Безгин Андрей Вячеславович : другие произведения.

Vodopad

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Информация о книге. Рукопись представляет собой сборник из 3 новелл, объединённых общим названием "Водопад". Первая новелла рассказывает о коротких отношениях между молодым юношей и девушкой, сложившихся спонтанно и рухнувших под напором незрелых переживаний автора. Рассказ от первого лица. Стиль изложения - монолог с вкраплениями диалогов. Описаны переживания и рассуждения юноши, его сновидения и воспоминания. Герои в поиске себя и своего места в жизни. Жизнь для них ещё только на пороге, но они уже пытаются рассуждать по-взрослому. Главные герои - автор и юная Эления, студентка одного Петербургского университета. Основное действие происходит в городе Н (предположительно, Россия), а концовка переносит читателя в Лондон, где герой-юноша знакомится с некоей Лорой - молодым фотографом из Нидерландов - новоявленной родственной душой. Время действия - наши дни. Вторая новелла рассказывает об отрезке времени в жизни трёх персонажей - молодого клерка (автора), его подруги - маркетолога Софии и хозяина местного бара "Аквариум" Алана Бертье. Герои рассуждают на тему современной жизни, добра и зла, жестокости и непонятной логики в поступках. Они не знают, что их ждёт завтра, но чувствуют тоску и цепкие клещи маленького городка, мечтают выбраться на свободу, но им не хватает сил изменить положение вещей. Алан, вечный странник, дарит им надежду и становится маяком, который учится сам и учит других творить мечту своими руками. Время действия - наши дни. Третья новелла - воспоминания молодого журналиста о своей поездке в Чехию, где он встречает множество интересных, светлых личностей, которые повествуют ему истории города и собственной жизни, а также вспоминают о драмах юности. Главные герои - сам автор, сотрудник пражского отеля Владо и некий пан Томаш Рух - неизвестный писатель, потерявший много лет назад свою жену по причине серьёзной болезни, и теперь раскрывающий для автора новые грани окружающей действительности в пространных диалогах на берегу Влтавы. Время действия - наши дни. Общий посыл - мы думаем, что уже разбираемся в жизни, хотя не можем ясно взглянуть на самих себя. Мы имеем претензии к миру, но как исправить сотворённое? Мы видели драмы, но всё ещё стоим на ногах. Мы боимся сделать шаг навстречу мечте, но знаем, что промедление обойдётся дороже. Мы искренне радуемся моментам счастья и свободы, но тонем в пучине обывательского существования. И это жизнь без прекрас. И маленькие люди в этой жизни с большим сердцем и наивными надеждами. Их мысли и переживания. Здесь нет лихого сюжета, но есть подлинные чувства. Книга - рассуждение. Книга слов, но не поступков. Как душный и тягучий воздух. Вопросы без ответов. Пунктуация, стилистика и речевые обороты - авторские. Имеются грубые стилистические ошибки. Мотивы похожи на творчество Генри Миллера. Но только по общей мысли. До мастерства ещё далеко. Если бы меня попросили определить жанр, я бы назвал это попыткой приблизиться к арт-хаусу, только без активного действия. Ассоциации с "Любовным настроением". Для чего писал? Чтобы быть услышанным и понятым. По-другому не умею. Спасибо за понимание!
  Перед жизнью.
  
   Глава I.
  
  Это было интересное лето. Интересное не в том смысле, что оно переполнялось будоражащими событиями, сменяющими друг друга, как калейдоскоп или как номера в цирковом представлении, или чередой встреч, знакомств, путешествий или прозрений рассудка, когда решения валятся со скоростью китайского тайфуна, а желчная горечь в мозгах разбавляется дымчатой горечью в кофейной чашке. Совсем нет. То был интерес другого рода. Порою случаются плавные повороты, и отдельные люди, диалоги, фильмы, музыка, вечеринки, книги, мысли по дороге к дому, старые записи в тетрадях, погода, новости и мелкие события - вся пляшущая кавалькада создаёт вокруг некий незримый, еле уловимый фон. Тонкую плёнку, дрожащую оболочку. Она окутывает и защищает, настраивает на заданный лад, подобно нежному пианисту, всасывается в кровь, источая внутренний аромат, проникает всё глубже и глубже по венам, стучит по голове и становится частью живой плоти, настолько естественной, будто так и записано в личном деле из архива Небесной канцелярии. Именно для Вашего возраста и времени года. Оболочка создаёт интуитивный союз, устойчивую мешанину эмоций, переживаний, снов и взглядов на обыденность, настолько сумбурную и логичную в своей простоте, что невольно на подкорки вылезает ощущение конкретности и материальности времени, пространства, и выясняется, что и капли влаги на знойных дюнах в такой пляске становятся в рядок с тостами на завтрак, уборкой по субботам и незнакомыми номерами в телефонной книге. Река застыла, входите в воду по десять раз на дню.
  Пожалуй, в оболочке и был интерес для меня. Оболочки имеют свойство меняться.. Первая, вторая, третья, а вот ещё одна, а там уже и новая виднеется из-за угла невзрачной кирпичной пятиэтажки... На кожу ложится точная последовательность. Какая же будет следующая? Какое настроение придёт? Интересно.
  Это было лето, во всех отношениях, среднего тихого года. Победы на спортивной арене, редкие всплески культуры в виде молодых, но одиноких талантов, блевотина с экранов телевизоров, стойкий процент безработицы, наспех сколоченные митинги протеста, переполненные мусорные баки и вагоны метро, тощие коты, продавщица в сигаретном киоске, массовые народные гуляния, тонны поп-корна, ругань за соседской стеной ранним утром, плесень на стенах полуразвалившихся домиков, рабочие графики, день зарплаты, пиво в местном баре, головные боли, насморки, нестиранная одежда, налоговые декларации, новые носки, старые проблемы.
  Что же касается меня, то я тогда только-только успел закончить второй курс университета. Учился на экономическом факультете со специальностью в топливной энергетике, хотя топливного элемента в обучении было крайне мало. Одним словом, по окончании мне светил диапазон должностей от рядового сотрудника экономического отдела предприятия Н до поста министра финансов в правительстве. На последнее рассчитывать приходилось лишь как на стечение миллиарда факторов земного и внеземного происхождения, что имело вероятность меньшую, чем даже падение Луны на нашу матушку-планету в ближайшем столетии. А потому я говорил о себе, как о рядовом студенте с перспективой получить работу, за которую могут даже заплатить. Если прорваться внутрь человеческого здания и посветить фонариком, то всплывают знаки, говорящие о глупости - ты занимаешься не своим делом. Но я был слишком мал и глуп для наличия собственного мнения, а способность думать на перспективу представлялась никчёмной роскошью. Да и что в перспективах, если они навязаны, придуманы и подписаны за тебя. Остаётся только скрепить кровавой печатью и открыть бутылочку бургундского. В тот год экономика ещё была на подъёме - нефтедоллары лились рекой, газеты трубили о промышленном росте, соседи вокруг покупали иномарки, хотя острый на кисть художник изобразил бы положение дел в виде высокой нестройной омерзительной в своей наглости серой пирамиды из гладких овальных камешков, пытающихся образовать некое подобие устойчивости. Подпись под картиной - "К вершинам светлого будущего".
  Когда Вам лишь пару месяцев как перевалило за восемнадцать, страдания о судьбах человечества не занимают места в первом ряду. На череп давят мысли пошлые, вульгарные и романтические. Ещё много впереди безмятежных и бушующих лет. На всё хватит времени. Время с Вами заодно. Оно друг и подстрекатель, собеседник и слушатель. Время не кусается. У времени есть полезное свойство - оно всё стирает в пепел, и плохое и хорошее. Сотрёт и детские какашки, и песочные замки. Времени много и хватит на великие дела. Его пока хватает. Пока хватает.
  Оболочки... Летнюю мягкую из моих снов наяву создавали отнюдь не информационные потоки из СМИ и прочая отрыжка цивилизации. Её создавало вполне себе ординарное... любовное нашествие. Всё кажется значительным, вечным и настоящим. Кукурузные хлопья, видеоигры, рекламные буклеты, грибной дождь, памятные даты, стихи, уличные драки, красное вино, секс, предательство, дружба, любовь. Мир рождает циников, ставящих хлопья и любовь на одну линию. Мудрецы живут на седьмом или девятом (или ещё каком) небе, куда вход давно замурован, и лишь кучка избранных отшельников знает дорогу, хочет показать её другим, но вынуждена прятаться от камней и палок, бросаемых невеждами на городской площади. На каждом углу кричат о любви, о сострадании, милосердии, заказывая очередную текилу. Учат прощению, натачивая острый нож. Вещают о справедливости, складывая помятые банкноты в плотные мешки. Любовь выходит на ночные улицы и шарахается в сторону от пьяных прохожих, стучится в двери к молодому художнику и плачущей матери шестерых детей, ища приют и отдавая себя без остатка. Приглашая присоединиться к кучке изгнанников на собственной земле. Все забыли это слово. Его не видели со времён сотворения мира. Его путают, покупают, меняют, передают по наследству, проигрывают, снимают, прогоняют и наделяют грязь священным смыслом. А любовь смотрит на город сверху и плачет жаркими слезами о слепом блудном человеке. Другой человек боится открыть двери после негромкого стука. Третий ищет всю жизнь, шагая из дома в дом, из края в край, и находит совсем рядом, за час до расставания.
  Какое громкое слово - нашествие. Нашествие, нашествие... Именно нашествие. Всепоглощающее, живое, огромное и непоколебимое в своей правоте, оружием которого были стрелы с известным всем ядом сладкого дурмана. Сравнение, возможно, идиотское, но именно нашествие я ощущал, стоя под сухим тёплым ветром. Ко мне постучались, и я открыл? Вломились, едва открылась щёлка. А может бред. Желаемое и действительное. Слон и муха затеяли фокусы. Когда Вам восемнадцать, Вы умеете верить. И вера Ваша самая искренняя. Вы дети. Дети могут мечтать. Они танцуют, и танец их - танец правды. Дети жаждут любви.
  Мою девушку звали Эления. Её можно любить уже за имя. Певучее, игристое, соблазняющее, ранимое, домашнее, верное, как римские женщины. Кокетка от головы до кончиков пальцев. Муза для поэта, горе для нудного лежебоки. За версту чувствует фальшь и сомнения. Кидается в пламя, зная всё о пламени. Дикий голубь, за любовь платящий любовью, во сто крат большей.
  Я познакомился с ней совершенно случайно. Читальный зал местной библиотеки вместил нас обоих ранним воскресным утром. В это время суток обычно полагается смотреть девятый сон под тёплым одеялом в родной койке, жаворонкам делать утреннюю зарядку, рыбакам рыбачить в проруби, гулёнам просыпаться в незнакомом месте с незнакомыми (или почти не знакомыми) людьми после субботнего карнавала. Высокие двери парадного входа открыты для читателей по необходимости и прочих безумцев. Первые торопятся закрыть учебные долги, запихнув в ещё спящее сознание пару страниц рекомендуемого материала, а вторые торопятся побыть наедине с собой и отыскать на пыльных полках ещё один грамм мудрости. Как бы там ни было, старые стены с завидным хладнокровием и равнодушием принимали и тех и других. Широкий дубовый стол в центре зала был завален учебниками по искусствоведению, историческими монографиями, уфологической документалистикой и вчерашними газетами, в которых заголовки и содержание отдавали характерной жёлтой вонью. Зелёные абажуры бросали мягкий свет на измятые страницы. Издание семьдесят шестого года. На потрескавшихся мутных окнах, где в щелях уютно обустроились мухи, висели старые бархатные занавески, из которых можно вполне сшить занавес для сцены одного маленького, но гордого театра. Везде дерево и коричневый цвет. Деревянные столы, деревянные стулья, деревянные стеллажи. Много коричневого цвета. Таким коричневым может быть само существование. Это цвет будней. Без оттенков и все оттенки сразу. Сочность однообразия. Вне времени и пространства. Там, за окном, мир вроде дышит, но внутри застывшая лава, ледяные скульптуры северных гор, каменные изваяния далёких островов, где из хозяев остался лишь пассат. Вещи в себе. А ещё тишина. В любом месте, где одновременно собирается больше трёх человек, всегда слышен пчелиный гул. Фон общества. Свидетель движения, толчка, цивилизации. Смешение голосов, языков, тона, звуков напряжённого размышления и беспечного мечтания, пульс и ритм, подтверждение, что ты ещё жив. Но не здесь. Так тихо не бывает даже на кладбище, где вороны не знают правил. Цветы в белых горшках на выцветших полках склонились в невидимом почтении к посетителям. Приходящие поболтать чувствуют атмосферу и либо сразу уходят, либо переходят на ультразвук. Поток ассоциаций похож на товарный поезд, где все вагоны раскрашены своим цветов и наполнены своим грузом, и лишь маркировка напоминает о направлении и владельцах.
  Открыв историю экономических учений, я изредка поглядывал вокруг. Вот томик Гарди, вот русская классика, чуть дальше - Хэмингуэй. Забавно, малая частица современного общества, вылезшая из-за компьютеров и офисных столов, ещё помнит эти имена, погребённые под толстым слоем пыли за дешёвыми детективами в мягкой обложке, убивающими пару часов в пригородной электричке. Я - часть этих динозавров. Сегодня утром и дальше во времени без точки и бескрайнем пространстве. Живу прошлым, прекрасной эпохой. Я не один. Здесь меня не предадут. Я не предам. Молчаливая клятва на невидимом алтаре во славу невнятного призыва.
  Это было ещё раньше - зимой того же года - в начале февраля. Как я узнал позже, Эления училась в Петербурге на первом курсе Университета имени Герцена на факультете филологии и готовилась стать дипломированным специалистом в области русской словесности. Я больше не видел её в ту пору и не заговорил с ней в зале. Столкновение было мимолётным. Невесомым. Незаметным. Многотысячный прохожий в моей жизни. Проводил взглядом до стойки администратора, допил дерьмовый кофе и вышел в снегопад, пряча историю в карман пальто. Всё же интересно, как её зовут?
  Придя домой, я кинул на кровать пальто и застыл, прислонившись к дверному косяку. Метель за окном набирала силу. Толстые мохнатые хлопья снега скользили по стеклу, оставляя замысловатые надписи и разводы. Ветер закручивал белые потоки в причудливом танце, бережно стеля снежный ковёр на землю, когда мелодия заканчивалась. Дорожные колеи стремительно таяли под напором стихии. Птицы попрятались под крыши домов, собаки - в подвалы. Дети валялись в сугробах и носились по двору под звуки снегопада, пока зимнюю песню не перебивали скучные голоса родителей. Быстро домой. Тенор звучит вновь. Небесный амбар прохудился, и мука с рёвом несётся из белого купола. Природа выпускала пар, бесновалась в пляске, размахивала руками, разбрасывала восторг по долине, срывала одежду и вертелась, упиваясь собственным действом. Человек - ничтожество и лишь изредка догадывается об этом.
  Оторвав взгляд от представления, я взял в руки новую чистую тетрадь. Купил её специально, чтобы осуществить давнюю задумку. Дневник. Я понятия не имел, зачем он мне, но чувствовал непреодолимое желание выплеснуть на бумагу всё, что взбредёт в дурную голову, будто читая записанные бредни со стороны удастся лучше разобраться с хитрыми тварями в собственной голове.
  Первую запись я решил сделать ближе к вечеру. Пожалуй, многие умные мысли рождаются за кухонным столом. С бутылкой вина или чашкой чая, иногда с сигаретами, иногда с гитарой, в одиночку или с собеседником, в споре или в монологе, после ссоры или в предвкушении праздника, в радости или в печали, зимним вечером или летним утром, в понедельник или пятницу, нагишом или при параде, в тишине или под долбёжку из-за стенки, на бумаге или на губах, пару минут или до глубокой ночи, в темноте или при свете лампы. Но обязательно здесь. Зарядившись этим тезисом, около девять часов я направился к посту. Свист закипающего на плите чайника мирно вторгался в ровную домашнюю тишину. Настенные часы замерли неделю назад. Водопроводный кран починили, и равномерный стук капель по металлическому дну раковины больше не сводил с ума. Идеальный момент. Сев за низенький столик и открыв тетрадь на самой первой странице, я вдруг понял, что совершенно не знаю, как должны начинаться дневники. Размышлять и говорить - это одно, но записывать мысли... Просто быть честным? Я даже на бумаге хочу приврать. Для кого? Моя жизнь и самому-то не кажется особо интересной, а уж белому листу вообще плевать. И никто из родных или друзей точно не увидит, однако склонность к мелкой лжи сидит во мне, как крысы в корабельных трюмах. Исправляться с карандашом в руке. Ходить на приём к немому психоаналитику, часы приёма не важны. Соберёшься и дай знать. Я буду рядом. Можно не выходить из дома. Выйдешь, тоскай меня с собой. Нас не заметят. Мне ты можешь доверять. Я не стану учить. Ответы будешь искать сам. В дерьме будешь копаться сам. Заслуги твои, грехи и подавно...
  Тогда буду писать всё подряд и обо всём. Даже о мелочах. Везде. И почаще. Персональная медицинская карта, доказательство вменяемости, аналитическая деятельность. Моя шахматная партия, где все ходы несомненно записаны, если игроку это угодно.
  Помявшись ещё с полчаса, я изверг на свет следующее.
  
  7 января.
  Привет мне.... Почему мне?? Потому что, наверное, это никто никогда не увидит. Или увидит, но потом через много-много лет. И увидят лишь те, кому захочется это показать...
  Дневник??? Пожалуй, нет... Прежде, чем сесть и начать набирать строчки, я собирался...не знаю сколько...четыре месяца, пять...не знаю.
  Зачем?? Вопрос вопросов. Обычно этим занимаются девчонки... Ну, по большей части... И тут я... Никогда не думал, что имею потребность в изложении своих мыслей на бумаге или в поле файла операционной системы. Но чем дольше существую, тем больше в голове сумбура....
  Я даже не знаю, с чего начать и с чего обычно должны начинаться подобные затеи. Хотя, с другой стороны, какая разница? Пусть в этом проявится моя индивидуальность, если это понятие или категория ещё во мне живы...
  Хм...Довольно пессимистично. Наверное, настроение сейчас такое... На часах 10 вечера и сегодня Рождество. Кто-то из моих друзей празднует, кто-то уехал на каток, хотя, наверное, уже вернулись... я решил начать сегодня... Может и не стал бы, но только что посмотрел фильм "Мои черничные ночи" Вонга Кар-Вая... Решил, что мне это нужно.. Возможно больше, чем я мог представить.
  Вообще, интересно, зачем люди садятся писать вот так, доверяя всю свою суть бумаге? Потому что она, молча, выслушает и не будет вставлять свои "но" или "А с чего ты это взял?" и тому подобное? Или потому что это проще, чем поговорить с человеком и сказать всё, что накипело, услышать сочувствие или порицание??
  Я для себя решил, что так получается стройнее.. В плане порядка в голове. Иногда бывает так, что череда жизненных событий не даёт времени на их осмысление, анализ или оценку. А иногда (как в моём случае) задуматься и расставить приоритеты мешает умственная лень. Не та лень, которая заставляет тебя сидеть на месте без какого-либо дела, а скорее усталость, нежелание снова погружаться в надоедливые вопросы и в разные, не всегда приятные, воспоминания... Тогда зачем писать?? Тут ты тоже волей-неволей в них окунёшься, возможно, ещё более глубоко и пронзительнее?? На этот вопрос я, пожалуй, не отвечу. ...Стоп.. Отвечу. Потому что так проще в себе разобраться. Именно мне. Когда пишешь и думаешь о том, что делаешь в данный момент и что будет на листе через минуту, то мысли выстраиваются в более ровную последовательность, появляются причинно-следственные связи, приходит понимание... Наверное... Ко мне оно ещё не пришло. Собственно, пока я тут треплюсь ни о чём.
  А о чём бы хотел?? Вряд ли я здесь опишу какие-то переживания, задушевные истории и прочую обыденную стандартную писанину. Нет. Просто хотел изложить свои мысли по поводу различных вопросов. Всего, что сидит занозой в сердце, всего, что вижу за окном, в интернете, в книгах, в людях. Попробую разобраться в себе, найти какие-нибудь ответы, понять важные вещи, да и неважные тоже. Может неважное когда-то приобретёт смысл.
  В общем, начало положено...
  У меня нет ни плана, ни содержания, ни конкретики. Это даже не набор фраз и путанных объяснений устройства какой-то части мира... Это, скорее всего, просто бред. Мой личный персонифицированный эгоистичный сумбур. Ну и пусть.. Не прошу, чтобы меня поняли. Всё для меня. И это тоже эгоизм.
  Если эти страницы и будущие страницы мне хоть как-то помогут в обретении себя, то значит, не зря затеял эту канитель.
  Пишу обо всём, что придёт в голову. Без разбора.
  Пообещал себе, что не буду ничего исправлять и переделывать. И удалять тоже. А ещё, что самое для меня важное, - буду писать обычным бытовым языком. По крайней мере, постараюсь. Сейчас прозвучало самонадеянно, но, учитывая, что я не писатель и не владею большинством литературных приёмов, участь быть заклеймённым позором литературной невежественности мне не грозит.
  Так что вот так.
  Может, хотя бы здесь я буду с собой откровенным. Слишком много "хотя бы", "возможно" и "наверное". Неопределённость? Недосказанность? Неуверенность? Пожалуй, последнее. Не уверен, что буду честен, открыт. Не уверен, что получится точно передать всё, что сидит в серой коробке (кстати, кто сказал, что она серая?). В любом случае, это лучше, чем обрывочно собирать пазл у себя в голове, лёжа в кровати и пытаясь в противовес этому, быстро заснуть.
  Для первого раза достаточно...
  Буду приходить сюда, когда будут мысли.....Чёткие, ясные, рвущиеся наружу и требующие общественного мнения (в данном случае, собственного же).
  
  Глава II.
  
  Девушка из библиотеки. Странно, что я задумался о ней, пару дней спустя, сидя в том же читальном зале за широким дубовым столом. Обычно я не имею привычки дважды вспоминать о незнакомых людях. Лица быстро стираются из памяти, как и места встреч. Слишком много лиц и встреч? Нет. Взгляд пропускает мимо большинство. Скучные, серые, напыщенные, самодовольные, непроницаемые, многолюдные, бестолковые, безрезультатные, снова скучные, мелочные, суетливые. Один длинный конвейер лиц и событий. Словно вспышки, яркие, страстные, мягкие, светящиеся, забавные, трогательные, упрямые, бодрые, всеохватные, бурные, кипящие, с изюминкой, живые, увлекающие. Таких меньше. Девушка из библиотеки была из второго эшелона. Я уверен. Не может быть иначе. Воскресное утро, библиотека, мифы и легенды острова Ява. Всё в ней. Собрано в тонких руках и брошено в лицо. Бьёт по щекам. Так бывает. Очнись. Мне в глаза хлещет поток девианта. Это выход за пределы дозволенности. Это сочетание чёрного и белого, где из смеси рождается красный, синий, зелёный, оранжевый луч. Фонтанирующая странность союза вещей прошибает столь неожиданно, что чувство принадлежности этому городу и этой реальности становится весьма сомнительным. Оно разбивается на тысячи осколков, с грохотом падая на дно глубокого колодца, слепленного из чистого света, переплетённого тонкими нитями радости и свежего воздуха.
  По прошествии долгого времени я неровным дёрганым почерком записал обрывки её образа.
  Она была необыкновенной. Вот так просто. Таких девушек я называю героинями из 19-го века. Скромные, но озорные, умные, но любящие дурачества, удивительно искренние и нежные, кроткие, но своенравные, трепетные и слегка театральные, будто играют роль, написанную блестящим, честным и самобытным мастером из ниоткуда. Ему не поаплодируешь и не подаришь цветы после спектакля, но придуманный крохотный мир, поместившийся на деревянном прямоугольнике, свербит ритмично с остервенелым упрямством ещё долгое время. Актрису из пьесы запомнишь навсегда. Шагнёшь за порог театра и растаешь в промозглом грязном тумане, а всё настоящее останется за кулисами ждать новых приёмышей в тёплое пристанище из трёх актов со скрипучими половицами и сундуками, пропахшими нафталином. Сочетание противоположных черт не создавало впечатления противоречивости. Гармония улавливалось в её характере, а блестящая эрудированность и культурная обогащённость для её возраста делали образ абсолютно законченным и достойным пристальных восхищённых взглядов противоположного пола. Хотя первое, на что пол обращал внимание, была её безусловная привлекательность. Длинные каштановые волосы, тонкие выразительные губы, остренький нос, чуть вздёрнутый, и оттого ещё более милый, бархатная кожа с лёгким оттенком южного загара, фигура, выточенная страстным мастером из неведомой породы экзотических далей, грациозная походка. Всё это укладывалось в небольшой росток, который кричал о беззащитности и будил желание оберегать её всегда и везде. Но больше всего меня поразили её глаза. Я всегда обращаю внимание на глаза. На мой взгляд, они говорят о человеке даже больше, чем его слова и поступки (на мой взгляд!). Её глаза были... глазами истинной девушки. Трудно описать сей тезис. Я смотрел в них и видел всю гамму эмоций, которые таятся в душе у юной, но уже умудренной опытом барышни (простите за старомодное изречение). Они были голубые, но особого оттенка. Я бы охарактеризовал его как дымчато-голубой. Туманный и далёкий, пелена, но очень тонкая, как мембрана. Складывалось такое ощущение, что она знает всё о тебе, а ты ещё ничего и не сказал. Знает ответы на вопросы, которые ты ещё не задал. Странное ощущение. Немного пугающее, но не отталкивающее.
  Но библиотека почему-то не настраивала на художественный лад в воскресный морозный день. Девушка сидела напротив, я отметил её про себя и всё. Прохожие. Наверно, земляки. Она красивая. Без приторности. Та самая милая красота, как на иллюстрациях из детских сказок. Я всегда радовался, когда видел красивую девушку с книгой в руках. Это такая редкость. А если книга была настоящей, а чтение увлечённым, то на душе неизменно становилось теплее.
  Череда случайностей кинула вторую монету, когда я увидел Элению среди друзей в социальной сети у Сталкера, моего близкого товарища. Мы учились в одном университете, а ещё раньше - в одной школе, и были "не разлей вода" уже много лет. Сталкер поступил на факультет механики, что определялось его склонностями к ручной работе. Золотые руки могли разобрать и собрать всё, что разбиралось и собиралось, запаять и выпилить всё, что паялось и пилилось, сколотить всё, что сколачивалось, закоротить, обжать и проверить. Машины и мотоциклы являлись объектом особого обожания и тайного знания. Новые модели, технические характеристики, преимущества и недостатки сводились в Сталкерсковой голове в большую аналитическую таблицу, откуда в любой момент можно выудить подходящую информацию и дать соответствующую рекомендацию, как юнцам, так и бывалым любителям и даже местным профи. В душе он и сам был вожаком и жокеем, однако жажда скорости не туманила голову. Самый преданный друг для железных зверей. Страсть к автомобилям и прочей технике смешалась в его крови с отменным воспитанием, из которого он крепко усвоил понятия о трудолюбии, справедливости, скромности и стремлении прийти на выручку ближнему, даже если тот был полоумным мерзавцем. Невысокого роста, жилистый и подтянутый, Сталкер органично вливался в нашу дворовую банду. Не будучи баловнем судьбы, он никогда не жаловался на последнюю. Принимал тяготы и радости как должное, стиснув зубы трудился, чуть заметно улыбался успехам. Сталкер всегда знал цену имеющегося, и трудно было застать его витающим в облаках. Разве что, наши романтические бредни и невероятные воздушные замки будущего с бутылочкой в руке тихими вечерами вклинивались в плотную трезвость череды остальных дней. Мы заработаем много денег и откроем своё дело. Мы распределяем обязанности и роли. Делим сферу интересов, покупаем и продаём дорогие дома, расстаёмся и сходимся с восхитительными женщинами, оставляем сумки, набитые банкнотами под дверью незнакомых, пьём пиво на старой лавке двадцать лет спустя, вспоминая, как изменилась жизнь и мы в ней, подсчитываем гонорары, планируем совместные путешествия, нянчим детей друзей и своих собственных, задуваем свечи в юбилей, жмём руки президентам, дарим шикарные подарки, которые под ёлку просто не могут поместиться, и приходится выходить на улицу или ещё хуже - тащиться на другой конец города.
  Поутру мы до коликов в животе хохочем в телефонную трубку, перечисляя вчерашнюю ахинею, и соглашаемся, что идеи про жен и детей непременно исполнятся, а дома.. построятся и деревья взойдут. Всему своё время.
  Поэтому, увидев личико моей случайной незнакомки на экране, я нисколько не удивился. О человеке судят по его окружению. Тогда я и узнал её имя, узнал о петербургской учёбе, и что приезжает она в наш город только на летние и зимние каникулы. Три месяца в году, меняя шумный и прекрасный Невский проспект на тихие и изрытые дождями и дорожными рабочими улочки.
  Сейчас я теряюсь от банального жирного вопроса - что она нашла во мне? Да и тогда мне не было до этого дела. Ни на секунду не останавливался посреди тротуара и не просыпался среди ночи.. Что с себя взять. Обычный парень из обычного города. Таких ведь много. И планов для нас я не строил. Через неделю после своего интернет-открытия и вдохновенного повествования Сталкера, я решился и послал ей электронное письмо, где в лоб изложил суть нарисовавшейся моей личной проблемы, которая заключалась в остром желании перекинуться хоть парой слов без претензий на вмешательство в личную жизнь. Ответ пришёл тремя часами позже. Глаза слипались, а от белого свечения монитора резало в мозгу. Она не возражает. Откуда я о ней знаю? Мы встречались раньше? Кто я такой? Ей ещё никогда так прямо не выкладывали карты. Она заинтересована. А ты не рисуешься передо мной? Знаешь, я ненавижу печатать. Ты пьёшь кофе по ночам? Я пью, когда не спится и приходится отвечать на письма. Нет, ты не виноват. Я интроверт. Редко открываю двери. Чужие люди не для меня. Ценю своих, но их немного. Поэтому ценю ещё больше. Почему с тобой разговариваю? Сама не знаю. Это небанально. Не то, чтобы совсем неожиданно. Просто чудаковато. Здесь у меня много таких, как ты. Просто приятелей. Они живые. Радуга среди тумана. Знаешь, обычно я не пишу метафорами, да ещё и первому сетевому встречному. Откровенность за откровенность. А что было в тот день? Утром так хотелось спать. Всего десять или двенадцать страниц. На большее не хватило. Да, помню метель. Живу среди дождя. Приятно снова ощутить хруст под ногами. Нет, я только две недели здесь. Подожди, я схожу за второй чашкой. Кофе по ночам перестаёт работать. Что ты читал тогда? Пригодилось? На самом деле, я в восторге от французской классики. В мире столько интересного. Что тебе нравится? Ты куришь? Нет, белое лучше красного. Завтра выходной - можно не спать до утра. Я приезжаю к родителям. Большой город сбивает с толку на первых порах. Нет, уже освоилась. Моё окружение? Художники, уличные поэты, зубрилки в общежитии. Я люблю их всех. Друзей трое или четверо. Дома осталась школьная компания. Поверь, спонтанное общение самое лучшее. Везде неожиданные стороны, раскрепощение. Это похоже на первое свидание последних на земле. Нет смысла рисоваться, ибо нет альтернативы. Пока одна. Всё просто - не нашла близкого по духу. Есть список качеств, которые можно растоптать в один миг, просто подняв голову на перекрёстке и мысленно ткнув пальцев в человека на другой стороне. Молния. Бам-бам, и ты в ступоре. Нет, такого ещё не было, но так всё впереди. Только ты к должно происходить. Осознанность - враг искренности. Нет расчёта, нет ужимок. Брошусь ли я в омут? Не знаю. Я могу говорить и писать всё, что угодно. Вру? Стараюсь избегать. Всё же потом всплывает. Необычный разговор. Точнее, необычный в наше время. Ты был в Питере? Тебе бы здесь понравилось. Поляк Войцех. Ты должен познакомиться с ним. Я дам ему твой адрес. Он готов рассуждать о книгах часами. Мы учимся вместе. Он приехал в Питер десять лет назад и сейчас говорит по-русски лучше многих коренных. Куда бы ты хотел поехать с точки зрения архитектора и художника? Да, Псков, Суздаль, Камчатка. А ещё Стамбул, Флоренция, Прага, Вечный Рим. Ты был в Риме? Это моя мечта! Побродить по площадям перед соборами, хоть одним глазком взглянуть на Колизей, голуби на колокольнях.... Ты пропадаешь. Совсем забыла - завтра платить за интернет. Напиши мне снова. Хочу продолжить. Кстати, библиотеки здесь не такие тихие.
  Начало положено. Во всём нужна регулярность. Я написал снова. А потом снова и снова. Ответа не было. Я ходил из угла в угол. Мерил шагами комнату. Заваривал чай по ночам. Делал зарисовки в блокноте, ожидая смены картинки на экране. Так продолжалось несколько дней. Я ложился спать с рассветом и вскакивал под грохот будильника по прошествии часа. Семь утра. Варёный овощ на заднем ряду. Знакомьтесь, жертва сети. Через пять дней она объявилась. Долго извинялась за отсутствие. Тяжёлое вхождение в весенний семестр отняло львиную долю свободы. Такого больше не повторится, если опять не забудет заплатить за интернет.
  Письма летели по направлениям через день. Всегда ночью. Всегда с кофе и чаем. После полуночи мы погружались густой сочный мир, где я задавал и отвечал, вырывая из уголков сознания яркие темы и образы, острые шутки и едкие замечания. Я узнавал и впитывал как губка всё новое и старое, ощутимое и растворившееся, долгое и одномоментное, звучное и пустое, я спорил и соглашался, негодовал, смеялся до слёз, возражал, сочинял, поддерживал планку, сдавался без сил. Мы говорили о том, чего на следующее утро я и не мог разумно представить. Это была дичайшая открытость. Это пустыня с пронизывающим ветром, где я стою, раскинув руки, и подставляю лицо хлещущим песчинкам. Меня пронзали насквозь неприличными вопросами и заставляли закрывать глаза, обнажая душу. Каждую ночь я уносился прочь от твёрдой земли, чтобы летать в неизвестности, здороваться с метеоритами, исследовать кратеры Марса, ругать историю, преклоняться перед историей, стучаться в двери Фомы, зажигать свечи в тёмной стамбульской гостиной, регулировать космическое движение, сражаться в дуэли на ступенях Версальского дворца, оправдывать измены, проклинать измены, ставить себя на чужие места, рвать полотно и писать их сызнова, торговать рыбой в черноморском порту и воровать яблоки старика Амира. Лететь обратно сквозь холодный океан, чтобы рухнуть в кровать и уже не видеть снов. Блуждать днём в стенах университета и встряхивать головой, отказываясь от бурного всплеска фантазии. Идти домой по заснеженным дорогам, ставить чайник, садиться за стол, пристёгивать ремни, глубоко вздыхать. Привет.
  А что, если повернуть к другой грани призмы? Чёрной от дёгтя, сухой как лёд, отрезвляющей, спускающей в унитаз бумажные самолётики из моей ночной жизни. Это просто переписка. Мы просто общались через виртуальную паутину средств связи. Почерк оставался единственным способом для чтения характеров. Печатное общение было мне не по душе раньше. Ей не по душе. И с годами ничего не изменилось. Из сетей тянуло фальшью и искусственностью. Безличность, серость, толпа, брошенная в огромный лабиринт интернета, где вместо имён и фамилий, улыбок и слёз, ругани и битья посуды были только IP - адреса, юины, короткие досье об интересах и предпочтениях и бесконечные смайлики, заменяющие настоящие эмоции. Игра в прятки за чужими картинками, нелепые статусы, подсмотренные друг у друга или прекрасные, перепечатанные из умной книги. Проживал полночные диалоги, но не мог передать в словах. Экран разделял вулканы, которым не вырваться за пределы квартиры. Мы затухали в шесть, чтобы проснуться, когда сядет солнце. Стук по клавишам. Я вылью тонны дикостей и нежностей, смеха и рыдания в строчках, но ещё больше наполнит ту кофейную чашку на столе, стол, книги на полках, смятую постель, тапочки на входе. Я хочу переживать и говорить вслух, смотреть в глаза, но лишь мечусь в элегантном прозрачном кубе. Бейся внутри, рви, ломай, раскладывай, вытирай, ругайся. За стенами не услышат, не прибегут на помощь, не разделят ликование. С восходом маска повседневности на своём месте. Я ползаю по нитям этой паутины, ищу подтексты за короткими фразами, вглядываюсь в фотографии, узнаю места и людей, ревную к новым подключившимся. Я часть системы. Я играя по правилам. Или принимай всё или выходи из-за стола и ложись спать. Я хочу сидеть с ней в кафе на берегу, повторить всё, ощущая ароматы, следить за жестами, мимикой, ловить оттенки, прикасаться, и слышать, слышать.. слышать и слушать. Глотать каждое долетевшее слово. Переваривать его, пробовать на вкус, вертеть на языке, смаковать. Я вчитываюсь в послания и сам рисую одежды героев, сам играю со светом и тенью, сам представляю взгляд и улыбку. Жизнь через стекло. Непрозрачное, делящее вселенную на измерения. Оно отодвигается в строго определённое время. Можно подходить к стелу. Водить пальцем по гладкой поверхности, выводя знаки. Их читают по ту сторону. Просят не торопиться. Ожидание... ожидание автобусов в морозный полдень, ожидание встречи, ожидание подарков, ожидание в очередях, на платформах, в банках, больницах, ожидание звонков, ожидание прощения, ожидание освобождения, ожидание новостей, ожидание соединения... Интернет, интернет... \
  Три месяца в году,
  Кафе на берегу,
  Ночью как в бреду,
  Всё пройдёт к утру.
  
  Белые листы разбросаны по полу. На них по диагонали короткие четверостишия, машинально рождённые в ожидании соединения. У меня внутри своё стекло. Своя перегородка. Приятная шизофрения. День и ночь. Листы на полу и пицца в студенческом буфете. Зачётная книжка и ровный гул фонаря за окном. Слепящее февральское солнце и надменная февральская луна. Тут не хватает места для сна. Сон становится роскошью. Проваливаясь в дрёму, я не вижу снов. Или вижу, но забываю перед тем, как открыть глаза. Это временно. Они вернутся. Иногда моё путешествие переносится из многострочных мэйлов на подкорки воображения. События выходят из под контроля и развиваются хаотично, подчиняясь лишь бессознательному. Я жду снов. Касаясь подушки, я каждую ночь отправляюсь в кино. Афиши трудно различимы. Нет касс, нет металлоискателей. Зал пуст. Я выбираю центральное место, крадусь в темноте, беру поп-корн. Титров на экране отсутствуют. Показ начинается внезапно. Сюжет развивается стихийно. Среди персонажей неизвестные мне личности. Редко среди них мелькают мои друзья. Но никогда я сам. Утопая в бархатном кресле, я погружаюсь в мир артхауса. Герои ведут себя непредсказуемо. Сцены не связаны между собой. Невозможное становится простым. Как без этого можно было обходиться раньше? Как жить иначе? Я не вижу себя, но ощущаю свои глаза глазами режиссёра. Мой голос за кадром. Нет, я молчу. Это шепчет внутри меня ещё один персонаж. Я сажусь в пригородную электричку и приезжаю в израильский аэропорт. Без вещей, свободно говоря на идиш. Объясняю сотрудникам таможни, что должен вернуться на работу через час. Свободных билетов нет. У меня нет времени. Я женюсь на собственной сестре в кабинете математики. Танцую вальс на ковре возле школьной доски. Я падаю со стены из красного кирпича и повисаю на ветке старого дуба в метре от земли. Я не разбился, но это уже не важно - сердце остановилось чуть раньше. Я сплю с незнакомыми женщинами, оставаясь заложником собственной неудовлетворённой жажды похоти, пытаюсь остановиться, но слышу только истеричный хохот; дома из тысячи комнат, где за каждой дверью меня ждут; новый кадр и чертежи Леонардо Да Винчи предстают перед восхищёнными взорами тайного ордена. Я покидаю круглый стол и бегу по монастырским коридорам, всегда возвращаясь к деревянному колодцу в центре двора. В колодце кричит человек. Я бегу на помощь, протягиваю руки к верёвочной лестнице и в следующий миг оказываюсь в партере Ласкало. Гигантская сцена грохочет и шатается, готовясь в любой момент снести головы впереди сидящих господ. Неистовый тенор в бордовом фраке с чёрной как смоль острой бородой высекает искры из кроваво красного рта, а безумные мартышки в лакейских ливреях скачут по рядам, отнимая деньги у перепуганных зрителей; порядок рухнул, движение захлёстывает и переворачивает, унося с собой в направлении удушливой пустоты, потолок покрывается мелкими трещинами, подражая раскалённой земле в начале предсмертного извержения, джентльмены и леди в строгих одеяниях похожи на брошенных зверьков, готовы растерзать кого угодно, лишь бы вырваться из мифического ада действа; и только маленький китаец справа от меня невозмутимо курит необъятной длины трубку, поглядывая на карманные часы, время которых остановилось в половине пятого. Я перевожу взгляд на сцену. Тенора уже и след простыл. Вместо него перед покосившимся полуопущенным занавесом отплясывают пуэртериканские артисты в неповторимо белых тогах, напоминая о славных эпохах Антония. Приглашая первые ряды поучаствовать в представлении, танцовщицы извиваются со змеиной грацией, обещая наполнить бокалы кровью, и на дне одного из них ещё будет тихо биться усталое маленькое сердечко. Музыка льётся откуда-то сверху, ниспадая звенящим дождём на головы слушателей. Мартышек как не бывало. На креслах развалились герои пьес Мольера, передавая по кругу полуистлевшие гравюры забытых мастеров. Сошедшие прямиком с горящих страниц, комедианты ещё не остыли от последнего акта, и готовы написать продолжение за автора, только бы оставаться в прозрачном зазеркалье чистой лиры. Когда очередь доходит до меня, вместо гравюры я держу на руках свою первую сознательную любовь - Марию. Я качаю её, сидя на маленьком стуле в собственной спальне. Ты любишь меня? Нет. Ты любишь, просто боишься себе признаться. Резкий треск, и я захлёбываюсь солёными водами Адриатики. Вода повсюду. Кажется, что кроме воды в мире нет ничего. Нет акул, нет дна, нет суши. Есть только вода и соль в злобном смешении. Когда становиться всё равно, меня чудом выносит на песчаный берег, где уже собрались любители триатлона. Где я? Это Черногория, брат. Где Войцех? Он давно вернулся в Польшу. Как мне найти его? Он не хочет тебя знать.
  Сеанс обрывается также внезапно. Меня вышвыривают из зала и отдёргивают занавеску. Фонарь бьёт в окно. Верните хотя бы поп-корн!
  Новый день....
  Ожидание соединения...
  Но деваться было некуда. Я здесь, а она в Питере. 29 часов на поезде, 4 часа на самолёте. Вот и отсчитывалось. Тем более что мы просто новоявленные друзья. Неделя, две, три...
  
  Глава III.
  
  Я предложил ей стать моей девушкой (именно так) через 3 недели после начала нашего эпистолярно - технологического общения. Даже число вспомню - это было 22 февраля. Я написал ей это, когда находился в актовом зале своего университета на концерте ко Дню Защитника Отечества, на котором выступали наши ребята с Военной кафедры. Всё случилось до автоматизма быстро. Как заряд по электрической схеме. Диалог сообщениями (куда же без них!). Она согласилась, и я был счастлив. Ровно настолько насколько имел о счастье представление в том возрасте и объёме жизненного опыта. И это был день. Время суток, когда моя вторая натура ночного заговорщика безмятежно спит. Новый уровень.
  Не берусь описывать её эмоции в тот момент. По почерку телефона никогда не определишь. А написать можно всё, что угодно, благо есть алфавит и пресловутые смайлики. Я возвращаюсь к чёрной грани, да простит меня читатель.
  Но хотелось представить её лицо... Выразительный взгляд, чуть закушенная нижняя губа от раздумий, тёмные волосы до плеч, переливающиеся всеми оттенками каштана в лучах полуденного Солнца... Наверное, почти такой она и выглядела. Серьёзная, с бешено колотящимся сердцем и верой, что всё будет хорошо. И я, красный от радости и гордости, в красной же футболке с половыми обозначениями на груди из учебника биологии, готовый обнять весь мир и своего одногруппника Сержа, как представителя от лица мира. Никто не заметил, как полёты наяву сменились близостью душ. Никто не определил черту, за которой кончилась дружба. Я продолжал парить, расправив плечи, но теперь нас было двое. Мы вдвоём умещались в мимолётные обрывки цветных очерков. Теперь сбудется венская весна, сбудется кафе на берегу, повеет тёплым бризом, дыхание станет отчётливым и нежным. Теперь я буду рисовать, глядя ей в глаза. Теперь мы птицы, каждую ночь уносящиеся под крыши развалин мира. Теперь мы ступаем тихо по песку, вслушиваясь в шум волн. Я обретаю смысл, и прогнившие устои преображаются. Плен закончился. Спасение близко. Я дышу полной грудью и впервые ощущаю причастность к тем самым развалинам. Они прекрасны. И жизнь прекрасна. Воздух наполнен чистыми звуками. На горизонте мелькают цели. Мы справимся. Мы сильные.
  Летя домой на всех парах, меня не оставляла мысль - я влюблён или просто не жил раньше? Меня вырвали из оков? Или открыли великое таинство? И что по сути я до сих пор предполагал о любви?
  
