, да... Отвар от желудка она готовила, Андреевна-то, от поясницы не помогала, нечем было. А они вдвоём орут стоят, крутые эти. Андреевна объясняет, мол, говорила же, что к врачу надо, травки - это так, в дополнение, значица, а они не слушают, орут. Андреевну нашу глотками-то и перехлестали. Уж та до чего ругливая была, а те ещё ругливей, да ещё вдвоём. С того случая Андреевна и померла-то. Сосед к ней пошёл, а у неё кобели оба воем исходят. Сосед, значица, в дом зашёл, смотрит: лежит наша Андреевна, там, в кандейке. Он и увидел её не сразу, оттого что в кандейке.
- Где лежит? - словно не расслышал Михаил, бросив быстрый взгляд в сторону дома. Не хотел, чтобы разговор слышали его девочки.
- В избушке своей лежит. Там у неё комнатушка есть, у вас, то есть. Сбоку, значица. Вот там и лежала.
- Ясно, - произнёс Михаил. Вести ему не понравились.
- Потом приехали какие-то городские, семейные, и домик заняли. Может, Андреевны родственники какие, не разберёшь. Не моё это дело. Дачу им захотелось бесплатную. Где-то в администрации суетились, на себя переоформили. Несколько дней что-то на грядках ковыряли, потом разругались вдрызг и дачу продали. С тех пор как ни погляжу - так новые хозяева. И всё ругаются, ругаются!
- Ладно, сосед, мне тоже некогда, - буркнул Боровой, у которого пропало настроение.
- Ну, бывай. Не серчай шибко. А как ссору затеете, вспомни, что я сказал, - ответил дед и ушёл.
'Дудки, старый хрыч, не дождёшься. Чего нам с Таней делить? А что она поделывает, кстати?' - вдруг встревожился Михаил. Ему явственно послышалось, будто она его зовет. Он спустил сына с рук, и Миша сразу пошёл. Сердце Михаила рванулось следом за сыном. Полюбовавшись на крепкое тельце Мишки-младшего, отец кликнул Свету - мол, присмотри, и торопливо зашагал в дом. Тани не было ни на кухне, ни в большой комнате, и Михаил рванул дверь комнатушки:
- Таня!!!
В лицо ударил спёртый воздух с отчётливой могильной вонью. Михаил рывком поднял жену с пола, злобно пнул злополучную дверь, норовившую тишком закрыться, и вынес Таню на кухню.
Таня сразу зашевелилась.
- Устала я немного, - пробормотала она с блуждающей улыбкой. Михаил вынес её из дома.
На воздухе она ожила и заулыбалась по-настоящему.
- Ты меня не послушалась, - проворчал Михаил и бережно усадил её на крыльцо.
- Миша, мне не нравится эта комната. Она... как объяснить... Она душит. Реально. Ты ведь тоже в ней попался, верно?
- Глупости! - тут же разозлился Михаил. - Что ты там себе понавыдумывала? Я же сказал: поменяем окно, тогда и помоешь. Душно там, воздуха нет, там ведь несколько лет не проветривали. Недолго и сознание потерять. Слушаться надо хоть иногда.
- Прости, Миш, - смутилась Таня.
Он улыбнулся и поцеловал жену в мокрый пыльный лоб.
- В бане есть тёплая вода? - спросила она.
- Уже есть.
- О! Я пойду, ополоснусь. Света! - крикнула она. - Ещё не устала от Мишки?
- Ох, мам...
- Ну, потерпи ещё немного, маленькая. Я вся пыльная и мокрая, сейчас пыль смою, и пойдём обедать.
- А что на обед, мам?
- Гороховый суп. С сухариками! Тот, что я дома сварила.