  22 февраля.
  Что такое любовь? Миллионы писателей, поэтов, художников, актёров, религиозных деятелей искали ответ на этот вопрос. Кто-то даже думал, что находил и выдвигал собственные теории, получившие более-менее многочисленных сторонников и противников.
  Так что же это? Нечто возвышенное и недоступное полному осознанию? Биохимическая реакция, об установлении законов которой рапортуют учёные со всех концов мира чуть ли не ежедневно? Набор феромонов, гормональные всплески и т.п. Можно ли её материализовать?? Не в какой-то личности, а как самостоятельный объект? Или это не объект вовсе, а процесс? Проходящее явление, как смена времён года с той лишь разницей, что эта смена может затянуться на всю жизнь или пройти через пару недель?
  У каждого она своя - это факт, и каждый из нас пытался её описать, когда она приходила и уходила. Менялись оттенки описания, яркость красок, настроение, но при всём этом образ миража любви продолжал создаваться в головах и сердцах.
  Любовь.. Она ведь бывает разной относительно субъектов. Здесь я пишу о той форме, которая волнует многих больше всего - любовь между мужчиной и женщиной, между двумя полами, двумя стихиями, двумя восприятиями действительности, двумя...(закончите сами, на ваш вкус).
  Любовь...любовь....любовь....
  Это когда мир разлетается на куски от одного взрыва у тебя внутри. Когда глаза застилает пелена уж не знаю какого цвета. Это когда пелена спадает, а любовь остаётся. Это когда знаешь, для чего жить, и сама жизнь обретает форму, краски, содержание. Это когда любимый человек для тебя реально важнее всего, и ты, не задумываясь, отдашь ему и за него всё, что у тебя есть, и найдёшь ещё больше. Это когда можешь послать к чёрту и друзей, и знакомых, и даже родных, если твоя половинка их не устраивает. Это когда просыпаешься утром и мысль о человеке приносит тебе восторг, радость, трепет и всё положительно искреннее, а не наводит тоску, скуку и прочие проявления обязанности и потери свободы. Это когда ты любишь мелочи, не требуешь ничего взамен, но даёшь от себя. Когда ты рад, что родился просто из-за того, что можешь видеть улыбку, слышать смех или милый чих. Это когда ты благодаришь Бога за ангела, который озаряет твою долбанную жизнь каждый миг. Это когда ты можешь горы свернуть, и это мысль приходит в трезвом состоянии. Ты пьян, но не вином. У тебя своё вино, более здоровое и полезное, более вкусное и дурманящее, более чистое и правдивое. Это когда реально начинаешь засматриваться на звёзды. Когда мужики могут пропустить футбол или поход в бар с друзьями, а девушки - встречу с подругой, которую не видели лет десять. Когда кажется, что все трудности преодолимы, если вы вместе. Когда дышишь, пока дышит она. Когда секс - это не механическое получение кайфа. Когда цветы - это не кактус в горшке на подоконнике. Когда носки убираешь в корзину для белья, а не под диван. Когда меняются приоритеты. Когда остаёшься собой, и тебя таким принимают. Когда хочется меняться к лучшему, и есть самый мощный стимул. Когда делаешь комплименты не для галочки. Когда осознаёшь свою ответственность. Когда понимаешь, что значит быть настоящим мужчиной. Когда ценишь каждый приятный момент. Когда боишься потерять. Когда ревнуешь. Когда дерёшься на улице из-за неё. Когда не теряешь свою индивидуальность, но получаешь новые черты. Когда болит в груди, и это не лечится. Или лечится временем, потому что ему всё равно на твои чувства или эмоции, - оно всё стирает в пепел. И плохое и хорошее.
  Я, пожалуй, сейчас пишу самые банальные банальщины в мире! Это тоже факт. Но ведь разве это всё не так?? От такого формализма и скудности красивых описаний, эпитетов, метафор смысл не теряется и не становится менее ценным. К этому списку "когда..." любой может добавить ещё сотню из своей жизни. И я не спорю. Этот список будет бесконечен, как бесконечно число граней этого чувства или как бесконечна Вселенная (самое старое и избитое сравнение).
  Любовь....
  Она наполняет и опустошает одновременно. Кто-то любил много раз в своей жизни, а кто-то - всего однажды.
  Интересно, а есть ли параметры, по которым можно вычислить или определить - любовь это или нет? Те, кто любили много раз - с чем сравнивать есть, но как объяснить?? Те, кто любил однажды - возможно им не понадобились сравнения. Они поняли всё сразу, и, пережив великую историю, которая оборвалась по каким-то причинам, не смогли найти в себе силы и желание строить на пепелище новый храм. Измена, смерть, предательство... Всё стёрло прошлые постройки как стирает их пресловутый временной маятник. Да, любовь опустошает. Опустошает настолько, что пытаешься искать где-то силы, чтобы есть, пить, спать, ходить, существовать... Некоторые люди их так и не находят... И у кого поднимется рука махнуть на них или осудить? Они любили. По-настоящему. Они знают, что познали всё величие и совершенство, дошли до пика, до точки невозврата, до абсолюта. Лучше этого они уже не познают и не хотят познавать. Такое бывает лишь раз, и счастливчик тот, у кого это было, независимо от финала.
  Так много хочется сказать, но слова не лезут в голову...
  Любовь...
  Её сложнее удержать, чем найти. Её сложнее понять, чем принять. Её сложнее сберечь, чем растоптать.
  "Важно, чтобы вы были совершенством друг для друга..." - кажется, так звучала фраза в фильме "Умница Уилл Хантинг". По-моему, одно из самых точных описаний отношений. Ты знаешь обо всех недостатках и всё равно принимаешь это. С трепетом, с уважением, с нежностью...
  Она такая неуловимая. Не угадаешь, когда она придёт и как будет выглядеть. Рыжая веснушка или кошачья пластика каштана. Зелёный огонь в глазах, золото волос. Задорный смех или хмурые брови. Взгляд котёнка. Железная рука. Париж, Венеция, Самара, Катманду.... Днём, ночью, на рассвете.... В баре, на автостоянке, в спортзале, на пляже, в пробке, в горном отеле, под дождём на автобусной остановке.... Что? Как? Когда? Полный туман. Как в Лондоне под вечер иногда. Даже гуще. Много гуще. Туманы на Альбионе стали больше мифом, чем закономерностью природы.
  Любовь....
  Она кошка, удав, тигр...хамелеон...
  Последнее подходит больше всего... Переменчивость, непредсказуемость, страх и восторг от будущего в одной смеси. Вся палитра и цветовой монолит в одном мазке кисти неизвестного автора - творца жизнеописаний, летописца мира, в холщовых иллюстрациях выдёргивающего двоих из толпы.
  Любовь...
  Утро в одной постели...Ночь в одной постели...Страсть, нежность, дикость, смирение, гнев, радость, добро, боль, отчаяние, рай, ад, земля, небо, космос.....испанское танго и венский вальс, хип-хоп и канкан, горячий кофе по утру, тёплый чай вечером под пледом..... Глинтвейн в джаз-кафе, когда музыка ласкает слух лёгким еле слышным мотивом, а приятный полумрак создаёт ощущение загадки и близость сокровенной истины...
  Любовь....
  Тысячи обличий, тысячи сценариев и развязок, тысячи людей, тысячи разбитых сердец и посуды, тысячи цветочных букетов и надписей мелом на асфальте, тысячи рассветов и закатов, тысячи встреч, тысячи скандалов, тысячи строк, книг, аудиозаписей, тысячи кадров любительской съёмки, тысячи улыбок и море слёз, тысячи приглушённых ламп, тысячи номеров в отеле, тысяч глаз, устремлённых в ночное небо, тысячи разбитых телефонов, телевизоров и порванных плакатов на стене, тысячи путешествий и возвращений домой, тысячи лиц, характеров и взглядов на жизнь, тысячи огней, тысячи теней, тысячи полутонов, тысячи мыслей на бумаге, тысячи поцелуев, объятий, сцен ревности, тысячи окон в домах, тысячи причин и оправданий, тысячи измен и прощений, тысячи спасений души и погружений в бездну, тысячи признаний, тысячи памятных мест, тысячи фотографий в альбоме, тысячи "наших песен" вдоль ночных улиц, тысячи венков из одуванчиков, тысячи пощёчин, тысячи сидений на коленях, тысячи кинотеатров и мест на последнем ряду, тысячи звонков среди ночи, тысячи разговоров до утра, тысячи плюшевых медведей и белоснежных яхт, счетов в банке и ракушек из Чёрного моря, тысячи пар ног под одним одеялом, тысячи билетов на край земли, тысячи свадебных подарков, тысячи штампов в паспорте, тысячи этюдов, тысячи брошенных работ, тысячи молитв, тысячи безрассудных поступков, тысячи тайных встреч, тысячи домашних блюд, тысячи отпусков всей семьёй, тысячи держаний за руку в "- 25 С", тысячи сообщений в чате и на мобильнике, тысячи предложений, тысячи отказов...
  Это всё она... Любовь...
  У Вас она такая или абсолютно чужеродная....
  Главное, что она есть. Она жива, несмотря на времена и нравы.
  Среди денег, разврата, насилия, предательств, измен, лжи она живёт. Её хранят те, кто верит и борется. Так?
  Пафосно, но правдиво. Если кто-то из Вас сочтёт это всё прошлым веком и бабушкиным старьём, то мне плевать...
  Пишу то, что думаю. Без разбора. Вы же помните.
  
  Эления должна была приехать на летние каникулы. Тогда бы состоялась наша первая внимательная встреча. Спустя почти 4 месяца. До этого времени мы продолжали переписываться и перезваниваться. Первый мой звонок был довольно робким, и разговор получился скованным, но длился полчаса, за которые я истратил все имеющиеся деньги. Впрочем, деньги меня волновали меньше всего. А больше волновал её голос, который я услышал после третьего пронзительного гудка. Нежный, игривый, немного детский, но серьёзный и ожидающий движения.. Движения по дороге наших новых отношений. Хотя бы мелкого шага. Готовый выступить навстречу. Это не было похоже на наши безумные словесные игры. Скорее, на изучение повадок двух диких кошек. Сквозь телефонные трубки мы оценивали друг друга. Теперь я мог различать интонации, разделять чёрное и белое. Мог сопоставить звуки и предметы, теперь атмосфера имела вес. В мозг проникали тонкие струи пара, наполненного ароматом тембра и дрожания. Ноты стали осязаемы. В самом неприметном представлялось нечто отчаянно важное. Я хочу слышать этот голос всегда. Он ласкает меня. Он доводит меня до исступления. Он оберегает меня. Он баюкает. Он не обещает второго шанса. Он рассыпается в каналах и эхом отдаётся в пустой комнате. Он ускользает лёгкими шажочками, оборачиваясь в прихожей. Позвони мне снова. Желай мне спокойной ночи и доброго утра. Просто дыши в трубку. Очередная безвредная зависимость.
  После того звонка я только и думал, что о движении. Об этом дыхании через тысячи километров, и, как все влюблённые подростки, рисовал сцены хрупкого зарождающегося романа двух обычных горожан.
  Мне восемнадцать. Я имею возможность спокойно покупать алкоголь, не носить паспорт в ночные клубы, получить, наконец, права. Я не очень-то следил за принятыми условностями и правилами. Считал, что знаю достаточно для того, чтобы рассуждать о жизни с высоты прожитых лет. Так глупо. Я видел пары вокруг. Видел их ссоры и объятия, слышал их разговоры, запоминал признания. Я думал, что все живут одинаково и чувствуют одинаково. Я имел в голове отработанную до автоматизма схему. Я создавал её в одиночестве, просиживая вечера за просмотром шедевров Аллена. Когда же мой шалаш снесло ветром, и мне представили её величество Любовь, я услышал вполне резонный вопрос - и каково теперь твоё мнение обо всём этом? У тебя же есть какая-то вшивая схема, так? Покажи? Выброси этот мусор. Твоя любовь - она только твоя и ничья больше. Она взошла в тебе. Ты за неё отвечаешь. Это не штамп на фабрике. Она без этикетки и срока годности, она не прошла через конвейер. Здесь нет единственно верного пути. Её просто нужно охранять и растить, как дитя. Ты ищешь взаимности? Научишься отдавать без оглядки? Ты можешь свалиться в пропасть и разбиться на острых камнях, но тебе не должно быть стыдно. Ты любил. Она приходила в твою жизнь. Приходила еле слышно в безлунную ночь, распахивала парадную дверь солнечным днём, она сбегала и возвращалась, играясь сырыми чувствами, покорилась, распознав искренность, и осталась, веря в своих детей. Не прогоняй её и не требуй жертв. Просто откройся.
  Так мы и жили до самого июня. Периодически умудрялись серьёзно ссориться, и как-то в мае она даже заговорила о кризисе отношений. Кризис отношений ещё до первого свидания! Звучало это просто дико и злило меня до неимоверности. Приписывались пропадания из сети чатов, отказы разговаривать со ссылками на вечную занятость. Но больше всего из терпения выводила неопределённость. Я слышал да, но никогда не был уверен, что обладаю на все сто. Я мог потерять в любой момент, так же внезапно, как обрёл. Тёмная сторона Луны. Я жаждал подтверждений, но представлял лишь разведённые в стороны ладони. Роман развивался в ночном зале пустого кинотеатра, и в кои-то веки я могу влиять на сценарий, но тяжесть наваливается, заставляя прекратить движение и наблюдать за удаляющейся песчаной отмелью Адриатики. Это испытание. Мой персональный ад с бесконечным по длине кругом, где триатлонисты ищут финиш, но находят только левый поворот.
  
  - Если тебе это всё не нужно, то может и не стоило начинать? Это и так выглядит глупо! - в пятнадцатый раз негодовала она в телефонную трубку уже на первых секундах.
  - Ты мне нужна... Даже, если глупо... - только и бормотал я, зарывшись в подушку носом, готовый разбить башку о соседскую стену.
  - Тогда что с тобой творится? Расстояние между пунктами сложнее, чем в задачках? Что изменилось? Где мы? Ночи прошли! Открой глаза! Следующий шаг!
  - Я просто устал, - сознание в этот момент и вправду требовало тишины.
  - Тогда отложим, когда ты будешь в норме и сможешь хоть что-то из себя путного выдернуть для меня! - вслед за этим в трубке послышались характерные занудные гудки, напоминающие о существовании средств коммуникации.
  Я не мог объяснить ей себя. Или боялся. Я даже с собой не в состоянии разобраться, а тут вынужден раскрыться для другого человека. Она мне нужна. Я хочу её. Я верю ей. Но не перезваниваю. Не оправдываюсь. Мне нечего сказать. Точка.
  К восемнадцати я успел порядочно завраться перед близкими. По мелочи или крупно. Цепочка скатывалась в клубки, клубки - в снежные комья, которые в один прекрасный момент разбивают окно и вместе с холодным снегом вываливают на душу всё скопившееся дерьмо, которое коммунальщики складировали до лучших времен. Я придумываю истории. Перед незнакомыми и случайными встречными я разыгрываю партию, оставляю приятное впечатление и под этим шлейфом удаляюсь, надеясь, что у нас нет общих друзей, и мой облик не померкнет. Я не обязан изливаться. Бог не обязан меня исправлять. Я не застрахован от одиночества, но в восемнадцать ещё наплевать. Поэтому я сочинял неуклюжие отговорки, натянуто просил о понимании, заранее готовясь к следующему заскоку. Ночи прошли. Там я был самим собой. Там я не врал. Почему? Неужели я удовлетворен малым? Неужели банальной переписки было достаточно, чтобы почувствовать собственную значимость? Там я не врал. Я не врал, когда полюбил, не врал, когда слышал голос, не врал, когда делился мечтой о завтрашнем. От чего же уставать? От обязанностей? Я дорожу свободой? Только что с ней делать? Я боюсь ответственности, но непонятная свобода.... Что хуже? Независимость.. От кого? Я боялся показаться скучным, боялся не оправдать ожиданий. У меня нет богатых родителей, я не ношу дорогие шмотки, не разъезжаю на иномарке (вообще не разъезжаю), мне чужды ночные клубы, я ненавижу быдляцкие разборки. Я прост. Мне нужна особая. У меня нет готового списка с качествами. Я почувствую, когда придёт время. Независимо от цвета волос, глаз, манеры одеваться. Я чувствую сейчас. Она знает Ремарка и Хайяма, она не любит западный слэнг, она сидит в кафе на Невском с томиком Уитмена. Она особая. Для меня. Я не собираюсь её терять. Мне нужно лишь немного ясности в голове и каплю смелости. Уверен, Вам это знакомо. Тяжелые мысли блуждают постоянно. Это часть жизни. Неотступная, как сон и бодрствование. Прости меня за эти дни.
  Перепалки двух членов общества, новых романтиков вроде нас. Банальные, с набором стандартных упрёков и отговорок и, в то же время, самых настоящих и угловатых, если такой термин можно придумать касательно природы диалогов незрелой в словесных играх и интригах молодой парочки. Я не смог сказать вслух. Писал длинные письма и отправлял их в корзину для удаленных файлов.
  Засыпая под мигание телевизора, я прокручивал в голове строчки из песни, которую ежедневно пел Роберт - молодой талант из уличных артистов. Он и его брат Хени в полдень доставали инструменты из коричневого саквояжа и наполняли музыкой и сочными голосами и без того оживлённую центральную городскую аллею. Репертуар менялся с пугающей быстротой. Казалось, что кроме сочинительства в жизни этих самобытных оборванцев (а внешний вид соответствовал), не существовало ничего, хоть сколько-нибудь достойного внимания. И надо сказать, цель оправдывала вложенные силы. Частенько я опаздывал на занятия, замирая на перекрёстке под "Чёрную пыль", "Вечернюю румбу", "Сотканного Солнцем" или "Кингстон". Всё, что нужно - это звонкая гитара, искусный битбокс и немного хореографии. Пожалуй, этим они и зарабатывали себе на новые струны, бумагу, чернила и иногда - на хлеб. Но положение вещей их нисколько не смущало. Искусство ради искусства - забытый девиз они выливали на прохожих со свойственной им жаждой слова и романтичной меланхолией.
  Неудивительно, что вокруг дуэта всегда собирались несколько дюжин человек, и даже появились первые поклонники, приглашавшие Роберта и Хени поиграть на квартире друзей или на городском пляже в субботу вечером за хорошую плату. Иногда братья соглашались, чтобы, отыграв час-другой на настоящей сцене и получив положенный заработок, купить по сэндвичу с курицей, а остальное раздать в железнодорожном переходе бездомному старику или таким же, как сами, уличным поэтам, зная соль и слёзы подобного образа жизни.
  Откуда они появились, никто уже и не вспомнит. Кто их родители? Без ответа. Есть ли у них образование? Без ответа. Где их собственный кров? Без ответа. Даже настоящих имён не знали жители. Тайна происхождения псевдонимов строго охранялась. Связанные истории не выплывали за грани предположений. Кто младший брат, а кто старший - тоже оставалось под вопросом. А может быть они и не братья вовсе, а люди, которые живут и чувствуют этот мир одинаково, и мир, радуясь такому совпадению, свёл их на перекрёстке маленькой улицы маленького города, вложив в руки талант и старый коричневый саквояж.
  Неизменно учтивы и общительны, музыканты никогда не задерживались на сцене дольше установленного ими же самими срока. Роберт появлялся незаметно, за десять минут до полудня. Спустя ещё пять минут к нему присоединялся Хени и вместе они брали первые аккорды "Изабеллы". С этой баллады в стиле соул всегда начиналось представление. Далее, за час, случайные и не очень слушатели путешествовали на волнах рэгги, лирики РЭПа , фьюжн, фри джаза поочерёдно с акапеллами на португальском. Завершалось всё коротким криком "Мелочи". Всегда чётко и без отхождений от правил. Кем они были придуманы? Робертом и Хени. Есть ли в этом ритуал или потайной выхлоп? Без сомнения.
  Отыграв все штрихи, намеченные на день, братья также незаметно собирали инструмент, прощались с публикой и растворялись в ней же - спешащей дальше по делам. В какой момент они сворачивали с центральной улицы, никто не мог определить. У магазина тканей? Нет, точно у лавки мороженщика! Да они вообще шли в другую сторону! А я их видел у дома культуры на окраине! И так далее, множась в теориях и догадках. Строя предположения, никто тем не менее, не пытался выследить артистов и узнать адрес или возможных друзей. Вы приглашаете - они с благодарностью принимают приглашение. И после исчезают выверенными перебежками. Из любого района города, из любого круга общения, в любой момент, кратко извинившись со ссылкой на неотложные дела.
  Что меня цепляло? Текст? Музыка? Подача? Манера движений? Экстаз неформальной культуры? Я вдыхаю колдовство. Трогаю магию. Гипнотически подпевая и покачиваюсь в такт ритму бита. Ноты и аккорды, подобно древним заклинаниям, вызывают на поверхность корни бунтарского настроения, в изящном танце, кружащегося с неподдельной доброй тоской и посланиями от ножа на краю акульего моря. Глотая слёзы, я ощупывал себя. Мне казалось, что я стою голый на этом клочке тротуара, и каждый новый трек хлещет меня по спине, как виноградная лоза, заставляя сочиться яд из вен и вырывая куски плоти - способ очищения... способ пробуждения от назойливого кремового сгустка под названием "дрянное протекание жизни". Губы мои срослись и я только и мычал: "я тоже так чувствую! Это обо мне! Вы читаете меня как книгу, а потом бежите в укромное место и пишите по памяти новые рифмы, чтобы завтра истязать меня в назначенное время!". Забывшись на мгновение, я порывался произнести это вслух, но страх загнанного а рамки общепринятого постоянным наблюдением за прочими индивидами молниеносно съедал меня, выплёвывая на ходу хрящи, застрявшие в гнилой пасти.
  Только спустя хлопотный или нудный день, погружаясь в омут бессвязных осколков истощённого духа, я шептал строчки "Мелочей", подражая лёгкому картавому тембру Роберта. Лучше, чем он, исполнить не мог никто, но я всё же пытался. Позже, переписал аккорды и наигрывал, сидя на кровати, делая паузы в самых цепляющих местах, а персиковая стена напротив плавилась, фонтанируя образами для каждой строки... пляска чертей, безумный маскарад - собрались вся шваль. Кругом красное и чёрное, бешеные языки пламени, лёд на потолках, грандиозные люстры с восковыми фигурками вместо свечей, слизь, враньё, мрачный хохот... бал современности. Худшей её части... без окон, без дверей, монолитные стены. Вдоль этих стен я ползаю в поисках лазейки для побега. Я сбегу и заберу тебя с собой. Только дыши ещё. Пожалуйста...
  Колючие мелочи
  Съедают без причины...
  То не лики - безумные личины,
  Холодная война в кипящей голове
  Колючие мелочи..
  Съедают без причины.
  На луну после полуночи
  Что есть мочи,
  Но никто не хочет
  Коверкать смысл и менять гладь на кочки
  Без того тошно...
  Стать бы тоньше. Умнее
  Где же силы?
  Горбатого справит могила
  Подлецы на вилах
  Смеются со слезой
  Мир заслонён войной
  А мы с тобой
  Блуждаем, не найдя покой...
  Постой же... я кричу... постой
  Позови Бога с собой
  Не страшно тёмною дорогой
  Искать огонь в домах
  Теряюсь в мелочах...
  Порезы, раны, кровь со лба.
  Без причины мы топчем слова.
  Оставь же веру хоть на грамм
  Я не отдам.. тебя в колючий мир.
  Први листы в моей тетради,
  Но Бога ради
  Сделай вдох... ещё, ещё....
  Дыхание горячо
  Открой глаза - уже прошло...
  
  Как бы там ни было, кризис вскоре миновал сам собой, и на смену вновь вернулось ожидание встречи, в котором позитива было всё же больше.
  
  Сегодня холодно. Ты чувствуешь? Да. Листья так и сыплют вниз. Вот откуда выражение про ковер. Ветер щиплет. Не волнуйся. Ты же рядом с домом. Да, наше место. Долго ещё? Скоро начнём. Почему именно он? Не спрашивай. Он просто здесь. И мы здесь.
  Человек в чёрном неспешно поправлял штатив. Каменное лицо абсолютно ничего не выражало. Отточенные движения говорили о многолетнем опыте. Высокого роста, с красивыми чертами, смуглый, с редкой сединой в висках, человек в черном доставал из старого саквояжа приборы и оценивал их в тусклом мерцании солнечных лучей. На вид ему около пятидесяти. Черное драповое пальто прекрасно гармонировало с черной широкополой шляпой. Почему у него красный шарф? Дань кубинскому прошлому. Он что, кубинец? Да. Рауль Вальдао. Ты танцевала с ним на школьном балу. Я его не помню. У тебя остались его работы. Вид на Дунай и Морской бульвар. Да, их я припоминаю. Светло серые тона. Он мастер шестидесятки. Рауль никогда не работал на заказ. Любую просьбу исполнял на собственный манер. Сколько он живёт здесь? Он не живёт. Колесит по миру в поисках кадра. Сейчас он в этом дворе. Завтра - на краю земли. Почему он ловит свет дождевым зонтом? Я не знаю. Мне страшно. Он тебя не обидит. Вы готовы? Да, сеньор.
  Такой ливень! Ты ещё хочешь гулять? Да, пойдём дальше, вон на тот холм. Помнишь, мы были у подножия в первый вечер? Помню. Тогда небо было безоблачным. Идём же! Где ты достала эту салатовую футболку? Это подарок Рауля. Он прислал её из Вены. Не знал, что в Вене можно достать нечто подобное. В Вене живёт его сестра, она занимается собиранием винтажных вещей. Эта футболка одного из австрийских хиппи. В Австрии были хиппи? Значит, были. Спроси у Рауля. Почему ты любишь дождь? Ты вся промокла. Пойдем обратно. Я расскажу тебе, если доберёмся до подножия. Дождь смывает грязь. С дорог и из людей. И страхи. Под дождём я не боюсь. Чего не боишься? Ничего. Я дышу, я радуюсь. Дождь прогоняет дурацкие мысли, очищает голову, я как будто перерождаюсь. Местный дождь не самый подходящий. Ты попадал под южные ливни? Это ураган воды! Они выносят из тебя всё! Когда из-за туч появляется первая звезда, тебе приходится учиться заново говорить, видеть, переживать, узнавать людей. Ты ребенок. Нет, я верю в другой мир, где нет нашей грязи. Дождь оттуда. Он врывается, вылечивает и исчезает. А мы не обращаем внимания. Торопимся домой стирать бельё, а стираем шанс на спасение. Откуда такие мысли? Вдали от города. Когда мы вернемся обратно, то снова запрем себя в каменных стенах. А через неделю забудем о проблесках человека. Возможно, ты бросишь монету нищему и остановишься на секунду, даже задумаешься о том, что важно и что нет. И двинешь дальше ловить такси. А пока лови момент. Мы ещё здесь. Смотри какие крупные капли. Бежим скорее, холм уже близко. Я расскажу тебе всё.
  
  Глава IV.
  Ко времени её приезда мы оба успешно сдали свои сессии, и начались долгожданные каникулы протяжённостью в два месяца, за которые можно много построить и ещё больше сломать. Площадка под строительство-то бесхозная. Материала навалом вокруг: ревность, планы, алкоголь, косой взгляд, недостаток внимания, редкие встречи, переплетённые руки, тусклый блеск свечи, совместные деньги на подарки друзьям, дети в мае, родители во вторник, цветы на рынке, мятые книжки, Колтрейн на виниле.
  Первый вечер... Я отчётливо помню наш первый вечер. Я весь день был как на иголках, что не укрылось от маминого взгляда. Узнав причину моего невроза, она лишь загадочно улыбнулась и спросила о наличии хотя бы цветов. Их я купил предварительно, всю неделю исправно уходя и возвращаясь из университета пешком, чтобы сэкономить пару сотен. И теперь плоды стояли в трёхлитровой банке на столе в моей комнате и ждали, пока не обретут нового владельца. Красные розы из местных краёв. Три штуки. Почему - то в те годы у меня в голове прочно сидел жук-стереотип по поводу любви девушек к этим цветам. Мысль о том, что некоторые сеньориты их на дух не переносят, казалась мне верхом странности и где - то даже непорядочности по отношению к мужчинам, принёсшим розы своей даме. Так было в незапамятные времена.
  Забегая вперёд, отмечу, что моя избранница восприняла отсутствие фантазии кавалера благосклонно, ибо розы любила и отнеслась к флористскому подарку как к должному знаку внимания, и пунктик о хороших манерах в её воображаемом списке на мой счёт был помечен аккуратным плюсиком. Одна роза - символ стиля, но мода чужда. Мода на любовные аксессуары. Выхожу на подиум с букетом в руках, и вспышки фотокамер знатоков смеются в пустоту. Это моя собственная коллекция. Три красные.
  Я запомнил тот вечер не только потому, что он был первый у нас. Первый у нас двоих. Только наш. Но и потому что в этот вечер случилась наша первая живая ссора. Представляете себе! Лететь чёрт знает откуда, после 4 месяцев трепотни и собачиться уже через полчаса! Какой бред... и мы стали полноправными его представителями. Рекламщики приборов для срывания крыши. Грандиозное горное образование незаметно скрылось за кучками невзрачных облаков, и ветер, гнавший их на восток, в одночасье иссяк, оставив напоминание о себе лишь пылью на ботинках местных поселенцев. Детали решают многое. Бракованные детали решают ещё больше.
  Как это обычно бывает, всё случилось из-за пустяка. Я бы даже и не стал наряжать ситуацию в платье какого-либо конкретного заголовка для подобных сцен. Вот как всё произошло.
  На улице накрапывал дождь. Обычный летний моросящий дождик, который даже не прибивает знакомую пыль к земле, а лишь даёт повод парочкам на бульварах прижаться друг к другу ещё теснее, скрываясь от воображаемого ливня под одним маленьким уютным зонтом. Юле же этот летний водопад показался именно водопадом, и она поспешила позвать меня на ужин к родителям. Тут нужно отметить, что разговор начался уже после нашего первого поцелуя. Я намеренно не буду описывать эпизод. У всех у Вас были свои первые поцелуи, и каждый сейчас вспомнит самый яркий. Прошу Вас. А свой я бы охарактеризовал так - "поцелуй после 4 месяцев разлуки" (опять эта четвёрка, символ несчастья на востоке и просто цифра для рядового европейца - отметка "хорошо" в аттестате или количество банок попкорна, поглощённое за просмотром слезливого сериала в прайм-тайм, ну или ещё что-то в духе обычного набора примеров). И такое у Вас тоже, наверняка, встречалось. Дорогой, как я рада тебя видеть. Я так соскучилась. Кстати, давай сразу поскандалим по интересующему меня вопросу. Какой вопрос? Да неважно. Вот взять хотя бы этот дождь. Он такой сильный и пронзительный. Ты не находишь? Давай останемся дома. Родители уже накрывают на стол. Какой ты нерешительный! Я тебе всегда это повторяла. Просто сделай это для меня...!
  В любом случае, мысль о непременном знакомстве меня не обрадовала. И не из-за того, что я такой по жизни стеснительный, в чём меня настойчиво пытались убедить, и не потому что не подготовил ещё свой список ответов на злободневные вопросы моей жизни. Просто в тот момент я хотел пускать её мир в свой постепенно, изучая и анализируя каждое действие и каждый шаг. Без спешки и без нажимов. Кто-то поймёт, что я имею в виду. Это как пить свежевыжатый сок на веранде в прохладном летнем кафе, когда на улице нестерпимая жара и все мысли только о море или, на худой конец, любом чистом водоёме в радиусе пары сотен метров. У Вас в руках прохладный стакан с оранжевым содержимым солнечного апельсина (или любого другого Вашего любимого фрукта). Стакан такой прохладный, а Вы так долго брели до этого кафе, что сейчас хочется осушить его одним глотком и просто утолить жажду. Но вот Вы сидите на веранде пару минут, держите морозное стекло во вспотевшей руке и делаете первый глоток, но не из бокала, а через трубочку для коктейлей, услужливо опущенную в него официантом. Вы вбираете в себя весь вкус и краски через этот канал и чувствуете, как прохлада растекается по Вашему телу. Вы познаёте этот жаркий летний мир заново. Постепенно. Шаг за шагом... И смысла простого утоления жажды уже и след простыл. Так хотел и я. Вот почему мы сразу схлестнулись на этой теме. Оба упрямые по натуре, никто не хочет уступать и ради чего бы!
  Нет, нет и нет. Все упёрлись рогом. Аргумент за аргумент. Повышенные голоса на лестничной площадке. Жалобные призывы, угрозы, припоминание былых заслуг. Недовольная морда соседского пса, гуляющего по пролётам. Пылающие щёки, дрожащие губы. Гневные взгляды, недоумение, разведённые в стороны руки. И вот я уже иду домой под насмешливой пародией на осадки... Злой, обиженный, надутый девятнадцатилетний Дон Жуан, которого застали на месте любовного преступления, и который вину свою безапелляционно отрицает.
  Если бы не ссылка на возраст, то ситуация выглядела бы просто комично. Ох уж эти детки! Думают, что их проблемы самые важные (пожалуй, так думают в каждом возрасте). Вырастают люди - вырастают проблемы. Вырастают запросы - ограничиваются возможности их удовлетворения. Чего проще, пойти на компромисс, сделать приятное, задвинуть собственный эгоизм в дальний ящик на несколько часов. Шаг назад - два вперёд. Но в тот вечер отсутствие трезвого подхода казалось проблемой. Ссоры на пустом месте сами по себе - неотъемлемая часть взаимоотношений любых людей в независимости от положения друг к другу и социального статуса, но оттенка глупости сея аксиома с них не снимает. Если задуматься, то очень большой процент семейных скандалов случается из-за: разбросанных носков, немытой посуды, грязных тряпок, футбола, мусора в ведре под вечер, незабитого гвоздя, голодной кошки... Скорость решаемости вопроса - от двух до пяти минут. Скорость примирения - от часа until the end of time. Мы даже не семья.
  Вот и получается, что капризы природы краем тоже могут попасть в колоритный человеческий список, где они будут стоять рядом с отказом поужинать в кругу семьи твоей спутницы. В итоге, рождённые под неудачными в плане примирения знаками, двое разойдутся по своим берлогам, сопя носами и кляня бестолковую принципиальность ближнего. При своих. Каждый при своих. Можно смотреть на экран телефона и материть непробиваемость. Сложнее - набрать номер.
  Рассуждение о будущем не стоит и гроша ломаного, когда это самое будущее предстаёт перед тобой, как оно есть, а кисть, мазки которой могли редактировать картину на усмотрение автора, давно иссохла и осыпалась. Я возвращаюсь на стройку. Наполеоновские планы - самый непрочный фундамент. Воздушные замки имеют вес. Вес кислорода, азота, человеческого дыхания, а наши дома - вес праха из прошлых воспоминаний. Можно воображать что угодно и как угодно, но факт монолитен, как безграничный кусок бетона, и можно просто разбить себе голову, чтобы удостовериться и успокоить случайных и неслучайных наблюдателей. Можно вглядываться в серые щели, пытаясь составить части пазла и найти выход, ухватиться за нить и потянуть, пока бетонный блок не распадётся на мириады сыпучих полотен, из которых можно соткать новый факт, удобный и приветливый. Но стена гладкая и чистая, как слеза младенца. Только матовое отражение всегда однообразное. Черты неразличимы. Прекрасное имя - факт. Давайте знакомиться. Я - ваш противник. Я хотел изменить вас, переделать под себя, вам же назло. Понимаю, вы не испытываете по этому поводу ни малейших эмоций. Тоже верно. Хладнокровие - важная черта современного мира. Вам же всё равно, что случится через час, два или год-другой. Вас волнует только сегодня и сейчас. Вы не строите планов и рушите чужие. Мы создали вас чуточку раньше и теперь расплачиваемся за незнание основ архитектуры. Простите, что тревожим вас пустой болтовнёй. Правда, та девушка красива. Совершенно уникальный образец. Может в виде исключения... нет? Ну, так и быть. Не могу вас задерживать более. Только запомню ваше лицо. Я привык смотреть в лицо вам, но никогда не обращал внимания на детали. Не расстраивайтесь, вы - не хозяин своей судьбы. Вы плачете? О, нет, не нужно. Разве факты могут сострадать? Ах, это всего лишь дождь. Я был так глуп. Всего доброго.
  За скомканными рассуждениями я почти добрался и до своего дома. Невзрачной хрущёвки, давно требующей сноса, но стойко переносящей все тяготы многоквартирного кирпичного старика, брошенного на произвол судьбы городскими властями. Иногда после дождя боковые фасады здания выглядели точно как после бомбёжки, взрывы от падения снарядов еле задевали стены, и на них оставался налёт обшарпанности, краска сохла и слетала, маленькие куски бетона тихо падали на тропинку, норовя попасть в бездомных кошек и собак, захвативших дворовые угодья и местные подвалы. Таких домов в округе было много. Они соседствовали со сталинками, более изящными и внушительными, но тоже отмеченными печатью десятка лет. Квадратные дворы вмещали лишь небольшие детские площадки, скудную растительность в виде невысоких деревьев и мелких кустарников, да пару деревянных лавочек, где по вечерам собирались старушки и обсуждали последние новости в стране и в жизни обитателей квартир по соседству. Типичная картина небольшого городка. Современное русское региональное существование.
  Половина обитателей здешних мест обещала себе, что выберется, встанет на ноги, покидает вещи в чемодан и уедет, даже не оглянувшись. С большинством из них я здороваюсь по утрам, выходя из подъезда и торопясь на учёбу. Жизнь приковала их к городу, к району. Кочевники и переселенцы появлялись на вечерней кухне. Они смиренно лежали, щелкая ночником. Они толпились на остановке автобусов, у кофейных автоматов в торговых центрах, забирали детей из детских садов, оплачивали счета, стояли в очереди за молоком, ругали местную власть, варили суп к обеду, метались по ТВ-каналам, обещали бросить курить с понедельника. Здравствуйте, здравствуйте. Как вы? Спасибо, и я в порядке. Как ваши дети? Спина не мучает? Нет, пока не женился. Молодой ещё, успеется. Ну, всего вам!
  Природа крутит свои пластинки, сменяя четыре раза в год, и фоновое сопровождение тонкими линиями мягко ложится на визуальный ряд перед открывающимися после тяжёлой дрёмы глазами жителя, смирившегося с колеёй, где застряла телега, везущая маленькие радости. Вздох, поднимаясь по лестнице, вздох от скрипучей кровати, вздох от свежих новостей, вздох от частой меланхолии, вздох от аритмии, вздох от вида замерзшего голубя, вздох от вида детей со стеклянными выражениями лиц, вздох от осознания безразличия, своего и чужих. Пройдёт пять или десять лет. Одни по-прежнему будут играть в домино на изрезанном перочинными ножами столе, другие будут выгуливать уже постаревших собак, третьи будут роптать на жизнь, четвертые, презрев устои, сорвутся с насиженных мест в поисках лучшей доли, пятые придут к пониманию третьих или четвёртых, у шестых завесят зеркала... Человек часто начинает рассуждать о значительных вещах только под гнётом черных сезонов. В моменты отчаянного озарения истина становится до безобразия близкой и разочаровывающей. Ты проник в суть вещей, и ящик с секретами оказался ящиком Пандоры. И находки не слишком пугающие, и ящик мал, но стабилен, непреклонен, с гарантией исполнения обязательств по договору с надменным владельцем ящика. И ради крошечного мифа, возведённого в ранг таинства бытия, приносились жертвы, вершились революции, возводились города, прокладывались железные дороги, тонули корабли, взлетали ракеты, испытывались водородные бомбы, подписывались международные соглашения, продавались земли, продавались люди, менялись мнения, отпускались грехи, презиралось право на равенство, разрушались семьи, открывались горизонты, возносились молитвы, строились мосты, бились стёкла, с трибун неслись призывы и лозунги, появлялись на свет и уходили в царство покоя, стояли в нервных очередях, гибли под пулемётными очередями, отдавали последнее, брали им не принадлежащее, воровали бесстыдно, возвращали украдкой, кидали вверх шапки, клали цветы у оград, ложились спать, начинали всё сначала, догоняли поезда, просили прощения, оскорбляли, ненавидели, любили всем сердцем, бросались вслед за ушедшими, хватались за нить,; ради мнимых истин на морском дне покоятся сотни лет истории, на свалках - тонны отходов, в больших кабинетах - стада сброда, в развалившихся хибарах - последние из достойных поклона; именем идолов жгли и насиловали, оставляли подаяния и кляли иноверцев, твердили о нравственности с дулом у виска, смешили опустившийся на колени народ в прайм-тайм. Тысячелетия голода и свершений, прорывов и болезней, подвигов и разрухи, чистой близости и нищеты, духовного исцеления и зверств, праведности и предательств понадобилось человеку, чтобы теперь, стоя посреди всего сотворённого, кричать до срыва и рыдать, умоляя отменить последние пятьдесят тысяч ходов в адской шахматной партии, где количество фигур не удаётся согласовать, и правила меняются от размашистого росчерка авторучки. Длинная, как речи революционных лидеров, цепочка событий предлагает человеку задуматься над масштабами катастроф, личных и общих. Оглядись по сторонам и переоцени своё положение.
  Ворох живности в кипящей голове разрастался. Муха стремительно росла до размеров иного персонажа, и всё на дистанции в пятьсот метров. Рваная череда, спираль без поступательного движения, хаос в чистом виде, причина и множество следствий, перерастающих в новые причины и новые следствия, интеллектуальная паутина, разорвать которую в силах почти любое здравомыслящее существо, наберись оно чуточку терпения и парой весомых аргументов. Полемика хороша, когда оппонент сидит на правом или левом плече, и доводы в его уста вкладывает сам зачинщик спора. Своего рода, пьеса, где на сцене один актёр заменяет собой целую труппу. При этом публика в зале должна чётко разделять характеры и образы исполнителей, отдавать предпочтение и в конце усвоить толику важного и давно забытого. Но вернёмся к истокам.
  Блуждая в лабиринте своего негодования, я шёл мимо скамеек, деревьев, кошек, собак, старых и новых иномарок и прибыл в пункт назначения.
  Но, не дойдя пары десятков метров, меня остановил её звонок (звонки-звонки-звонки). Схема отлажена - она просила вернуться, она была не права. Всё в таком духе. Но сейчас монолог вполне соответствовал истине, да и упрямство тельца (а она - овен) в актив занести я себе по-прежнему не мог. Вечер испорчен, но небезнадёжно. Как в любом ужине всегда запоминается десерт, так и остаток суток можно использовать на подписание пакта о перемирии.
   Не меняя скорости движения, я развернулся и пустился в обратный путь. На контакт со следствием, на ходу подбирая слова, и невольно улыбаясь тому, что тяга к взрослой жизни и философским рассуждениям может в одночасье разбиться о подростковый вздор. Дождь не унимался, но был уже не так настойчив, и свободно располагал к бесчинству рассудка. Что она думала в момент разговора? Всё решила сама или держала семейный совет? Я размышлял о глупости, шагая по двору, она - пока ехала в лифте. Позже, в своей комнате. И когда закрывала за собой входную дверь.
  Переступая по островкам суши, я подошёл к месту расставания; она уже вышла и стояла на нижних ступенях, уперев в меня гневно-любящий взгляд, если есть такое противоречивое определение. На ней была серая толстовка какой-то спортивной команды, в которых обычно бегают по утрам студентки американских колледжей, чёрные джинсы и серые кеды на толстой подошве. Явно прослеживалось твёрдое намерение бродить по свежим вечерним улицам до победного конца... Похвально. Хрупкий внешний облик ни на грамм не соответствовал внутреннему упрямству натуры филолога.
  Существуют тысячи вариантов сюжета для первого свидания. Вы можете заказать столик в уютном кафе, где приятный полумрак сочетается с приятной интимной музыкой и приятной кухней. Вы можете провернуть идею с домашним романтическим ужином в марокканском стиле под девизом "Создай Арабику своими руками!", или же Вы можете отправиться в парк аттракционов для неподдельного вопля; океанариум - для заворожённого прикосновения к природе в прозрачных кубах; зоопарк - дабы выслушать насмешки стаи макак или поиграть в гляделки с молодым и, на Ваше счастье, сытым львёнком; кататься на лошадях, воздавая почести их благородству, которое в сравнении с людским, выступает подлинным абсолютом; окунуться в ближайшую эпоху, посетив кинотеатр под открытым небом, благо погода позволяет.... Вы вполне склонны к прогулкам под луной или ночной дымкой, когда небо перестаёт коптиться достижениями передовых отраслей промышленности; Вы прекрасно ощущаете друг друга, сидя на старом причале; жёлтые фонари особенно приветливы только для Вас; фотографии на фоне разукрашенной местными неформалами стены заброшенного здания в речном порту весьма качественны (то ли ракурс и свет подобраны со вкусом, то ли две тени в объективе владеют искусством динамичных сцен в только им объяснимом совершенстве); шум и суета уступают место вкрадчивости и пронзительным паузам; велосипед и пустая корзина становятся добрыми друзьями и посредниками, тёплый ветер ласкает Вашу ладонь, ловящую последние лучи закатного Солнца из окна мчащегося Родстера. Разгул фантазии здесь ограничивается лишь толщиной вашего денежного союзника. Вы скажете, что я должен был бы суетиться несколько дней и сделать всё по высшему разряду, сразу взять быка за рога и поразить свою избранницу буйством воображения и скрупулёзностью исполнения сценария на вечер. Вы подумали об этом ещё несколькими строками выше. И будете правы. Именно так и надо было поступить. Это естественно. Этого ждут от мужчины. Он добытчик, он защитник, он актёр, он заводила, он ставит точку, он приглашает на танец, он выходит из комнаты в порыве гнева взамен череде ругательств в лицо, он изменяет, он придумывает оправдания, он сочиняет истории, дабы не раскрывать калитку души, ибо давно уже мерцает на ней амбарный замок; мужчина обманывает, ласкает, предаёт, обязывает, жалуется или наоборот, стойко сносит лишения; язвит, ревнует, курит одну за одной, матерится, платит налоги, снова матерится, встаёт к ребёнку по ночам, жмёт железо в душном зале, засыпает в трансконтинентальных рейсах, нарушает правила дорожного движения, просаживает в баре последнюю мелочь, начинает с чистой страницы, пишет и рисует, стремится к вершинам, отряхивается от падений, верит в лучшее, не плошает сам, кладёт подарки под ёлку, рассматривает себя в витринах магазинов, нервничает, увольняется, сидит за партой, разводит демагогию, ораторствует, ходит на баррикады и на хоккей, сплетничает, снова матерится, обнадёживает, успокаивает, летит с крыши, выныривает посреди шумной воды (или толпы).... Мужчина... Или женщина? Или они оба? Или вместе? Или по отдельности? Или слияние предназначений стёрло границы? Моно. Или ультраспектр в единой оправе...
  Жерло вспышек из идей и художественных композиций с выдающимися кульминациями и концовками из категории "так не бывает".
  И тут я снова не оправдаю Ваших естественных ожиданий.
  Мы просто гуляли. Гуляли без цели и конкретного места. Гуляли по проспектам, переулкам, освежённым недавним водным потоком; гуляли под естественными арками, созданными ветвями могучих дубов; мимо магазинов, где можно было купить всё что угодно - от переспелых ананасов до левых кожаных сумок от "Gucci", да ещё с солидной скидкой; мимо парикмахерских, устроенных на первых этажах многоквартирных домов; мимо дешёвых баров, жилых массивов, похожих на мой район. Гуляли по крохотным лужам, оторвавшимся от веток листьям, по серому асфальту и мягкой песочной насыпи, такой сырой, что ботинки и кроссовки уносили с собой изрядную порцию песка на подошвах.
  Мир сужается до размеров стеклянного шара, в который загнали срубленный домик и зимнюю пургу. Крохотный катаклизм, и снег уже заметает искусно созданные дорожки, мягко стелет на крышу и, собираясь в хлопковые стаи, подобно той утренней воскресной картине, напоминает о власти природы внутри. Власти, что теперь управляема, но в любой миг готова смести с лица земли всё, дабы утвердить свой авторитет. Мир сузился до нас двоих. Всё существование предстало в виде диалога единственных жителей, угодных Солнцу, Луне или продавцу в бакалейной лавке, под бородой которого скрывается создатель и художник. Мы можем молчать, кричать, внушать, срываться, искать компромиссы, искать прочную доску на деревянном мосту; мы смеёмся и плачем, танцуем на бульваре, спешим на красный под колёса переполненных маршруток, торопимся вывернуть мысли, жадно пьём друг друга. Я не могу наглядеться. Я не могу и не хочу отпустить. Будь со мной.
  Я никого не искал, но обрёл самое ценное. Я не осознавал, но кожей ощущал ясность. Организм способен на страшные переживания. Только так можно пропустить жизнь сквозь вены. Когда ты влюблён, ключ от всех дверей в твоей руке, и потерять его можно, только бросив в мрачные воды одиночества, лени или предательства. Это фатализм. Но перевёрнутый. Инверсия. Фатальный взлёт, где трамплин уходит в небо, встречаясь с праздничным фейерверком из звёзд, свет которых идёт к нам миллионы лет, и становится свидетелем и другой россыпи причуд - человеческих сущностей. Пелена сама разъедает глаза, застилает, проникает в нутро, и вот ты уже всматриваешься в эти улицы, людей, вслушиваешься в слова и звуки и всех любишь. Здесь нет вины от вина или дури от дури. Ты чист. Маленькое перерождение. Сладко. Ток. Боль, которую не терпишь, но просишь о ней ежесекундно. Эта любовь в восемнадцать... ещё без взрослых пересудов, склок и мелочных вздорных дрязг. Романтика из книг. И верится, что должно быть именно так. За окном бушующий поток, а в тихом мирке горит свеча , по полу разбросаны фотографии с отдыха, разбросана одежда, комнату рвут стоны и шёпот нежных слов... фужеры пусты.... Телефон с выдернутым проводом склонился, точно молчаливый стражник счастья двух. Сердца двух. Лондона здесь нет. Пересказ Лондона. Колесо вертится во имя неё. Той, кто напротив. Той, кто льнёт к тебе на ворсяном полу. Той, ради кого затевалась путаная история. В наступающих с востока сумерках я дорожил настоящим. Я ловил шорохи, ловил дыхание. Я был смешон, я путался во фразах, но не умолкал.
  Мы шли рука об руку, и разговаривали обо всём на свете, как будто были в кругосветных путешествиях, но на разных широтах, и теперь делились впечатлениями. Глупая обида прошла, на смену возвратилась радость встречи после долгого ожидания. Десерт начинал оправдывать себя. Обо всем трещал язык... Обо всем, только не о самом главном для нас. Об этом мы молчали, словно боялись спугнуть редкую птицу, которая села на плечо к одному из нас и, по преданию, должна принести удачу счастливчику, её повстречавшему.
  Вот так всегда. Избитая истина, на которую нарывались тысячи людей во всех городах мира от Сыктывкара до Гонолулу, - ты можешь рисовать в памяти любой набросок с любыми репликами, загоняя персонажи в любые рамки или отказавшись от оных. Ты можешь написать самую выдающуюся речь, а когда приходит время озвучки... Бе-ме, как младенец во время кормёжки. Здесь недалеко ушли. Сказать нужно много, а язык на этот счёт онемел к чертям. Иногда молчание - золото, но тут молчание - школьная доска перед началом урока. Ничего не написано, только тряпкой стёр пыль и разводы, подготовил плацдарм, а урок вдруг отменили. Несуразица опять.
  По бедному и неприглядному варианту пресловутого романа мы забрели в аккуратный дворик, где жил один из моих друзей. Примостившись на ещё сыроватую лавочку, я без слов протянул к Элении руку, и она села ко мне на колени. Не прошло и десяти секунд, как мы уже вновь сплелись в поцелуе. Теперь он был жадным даже больше, чем в первый раз. Теперь никто у нас его не отнимет. Ни дождь, ни своенравие. Бездна вопросов и ответов уходит на задний план. Я хочу обнимать её крепче, хочу целовать, хочу сжимать ладони, хочу прикасаться к щекам, хочу искать молнию на толстовке, хочу перенести сырую скамью в безлюдный рай.. хочу остаться.. хочу пустить её к себе... Хочу, чтобы она всё прочитала и поняла.. чтобы повернулась и тихо произнесла "Я не уйду"... я хочу бежать голым в Белое море... Я хочу рушить стены, ломать устои... лишь бы держать те же ладони... Я виновен на суде рассудка, но оправдан в духе. Я зарываюсь в песок по горло и прошу воды из её рук. Я не слеп... я различаю каждую линию, каждый изгиб, руки скользят вниз, я хочу гореть, закрывать рот, чтобы она не вскрикнула, хочу, потеряться на обрывках наших мэйлов... хочу лететь в ночной космос, хочу показать ей просторы; повтори мне всё... мне нужно слышать твой голос снова и снова... ты всё помнишь.. от первого слова до последнего прикосновения... всё рождено из полночных истоков, из бессонных цитат, умирающих лёгких; рождено из звонков и сообщений, рождено из правды и лжи. Переплетение чёрных и белых нитей... Питер поучаствовал в ткацком деле... мы всё осуществим... мы будем там и здесь... будем делать то и это... нам можно... мы разрешили себе... ты единственная, которую я ласкаю в предрассветный час. Никто не отнимет. Круги на водной глади растают, а мы будем на берегу, взявшись за руки, смотреть на горизонт, приближая его каждым поступком и каждым поцелуем. Это сочинённая Венеция. По каналам плывут амуры, гондолы в радужных цветах неспешно рассекают золотистые волны, с причалов машут и бросают кепки, приветствуя торжество неугомонных странников, нашедших в исчерченном городе свой оазис на долгие годы, площади и соборы залиты светом счастливых сердец... пафос тут с добродушным лицом. Сахарные сопли, рождающиеся в моей голове, становятся непреложным ориентиром. Отхлестайте по щекам и верните из комы, но разум уже парит по своей геометрии... Теперь мы никуда не торопились. Да и куда было торопиться? Два месяца были в нашем распоряжении, а о будущем думать не хотелось. Оно ведь только потом - через два месяца, а жизнь учит благодарить за день сегодняшний, за возможности здесь и сейчас, за момент. Не теряй времени на раздумья.
  И мы не теряли.
  Так прошло около часа. Мы почти не разговаривали и только смотрели друг на друга или в землю под ногами. Круговерть тайных фантазий томилась в горящем теле. Наверное, каждый хотел сказать много, но слова вновь застревали в горле. Да и к чему было это? Всё ведь и так понятно. Есть наш вечер - нужно его впитать без остатка. До самой распоследней маленькой капли.
  Зарывшись носом в её каштановые пряди, я думал о том, что должны чувствовать люди в подобные моменты и как должны себя вести. На секунду мне показалось, что хотя бы за этот час я ни разу не сфальшивил. Ни в словах, ни в действиях.
  
  - Думала, не дождусь уже... - прошептала она мне на ухо, и её теплое дыхание растеклось в нём, как шоколадный пудинг.
  - Теперь же мы здесь.
  - Да, теперь здесь. Теперь здесь, - она положила голову мне на плечо, а потом потёрлась об него носом.
  - Хотя некрасиво получилось...
  - Глупо как-то вышло, да?
  - Нет, не глупо. Просто некрасиво, хотя всякое бывает. Это уже не имеет значения.
  
  Тучи сгущались ещё сильнее. Небо посерело и стало темно, хотя на часах светилась десятка пополудни. Ветер завыл в водостоках, деревья начали расшатываться по замысловатой траектории, ветвями касаясь козырьков у подъездов. Коты, важно прогуливавшиеся возле нас, спешно ретировались по укрытиям и с надменным презрением смотрели на двух сумасшедших, которые, казалось, позабыли о времени и плюнули на слёзы неба, ставшие пару часов назад причиной склоки. Но коты нас недооценивали. Лето есть лето, и даже самый тёплый дождь - это всё равно дождь. И домой её ждали полчаса назад. Звонили. Она отнекивалась. Раз-два. Но всё же неприлично. Я похитил.. без выкупа.. будь добр, приведи в целости и сохранности, и получишь второй шанс через сутки или раньше. Дожить бы до утра таким манером. Отпросись ещё. Знаю, что обнаглел. Не могу наглядеться... подожди ещё пару минут. Ты так красива. Может двинем окружным путём? Давай скажем, что уехали на окраину. Мы в больнице - я подвернул ногу.. нет? Мне мало пары часов... дай мне больше.. дай ещё час.. дай ночь.. дай до последнего завтрака в девяносто пять. Бред. Я просто соскучился. Кто тебя принёс ко мне? Спасибо ему с поклоном. Сама пришла? Я позвал... иди сюда...
  Перебирая ногами по нелюбимой сейчас тропе, мы молчали. Тысячи букв, сложенных в слова, а затем в целые предложения, ждали свой черёд. Мы сосредоточились на эмоциях. Рухнули вибрации улиц, оставив вибрации на запястьях, под коленями, на языке. Симфония города выдерживала паузу, давая возможность вкусить биение в унисон. Пальцы шарили в поисках понимания. Красное в теле сгустилось, накапливая ртуть и кисель. Воздух выжигал грудь. Ночь не станет короче от молитв... Мы замедляем шаги. Мы свободны. Вскинуть руки к небу и смеяться в голос. Где-то, еле дыша, затрепещет рояль. Пианист, франтоватый брюнет в белом, улыбнётся той голливудской улыбкой на припеве. Эй, а почему фонари погасли? И фонари непостижимым образом вспыхивают без приевшихся замыканий. И уже не фонари колющего тока.. но фонари старой Праги. Керосин и масло... волшебство исходит от пульсаций в венах. Сегодня она фея, а я - маг. Взмах палочки - и клёны растут изумрудными арками, взмах плаща - и цокот копыт раздаётся позади, добрый седовласый кучер приветствует нас, изысканно сняв лакированный цилиндр. Дверца распахнута, и алый бархат манит из темноты. Вперёд, к беспечным дням. Скорее, в разлитый свет Луны, в блеск июля, в теплые барханы, к лотосам на озёрных зеркалах. Скорее, в объятия к новой легенде. Мы летим сквозь кратеры, сквозь чащи и равнины, сквозь толпы и редких путников, сквозь весну и осень, сквозь добро и свежий кофе, через километры и по ступеням величественных храмов. Неси нас мимо абсурда, убереги от морозов, следи за трезвостью ума, спаси от острия бритвы, научи брать всё.
  Песня рояля сменяется на стильный бит и вот на вожжах уже не возница, а беззаботные романтики. И не карета уже, а потёртые джинсы, рваные футболки и музыка ветра в чёрных наушниках.... Прага засыпает, уступая место современному урбану из кирпича и ультрафиолета. Без подоплёки. Возвращение кристальной лирики. Мы источаем мир, сузившийся совсем недавно, и разрастающийся в ночном шорохе, как капель джазового оркестра. Мы дарим ему цветы и плюшевых медведей. Прыгаем в пасть рождённому будущему без боязни. Всё на дистанции в пару километров. Я пишу сейчас об этом, подбирая абстракции, ибо только с помощью оных могу пробудить сознание и вырвать из глубин взрывы тех мгновений. Можно лепить шаблоны и заученные, уже потерявшие остроту афоризмы. Но у меня никогда не получалось объяснить внутренний бой чёткой линией. Лучше случайные мазки. Легковесные вставки. Мысль, скапливающаяся в дымное облако, тут же просится на свет через речевой лабиринт. Я говорю об этом в узком кругу и часто натыкаюсь на недоумённые взгляды. И без обид. Просто не могу иначе. Пресловутая мешанина из образов, подвернувшихся определений, не вполне соответствующих своему изначальному значению, - это моя бездна. Тут я как рыба в воде. Слова в моей голове теряют прежний смысл и обретают новый, значимый лишь в той же голове. Рождается словарь расшатанной психики. Словарь паршивого поэта. Не хватает запаса. Использую что есть в ином качестве. Тяжело извергать пространные монологи, не имея опыта и права на всезнание, но из переменчивого сборища неверного порой промелькнёт нечто интересное.. в ритме соула... от души. И пусть далеко не абсолют...
  Я обнимал её за талию, размышляя о природе случайностей. Эпизоды взаимосвязаны, влияют незримо друг на друга. Мы не придаём значения кажущемуся хаосу. Но ничего не происходит просто так. На всё есть свои причины. Не всегда важные. Не всегда объяснимые. Это не прописанный план с небес. Нет. Это нагромождение камней, на которых начертаны ситуации и модели поведения. Все камни перевязаны толстыми канатами и подвешены вверху под куполом. Толкни один... сыграй роль чуточку влево или вправо, разгони и с силой ударь. Создай волнение.. и вот надписи исчезают, а на прежнем месте вырастают новые детали, новые герои.. осколки хрупких образований летят вниз, подхватываются плотной паутиной и увлекаются в круговорот событий, получают текст и учат партию... Мы влияем на течение, но не выходим из него.. можем плыть по и ли против, но в известном русле. Мы переписываем страницы, каждым движением, меняя финал, приближая и отдаляя соперников, друзей и врагов, любимых и малозначительных. Но все мы связаны с камнями под куполом... они давят на нас, нам не уйти от лихорадки перемещения... нам кажется, что человек в состоянии подмести реальность, воздвигнуть удобную среду... реальность думает иначе... в итоге, случайности перекручиваются с плавными выверенными действиями... эти случайности. Замечательное название... придуманное людьми. Отрывок... пропустили и забыли. Случайность. Только он вынырнет позже. И напомнит о себе. Не путать случайности и мелочи... существуют явления, которые тихим ангелом или демоном сопровождают Вас по жизни, и существуют аксессуары, приложения.. для комфорта, удобства, чтобы почувствовать принадлежность к обществу и цивилизации. Все важные вопросы - спутники в быстроходном поезде... все промежуточные - форма, красивая обёртка, фантик из фольги... всё для людей... Жизнь дёргает за ниточки - мы же дёргаем её за подол платья, как непослушные и любопытные дети. Дёргаем, чтобы она обратила на нас внимание и уступила нашим сиюминутным прихотям.
  Пожалуй, помутнение рассудка у всех бывает по-разному. От такого наваждения ли ко мне стучатся философские настроения или я просто забиваю голову, дабы не сморозить глупость перед спутницей? Улыбка тёплой безысходности, сладкой и таинственной, - вот особая примета моего фоторобота по дороге к дому. Я сдаюсь. Руки вверх. Браслеты не давят, мигалки не режут слух, права не зачитываются. Я открыто смотрю в глаза небесной полиции. Вынесите мне саамы суровый вердикт. И будет он самым желанным и страстным. Я приму его всё с той же улыбкой. Кротко и без претензий на обжалование. Улыбка и молчание. Мы просто идём - шаг в шаг - тихо, еле цепляясь за землю, и перекручиваем кадры киноплёнки, что была отснята часами ранее... я смотрю на мою новую жизнь справа и молюсь о том, чтобы всё не исчезло, когда тьму прогонит первый луч. А до него ещё целая вечность. Вечность нельзя торопить, но мы незримо надеемся добраться до края, перейти через мост, за которым найдётся клочок счастья для маленьких людей.
  Проводив её домой, я отправился к друзьям, которые сидели в небольшом леске рядом с нашим обычным местом сборов и наигрывали гитарные партии из русского рока. ДДТ, КИНО, Би-2, Чайф. Песни сменялись одна за другой, так же как и пивные бутылки из пакетов под ногами. Летом мы часто так сидели. Соседи не жаловались, а некоторые выходили и даже нам подпевали, вперемешку рассказывая истории из своей жизни и угощаясь нашим алкогольным ассортиментом. Истории звучали самые разные. Грустные и весёлые, правдивые и с примесью баек. Кто-то вспоминал о прошлых годах, старых знакомых, семье; о детях, которые теперь уже не приезжают, оставляя память лишь в праздничных открытках или коротких письмах, которые становятся таким же праздником для рассказчика. Другие вспоминают о войне. Ведьма оставила след в их сердцах и разуме. Много они повидали на своём веку, чего никому не пожелаешь. Много раз проверяли себя на человека... это самое сложное там - остаться самим собой. Поминали товарищей, роптали на порядки, удивлялись переменчивости жизни. "В наше время было всё иначе". Так часто начиналась очередная исповедь, постепенно перерастая в путаные обрывки лиц, речей, подвигов, предательств, шуток и неутешительных итогов. Но никому не было стыдно. Стыдно было не преклониться перед этими людьми. Мы ещё не всё понимали, но дух почтения жил в нас особенно остро, когда на немой вопрос "Как вам это?" никто не отводил взгляд. Третьи доставали из закромов души свою молодость. Они были такими же непоседами. До всего хотели дознаться, докопаться, испепелить землю в поисках последней неразгаданной страницы. Горящие глаза, пылкие жесты, твёрдость рук. Теперь и горят по-другому, и руки не такие каменные. Да и жесты стали подчёркнуто плавными и неторопливыми. Усталость, покой, смирение или плюнуть на асфальт... этими сорванными голосами, сбивчивыми аккордами и отсутствием понятия о времени суток мы возвращали их к жизни. Лёгкими прыжками переносили на их улицы, в их дома, к их родным и близким, в старую молодость, где всё было не хуже и не лучше, но было их раем. До грязи под ногтями, до стоптанных тапочек, до бидонов с молоком, до глиняных печей, до потрёпанных игральных столов во дворах, до лжи по радио, до горячего супа, до веры в светлое будущее... на короткий отрезок машина уносила их от необходимости доживать свой век и позволяла вдохнуть воздух 75-го или 83-го. И слеза. То ли от радости прежних мгновений, то ли от нужды возвращаться в реальность. То ли просто от нужды. Светлое будущее или не наступило или наступило в диком и безобразном виде, где и светлые тона выглядят чернее этой летней ночи. А куплеты и припевы твердили: "вы не обманулись.. всё именно так...никто не виноват...одна случайность влезла на другую, оттолкнув третью, подмазав четвёртую, плюнув на пятую под прикрытием шестой... и вот мы имеем то, что имеем.. и получается так, как получается... и спросить есть с кого... только получишь от ворот поворот... плюнут на тебя, как ты на асфальт.... За все заслуги и швы на ранах. Плюнут за то, что могут жить. Вместо благодарности. Остаётся гореть по-другому... и руки не такие каменные.
  В ту ночь я так и не заснул. Ворочался с боку на бок или тупо сидел в темноте, прислонившись лбом к окну в спальне. Мысли в голове устроили "24 часа Ле-Мана". Восторг смешивался со страхом, усталость от дня текущего - с предвкушением рассвета. Что же дальше? Я так ждал этого "теперь", и вот оно наступило. Раньше я не задумывался о развитии. Этот день, эта дата были неким рубежом, отметкой на контрольном пункте, но остальной маршрут трассы представлялся мне в тумане. Пусть всё идёт своим чередом? Пожалуй. Я в начале. В самом-самом начале. Ещё не определился с целями и желаниями. Я просто хочу жить. Жить и любить. И она здесь. Смогу ли я быть с ней нежным, чутким и искренним? Не знаю. Но я попробую. Я не буду ей обещать. Просто любить. Я буду просто любить. Хотя именно это даётся мне сложнее прочего...
  Сон настиг только, когда первые несмелые лучи начали пробиваться сквозь неплотную завесу летней дымки. Нос у окна, а в руке телефон с погасшим экраном.
  
  Глава V.
  
  Кажется, я бродил по этой улице не далее как вчера. И днём раньше. и ещё до этого.. сколько прошло лет? И я снова здесь. Длинная прямая... где все конторы, магазины, придорожные забегаловки? Где банковский филиал, швейная столовая, мебельный? Где цветочный рынок? Я воровал там пару букетов весной... стыдно.. как всё изменилось! Ни людей, ни машин. И свет только электрический. Мигают неоном вывески. Я читаю по очереди. Имена. Сплошь имена. Я медленно продвигаюсь по разделительной полосе. Асфальт такой же разбитый. Кое-где проскакивают заплаты. Весьма неудачные. Разметка совсем истёрлась. Светофор завис на жёлтом. Предупреждение. Перед рывком... почему имена? Я знаю их всех. Они приходили и уходили из моей жизни. Шли рядом, рвались на эпизоды. Случайные помощники. Вот с этими рос конфликт. Ту барышню я так и не простил за расставание. Эту бросил уже сам и не был прощён. Мой друг из соседней страны. Теперь уже футболист. Сбылась заветная. Я этот субъект спился год назад окончательно, и новым домом стала загородная клиника. Вот с милой леди напротив парка мы до сих пор близки как брат и сестра.. разная кровь, но шумная и своенравная. На этом и сошлись. Мой духовный брат на берегу - сколько раз ты выручал меня от беды. Не дал узнать горечь до срока. Никогда не искуплю свои грехи перед ним. Здесь должен стоять балаганчик с шатром. И на губах поцелуй смуглой, черноволосой красавицы. Вкрадчивый голос, бархат кожи. Я и не помню, откуда она прилетела. И разбежались ещё до заката. А потом сны пленяли меня целую зиму. Руки шарили в поисках сухого вина, что пили на лестнице к театру. Где ты танцуешь? С кем ты спишь? Кого ты пустила на час, и пропала навсегда? Где же? Я ступаю дальше... квартал похож на аллею судеб. На кого я повлиял? Кто оставил свой след на сердце? Этого седовласого старичка я потерял совсем недавно. Он умело переворачивал ход моих мыслей парок острых словечек, заставляя в недоумении вопрошать. А сам смеялся и с томной хрипотой пояснял произнесённое, прерываясь кашлем и лекарствами от простуды. Я любил его больше многих. Он взрастил во мне множество людей, которым не всё равно. Каждому не всё равно в отдельности. Вырастил стремление раскрывать тайны. Как у ребёнка. Научил не бояться и молчать в нужный момент. Научил слушать, а потом говорить. Научил отделять зёрна от плевел. Научил находить иголку в стоге. Научил распутывать нити. Научил финишировать первым. Научил логике. Научил как послать её, если не помогает. Научил слушать душу, а не только разум. Научил делать больно... И в электрической ночи его имя искрит голубым пламенем, оповещая о разлуке и прощаясь до лучших времён.
  Значительное хаотично скручивается в нагромождение плит, кирпичей, проводов, стекла, металла, дыма над водой, краски на витринах, шифера на крышах. Скрежет, лязганье, скрип изредка подают признаки жизни в этой каменной пустыне, где я один на один со своим эго и своими оплошностями, перемежающимися с редкими попаданиями в десятку. Я продвигаюсь к центру. Там высится небольшая колокольня, шпилем упирающаяся в густой июньский туман. И почему я решил, что сейчас июнь? Просто мерещится. Колокол на верхнем ярусе умер много лет назад и тихо похоронен среди стен из белого камня и человеческих страданий... Аналогия с туннелем и огоньком на краю перед горьким взором. Вместо туннеля - эта тёмная дорожка, вырвавшаяся из заточения внутри хлипкого тела. Вместо света в конце - эта белая колокольня, забраться на которую и сплюнуть вниз, согласно известному выражению, увы, покажется лишь истеричной выходкой обиженного на мир, и возможна она только здесь и сегодня, пока веки ещё не разомкнулись под напором суеты белого времени суток.
  Я поднимаю глаза к небу - ни одной звезды. Млечный путь исчез в космической пропасти, взамен нарисовав тёмно синие густые полотна, неразличимые под сиянием искусственных ламп. Всё похоже на холодную пустую комнату. Крик вверх, и даже эхо устало замирает, не находя поддержки в высоте. Холод из комнаты, холод у воды, холод в непослушных извилинах мозга. Я кутаюсь в вязаный свитер, но не помогает. Зачем я здесь? Для чего эти линии, изгибы, личности, рукотворные памятники, непонятная сенсорика? Что я должен вынести из мёртвых кварталов? Это упрёк в безответственности? Укор моей склонности к отчуждению? Я бросил всех этих людей, когда они ждали протянутой руки? Они пытались направить меня, а я упрямо гнул своё, размахивая кулаками и бросая под ноги россыпь проклятий и оскорблений. Но я люблю их всех. И они меня, не поддаваясь на провокации эгоистичного ублюдка. Я поворачиваюсь направо и лево, назад и перед собой - неон не греет, а пронзительно метает ножи под рёбра. На рукояти написано имя с вывески. Глубокое тяжёлое лезвие проворачивается по часовой стрелке, воскрешая к жизни последние потуги разума, чтобы ублюдок принял - "ты отрёкся от святых".
  Плеск воды за колокольней подсказывает выход. Один шаг в бездну и я избавлю общество от собственного присутствия. Не нужно камня или железных оков. Просто шагни - об остальном позаботятся. Отлаженная схема - я составлял для себя похожую ещё раньше, терзаясь первыми муками безответного порыва, но всегда тормозил, почувствовав запах свежих булочек, кофе из турки и сорванных одуванчиков от одноклассницы. Возвращение. Времени на раздумья не хватает. Да или нет?
  Я подхожу к краю причала, опускаюсь на колени и рыщу в поисках сырой земли. Пальцы вгрызаются в грунт. Кому станет легче? Нет слёз, нет всхлипываний. Только комья в руках и пелена на грани земли и неба. Перестань уже врать себе. Ты этого не сделаешь. Слишком слаб. Или слишком силён... Я набираю в ладони прозрачные капли, вытираю растрёпанные волосы, и прислонившись к деревянному борту, закрываю глаза в ожидании рассвета, который не наступит в покинутом урбане. Я опоздал на электричку до спасительной станции. Останусь и буду ждать археологов. Через тысячи лет ещё одного психа забросит сюда лень, шиза или попытки к самобичеванию. И нам уже будет нескучно вместе. А в том баре над входом горит "Мария". Там наверняка найдётся немного бренди, и беседа пойдёт теплее и оживлённее. Как ты сюда попал? Что натворил? Ты пришёл или втолкнули? Ты уже побывал на причале? Повернул назад, как я вижу. Чувствуешь раскаяние? Сколько встретил имён? Среди них много значимых? Где ты свернул не туда? Мы проведём здесь ближайшую бесконечность. Не волнуйся, бренди нам хватит. Если возникнет повод, то двинем соседнее заведение. "Элен", "Софи", "Лана"... жаль нет бармена. Он хороший слушатель. Знаешь, о чём я внезапно подумал? Мы уже не будем ссориться. Незачем. Ничего никому не докажем. Важно разобрать себя на кости. Нарисовать портреты по памяти. Принять стыд, убить страх, допить стакан и двигать дальше по пути. У тебя тоже много захватывающих зданий. У каждого длинная неприятная история. Со слезами, кровью, потом. И даже надменным молчанием, когда нужно было просто раскрыть рот. У тебя своя легенда. У меня - своя. И пока нас тут двое, ты можешь не стесняться. Придёт время, и круг членов анонимного общества отшельников расширится. Будем слушать новое или давно забытое, и в тысячный раз повторять заметки о грехах, находя новые и спеша к белой колокольне, чтобы умыться водой на берегу. Та к что располагайся поудобнее. Теперь здесь твой дом. Немного беспорядка, но у нас вагон времени впереди. Лишь бы силы не покинули раньше .... А пока спи. Завтра трудный день...
  
  Глава VI.
  
  У нас была дружная шайка. Хотя почему была! Слава Богу, она есть и сейчас. Разные люди, разные профессии, разные интересы. Но, несмотря на это, мы из добротного теста, и общности находилось предостаточно, а уж разговорам и шуткам не было конца. Все, кто приходил в незамкнутый круг, неизменно приобретали чувство уюта, веселья, задора и раскрепощения. Ну ещё бы! Где Вы часто встретите за одним столом финансиста, механика, программиста-конструктора, журналиста, военного лётчика, страхового агента и юриста. И это только мужицкая часть. Смахивает на начало какого-нибудь длинного межнационального анекдота. Кроме шуток, такая палитра красок в итоге давала интеллектуальный микс, где, как в хорошей восточной кухне, можно найти продукты и сочетания продуктов, не совместимые в традиционных блюдах, а специи поражали органы чувств своей непредсказуемостью. Проще говоря, мы трепались обо всём, начиная от внешней политики Камбоджи и заканчивая влиянием цвета глаз на темперамент человека. Скука не имела поощрения, полёт мысли порой доходил до абсурда, подкрепляемый изрядным количеством красного вина, но не выходил за пределы абсурдных границ. Все смеялись над своими же фантазиями и произносили тост за адекватность. Ну или за финно-угорскую языковую группу (к слову об адекватности).
  Традиционные и экзотические вещи и явления сплачивали нас в тесный круг классических ребят - интеллигентов.
  Объединяла тёплая музыка, душераздирающая культура, спонтанная наука и прорывы, пьяные сумерки, спорт в самых разных ипостасях. Большинство дружили между собой ещё с детского сада. Все мы учились вместе в одной школе. У многих были знакомы родители. Так что всё сложилось само собой, легко и непринуждённо.
  Нужно сказать, что и девушки, обретавшие новый дом в нашей маленькой семье, всегда принимались отлично. И не потому, что мы были так неподражаемо учтивы или не имели желания их обсуждать, а потому что каждый из нас всегда делал осознанный выбор, а другие не встревали. У каждого было мнение, но оно оставалось мнением друга. А решение, с кем встречаться, а с кем - нет, зависело только от двух людей - от него и от неё. Таков закон. Таковы принципы. Наверное, не только у нас.
  Поэтому и я, познакомив Элению со всей братией, был удовлетворён приёмом. Она сразу завоевала симпатии, расположила к себе, сделалась полноправным членом мини-сообщества. Несколько дней и будто всю жизнь мы вот так сидели на кухне летними вечерами или прогуливались в местном парке, смеялись и спорили, коверкали слова песен, делились тёплыми впечатлениями, готовили и экспериментировали с дизайном комнат друг друга, пропадали ночами и с безобидной гримасой оправдывали бессчётные отсутствия своих бессовестных мордашек. Все вместе. Все вместе мы влюбились в неё. Радости моей не было предела. Хоть в радость и примешивалась толика ревности. А позже росла. Ревности беспочвенной, но стойкой и молчаливой, что ещё хуже, чем ссора в открытом противостоянии. Я не мог быть адекватным (этого за мной и так не водилось). И не мог объяснить причины паники. Аргументы не выдерживали никакой критики. Я просто готов был разорвать любого, кто посягнёт на наше крохотное гнездо. Поэтому я всякий раз изощрялся ради дня и ночи вдвоём. Только мы и больше никого. По пальцам перечесть моменты после, когда её и меня забрасывало в большой общий котёл беспробудного веселья и полного списка близких людей. Это становилось бурей. Бурей, градом, тайфуном, наводнением. Вселенской катастрофой и Бог весть ещё чем. Не буквально, но, глядя на горящие взоры, неистовые реплики, угар и кураж в каждом уголке, куда добирался аромат из котла, я засыпал и просыпался на вдохе в круговороте, в центре этого смерча, шаря руками по смятым простыням или голому полу, пытаясь уловить масштабы произошедшего накануне. Все ли живы и когда будем завтракать? Или где мы вообще?
  Но буря утихала, мы выбирались из большой походной палатки и шагали в свой тесный, но уютный мирок, где нас никто не мог побеспокоить.
  В целом, наши отношения поддерживали, а не осуждали. И за глаза гадостей не слышалось. Нас принимали с радостью, и мы отвечали тем же. Всё было искренне. Маски и натянутые роли были не в почёте, и весёлый котёл обжигал совсем не больно, а даже приятно пощипывал за нос.
  Вечеринки, которые летом были регулярной частью повседневности, собирали всех, кто был в городе и даже тех, кто, узнав о сабантуе, кидал вещи в сумку и мчался на вокзал соседнего мегаполиса, дабы урвать билет на первую электричку, добраться к нам и разделить свирепый и часто запретный экстаз выходного дня.
  Первый раз это произошло, когда поступило предложение собраться отдохнуть за городом на ближайший уик-энд. Объектом отдыха была избрана дача одного из друзей. Мы часто туда приезжали. Почти на берегу реки, вдали от городской суеты и шума. Успокоение приходило само собой. Шашлыки под негромкое журчание кассетного магнитофона, посиделки у костра до рассвета, ночные купания, неизменная гитара в руках - всё это настраивало на самый позитивный лад. И мы многого ждали. И от гитары, и от искр костра, и от лунной дорожки, и от пёстрого звёздного неба. От звёзд, что на нём - смотрят за нами в далёком космосе, щурясь и кивая в смиренном одобрении... а мы вглядываемся в огромный, бескрайний свод в надежде высмотреть путеводную для нас. И тут же придумать ей имя. Ласковое. Интимное. И обвести жёлтым фломастером место на карте. Там она. Пока она светит, всё будет хорошо.
  Я всегда различал небо города и деревенское небо. Второе казалось чище, просторнее и загадочнее одновременно. Оно притягивало и заставляло отключиться от забот в том, другом, повседневном мире. Оно было роднее и по-детски приветливее. Да и времени им наслаждаться было меньше, а потому каждая секунда приобретала особое значение. В затхлом городе Вы можете забраться на крышу высотки и там, разгоняя дым котельных, шлейф от пролетающих самолётов, заслоняя пальцами горящие окна в домах, приблизить романтичную минуту, когда просто необходимо остаться наедине с собой или с одним - самым близким - человеком. Эта крыша становится единственным местом на земле, куда Вы бежите, спотыкаясь, с мыслью о мимолётном покое. К возможности покопаться в себе. К возможности рассказать о сокровенном. Поделиться, признаться, простить, построить, утвердиться, отчаяться. И этого у Вас никто не отнимет. Разве что, соседи на последнем этаже, не выносящие топот, и не признающие права на диалог с небом через полночные терзания над их уставшими и затасканными мозгами. Вы свободны в этом выборе, но даже там - на плоской или покатой крыше, где проблемы становятся меньше, ясность - больше, а решения - основательнее, - даже там Вам не спрятаться от джунглей из кирпича и мрамора. Даже там Вам будет казаться, что вокруг тысячи пар глаз жадно наблюдают за Вашими повадками, как в зоопарке или лаборатории. Свобода почудится проходящей, мнимой. Вы всё ещё в городе. Город всё ещё держит Вас клещами, сосёт Вашу кровь, навязывает свои порядки, напоминает о завтрашнем дне и возвращении к пресловутому бегу по кругу или вовсе, не сходя с места. Система просто так не отпускает. Откровения на высоте встанут в один ряд с походами к воскресной службе, сохранив налёт бесцеремонности и предложений, начинающихся с фразы "как ты думаешь, Господи?"...
  Другое дело, здесь. В дали от глаз и мрачных гипотез. Наедине с этими причудливыми сияющими константами, свет которых идёт к нам миллионы лет. Тут они - Боги и хозяева. Тут ты, как на исповеди, только перегородки нет, и можно кричать в небо, не боясь угодить в специальное учреждение. Под этим белёсым карнавалом из далёких слушателей ты выворачиваешь нутро, борясь с желанием схалтурить в повествовании. Ты припоминаешь все детали, все изъяны, все уговоры и проклятия. И всё на "Ты". Бессменно. Или же тихо молчишь, гоняя в голове стада овец, а за ними - пастуха, имя которого до странности похоже на твоё, а овцы тем временем больше смахивают на ребусы, требующие внимания в мекке хрома и высоток. А ещё ты можешь вести неповторимый диалог с пастером. Изобиловать остроумными находками, слушать и прислушиваться, перебивать, ловить на несуразностях, подливая вина в бокал; можешь предлагать тему для обсуждения, выдвигать законные мнения на сей счёт, требовать пояснений, удивляться простоте вещей и гениальности автора открытия. Вы вместе или по очереди вольны хохотать над природой глупости и трепетать, перекидывая мостик во времена зарождения философских изысканий. Вы с большой долей вероятности отправитесь по дороге странствий к штрихам истории, культуры цивилизаций, веяниям литературных течений, секретам равновесия и баланса. А может непринуждённая болтовня о белом и чёрном в современности отнимет все Ваши силы. Как бы там ни было, деревенское небо не допустит игры и камерности действа. Здесь только врождённые чувства и выращенные на плодородной земле геройские порывы. Здесь нечего и некого стесняться. Будь собой и приготовься получать желаемое. Отдавай и принимай. Не молчи о правде и не услышишь лжи. Оно такое мудрое - это деревенское небо. Мудрое и богатое в своей близости людям. Улыбается всем, кто открыт. Улыбается, даже если отвернёшься. В мире не так много нетронутой красоты. Не отворачивайся от посылов.
  Вот и ещё одна оболочка. Ночь, диалог с целой Вселенной, жаркое пламя, истлевшие доски, блеск зрачков. И состояние без названия пробирается под куртку. Руки дрожат, но не от холода, а от предвидения конца этого короткого свидания. Скоротечного. Лёгкого, как бабочка. Не улетай, подожди. Ещё успеешь взмахнуть крыльями и сорвать покрывало томного вечера. Лучше присядь рядом. Можно на плечо. Только не лети к огню. Ну, ты и сама всё понимаешь. Жаль, что за городскими стенами, в панельных блоках ты умираешь от скуки, задыхаешься от сигаретного дыма, вздрагиваешь от выстрелов, прячешься на проводах и антеннах, и мечтаешь вернуться в начало. Где можно сидеть, как сейчас, и поддаваться на уговоры оттянуть миг восхода ради ещё одного бестолкового путника, возомнившего себя искателем в космических лабиринтах, не вставая с деревянной лавочки и не выпуская из рук палки для размешивания ещё обжигающих углей. Вот она - вереница точечных проявлений, из которых показывается оазис - мираж для души. И не хватает еле слышно журчащей флейты. И Солнце на востоке горит особенно красным.
  Мы сбежали вчетвером. Я с Эленией, а мой друг Фанат - со своей девушкой Катариной. Катарина, как и Эления, готовилась стать первоклассным специалистом, только в области английского языка. Ещё одна прочная ветвь на раскинувшем необъятную крону зелёном древе, и на этой ветви обе ласковых избранницы уселись рядышком, и свесив ножки вниз, беспечно залились южным румянцем, посвящая друг друга в нужные и ненужные подробности жизни. Одним словом, сошлись и сделали это настолько стремительно, что мы и оглянуться не успели, как за короткий отрезок времени девушки стали "не разлей вода". Встретились два филолога, называется.
  Пара дней, которые мы провели вместе, врезалась в мою память навсегда. Это было время абсолютного единения. Мы были только сами для себя. Дух романтики витал над домом, огородом, каменистым пляжем и соседскими постройками, подталкивая нас к сплетению рук и ног, приближая к гармонии, вкладывая в уста нужные слова, сглаживая грубые движения; убаюкивая в колыбели на краю земли, предоставляя сцену яблоневого сада для первоклассного спектакля, где за сорок восемь часов зритель без сомнения распознает всю гамму волнений, свойственных молодым и бескомпромиссным сердцам, требующим всё и сразу без отговорок, без оправданий, без монотонности. На лезвие истерик, с влажными от слёз и смеха ресницами, с готовностью взять за грудки и задушить в нежных, но жёстких потугах на плен. Мы пили вино, готовили вместе еду, плавали, загорали, фотографировались, ругались и мирились, обижали и просили прощения. Одним словом, делали всё, чем занимаются парочки на таких вод выездах - пикниках. Да и как иначе... Нельзя упускать шансы. Есть этот дом, эта природа, этот берег, эта соль на щеках, эта бездна в ночи, эти каменные обрывы, этот жар тела, этот поцелуй под сенью; есть спокойные воды, застенчивый бриз, шёпот в темноте, жадные руки на ситце, обещания никогда не оставлять, разбросанные карточные колоды, мокрое полотенце на шее, непослушные волосы, запахи лета, капли на смуглой коже, пропитанный росой воздух, дымчатый край без пластмассовых обитателей; я осторожно прикасаюсь к нежной шее, остаться ещё и застрять насовсем... Где та бабочка? У меня есть желания... Скользкие пальцы рисуют контуры губ на ощупь. Прозрачный бокал бренди, не хватает теперь и чистого листа, чтобы перенести себя и запечатать в уже пустую бутылку; запечатать и в сыром песке найдёт она последний порт, ветреный раскат и через много лет пассажир на валунах узнает, как мы были счастливы. Трава станет ковром из шёлка и стекла, выключат свет, и только Луна обозначит присутствие, но никому не выдаст беглецов. Спрячемся до утра, я буду любить тебя сильнее с каждым вздохом, с каждым стоном, с каждым ударом слева... засни на моём плече, давай пропадём, улетим с этой планеты, вспомни... мы летали зимой, теперь я поведу... мы будем ругаться - без этого никуда. Будем, но я всё равно люблю.... Я вернусь, если прогонишь. Или воспарю к вершинам, но только на секунду. И сразу к гладким дюнам... там приходи ко мне. Можно без цветов. Я гражданин Вселенной... но всё по воле случая. Обнимаю грубо. Грубые руки сжимают талию. Не отпущу тебя... спасибо, что ты со мной сегодня...
   Естественно, что ругались также на пустом месте и позже мирились в разных комнатах под музыку всё того же кассетника и надзор маленьких настольных ламп. Перепалки одних переносились на других. Причины первых принимали охват всеобщих. Слёзы на лице высыхали ближе к ужину и выступали с новой силой после второй бутылки... круг общения делился на домашний и костровый. У последнего сидели мужчин. Матерясь и кляня, на чём свет стоит, незадачливых существ за деревянными стенами... недосказанность, в злости оброненное слово спичкой поджигало легко воспламеняющуюся обстановку, и вот уже сиди с пивом на подоконнике и наблюдай, как разгорается серое облако на крыльце или позже - в гостиной. Успокаивай, мири, раздавай советы, а затем топай в другую часть дома и там обнаруживай злостный прищур, меткие аргументы, упрёк в чёрствости. Умножай на несдержанность, свою и собеседницы, выдавай отповедь без цензуры, бери очередную бутылку из ящика и прямой дорогой обратно, где уже поджидает напарник по поджогу. Вдогонку услышишь сравнение со всеми остальными такими же (а как без оного) сволочами и подонками и угрозу уехать с первым субботним рейсом. А дальше - параллельные диалоги, заочные оскорбления по старой памяти, вопросы и ответы из одних и тех же уст. И вот ящик с алкоголем выставлен на порог, чтобы, не дай Бог, не нарваться на вторую серию. Тик-так, тик-так. Вроде остыли... пойду поговорю... криков нет, взмахов руками тоже. Следов пощёчин не обнаружено. Неужели всё обошлось? По всей видимости. Теперь черёд меня родимого. А что говорить? У нас с ней всё ещё глупее выходит. Подошёл. Помолчал пару минут. Закрыл рот ей ладонью, когда рискнула открыть сезон мыльных сцен. Крепко притянул к себе и "чтобы больше этого не повторялось". А причина-то где? В том, что есть мужская солидарность и есть женская - независимо от правых и виноватых? Или причина в том, что мы пили с самого утра? Или в том, что не нужно встревать в выяснение отношений, даже если готовы разорвать друг друга твои близкие люди? Или наоборот - пресечь на корню, не давая полыхнуть? Да чёрт его знает. Она встала на защиту её, я - естественно занял баррикаду напротив. Не из принципа, а потому что считал правым. В итоге, получил на орехи от юной воительницы и защитницы угнетённых. Ну мы же хотели весь спектр цветов - от белого до кровавого? Получите с избытком. Кровавое на белом неплохо смотрится. Тема для сюрреалистов - то ли кровь, то ли вино, то ли снег - то ли белый флаг. Колодец, конечно, наполнится родниковой водой, и я встречу брата в коридоре, глотающим из большой фляги, но уже не от горя, а на сон грядущий. Ну и хорошо. Услышав чуткое "прости меня", я пойму, что мелочи Роберта и Хени для нас ещё не колючие и веских причин быть ими съеденными не найдётся, хоть расшибись об утёсы на севере мыса. И холодная война в кипящей голове близка к финалу. Голова останется кипящей, но вариться в ней будет уже другое блюдо - вкусное, сочное, с дразнящим ароматом корицы и чего-то острого, видимо, из Чили.
  Ровные полоски теней аккуратно ложились на белые простыни, ведя свою войну контраста и оттенков. Когда природа заснула, мы украли чёрную гладь неба и забрали себе до утра. Боже, я смотрел на неё, такую невесомую в кружевном платье, и кожа вздрагивала от пульсирующих вибраций... я хотел её. Прямо сейчас, на поле света и мрака... хотел её на этих простынях... безумно и без остановки... моё воспалённое сознание требовало свободы - вырваться наружу и сгинуть прочь, увлекая за собой остатки благоразумия... ничего не говори мне... просто выключи лампу... оставь Луну... иди ко мне... я не могу представить, что могло быть по-другому. Я хочу тебя снова и снова... стены ломаются от нашего присутствия. Кричи, если хочешь. Я люблю тебя... Ладони продвигаются вниз, распаляясь с каждым сантиметром... связки под кожей готовы разорваться сей же миг. Кожа такая тонкая... пальцы рук цепляются за кисти... жадный рот ищет признания... кровавые полосы по позвоночнику... я люблю тебя... не бери телефонную трубку. Пошли они все... пожалуйста, ещё... останови меня, когда захочешь... ты моя... я так ждал тебя... пожалуйста, ещё... не исчезая с первым криком птиц... я ласкаю клеточка за клеточкой... она прекрасная вся... ничего не пропустить... это сладкое напряжение... изгибы в сумраке комнаты, шорохи ритмов, скрипы, не отпуская меня... дыхание с перебоем, надрывистый возглас... шёпот на распластанном квадрате... мокрые от пота объятия... давай не будем спать ... пожалуйста, ещё... скажи, и мы застрянем в моменте... слышишь шум ветра? Добрый знак... не делай осторожно... Господи, ты для меня одна только... и как я раньше не понимал.... Звухи, вторгшиеся в размеренное течение окраин, забивали трещины в стенах, разрушали рождённую циферблатом жизнь после погашенного фитиля. Становились громче... влажные локоны метались в стороны... плечи покрыла испарина, цепкие коготки намертво держали добычу... пытка в сахаре... твори, ведь нам никто не помешает. Плюнь на завтра... ближе, ближе, ближе...ближе. Бейся в конвульсиях, ударь меня, если нравится... ты знала, что всё случится именно так. Мы оба, так ведь? Я не уйду утром... каждую ночь я буду возвращаться к тебе... мы будем возвращаться друг к другу... и ты снова закричишь.... Не уставая любить... дыши глубже... мне не забыть этой полночной стихии... ты виновата.. мы оба... пожалуйста, ещё... я люблю тебя....
  Уснули мы, когда на улице уже рассвело, и бабушки шли к колонкам набрать воды для полива. Счёт времени был потерян. Который час? В зените карлик или можно урвать несколько мгновений, чтобы окликнуть комариное утро и попросить не тревожить до обеда? Забавное понимание вакуума в голове. Даже ветер - заблудший путник - в недоумении встал на пороге и, оглядевшись по сторонам, смекнул, что никто на него не обратит и капли внимания, а значит, смело на поиски прочих дурных домиков, где мысли томятся в ожидании естественного двигателя, спасающего от неминуемого наплыва серьёзности. Я смотрел на спящую Юлю, и всё казалось таким естественным. Почти само собой разумеющимся. Я. Она. Дом у воды. Летнее утро. Наш секс. Её приезд. Наше знакомство. Всё в обратном порядке. Всё логично. Без нестыковок. Начало ещё одной истории, длительность которой я меньше всего хотел знать. Мне просто было нужно это лето с ней вместе. Только то, что сегодня, сейчас. На "потом" мне было плевать, и я старался не загадывать. Оторвав взгляд от миража рядом, я поднялся, подошёл к окну и замер, поддавшись желанию пофилософствовать. Наблюдая за первыми проснувшимися мухами на оконной раме, я чётко видел перед нами извилистую местность с кучей крутых подъёмов и не менее (а может и более) крутых спусков. В этом неизведанном уголке повороты скрывались в дремучих чащах, дорожная пыль толстым слоем оседала на ботинках; камни, сухие ветви, пожухлые листья змейкой вились вдоль обочин, кое-где прерываясь невзрачными каменными постройками, похожими на покинутые ранними поселенцами островки жизни, приветствуя непрошенных гостей и своим холодным видом указывая на тяготы жизни в дивном, но суровом приюте для неспокойной любви. Чуть правее, и мы грелись в знойном песке затерянного пляжа где-то... где-то... очень далеко и очень тихо. Морской прибой создавал южный необузданный фон. Тёплые волны приятно щекотали пятки, стихия приглашала нас разделить трапезу уединения, огромные осколки с грохотом падали вниз, унося часть скалистого берега недалеко на западе. Множество мельчайших деталей. Запах пены, горячий румянец на коже, слепящий свет наверху, журчание чаек, сухие плечи, оброненная заколка, перелив синего и зелёного, безмятежность на коне, белые покрывала у самой линии моря. И если выключить звук на пару секунд, то можно отчётливо уловить струнный перебор. Пойти на звук. Под раскидистой пальмой, прислонившись затылком к стволу, улыбчивый аскет старательно напевает что-то из босса-новы, в мечтах переносясь на старый пляж в окраине Рио. А сюда он пришёл, чтобы только играть. Если мы попросим, он продолжит... продолжит, пока нам не наскучит его интимная трель. Аккуратно положит гитару в чехол и побредёт вверх по холму, где и оглянётся последний раз на место своих необычных гастролей.
  Разные пути. Две крайности. А всё будет сюрпризом. В жизни не так как в фильмах. И хорошо. Не хочется возводить фундамент, заранее зная, как и когда небоскрёб сравняют с землёй. И даже уверенности, что в итоге получишь полуразвалившуюся хибару, тоже нет. Это ведь не планы. Это предсказания на оконной раме. Не больше. Не говорите ничего о будущем. Развилки с надписями появятся в определённый час. А наручное время я специально разобью об пол. Я только боюсь, что выбора не окажется. В остальном, всё здорово. Хочешь рассмешить Бога - расскажи ему о своих планах. Так, кажется, говорят? Промолчу. Он видит меня насквозь, даже когда я пытаюсь с непроницаемым видом изрекать умные фразы., иногда веря в их правдоподобность. Он расскажет мне обо мне же столько, что волосы могут встать дыбом, причём, до конца дней. Единственное, что я воскликну - "Это я? Ты не ошибся? Проверь там хорошенько свои записи!". А потом иронично вздёрну нос и вдумчиво отчеканю речь о том, каким надо быть порядочным, и что я обязательно перепишу свою страницу, доказав шаткость слова "незыблемость". И пойду дальше, досматривать футбольный полуфинал. Но чушью здесь попахивает, не находите? Я не собираюсь с Ним спорить. А планы пусть вырастают у склонных к ним индивидов. Мне же, привыкшему жить по воле пантеона или по воле честно нажитой сотни в кармане, строительство воздушных замков и иных, не подчиняющихся законам физики, сооружений предписано исключительно в утренние моменты, стоя спиной к дубовой кровати.
  Следуя данному принципу, я просто жил. В то лето мы ещё раз побывали у друга в гостях. На нашей новой встрече компания подобралась много больше, и интимная атмосфера уступила место разгулу фантазии древнеримского пира. Галдёж и хоровые партии под аккомпанемент верной шестиструнной подруги не прекращались до самого "может уже вздремнём?". Спальных мест всем не хватало, и ночь перед отъездом я провёл в непонятной позе на полу на метровом матраце между высокими кроватями девушек.
  В промежутках между этими вылазками мы с ангелом гуляли по нашим излюбленным окрестностям, по центру города, где на небольшом пространстве умещались парки, ирландский паб, сомнительные комнаты для сдачи внаём, салоны мобильной связи, торговые палатки, в которых за небольшие деньги можно было заиметь платье прямиком из Мадрида (транзитом через какую-то азиатскую страну); ходили, а точнее бежали, на пустынный песочный пляж, облюбованный только местными дикарями-ныряльщиками, да искателями полного транса для двоих, не складируя рюкзаки на таможне и без какого бы то ни было денежного платежа; ездили в кино (часто, на дерьмовые сеансы, ибо занимать места в последнем ряду, лаская девушку там, где в общественных местах нарвался бы на шипение и укоряющие взгляды бабушек, ну не вяжется с внимательным просмотром и попыткой поймать за хвост изворотливую сюжетную линию); ели мороженое на набережных (только ради её довольного личика я давился пломбиром с орехами, изображая неземное блаженство); готовили вместе (обмен кулинарными трюками смахивал на дуэль, с той лишь разницей, что вместо пистолетом и сабель, мы вооружались скалками, кухонной утварью и низкокалорийными ингредиентами, а секундантов выгоняли за порог, покуда кровь не остынет, а тело не придадут земле); занимались сексом, пока родители были на работе. Короче, вели классический цветочно-конфетный период.
  Я любил наши песчаные истории. Любил, когда она, отпустив меня играть в волейбол, усаживалась под козырёк зонтика и открывала очередной роман из французской классики. В такие моменты меня почему-то распирала гордость. Гордость за себя, как дайвера, притащившего задницу за тысячи километров из-за мутной легенды об испанском галионе, который был потоплен лет триста назад вместе с десятком тонн иберийского наследства. Пятьдесят метров до самого дна, в надежде на безбедную старость. Одна попытка, другая, третья. На седьмой день в гнилом трюме я сжимаю в руке первую золотую монету с чеканкой королевского двора. Пролог апогея. И только я нашёл точное место, только я был смел и решителен, только я махнул рукавом комбинезона в ответ на предостережения об опасности. И вот я у самой разгадки, совершаю рейды в пучину и обратно, складирую историю под брезентом на заднем сидении катера, параллельно прикидывая пути отхода от недоброжелателей и налоговой полиции. А спустя всего лишь день, я, в том же комбинезоне, высыпаю собственность престола примерно в том же квадрате, где ещё вчера волновал покой уснувших моряков. Ищите смысл? А смысл сидит рядом, в лодке. Смысл постучался в дверь под вечер. Смысл ничего не знал. Смысл вскружил и уничтожил. Растоптал меркантильность. Смысл спросил "разве твои находки настолько важны?". И я не нашёлся с ответом. Это несусветный поворот действия, но где ориентир для богатства? Что это на самом деле? И там, на берегу, я определил его для себя, и ещё раз, когда бросал золото за борт. Сумбурно, но по-другому ассоциации не выстраиваются. Девушка с томиком из французской классики - сокровище, потребовавшее у короля все сбережения, и король разметал их под ногами. Не думайте, король в сказке вовсе не рассказчик, но рассказчик тот, кто оценил поступок величайшей особы. Опередив разгорающийся поток сознания, заострился на спонтанном личном факте - образ моей девушки, читающей на пляже Франсуа Рабле, казался до предела неповторимым и изысканным. В голове бродила дума, что я встречаюсь с девушкой от искусства. Именно так. А романы с такими барышнями всегда сулили насыщенность, экспрессию и искренность. Развязка могла огорчить, даже испортить, но в дуэте с сумасбродкой не надейтесь на штиль. Горизонт всегда будет гореть алым. Ураганы всегда будут в щепки разносить хлипкие крыши шалашей, где и не думали рисовать рай под копирку. Соль и сахар, горечь я белая роза, смех и рыдания, пощёчины и прижатые к стене любовники, нож на письменном столе, послания чернилами, устилающие пол листы с набросками, сухие кисти, пальцы ног в синих разводах, торчащий из подушек пух, потушенная о скатерть сигарета, расставания по пять раз на дню, лёгкие эскизы на веранде, разговоры о Греко, полотна Гойи на чердаке, перепачканные локоны, фото Амстердама, секс в кресле дантиста, погоня за видами на железную дорогу взамен семейного торжества, переменчивость, шум перетекающей по венам крови в густой тиши приморского посёлка... С искусством любви нельзя быть флегматиком.
  Мы играли. Томный голос сметался дикими визгами и непристойными выходками. Флирт обретал крылья, взмывая к откровенным симфониям на песчаной глади. Небрежно. Последняя ночь на земле. Каждую ночь. Без лишних уловок и намёков. Язык, известный посвящённым... глаза и губы, мочки ушей и влажные бёдра...
  Застенчивая степень невинности выходила на помост только в присутствии членов не чуждого нам сообщества человека (порой, весьма разумного). Свидетели или слишком назойливы, или слишком завистливы. Или слишком молоды, или слишком хорошо воспитаны.... Обстоятельства подкидывали нам скудные варианты поведения.
  Мощный прыжок и, обнимая за талию, расстегивал её купальник прямо средь бела дня. Её ужасно злило, а я забавлялся, глядя, как она, с видом строгой учительницы, грозила мне пальчиком, восстанавливая прежнее положение незатейливого одеяния.
  Это было наше лето. В полном смысле слова. Нет помпезности ощущения, что всё тут сошлось ради нас. Нет. Мы были одной из тысяч пар в этом городе, не хуже и не лучше других, но всё равно жила надежда, что частичка Солнца светит именно для нас, и мы грелись в лучах этого Солнца, ныряли в воды этих рек, дышали этим воздухом. Свободным, дерзким и робким одновременно. Жили полной жизнью и, как дети, радовались новому дню. Уединяясь вдали от любопытных глаз, мы подолгу молчали. Я распускал её пышные волосы и, чуть склонив набок голову, рассматривал их в переливах искусственного освещения. Она сквозь смех нарекала меня археологом, откопавшим в сухой и безжизненной пустыне редкий образчик далёкой эпохи. Я же в задумчивости пояснял, что всего лишь хочу запомнить её такой, приклеить на стенку памяти толстым слоем скотча и носить так до самых седин, если хоть на миг ангел покинет меня.
  В душном городе мы искали кокон, искали привал, где не составит труда отгородиться от окружающей действительности и погрузиться в негу спокойствия, когда не тревожат советы и наставления, напоминания о возрасте и снисхождение в беседах за завтраком.
  