Баня уже немного прогрелась. Татьяна уселась на скамью и блаженно расслабилась. Вспомнила, как ещё невестой задавалась вопросом, что будет готовить мужу. Мужу, который в два раза старше. Наверное, он весьма привередлив. Они часто обедали в кафе, и Михаил знал, что выбрать. Однако опасения оказались напрасными: Михаил безропотно поглощал всё, что приготовила для него любящая, но неопытная рука молодой жены, и Таня не услышала ни слова упрёка. И тогда она успокоилась и со временем научилась неплохо готовить, и даже приём гостей перестал вызывать приступы паники. Таня с уверенностью называла себя счастливым человеком, особенно в сравнении с жизнью подруг. У кого-то муж пил, кого-то оскорблял, у кого-то погуливал или вёл диванную, равнодушную жизнь. Жаловаться было не на что. Своё счастье Таня добросовестно отрабатывала: ежедневно, ежечасно, с кастрюлями, с тряпками, с пелёнками, сторицей возвращая мужу его любовь и заботу. Можно было не работать, родной предприниматель приносил в дом достаточно, а работа радости ей не приносила, но Таня считала, что должна иметь собственные деньги, чтобы не клянчить без конца у мужа на всё подряд.
Освежённая, довольная, Таня вышла из бани и приняла солнечный душ. Михаил разрубал обветшавшие заборные доски для растопки, Света рвала молоденькие листики смородины для чая. Мишки-младшего не было.
- Миш! А где Миша?
Михаил выпрямился и оглянулся по сторонам.
- Свет, ты Мишу не видела?
Дочь испуганно выпрямилась.
- Нет, мам, - виновато пробормотала она.
Михаил бросил топор и пошёл вдоль участка. Таня со Светой обежали участок с другой стороны. Потом супруги дружно кинулись в дом. В дверях они застряли, потому что сунулись туда сразу вдвоём. Мишка-младший сидел в 'нехорошей' комнате. Он, как ни в чем не бывало, опустил ручонки в забытое мамой ведро и играл в грязной воде.
- Кака! - с ходу выпалила Таня.
Миша поднял на родителей безмятежный взор.
- Кака, - повторил он и засмеялся. Никаких неудобств малыш явно не ощущал, а то, что он с головы до пят вымок, его ни капельки не смущало. Михаил протиснулся мимо Тани и поднял сына на руки.
- Мне, скажи, обижаться не на что, - заявил он за сына. - Я, скажи, ещё маленький. Потому и на душе хорошо.
И сделал вид, будто не заметил пристального взгляда жены.
Вечером намытое в бане семейство собралось домой. Боровые шумно возились в джипе, распихивая пакеты и устраиваясь на сиденьях.
- Надо привезти диван и кровать для Светы, - сказала Таня. - Помнишь, твоя мама обещала отдать на дачу кровать? Надо забрать, пока она не передумала. И ночевать здесь с субботы на воскресенье. Пока до дому доберёмся, опять пыльные будем.
- Мама, я не хочу спать в маленькой комнате, - скулящим голосом произнесла Света.
- Никто тебя там спать не заставляет. Мы поставим кровать в большой комнате вместе с диваном, там всё поместится, - заверила её мама и оглянулась на главу семейства. Глава ответил молчанием, значит, не против.
- Мам, я куртку забыла.
- Давай, бегом, - поторопила Таня дочь. Света побежала к даче по утоптанной тропе.
Быстро у нее не получилось. Минут через десять Таня беспокойно заёрзала на сиденье, а через пятнадцать принялась громко возмущаться. Мишутка сердито, как шмель, гудел в детском сиденье и пытался выбраться. Михаил вышел из машины курить. Прошло ещё десять минут.
- Миш! А может, она в ТОЙ комнате?
- Сиди, - указал Михаил и вразвалку потопал к даче.
Он скрыл от жены, что при упоминании комнаты поселившаяся в груди тревога мгновенно сжала холодные кольца, и постарался не сорваться на бег. Что за предрассудки с этой чёртовой комнатой, в самом деле?! Но за калиткой, скрытый от дороги зарослями, он и в самом деле побежал.
Света была там, в 'нехорошей' комнате. Она лежала ничком в углу в неимоверной духоте и не шевелилась. Отец торопливо поднял её на руки и вынес из дома.
По пути к машине дочка пришла в себя.
- Папа, я сама, - пробормотала она.
Отец бережно поставил её на ноги, и, прежде чем отпустить, убедился, что Света не падает.
- Ну, что там у тебя случилось?
- Да не знаю я! Закружилась голова, стало тошнить, и вот, упала. Стукнулась больно.