  26 июля.
  Я так укромно спрятал своего молчаливого слушателя, что позабыл о нём за почти полгода, проведённых на карусели переходного периода. Рядом остывает кофе, и я, остыв от возбуждающего зноя июльского дня, возвращаюсь на прохладу твоих страниц.
  Даже не знаю, что поведать. Много произошло с нашего последнего откровения. Я встретил девушку по сердцу. Ну об этом ты наслышан. Только невдомёк, мой друг, как сильно она нужна мне. Я ношу в себе нескончаемое признание, и по крупицам дарю его, зарываясь в складки на её ситцевом платье. Том самом, белом в красный в горошек. Я столько размышлял о собственных ощущениях от нашего с ней союза, столько исписал листов в голове, что теперь сижу перед тобой, один на один, и задыхаюсь. Меня так нестерпимо режет на части чувство страха её потерять. Она ещё никуда не вернулась, а я уже места не нахожу для себя в этом доме без неё. Да, всё написано на лице. Только она не должна догадаться. Да что за хрень! Она, наверняка, думает сходно. В один прекрасный момент через три недели мы встретимся глазами, и я боюсь увидеть слёзы. Боюсь или сгораю от желания. Ведь она любит много больше. Хотелось бы верить. Ты знаешь, я каждый день стараюсь оттянуть прощание. Подлить ночь, задержать утро, прошу у заката ещё малое касание, малую искру. Уже месяц расписываю режим по часам, выкидывая все ненужные и скучные мероприятия, все навязчивые встречи. Всё, лишь бы выкроить штрих для полной картины. И я часто повторяюсь. Мне так трудно подбирать слова для неё. Выходит зарисовка бесталанности. Простит ли меня Эления за слабость и робость? Выжимаю по максимуму, чтобы предстать в образе рыцаря, а прихожу домой и добраться бы до постели.... Ангел греет меня, не даёт сделать шаг в пропасть. Мне так тяжело быть рядом, но без неё меня не будет точно. Вещи тотчас потеряют значимость. Я знаю. Слушай, а это не граничит с паранойей? Или может я банально схожу с ума? Как это обычно происходит? Надо почитать. И надо дышать ровно.
  Последние четыре месяца логика в работе мозга участвует с завидным непостоянством. У причин, ответственных за резкие телодвижения, есть название - абстрактная лирика. Я определил для себя заголовок диагноза. Приятная, где-то даже дразнящая болезнь, а это один из симптомов. Ты думаешь, мне много надо для счастья? Ты ошибаешься, мой добрый друг!
  Толстые пачки купюр будут облиты бензином и подожжены, если не найдут лучшего применения. А лучшее - отдать их людям, которым они на самом деле пригодятся. Ты понимаешь, кого я имею ввиду. Оставить на пороге или перечислить на счёт. Что угодно, но для пользы. Слава? Слава отнимет личное и оденет повседневность в пластик и резину, а маски станут привычным атрибутом гардероба. Уважение? Есть узкий круг, вольный раздавать нотации, требующие рассмотрения. В остальном же... я не смею заглядывать через плечо творца и тыкать пальцем в пункты для исправления. Я просто непреклонен в своём голосе - если незнакомец на брусчатой площади спросит меня, чего я лишился и что мне требуется для зыбкого имени счастья, я не стану причислять его к сектантам или вешать клеймо безобидного бродячего чудака. Я скажу, что родная шайка вокруг, любящий взгляд принцессы и немного тепла и света дадут глоток упоительного, радужного волнения, и если счастье существует в описанной эфемерной форме, то погружаясь в пространный монолог, я завидно покиваю головой. И пойду с площади, грея ладони в протёртых до дыр широких карманах.
  А ещё я чувствую, что не повзрослею. И безмятежен на сей счёт. Ребёнок не умирал во мне за школьной партой, на футбольном поле, со стаканом на скамье; ребёнок жил, когда небо темнело под гнётом тревожных времён. Рациональность мирилась с этим малышом-юлой. Он спасал меня от горьких слёз, залечивал душевные раны, махал ручкой, приглашая в безоблачный парк аттракционов. Нет, я не подвожу черту для клинического обследования. Я буду бить, рвать, кусать, не спать ночами, защищая родные места и людей, там осевших. Я буду жить впроголодь, лишь бы она не плакала по ночам. Но я не дам отнять у меня чистоту открытий, любознательность и ясный взор мальчика с соседнего двора. Я догоню паренька на площади, разверну и добавлю: "я совсем забыл, я не хочу толочь грязь в суповой кастрюле"... да, именно так и скажу. Чем дальше народ идёт по тропе эволюции, тем чаще терзает за плоть желание убежать назад, где леса были зелёными, а лесные жители не признавали господства ноутбуков и колониальных деклараций.
  Мой добрый друг, я пишу всё это, наслаждаясь возможностью приблизиться к холодному космосу, выплеснув из диафрагмы последние сгустки кислорода, высушив вены, остановив ритм биения. Я наслаждаюсь возможностью превратиться в абсолютный вакуум, который изучили вдоль и поперёк, и пустая строчка в блокноте так удачно совпала с измождённой пустотой болезненного рассуждения о внутреннем противостоянии разума и утробного колыхания. Я пишу это практически на дверном косяке. Я ухожу, чтобы снова обнимать её плечи, сжимать тонкие кисти, чувствовать её носик, трущийся о трёхдневную щетину автора дневника. Я ухожу, не прощаясь, ведь долго скитаться наедине с неугомонными демонами юности мне не под силу. Перед сном сияние настольной лампы подскажет тебе, что я сгораю в ожидании новой встречи. Дождись же, мой добрый друг...
  
  Глава VII.
  
  С родителями Элении я всё же познакомился. Это случилось примерно через неделю после её приезда. Приглашение на семейный ужин не терпело отказа. Да и некрасиво как-то. Статус наших отношений с ней запестрел предельно чёткими бликами, не требующими контура и подчёркнутого завершения в виде классического автографа мастера в нижнем углу справа, и надо было подтвердить сей факт в галантной манере, не супясь на жанровые клише, дабы все остались в восхищении.
  Пафос предвстречного ожидания улетучился, когда мы оказались за овальным кухонным столом. Большая квартира-студия в помеси постиндустриала и этнических всплесков, где матово серые покрытия сглаживались плетёными картинами южных ремесленников, напоминала домашний музей мореплавателя, возвращающегося из глубин веков в манхэттенский уголок к звонкам среди ночи и завтракам в кофейне за три квартала от офиса. Раковины рифовых побережий, старинные часы, компасы, редкие гравюры, накидки арабского аромата соседствовали с телевизионными пультами, беговой дорожкой, фоторамками с видом на залив Бенгалии и компакт-дисками стиля фъюжн. Гостю, попавшему на этот причудливый остров олеандра и гаджетов, представится шанс балансировать на стыке веков и цивилизаций, перемещаясь из азиатских степей на жесткий асфальт городских переулков Барселоны, созерцать сессии в модных нарядах и рассматривать вазы ручной работы, расписанные лазурью, пить роскошный херес и слушать истории возникновения испанского виноделия. И рассекая волны будоражащей кровь жизни, гость непременно получит громадный кусок наслаждения от непринуждённого дискусса с хозяевами дома.
  Родители, сотворившие чудо, сидевшее напротив меня, оказались людьми самыми радушными и приятными во всех отношениях, простыми, без всякого высокомерия и надменности. Отец работал в администрации соседнего города, а у мамы было своё туристическое агентство, услугами которого пользовалось значительное количество поклонников отдыха на любой вкус.
  Именно с мамой я и встретился первой. Вкрадчивый взгляд, паузы в нужном месте, спокойствие и внутренняя теплота наполняли дом и диалоги с ней на протяжении вечера. Мы общались на разные темы, но, естественно, преобладал диалог о взаимности и серьёзности наших с Эленией чувств. Начинать подготовленной ложью разговор с человеком, ничем тебя не задевшим и более того, расположившим к себе самым естественным образом, - это мерзко. И хоть занести себе в актив стабильную праведность я, ну никак не смел, сидя под мерцающим красным абажуром и потягивая уже остывший кофе, я выкладывал из загашников демонические пожитки и распаковывал их прямо на знакомом столе, рекламируя зрителю товар с немыслимых сторон. Если плох, то плох до самого дна. Если хорош, то на вершине мира. Но ни слова лукавства. На летний вечер в прохладной гостиной табу железным молотом опустилось и не собиралось сдавать назад. Самостоятельно привёл себя к присяге. Правда, правда и ничего кроме. Но и лишнего не просыплется из хитрого рта. Задавайте вопросы и слушайте. Не задавайте и оставьте меня лицом к лицу со старыми морщинами. Не вижу причин скрывать пороки. Не вижу причин менять мнение в угоду собеседнику. Не вижу причин идти на попятную. Не вижу причин улыбаться, когда пепел ещё чернеет. Не вижу причин рыдать в весеннем парке. Не вижу причин сглаживать углы. Не вижу причин не лезть напролом. Не вижу причин молчать о любви. Не вижу причин для самолюбования. Не вижу причин для гордости. Не вижу причин для паники. Не вижу причин для сомнений. Не вижу слёз в глазах. Не вижу резких жестов. Не вижу каменного выражения. Не вижу гримас. Вижу понимание. Вижу доброту. Вижу теплоту. Вижу блеск. Вижу огонь в камине. Вижу тени на полу. Вижу бокал в руке. Вижу запечатлённые объятия. Вижу детский смех. Слышу фъюжн. Слышу залив Бенгалии. Достаю раковину из зыбучего плена. Мне хорошо с вами. Одна волна. Один эпизод, протянувшийся в жирную белую линию. Не вините меня за будущее. Я честен с вами сегодня за кухонным столом. Ром со льдом не станет лжесвидетельствовать. Не оправдывайтесь за суховатый пирог. Это мы его приготовили. Спасибо за конструктивизм. Спасибо за тайны, спрятавшиеся под навесом. Спасибо за приём. Я украду вашу дочь ещё на мгновение. Не беспокойтесь, со мной она в безопасности. Спасибо, что верите мне. Спасибо за крепкий чай и Ваш рассказ о Китае. Я вновь воспарил на окраины континента, благодаря Ли Муну.
  Странно... душевная беседа с новым обитателем моего дневника, принесла очищение и невесомость. Я словно побывал на исповеди. Спонтанной, без последовательности тем, без игры в грешника и апостола, но с доверием в сердце и на устах. Я шёл домой, не шёл, почти левитировал над земляной насыпью, успокаивая себя после мозгового штурма. Так редко, распахиваясь для окружения, приходится брызгать холодной водой на красные от возбуждения белки, чтобы привести в чувства расшатанную катаклизмом нервную систему. Стоит меня вызвать на откровенность, и вино начнёт литься рекой, сигареты в пепельнице задымят с регулярностью кричащей из окошка циферблата птички, откровения взрежут плоть, химическая реакция рвущегося из-под кожи крика станет заметна ближним, округление зрачков войдёт в норму, клятва о молчании скрепится последним стаканом, и всё забудется после тяжёлого сна. А в обычной жизни хладнокровие, невозмутимость и загнанная в клетку ирония под тёмными стёклами очков. Им лишнего знать не нужно. Да и кто все эти субъекты, изображающие участие? Висеть на краю, с грохотом роняя капли пота в скалистое ущелье, и можно рассчитывать на быструю смерть и полноценную церемонию прощания. Лишь несколько сумасшедших, постоянных соседей по палате, кинутся с крепкой протянутой рукой, и либо ты снова очнёшься на больничной койке под присмотром эскулапов, либо с молчаливой истерикой на подкорках разделишь участь счастливчиков, удаляющихся вниз по горной реке, мешая прозрачное с томатным, и застревая на крутых порогах. Перед отплытием ты ещё сможешь отвесить последний поклон и поблагодарить за солидарность в стремлении к скорому финалу. И не потому что пациенты так спешат выйти на свободу, а потому, что своих не бросают. А чуть позже ты горько пожалеешь о том, что эти смельчаки услышали хруст веток на вертикальном откосе; пожалеешь, что кинулись вытаскивать, пожалеешь, что они сталь свидетелями, а затем и исполнителями лихорадочного пожелания. Там ведь не всё так гладко. Ты их не спрашивал о готовности. А они не согласны отдать в лапы неизвестности старого приятеля. Эти семь или восемь психов - самое дорогое у меня, и шаги по сырой эстакаде крепятся просьбой о том, чтобы никогда не пришлось прощаться в свободном падении.
  Почему в минуты триумфа всегда приходят призраки тёмного времени? Почему миксую кураж и грусть? Почему коктейль слёз и смеха - постоянный напиток в моём баре? Раньше предпочитал тешить себя мнением, что романтический пыл, адреналиновое рвение к несвёрнутым горам должно уравновешиваться шахматным расчётом и ушатом родниковой, чтобы сохранить ясность и не зарваться. Одна из форм закона компенсации. А нужно ли повсюду расклеивать объявления о поиске утраченного равновесия? Может ничего нет? Может мы только подменяем хорошее плохим и наоборот, стараясь дать обоснования поступкам, словам, сделать правильные выводы, поощрить и закидать камнями, гордо заявляя, что это и есть правильный порядок вещей?
  Пожалуй, в восемнадцать рано забивать голову высокими материями, но есть опасность, что нежелание перерастёт в неспособность, а неспособность - в новую теорию для выживания - мсье обыватель, мистер "Все так живут", дон "Вечная послеполуденная сиеста". Но как бы ни хотелось, стоит открыть окна, и свежий летний ветер приносит с собой свежие заботы, не требующие промедления, новые ребусы, новые мелочи, непременно колючие, заставляя барабанить карандашом по блокноту, совать руки в карманы и кутаться в ветровку на площади перед театром, пачкать подошвами парковые скамейки, откупоривать малый литраж, строить недоумённые лики, пересказывать сызнова жестокие сцены, выносить тоннами сор из избы и рубить с плеча однозначные итоги. А после - виновато водить пальцем по берёзовому стволу, выискивая внятные аргументы для оправдания ложного ощущения громадного опыта в любви, вере и конфликтах. Но это старушка судьба. Подкидывает темы для вечернего выпуска новостей.
  Со своими родителями я её так и не познакомил. Сам не знаю почему. Просто не хотелось. Я ни одну девушку не знакомил с семьёй. Всегда откладывал или считал, что всё несерьёзно, а потому не имеет смысла делать этот шаг, который бы означал твёрдость намерений и личную убеждённость в известном исходе романа. В общем, я вёл себя в этом плане весьма нелепо, и иногда при расставаниях слышал в свой адрес вполне уместные упрёки.
  Я не предлагал, а она не спрашивала. Всех всё устраивало и не смущало ни на грамм.
  Что я чувствовал? Неловкость? Да, ведь от меня ждали ответных поступков. Стыд? В ту же корзину. Сомнения? Пожалуй. В чем их причина? Во мне. Так глупо и неказисто, но правдиво и неизбежно. Иллюзия оков подступала к горлу или манила пальцем из тёмной подворотни. Примитивизм байки о мнимо утраченной свободе вновь возвращался по ночам и утром, ещё не поднимаясь с кровати. Бежать от обязательств, откладывать и забывать, вернуться на старт - это коронные трюки из моего арсенала. Их удачный исход - боль для остальных и виноватый вид для меня самого. Потом немного отрешения и всё с начала, обещая никогда не забывать прошлое и выучиться на ошибках быстрее, чем это можно представить.
  Две аксиомы. Аксиома первая - я люблю Элению. Аксиома вторая - я идиот. Нерешительный, вялый овощ, ждущий непонятно чего непонятно откуда. А надеялся я, видимо, на внезапный кирпич с ближайшей крыши. Кирпич упадёт ровно в десяти сантиметрах передо мной, разбившись на мелкие кусочки, и среди оранжевой крошки я разгляжу белый клочок бумаги, на котором будет каллиграфическим почерком выведено "Решайся уже, придурок" с подписью "Знающие люди". Сий авантюрный эксперимент на выдержку визуально произрастал из убеждённости в том, что погожим днём я обязательно встану посреди улицы или отодвину чашку чая, сидя в гостях, и пойму, наконец, что счастье уже рядом и стоит всего-навсего представиться, чтобы оно обращалось к тебе по имени и даже трепало за щеку, умиляясь наивности молодого отпрыска.
  Жаль, что понимание приходит с запозданием и горьковатым послевкусием.
  Маму и папу её я видел ещё пару раз и общался с ними, как правило, впопыхах, заходя за Эленией или сталкиваясь на улице.
  В то лето она дважды уезжала за границу. Первый раз в Париж, а позже - в Италию, где посетила Венецию, Флоренцию, и пожила немного в южном курортном местечке, названия которого я уже и не помню. Париж, город восхитительный, с богатейшей историей и культурным наследием, мекка романтиков со всего мира, показался Элении довольно грязным и неопрятным. Хотя, отбросив мелочи, она искренне восхитилась архитектурой городских построек и изяществом городских жителей. Венеция же превзошла все ожидания, и многочисленные истории, связанные с поездкой, я слышал от Элении почти каждый вечер. Каждый вечер после возвращения. А во время иное я извивался на сковородке с медленным пламенем, наливаясь соком из предрассудков и вакуумного состояния отрешенности.
  Когда её нет рядом, я, открывая врождённый талант, учусь убивать время. Преступление против одиноких часов имеет множество воплощений. Самый простой и доступный способ - запереться в блочном прямоугольнике аварийной пятиэтажки, прихватив с собой в камеру стопку книг и утварь для поглощения пищи. Добавить затеи с домашней уборкой и ночными киносеансами под гул монитора. Выносить мусор после обеда и испражняться каждые три часа, превращая это в особый ритуал с заранее известными действиями и бездействиями.
  Объединяющим узлом горсти возможностей для псевдосуицида являлась бесцельность в своей сути. Установка для ближайшего периода - во что бы то ни стало, наполнить голову и тело суровой механической деятельностью. С пугающей блажью отсчитывать очередные сутки. Зависнуть в пространстве, с усердием, достойным лучшего применения, возводя бастион от гонора и никчёмности за шторами. Бормотать бессвязные реплики, записывать шальные цитаты себя самого на полях книжных страниц, танцевать перед зеркалом в ванной в исступлённом припадке, притвориться мёртвым на кухонном полу. Вольному воля. Устроить психиатрическую лечебницу на пяти десятках квадратных метров. Выпустить бесов порезвиться на лугу. Спустить пар и слив в унитазе. Всё, что угодно, ради непрерывного хоровода дел. Всё, что угодно, лишь бы не остановиться и не вдохнуть, считая до двадцати.
  Мне только и нужно - открывать сознание и находить на стеллажах обрывки с выписками из романов "Где она?", "С кем она?", "Кто она сейчас?"... я трезв. Я не слеп. Не могу прыгнуть в самолёт и повалить её на лужайку перед собором. Она пронзает меня острыми ресницами сквозь километры. А я принимаю сигнал в четырёх стенах. Нужно отсчитать ещё шесть дней...пять дней...четыре дня...
  В праздничные эпизоды, когда из моего убежища развивается белоснежный полотняный флаг в угоду настырным томлениям, в грудь судорожно проникает наркотическая эйфория... твой ангел любит тебя.. скучает по тебе...даже больше... растяни сладкий вкус ожидания. Тебя не оставили в покое. Тебя помнят и спешат навстречу. Обнимая её на перроне, помолчи... ты скажешь всё прикосновением...первыми струнами... это больше, чем надрывные восклицания... потерпи...три дня...два дня...
  Вы спросите, от чего такой трагизм? Ведь разлука скоротечна и не обременена минорными нотами... да, так и есть, но если вернуться к началу повествования, то Вы не единожды наткнётесь на "мне восемнадцать"... я жадный ребёнок, несмышлёныш, сорванец, юный приватизатор... называйте по настроению или точности термина... мне восемнадцать, и я живу каждый божий день. И она нужна мне каждый божий день. Я закипаю от опозданий, закипаю от ругани, закипаю от ревности. Быть может через десять или тридцать лет, если я ещё буду портить воздух этого и без меня душного мирка, то с видом человека спокойного и умудрённого опытом. Старчески спокойного, если хотите. Второй итог - останусь вздорным странником с взъерошенными волосами, вечно дырявым мешком, великими идеями и наличием выбора из пресловутой пары вариантов на сон грядущий.
  Но пока я здесь. И я сгораю. Мания обживается в порядке вещей. Не терпит, когда её во всеуслышание нарекают помутнением. Скука не от безделья, но становится верным товарищем. Нет важности в поступках, но в лидеры вырывается важность совершать их с кем-то...близким и родным. Разная кровь, разные масляные пятна, разные уколы, ударить побольнее - умеем с вариациями. И любим по-разному, хоть и рождены под единым небом...
  Мрачновато? Искренне, элемент самоистязания, психологического мазохизма мне не чужд. Всё не так страшно... и тоску я умело прятал за ковырянием в носу и нелепыми шуточками в адрес товарищей, дабы поддержать начатую с листа беседу... Уединение за фасадами местных жилищ наступало, когда тело брякалось на разложенную кровать и позднее, с покрытой полотенцем головой перед налитой наспех горячей ванной.
  В отсутствие Элении я не покидал переделы родного города. Он у нас совсем крошечный, и все развлечения сводились к необходимому и достаточному минимуму: несколько кафе и баров, развлекательный центр, театр, четыре - пять домов культуры, выставочный зал, музей и один-два пригодных для отдыха парка. Всё дообеденное время я проводил в спортивном зале физкультурного комплекса, располагавшегося на другом конце города, после обеда валялся на пляже или читал дома в одиночестве. С наступлением сумерек, когда яростный зной и духота сдавали позиции, мы с приятелями выбирались из дома и ехали куда-нибудь, где шумно и можно попить пива, сочетая это с зажигательными танцами, или стаптывали подошвы ботинок на городских тротуарах.
  Танец...
  Танец, столь интимный, тонкий, порывистый, горячий... танец прячет лик под вуалью тусклых фонарей, под колеблющимся пламенем свечи. Танец - синхрон необузданности, синдром способности обрушить добро и зло молча, без единого возгласа..кончиками пальцев, переливающимися изгибами, волнами рук, выпадами с невидимой шпагой... Танец - вещь в себе - излучает и поглощает магнетизм, заряжает электричеством и тонет в нём, насыщаясь для последующего дерзновенного опуса... Танец подхватывает и уносит к истокам первобытности, даёт добро на животные инстинкты; танец не поддаётся укрощению, но будоражит спокойных, превращая в неистовых поклонников обнажённой страсти.
  Фальшивый танец мёртв. Он бледен подобно Луне в ранней фазе. Он просит завершить бал поскорее и разъехаться по домам: танцу стыдно за произошедшее под сводами салона. Истинный же танец призван испепелять душу. Падая на пол с финальной нотой, Вы задыхаетесь, как после секса. Прерывисто глотая кислород, словно рыба, выброшенная на раскалённый берег бушующим приливом без надежды на соль и влагу. Это оргазм, своего рода. Прикрывая веки, вы всё ещё живёте музыкой и жаром разряженного воздуха. В другой раз всё будет также иначе; другая химия, другая энергия, другой симбиоз, новая вспышка... ярче или холоднее... всё сызнова... первая строка...заглавие. Сюжет рыщет за кулисами на пару с виновником торжества - Его Величество танцем. Драма закрутится до странности причудливыми зигзагами. Отбросив шаблоны и заученную мимику. Тело объявит войну рассудку... а победит танец. Дышите глубже, господа дамы.
  Танец двух...
  Это ли не поэтическая форма совокупления? Наблюдая за поединком двух факелов, я вижу высокое бесстыдство, блестящую метафору признаний, дрожащее желание и пылающие глаза под чёрными как смоль, разбросанными по влажному лбу кудрями. Это ли не азарт и игра в кошки-мышки? На каждое ругательство, каждое дразнящее, каждое непокорное, каждое печальное найдутся сложенные крестом запястья и покачивающиеся в такт соблазну упругие бёдра; ладони на лице, дыхание на шее, слёзы на паркете, стук каблуков, шёпот непристойностей, выстрелы безумца, готового идти до конца, в щит поверженной дикарки... каждая схватка - это история. И финал трагичен. Мостик от смерти танца к рождению союза душ повисает над пропастью ушедших имён и случайных ласк до рассвета. Или души умирают на том клейком паркете, не выдержав пронзительных криков инструментов. Последний, еле слышный в суматохе вечера, аккорд - пощёчина или сплетающиеся, как кобры, языки. Коктейли в баре или грёзы в такси по автостраде с первыми бликами жёлтого.
  Отряхнувшись от забвения, сделав глоток из бокала, я поворачиваюсь к прежнему, храня надежду на случай, готовый ввести меня через парадный вход в царство разящей и пленительной комы под нахальным вниманием леди в красном, когда Луна вновь покажется из сумеречных кораблей свода.
  Танец...
  Танго, румба, боса-нова... увлекаясь визуальными образами я прокручиваю ассоциации. Запрет, нарушение, баланс на грани дозволенного, искусство оставлять крайности в изнеможении, стоп на ниточке, эффектный отказ, предложение большего, время на раздумье, бешеная пытка... я могу идти дальше, если ты позволишь... партия бордового и чёрного, лака и бархата, мерцание и гулкий стук, эхо на взлёте с губ... это крошечная тайна, оседает в глубине сердца под железным замком. Её выпускают на волю, лёжа в постели, в минуты, когда сон потерял дорогу к своему обладателю. Верят в продолжение и тихо роняют капли, зная, что роли сыграны, и цветы на ступенях горят алым для исполнителей. Она ещё не выскользнула из твоих объятий, а ты уже ревнуешь. Саксофон ещё горит, а ты уже вопрошаешь украдкой, хватая за подол уходящую натуру.
  Танец...
  В танце нет места неловкости и страху. Делая шаг, ты обязан стать на королевскую стезю или умереть в безвестности. Поднимаясь с колен в паузе роскошного такта, ты понимаешь, что совершил и сказал всё. Раскрылся настежь и принял ответные условия, росчерком ботинка подытожив затейливый пакт. Вы прожили вечность за короткие мгновения, законы не успели написать для выходцев в центр зала. Бушующая мысль треплет волосы - очнувшись от острых приступов перерождения, воскресным полуднем, я верю - магия настигнет меня после возврата на землю... Она встряхнёт меня за рукав, и я уже ищу на задворках скрытых фантазий её будущее обличие...
  Танцы я любил всегда, сколько себя помню, но никогда не занимался этим профессионально. Пожалуй, мои танцы - понятие весьма условное, ибо особых приёмов и пируэтов я не знал, и отдавался музыке на свой страх и риск. Ловил ритм, а дальше самобытная череда телодвижений подсказывала нужную дорогу. У меня всегда хорошо получалось чувствовать энергетику танца, толпы, и я знал, в какой момент нужно выдернуть со столика розовощёкую брюнетку с небесными изумлёнными глазами и пуститься с ней во все тяжкие на деревянной танцевальной площадке.
  Подобное времяпрепровождение довольно часто заканчивалось долгими беседами у барной стойки за экзотическим коктейлем, взятыми номерами телефона и чем-то большим, если позволяли обстоятельства. Одним словом, финал из разряда ожидаемых, но не обязательных.
  Но в то лето я себя так не вёл. Я просто сидел за столиком, попивал своё холодное пиво и наблюдал за всеобщим трансом и лихорадочным возбуждением, которое иногда выливалось в разборки перед парадным входом, а потом, приходя домой под утро, пил на кухне в предрассветной темноте горячий чай и думал о Европе. Что там сейчас на Елисейских полях или в венецианских причудливых каналах?
  
   Глава VIII.
  
  Во второй половине августа нашим отношением грянуло полгода. Всю неделю я в спринтерском стиле пробегал по городу в поисках соответствующего дате подарка. Что преподнести девушке на полгода, если вы вместе два месяца? Сам вопрос уже ставил меня в тупик. Мишки, фотоальбомы, безделушки, коллажи, книги, диски отметались сразу. О путёвке для двоих в романтическое путешествие, конечно, тоже не могло быть и речи. Я ведь был обычным студентом, а по классике студент - субъект обаятельный, но с бюджетным типом мышления. Объездил почти все местные торговые центры, в которых можно приобрести нечто по карману и от души. Наконец, не будучи оригинальным, в одном из ювелирных магазинов приобрёл очень милое ожерелье, предварительно замучив расспросами консультанта, и удостоверившись во всех позициях, докупил футляр из красного бархата для...обручального кольца. Да-да. Именно для него. И положил ожерелье туда. С моей стороны это не выглядело издёвкой или неуместной шуткой. Всего лишь тонкий намёк на долгую счастливую жизнь, которую я строил втихомолку от партнёрши, успешно борясь с назойливыми перепадами настроения и погоды, ибо, как я успел заметить за время расставания, мои планы начинали вырастать из небытия. Я по-прежнему просто жил, но подсознательно без всякого усилия рисовал картины существования меня, и её, и нас вдвоём через полгода, год, два года. Восемнадцать лет... В таком возрасте жизненная позиция меняется изо дня в день и моя петляла, подражая кардиограмме разволновавшегося пациента.
  Праздновать нашу скромную дату мы отправились на ветреный пляж. Это не название ресторана или бара. Это был пляж в ветреный день. Сейчас я наверняка показался Вам человеком, до крайности, прямолинейным и узко мыслящим, как будто предыдущие пару месяцев не принесли мне опыта, обходительности и такта. Однако, решение не устраивать большого события пришло к нам совершенно чётко и не вызвало споров. Хотелось уединения в сотый раз, словно спрятаться от всех, оставаясь при этом на виду, стало доброй традицией и отличительным символом нашей любви. И даже отдельную печать не составило бы труда сочинить и впоследствии использовать ради подтверждения решений и слов. Ветреный пляж. Без вина, без музыки, без шума голосов, без вечернего полумрака абажура, без всего. Так и вышло. Странно для задуманного порядка вещей, но в порядке оных для выбившихся из навязанного каравана путников.
  22 августа, а 31 августа она должна вернуться в Петербург и продолжить учёбу. Стоит ли заикаться о состоянии духа и степени его паршивости? Говорить не хотелось совершенно. Да и о чём? Бредни, что всё будет хорошо, и нет смысла паниковать и лить слёзы казались в тот момент верхом глупости и безразличия одновременно. Как если утешать безнадёжно больных людей, что лекарство уже придумали и испытывают на мышах, хотя жить этим людям осталось несколько часов. Солнце жёлтое, ну и что с того! Оно не изменит привычного водоворота мыслей для одного конкретного человека, а тем более, для двух.
  Пляж в ветреный день, однако, был местом, где мы стали близки друг другу, как никогда. Я смотрел в глаза родному человеку, и казалось, что мы уже женаты ни один год, а чувства горят сильнее и сильнее. У Фредерика Бегбедера любовь живёт три года, а у нас бестия жила десять, пятнадцать, двадцать лет... И только теперь обрела полную силу и мощь. Сидя на разорванном обёрточном пакете, я зашептал Элении об изумрудных рощах, бирюзовых волнах, о домике на берегу, о гавайских рубашках, о маленькой гитарке, о руках в кармане, когда в Праге холодно под вечер; шептал о воспоминаниях, шептал о том, что изменился; шептал о страсти, сочинённые наспех строчки, закладывал воздушные кирпичики в грандиозный по красоте и размаху дворец; гладил её волосы, повторял первый вечер и первый поцелуй; верил в будущее и радовался этой вере; убеждал её, что всё только начинается; задыхался, когда слова иссякали и лишь сильнее сжимал запястья. Прижимая её к себе, кусал губы в страхе бессилия. Бросить всё и уехать? Искупаться в холодной после августовских ливней воде и выйти вон? Мозаика простого и сложного. Все мы герои в своих фантазиях...
  Оглядываясь назад, я поражаюсь количеству эпизодов, нашедших приют летом в наших сердцах. А если задуматься, то ещё вчера я спорил о дожде, протирал сырые лавки, не спал ночами, простаивал у окна, тихо дышал и громко смеялся, отдавался на волю случая и старался раскалывать подводные камни, вставал и падал, сомневался и резал твёрдой рукой, гордился и улыбался тщете, купался в ярких мазках умелого живописца и пачкался в сером безвкусие, недоумевал и находил блестящие цитаты не из книг, тосковал и прятал восторг, разговаривал с безоблачным черным небом и засыпал на восходе, собирал листья и пускал по водной глади, рисовал лунные кратеры, пылил в городских кварталах, уносился в прошлое и открывал глаза для нового свершения, бранил всё и вся, отрекался в обиде, блуждал по комнатам и водил экскурсии в звёздном космосе, метался между сном и явью, подменяя реальность; бежал по кругу и видел свет в конце, зажигал свечи и летел к утопающему в заливе огню, пил из пластика на холодной траве, поднимал тосты в шумных бистро; молчал и боялся остановиться, ненавидел и был готов отдать всё ради идола. Это она. Она научила меня жить и дышать, греться и согревать, искать и находить, мечтать и верить; да, это так очевидно, что становится идеальным вымыслом, но думая о последних месяцах, я понимал, что несмотря на все тревоги и неопытность, видел перед собой человека, за которого отдал бы жизнь без боязни и времени на размышления, и не спрашивая о мелочах. Люблю ли? Да. Пусть я не в силах, будучи в своём нынешнем положении, влиять на события, но я могу заглянуть внутрь и там, среди хлама и копоти, отыскать чистый уголок, где буду хранить самые сокровенные ценности...
  Пока мы молоды - всё живёт острее. Боль жёстче, радость выше, слёзы горше, глаза светлее, укоры с металлическим холодом, похвала слаще, драки с тёмно красным, шёпот интимнее, воздух чище, мысли чище, надежды невиннее, вера учится ходить; и хочется быть лучшими и быть примером, но сами натираем мазью лоб после очередных грабель. Столько пафоса в моих строках. Я посмеюсь над этим через год, покачаю головой, возносясь к ушедшему лету на пороге завтра; может быть я вру даже сейчас, на ветреном пляже, и всё случившееся до - лишь хитрая игра с воображением... быть может, я уверен, что знаю себя до кончиков ногтей, а на самом деле, ещё не разлепил глаза в первом крике, увидев белый луч синтетики...
  Но мы здесь, и сырой песок забивается между пальцами, вечер сбивает причёски и поднимает в вихре мусор и пыль; мы здесь, и буи на волнах покачиваются, роняя апельсиновые блики; мы здесь, и чайки так низко на излёт... мы здесь, и я запечатлеваю каждый кадр в нужном ракурсе... наш маленький городок съёжился до размеров горсти в моих ладонях. И мы - последние люди. Последние и первые. И больше ничего не надо. И одиночество мертво. И штрихи имеют вес. Эфемерное облако обрастает кожей. Атмосфера наполнена ароматом секунд, и возница времени подаёт голос. Красивый финал - молния и дым на берегу; и я буду ласкать твои плечи, ласкать твои бёдра, плавить талию, умирая в объятиях богов...
  Я молотил боксёрскую грушу в своей спальне, когда Эления приехала в местный аэропорт. Когда она зашла в свою комнату в доме недалеко от центра Питера, которую снимала, я сидел, уставившись в стену напротив дивана в той же спальне. Я не смотрел никуда конкретно. Взгляд просто направился в точку, а достигнув желаемого объекта, рассеивался вокруг подобно световому спектру в линзе.
  Пластинка перещёлкнула, и я услышал робкие отзвуки минора. Скрипка затянула нежно, прерываясь для скупой слезы, клавиши стучали в такт падающим листьям; третий концерт морского межсезонья. Пространство должно втираться в память под иное сопровождение. Под иной саунд, на смену жаркому югу; я должен уехать в бескрайний пронизывающий север и молчать возле неумолимого сгустка пены, дожидаясь остановки пульса. Принцип созерцательности по отношению к происходящему за стенами породнился с сознанием. В пору придумать для нового друга подходящее прозвище...
  Написать автопортрет. Человек на площади среди шумной толпы зевак и торговцев из бакалейных лавок, растерянно смотрит на вырванные куски плоти и думает, скольких собак они способны накормить... и сколько пройдет времени между его шагами к окраине и тем моментом, когда животные получат добавку.
  Хотя пусть антураж сочиняют те, кто талантлив. Я слишком сосредоточен на клавишных нотах.
  Излитое на поверхность сладкое самоистязание. Я отдаюсь ему на милость и веление посеять шрамы. Всё лучше, чем заковаться в железо и стать взрослее. Мне необходимы эти колья и плети. Так я проникаюсь способностью ловить капли дождя, скрещивать пальцы, закрывать веки... иначе, потухнуть, как случалось ранее, и вспыхнуть в другом месте и в другое время. И маслом обливать будет другой.
  "Расстояние между пунктами сложнее, чем в задачках".
  Завтра осень. Настроение сменилось вместе со временем года. Прострация ела изнутри. К чёрту всё.
  Я затевал нашу историю не для того, чтобы сидеть и пялиться в стены или заливать бездомные желания в баре рядом со сквером. Никто не расстался, никто не ругался. Мы по-прежнему вместе, и я никого не отпускал. Она уехала, но она вернётся, и всё будет как раньше.
  И переведя взгляд за окно, я увижу, как мимо меня река текла своим чередом. Люди шли на работу, дети - в школу, бабушки сидели на лавочках, толпы атаковали супермаркеты, машины коптили небо, парки заполнялись студентами, которые в перерывах между занятиями потягивали алко и обсуждали летние происшествия. Всё было обыденным. Оболочка сменилась на осенний вариант. Как переключение очередной передачи в добротном седане. Первая, вторая... обороты.... Так и жизнь моя переключилась в новый режим.
  С наступлением осени я отправился на покорение третьего студенческого года. Впереди маячили новые предметы, преподаватели, новые разговоры, новые анекдоты, новые споры и старые друзья. Было, о чём потолковать на лавочках первого этажа университета, где обычно собирались все, кому было лень идти на пары или те, кто пришёл раньше и ждал, от безделья вперив взгляд в доску объявлений или в блондинку-первокурсницу в мини-наряде, сидящую в паре метров. Всё входило в привычное русло. Суета поглощала, события множились, оставляя меньше времени на размышления и анализ. И я был рад. Рад, ибо движение воспринимал, как важнейшую составляющую бытия. Особенно, когда тебе ещё девятнадцать, и бьющий ключ энергии иссякнет когда-то потом. Катастрофически нескоро.
  
  1 сентября
  Иногда мне хочется всё начать заново. Совсем всё. Совсем заново. Не то, чтобы заново родиться в другой стране и в другое время. Нет. Хочется начать сначала, оставаясь именно самим собой. Со всеми недостатками и достоинствами. Хочется уехать куда-нибудь подальше от привычных мест и окружения. Уехать туда, где тебя никто не знает. Где живут открытые, хорошие люди. Настоящие люди, а не куклы и манекены. Где на тебя посмотрят другими глазами, по-другому оценят. Более глубоко. Помогут тебе найти себя. Себя настоящего. И ты сможешь узнать других. Найти самое ценное в человеческом характере, в душе. Познать себя и познать спектр человеческих отношений, но не ту часть, где грязь, обман, пафос, плевки в спину. А ту, где всё самое живое и высокое. То, о чём пишут и мечтают поэты и писатели. То, что ищут странники и путешественники. То, что хочешь постичь до конца жизни.
  Последнее время часто думаю об этом. Вокруг много людей, которые тебе небезразличны. И ты что-то для них значишь (для кого-то больше, для кого-то... соответственно). Но всё равно чувствуешь себя одиноким. Задыхаешься в этом городе, в этих улицах, в этих людях и их разговорах, взглядах на жизнь. И не потому, что они все такие плохие, мелочные и сварливые, а ты такой весь белый, солнечный и вообще лапочка. Нет. Ты хуже или лучше. Неважно. Просто наступает такой момент, когда хочется послать всех к чёрту. И всё заодно с ними. Это хандра. Или какое-то другое расстройство. Не знаю. Кажется, что к тебе не справедливы, тебя недооценивают. Или переоценивают. В общем, смотрят на тебя замыленным, устоявшимся взглядом. А тебе кажется, что ты совсем не такой. И хочется закричать: "Эй, люди, разве вы меня не видите!!!! Я здесь! Посмотрите внимательнее!" И ты спишь и видишь, когда найдёшь тех, кто посмотрит внимательнее....
  В такие моменты думаешь, что надо менять жизнь. Уйти с работы, сменить место учёбы, уехать в отпуск, уйти в армию. Словом, сменить круг людей около тебя. Сменить мнения и взгляды на тебя. Сменить или упрочить собственную жизненную философию. А если таковой нет, то отправиться на её поиски, чтобы уже никогда не вернуться, а если вернуться, то кремнём, стальным и знающим ответы на все вопросы, знающим, что надо делать и что сказать. Человеком со своим "я".
  Такое состояние всегда как будто давит на голову, сжимает виски, перекрывает доступ кислороду. Иногда думаешь, что это будет тянуться вечно и нет сил, чтобы что-то исправить. Гневишь на свою лень, но продолжаешь сидеть. Иногда надеяться на чудо. Что жизнь сама всё разрулит и выведет в гавань из бурного морского ада.
  Нужен взрыв. Эмоциональный. Сильный и положительный. Яркая вспышка как на Солнце. Это новость, событие, предмет или ещё что-то. Что угодно, лишь бы прервать падение. Третий парашют, мягкий матрац, пробуждение от кошмарного сна чтобы кто-нибудь дёрнул тебя за руку со словами: "пора вставать - на работу опоздаешь..."... Иногда такое накрывает с головой. Как сейчас. Что будет потом?? Само пройдёт или свершится желаемое чудо?
  
  Глава IX.
  
  Новый семестр взял с места в карьер. Экономические и технические дисциплины вперемежку вылили на меня, как ушат воды. Многое из вылитого было довольно интересным, а потому лекции тянулись на удивление быстро, а практические занятия и вправду занимали воображение. Особенно я углубился в культурологию. К моей специальности предмет не имел отношения, но тематика больше предназначалась для расширения кругозора. Расширить предлагалось, изучая культуру, традиции и обычаи величайших цивилизаций. Древний Египет и Древняя Греция, Римская империя и племена южноамериканских индейцев, Китай и Индия. Мозаика людей, верований, легенд, церемоний. Откровенные мифы чередовались с поражающими воображения фактами. С увлечением и понятным отвращением слушали мы рассказы об императоре Нероне и его знаменитых пирах. Путались в иерархии жителей Олимпа, пытались разгадать искусство майя, инков и ацтеков, гадали о реальности предсказаний, видели пиратские схватки в беспокойном сне.
  Некоторые студенты с удивлением узнавали, что макароны изобрели не в Италии, а употребляли их ещё в арабских странах в конце первого тысячелетия нашей эры. Марко Поло - хорват! Вот это новость! Не Поло, а Пилич. Да и история его возможных странствий вызывает много вопросов и недомолвок, и мы, как детективы, споря и ругаясь, пытались отделить зёрна от плевел. Словом, это были редкие часы, которые проводились с удовольствием, а аудитории заполнялись битком.
  Погода в сентябре радовала глаз. Дождливые дни можно пересчитать по пальцам. Тёплый ветер ласкал кожу и трепал волосы, но намёка на простуду не наблюдалось. Мы даже искупались ещё несколько раз, и свернули плавательный сезон только в конце месяца, когда ветер из ласкового превратился в резкий, а осадки зачастили в наши края.
  Летние футболки я сменил на лёгкие ветровки, а затем и на пальто. Посиделки в скверах во время перерывов в занятиях сменились на посиделки в соседних кафе и столовых, а пиво сменилось на горячий чай или кофе.
  Четырёх недель оказалось достаточно, чтобы влиться в новый ритм, и вставать в 6 утра без угрюмого сопения. Днём универ, вечером спортзал и время для чтения, музыки и прогулок. Насыщенные дни. Событийное существование. Рассказы о лете и о людях в нём я слышал ежедневно и кожей ощущал уходящее дыхание сезона. Загар ещё не сошёл, волосы ещё не оправились от выгорания.
  Активная жизнь вызвала активный показ новой одежды, купленной за доллары, евро или кроны в бутиках Италии, Франции, Чехии или Штатов. Девушки щеголяли в юбках от модных дизайнеров и простых маячках с надписью "I love New York" или "Oxford Colledge", парни рассекали улицы в джинсах от "Red star".
  Деловой, учебный и торговый мир проснулся от спячки. В одно мгновение выросли цели и средства их достижения, заботы и головная боль, новости и сплетни. Окружающая действительность засасывала в своё горнило всех, кто посмел выйти из дома. Озираясь по сторонам, я ощущал себя соучастником перерождения человечества. Ежегодного перевоплощения. Я ощущал себя змеёй, сбросившей кожу по сигналу природы. Обновление жизни социума подражало весеннему обновлению матери-земли. Я проношу сквозь себя мощные звуковые импульсы, пропускаю магнитные потоки, сортирую информацию, пожимаю руки, порываю связи, ловлю остатки тепла, ловлю бриз; слышу гудение, тарахтение, ругань, советы; минутные стрелки, секундные, часовые...
  Хочется тишины - закрой окно и приложи палец к губам. Что-то случилось раньше. Я вижу новый мир. Он прежний, но совсем незнакомый. Я тратил годы в одном измерении, был выслан в соседнее. Возвращаюсь и не узнаю... я не путешественник во времени, но пересекаю границы, стремясь к познанию.
  Каждый день получает клеймо теста на профпригодность. Каждый день необходимо что-то доказывать. Себе и другим. В малом и в большом, в молчании и в споре. И ложиться спать, хватая за край печальную Луну...
  Но за всем калейдоскопом сентябрьских дней, я не забывал ни на миг о маленьком человечке в северной столице.
  В течение месяца Эления, как и я, втянулась в учёбу и познавала теорию словесности с завидным рвением и упорством. Приехав в Петербург, она вошла в съёмную комнату, но уже через пару недель родители купили для неё в городе собственное жильё, а значит, тема переезда и переправки многочисленных вещей встала острым клинком.
  Мы вернулись к тому типу общения, который преобладал в самом начале истории. Телефоны и интернет стали нашими посредниками так естественно, что никто не удивился. Ведь привычка вспоминается быстро.
  В обиходе ночные переписки, слипающиеся глаза, мигающий курсор на экране. Где ты? Как провёл день? У меня тоже всё хорошо. Столько новостей! Даже трудно выбрать значимое! Представляешь, уже месяц прошёл... а я до сих пор просыпаюсь от запаха травы в яблоневом саду... не забывай передавать приветы всем нашим. Да, каждый день перевожу по небольшой сумке. Скоро и новоселье. Ты думаешь обо мне? Знаешь, начала сочинять на досуге. Пришлю тебе из того, что лучше вышло... Мама хотела тебя увидеть. Да, кстати, я купила ту пластинку Колтрейна, которой ты так восторгался. Граммофон есть у соседки. Я прихожу к ней пару раз в неделю, и мы болтаем о живописи. Она заканчивает курс в следующем году и уже выставляла работы за границей. Она потрясающая. Я буду жить недалеко после переезда и надеюсь, что мы с ней... я сплю с твоим медведем... Помнишь, он держит в лапах сердце? Я приклеили туда наше фото из цирка. Пробовала косяк. Такая дрянь. Что творится в городе? Набережную начали достраивать? А те два парня - музыканты из центра - они до сих пор играют? Они мне очень нравились. Ты меня пристрастил к такой музыке. Да много к чему... Знаешь, мне очень тяжело здесь... иногда я плачу, когда смотрю записи. Хочется повернуть вспять, вернуть каждый миг, а потом... потом шум трамвая, и я вздрагиваю... Я в Петербурге. Осталось три месяца. Знаешь, когда я сижу в тишине и смотрю на часы в гостиной, то ловлю себя на мысли - время становится моим врагом. Иногда мне мерещится, что ночью жизнь и вовсе замирает. Буквально. И я теряю восемь часов. Каждые сутки. Отдаляясь от возвращения... Это дикая проверка... Прессинг, который не пощупаешь. Почему всё так сложно? Что ты чувствуешь? Ты ходишь на занятия? Ты дописал ту песню? Скажи что-нибудь, не молчи... Знаешь, я очень боюсь. Боюсь, что станет холодно. Боюсь, что время заберёт нас у себя. Боюсь, что цепочка оборвётся. Что нас съест эта осень. Обещай, что мы будем жить... Ведь мы умеем жить, правда? Я люблю тебя... Я очень тебя люблю... Мы справимся. Напиши мне утром...
  Я отправлял строчки утром, в перерывах занятий, за ужином, позже за письменным столом, утром... Вот только лето многое изменило. Теперь я усваивал урок о любви на расстоянии в новых тонах и репликах, и усвоение мне не удавалось. Мне было мало телефонов и интернета, мало смс и звонков, мало писем и воспоминаний. Где она?? Она сама!! Живой человек. Пощупать и потрогать, обнять и посмотреть, взять за руку и снова ходить, ходить. Я опять мечусь из угла в угол в невидимой клетке собственного взгляда на отношения. Выдумываю новые повороты и новые дорожные знаки.
  Ничего настоящего и осязаемого не было. Я угодил в плен к паузам и многоточиям... Меньше говорил и больше слушал. Чаще погружался в облачные смеси где-то далеко. Чаще раздражался на пустом месте. Бесился от необходимости вновь осваивать сетевой мир. Да, быстро. Да, знакомо. Но так мерзко. Она права, это тяжело. Я не врал, когда обнимал её в день приезда. Обещай, что мы будем жить. Я слышал это в начале. И обещал. Я читаю это в первых числах октября и замираю в слепом ступоре. Каменею. Я согласен со страхом и надеждой. И на повторе закипаю от ожидания. Снова просеивать месяцы и навёрстывать впопыхах. А потом снова... и снова... Пока не созрею для резких перемен или не положусь на случай, возможно, не ищущий встречи с нами... и насаживая вокруг штыри с мнимыми демонами, я слышу упрёки. Слышу и понимаю, что за ними - твердь земная...
  Круги, круги, круги... Сплетаются адом молодости и глупости. Моей глупости. Пешком или на коне, я прохожу по обелискам памяти и забываю читать надписи с заповедями. И заставляю любимых сжимать одеяло в белые ночи, окропляя солёной водой...
  И сочиняю, сочиняю... Медленно, но неотвратимо сущность тельца превращается в гениального драматурга обуглившегося театра. Сцена выгорела дотла, зритель уже не внимает, актёры спешат в семью, а острослов всё читает и читает лживую комедию, где роли собраны из упадка и дешёвого слога напоказ.
  Въедливая натура проявляет на теле гнильные узоры... Я неисправим. Я верю в мечтательные образы, но пасую перед кремнем терпения. Так ли я глубок или всё это выплеск наивного фарса? И как ей объяснить... Объяснить, что я гадёныш. Я люблю и дайте мне выдержки. Заберите голос, заберите разум, но позвольте дождаться и обнять... прикоснуться лёгким пассатом и остаться...
  Но я смешон. Меня сковывает ужас - заглянуть в нутро и там обнаружить хохочущих чертей, каждый из которых со злобной радостью напомнит об истинных корнях бумажного романтика, - склонен к предательству...
  Нам нужно по максимуму, а необходимый минимум уже не устраивал. Оба понимали. Она противилась. Я нет. Как свинья. Снова обманул ожидания.
  Ссоры постепенно вошли в режим дня. Раздражение усиливалось, а попытки понять друг друга становились всё реже.
  Тут только я был виноват. Слишком дорожил своей свободой. Сам по себе. Отвечаю только перед собой. Или просто боялся отношений. На уровне подсознания боялся. Снова это переменчивое звено психики. Да и лень моя уже не раз показывала себя в наше лето. Эления была рядом, и всё было спокойно. Она уехала, и перестав ощущать её тепло, пламя стало шипеть и меркнуть. Виртуальщина - не лучший источник топлива. Впрочем, это всё оправдания.
  Эления написала, что меня тяжело заарканить. И была права. Непутёвый. Часто я отталкивал от себя людей, которые заслуживали много больше хорошего. Может я не создан для долговременных связей? Ответ я не искал и в себе не разбирался.
  Расстались мы 13 октября. По смс. Так же как и начали общаться. До сих пор я проклинаю себя за тот вечер. Неужели не хватило честности и элементарного уважения, чтобы расстаться по-хорошему! Она не заслуживала смс. Мёртвого языка. Так расстаются, когда не могут подобрать слов или боятся посмотреть в глаза. Как трус.
  Я струсил. Чувствовал ответственность за неё и испугался. Испугался расстояния, необходимости ждать до зимы, а потом до лета, и снова до зимы. Испугался этой виртуальности, которая убивала во мне желание поддерживать нашу близость. Испугался, что сорвусь в один миг.
  Я поступил подло. Я нередко поступал подло. Я не горжусь этим. Слишком много людей в моей жизни, у которых я должен просить прощения.
  Я просил его и у Элении. Она ничего не ответила.
  Набирая текст, я не хотел представлять её лицо. Тогда, в феврале, в актовом зале университета я хотел. И представлял. Теперь же ничего кроме боли фантазия не принесёт. Я только надеялся, что из-за меня она не прольёт много слёз. Не нужно. Я не стоил.
   Я так и заснул в ступоре. И на следующее утро пошёл на учёбу в том же состоянии. Окружающая действительность потеряла свои краски, а я потерял интерес к ней. Отгородился новой оболочкой. Уже толстой, как скафандр астронавта. Мне просто хотелось, чтобы меня оставили в покое. На неделю, месяц или дольше. Не трогайте меня, люди.
  Все элементы функционировали под гнётом единого наваждения, что зовут трансом в накуренном коридоре клуба. Читать, есть, спать, бриться, жать штангу, говорить, думать. Часы тянутся и тащат меня за собой к другим календарным датам. Ужасно долгая осень. Морозит своей унылостью и безразличием. Вернуть бы хоть сентябрь... Но за окном сменяются следующие месяцы.
  Наступила зима. Малоснежная и очень холодная. Нулевая температура казалось поистине сибирскими морозами. Холод пробирал до костей, и, закутавшись в тёплый пуховик, я семенил к университету от автобусной остановки, а семь часов спустя, также семенил обратно. Со спортзалом картина выглядела аналогичной. В остальное время я старался не выходить из дома. Много читал, благо с поступлением в университет эта страсть проснулась во мне с невероятной силой. В школе я читать не любил, чувствовал подневольность, отсутствие выбора, и это сразу противело. Редкие авторы и их произведения запали мне в душу. Тургенев и его "Отцы и дети", "Война и мир" Толстого, поэзия Есенина. Вот, пожалуй, и всё.
  Малые годы студенчества же всё изменили. Я читал запоем. Здесь никто не заставлял. Выбор авторов был исключительно в моей власти. Биографии, очерки, романы, поэмы, эссе. Я торопился. Торопился поглотить всё, что было написано. Хоть малую толику. О мировых шедеврах я тогда был не наслышан и рыскал по интернету в поисках отзывов о книгах, которые необходимо прочитать хотя бы раз в жизни, чтобы потом сказать о себе, как о приличном человеке. И только в процессе такого поглощения я сознавал, что качество и понимание прочитанного становится более важным, чем количество. Я любил читать и думать о строчках. Мне были интересны идеи и рассуждения авторов. Я был в восторге от тонкой иронии и искренней отдачи писателя своим творениям. Я влюблялся в сочные персонажи и в яркие краски обстановки, влюблялся в города и страны, где никогда не был, влюблялся в эпохи и события. Мысленно переносился на улицы Парижа, пил грог в венском кафе, прятался от ветра в арках близ площадей Барселоны; смотрел на танец жёлтых листьев, сидя на скамейке в парке возле Байрона; спорил с Маяковским, рыскал в тёмных закоулках вместе с Диккенсом, выписывал круги на коньках в офисах телеграфной компании на пару с Генри Миллером. Я впитывал живительную влагу, наполняясь покоем и цепляясь за толстые массивные брёвна в горной реке... пытаясь спастись...
  За литературными открытиями я и проводил большую часть времени долгих зимних вечеров. Или просто сидел в полумраке комнаты с приглушённой лампой, слушал старый джаз и пил горячий чай из большой кружки. Майлз Дэвис, Дюк Эллингтон, Би Би Кинг, Рэй Чарльз неспешно журчали из динамиков, мелодия переливалась из одной тональности в другую, создавая интимный тандем с загадочными полутенями на стенах и одеялах. Иногда что-то бренчал на гитаре, купленной моим другом в день рождения знаменитого Эрика Клэптона. Намёк на моё блюзовое будущее. В такие моменты время текло особенно медленно, давая возможность оценить ситуацию более детально, направляя поток мыслей и подталкивая к объяснениям, которые в итоге могли лечь на бумагу в тёмной недвижной комнате.
  Иногда я писал сам. Стал сочинять небольшие прозаические наброски. Иногда стихи. О любви, одиночестве, дороге, девушках, дружбе, испытаниях. Многое приходило в голову, но исполнение никуда не годилось.
  В те дни я наслаждался стихами Рембо и Броцкого, увлёкся хокку и классической восточной культурой.
  Первый месяц зимы прошёл на удивление быстро. Осень проигрывала сравнение. Я совершенно не скучал от нехватки вечеринок или близкого общения с противоположным полом. Внешний мир меня не трогал, и я был ему благодарен за это.
  На новый год, однако, мы собрались как никогда огромной толпой. В квартире одной нашей подруги расположилось человек пятнадцать или больше. Богатый стол радовал глаз, искромётный юмор заполнял все паузы в разговорах, градус веселья повышался прямо пропорционально крепости напитков.
  И мы танцевали. Шесть или семь часов мы танцевали. Такому марафону позавидовали бы многие телешоу и концерты. Танцевали даже те, за кем я этого не замечал ни разу в жизни. Полное раскрепощение. Добрый экстаз. Море по колено, океан по грудь. Латина, рок, хип-хоп, джаз, соул, амбиент.. Любой ритм, любой язык. Нам было всё нипочём. Неподдельность эмоций жила во всех углах.
  Я отдавался танцу с каким-то остервенением, словно это последняя возможность ощутить вкус вожделения и пьяный гонор свободы. Я жил в ладах с этими бессовестными ритмами и головокружительными плясками над пропастью в душном зале. Я сбивал с себя спесь, смывал остатки мрака, одевая взамен порочную плёнку эйфории, подчиняясь глухим позывам, забывая о чувстве меры. Звук из колонок, топот ног, залитые в поту веки - вот моя правда... Ты отправишься в ад с рассветом... Так дайте же мне ещё час, чтобы упасть бездыханным.
  И я упал. Уже после. Напился. Напился жутко и бесстыдно. Не знаю почему. Я пил, пил, пил. Коньяк, красное вино, снова коньяк и снова вино. Последнюю бутылку я распивал с моим другом, сидя в тёмной комнате и слушая на повторе композицию молодой хип-хоп команды из Штатов. Нам обоим очень нравилась эта песня, и под вино она шла особенно приятно. А вино - под неё. Задушевная беседа, и засиделись мы так до самого финала, вытаскивая наружу обрывки прошедших лет.
  С вечеринки меня увели, так как сам идти я был не в состоянии. За всю дорогу домой я только раз произнёс невнятную фразу на счёт погоды. В остальное же время просто молчал. Дома проблевался раз пять и без чувств рухнул на кровать.
  Такого дикого похмелья у меня не было никогда в жизни. Голова казалась размером с грузовик, а в желудке полным ходом развёртывалось бородинское сражение, причём пушки были на высоте. Томатный сок не помогал, куриный бульон не помогал. Шевелиться было опасно для жизни. Почки и всю поясницу я отлежал напрочь. Таким макаром прошли сутки, и только второго января я был в сознании и мог адекватно оценить обстановку. Я всё ещё жив.
  Весь январь оставил в памяти обрывки бесконечных баров, ресторанов, кинотеатров, домашних застолий. Этакие летние каникулы на зимний манер. В разгуле я принимал периодическое участие, ибо после зимнего отдыха сразу вернулся к учёбе. А там и февраль подкрался. Самый холодный месяц года в средней полосе.
  Минул этот год. От февраля до февраля. Не календарный, а мой личный. Я пришёл с тем же, с чем и был. Но сам уже другой. Строже и хладнокровнее. Стал меньше трепать языком о себе и больше слушать. Хорошо или плохо? Без ответа. Спиралевидный цикл. Вниз или вверх? Без ответа. Появился опыт и умение обходить грабли? Без ответа.
  
  1 марта
  Поток описательных тезисов, когда летишь с моста. Измождение, истощение, безразличие, созерцательность, абстрагированность от природы вещей, потеря ориентиров, смешение ценностей, приравнять человека к комару, деньги - к пыли, любовь - к утолению плотской жажды. Упрощение ситуации, отсутствующий взгляд, вакантный взгляд, бормотание, молчание, сквозь предметы и субъекты, сегодня угасает по воле наблюдателя, завтра наступит, если я того захочу... всё высохло. Осталась соль на земле, вырванные сорняки, закрытые почки и мелкий кустарник. Дно древнего моря, пересохший материк, Солнце выжигает кожу. Тени нет, вода исчезла миллион лет назад; застыть в позе коленопреклонения и молить забрать по усмотрению. Всё завершилось. Мораль, столь необходимая для верного поворота, рассыпалась, и подхвативший её ветер разорвёт бедняжку на атомы, путешествующие в холодной мгле чёрного беззвёздного неба. Это ли не самый страшный конец для человека? Конец иллюзий. Конец надежды. На пороге пустоты. И даже дверь открывать не нужно. Пустота затянет тебя, как гигантская сверхмассивная космическая дыра, лишив голоса, но сохранив умение смириться с болью.
  Безысходность, абсолютный тупик выступят товарищами, скрашивающими века существование в пропитанном серой и смогом городе. Сил на гнев совсем не осталось. Если тебя бросят на обочину на полпути к храму, ты промолчишь и даже не шевельнёшься, чтобы спрятаться от толпы паломников. Ты говорил, что отдашь жизнь за своего хранителя. И знал, что проклянёшь жизнь, в которой не останется места для любви. И отдашь снова. Медленно. Волос за волосом, клетка за клеткой, потрясая перед грозой костлявым кулаком. Истерический хохот, катание по сухому пригорку, слёзы из бесцветных хрусталиков, вопросы "почему?", поиск ножа или палки, а не найдя - ирония... уже накрывает пепел. Доживать свой ад с острой памятью? Жестокое наказание за своенравность... пусть так. Это не жизнь, какой она представлялась в пелёнках. Это не жизнь... без неё. Это аморфное кормление чумы со стола, ломящегося от горьких яств.
  
  Глава X.
  
  - Ты закончила?
  - Подожди минутку, нужно всё отрегулировать; лучше сделать заранее, чем позже метаться и заикаться, стараясь задержать объекты в фокусе. Я, знаешь ли, старательно подхожу к интересующим меня вещам. Мелочей нельзя избегать. Уж что-что, а дотошность растит хорошего мастера. А я стремлюсь быть хорошим... нет, отличным! В своём деле...
  - Какой аргументированный и развёрнутый слог! - я с улыбкой наблюдал за манипуляциями Лоры с умной и податливой техникой.
  - Да, я умею сорить доказательствами и пускать пыль в глаза с деловитым видом, - она пристально оглядела меня с ног до головы и лукаво подмигнула, - никогда ведь не угадаешь, от какой искры безобидный трёп разгорится в яростную полемику. А тузы в рукаве - всегда кстати. К тому же, это весьма приятное ощущение - уложить на лопатки маститого соперника в словесной дуэли.
  - А если соперник не так уж и мастит?
  - Тогда я буду стрелять на поражение, одновременно выражая почти родительское участие и утешение. И в итоге, вместо укоризненных и завистливых взглядов обнаружу глаза доверчивые и местами наивные, как и положено прелестным малышам. Так-то!
  - Мой взгляд теплеет... И куда мадмуазель спешит отправиться? - меня мало волновало направление движения, и вопрос прозвучал скорее из желания поддержать её интерес и дать возможность затопить меня волной сочных подробностей предстоящего.
  - Будем играть на контрасте, - Лора многозначительно подняла вверх указательный пальчик, - окунёмся в блеск и нищету; мегаполис со всех сторон и в самое ядро! Лучи прожекторов и поваленные фонарные столбы, светящаяся разметка и грязь по колено, чисто вымытые стёкла Сити и заляпанные мухами рамы на окраине... Верх и низ, камень и желе, в горе и в радости. Обнажённый силуэт великой истории, плавно перетёкшей в быт нового столетия. Всё без прекрас и слюнтявого глянца! Ну, ты, конечно, можешь покинуть меня, как только почувствуешь зевотные позывы...
  - Шутишь? После такого знакомства я согласен на всё. Колесить по мокрым бульварам и непролазным тропам с одинаковой улыбкой. Я вовсе не удивлюсь беготне от полиции, заигрываниям с прохожими, вроде меня, попыткам прорваться в парламент, очаровательным мордашкам на фоне вывески "фотографировать запрещено"... Что там ещё извергнет свежий, напористый ум? Благо, что скучать ты меня точно не заставишь.
  - С чего ты решил? Откуда такая уверенность? - она игриво откинула со лба прядь непослушных волос и на секунду застыла, глядя мне прямо в глаза.
  - Всё дело в людях...
  - Только ли в них? - неожиданно оброненная фраза заставила её оторваться от фотоаппарата.
  - Только? По-моему, это основной фактор, - я потянулся в карман за сигаретой.
  - Не кури здесь, пожалуйста. И вообще, не кури при мне. Не переношу сигаретный дым.
  - Извини, - придётся бороться с собой неопределённое количество времени.
  - Продолжай свою мысль. Почему ты так ценишь роль личности? - этот вопрос всерьёз заинтересовал Лору.
  - Роль личности в чём? Или лучше - где?
  - Ты сам секунду назад сказал, что люди - это основной фактор. Ну хорошо, роль личности - это пафосно. Роль собеседника, спутника, партнёра. Что ещё? Расскажи. Хочу услышать твою версию событий, - она поправила краешек покрывала, на котором мы расположились, и приняла позу йога в ожидании продолжительного повествования.
  - Я просто имел в виду, что с человеком неординарным и где-то даже эксцентричным весьма увлекательным станет как кругосветка без фунта в кармане, так и копание в дерьме носорога в поисках потерянного обручального кольца. Улавливаешь суть? Отбрось напускное и постановочное! Действие мертво без автора и актёров. Какая начинка в самом процессе? Ты творишь что-то по своей воле или воле других, для себя или под нажимом, или в помощь - во всём мелькает цель...
  - Предыстория сценария с участием носорога должна быть увлекательной независимо от участников действа! - Лора перекатилась на живот и теперь еле слышно постукивала ладошкой по ещё влажной от недавнего могучего ливня изумрудной траве, - то есть ты намекаешь, что магия душ останется магией вопреки внешним обстоятельствам?
  - Примерно так. Это же очевидно. Если два человека нашли себя во взаимодействии и взаимопонимании, словно разделённые в детстве близнецы, и им хорошо друг с другом в делах и безделье, в шутках и серьёзных вещах, они интересны друг другу, они не считают собеседника открытой книгой, они удивляют и удивляются, они схожи во взглядах, но имеют собственное мнение на большинство острых и не очень тем, то я считаю, обстановка и общество вокруг отступают на второй план. Нет, я не говорю об эгоизме и пренебрежении советами или участием. Акцент я ставлю исключительно на эту пару душ. Если мир рухнет в одночасье, они возьмутся за руки или подставят плечо, зная, что это вполне вероятно будет их последним жестом благородства. Даже незначительные для стороннего наблюдателя события, где переплетаются двое, и это, заметь, необязательно выбор между противостоянием или синтезом, неожиданно, а чаще органично и естественно, служат тем самым фоном, перед которым совершается истинно замечательный сюжет.
  - Сумбурно, но доходчиво. Получается, ты считаешь, что со скучным индивидом будет скучно в любом месте и времени, и наоборот, так?
  - В общем, да. Но я также не отвергаю тезис о том, что каждый человек уникален в своём персональном интересе к чему-либо. Вам может быть просто не по пути. А в раздельности вы - самобытные и колоритные персонажи. И эти персонажи могут создавать и создают нечто ценное, но зачастую, прячут глубоко в тёмном углу шкафа или стирают из памяти, вырывают из альбома, сжигают в камине, считая, что результат труда чересчур размыт, абстрактен, примитивен или попросту дрянь. Они сами себе критики. И далеко не всегда их оценка оправдана. Выходит, что ты смотришь на человека, а вердикт выносишь с закрытыми глазами. Слепым жребием. Я сам так поступал и не горжусь.
  - И сколько подобных уникумов в твоём окружении? То есть, людей, которых современная наука именует неординарными экстравертами или как там правильно, я не разбираюсь в терминологии.
  - Немного, прямо скажем. Но они есть. И я рад этому. Существуют вещи, за которые я искренне благодарен судьбе. И близкие мне люди - то золото, что с годами растёт в цене. В этом плане я везунчик. Не так много пожил. Да что там говорить, вообще не видел суть и соль. Но повторюсь, мне везло на спутников по жизни, будь то друзья или любимая женщина. Говорю о последних во множественном числе, ибо их и вправду было достаточно, несмотря на мой возраст.
  - А ты ловелас? - она исподлобья уставилась на меня с нескрываемым любопытством.
  - Это пошло звучит, - теперь пришла моя очередь хохотать, - нет, конечно. Я говорю о настоящих чувствах. Они случаются гораздо реже, чем банальный секс на одну ночь. Я однолюб. Когда рядом есть человек, полностью устраивающий тебя во всем, то какой смысл для измен, расставаний и пустой ругани?
  - Ой, друг мой, тут ты ступаешь на кривую дорожку. Слишком поверхностно смотришь на реальность. Всё намного тоньше. Много подводных камней. Думаю, ты и сам понимаешь, о чём я.
   - Не считаю, что это подводные камни. Это оправдания для проступков. Оправдания для себя, когда понял, что ошибался, не распознал, предал, повёлся на поводу у инстинктов. И...
  - Но разве не инстинкты правят бал? Нет, естественно, я каждый день слушаю лекции про социальность, интеллект, высокоразвитость и прочую чепуху, но ведь на деле животные так и остались животными. Только теперь у них есть мобильники и нефтяные залежи. Я не Дарвин, конечно, и теорию эволюции оценивать не собираюсь, он тем не менее... Да, мы пришли к "человеку", за долгие-долгие миллионы лет, с деревьев на землю, от палки к лазерному пистолету.... Но! На пике стресса, на пике вожделения, когда так старательно полируемый образ на мгновение растворяется, и наружу вылезает природная сущность - разве в этот момент мы не ближе к тем, кого считаем ниже стоящими по эволюционной лестнице? Разве в такие моменты мы не являемся теми, кто мы есть воистину? Мы обнажены, мы раздеты и мы смеёмся, нет, мы хохочем в лицо устоям! А потом нам будет стыдно - мы же вышли за рамки! Такие важные и нужные рамки! И всем плевать, что существует другая сторона и другие желания. Мы живём по созданным нами же законам, но где-то на земле на любом континенте любой человек иногда закрывает книгу и закуривая возле подоконника, шепчет, что вся эта смута и мгла вокруг - это не для него. И может быть, он соберёт чемодан и отправится к мечтам, плюнув на весь хлам, держащий его на месте, и потушить страхи, как свою вшивую папироску. А иное развитие - он шагнёт из окна, взорвавшись от осознания собственной никчёмности. Или вот ещё - он докурит и ляжет спать, а утром отправится на работу или учёбу, или к стоматологу, или на вокзал - встречать родных, или просто по делам... Отправится как ни в чём не бывало. А ночное просветление оставит на совести измученных "жизнью" нервов. Ты об этом не думал?
  - В чём-то ты права, но опять же, всё сложнее. Это общий взгляд с несколькими возможными продолжениями. Но необходимо раскопать причины и заостриться на них. Очистить от мусора следствия. Установить связь. Выслушать, наконец.
  - Ты меня передразниваешь? - карикатурно нахмурившись, она щёлкала язычком, параллельно совершая махательные движения руками, подобно крыльям дракона из древних эпосов.
  - Я мало тебя знаю, чтобы пользоваться таким подлым приёмом. Это только для своих. Может позже, через пару часов.
  - Хах, а ты забавный. Лезешь напролом, - Лора отодвинула рюкзак с объективами и сложила ладони в молитвенном ожидании, - но скажи мне тогда, почему в момент отчаяния люди спешат уединиться, сбегают от ближних, требуют тишины?
  - Вопрос выбивается из темы...
  - Знаю, но шаблоны оставь для переписки в интернете. Ответь же.
  - Как раз потому, что им меньше всего нужны лекции и наставления. Нужно привести в порядок мысли, разложить по полочкам, переоценить, взглянуть под особым углом, наконец, успокоиться, взвесить. На всё это потребуется более или менее продолжительный отрезок. И самый оптимальный вариант - провести его в одиночестве. Тут хотя бы никто не будет спорить и вставлять комментарии к твоим размышлениям вслух. Это один из методов, которым может воспользоваться потенциальный герой из твоего рассказа. Нельзя судить однобоко. Кто-то ищет баланса с собой, исповедуясь и браня без свидетелей. Кому-то ласковое слово и ободрение пойдёт на пользу с большей степенью. Обернись вокруг - сколько темпераментов! Сколько манер поведения! Нужно хорошо знать или интуитивно чувствовать человека, чтобы дать ему нужные ключи. Чтобы в миг его упадка принять его условия и правила, возможно, сохранив ему самоуважение и твой вопрос - лишь выбор на перекрёстке. Модель. Да, она близка многим, ибо люди по своей природе (как ты любишь это слово) не только к обществу, но и к внутреннему эгоистичному самоутверждению. Именно, отчуждаясь от первого. И эгоизм этот в состоянии апатии никуда не исчезнет. "сейчас я хочу поступать и думать так! Точка! Оставьте меня в покое.".
  - Верно. Некоторые не хотят, чтобы их жалели. Так ведь бывает...
  - Безусловно. Я тоже не хочу. Я знаю себе цену. Себе и своим поступкам. Утешение только злит. Ты слышишь банальные слова и стандартный набор ласк, которые не спасут старую телегу, даже если вклинятся не пятым, а шестым или тридцатым колесом. Нужны трезвые оценки и действия. А сопли об утраченном пусть уйдут вместе с оным.
  - Ты заметил, что мы скачем по предметам, как кролики, не заостряя внимания ни на чём глубже, чем на две минуты?
  - Заметил. Но не забывай, четыре часа назад ты рассматривала меня как греческую статую, и вряд ли была готова к излиянию на сердечные заметки здесь, спустя несколько кадров и чашку чая...
  - Вот тебе и словесный цикл. Ты втирал мне про магию, энергетику и союз душ. Похоже, правда?
  - Ещё не знаю. Но встреча выбивается из логического ряда "погода - кафе - проводить до дома - начало серьезных отношений".
  - Так....тут становится слишком фривольно...
  - Фривольно? Ха-ха, не прячься под ликом девочки из воскресной школы. Я ведь не претендент на благосклонность. Но глупо отрицать, что сидеть на набережной Темзы и разговаривать о демонах за пазухой с иностранцем, которого не столь давно ты теребила за воротник на тротуаре ближайшего моста - это не входит у вас, лондонцев, в привычку и местную забаву, так?
  - Кто тебе сказал, что я из местных?
  - Никто. У меня не было особых предположений о твоём происхождении. У тебя не восточная внешность, не южная и не славянская. Значит, вполне подойдёт гипотеза о том, что ты - типичный представитель Западного мира. типичный, в план внешности, разумеется.
  - Ты прав. Запад мне не чужд. Разреши представиться официально! Лора Михеллс. Из Нидерландов (или Голландии) с любовью. Дизайнер, фотограф, психолог-любитель, прожигательница жизни... ах да, ещё я собаковод. Скажи, что из выше перечисленного привлекло твоё рассеянное внимание, и я, в знак нашей встречи, стану падкой на детали! - она потянулась за рюкзаком, и порывшись, извлекла оттуда начатую бутылку бордо и пару пластиковых стаканчиков, видимо, приобретённых для растапливания барьеров между случайными индивидами.
  - А ты не боишься, что выпалишь все части пазла за один присест, и мой интерес по логике должен угаснуть? - я сосредоточенно посмотрел на неё, подыскивая правильную тональность, - ты непосредственна. Это притягивает. И что-то подсказывает - ныряя в подробности любой грани призмы, ты заставишь меня плыть на поверхности, нет? Засыпая, я прокручу в голове информацию и воскликну: "Она столько тараторила, а я остался несведущ!"... Вот где искусство...
  - Видимо, сия проникновенная, стильная ремарка рождена из высоких ожиданий. В таком случае, позволь счесть за комплимент, - она отставила вино, и устроившись поудобнее пару минут неотрывно наблюдала за мной, словно просчитывая ход, - извини, я завалила тебя вопросами вперемешку с претензиями, а сама храню молчание.
  - Но я ничего не выспрашивал о тебе, сознательно рисуя в белых линиях. Ты чиста и невинна. Отпускаю под залог...
  - И что же в качестве залога?
  - Немного твоего времени.
  - А если я не захочу выходить?
  - Тогда я сяду на том же тротуаре, в той же позе, и буду ждать нового потенциального полюса для гигантского межнационального магнита.
  - Пожалуй, я не ошиблась, что заставила тебя исполнять роль модели из неизвестных и необученных.
  - Ну, так же естественнее выходит.
  - Определённо. Хорошо. Раз уж ты не смотришь на меня, как на сумасшедшую и дерзкую девчонку, то осмелюсь спросить вот о чём - какого хрена ты сюда приехал? Ты не похож на счастливого туриста, скопившего кучку деньжат на студенческих подработках, дабы воссоздать давнюю мечту и оскалиться возле Биг Бена в объектив допотопной мыльницы...
  - У меня и мыльницы-то нет. Твоя теория уже рухнула вот в те самые мутные воды.
  - Давай договоримся - я не стану строить догадок, а сяду вот так, поджав ноги и сложив руки на груди, и внимательно на тебя уставлюсь, как и делала всё последнее время. Твою историю я буду сопровождать мимикой. Изумление, грусть, радость, недоумение, гнев, согласие, задумчивость. В Париже я бы нашла себя, как считаешь? Ну, серьёзно, ты ведь не на отдых приехал. отдых в обыденном понимании. Ты преследуешь некую цель, но она скорее нематериальна... я права?
  - Сама знаешь, что права. Но в моёй болтовне и не пахнет эксклюзивом. Хочешь жареного - таверна недалеко, - я невольно улыбнулся банальному пассажу, - да и мемуары писать выйдет уж больно сыровато. Для начала я попробую развенчать скромные мифы, застрявшие в твоей голове на мой счёт. Во-первых, я уже не студент. Выпуск состоялся три года назад. И в бумажке написали, что я - менеджер в энергетике. Я похож на это странное существо? Нет. До статуса "работа - дом - жена - дети" мне пилить дольше и дальше, чем от родины до этой самой лужайки. Соответственно, "кучка деньжат" имеет менее романтичное происхождение, нежели случайные подработки в ночную смену. Какое? Последнее время я всё же умудряюсь работать по специальности... Не надо хмурить брови. Да, я не похож на клерка, и галстук жмёт, и костюм не в цвет. Как бы там ни было, но зарабатываю на хлеб офисной рутиной. Причём, глубокое полноценное существование, как суть стремлений, летает повсюду за пределами отутюженного офиса. А попадая в клетку, падает замертво уже на входе. Собственно, моё сидение там, на бульваре, - одно из внешних воплощений в погоне за живыми... Ты правильно заметила о нематериальности целей. Я здесь отдыхаю. Но я не турист. Туристы бродят с мыльницами и навороченными гаджетами, скупают билеты на речные трамваи и разрешения на съёмку в музее, таскают неподъёмные сумки от бутика к бутику, а позже прохлаждаются в ближайшем к отелю кафе, обсуждая планы на вечер. Да, я встречаю их там и сям, занимаю соседние места и стою рядом, созерцая Моне. И всё же отделяю себя, отгораживаюсь, блокирую. На данном этапе я всё больше хочу и пытаюсь связать себя с этим городом, постигнуть его душу, пригласить на разговор, научить его доверять чудакам вроде меня. Ты, например, хочешь получить полную картину. Своими методами. Я хочу стать одним из персонажей в ней. Раствориться в другом мире. Сбежать от того, что ждёт меня по возвращении. Я рыщу в надежде узнать иную жизнь, в надежде задышать свободнее, захватить свободу врасплох, попробовать на вкус. Ты говорила о человеке у окна... вот он я. Перед тобой. Запрыгнуть на ходу в ботинки и пропасть, исчезнуть, провалиться. И на асфальте я сидел в абсолютном покое и готовности принять всё новое, незамыленное обывательской скукой. Я убежал от родных, друзей. Даже от старых привычек. Ну кроме сигареты. Да и её планирую искоренить здесь. Но только не спрашивай меня, почему именно Лондон. Я ведь мог уехать на Восток, или на Огненную Землю. Или ещё куда... Возможно и там будет мой след. Я загораюсь, садясь в самолёт, паром или поезд. Ощущение движения, скачка, перемен - это греет и заставляет глотать воздух активнее. Это моя новорождённая страсть. Среди пыли и гари... Жестоко, но я рад, что не слышу родной речи. Отрываясь от корней, я чувствую подъём. Это не правильно, но я таков.
  - Подожди... тут ты оказался явно не от хорошей жизни. Искать уединение и приводить мысли в порядок, мчась за тысячи миль от дома, - на это нужны веские основания... и мужество. Я не думаю, что ты трус и прячешься здесь от проблем.
  - Знаешь, моя главная проблема в том, что я живу не своей жизнью, а люди, которые делали её значимой, - их я отталкивал или прогонял... выходит, что эти скитания - нечто вроде добровольного изгнания или ссылки. Наверно, я уже не ищу разгадок. Я ищу баланс. С самим собой.
  - Сродни искуплению грехов? Ты считаешь, что оставаясь один на один со второй личностью из диагноза о шизофрении, тем самым освобождаешься от гнёта окружающих и одновременно освобождаешь их от потенциальных страданий, исходящих сейчас или в будущем от твоего характера или дурной воли?
  - Грехов слишком много, а я, к счастью или наоборот, не отличаюсь рьяной религиозностью. Внутри зреет некая философия. Довольно циничная. Она ещё сырая, неоперившаяся, но уже плачет от первых прорезающихся зубов. Освобождение? Я не уходил далеко вглубь... Возможно... Если бы ты могла наблюдать мою жизнь со стороны, там, в привычном круге, то заметила бы, что мнение, сложившееся обо мне сегодня, много выше, чем есть на самом деле. Я лучше знаю себя... в сравнении с другими. И только. А в так - не знаю вовсе... Скорее, я пытаюсь учинить разборки с собой, чтобы яснее смотреть на вещи в прошлом и настоящем. И, познав эту ясность, раскрыться перед любящими людьми без прекрас... Я это я... и точка. Вот, взгляните. Вот белое, вот чёрное. Дабы разбить иллюзии, но не убить надежду на лучшее.
  - Твои мысли... они не последовательны. Отсюда и речь твоя спотыкается. Ты хочешь что-то донести, но не можешь преобразовать в ладный слог. От этого теряешься... и молчишь. Пожалуй, и пресловутое понятие характера играет здесь не последнюю роль. Даже больше, характер - это фундамент. Душа мечется, требует чего-то грандиозного, требует свершений; тянется к чистой лире; искупаться в истине и творчестве, вернуться к предкам, к тайным знаниям... Тебе кажется, что ты особенный, не похожий на остальных. Рождён для великой миссии... Но не ведаешь, куда идти и куда себя деть... Вот и цепляется одно за другое. Мысли, поступки, речь. Ты про внешние воплощения? Все они, в конечном счёте, - зеркало терзаний.
  - Тоже верно. Для того чтобы выстроить отлаженный монолог, мне нужно довольно обширное количество пауз и наводок. Ещё больше - чтобы утвердиться в темпераменте и мировоззрении. А чтобы понять, для чего всё это нужно, целой жизни не хватит... Тебе придётся долго ждать.
  - А я никуда не тороплюсь. Ты же сам говорил - всё дело в людях.
  - Я уже на тебя влияю?
  - Может быть, - Лора лукаво подмигнула, продолжая забавляться с рукавами серого пальто.
  - Если ты хочешь разузнать о чокнутом отшельнике, то одной бутылкой вина дело не ограничится.
  - У меня нет расписания на день. Нет суперважных дел. А те, которые есть, вполне позволяют иметь напарника. Так что, ты прав. Одной бутылкой дело не ограничится. И вообще, можно и без вина обойтись. Что ты предпочитаешь? Чай, кофе? Содовую? У меня в рюкзаке завалялся походный термос - можем сварганить бурду на остаток дня. Хотя, с другой стороны, посуди сам. Мы способны так увлечься историей, что в горле пересохнет, и мы неизбежно попадём в уютный бар, где градус откровенности поползёт вверх. Разве не так? А пока... кофе, кофе, кофе.
  - Предлагаешь мне своё общество?
  - Предлагаю искать баланс... - из-за белых как январский снег зубов показался миленький язычок, подражая детишкам, носившимся вокруг живой скульптуры статного мудреца, выставленной на всеобщее обозрение под огромным вековым дубом.
  - Нет расписания, значит...? Ну, сейчас ты сидишь напротив и готовишься к очередному делу на сегодня. И, зная тебя уже, без малого пять часов, я клятвенно уверяю, что оно для тебя - из категории "для души", а всё, что для души - важнее планов из блокнота.
  - Точно. И ты уже согласился участвовать в "душевном представлении". А выбивать из людей секреты - это моё скрытое хобби.
  - Мне кажется, что и я смогу вывести тебя на чистую воду... - я внимательно следил за её реакцией, пытаясь уловить частичку азарта.
  - Это будет сложно, но всё в твоих руках. Единственное правило - без фальши.
  Без фальши... Два слова, выполняя смысл которых, люди стали бы гораздо счастливее... Крупные, в цвет радуги, буквы, освещающие путь единицам... БЕЗ ФАЛЬШИ.
  Задумавшись над просьбой Лоры, я получил мимолётное прозрение - жить в правде и согласии - вот простое и понятное объяснение всех странствий, физических и духовных. Я убегаю, чтобы научиться жить по древнему закону...
  Вертя в руке смятый стаканчик, я блуждал взглядом по газону, периллам мостов, кронам деревьев возле театра, по небольшим компаниям, наблюдавшим город с высоты птичьего полета в кабине колеса обозрения; блуждал по лицам милых стариков, неспешно прогуливающихся вдоль парковых скамеек, останавливаясь, чтобы кинуть горсть хлебных крошек местным пернатым; пернатые, в свою очередь, чопорно выхаживали подле угощения, выбирая кусочек посолиднее. Я вслушивался в мелодии юного гитариста; следил за рябью на речных просторах, потревоженных мелкими каплями нарождающегося дождя, кивал дальнейшим речевым потокам своей новой знакомой...
  Вдруг, на маленькой песчаной отмели у самой кромки воды, я увидел скользящий силуэт... Девушка склонилась над небольшим мольбертом, старательно вырисовывая плавные линии кусочком грифеля. Отрываясь от наброска на несколько секунд, она устремляла взор на противоположный берег, где в лёгкой туманной дымке виднелись мрачные очертания крепости Тауэр. Короткого мгновения хватало, чтобы запечатлеть в памяти, а позже - на бумаге - таинственные грани, блики и переходы классического вида, ради которого на пасмурную набережную стремятся тысячи и тысячи голодных и сытых ... Казалось, что юная художница (а лет ей навскидку не более двадцати от роду), осталась наедине с этим волнующим пейзажем, позабыв о существовании мира предметов и живых обитателей. Её важное дело... Дело для души. Штрихи тёмного тона приближают девушку к открытиям, лежащим далеко за пределами галерейных выставок. Она замирала, высматривая очередное продолжение композиции, и с прекращением движения обрывалось и пребывание незнакомки на песчаной отмели. Грифель в руке служил проводником в славную эпоху, меняя мольберт на веер, а крики детей - на бравые призывы и трубные фанфары, лишь изредка прерывающие возгласы и мольбы за каменными стенами и решётчатыми окнами.
  Она не писала Тауэр... Она проникала в его душу. И каждый след на белом полотне кинжалом вгрызался в кожу ушедших лет. Картина должна жить... она рождается холодным днём, как рождается великий эпизод под сенью веков. Она иллюстрировала ещё одно внешнее воплощение - воплощение стиля и нравов, воплощение загадок и интриг, угрызений совести резких поворотов знатных судеб...
  Для неё неимоверно быть здесь, быть напортив живого духа... С печатью на устах, она шептала благодарности. Она раскрывает творчество в абсолюте, где чудеса искусства сникнут в тлен, а слава о дивной мозаике времён пройдёт сквозь поколения. И девушка с мольбертом, сидя у водной глади, узнаёт лик мира, чтобы подарить его людям или порвать воспоминания в первый же осенний вечер...
  И я вижу процесс творения... И юного творца...
  Отточенные движения, чуть повела плечами... цвет глаз не рассмотреть - со своего места я почти не различаю детали. Южная внешность, тёмный загар, непослушные чёрные волосы восхитительного перелива... Она не похожа на уроженку Альбиона... Растаманская шапочка, сумка через плечо, узкие джинсы, балахон из белого хлопка... Я напрягаю зрение, чтобы лучше рассмотреть обстановку вокруг. рядом с девушкой на песке покоился раскрытая книга. На долю секунды мне мерещится, что это Уитмен... Мотаю головой. От всего не убежишь...
  - Куда ты смотришь? - Лора тем временем методично укладывала вещи обратно в потёртую сумку.
  - Да так...тени...
  - Что?
  - Не обращай внимания, - я было снова потянулся за сигаретой, но одёрнулся, вспомнив суровый вид моего будущего исследователя.
  - Тебе явно есть, в чём исповедаться...
  - Возможно.
  - Я готова двигаться в путь! - она ловко отряхнулась от мошек и налипших после дождя кусочков мокрого дёрна.
  - Отлично, а то я уже порядком замёрз.
  - Вино не греет?
  - Сухое красное?? Неееет.... Увы, прости.
  - Никакой романтики... - Лора жалобно всплеснула руками и театрально покачала головой, надавливая на моё чувство жалости и укоряя за безразличие к её стараниям.
  - Пойдём уже! Куда вначале?
  - Пересечём твоё последнее пристанище и двинем к Нельсону.
  - Адмиралу?
  - Ты уже вливаешься в ритм и эпоху!
  - Не издевайся! - я знал, что и сам мог открыть ей множество поразительых фактов, о коих она и не подозревала.
  - Совсем чуть-чуть...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  София
  