- Пошли к маме, а то она сейчас на берёзу залезет вместе с Мишкой, нас высматривая.
- Прости, что так долго, - повинилась дочь.
- Ничего.
Таня, издёргавшаяся в ожидании, мигом разглядела в наступающих сумерках бледное лицо дочери с синевой вокруг глаз.
- Света, тебе плохо? Что случилось? Света, что с тобой?
Тут же она выяснила, что дочь упала в обморок в 'нехорошей' комнате.
- Миша, её срочно надо к врачу, - заявила она.
- Никого к врачу не надо, - недовольно пробурчал Михаил и тронул машину с места. Он и на дух не переносил поликлиники.
- Как это не надо? Ребёнок потерял сознание, а ты говоришь, не надо? Света, тебе лучше?
- Да ничего, - слабо ответила дочь. Голова Светы покоилась на коленях у матери, Таня сжимала ее холодную руку.
- Миша, Свете плохо. Давай, как только приедем, вызовем 'скорую'. Или сейчас позвоним, узнаем, какая больница дежурит, и сами её отвезём, так быстрее.
- Не сей панику, Таня, не надо никаких 'скорых'. Ей просто стало душно. И, в конце концов, ей уже двенадцать, мало ли что у вас, женщин в этом возрасте, - добавил он добродушно.
- Какой ты... непробиваемый! - вдруг взвизгнула Таня. - Ты посмотри, какой ребёнок бледный, а он заявляет, что никаких врачей не надо?!
В салоне было уже темно, и Михаил в зеркало заднего вида различал только силуэты и очень слабо - лица.
- Миша!!! - истерично выкатилось со стороны заднего сиденья.
- Ну, хорошо, вызовем дома 'скорую', - уступил Михаил, которого начали раздражать непривычно визгливые нотки в голосе Тани. Однако жена не отстала.
- Миша, это всё из-за этой комнаты.
- Какой комнаты?
- Не притворяйся, будто ничего не понимаешь. Ты ведь тоже там попадался. Я догадалась, ты ведь сам говорил, что Мишутке не на что обижаться, поэтому он там прекрасно себя чувствовал. Я ещё не забыла, как ты на кухне на полу сидел. Ты бы видел своё лицо, ты ж тогда будто смерть увидел. Ну, признайся, тебе ведь в той комнате плохо стало, да? Да, Миша?
Тот раздражённо молчал, сердито дёргая коробку передач на крутых поворотах.
- Зачем ты только купил эту дачу? - выдала, наконец, Таня.
- Я её купил, потому что ты настаивала, - огрызнулся Михаил. - Ведь это была твоя идея.
- Я хотела дачу для детей! Чтобы Миша рос на свежем воздухе, и чтобы эта, - Таня кивнула головой на Свету, - на выходных нигде не болталась.
- Что ты хочешь от меня конкретно? - грубо спросил Михаил.
- Я хочу, чтоб ты выслушал меня! - сорвалась на крик Таня. - Ты же ничего не понимаешь, и главное, не хочешь понять! Как можно быть таким чёрствым?!
- Чёрствым?! - грозно прорычал Михаил и швырнул джип в очередной поворот. Мишка испугался и заревел. Света оторвала голову от маминых коленей, выпрямилась и тоненько попросила:
- Мама, папа, пожалуйста, не надо!
- Тебя никто не спрашивает! - рявкнула Таня.
Детское нытьё плеснуло масла и Михаилу. Он так и взвился за рулём, готовый бросить в лицо жене обидные слова, но вдруг осёкся. Назрела уже не ссора, какие у супругов изредка случались, а безобразный скандал, впервые и на пустом месте.
- Значит, скандал, - подвёл он итог ровным голосом.
- Что?! - вскинулась Таня, готовая к нападению.
- Скандал, говорю, - повторил Михаил. - Сколько было хозяев на даче, все супруги друг с другом перессорились. Значит, и мы с тобой такие же, как и все, ничем от остальных не отличаемся.
- Значит, такие же, как и все? - взвинтилась Таня.
- Мама, не надо меня к врачу, - встряла Света. - Только не ссорьтесь из-за меня, пожалуйста, ладно? Мне уже лучше. Ну, совсем хорошо. Просто настроения нет.