  Глава 1.
  
  Вы любите чай? Я его просто обожаю. Можно сказать, что чай - одна из моих неизлечимых внутренних агоний, приятно терзающих тело и душу. Другими словами, невинная страсть, бодрящая песчинка в горсти личных предпочтений, винтиков и незначительных иллюстраций на тему собственного промежуточного образа в глазах важных и преходящих личностей.
  Чай спасает меня в минуты, когда необходимо поддерживать никчёмную беседу. Делая глоток за глотком, я стараюсь обдумывать слова и стереть из них все намёки на мнение и яростную позицию, зная, что тогда ко мне быстро потеряют всякий интерес, и я смогу с чистой совестью покинуть круг новоявленных или старых знакомых на сегодня. Чай помогает мне подобрать тёплые и правдивые слова для милых и желанных людей, когда мы вместе мешаем ложечкой сахар в стаканах на слабо освещённой кухне ближе к полуночи. Мы поговорили обо всём, что может прийти на ум за двадцать с хвостиком лет существования, но глядя друг на друга сквозь клубы лёгкого сигаретного дыма, мы понимаем, что вкрадчивая музыка будет играть ещё очень долго, а молчание наступит, когда закроются пытливые глаза. Чай помогает мне собрать волю и мысли с грязного деревянного пола, сидя на пыльном подоконнике у потрескавшегося от времени и киловатт звука. Чай помогает мне отогнать сон. Долька лимона, брошенная в бордовый кипяток, позволяет мне продлить бодрствование ещё на три или четыре часа, за которые я успею совершить ещё три или четыре мелкие или крупные глупости. Чай помогает мне рисовать в голове паранойю. Он же прогоняет тёмные картины позже, когда горечь во рту заставляет вернуться к сегодняшнему дню. Чай позволяет мне сократить свой рабочий день, примерно на один час, - то время, которое я называю перерывом в саморазрушении. Это лишь часть персональных выкриков "за!". Возвращаясь к последнему аргументу, чай можно назвать самым полезным из убийц времени.
  Так и сейчас.
  Воображение сочно ползёт вверх по шкале возбуждения, когда я мыслями уношусь на просторы тысячелетней истории, стремясь высмотреть на полуденном горизонте одинокий столб с аккуратно прибитой к нему табличкой "интересные факты". Здесь необходимо заметить, что категория значительности не играет никакой роли. Важен только конкретный сиюминутный порыв к знанию, которое в будущем способно осесть на пыльных полках где-то в глубине мозга или спасти носителю знания жизнь. Две безмерные крайности. Но сейчас это всего лишь на всего "интересные факты". Общедоступные и редкие легенды о благородном и чудодейственном напитке.
  Чай, прошедший путь от неизвестного представителя флоры до культового жителя высоких дворцов и помощника в современном бушующем потоке прогрессивного движения человечества к своему краху, хранит в себе десятки, если не сотни, тайн и связанных с ними сказаний, передаваемых веками. Китайские династии, книга Лу Ю, плантации в Бирме, португальские мореплаватели, колониальные империи, измерения в золотых унциях, яркие цвета, живительные свойства... Лекарство, атрибут роскоши, средство от похмелья - чай вобрал в себя странички из заметок со всех концов земли и из всех временных эпох, и, как красная нить в заголовке, толкает взгляд на междустрочия, где скрываются буддийские монахи, нежные руки женщин, прикасающиеся к влажным от росы листьям; толстые трактаты, скромный, почти трогательный отблеск свечи в темной комнате у изголовья кровати уснувшего после недавнего приступа лихорадки маленького мальчика; изысканные чинные движения престарелого дворецкого ровно в пять часов вечера; изящный, словно силуэт незнакомки, дымчатый пар на фоне полумрака гостиной... любая деталь порождает новые образы; образы становятся персонажами короткого рассказа, рассказ перерождается сценой из выбранного наугад отрезка жизни, а та в свою очередь, каплей падает в океан минут, часов и лет, становясь ещё одним штрихом в бесконечной общественной картине, куда каждый прохожий, сам того не замечая, постоянно добавляет новые оттенки и порцию критики.
  Из этого бы получилась отличная книга. Увлекательный роман, где связующим звеном среди героев стал бы кусочек природной культуры, а забавные мелочи поднялись бы до статуса событий, всеобъемлющих и фундаментальных... Но это пустяки. Все выше изложенные рассуждения больше похожи на разрозненные попытки выстроить мысли в логичную последовательность, дабы донести до читателя настроение, охватывающее от мимолётных пассажей о вещах, на которые мы не обращаем внимания в обычной жизни. Тут ведь дело не в чае или азиатских торговцах, торжественных церемониях или географических казусах. Дело в познании, пусть бесцельном, ни к чему не обязывающем, но тем не менее, не мешающим, а в большинстве случаев, помогающем приблизиться к... а собственно, я понятия не имею, куда надо двигаться и какова должна быть последняя остановка. Вряд ли я дорос до серьёзного толкования философских вопросов. Кто-то сказал мне, что человек никогда не найдёт ответы на вопросы философии, изучая книги по философии, ведь философия рождена самой жизнью. Прошлой, настоящей, а будущее - из категории предположений, когда ещё не свернул на развилке и есть шанс обернуться за советом предков.
  Часто я просто сижу в кресле или еду в маршрутке, неожиданно становясь заложником романтической грусти. Именно в этом состоянии меня и тянет поразмышлять о смысле жизни и месте человека в системе, им самим же так упорно воздвигаемой, вопреки заветам. Засыпая под тихую лирику, журчащую в наушниках, я думаю об ошибках, на которых не учатся, а только стараются их усовершенствовать, чтобы в следующий раз удар в лоб стал более акцентированным, а раскаяние - более реалистичным. Позже улыбаюсь самому себе, то ли от наивности происходящего, то ли от осознания личной банальности и абсолютного отсутствия пресловутого опыта. Несколько секунд спустя приходит строгое возмущение - где найти этот опыт, если не задавать вопросы, не трогать людей и не совершать необдуманные поступки? И снова улыбка...
  Забываясь в полночном вагоне метро, я начинаю мнить себя взрослее, чем есть. Я же твержу внутренний монолог о якобы возвышенных материях. Я цепляюсь за эти полчаса от работы до дома, веря, что именно здесь и сейчас я продвигаюсь чуть ближе к заветному порогу. Какому? Стать человечнее, терпимее, в конце концов, добрее. Но выходя на поверхность, меня сшибает с ног ветер безразличия, заставляя признать, что время мозгового штурма иссякло до следующего утра и, открывая ключом дверь холодной квартиры, я уже проваливаюсь в тревожный сон, где подсознание безраздельно властвует, давая мне пищу для новых изысканий спустя несколько часов, или оставляя наедине с чёрно-белыми обрывками, имеющими значение лишь для полночных блоков и тикающих настенных счётчиков-бытьемеров.
  Я говорю Вам подобные странные вещи, а сам сосредоточенно бегаю глазами по строчкам на мерцающем экране компьютера, вычитывая дозу познавательного о ройбуше. Это своеобразная подводка к определению моих координат в данный момент жизни и к моему самоощущению. Я пытаюсь выделить пласт посреди жаркого и душного дня, чтобы провалиться в крохотный оазис благодушного эгоизма, поддержать в крови необходимый уровень индифферентности к происходящему вокруг, зная, что он поможет мне сохранить присутствие духа и холодное спокойствие...
  Вы давно уже запутались в этих наспех появляющихся абстракциях. Немудрено. Здесь попахивает ещё не испарившейся после ночного псевдоинтеллектуального заседания кучки золотых представителей общества дозой кокса или другого дерьма из того же ряда. Но нет. Откуда ни возьмись взрывающие голову бессвязные предложения стали моими спутниками за последние месяцы; они спасают меня, как толстая кирпичная стена, от непрошеных гостей. Дверь я оставил только для своих.
  А своих здесь практически не наблюдается. Я сокращаю рабочий день за чтением, даже не пытаясь заводить обмен любезностями с офисными соседями. Если бы меня попросили назвать с десяток любых слов, характеризующих кусочек мира, в котором я пребываю, то без сомнения в список вошли бы: перешептывание, кулер с водой, кондиционер, белая рубашка, трезвон, бумага, пыль, стекло, суета; а с десятым всё сложнее, потому что на язык просится сотня или тысяча скабрезных и меланхоличных существительных, глаголов или наречий; на вершине такой сомнительного вида постройки непременно будет красоваться неоновая "Апатия" - бар для усталых и равнодушных.
  Пожалуй, сидя в полуразвалившемся компьютерном кресле и пощёлкивая автоматическим механизмом чернильной ручки, я, с тихим спокойствием в отношении объекта исследования, начинаю бескомпромиссный делёж человеческих существ за стоящими рядом столами, в зданиях напротив, на уличных перекрёстках, в очередях за мясом и туалетной бумагой. Я делю их на живых и мёртвых. Последних я называю роботами, или куклами, или субстанциями... А первых... Первых - по имени и пронзающим тело метким выстрелам ближайших и будущих впечатлений. Скрипучее кресло позволяет совершать обороты вокруг своей оси и, всматриваясь в маски, напяленные ради карнавального шаржа, фокус не в силах зацепиться за что-либо значимое и поймать цвет, отличный от сотен полутонов серого дыма. Любители экстраполяции буквальных явлений на субъективный вымысел или, проще говоря, символисты, назовут обстановку закупоренного кокона кладбищем душ. И атрибутами ритуалов и традиционных предметов загробного существования здесь выступают вещи, для постороннего наблюдателя весьма обыденные и однозначные. Да и для роботов механическое дополнение к их механической жизни служит лишь в той роли, в какой сие освещено из инструкции по применению. Сами церемонии не выдают и толики печали; всё расписано по минутам, никакого повода к выражению истинных чувств. Суровый регламент. Нам от вас нужно только подтверждение заказа и своевременная оплата. Мы работаем по всей стране. Приглашайте своих друзей. Вот, возьмите визитку...
  Утрированно, но до ужаса реалистично. До ужаса естественно. До ужаса просто. И на этом ужасы не кончаются. Часто, ироничная апатия гаснет, и на её место выползает огненный страх. Страх того, что посреди тихого города, со всеми его городскими элементами, которые и разрешают назвать его именно городом, а не пародией на населённый пункт, наши этажи, офисы, пожарные лестницы, лифты и терминалы выступают конструкциями, олицетворяющими современные условия существования современного обывателя. Повторяется слово "естественность". Оно пугает. Всё здесь настолько логично, когда логика катится на дно, что и волосы дыбом не встают, предпочитая заниматься более важными делами.
  Да, с губ срывается сравнение именно с кладбищем душ. Ныряя в пучину общественных связей, недальновидных схем, структур и прочих умных терминов, возникают размерные ассоциации. Мой мини-мирок - это вся страна. Вся страна в миниатюре. Раздутый штат сомнительного руководства, слабая связь, нищенские условия, человек в костюме муравья, наглая ложь, пустые улыбки, неспособность договориться о важном, но неизменный шик на корпоративной автостоянке, тяжёлое финансовое положение и блестящий яхт-клуб, пыль в глаза и плевки по углам. Вкратце. И страх удваивается. А определение души, как некоего возвышенного состояния, одухотворённого сосуда, где скрыта вся сущая радость, всё светлое добро и вся боль человека, перечёркивается, замазывается корректором; на освободившемся месте проявляются строки тлена, затхлости и злобного шипения в камышах, ворчания за шкафом и изрядной доли того, что мы так и не искоренили в себе за отпущенные нам века. И вес души далеко не двадцать один грамм. Скорее бочка дёгтя - подходящая мера.
  А покой? Покой среди офисных стен - явление столь неоднозначное, что и говорить о нём весьма затруднительно. Покой живёт внутри у каждого. Внешняя деятельность - часть функций, заложенных программой. Нутро дремлет. Но не так, как положено душе в классической манере. Оно копит силы на очередную струю яда, желчи, взрывается на мгновение и вновь погружается в чуткий сон, на слух улавливая колебания среды и возможные атаки со стороны. Возмущается оно так же в противоречии с общеизвестными признаками - сохраняя черты традиционности, но вкладывая в них свой горестный смысл.
  Да, души ведут себя неподобающим образом: разговаривают вполголоса, спорят, кричат, натянуто улыбаются, обнажая ещё не высохшие клыки, и яро мнят себя особями на пике развития. Правда, некоторые из душ знают, что умерли и пытаются примириться с данным фактом. Тихо проводят отмеренные им годы и ждут перевода на новую стадию распада. Там своя система ступеней и пролётов.
  Забавно, но я не вижу аналогии с революцией, когда общество поделено стеной, а на баррикадах размахивают знамёнами с портретами лидеров. Нет, революцией здесь и не пахнет. Есть мёртвые, и есть живые. Первые не пытаются утащить вторых за собой. Это получается непроизвольно, под гнётом обстоятельств. Спонтанно уложенных мешком с песком и перевёрнутых автомобилей нет и в помине; нет выстрелов и горящих магазинов, нет пикетов на площадях и ярких лозунгов, нет слезоточивого газа и показательных судебных процессов. Всё мирно и с некоторой зевотой. Нет, революцией тут и не пахнет. Это больше похоже на холодную войну или Кипрскую оккупацию. Хотя люди не виноваты. Просто так вышло. Диаспоры и контингенты перемешались. Живые и мёртвые, роботы и младенцы сожительствуют бок о бок, не подавая вида, что знают о развалившемся на куски и загнивающем где-то в подвалах жизненном укладе.
  Все они - единое целое. Огромная машина, именуемая социумом. Делений и классификаций может быть бессчётное множество, но материал всегда один и тот же. Живые и мёртвые - исключительно моя скромная версия, навеянная неотвратимостью текущего положения и малым возрастом. Пусть так...
  Но я изложу её до конца, чтобы быть растоптанным оппонентами. Изолью свою черноту и дёготь, чтобы кто-то иной поведал мне правду, до которой я сам никогда не доберусь. Верю, что будет именно так. Стремление выпутаться из опоясывающих меня сомнений и переживаний, набирая текст урывками между скандалами и сном, вызвано отнюдь не желанием стать первопроходцем в делах высоких. Всё происходит скорее из жажды быть услышанным. Да, просто быть услышанным. И понятым. Если Вы читаете между символов сплошной негатив, то простите меня за это. Я не хочу испортить Вам настроение. Но поступаю так по-свински, дабы предостеречь. От чего? Пожалуй, от подобной жизни, подобного взгляда на вещи. Душа должна петь, просыпаясь по утрам. Идите к этой цели.
  Я сомневаюсь. Вы не должны делать то же самое. Нужно просто жить. И дышать воздухом. Свежим и чистым. Как живые.
  Я принюхиваюсь к сухой атмосфере просторного кабинета с зелёными стенами, как убранство зубной поликлиники, ветхими книжными шкафами, пыльными мониторами, горами пожелтевших документов, плесенью по углам и на потолке; у меня не получается уловить ни свежесть, ни чистоту. Мне стыдно, но я молчу и улыбаюсь. Я становлюсь таким же скрягой. Видимо, медленно набираю номер на старом дисковом телефоне, чтобы заказать венок.
  А что живые? Живые бродят среди остального люда, аккуратно и плавно, словно лебеди на гладком августовском пруду. Живые озираются по сторонам в поисках незамаранного слова или жеста, в поисках ответной искры из-под густых ресниц. Живые не в своей тарелке. Определённо и нормально одновременно. Живые вынуждены молчать, дабы не нарушить покоя большого праздничного шествия в мраморный склеп. Они не могут позволить себе задержать дыхание. Живые готовы бежать, бежать без оглядки, но островок всеми разыскиваемой и такой причудливой для каждого свободы и прохладного бриза уступает под напором солёной грохочущей воды, а сваи, забитые с кровью и потом, требуют непрестанной работы, чтобы отвоевать у моря то, что ещё можно спасти - масляные краски и белый холст.
  За порогом всё одинаково. Живые высматривают зелёные островки и редкие песчаные отмели. Живые ищут себе подобных, со знанием дела выбирая, кому довериться и раскрыть трогательные объятья, а мимо кого пройти незамеченными. Живые закрывают глаза и уши, переступая границы мрака, и отчаянно ловят ртом невесомый воздух по пути к дому в переполненном автобусе. Живые, те, кто не оставляют надежды стоять на заснеженной вершине, раскинув руки и подставляя ладони слепящему солнцу, тоже копят энергию, но не для яда, а для вдохновения, пусть вызванного полярными событиями и людьми, но которое послужит источником и топливом для им одним ведомым трудам, уже там, за пределами могильной плиты, ближе к ласковому приливу и задорным выкрикам самых близких сородичей по духу, на мягких парковых лужайках. Живые не требуют к себе особого отношения; они не стараются доказать свою исключительность и не претендуют на истину, как безусловную собственность. Они проще. Они довольны, когда вокруг мир и гармония. Живые готовы расшибиться в лепёшку за правильные идеи и чистые бескорыстные поступки, но на это всё меньше обращают внимание. Часто случается, что живые оказываются чужими на своей земле и в своём доме. Тогда они ищут новый дом среди книжных страниц, магнитофонных лент, карандашных набросков, гитарных переборов, среди ночных улиц и стука колёс мчащегося вдаль скоростного экспресса.
  Жизнь, порою напоминающая вязкое желе непонятного вкуса и запаха, лишь раззадоривает живых добавить в неё несколько новых ингредиентов, избавив гурманов от ощущения пресности и искусственности фабричного изготовления.
  Живые страдают. Они похожи на эмпатов. Чувствуют боль других людей, которая перемешивается с их собственной болью. Живые пытаются остаться собой в этих городах и странах, они пытаются не потеряться, лавируя в потоке мелочных склок и пустого гонора под окнами. Они не хотят быть частью гнилой системы, не хотят подчиняться паршивым законам и воле самодурственных начальников. Они не требуют к себе особого отношения; живым лишь необходимо чувствовать себя живыми. Они боятся встать рядом с завсегдатаями тех мраморных склепов. Мир и любовь - вот что движет представителями этих дрожащих и пытливых революционеров. Они не хуже и не лучше остальной части общества. Они просто другие. Их мечты необычны, часто непонятны и не укладываются в общепринятые рамки, ограждающие "светлое будущее". Живые - вид, борющийся за экстраординарное существование, несущее в мир искренность и немного музыки.
  Живые - отнюдь не ангелы. Им не чужды пороки теперешних и прошлых далей. Они так же не брезгуют склонностью к маленьким грешкам; бывают ошибочны в суждениях и резки в спорах, лгут, если считают это нужным, предпочитают свои особые маски, находясь в тёмных коридорах. Но даже в этом лёгком падении они изящны и таинственны, чисты и без злого умысла совершают деяния в жизни, которых если и будут потом стыдиться, то никогда о них не пожалеют, ведь та самая жизнь - у них, как и у всех прочих, одна, и нет времени на постоянные укоры.
  Выходит, что разложение цвета на чёрное и белое, а белого, как такового, не существует, - это вовсе не живые и мёртвые, и наоборот. Это лишь более или менее светлые оттенки подле невидимой границы, что проходит по линии горизонта; золотая середина, куда многие так стремятся умчаться на закате, думая, что среди красного Солнца и пурпурных облаков смогут отыскать такую нужную и неуловимую индивидуальность, способную насытить изголодавшийся дух и принести покой на одной чаше с весенней ясностью, в противовес глупости и приземлённости новых и новых поколений.
  Осознавая это, я, тем не менее, остро ощущая потребность заглянуть за краешек живого меньшинства. Я не намерен собирать правду и ложь по крупицам в отдельные склянки. Я так же, как и бегущие за ограду кладбищенских стен, хочу жить, а не проживать, дышать, а не задыхаться, любить, а не недолюбливать, улыбаться, а не показывать оскал. Это ведь так немного. Самая малость, но самое ценное. И здесь нет ничего материального. Дух не требует золота, если только это не золото мирного сердца.
  И вот, протирая штаны на жёстком компьютерном кресле или расхаживая взад-вперёд между фанерными отсеками, словно одинокими и до странности тихими ульями, я твержу себе - пора что-то менять, что-то выплеснуть, определиться с местом и позицией, встормошить себя, по-иному взглянуть на страх и лень, ослабить галстук, в конце концов. Твержу каждый день, каждый месяц, и так почти год. Где я сейчас? Я сосредоточенно бегаю глазами по строчкам на мерцающем экране компьютера, вычитывая дозу познавательного о ройбуше...
  Несколько минут спустя, я стою возле распахнутого настежь окна, несмотря на протесты мертвецов, боящихся схватить простуду, и бесцельным взором стреляю по окрестностям. Снег ещё лежит на тротуарах и проезжей части, упорно борясь с подступающими тёплыми деньками, и надеясь на аномальное подкрепление в виде запоздалых морозов и финальных мартовских осадков, но подмоге объявили отбой, и снеговик возле газетного киоска напротив жалобно смотрит на прохожих, теряя остатки самообладания и солидности, выраженной непомерных размеров морковью, украшающей его заплывшее по воле природы лицо. Машины коптят небо выхлопными газами, клерки носятся с бумажками между двух высоток через дорогу, а пёс Лорд, прозванный так за стать и идеальную по собачьим меркам осанку, мирно растянулся на лестнице центрального входа компании, провожая входящих и выходящих надменным взглядом и редким ленивым порыкиванием. Наверно, лучше других Лорд относится к местному дворнику, который каждое утро метёт нашу сторону квартала и частенько приносит для пса вчерашние кости, а иногда у Лорда есть повод для заливистого лая, обнаруживая в прозрачном целлофановом мешочке остатки недоеденной отбивной или куриного крылышка. Дворник, имени которого я сейчас не вспомню, часто сидит вместе с Лордом на скамейке недалеко от здания фирмы, когда рабочий день уже закончен и что-то нежно и вкрадчиво рассказывает, пока Лорд, с присущим ему эстетством, уминает последние кусочки поданного лакомства и отрывисто гавкает, вставляя замечания в наиболее важных местах повествования. Беседы ли это о нелёгкой доле человека? А может быть животного? А может о современных тенденциях в политике или качестве жизни среднего класса? Никто не знает. Тон рассказчика почти интимный, а вслушиваться в такого вида диалоги никто из проходящих мимо не считает достойным занятием для собственной персоны.
  Но оставим в покое наших закадычных друзей и перенесёмся чуть дальше, вниз по улице, где на перекрёстке возле небольшого тенистого в летнее время парка обосновался магазинчик джазовых пластинок. Его хозяин, господин Шайло, израильтянин по происхождению, поселился в наших краях восемь лет назад. Врачебная практика занесла этого высокого, стройного, с витиеватыми усами и необыкновенного изумрудного цвета таинственными глазами джентльмена в крохотную контору у сквера Дружбы зимним декабрьским утром на границе Миллениума. Хирург по профессии и художник по натуре, господин Шайло быстро обрёл высокую репутацию среди жителей города и завёл множество полезных знакомств с людьми самого разного толка. Среди его клиентов были банкиры, работники железной дороги, бармены, клерки, водители, владельцы ночных клубов и баров, служители религии и просто нуждающиеся в квалифицированной медицинской помощи. Господин Шайло не отказывал никому и для всех находил время и доброе слово. Его приглашали на все торжественные мероприятия, проходившие в городе, и в любом кругу господин Шайло пользовался почётом и уважением. Так продолжалось около шести лет, пока в один прекрасный момент страсть к музыке не взяла верх над врачебным долгом. Да, господин Шайло был художником по натуре. Нет, он не писал полотна в прямом смысле слова, но страстно тяготел к проявлениям искусства, будь то живопись, музыка или хореография. Сам, в молодости, неплохой бас-гитарист, господин Шайло среди прочих жанров и стилей особенно выделял для себя старый джаз. Джаз времён Майлза Дэвиса, Чарли Паркера и Дюка Эллингтона. Сладкие голоса и звуки чарующих инструментов часто можно было услышать из динамиков его музыкального центра, когда Вы проходите мимо крохотный конторы у сквера Дружбы. Переломным оказался осенний вечер в середине прошлого десятилетия. Закрыв кабинет и выйдя на улицу под проливной холодный дождь, господин Шайло по привычке отправился в кафе "Аквариум", чтобы пропустить пару стаканчиков скотча в тёплой компании. "Аквариум" - в некоторой степени место легендарное, но об этом позже. Выпив традиционную порцию, господин Шайло надел шляпу и, не спеша, побрёл вверх по улице к небольшому пятиэтажному зданию, где на чердаке у него была уютная квартира-студия. Что конкретно произошло, так никто и не узнал, только на утро господин Шайло вышел из дома ни свет ни заря, неся на плече деревянную приставную лестницу, а в руке - чемоданчик с инструментами. Дойдя до своей конторы, он открыл дверь ключом и вошёл внутрь. Спустя несколько минут господин Шайло, появился на пороге в рабочем комбинезоне, приставил лестницу к стене и, вскарабкавшись на неё, начал методично откручивать болты, на которых крепилась вывеска с названием его конторы. Редкие прохожие в недоумении останавливались возле места проведении работ и резонно спрашивали, что же такое происходит. В ответ господин Шайло лишь загадочно улыбался и повторял, что всему своё время. Покончив с вывеской, господин Шайло скрылся внутри кабинета вместе с лестницей и инструментами. Следующая пара недель прошла в грохоте, пыли и постоянных разъездах между приёмной нотариуса, строительными магазинами и множеством других, самых разнообразных мест. Данная беготня не сопровождалась никакими пояснениями, кроме "всему своё время". Когда же по прошествии двух недель над бывшей хирургической конторой появилась вывеска "У нас есть джаз", ходившие в недоумении жители лишь скромно улыбнулись, пожали плечами и разошлись по домам. О привязанности господина Шайло знали многие, но никто и предположить не мог, что в столь зрелом возрасте доктор решит так резко изменить течение событий и воскресить не в памяти, а наяву мечты молодости. Можно было ждать от местных осуждения, упрёков, раздражительных или мрачных шуток, но, на удивление, всё прошло мирно и без ненужных выяснений отношений. Решение господина Шайло было принято, насколько это возможно относительно ситуации, с пониманием и даже уважением. Новый магазинчик так же быстро обрёл своих поклонников, как в своё время это удалось господину Шайло - доктору. В числе прочих, кто регулярно заходит туда приобрести очередную редкую вещь или просто поговорить за жизнь, есть и я. И очень рад, что господин Шайло теперь занимается тем, чем занимается. Ведь одним человеком, поборовшим обстоятельства, стало больше. Что касается врачебной практики и потребности в достойном хирурге, то по протекции господина Шайло в город, спустя месяц после известных событий, прибыл молодой доктор Берг, который не менее быстро завоевал у местных жителей достойное мнение о себе, как человеке и профессионале.
  Я по-прежнему стою перед распахнутым настежь окном. Гневные взоры мертвецов становятся всё более гневными. Повинуясь немому бичеванию, я закрываю створки, но продолжаю стоять, теперь буравя взглядом оконные стёкла. Я смотрю прямо перед собой - ровно напротив здания нашей фирмы расположен другой филиал, также принадлежащий к холдингу. Два этажа, которые прекрасно видно, если держать голову прямо, заняты службами маркетинга по различным направлениям. Жалюзи на их окнах не закрыты, и я могу наблюдать за происходящим внутри кабинетов. Картина, встающая перед глазами, почти ничем не отличается от того, что я могу увидеть, если сейчас обернусь. Те же угрюмые лица, тот же копировальный аппарат, шкафы с документами, снующие туда-сюда курьеры... разве что обои на стенах не такие мрачные. Кажется, персиковый цвет. Более тёплый, но этого недостаточно. Там по-прежнему много холодного стекла. Впрочем, есть один нюанс. Нюанс, который переворачивает тусклый реквизит с ног на голову. Нюанс, который сбивает меня с толку и становится важнее, чем десять этажей вниз и вверх от этой комнаты. Даже слово "нюанс" здесь звучит слишком пошло.
  За стеклом я вижу Софию. Она работает в офисе на одиннадцатом этаже, ровно на одном уровне со мной. Она ещё жива. Борется за право на голос и смех. Встречая её в белых коридорах или у светофора, где пешеходный переход, я увлекаюсь искрами и слышу сердечный ритм. Такой сладкий. Он шепчет мне о несломленной воле и остром желании исправить хоть что-то, подняться на новую ступень. София жива. Она жива и жаждет побега, жаждет роста, жаждет криков изнутри. Она настоящая. Грим ей чужд. Ей чужды каменные законы. Она вынуждена мириться, но никогда не переметнётся в стан забвения. Она жива. Ей неуютно. Она надевает маску, чтобы спрятаться от назойливых повседневных глаз, но её собственный взгляд выдаёт мольбы о той самой свободе и глотке свежего солнца. Она здесь не по доброй воле. Она получит, что хотела и тут же исчезнет. Без оглядки. Ей претит здешний климат, здешние нравы. Она дикая на одиннадцатом этаже - в мрачном зоопарке, и станет лёгкой и естественной среди гор и лесов, где журчание воды склонится на параде красоты и света. Для неё местные устои - сырая и промозглая клетка. Тут и не пахнет лилиями... дотянуть бы до вечера. Я верю. Верю, стоя перед мутными стёклами. Её зовут София. Вот и всё. Я ничего не знаю о ней, кроме собственных иллюзий и справочной информации из корпоративной базы данных: должность, служебный телефон, адрес электронной почты.
  Я умею задавать вопросы. Вот и сейчас, в ветреный мартовский полдень, я могу только задавать вопросы о степени её отчаяния, о масштабах её надежд, о глубине её души и о хрупкости крепостных стен. Я могу лишь фантазировать о ней там, за гранью всего ненужного и неискреннего. Я могу лишь молить, что она - не из этого мира, что она принадлежит к пантеону гениев славных эпох. Догадки, догадки... придуманные зарисовки богаты и истерически ярки, до предела отчётливы и до крайности противоречивы, где-то даже трепетны. Как та птичка в капкане из прутьев и металла. Птичка, которой уже давно не снится ничего, кроме дня, когда она сможет улизнуть, и, расправив крылья, подняться ввысь, прочь от ненавистных имён и лиц.
  Мы говорим приветствия, проходя мимо. И этим славен наш лаконичный дискус. Дискус, спешащий к званию "с потайным смыслом". Наверно, мне просто хочется так думать. Двигаясь дальше по бесполезным делам, продолжаю начатое в мусорной голове и выискиваю фразы поэкстравагантнее, чтобы не уступать уровню собеседника. Гляжу ей вслед, прокручиваю в памяти движения, походку, воспламеняю на коже электрические импульсы...
  И вот теперь я смотрю на неё сквозь городскую весну, сквозь тридцать метров суеты, и чувство духовного родства, поселившееся во мне, крепнет дерзко, призывая к помощи в доказательстве истинности его права на жизнь.
  К чему я об этом? Сам не знаю. Странно. Я вижу её сегодня. Я видел её в зиму, когда мороз прошмыгивал под одежду, и я торопился отогреть ладони, сжимая кружку с кипятком. Я видел её осенью, когда слякоть и грязь облюбовали ботинки и брюки до колена, подчёркивая мерзкое настроение во внешнем облике. Я вижу её голубую куртку на входе пропускного пункта утром и позже, на закате, вспоминая свои гипотезы и радостно постукивая пальцами по мобильнику в кармане - я не одинок.
  Так продолжается уже давно. Я наблюдаю, строю дом личных суждений. Возможно, она делает то же самое, но из уст вырывается только "привет"...
  Да, мы никогда не общались. Плавно сочиненные, отточенные слова и острые темы я прячу в старинные китайские вазы, в тёмные ящики стола с биркой "до лучших времён", ожидая, что всё образуется само собой. Но, чем дольше я нахожусь здесь, чем дольше я смотрю на неё, тем больше понимаю и повторяюсь в мыслях, что мы - одна кровь. Я надеюсь, что она кивнёт в ответ на поток сознания, который я вывалю на неё когда-нибудь.
  У меня нет доказательств, но я не сомневаюсь, она хочет многое сказать, и круг избранных строго ограничен. Я в одной лодке с Софией и, повинуясь инстинкту грешника, хочу поведать о многом, но также сортирую слушателей.
  Я должен поговорить с ней и сразу, напрямик.
  Видимо, я дошёл до критической точки. Точки невозврата. Я вижу Софию. Я должен известить её о нашем родстве. Эта энергетика рождается редко. Люди, ставшие на один край, - не случайности. Желание исповеди резонирует во мне с ощущением значимости этого человека на моём пути. Именно она. Это рок... я убеждён, София не просто мелькает перед взором - она шепчет самой жизнью. Миссия - вырвать из недр сущность и природу. Вытеснить страх и открыть глаза, указать рукой в направлении настоящего и желанного. Эта странная потребность преследует меня всё острее в ранние мартовские дни...
  Да, я хочу узнать её ближе. Подойти ближе... Мне очень нужен её голос... она знает, как остаться собой здесь, среди потухших окон.
  За гнетущими наваждениями проходит большая часть рабочего времени. Чтение тайком, игры разума без правил и соперников, молчаливые отступления, воспоминания о людях и местах, София... и на часах первые сумерки - пора двигаться из этого царства.
  Но мозг и не думает о покое. Уткнувшись носом в потёртый рюкзак, я уезжаю переполненным автобусом или четыре квартала до метро, и снова битком. Полчаса борьбы сна и внезапных тревог, планов на завтра, и трубы Дэвиса в ушах.
  
  Глава 2.
  Кафе "Аквариум". Один из тех островков свободы, что становится отдушиной для всех страждущих и приютом для угнетённых, раем для изгнанников и просто тихим, уютным местечком, переступив порог которого можно получить представление о механизме работы легендарной машины времени. Всего один шаг и Вы переноситесь на восемьдесят или девяносто лет назад, в эпоху Парижа двадцатых годов. А может это и не Париж вовсе, а Лондон или Рим. И годы не двадцатые, а совсем рядом, Элвис проносится мимо на розовом кабриолете, сверкая обворожительной, подчас лукавой, улыбкой. Постойте, а кто там в углу? Да, да, вон тот человек в круглых очках за роялем? Неужели это Рэй Чарльз? Вот так чудо! Старик по-прежнему в отличной форме! Давайте задержимся здесь ненадолго...
  Так или иначе, ностальгический театр поднимает бархатный занавес для всех, кому уютно вместе с неоном, переплетением границ миров, и ненавязчивый аккомпанемент вечера сладко дополняет атмосферу искусно обставленного зала, дабы зрители забыли, кто они и где находятся.
  Смешение стилей, красок, оттенков, музыкального ряда, элементов декора, несопоставимых и местами диких дизайнерских решений - визитная карточка кафе "Аквариум". Вокруг то и дело мелькают, а порою, отчётливо вырастают перед глазами, намёки на отсутствие творческих рамок и узконаправленных умонастроений. Это похоже на сентиментальную манеру бунтарства, где нет уголка для проходимцев и нечестивых душой, но всегда отыщется долька шоколада и горячий кофе для страстных и увлечённых натур. Рассматривая внутреннее убранство, на ум падает сравнение с параллельным миром. Избито и старо, но удивительно точно. Несколько сантиметров, что составляют толщину входной двери - это звёздный портал между суровым бессмысленным муравейником там, в настоящей жизни, и съёжившимся на холодном асфальте сгустке кроткого, переливающегося радужными цветами, трогательного Солнца... Аромат свежей мысли и плоти окутывает Вас, словно мягкая пуховая шаль, заставляя кутаться в неё всё сильнее, но не от зябкости. Спокойный танец музыки и света увлекает Вас, просит о дружбе, о понимании. Он едва уловим. Дыхание бесхитростной музы и жгучего волнения от встречи с броской полнотой жизни внемлют Вашим сиюминутным ассоциациям и восторгам... Визуальный фокус пытается уследить за линиями и формами, но теряется от обрушившегося урагана оттенков, картин, замечаний, споров, смеха и звона посуды. Оторвитесь от собственных бессознательных пертурбаций и сделайте небольшой обход по периметру. Будьте внимательны, пристально оцените сегодняшнюю находку. Вы почувствуете вкус. Вкус и почерк. Не размашистый, но уверенный и естественный. Как изгибы гитарного барабана... Столики из сосны ровными травинками пробиваются сквозь начищенные до блеска полы; верхний свет ограничивается тремя люстрами из белого стекла, которые зажигаются, когда кафе пустеет, и наступает время рутины; в любой другой час источником освещения здесь служат маленькие настольные лампы, излучающие приятный лимонный тон. Стены кафе и колонны посреди зала, выполненные из красного кирпича, выдают замечательный талант хозяина - талант к искусству фотографии. Пойманные пейзажные отступления чередуются с портретами мужчин, женщин, детей, знакомых, пожалуй, лишь самому автору, да и то, если кадру предшествовала или последовала за ним некая занимательная история. Чуть дальше, среди паутины тем и их воплощений, можно встретить величайшие рукотворные памятники ушедших мгновений. Архитектура в снимках - особый предмет для Алана. Не раз ходил он кругами и простаивал полдня возле избранного места, чтобы запечатлеть его именно так, как представлял, засыпая накануне. Переходя от одной работы к другой, не оставляет ощущение обмана... камера остановила время в этой деревянной рамке, но стоит отвернуться, и люди на снимке снова двинутся по своим делам, солнце наконец-то сядет за горизонт, а птица с вершины недвижной ели расправит крылья и вознесётся под облака, туда, где мы с Вами всегда мечтали парить наравне. Дух покоя и прозрачной, почти детской, радости. Это тоже "Аквариум".
  Следует разбавить Ваше путешествие толикой фактов.
  Название своё заведение получило, благодаря огромному водоёму, встроенному в нишу возле барной стойки, где сведущие специалисты могут обнаружить экземпляры самых причудливых и восхитительных обитателей водной среды, собранных со всего света. Банально? Возможно. Алан любит пошутить, что название произошло вовсе не от наличия здесь этой "диковинной рыбьей ванночки", как он называет дом для маленьких друзей, а из-за контингента посетителей. И действительно, если Вы забредёте сюда в час пик, то непременно обнаружите за столиками и высокими стульями с круглыми кожаными сидениями целую россыпь индивидуумов. Здесь художники-авангардисты о чём-то яростно спорят с писателями-прозаиками, поэты упражняются в острословии, музыканты делятся впечатлениями о вчерашнем концерте "на квартире Елены", которая, по всей видимости, является общей знакомой для представителей творческой среды; пожилой мужчина с фантастически длинной бородой, которую в пору заправлять в брюки, чается найти в музыкальном автомате композиции из раннего Эрика Клэптона; группа студентов за столиком возле одного из двух огромных квадратных окон, разделённых на четыре неравные части сочных цветов, готовится к последней в этом году университетской сессии; уставшие от дресс-кода и необходимости официальных приветствий белые воротнички медленно потягивают чёрный чай, сидя у стойки и параллельно изливая душу всё понимающему Алану.
  Отличительной особенностью "Аквариума" является полное отсутствие алкоголя. Политика Алана, которой он придерживается со времени основания кафе. Никакого алкоголя, никаких конфликтов, никаких национальных и иных притеснений. Если правила устраивают, то двери кафе открыты для любого.
  Собирательный персонаж, где окружающая обстановка с лихвой выплёскивает на посетителей дух романтизма и сердечную простоту хозяина, становится любимым даже для тех, кто далёк от любых творческих проявлений и просто не балует себя посещением подобных мест.
  Пожалуй, дума, обитающая во всем, что имеет пристанище внутри стен "Аквариума", - это магнит, притягивающий к себе неметаллических людей. Так и господин Шайло обрёл здесь частичку того желанного покоя и неосязаемого богатства.
  Сам Алан появился в нашем городе незадолго до господина Шайло. Алан - выходец из Марокко, ещё, будучи пятилетним сорванцом, переехал на историческую родину своей матери, во Францию и взял её фамилию. Одарённый от природы, юноша успешно окончил школу и поступил на юридический факультет одного из университетов Марселя.
  Родители Алана видели сына на адвокатской стези, однако, проучившись два года, наш герой твёрдо решил связать свою судьбу с самым на тот момент странным хобби - кулинарией. На все протесты родителей Алан отвечал, что "решение окончательное и обжалованию не подлежит". Проведя несколько последующих лет в кулинарной академии Марселя, способный выпускник получил предложение попробовать себя на работе в одном из местных ресторанчиков. Очень скоро, сочетая природное обаяние и незаурядные профессиональные навыки, Алан добился права стать шеф-поваром, и многие завсегдатаи не преминули окрестить ресторан "Мари" "Царством молодого Бертье". Неизменно вежливый и располагающий к себе, Алан частенько выходил к посетителям, присаживался за тот или иной столик, беседовал, советовал и благодарил гостей за их выбор.
  Родные утверждали, что успех его на кулинарном поприще сложился благодаря одному - самому важному - ингредиенту - любви. Алан никогда не говорил о своей работе, как о работе. Для него это была сама жизнь, главная страсть, прекрасное увлечение, переросшее в глубокую нежность и красоту. Да, в некотором смысле, наш друг был творцом. Искусным мастером, чьи шедевры таяли, не успев остыть.
  Стоя вечерами подле служебного входа и окидывая взглядом зал, он улыбался. Алан знал, что делает каждого из присутствующих немного счастливее хотя бы в этот единственный вечер, и осознание пользы своего дела и того добра, что не требует ответной награды, заставляли шеф-повара вставать ни свет ни заря и распахивать двери уютного портового ресторанчика, где запах моря в изумительном танце перемешивался с запахом множества даров природы, обласканных в умелых руках.
  Вечерами, когда столики "Мари" пустели, и последний клиент, раскланиваясь, покидал заведение, Алан любил присесть на крыльце и, томно затянувшись сигаретой, считать горящие окна на палубах кораблей, пришвартованных у марсельского причала. Одно, второе, пятое... и вот их уже десятки. Яркая, почти карнавальная иллюминация, служащая дополнением ночного пейзажа вместе с влюблёнными парочками, портовыми рабочими, туристами, надоедливыми такси, собаками и кошками, вальяжно прогуливающимися вдоль края парапета. Эта пёстрая симфония звука и красок успокаивала Алана, напоминая о счастливых днях юности, когда он, босой, с растрёпанными волосами и одетой набекрень ермолкой, кружил в танце на деревянном пирсе такую же юную Сесиль, дочь одного из местных рыбаков. Годы пролетели, и где теперь она? Где тот фонтан задора? А искры ночного костра?
  Алан улыбается... Сейчас он счастлив. И тогда, держа руки этой прелестной особы в своих, он тоже был счастлив. Иначе, конечно, но ведь был. Да, годы неумолимо тянут нас вперёд. И вот, Алан, крепкий тридцатилетний брюнет с чёрными как смоль глазами и всё той же заигрывающей улыбкой в мечтах, сидя на дощатом крыльце, знакомит прошлое и настоящее, чтобы позже, забывшись мягким сном, встретить там её, спустя время; показать ей повзрослевшую набережную и неспокойных людей, и быть может, вновь станцевать в прохладе на камнях, но уже зная, что остаток жизни они проведут, сплетая пальцы и жадно шепча среди ночных акаций слова, растворившиеся под топотом босых ног юности...
  Алан любил своё теперешнее течение и этой любовью заряжал всех, кто был знаком с нашим героем или просто решил в разгар жаркого дня, а может ближе к сумеркам, немного перекусить и выпить в ресторанчике "Мари".
  Одним из таких, мгновенно уловивших ноты и волны, запахи и звуки, был некий Ибра.
  Появившись в "Мари" через несколько месяцев после назначения Алана шеф-поваром, Ибра довольно быстро обрёл здесь своеобразное подобие домашнего очага, насколько это было возможно для его неспокойного характера. Всегда занимая место в углу у окна, рядом с большим декоративным фикусом и сделав внушительный заказ, Ибра по привычке устремлял взор в сторону порта, словно вот-вот на горизонте должен появиться корабль, которого он ждал уже с десяток лет. По крайней мере, выражение лица Ибры говорило о непреклонном намерении, наконец, выйти из ресторана с хорошими вестями. Но время шло, а корабля всё не было видно. Причаливали другие: пассажирские, торговые, танкеры, рыболовные... В такие минуты казалось, что этот взгляд - электрический луч, посылающий сигнал в далёкий космос, в надежде услышать ответный знак, пусть и через долгие годы, но услышать и радоваться, как ребёнок. Мы не одиноки. Странноватый мужчина застывал, подражая куклам из воска, которые продавались двумя кварталами левее "Мари". Он являл собой потрясающе реалистично выполненную статую из неведомых элементов и материалов, готовую пережить века и тысячелетия в борьбе за свою тайную идею. И даже инструменты создателя уже не в силах сломать волю и разрушить крепкие стены монолитной души.
  Ибра сидел возле этого окна, и назойливое время, не принимающее никаких условий и просьб, пусть даже они будут изложены в письменном виде и обременены печатью великих, дружески присаживалось рядом, и пронзая пустыми глазами молчаливого собеседника первые секунды, затем тоже переводило взгляд на порт, тихо нашептывая утешения и обещания, дескать, не падайте духом, господа ожидающие. А позже тихо вставало из-за стола и летело прочь - докучать, торопить и оставаться в дефиците.
  Острого наблюдателя прерывал вежливый голос официанта по поводу желания или нежелания Ибры сделать заказ из винной карты. Получив утвердительный ответ, официант удалялся, а Ибра, очнувшись от своего ритуала, поворачивался в сторону посетителей ресторана, мысленно рисуя прошлое каждого, кто был интересен нашему другу. Изучая одежду, манеры поведения, жесты, иногда вслушиваясь в беседу. Зачем? Возможно от скуки, возможно из желания найти потенциального собеседника. Или же кто-то в этом зале тоже кинет взгляд в сторону причала, и этот короткий порыв не укроется от Ибры. Мы не одиноки.
  Не исключено, что нашего друга таким же образом изучали посетители "Мари", заинтересованные его несомненно яркой историей, но не решающиеся зацепиться языками, хотя позволяющие себе делать лёгкие поклоны, проходя мимо, ибо видят странного мужчину здесь не первый раз и внутренне уже записали его в список экзотичных приятелей без всяких оснований на сближение и экзотику.
  Тем не менее, устыдившись своих дилетантских и заносчивых рассуждений, мы перебираем в голове вполне резонные вопросы - кто он? Откуда? Что привело его в "Мари"? Что связывает его с этим городом и этим местом?
  Ибра никогда не упоминал о своей профессии или образе жизни. Он всегда отвечал, что его стихия - путешествия. Был ли он моряком, пилотом или ещё кем - по внешнему виду определить никак не удавалось. Навскидку, Ибре шёл сорок пятый или сорок седьмой год. Редкая седина проступала на красивых вьющихся волосах, смуглое, всегда тщательно выбритое лицо, начали тревожить первые морщины; ясные, небесного цвета, глаза выдавали искренний и живой интерес ко всему, что происходит вокруг. Они тускнели, лишь обращаясь к порту, на несколько коротких мгновений, чтобы изменить цвет на морскую волну, а затем вновь вспыхивали, но уже пристально и почти не шевелясь и не моргая.
  После ужина Ибра часто звал Алана за свой столик, и они подолгу беседовали. Наш друг приходил в ресторан под самое закрытие, поэтому их разговоры заканчивались уже глубокой ночью и уходили в новый нарождающийся день. Темы всегда выбирал сам Ибра. На удивление, случая, когда Алан не смог бы поддержать начатый диалог, не происходило. Они даже вступали в жёсткую полемику, если дело касалось философии или религии, но быстро успокаивались и уже через пару минут, затянувшись тонкой сигаретой, молча, смотрели в окно, за которым порт уже сверкал жёлтыми и голубыми огнями...
  Без отступлений от правил и церемоний, так продолжалось три месяца. По истечении указанного срока Ибра пропадал и, как ни в чём не бывало, возвращался спустя полгода. Ничего не объясняя, но только с порцией новых захватывающих историй, случившихся с ним "далеко за морями и горами", как он сам любил подчёркивать. Алан также ничего не выспрашивал, а спокойно слушал, принимая как должное, поведение своего странного, но обаятельного знакомого.
  В одно из подобных возвращений Ибра, как обычно, сидя за столиком возле фикуса, глубоко за полночь, неожиданно оторвал взгляд от окна, пристально посмотрел на Алана и, расставляя ударения, спросил:
  - Друг мой, тебЯ всЁ устрАивает сегОдня?
  - Что ты имеешь в виду? - удивился Алан.
  - Доволен ли ты теперешней жизнью здесь?
  - Ну, знаешь, человек всегда хочет больше того, что имеет, если ты об этом. Но в целом, могу сказать, что мне грех на что-то жаловаться. У меня уютный дом, я люблю своё дело, я люблю свой город. Да, семью я так и не завёл, но ты же сам видишь, я слишком незрел для этого. Думаю, всё ещё впереди.
  - Да, всё ещё впереди, - Ибра исподлобья взглянул на Алана, - но тебе не кажется, что сейчас самое время попробовать что-то изменить? Получить новый вызов, новые эмоции, встряхнуть устоявшуюся воду в стакане?
  - Я не очень понимаю, о чём ты.
  - Я пропадаю на полгода, потом возвращаюсь, три месяца живу в Марселе, затем снова исчезаю, и так продолжается уже довольно долго. А знаешь, почему? - Ибра потянулся за очередной сигаретой - Потому что кончается заряд, бензин исходит на нет. Мне нужна новая порция воздуха, чтобы дышать ещё какое-то время. Дышать и творить. Я люблю Марсель, очень люблю, но я не представляю, как можно жить здесь постоянно. Здесь или в любом другом месте. Ты врастаешь в этот город, становишься его неотъемлемой частью. Он поглощает тебя и стирает в порошок твои характерные черты. По крайней мере, я чувствую это на себе. Я прихожу к тебе в ресторан, ужинаю, потом мы беседуем. Вот как сейчас. Беседуем долго и о самых разных вещах. Ты смышлёный малый, хоть ещё и молод. Мне нравится твой острый ум и жажда жизни. Поэтому я и завёл этот разговор. Я знаю, что скоро заряд снова иссякнет, и я уеду. Так вот, не хочешь ли ты отправиться в путь вместе со мной? Оставь дела на кого-нибудь. Я покажу тебе, чем я живу. Мы вернёмся через полгода, и если захочешь, то займёшься привычными обязанностями.
  - Ты довольно просто смотришь на жизнь, - Алан откинулся на стуле и устремил глаза в потолок, - да, ты правильно заметил, я молод, но молодость не есть синоним бесшабашности...
  - Я просто предложил. Контракт на крови не требую, - Ибра затушил наполовину выкуренную сигарету и допил вино, ещё остававшееся на дне изящного резного бокала, - в любом случае, ты ничего не потеряешь, а приобрести можешь гораздо больше. И я сейчас не имею в виду материальные ценности. Это всё пшик. Миф, раздутый до безобразия. Ты поймёшь, о чём я толкую.
  Поставив бокал на стол, Ибра взял свою шляпу, раскланялся и тихо вышел из ресторана, оставив Алана в одиночестве полировать взглядом швы на белоснежном потолке. Сигарета давно потухла, но шеф-повар не обратил на это ни малейшего внимания... ещё один странный вечер. Молодость и бесшабашность... да, бесшабашность...
  В итоге через четыре недели они уехали на восток. Исколесили Индию, жили в Китае и Вьетнаме, были проездом в Монголии. Вернувшись обратно в Марсель, Алан окончательно передал все дела приятелю-управляющему, а сам собрал остатки вещей и отправился дальше в путь. Ещё два года он ездил по Европе, изучая местные кулинарные традиции, особенно задержавшись на берегах Эллады. Пытливость, молодость и бесшабашность забросили Алана даже в Россию, от знакомства с которой у шеф-повара остались противоречивые чувства.
  Не погружаясь в хитросплетения странствий, скажу лишь, что новым и до сего момента последним осёдлым местом для Алана стал наш городок. Я часто спрашиваю, что же он нашёл такого в здешних краях, чего не видел и не чувствовал, путешествуя так далеко и так долго. На что Алан замечал, он всегда может двинуться дальше; когда возникнет чувство и тяга, он соберет вещи, как делал это много раз в последние годы, и тихо уедет. Будет ли он сожалеть? Алан всегда оставляет частичку своего сердца там, где встретил добрых людей. Надеюсь, здесь он тоже обрёл подобие дома. И его мысли гораздо радужнее моих.
  "Аквариум" стал воплощением моего замечательного друга. Из дверей веет теплом, веет неугасшей бесшабашностью (а ведь она жила внутри постоянно, но не тревожила ума, отличаясь нелепой скромностью), наивной бескорыстностью, а когда стрелки часов переходят границу суток - чуточкой смирения и грусти. Да, это место, затерянное среди городского камня, бетона и хрома, есть оазис. Тот оазис, что служит блестящим доктором для всех, заработавших душевное расстройство, находясь снаружи.
  Я провожу в "Аквариуме" множество вечеров. Алан уже выучил наизусть все мои претензии к миру и давно оставил попытки примирить меня с обществом, а больше - с самим собой. Собственно, последнее время я стараюсь меньше говорить и больше слушать. Это полезное свойство я перенял у самого хозяина. Тем самым, пытаясь хоть какую-то скверную черту изменить на нечто положительное. К тому же, я остаюсь загадкой для окружающих. Мы расстаёмся - я знаю многое, а они - почти ничего обо мне. Ладно, это сплошные фантазии. Просто мне нравится сидеть за стойкой, потягивать крепкий чай и слушать рассказы Алана, как некогда сам "молодой Бертье" слушал истории, случившиеся "за морями и горами" из уст загадочного Ибры. Может быть, в один погожий день, когда я засижусь допоздна, он, оторвав взгляд от окна, тоже спросит меня, доволен ли я своей жизнью. Заковырка в том, что ответ не требует лопаты и многих часов усиленного копания. Довольно пространный, сбивчивый, но жгучий и с попыткой исповеди. И не было никаких наводящих вопросов. Не было сквернословия и язвительности. Моё отношение к периоду, в котором я застрял, - это не есть сплошной негатив, как могло бы показаться. Я люблю людей. Разных. Я не имею никакого на то права судить их или раздавать советы. Я не имею опыта, а даже если бы и имел, но потратил бы силы на исправление себя самого. Начни с себя. Так повторяли многие до меня, и сейчас я твержу это, уже мысленно, всё больше убеждаясь в истинности таких простых слов. Гении были правы. Всё гораздо легче и невесомее. Нужно только желание и трудолюбие. Открытые сердца чаще падают, истекая кровью, но кровь их чиста и искрится сочной влагой, светлой зарёй. Я не ропщу на мир. Не ропщу на общество или на себя в нём. Да, я не доволен, озлоблен, груб. Я не научился компромиссам. Я не сдержан. Но и в пропаганде собственных эмоций замечен не был. Винить во всем нужно себя. Да, я сам сворачивал не на тех перекрёстках и не в ту сторону и теперь имею то, что имею. Я твердил Алану, что подыхаю здесь. Физически ещё двигаюсь, пью, ем, занимаюсь сексом, но яда не становится меньше. Я твердил, что мне и нужно только глоток чистой воды, да понимание. Я горячо верил, что в свои молодые годы уже способен рассуждать с высоты. Как глупо, знаете ли. Алан говорил, что это не глупо, а вполне нормально. Если тебе что-то не нравится, что-то не устраивает, то нет необходимости мириться с этим. У тебя есть мнение. Убедись, что он верно. И борись. В мире всегда будут добро и зло. Не нужно мириться со злом. Но нужно уметь отличать одно от другого. Алан говорил, что моё недовольство растёт не от внешнего влияния, а от собственного беспокойства. Я ещё не нашёл своего места в жизни, но чувствую, что нынешнее состояние - петля, тугая и прочная. Мой замечательный друг любил повторять знаменитую цитату Конфуция - нет плохих людей, есть люди, не похожие на нас. В этом соль, повторял он. Вы не похожи, поэтому ты стремишься сбежать, разорвать путы и отыскать наконец-то своих, свой путь, свой дом. Да, я кивал в ответ и снова пускался в бессвязные странствия по лабиринтам вздрагивающей от хлопанья дверей души. Говорил, говорил, говорил... А Алан слушал и вставлял лаконичные замечания.
  Так было раньше. Спустя время, я понемногу успокоился и теперь уже чаще внимал, нежели раскрывал рот. Учился, так сказать. Перенимал опыт. Да и было, что перенять. Несмотря на относительно ещё молодой возраст, Алан без лишней напыщенности, но с глубокой серьёзностью излагал мнение о волновавших его и нас вещах. Он много и охотно рассуждал о целях и средствах их достижения, подчёркивал важность прислушивания к советам старших, рассказывал о собственных неудачах, и всегда повторял, что человек никогда не сможет подняться, если не узнает, что такое - лететь вниз. Алан замечал, что пресловутый опыт черпается самыми разными способами, и очень важно - делать правильные выводы. Вы должны постоянно учиться. Только так можно отделить зёрна от плевел и "не словить подвох", как наш друг любил ввернуть. Я буду благодарен Алану за его тепло и прямоту, за то, что многие мои терзания разрешились, когда я позволил себе снять маску напыщенности и открыть пошире глаза и уши для простых и очевидных истин. Я многому научился и многое пересмотрел. Я бесконечно повторяю скромное "спасибо" за то, как однажды Алан, сидя за столиком после закрытия и допивая остывший кофе, неожиданно отчеканил: "жалей о содеянном, но никогда не роняй слёз, если упустил свой шанс - лучше пристальнее жди следующего и совершай поступки, помогающие его приблизить; судьба благосклонна к отчаянным".
  Я до сих пор взываю из памяти эту реплику в минуты сомнений. Да, мы должны бороться за свою дорогу. И при этом, остаться людьми.
  
  Глава 3.
  
  Пожалуй, Вы получили достаточное представление об "Аквариуме", чтобы знать - рано или поздно София должна была проникнуть за черту этого магического круга. Так и вышло. Я встретил её в один из обеденных перерывов, когда забежал к Алану вернуть портфолио с фотографиями Мумбая, которые он делал три года назад. Помимо прочего Алан обучал меня искусству фотографии. Мы много часов проводили в обсуждениях техники портрета, пейзажа, городской архитектуры, постановки света, выбора места, времени суток, площади охвата, редактирования и других тонкостей. Я так и застыл в дверях, увидев Софию за стойкой. Она потягивала кофе из маленькой белой чашки и о чём-то лукаво перешептывалась с Аланом. Не желая нарушать течение разговора, я сел за столик возле музыкального автомата, но хозяин тут же меня заметил и жестом пригласил к ним присоединиться.
  Присев на соседний стул, я поприветствовал Софию, которая что-то сосредоточенно рассматривала на дне чашки, и передал Алану папку с работами. Акт передачи не укрылся от пытливого взора девушки, и следующие пятнадцать минут она медленно погружалась в детали каждого снимка, попутно тараторя под нос отрывистые комментарии. Перевернув последнюю страницу, спросила разрешения сделать копии с работ, и, получив утвердительный ответ, чинно сложила руки на стойке, повернув ко мне своё милое, чуть наивное личико.
  - Ну, как вы сегодня отметили предстоящий день? - наша встреча состоялась накануне международного женского дня, и фирма гуляла с самого утра.
  - Пиццу съели. А у вас там жесть чё-то какая-то была, - София отставила чашку и сморщила лоб, пытаясь, по всей видимости, припомнить детали жести.
  - Какое время дня конкретно ты имеешь в виду? Утром всё было мило - все улыбались и почти искренне желали друг другу всего, что обычно желают, а после обеда была планёрка, где почти всем влетело. Короче, белое и чёрное.
  - Я имела в виду вторую половину дня. Видимо, как раз, чёрные тона. Почему-то я не сомневалась, что дёгтя и мёда в бочке будет, как минимум, поровну.
  - Всё верно. Уйти на небольшие каникулы с хорошим настроением подчинённых - такой роскоши начальство себе позволить не может в этой дыре.
  - Как категорично! Ты первый, кто выливает ведро с помоями на проезжую часть, так хреново залатанную перед приездом высоких гостей! - она взглянула мне прямо в глаза, в попытке найти там сарказм или намёк на подхалимство.
  - Проезжая часть, как ты сказала, и так заштопана весьма посредственно. Нет необходимости добавлять туда ещё и разные экскременты. Тот самый случай, когда подчёркивать очевидное не требуется. Даже такими радикальными способами.
  София рассмеялась. Я никогда не видел её смеющейся. Наверно, стоял у раскрытого окна не в те минуты или не в те дни. Или не попадал на нужные мысли. А она расцветает. Определённо. Улыбка идёт всем девушкам, а тут - особо выдающийся экземпляр.
  Эта неожиданная находка - первый мой шанс рассмотреть Софию вблизи целых семь или восемь минут. В её внешности было что-то особенное, но я никак не мог уловить эту отличительную черточку. Черные густые волосы требовали заплести их дреддами, чуть вздёрнутый носик вещал о неуступчивости и пытливом детективном складе, озорные глубокие глаза изучающе шарили по объекту, не оставляя возможности для отхода. Тонкие руки были готовы в любой момент сжать кулачки и надрать задницу любому, кто посягнёт на её спокойствие или станет настойчиво ломиться через парадный вход её ранимого сердца. Так показалось мне, хотя по части оценки неординарных личностей я довольно скромный специалист. Я чую энергию и притягивающую искромётность. Но она может погубить.
  Наблюдая за ней теперь, я радовался неожиданно подтвердившемуся для себя факту. Моё вчерашнее желание выпалить ей все накипевшие помыслы набирает обороты. Да, это она. Она. Я не ошибся. Нескольких минут мне хватило, чтобы ощутить правоту. Я могу опираться на любые доводы, но мы здесь - за барной стойкой "Аквариума" - это самый веский аргумент, ибо серая масса обходит местное кафе стороной.
  София прервала ход моих мечтаний, похлопав по плечу и пощёлкав пальцами перед носом, как врач - невропотолог. Ей пора бежать, но она оставляет меня в надёжных руках вездесущего Алана и надеется, что в следующий раз можно будет поболтать более обстоятельно. К тому же, я могу найти её, как и большинство человеческих особей современности, в социальных сетях или известных чатах, благо у нас есть общие друзья. Затем она спрыгивает со стула, хватает сумочку и быстрыми шагами скрывается за дверями, оставляя между столиками чуть сладковатый, фруктовый аромат.
  Следующий раз. Значит, он всё-таки будет. Это не обычная в такие моменты вежливость. Я ясно почувствовал, что ей тоже не терпится вернуться сюда или куда-то ещё, где мы сможем поговорить обо всём, нужном и не имеющем значения. София... Похоже я обрёл нового замечательного друга...
  Остаток дня я провёл в бесполезных скитаниях между стенами маленькой спальни, стараясь выхватить из треска и гула назойливого людского русла, переполненного всевозможными видами живых и подражающих им существ, звуки заводской трубы, отмеряющие течение бесстрастного времени. Пронзительная трель, без понижающих и повышающих интонаций, несла на раскалённых чугунных крыльях благие вести о скором приближении ласковых теней, скрывающих под своей вуалью лик неугомонной, но такой успокаивающей ночи. Сваливающийся ежедневно на голову подарок в виде нескольких часов, проведённых наедине с незримым и покладистым собеседником, взлелеянным девиантным рассудком, - компенсация за натянутые мозговые струны, так бесцеремонно и совсем не в тональность раздёрганные собственными и чужими кривыми руками.
  Вечерний неоновый парад за мутными от перегара окнами - шанс для каждого повесить на дверь тяжёлый замок и беспечно улизнуть под купол гостеприимных звёзд, чтобы там, в тиши зелёного сада или на неспящих автострадах, закрыть глаза на шумных и бестолковых соседей, самодурство начальников, пустой холодильник; это выхваченный из ровного потока секунд, непоседливый миг, когда нет необходимости раздавать пустые обещания, разглагольствовать на кошмарные, подкинутые случайно проходящими знатоками, пустые темы; здесь не нужно получать разрешение, чтобы не смотреть в пустые лица, а если посмотреть и хочется, то лишь ради горестного утверждения принципиально отличных позиций, и идти дальше. В сумерках и на красном, как томатный сок, закате вполне не сложно разыграть перед единственным зрителем сценку из спектакля "куда уходят мечты". Уже без масок, и кожа способна дышать всеми порами и румяниться, дивясь такой резкой перемене образа.
  Так я вижу и слышу мир вокруг, всматриваясь в витрины и цвета светофора на оживлённых улицах. Мне кажется, что жизнь города и жизнь его обитателей - одно целое, неделимое "я", многогранное и с окраской хамелеона. Город тоже умеет рыдать и всхлипывать, он умеет ненавидеть и вставлять палки в колёса. Быть может, город научился прощать и вызывать на откровенность засидевшихся допоздна жителей. И ступая на его дороги, словно проникая по венам, я нащупываю пульс, давление системы, определяю симптомы болезни или радуюсь динамике на выздоровление. Город живёт настроением своих детей. А ведь мы и вправду дети здесь.
  Я капризничаю, сидя в расшатанном компьютерном кресле; радуюсь, наблюдая Софию за стойкой "Аквариума"; роняю взгляды на лунные блики, возвращаясь домой под утро; тихо засыпаю, дрожа от предрассветного холода... многогранная жизнь. Я делю её вместе со своим каменным приятелем... или отцом, застывшим над колыбелью младенцев.
  Мысли отрывисты и не убегают дальше четырёх углов квартиры на окраине. Завтра всё повторится и последовательность вывернутых наружу вздохов и взмахов рук уже предсказуема, но кутаясь в пуховое одеяло, когда мартовский вечер плавно пластается на грязном снегу, поверженный красавицей-ночью, я пленён очарованием ожидания. Ожидания встреч, взрыва, витка, ослепительной панорамы возгласов наперебой... Сегодня, в полдень, я будто обрёл цель. Не ту, которая заставляет нас пыхтеть в пыльных кабинетах, но ту, что одним своим присутствием тянет нас за рукав из постели и бегом - к сияющему отблеску непокорённой натуры...
  
  Глава 4.
  Я ненавижу вставать по будильнику, но уже много лет завожу его по привычке на одно и то же время даже в выходные и праздники, когда спешить нет нужды, а постель ещё хранит тепло прошедшей ночи. Но уже десять часов, и стуча кончиком грифельного карандаша по краю письменного стола и отхлёбывая из кружки огненный чёрный кофе без сахара, я жду. Жду, пока моя новоявленная подруга появится в сети, и я смогу воплотить в жизнь вежливую надежду на продолжение вчерашней беседы.
  Софии всё нет, и у меня есть немного мгновений подумать над поздравлением. Как-никак, а календарь напоминает о сегодняшнем празднике, когда женщина может почувствовать себя оной, а мужчина хоть на один день меняет трико и телевизионный пульт с газетой на тёмный роскошный плащ и сильного молодого белого жеребца, уподобляясь крылатому образу дамских фантазий.
  Я даже не хочу сыпать остротами или переписанными перлами из открыток, подаренных в прошлые годы другим людям. Но я знаю, что она не потерпит будней. Знаю, что ей безумно легко вычленить из стройных рядов приматов одну особь с неизвестным ДНК. Проще говоря, следить за речью человека напротив и складывать части головоломки его внутренней сущности для Софии - оптимальный способ знакомства. Ты сыплешь словами, которые кирпичик за кирпичиком становятся фундаментом тебя самого в её глазах. Поэтому ударить в грязь я не имел права никакими частями тела.
  Немного поразмыслив над вопросом содержания и направленности, я стал бегло набирать строчки из отрывка одного из романов, написанных блестящим сочным языком и открытым для исповедей сердцем. Автором отрывка был Генри Миллер, американский писатель двадцатого века. Смею заметить, что произведения Миллера стали для меня откровением ещё в студенческие годы, когда я ровным счётом, ничего не понимал или думал, что понимал лишь малую часть его головокружительных приёмов. Тогда я дал себе клятву перечитывать и перечитывать снова и снова, до тех пор, пока последняя, ускользающая от раскрытия тайна между строк, не распахнёт для меня свои острые пылающие веки. На этом пути мне суждено сделать ещё множество больших и мелких шагов, и вот теперь, когда на белом экране появляются лирические строки из его души, я забываю о назначении послания и утопаю среди журчания родниковой воды и яростных сцен ревности.
  Ниже я дословно привожу этот небольшой отрывок.
  "Вот уже семь лет день и ночь я хожу с одной только мыслью - о ней.
  Если бы христианин был так же верен своему Богу, как я верен ей, мы все были бы Иисусами. Днем и ночью я думал только о ней, даже когда изменял. Мне казалось, что я наконец освободился от нее, но это не так; иногда, свернув за угол, я внезапно узнаю маленький садик - несколько деревьев и скамеек, - где мы когда-то стояли и ссорились, доводя друг друга до исступления дикими сценами ревности. И всегда это происходило в пустынном, заброшенном месте - на площади Эстрапад или на занюханных и никому не известных улочках возле мечети или авеню Бретей, зияющей, как открытая могила, где так темно и безлюдно уже в десять часов вечера, что у вас является мысль о самоубийстве или убийстве, о чем-то, что могло бы влить хоть каплю жизни в эту мертвую тишину. Когда я думаю о том, что она ушла, ушла, вероятно, навсегда, передо мной разверзается пропасть и я падаю, падаю без конца в бездонное черное пространство. Это хуже, чем слезы, глубже, чем сожаление и боль горя; это та пропасть, в которую был низвергнут Сатана. Оттуда нет надежды выбраться, там нет ни луча света, ни звука человеческого голоса, ни прикосновения человеческой руки.
  Бродя по ночным улицам, тысячи раз я задавал себе вопрос, наступит ли
  когда-нибудь время, когда она будет опять рядок со мной; все эти голодные, отчаянные взгляды, которые я бросал на дома и скульптуры, стали теперь невидимой частью этих скульптур и домов, впитавших мою тоску. Я не могу забыть, как мы бродили вдвоем по этим жалким, бедным улочкам, вобравшим мои мечты и мое вожделение, а она не замечала и не чувствовала ничего: для нее это были обыкновенные улочки, может быть, более грязные, чем в других городах, но ничем не примечательные. Она не помнила, что на том углу я наклонился, чтобы поднять оброненную ею шпильку, а на этом - чтобы завязать шнурки на ее туфлях. А я навсегда запомнил место, где стояла ее нога. И это место сохранится даже тогда, когда все эти соборы превратятся в развалины, а европейская цивилизация навсегда исчезнет с лица Земли."
  - Это писал Генри Миллер много лет назад... Ты живёшь, когда чувствуешь всё это. Будь любима всегда, всю жизнь, живи и дыши каждую секунду полной грудью, цвети так же ярко и сверкая, как горный хрусталь...
  - Спасибо, - София появилась по ту сторону виртуального мира и приветствовала меня поздним весенним, ещё морозным, утром. - А по тебе не скажешь, что ты такой.
  - А какой я, по-твоему?
  - У меня мало информации, так что я не имею о тебе определенного мнения. Если смотреть на работе, я бы сказала, что застенчивый и немного странный. Прекрасно понимаю, что это всё поверхностно. А вот глядя на фото, где ты с Чидой и Климом, совсем другое впечатление ; тем более, зная Чиду, тихие и застенчивые в его окружении не задержатся... Давно не общалась с ним, но люди не меняют своей сути...
  - Я бы не сказал, что мы близкие друзья. Всего только учились вместе, - я на секунду вернулся в прошлое, но тут же очнулся. - А на работе... Возможно, я не прав, но туда прихожу скорее по инерции, и не покидает ощущение, что занимаюсь не своим делом. Вот и всё. От этого может тебе и показалось, что я застенчивый, хотя никогда этим не отличался. Просто имею определённый круг близких людей, которые знают обо мне много и даже то, чего знать не надо... - я даже усмехнулся сему факту. - А ты наблюдательна, рассуждаешь, как неплохой детектив.
  - Ясно, - София задумалась там, на другом полюсе, словно подбирала слова, - Ну, я на этой работе тоже немного сама не своя... Возможно и поэтому показалось, всякое может быть. Скажем, я не ожидала, что за пределами нашего тюремного мирка ты такой красноречивый товарищ. Миллер зацепил, кстати... Красиво пишет. Реально. Может на это и расчёт... И, да, у тебя очень складная писанина. Ты не балуешься прозой на досуге ?
  - В тюремном мирке должны быть свои Бегбедеры. - странно, из чего она сделала такие быстрые выводы. - Миллер зацепил... Будет время, почитай его обязательно. Он отвечает моим собственным взглядам и твоим тоже... Сама не своя. Ну, а что ты хотела! Это наша страна в миниатюре. Просто не стоит прогибаться. На работе мы работаем, а до и после - уже живём. Не запутайся. И больше улыбайся...
  - Я так редко улыбаюсь? - я почувствовал, как София легко развела руки, сидя перед компьютером, - Оу, ты и Бегбедера знаешь? Сегодняшний день меня радует... Эта работа занимает слишком много времени... У меня вместе с дорогой почти полдня выпадает.
  - Да, меня тоже радует... Я узнаю тех, кто знаком с его творчеством. Может, тюремный мирок не такой уж и тюремный? Или мы попали в одну камеру? На этой работе я со многим и многими не согласен. Привык высказываться, не стесняясь в выражениях, а тут...
  - Тюремный мирок очень даже тюремный, - она вновь сделала паузу, - а вот зэки в нём иногда очень занимательные. Подпишусь под каждым словом крайней твоей фразы .
  - У тебя несколько депрессивная философия по жизни, или я ошибаюсь, - я непроизвольно откинулся в кресле и заложил руки за голову, будто погружаясь в тяжёлые раздумья.
  - Она не депрессивная. Тут ты пролетел. Я безумно люблю этот мир. Мне просто больно смотреть, что с ним делают. И людей люблю, хоть и головы им иногда поотрывать хочется.
  - Это уже лучше. И понятнее. Тогда Миллер - точно для тебя. Как и Нирвана...
  - Обязательно почитаю. Что посоветуешь? - тут она пошла на первую маленькую откровенность, - Не знаю, слышал ли ты вживую моё неофициальное общение, но там много нецензурных слов. Мне не хватает экспрессии в обычном литературном. Это к предполагаемому вопросу о формальном выражении моей философии в языке.
  - Каждый выбирает свои способы самовыражения. Ты спросила совета? "Тропик Рака" и "Тропик Козерога", "Сексус", "Плексус", "Нексус" - это из более радикального и бунтарского, что ли, хотя мне трудно подобрать краткие определения к этой личности и его видению. "Аэрокондиционированный кошмар", "Колосс Марусский" - более лиричное и более спокойное, на мой взгляд...
  - Любишь читать? Боже, что за вопросы... И так же понятно...
  - По поводу твоей экспрессии, да, это знакомо. Итальянцы в таких случаях размахивают руками. Читать... В школе ненавидел, потому что всё время пропадал на улицах, дрался и играл в футбол. В университете были плавание и учёба (первые пару лет), а потом неожиданно добавилось чтение и затянуло. Как кота в пылесос. Надо же развиваться по-всякому, особенно, когда некоторые люди говорят, что Пушкина звали Михаил Юрьевич...
  - Дрался и играл в футбол? Боже, я уже почти отучилась строить гипотезы о людях, но, видать не совсем...
  - С годами я стал спокойнее. А ты любишь строить гипотезы? - эта игра начинала меня увлекать.
  - Не могу сказать, что люблю, но делаю. Откуда ты знаешь Микки и Ризу? - видимо, в ходе переписки она уже успела изучить каталог моих знакомств.
  - Микки - один из моих самых лучших и близких друзей по жизни уже более шестнадцать лет, а Риза тоже мой друг, но с ним мы позже познакомились, около семи лет назад.
  - Вот этих товарищей я очень-очень и очень уважаю. Микки знаю с десятого класса школы. С Ризой в университете познакомилась...
  - Есть, за что... Собственно, мы все на одной волне, так что можешь состроить одну большую гипотезу на нас.
  - Ну, если применить "скажи мне кто твои друзья...", то твой кредит уполз вверх. Доверия. Увидишь, привет передавай.
   - И каков размер ежемесячного взноса?
  - Вопрос хороший, - она улыбается, я вижу, - Ставка добровольная. Это зависит от того, сколько ты планируешь снимать ежемесячно.
  - Хороший ответ. Ваш банк предоставляет льготные условия? Какое наказание за просрочку?
  - Таких вопросов мне ещё не задавали.
  - Пометь галочкой меня в списке оригиналов... - это становилось похоже на поединок, где каждый старался переплюнуть соперника в острословии.
  - Мой список оригиналов слишком короток, чтобы нуждаться в галочках.
  - Боже, как несправедлив этот мир... Я смотрю, университет научил тебя вести переговоры.
  - Уж не знаю, кто научил, но я такая давно.
  - Это радует. В кукольном театре появились живые постояльцы...
  - Это ты про наш общий "дневной дом"?
  - И про него тоже. Странно, я смотрю на тебя там и вижу, что тебе явно некомфортно... Ты сказала "немного сама не своя", но, можешь не верить, мне кажется, что ты готова сбежать при первом же удобном случае, вот только удерживаешь себя наставленными рамками. Уж кто и зачем или что и зачем - не моё дело. Просто наблюдение из-за стекла.
  - Ты прав. Некомфортно. Бег. Стекло. Рамки. Верный логический ряд. Бесят. Но, почему же странно?
  - В ваших краях, как правило, все всем довольны, - праздник переставал быть легкомысленным. - Какой твой любимый фильм?
  - Ну не скажи. Когда ты делал подобное заключение, стёкла в кабинете явно помутнели. Уж дождь виноват или это был иней в упрёк отключенному отоплению, но люди хорошо умеют делать весёлые мины при плохой, и даже неверной игре. Иногда проще состроить радужные глазки, чем пускаться в долгие объяснения, утомляющие уже на второй минуте. Фильм... любишь ты перескакивать туда-сюда. - София, уже по традиции, заставляла ждать, - Ммм... У меня проблемы с тем, чтобы выделить один.
  - У меня тоже с этим проблемы. Скажем так, какой фильм ты готова пересматривать пятьдесят раз - и в трезвом и в пьяном состоянии? У меня вот "Умница Уилл Хантинг" с Мэттом Дэймоном. Если не видела, то много потеряла.
  - Посмотрю. Спасибо. Сейчас мне снова пора бежать. Уж извини, что я бросаю тебя всеми возможными способами. Но торжественно обещаю исправиться в будущем. И я очень рада обнаружить в тихоне из башни напротив интересную личность. Приятно познакомиться, так сказать.
  Я не успел ответить. Её уже и след простыл, а мне только и оставалось, что перечитывать и перечитывать, выискивать потайной смысл, заниматься дешифровкой и просто домысливать, дописывать, исправлять, махать кулаками после смачной потасовки. Миллер зацепил Софию, а она зацепила меня. Впервые за долгое время я обнаружил человека, с которым готов был сидеть сутками напролёт и говорить, говорить. И даже молчать позже. Даже молчать с ней, наверно, штука, чрезвычайно приятная. Похоже, меня накрывает нечто, смахивающее на эйфорию. Начинает бурлить фонтан, начинают извергаться наружу нечленораздельные звуки, гласящие о духовном взлёте и радостной перемене сознания. Это всё громко и сумбурно, но я не мог выразить иначе своего восторга. Она потрясающая, и такая живая... я опять возвращаюсь к этому слову. Оно, словно ключ к успеху. Тот самый магнит. Она - энергетический соратник. Она - друг. Часто ли Вы можете назвать незнакомца другом через полчаса или час или день? Увлекающиеся субъекты порой слишком доверчивы и платят за открытость растоптанными слезами. Но сейчас мне не страшно. Я не ошибся. Жизнь, ошибки - почти синонимы, неотделимые, рука об руку. И во мне растёт жажда искоренить ошибки, смести их в сточную канаву, чтобы начать глотать воздух, не промозглый от северного ветра, но напоённый добром и ароматом изумрудного луга...
  