- Тебе правда лучше? - суетливо уточнила мать. - А что с твоим настроением? Ты там не плачешь? - с подозрением спросила она, переключившись с мужа на дочь.
- Н-нет... Мам, меня Топорков достал из седьмого бэ. Он дёргает меня за волосы и рюкзаком бьёт. Больно! У него рюкзак тяжёлый и учебники твёрдые в нём. И сменку в меня швыряет.
- Он в тебя просто влюблен, - усмехнулся отец, довольный тем, что ссора сошла на нет.
- Ничего он не влюблен! - запальчиво крикнула Света. - А ещё он с друзьями кололи девчонок иголками.
- Какими иголками? - ахнула Таня, окончательно забыв о ссоре.
- Ну-у... Обычными. Швейными.
- Кто конкретно? - насторожился Михаил, отбросив добродушие. Света мялась, и мама подбодрила её, объясняя, насколько это серьёзно. И Света 'раскололась', назвала фамилии.
- Разберёмся, - процедил отец.
- А ещё меня девчонки бьют за то, что пятёрки получаю.
- Как это бьют? - вскинулась Таня.
- А так. Как только получаю пятёрку - бьют.
- Вот это новости, - поразилась мать.
- Кто конкретно? - снова потребовал отец.
- Они сказали, что если я пожалуюсь... - сказала Света и заплакала. - Папа, переведи меня в другую школу, пожалуйста!
- Так. Подожди. Ты не жалуешься, - отрезал Михаил. - Назови фамилии, в понедельник пойду в школу.
- Я тоже туда схожу, - зловещим тоном заявила Таня. - Похоже, в нашей школе начисто забыли, что такое разъярённая 'яжмать'!
- Завтра мы с мамой сходим в школу. Разберёмся. А ты не жаловалась, ясно? И нечего молчать было, у тебя родители есть.
Дома супруги уложили младшего спать и долго беседовали с разговорившимся 'сфинксом'. У Светы обнаружилось много серьёзных неурядиц, и не только в школе. Потом родители вдвоём тихо обсуждали новости от Светы, Мишуткины успехи, дачу. Таня была твёрдо уверена, что маленькая комната на даче 'нехорошая'.
- Ты же сам себе не веришь, - отвечала Татьяна. - Не поеду больше туда, не хочу. Там хорошо, прекрасно даже, если бы не эта проклятая комната. Как попадёшь туда, так обязательно какая-нибудь обида всплывёт, и душит, душит. Не хочу душиться обидами, не хочу их помнить, не хочу ничего! Давай продадим дачу, а осенью подыщем что-нибудь другое.
- Зачем же так категорично? Сразу продавать... Ты так хотела эту дачу, именно эту. На другие 'глаза б твои не смотрели'. Помнишь?
- Не поеду! Опять увижу эту комнату, эту дверь... Буду постоянно помнить о ней. Там задерживаешься так-то против воли, засасывает она. Эти воспоминания... И ведь только плохое всплывает всё. А вдруг опять кто-нибудь из детей туда зайдёт?
- Таня! Мы - дружная семья, поэтому мы не поссорились, как все остальные, хотя поползновения были. И дачу мы продавать не станем. Ведь правда, там хорошо?
- Было бы хорошо, если б не эта комната.
- Нехорошая комната у тебя вот здесь, - супруг дотронулся до её груди. - И здесь, - прикоснулся к её голове. - От того, что мы продадим дачу, нехорошая комната никуда от тебя не денется. И от меня, и от Светы. Придётся с ней справляться самостоятельно. Убедилась теперь, как трудно выбраться из обид? А домик я на неделе снесу, новый построим.
Впервые за вечер он увидел Танину улыбку. И поведал ей о разговоре с соседом. И признал, что тоже погряз в суевериях. Таня подумала, а потом ответила:
- Да, Миша. Дом и в самом деле нужно снести, слишком он ветхий. Я об этом думала, но сносить-то тебе придётся, потому и молчала. А там пол, того и гляди, провалится. А завтра я схожу в церковь, поставлю свечку той бабушке, чтобы на людей не обижалась.