  Глава 5.
  Алан перемывает чашки, тарелки, вилки, ложки, ножи и стеклянные бокалы с таким упорством, педантичностью, поднимая весь набор к свету, чтобы лучше рассмотреть изъяны своей работы и незамедлительно их устранить, что всё, предстающее перед глазами действо, превращается в уникальный, даже интимный ритуал, повторяющийся по несколько раз на дню. Ещё один вариант оценить нашего замечательного друга. Всё должно быть безукоризненно. И не ради избежания претензий со стороны, но ради спокойствия духа хозяина.
  Наблюдая за манипуляциями Алана с посудой, я почти дословно пересказываю ему события прошедшего дня, в частности, главное из них - утренний разговор с Софией. Алан, всегда охотник до лирических историй, смотрит на меня с нескрываемым любопытством и трогательной сентиментальностью во взоре, если её вообще можно рассмотреть как-то по-особенному на лице моего добросердечного приятеля. Почти на каждое моё замечание или неожиданно пришедшую в голову идею, Алан находит историю из своего прошлого или меткий комментарий, опровергающий, но чаще солидарный с моими поверхностными мнениями. Он, как обычно, часто вспоминает Сесиль, и юность в Марселе. Небрежно отмахивается от намёков вернуться и разыскать свою давнюю подругу. Резко переводит тему, скрывая за повседневными обязанностями лёгкую краску. Но мы-то знаем, что, не имея деревянного крыльца с видом на шумную набережную, Алан просиживает полночи перед фотографией родных мест, сделанной перед отъездом в путешествие по Европе. На снимке знакомые жёлтые и синие огни порта, гуляющие пары, моряки на причале, старые велосипеды, зелёная листва побережья; кажется, что если заглушить стук сердца и задержать дыхание, то можно услышать приливные стоны волн и где-то вдалеке - одинокую гитару старичка Марка, неизменно приходящего в семь вечера играть лёгкие мотивы и развлекать разношёрстную прибрежную публику.
  Постепенно, от собственных россказней я переключаюсь на перипетии жизни Алана, рисуя внутри короткие, в пастельных тонах, очерки по его словам, вздохам и жестам. Мне нравится путешествовать вместе с ним по волнам времени и ощущать морской бриз на коже, приветствуя капитана поднятой над головой фуражкой.
  Такие утренние обмены воспоминаниями стали непременной составляющей дня, без которой пресное существование тихого городка достигло бы для некоторой его части ужасающего апогея, схожего с сонным зенитом Солнца в пустынной прерии рядом с редкими кустарниками и стервятниками, ожидающими последнего хрипа там, на горячих камнях.
  Если переводить эту часть суток на музыкальный лад, то ей с великолепной точностью соответствовала бы композиция Рэя Чарльза "Песня для тебя". Если у вас будет немного свободного времени или расслабляющего настроя, то обязательно прослушайте эту вещь. Думаю, что Вы не пожалеете.
  Для меня она казалась неким саундтреком. Знаете, так бывает. Кадр из фильма - обстановка вокруг, музыка. Синтез музыки и обстановки. Смешение суток и лет, вещей, запахов, движения... Такси, поезд, перекрёсток в центре на закате, витрины круглосуточных магазинов, бумага на асфальте, кофе, смятая постель, тусклая лампа... И над всем этим различаю звуки любимых мелодий. Нора Джонс, Шадэ, Диззи Гиллеспи... Рядом с реальными формами и линиями возникают, новые, что парят там, где нас нет, где нет сейчас, но мы будем, будем... Каменные мосты, уличный джаз, плеер, мысли о своём, жёлтые фары машин, домой с первыми лучами, мысли о тебе, лёгкие духи, неизвестность, предвкушение свежего и нового, игра в кошки-мышки, забавная игра, номера телефонов, случайности, магия, фиксация эпизода, мы - актёры...
  Резкий порыв, смена климата... Фрукты и острый носик... Я поворачиваю голову направо и ловлю на себе смесь суровости и детского лукавства. София разглядывает меня от подошв до макушки, скрещивает руки на груди, и театрально нахмурив брови, произносит:
  - Доброе утро! Мне на тебя настучали, что ты стихи пишешь! Почему я узнала об этом только теперь?
  - Мы общаемся второй день! - я немного замялся. - К тому же, марание бумаги пару раз в год не обзывается словосочетанием "писать стихи".
  - Я не ошиблась насчёт стеснительности всё же?
  - Ты вольна создавать независимый портрет. Я волен не быть натурщиком.
  - Строго, но справедливо, - София потёрла носик указательным пальцем и многозначительно заметила, - ты должен мне доверять, если хочешь, чтобы я доверяла тебе.
  - К чему ты клонишь? - я уставился на собеседницу.
  - Ни к чему. Это часть моей философии. - Она улыбнулась и язвительно покачала головой.
  - Давай оставим в покое мои наклонности. Лучше расскажи о своих. Вчера были торжества. Где ты пропадала? Что ты любишь? Куда ходишь? Как проводишь время, когда тебя выпускают из ада?
  - Выпускают из ада... Особенностью моего персонального ада здесь являются свободный вход и выход. Это один из немногих плюсов, если в аду применима такая оценка. В остальном же... По кафе и ночным клубам шляюсь, смотрю на местную пьянь. Не употребляю алкоголь с декабря позапрошлого года. Ни капли и ни при каких условиях.
  - Похвально... Верно подмечено - "смотрю на местную пьянь". Похоже, вчера я перенимал твои способы времяпрепровождения.
  - Где был?
  - Там, где можно встретить тебя, хохочущей и трезвой, и меня, слегка подпившего и готового к приключениям. Я танцевал. У меня накатывает такое, что хочется просто прийти и потанцевать, чтобы ноги неделю гудели, а в ушах ещё долго стоял электронный рваный ритм. Вот так вчера и случилось.
  - Ушам своим я выставляю вотум недоверия. Ты ещё и танцуешь?
  - Хм... У моих друзей есть некоторые записи, которые повергают непосвящённых в лёгкий шок.
  -Я смею надеяться их узреть?
  - Они в надёжных местах. Хотя, если ты когда-нибудь их увидишь, я должен просить тебя о некотором одолжении. Обещай, что не убежишь от меня после просмотра.
  - Я прожила в университетском общежитии пять лет. Вряд ли эта запись меня сильно удивит, хотя ожидать смею всякого.
  - А почему ты вернулась в наш городок? - я решил закончить обмен малозначительными пассажами и перешёл к более занимательным вещам.
  - Можно, я отвечу в примитивном стиле? Это долгая история.
  - Да... Это определённо не моё дело. Ты не скучаешь по синим волосам? Видел это старое фото.
  - Скучаю, но известное тебе пристанище не оценит. Вообще я бы себе ещё фиолетовых дреддов между синими волосами вплела, одела хиппи-шаровары и огурцы выращивала в личной теплице, изысканно отстранившись от цивилизации. Но на данном этапе истории это всего лишь проект.
  - Вполне достойная мысль. Хочешь делиться дикими мечтами? Когда-то я буду рыбачить на Кубе или хорватском берегу. Можно и без хиппи-шаровар.
  - А что, рыбалка в тёплом месте вполне себе. - София откинулась на спинку стула и обратила взор куда-то наверх, словно мыслями уносясь в только что озвученные места.
  - Если быть откровенным, то последний раз я ловил кайф в Праге, сидя на периллах речного моста и слушая уличный джаз. В тот момент мне меньше всего хотелось возвращаться в цивилизацию, о которой ты говоришь, хотя она была вокруг. Но какая-то особая, более приветливая и более тёплая что ли. Это трудно передать словами. Можно лишь возвращаться обратно и кожей вспоминать мгновения, когда таинственная радость проникает внутрь и кажется, что твоё состояние - маленький секрет, который прячется под подушкой.
  - Ты умеешь настроить на определённый лад. - Моя собеседница взглянула прямо перед собой. - Никогда не была в Европе, да вообще мало куда из дома выезжала. Украина, да Казахстан.
  - Я тоже в Украине был, правда, в совсем малом возрасте, и меня интересовали исключительно волнорезы, сладкая вата и фото с обезьянкой.
  - Я проживала в западной части. Там ни мартышек, ни волнорезов. Хотя, и в Крыму у меня родственники.
  - А что есть такого в западной части? Ты же должна была там как-то самовыражаться!
  - Туда я отправилась к одной занятной персоне. - Она немного помедлила. - Прости, но это тоже долгая история.
  - Позволь мне звать тебя девушкой с долгими историями... - я улыбнулся, как мне показалось тогда, какой-то странной улыбкой, но не придал значения.
  - Разрешаю. А так, Хмельницкий - очень красивый город. Хотя, говорят летом ещё лучше.
  - Значит, к занятным персонам ты даже заграницу едешь, не раздумывая?
  - Нет, ну была мысль, что у меня плюха съехала . Но оно того стоило, поверь мне на слово.
  - Естественно... Когда цель оправдывает средства, точно не будет стыдно и нечего раздумывать. Знаешь, я общаюсь с тобой и понимаю, что в моём окружении (в общем) очень мало таких людей. Это приятно. - Я не отрывал от неё взгляда, стараясь распознать мысли, терзавшие прекрасную головку. - Ты занимаешься каким-либо творчеством, так?
  - Бинго. - София моментально оживилась и вернулась на грешную землю физически, а духовно воспарила к одной ей ведомым высотам. - Кусочек моего творчества ты можешь отыскать на просторах интернета, а так я ещё вышиваю, вяжу и чутка порисовываю. Ну и танцую, конечно. Как я могла об этом забыть.
  - Почему я не могу представить тебя с клубком и спицами в руках? - Я тут же вновь попытался воспроизвести в мозгу подобный образ, но затея потерпела крах. - Танцы... Танцы.. Тебя радовал прошлый день. Меня -сегодняшний. Что танцуешь? Есть свой стиль?
  - Зря не представляешь. Я и с крючком и со спицами бываю, довольно регулярно.
  - Ван Гог. "Танцовщица со спицами". - Я весело изобразил это мифическое произведение на манер балетного па. - Так, что там со стилем?
  - Ну, свой не свой, а под дабстеп люблю.
  - "Чутка порисовываю" - это мелом на асфальте, а ты рисуешь полновесно, я уверен. Что именно?
  - С детства в карандаше, а так, мелочь всякую в фотошопе. Вторую неделю мучаю планшет.
  - Когда учился в школе, меня хвалили за работы в карандашной графике, а когда брался за кисть - больше было похоже на блевотину. А к фотошопу прохладно отношусь. Кажется, что искажает изначальный кадр. Уже не то. Не тот момент. Рукотворный, а не пойманный. Или мне просто лень изучать графические редакторы.
  - Всё может быть. - София достала из сумочки зеркальце и расчёску и начала манипуляции с чёрными переливающимися волосами. - Фотографией увлекаешься?
  - Да. Жаль, аппаратура оставляет желать лучшего. Мучаюсь с древней мыльницей. Но когда-то прижмёт и нужно приобрести что-то достойное, ведь не хочется снимать нечто запоминающееся глазу, сохраняя его через подобную моей достопримечательность. Есть фотограф Зоя Шу. Делает фантастические вещи и без фотошопа. Её работы даже возможно будут на обложке нового альбома U2
  - Значит, не промахнулась. - София отложила в сторону предметы наведения красоты и стала сверлить меня долгим вдумчивым взглядом. - Ты так сказал про пойманный момент, что сразу понятно, сколько эмоций он вызывает у тебя.
  - Понимаешь, на то он и момент. Он застыл так, как и был в тот миг, когда ты его ухватил. Без приукрашиваний, с теми же красками, игрой тени и света. В следующую секунду его уже не будет, и до этого его не было. В том и ценность. Запечатлел частичку времени, если можно так сказать.
  - У меня тётя была фотограф. Не знаю, как она начинала и о чём думала, но я застала её уже в состоянии "заработать и не сдохнуть" . Утренники, свадьбы. Отточенные позы и шаблоны. Грустно. - Она закусила нижнюю губу в попытке сдержать подкативший к горлу комок.
  - Всякое бывает. И постоянно перед человеком встаёт выбор - делать то, к чему лежит душа и жить, как получится, либо зарабатывать деньги, но с большой долей вероятности можно сказать, что творчество рано или поздно уйдёт на второй и даже десятый план. Есть люди, которые могут сидеть в офисе и заниматься абсолютно чуждыми вещами с невозмутимым видом, а потом, когда наступит первый день отпуска, они просто соберут шмотки и испарятся где-нибудь в Индонезии. В душных кварталах Джакарты будут искать кадр на "амстердамских каналах", где люди стирают одежду и мочатся в одном и том же месте. И поверь, когда погоня закончится успехом, эти охотники будут счастливы, зная, что, возможно, не получат от своей страсти ни копейки.
  - Я всё больше склоняюсь к последнему варианту... Ты прав. Как эгоистка, я разделяю это мнение. Если жить для себя и только за себя нести ответственность. Но скажут ли мне за это спасибо мои дети. Согласись, с доходом, который ты имеешь сейчас... Который я имею сейчас, "амстердамские каналы" так же далеки, как северный полюс от южного.
  - Вот тут вся соль и кроется. Один шанс. Индонезия - это просто пример. Кадр можно найти в Одессе, Риме, Челябинске, в соседнем дворе. Ты можешь развивать это параллельно своей основной работе, какой бы ненавистной она ни казалась и сколько бы времени ни занимала, и возможно, тебя заметят, а если нет - есть обычный заработок, и дети не будут вопрошать "Мама, дома нечего кушать, а ты в красной комнате торчишь сутками над своими негативами". Мне кажется, не нужно ставить выгоду от своего таланта на первое место. Ты ищешь материал, а уже после решаешь, что с ним делать.
   Оборвав последнюю фразу, я подумал, что, быть может, София права, и я слишком оторвался от реального мира? В самом деле, вряд ли я услышу благодарность из уст ребятишек, если вернусь домой с пустыми сумками, где кроме обещаний о лучшей жизни завтра и сухих хлебных крошек, не будет ничего. Это крайности, но ведь многие так и живут в действительности. До ужаса привычной, не зная чего-то большего. Они лишь умеют ценить то, что есть, внутренне ещё не избавившись от амбиций и веря в скорый восход. Но в схватку вступает и нечто противоположное. Что станется с людьми, которые растут в достатке, но даже не подозревают, сколько их родители похоронили в себе надежд и мечтаний, ради спокойного будущего своих отпрысков. Эгоизм... Может ли он быть во благо здесь? И где ответ на дилемму - следовать за звездой или тихо сложить крылья, обменяв их на костюм и галстук? Я - не единственный, кто томится подобными размышлениями, и уж точно, не первый, кто ищет выход из иллюзорного тупика.
  София вернула меня за барную стойку "Аквариума" метким ударом в самое сердце:
   - У меня сейчас другая головная боль. Перекроить социум, начиная с себя, но это глобальная цель... Мой холст - человеческое существо.
  Я слегка перемялся с ноги на ногу, после чего серьёзно спросил:
  - Ты не думала о том, чтобы написать книгу?
  - В последнее время нет. - Ясные глаза выдавали неподдельный и чистый отклик. - Я ещё не готова. Нет материала. Знаний, опыта, достижений. И в себя я так глубоко ещё не залезала. Наверно, боялась. Да и теперь боюсь. Мало ли, что там можно вытащить на свет. Видимо, я не до конца готова принять все возможные откровения. В некотором смысле, я ещё сущий ребёнок. А так знаю, что мемуары буду писать. В старости. С пометкой " не печатать до того, как я отойду к праотцам".
  - Просто мне нравится твой язык. - Я одобрительно посмотрел на неё, порывисто кивая головой. - Живые слова, за которыми сразу видно личность. Нестандартно. Как глоток свежести в промышленном районе. Я хочу надеяться, что прочитаю твои мемуары, если не уйду раньше.
  - Хочу прожить лет семьсот. Потянешь? - София расхохоталась, предвкушая, какое количество гор предстоит свернуть за такой безмерный срок.
  - Думаю, если брошу пить кофе, то вполне. Главное, перетерпеть до весны.
  София достала из сумочки небольшую папку и извлекла оттуда яркий матовый снимок какого-то архипелага, напоминающего по очертаниям диковинную доисторическую рыбу. Протянув его мне, она замолчала, следя за тем, как я пристально его рассматриваю, после чего вновь заговорила, растягивая слова:
  - Вот куда я хочу. В подобное место. Хоть на секунду. Нет, секунды мало. Хоть на один день. И я была бы счастлива.
  - В Норвегии есть нечто похожее. Тебе бы там понравилось
  - Был там?
  - Нет. Одно из моих нескромных желаний - скандинавский тур. Я уже спрашивал о твоих. Я знаю, что ты мне можешь выдать густо исписанный виток, поэтому хоть парочку?
  - Если приземлённо, то парочка здоровых карапузов с живыми глазами - это из верхней части витка. А если в идеале... Ой, я даже не знаю, как описать это менее пространно или в двух словах. - Она прищурилась, покрутила в воздухе указательным пальцем, словно наматывая на него невидимую леску. - Мир изменить.
  - А не надо в двух! - Я вновь улыбнулся. - Два - это неинтересно. Это для справочника
  - Пока есть такие, как "остановить рост мирового населения", "перейти полностью на возобновляемые источники энергии", "вывести человечество на новый уровень мышления". В принципе, если будет осуществлено последнее, то первые два - само собой разумеющееся. Я понимаю, что это не просто, но буду искать пути и способы.
  София уткнулась носом в рукава блузки и замолчала. Я тоже замолчал. Мне было настолько непривычно сидеть рядом с ней и абсолютно легко говорить о человеческих существах, холсте и полётах наивной фантазии, что я невольно ущипнул себя. Так тяжело бывает завести беседу даже с собственными родителями. А тут. Тут она, такая близкая и молниеносная. Как ураган. Простая и не закрепощённая, не испорченная мнениями извне, пытливая и в очках цвета, отличного от большинства известных оттенков. Мне было дико, что я не знал всего раньше. Было неловко, что так много времени мы проводим в молчании. Мне было тоскливо, что так много важных вещей теряется за пеленой мелких обязанностей. Я с горечью, думал, что сегодня люди всё меньше стремятся остановиться и вдохнуть, обернуться вокруг и крикнуть в толпу "Ну как же так! Что же с нами происходит!". Молчание вошло в обиход, стало доброй традицией, пластмассовой традицией. Молчание, как синоним согласия. Согласие, как синоним безразличия.
  - ... Откуда ты такая взялась?
  - В смысле? - Она недоумённо повернулась ко мне.
  - Воительница.
  - Боюсь оттуда же, откуда и все. Или не боюсь. - София весело хихикнула, но тут же приняла прежнее меланхолическое выражение. - Специально мозгов мне никто не промывал, если ты об этом. Просто думаю чуть иначе, чем другие. Живой человек в кукольном театре тебя не удивил, а то, что и в голове у него другое, удивляет? Я вполне себе смертная с человеческими грехами, такими как гнев, лень и чревоугодие.
  Острословие её пленяло меня с каждой новой вспышкой откровения.
  - Не удивляет. Вопрос был не в плане удивления, а в том, что не часто находишь клад в родном городе.
  - Аааа. Этот родной город мне чужой по ощущению. - Вдруг она резко соскочила со стула и начала торопливо собираться восвояси. - Так, я убежала поливать и обрабатывать от паразитов маленькие квартирные джунгли.
  - Хорошо. Не буду задерживать, девушка с долгими историями.
  - Премного благодарна, потенциальный кубинский рыболов.
  - Или хорватский. Или черногорский. Есть варианты. В Бототокорской бухте тоже красивый вид.
  Она подарила мне очередную улыбку напоследок и лёгкими шагами, как и пару дней назад, скрылась за дверями "Аквариума", оставив меня в одиночестве наблюдать за шустрыми маленькими рыбками, прильнувшими к стеклу, и казалось, тоже прислушивавшимися к нашему разговору.
  Час спустя я уже брёл вниз по улице, то и дело, утопая в каше из грязи и снега, и прокладывая дорогу зигзагами и заковыристыми узорами, словно в лабиринте. В голове играла какая-то знакомая мелодия, но я никак не мог вспомнить, где и когда слышал её в последний раз. Девушка с красивым оперным вокалом, возможно, сопрано, в сопровождении хора разбивала прочные стены тишины магическими звуками, изнемогающими от надрыва интонациями, трепетом и чуть заметным дребезжанием связок. Почему именно она? Я не в силах выбирать аккомпанемент для прогулок, и это, пожалуй, к лучшему. Часто случается, что музыка, непроизвольно возникающая внутри, помогает настроиться на определённый лад мыслей, я уже упоминал об этом. Так и сейчас, проходя мимо запотевших витрин и занесённых слякотью порогов, я перебирал недавнее признание - "мой холст - человеческое существо".
  Что можно изобразить на девственно чистом полотне? Можно ли его замарать? Можно ли его преобразить? Можно ли его довести до состояния экстаза, эйфории, когда краски будут сочиться, подобно кровяным подтёкам; когда свет будет мерцать, а герои сойдут на землю, плавно опускаясь к пыльным тротуарам и лоснящимся паркетам? Кому стоит доверять в такой трудной и кропотливой работе? Как распознать мастера среди сотен бездарей? Как исправлять ошибки? Как заставить композицию засиять по-новому? И где прячется душа? Как различить руку творца и голос творения?
  Я шёл по направлению к дому и, всматриваясь в лица шедших навстречу, задавался вопросом - насколько глубоко можно изменить человеческую личность силой слова? Будь то поэт, писатель, проповедник или близкий друг. Дар убеждения хранится в недрах сердца или разума. Он природен по сути или развит упорством и терпением. Он идёт из аргументов или из интуиции. Он живой, как живы его носители. Он бескорыстен или имеет собой неведомые цели. Живое слово, льющееся на нас из чистых, незапятнанных уст, - это ли не тот факел, что озарит дорогу впереди, когда мы уже не в силах держать голову прямо, а различаем лишь камни и глину под ногами?
  Я вспоминаю Миллера. Вспоминаю свой шок и гордость за то, что открыл строчки, абзацы и слёзы с листов так рано. Я жалею, что никогда его не видел, не слышал его голоса и мощных порывов, долгих монологов и острых вопросов. Он заставил меня увидеть в бесконечном потоке пустословия и надуманных мнений тонкую нить самобытности, когда человек доходит до сути вещей и понятий, подвергая себя всем граням приятия и отречения. Падая вниз, разбиваясь о каменное дно и паря в лазоревом небе. Именно после прочтения его первых, попавших мне в руки, романов, я понял, что значит, взывать к сути и смотреть между строк, соглашаться и яростно спорить, раскаиваться и смеяться в лицо судьбе. Он подарил мне живое слово. Из него - любовь к литературе и людям. Желание слушать и слышать.
  Я на лестничной клетке. Копаюсь в карманах, отыскиваю ключи и открываю входную дверь. Я снова в убежище. Это слово больше подходит, чем понятие "дом". Убежище от пурги, дождей, непрошенных гостей и разных мелких неурядиц. Не раздеваясь, валюсь на кровать. Серый день потихоньку отступает, передавая права на свет белёсому месяцу. Музыка в голове стихла. Очень хочется уснуть. Наверно, я провалюсь в сон через несколько минут, а пока этого не произошло, треплю за ухо Лара, пса, который считается членом семьи вот уже который год. Лар появился в нашем доме ещё двухмесячным щенком, рос и крепчал, носился по двору с соседскими собаками, спал на кровати без разрешения, подавал лапу, смотрел на мир умными глазами. Я треплю его за ухо, а он чинно сопит мне в плечо, высунув язык и всем своим видом давая понять, что разделяет мои мысли, где бы они сейчас ни были. Лар...
  
  - Ты смотрела фильм "Вечерний экспресс Сансет лимитед"?
  - Нет.
  - Я только-только его увидел. Честно, меня до сих пор немного трясёт. Если бы я курил, то пять-шесть окурков уже нашли бы последнее пристанище в пепельнице. Ну да не суть. Ты обещала мне сказку о букетах.
  - Хорошо. В букетах, особенно самосборе, уличном или дачном, куча мелких паразитов - растений, а так как у меня дома зелени больше, чем в американском казначействе, а мелкую живность сразу не пропалишь, это превращается в реальную проблему. Я бы даже сказала, нереальную.
  - То есть, гипотетически оставшись на ночь, я могу быть съеденным неизвестным представителем фауны?
  - Нет. Разве что ты бревно или овощ. Но, по всей видимости, тебе это не грозит. Можешь выдохнуть.
  - Ты всегда не спишь допоздна?
  - А сейчас поздно? Вообще, я сова. Работа дурацкая заставляет ложиться рано.
  - А я не говорил про "сейчас". Сейчас как раз маленькие совы только - только садятся завтракать и открывают вечерние газеты
  - Мне нравится, как ты пишешь
  - Всё зависит оттого, кому писать
  - Я приму это как комплимент?
  - Дай подумать... По результатам социологических опросов.... Да, принимай смело. Я сейчас сижу с остывшей кружкой чая, в полутьме, играет Coldplay. Может всё от этого?
  - Обожаю Coldplay. Clocks особенно навевают какую-то восхитительную ностальгию, даже несмотря на прошлые события, где музыка была сопровождением. Любишь холодный чай?
  - Изначально он был горячим. Остыл, пока тянулось ожидание.
  - Прости. А я люблю прохладный чай.
  - Прохладный матэ, например?
  - Зелёный с жасмином, но матэ тоже очень даже.
  - Помню, как-то раз сидели с подругой в кафе. Подошла официантка и спросила, какой чай мы будем заказывать - со смородиной или с чебрецом. Подруга покосилась на меня и сказала: "...со смородиной...". Не знаю, что её смутило больше - выбор из двух вариантов или слово "Чебрец".
  - Особенно, если учесть, что он чАбрец.
  - Да, совершенно верно. Что ещё ты любишь? Я буду записывать.
  - Спать люблю. Вообще, я лентяйка жуткая.
  - Любишь ночной город?
  - Люблю.
  - А крыши любишь?
  - Люблю, но только жутко боюсь высоты. Настолько жутко, насколько я лентяйка.
  - Прыжки с парашютом вычёркиваются.
  - Чтобы меня уговорить на такое, аргументы должны быть выше обычного понятия об экстраординарности. Чёрт, меня спать гонят. Придётся закругляться.
  - Моя вера в твою совиную сущность резко пошатнулась. Сеньорита, куда Вы в такую холодную ночь?
  - Завтра расскажу
  - Андерсон.
  - Шахерезада.
  - Во имя подтверждения я вынужден просить о тысяче и одной ночи.
  - Оу, время... Время на раздумье, сеньор. Всё, я ушла.
  - I was lost, oy yeah, oy yeah....
  
  
  
  Глава 7.
  7:59 утра. Ровно одна минута до моего предполагаемого выговора за опоздание на работу. За четверть часа до этого я уже должен был включать компьютер и вводить пароль. Наперекор общепринятым правилам я прихожу к месту казни всегда на грани фола с неизменной ухмылкой, так раздражающей соседей по склепу. Слабо и невыразительно кивнув на сухие приветствия, я усаживаюсь в кресло и выполняю отточенную последовательность действий, приводящих в итоге к ярлычкам и файлам на фоне чёрного экрана, где заставка компании выглядит жалкой и невзрачной среди монолитного депрессивного цвета. Я редко вспоминаю об электронной почте, ведь сообщения приходят в основном от ненавистного начальства ненавистному подчинённому и тон этих посланий не отличается теплотой и расположением. Поэтому чтение писем начинается после оклика или резкого самоодёргивания ближе к обеду.
  Сегодня же строчки замаячили нагло и воинственно. То есть сразу. И впервые я был им рад. Письмо от Софии. Я прозябал по эту сторону, а она - дома, выхватив из череды суетливых дней ещё 24 часа, потенциально потраченных на успокоение души. И сразу София писала мне в лоб, как обычно, заставляя одновременно огорчаться и радоваться людям, которые не любят скрывать намерения и оставили кокетство для круглых кофейных столиков. Я прочёл файл, и эйфория последнего времени вдруг стала менять оттенок, наливаясь жёлто-зелёной стонущей склизской пеленой.
  - Доброе утро. Так вот, о том, почему я долго не могу засиживаться. Моя история, к которой я ездила в Украину, ревностно относится ко времени, которое я посвящаю не ему. Особенно остро это проявляется сейчас, потому что он простуженный валяется дома. Сам знаешь, когда вынужден бездельничать, время по-другому тянется. Ну и мой режим сна, конечно. Уикенд. Я могу зависнуть где-то на полночи без звонков и предупреждений, но от этого не легче.
  Куда уж проще. Всё по местам. И даже вопросы, вертящиеся на языке, они не обращены к ней. Скорее в пустоту. Под стать риторике. Детская наивность сейчас в топе моих ощущений. И её мнут. Так, когда отец входит в комнату и со скорбным видом объявляет, что Деда Мороза нет и в помине, а подарки под ёлкой приходят в новогодних пакетах из магазина за углом, где ты пару недель назад конючил, разглядывая их на витрине. Как бы там ни было, я завёл очередной длинный диалог с новой подругой во избежание превратностей, отложив месячный отчёт на край стола.
  - И насколько оказалась близка тебе эта украинская история?
  София отвечала быстро, словно ждала моего появления с того момента, когда нажала кнопку "отправить" далеко за полночь.
  - Две тысячи километров. Шутка. Я поняла твой вопрос.
  - Он твой парень?
  - Не знаю, можно ли назвать своим парнем человека, которого ты видел вживую две недели за всё время. Но по количеству времени, которое мы проводим вместе, пусть даже торча на скайпе, и по степени моральной близости... Пожалуй, что так. Если всё будет идти так, как идёт, я съедусь с ним летом. Всё тянется уже больше года.
   - Виртуальная любовь, значит. Занятно.
  - Мне не нравится слово любовь. А виртуальная, значит, ненастоящая.
  - Ну, сама решай, как это назвать.
  - Мы понимаем друг друга. Это бывает редко у меня.
  - Да, твой список короткий.
  - Разочаровала?
  - Нет. Причём тут. Мы почти не знакомы.
   - Ты пишешь по-другому.
  - Я могу писать как угодно. Это же просто текст. Играешь буквами, как нравится.
  - Если задумываться, то да.
  - Ты уедешь в Украину?
  - Нет. Что я забыла в стране, где без подворья можно сдохнуть с голоду даже в областном центре.
  - Чем он занимается?
  - Программист.
  - Хотя я лезу не в своё дело.
  - Ничего страшного. Во всяком случае, до мая я в городе. И со мной никто не запрещает разговаривать... Хотя, может быть, общение со мной и потеряло для тебя смысл, когда я оказалась "занята".
  - Не потеряло нисколько. Я тут не разводкой занимаюсь, если ты об этом. И не буду спрашивать разрешения - можно или нельзя. Слишком много потеряю.
  - Верю. Разводка. Фу, какое слово! Оно, конечно, иногда хорошо характеризует ситуацию, но для двух индивидов подобного уровня совершенно не подходит. У меня мания величия, кажется. Ну, да не важно.
  - Прости, возможно, я резко деградировал за последние двадцать минут. Не вели казнить.
  - Ну, что вы, сударь. Это я сейчас деградирую. Смотрю допотопный боевик восьмидесятых годов и распутываю пряжу.
  От серьёзного к мелочам. А из них и штопается наша жизнь. Или вяжется. Как из упомянутой пряжи. Забавно, когда пытаешься выискать сравнение позабористее, всегда получаешь приторный вкус во рту. Где-то это уже мелькало. Ну и пусть. Видимо, разошедшись многомиллионным тиражом, чьё-то острое словцо стало претендовать на вариацию истины. Может, оно и к лучшему. Хоть что-то получает достойное признание.
  - У тебя получается сочетать несочетаемое.
  - Я человек крайностей в лучшем и худшем понимании фразы.
  - Знаешь, ты будешь отличной мамой и бабушкой.
  - Я уверена в этом. А вот чтобы я была хорошей женой, придётся постараться.
  - Я думаю, ты довольно разборчива в людях, чтобы не держать так близко того, кто не сможет постараться.
  - Пожалуй. Иногда, правда, меня не понимают окружающие.. Я часто вижу в человеке потенциал, до реализации которого далеко. Да, с терпением тоже проблема. Могу не дождаться раскрытия
  - Видимо, некоторые медленно доходят до идеи о собственном потенциале. Жизнь слишком коротка, чтобы ждать. Здесь я выдаю чужие мысли за собственные, но суть не меняется.
  - Люди ленивы. Нам слишком мешают собственные страхи. "А вдруг не получится", "а что обо мне подумают". И ещё многие. Часто, надо дать хорошего пинка под зад для импульса к движению вперёд. А уж чтобы быть честным с собой, так и его мало будет.
  - Ещё бы. Некоторые конечно упёртые (возможно из-за знака зодиака), и пинки перестают работать. Тут вроде хочется плюнуть, но всё равно что-то заставляет раздавать их и тормошить за гриву.
  - О, да.
  - Многие думают, что если будут вздевать руки к небесам с жалобными воплями, то там наверху растрогаются и свалят мешок счастья, перевязанный любовной лентой, но, увы. Сам не плошай, человек. Хоть лотерейный билет купи.
  - Мне нравится ход твоих мыслей. Ах, да, они, по всей вероятности, тоже не твои. Но раз ты их выражаешь, значит, расцениваешь их как ядро своего мнения и готов их отстаивать. Конечно, можешь смело ввернуть заумную цитату из классиков. Я буду рада.
  - Как говорил Конфуций, нет плохих людей - есть люди, не похожие на нас .
  - Точно.
  - Почему я не знал тебя раньше? На всё воля случая, так?
  - Так.
  - То есть всё неслучайно? Так?
  - Я обычно говорю "случайности неслучайны".
  - Как и я. Значит, ты согласна с тем, что определённый человек приходит, чтобы изменить твою жизнь, преподать хороший или плохой урок, научить чему-либо, сломать тебя, заставить сомневаться, поднимать планку, плюнуть на вещи, пересмотреть образ, отказаться или забрать, покопаться в себе, оглянуться, хотеть чего-либо... Так?
  - Так.
  - Теперь вопрос - а у нас как?
  - Если бы к каждому хомо-саппиенс прилагалась целевая инструкция, я бы тебе сказала. Обычно это осознаешь позже.
  - Если есть время.
  - Его никогда нет. Никогда не хватает. Безделье - это мнимая болезнь, порождённая ленью. Если бы человек избавился от этой заразы, то ужаснулся бы, сколько идей и планов никогда не воплотятся по причине отсутствия нужного часа или минуты.
  - Какое твоё любимое место в городе?
  - Лес.
  - С чем оно связано?
  - С детством... Или с чем-то на уровне подкорки. Но только этого мне не хватало в другом городе, где я училась и жила. Особенно в первый год.
  - Сколько детей ты хочешь?
  - Не больше трёх.
  - Два мальчика и девочка.
  - Чёрт, какие вопросы уже.
  - Ты этого не ожидала? Я думал, тебя сложно удивить.
  - Вопрос ожидаемый, но я впервые слышу его так скоро.
  - Даже не знаю - радоваться или взять ведро с пеплом и с грохотом в нём измазаться. Спросил, потому что ты говорила про двух карапузов с живыми глазами, а я решил, что живых глаз может быть и больше.
  - С точки зрения лингвистики, где пара, там и тройка. Зачем ведро с пеплом?
  - Ну, вдруг я попал в разряд людей, которым отвечают "так и знала, что ты это скажешь".
  - Нет. Но иногда и я так делаю.
  - Как ты развлекаешься корме походов по кафешкам и клубам с целью наблюдения за падением морали?
  - Мелким рукоделием, как ты уже выяснил. На большее не хватает времени. Уж больно долго до работы и с работы ехать, будь она неладна.
  - Слушай, я не так давно начал писать кое-что. Не знаю почему, но хотел, чтобы ты прочитала. Позже...
  - С радостью...
  - Спасибо. Будешь моим первым критиком.
  - Приму за честь.
  Это я принял за честь, иметь возможность подержаться за историю, совсем крошечную и ни на что не влияющую; за возможность продышаться, зарыться лицом в талый снег, закричать на крыше, заиграть, когда пятая порвана. Я радуюсь каждому новому человеку в своей жизни, если этот человек наполнен эфиром и сандаловым маслом. Другими словами, содержание так и просится наружу из формы, и содержание это приятно и трогательно.
  Алан всегда говорит, что хорошие люди менее приспособлены к жизни, менее изворотливы и менее практичны. Довольно спорно, но он прав в том, что хорошие люди всегда приносят смысл в существование других людей, которые этот самый смысл теряют или переиначивают. Алан также говорит, что погоня за наживой не сделает из человека обычного человека настоящего. Скорее, превратит его в злобную самодовольную особь. Ещё Алан говорит, что отдавать гораздо важнее, нежели принимать; что мир - это большая мозаика, и каждый индивидуум в нём - составная часть; если элемент поражён недугом - завистью, ненавистью, бессердечием, то он искажает себя, а вместе - и всю картину. В итоге мы получаем тот мир, который создали, сами того не ведая, в погоне за фальшивыми ценностями. Ещё Алан говорит, что гармония в своём прежнем значении сегодня стала модным трендом; да, сегодня стало модным углубляться в восточную культуру, ходить на йогу, путешествовать по Индии. Но лишь немногие выносят из этого пользу и подобие просветления. Жизнь заставляет отправиться на поиски в плохие времена. Мы обращаемся к Богу часто в плохие времена. Алан говорит, что человек должен искать свой путь и свою гармонию с миром и с духом постоянно и...незаметно, тихо, "без оркестра и толпы", как любит повторять мой друг. Также Алан любит твердить, что претензия человека на господство - лишь напыщенный миф, который никто не хочет развеивать. Мы часть природы. Всего лишь часть. Малая, но громогласная. Мы стремимся подчинять, вместо того, чтобы заботиться. Мы стремимся овладевать, вместо того, чтобы отдать в дар. Мы жаждем благ от земли и неба, вместо того, чтобы растить блага в себе и делиться ими. Алан считает, что человечество забыло о заветах прошлого, забыло, как любить, сопереживать, поддерживать. Теперь это вспышки, как на Солнце. Пятна, как неизведанные острова и дали. Недоумение, как снег в пустыне. А всё должно быть иначе, наоборот, на сто восемьдесят градусов.
  Жаль только, что разумные слова и мысли Алана и многих ему подобных не распространяются с такой силой и такой быстротой, как синглы поп-исполнителей или запах протухшей рыбы в помещении.
   Почта тупит. Сайт не грузится. Что за день....
  
   Глава 8.
  Во всём кафе единственным источником света в поздний час оставалась изящная настольная лампа с абажуром персикового цвета, мягко озаряющая просторное помещение зала. Алан с сигаретой в зубах полировал барную стойку, попутно расставляя по местам подносы, банки с кофе и большие чайные коробки. София сидела напротив меня за единственным не спящим столиком и перебирала в руках мятые тетрадные листы. Сегодня мы засиделись. Точнее, я пришёл почти под закрытие и не ожидал застать свою милую подругу здесь, учитывая, что добираться до дома ей на другой конец города, а никакие виды общественного транспорта уже не соизволяли отправляться в путь. Тем не менее, она сидела с расслабленным, даже умиротворённым выражением на лице, то и дело, бросая взгляд за окно, где лёгкий весенний дождь барабанил по стёклам, успокаивая и лаская напряжённый слух. Дополнением к мелодии природы была журчащая из динамиков блюзовая баллада о старой любви. Клавишные партии сменялись тонким электрическим соло, минорным басом, почтительным саксофоном. Нарушить идиллию звуком голоса казалось бесстыдством. Поэтому Алан поставил перед нами две чашки кофе в торжественном молчании, жестом подчёркивая, что не стоит прерывать течение так удачно складывающегося вечера. "Аквариум" поймал свой ритм, и теперь жил собственной, интимной жизнью, утопая в музыке и аромате сигарет и кофейных зёрен.
  София отложила пачку листов в сторону, придвинула чашку и заговорила шёпотом.
  - Ты почту на работе не проверяешь?
  - Сегодня совсем забыл. Даже на меланхолию времени не дали. Ты мне там что-то приготовила?
  - Ничего особенного. Просто писала. Совсем ничего не делала. Всё тянулось и тянулось.
  - Как ты думаешь, в главном корпусе есть потайные места?
  - Э? К вопросу о детях это не относится?
  - Хм.. Как тебе больше нравится.
  - Что значит - как мне больше нравится? Это книжки читать и суп есть - как больше нравится кому-то одному.
  - Ну, вдруг тебя соблазняет уравнение "потайные места*х = дети"
  - Я пока не буду распространять, как и что меня соблазняет.
  - Ключевое слово "пока"?
  - Частица "не"
  - Моя кредитная история ещё "НЕ" настолько хороша...
  - Такие вопросы не относятся к кредитной истории.
  - Зависит оттого, на какие цели берётся кредит.
  - Не все, кому я доверяю, знают, что меня соблазняет.
  - Всё, что вы скажете, может быть использовано против вас в.... Додумайте сами где, как и когда.
  - Я знаю.
  - Ты знаешь всё?
  - Не спрашивай, кто убил Кеннеди.
  - Носи это бремя сама.
  - "София улыбнулась, чуть приподняв уголки губ. Слова были излишни". У меня и Скайлэр одинаковая слабость.
  - "Возможно, за едва уловимой строчкой на слепящем экране монитора, он хотел разобрать её образ, проникнуть в глубину её игривых мыслей, и там, засучив рукава, отыскать причину ... Впрочем, причину чего? И что с эти делать дальше, когда экран погаснет...?"
  - Множество слов опошлено людьми. Если пытаться препарировать бабочек, то я сказала бы: "меня это тронуло".
  - "За каждым словом он видел жест, укус, удар, пощёчину, кроткое прикосновение. Язык чистого порыва, где нет места мусорному слэнгу улицы и бумажным фразам, вполне подходящим, чтобы оказаться на обёртке дешёвого пойла... Бабочки будут жить и махать крыльями, когда я перестану заискивать перед ней..."
  - Мой мат, хоть и в тему, - это мусорный сленг улицы. Хотя бывает, я кладу лишнего перца в суп, да и тут также. И перед кем это ты заискиваешь?
  - "Нет, глупость. Немного бреда к чаю. Не путать со словом Bread... Мы летели над соснами подобно героям китайских экшенов... Каждый старался дотянуться до своего спутника. Только здесь не было острых кинжалов и стрел с ядом. Лирика. Ничего кроме". Мат - не всегда мусорный слэнг. Контекстное выражение в зависимости от ситуации может быть очень вкусным.
  - Ммм...
  - .София облизнулась?
  - Нет, София понимающе вытаращила глаза. И чуть кивнула. Я начала читать твою работу. Сначала хотела прочитать сегодня вечером, но не выдержала, слила на смарт и читала весь обед взахлёб. Понравилось. Начало всосалось туго, но крепко. Манера изложения...путано-рваная. Когда начинаешь цветом крыльев таракана, а заканчиваешь гражданскими войнами на Ближнем Востоке. Это абстрактно, но общий смысл. Мне нравится эффект погружения. Когда я читаю, твои мысли заполняю мою голову. Я вижу, слышу и ощущаю то, что описываешь ты. Постскриптум: "подёргала за пятку улетающего в небо".
  - Не находишь, что там много пересекающегося с сегодняшней нашей действительностью. Я имею в виду, нашу с тобой. Хотя всё это было написано гораздо раньше?
  - Да, читаю и понимаю, что общего очень много. И это интересно. Ещё одно подтверждение - "случайности не случайны". Мы сошлись не только из-за похожих взглядов, но и из-за похожих личных моментов.
  - И как к этому относиться?
  - Мы можем делиться опытом. Ты покажешь мне точку зрения мужчины, а я - женщины. Поучимся друг у друга. Хотя сейчас, за поздним кофе, мы стараемся казаться старше.
  - Да, пожалуй. Но мы ведь и не претендуем на одобрение. Я хочу узнавать и добиваться. И наступаю на грабли. Это неизбежно. И выгляжу нелепым. Пусть. Когда-нибудь и дети вырастут. Хочется, чтобы и голова соответствовала, а иначе, зачем эти ночные посиделки, книги и бесшумные речи в метро.
  - Мы можем спорить. Вдруг, из этого родится наша первая выношенная истина?
  - Ты любишь людей. И я люблю. И хочу узнать их получше. Вот и всё. Для чего мне это необходимо? Я пока не знаю. Возможно, раскрывая жизнь, я смогу научиться чему-то сам и научить своих детей, которые, наверно, появятся когда-нибудь. Научить хоть чему-то толковому. В конце концов, набью шишек и расскажу, что до добра отдельные поступки и мысли не доведут.
  - Лучше сразу начни с того, что есть добро...
  - Слышу маму...
  - Слышишь полночного собеседника. Кажется, мы уже засиделись. Я вызову такси.
  - Разреши мне проводить тебя?
  - Не нужно. Я доберусь без проблем. Не волнуйся. Я позвоню, когда буду дома. Обещаю.
  Она попрощалась с Аланом и вышла на бульвар. Дождь уже перестал и в свете фонарей дороги блестели, как после щётки с шампунем. В лужах отражались белые, жёлтые и оранжевые блики. Такси подъехало быстро, и вот уже оно уносило мою милую подругу в тёплую постель и объятия Морфея. В воздухе остался лишь запах фруктового сада. Кофе уже остыл. Я оторвал взгляд от окна и повернулся в сторону Алана, который заканчивал приготовления к завтрашнему дню и докуривал последнюю из пачки сигарету. Подняв тело со стула, я пересел за стойку и стал дожидаться, пока "молодой Бертье" накинет плащ и закроет служебные входы. Когда музыка стихла, "Аквариум" медленно погрузился в дремоту. Перешагивая порог и оказываясь на улице, можно услышать мирное посапывание нашего каменного приятеля, ровное и невозмутимое. Не нарушаемое ни весёлым дождём, ни грустными мыслями. Торопясь домой, мы не проронили ни слова. Я порывался сказать что-то, но Алан вкрадчивой улыбкой останавливал меня, словно до сих пор находился там, в атмосфере старой любви. До утра... До утра...
  
  Глава 9.
  Снег тает так стремительно, что люди не успевают вытаскивать лёгкие вещи из шкафа, стирать их, выглаживать и переходить на весенний режим. Белые насыпи исчезают под натиском приветливого солнца, превращаясь в мелкие водоёмы и норовя остаться грязными каплями на ботинках и джинсах прохожих, не успевших отскочить от проезжавших мимо машин. Ясных дней становится больше. Серые тучи как-то робко и неумело нагоняет ветер, да и то, лишь под вечер, когда большинство горожан торопятся по домам.
  Я сменил тёплую куртку на лёгкое пальто, забросил подальше вязаную шапку и теперь уже не так тороплюсь согреть руки горячей кружкой с чаем по утрам. В остальном же всё по-старому. И даже погода не способна резко тормошить замкнутое на негатив настроение. Один только Алан расцвёл пуще прежнего. Сейчас улыбка не сходит с его лица, видимо, даже и во сне. Так всегда. С приходом тёплого времени Алан, будто первые зелёные листочки, тянется к свету и тащит за собой хмурых посетителей. Алан любит весну. Пожалуй, это его любимое время года после лета. Он чаще выходит на крыльцо перед закрытием. Да, перед взором уже нет старой набережной. Напротив лишь магазин строительных материалов. Тем не менее, мой друг часто засиживается, засунув руки в карманы передника, и наблюдает за припозднившимися зеваками. Иногда я присоединяюсь к нему, и мы подолгу молчим, уставившись на небо или на мусорный бак на углу квартала. Алан нарушает тишину первым. Сначала шёпотом, еле слышно, затем смеясь и подражая юношескому голосу, рассказывает о днях, когда он вот так сидел рядом со многими клиентами и слушал их истории, весёлые и печальные. Он и сам не знает, откуда взялась эта тяга к задушевным разговорам с ним у, во многом, посторонних людей. Наверно, в самих чертах лица Алана, в его мягком баритоне, вкусных блюдах, живых глазах было что-то, вызывающее на откровенность; что-то, спокойное и понимающее, чему можно довериться. Вглядываясь в это лицо, я вижу человека, научившегося жить в согласии. Познавшего боль, горе и счастье. Отказавшегося и ошибавшегося. Признавшего ошибки и поверившего в лучшее будущее. Странно, но иногда мне кажется, что Алан - мой персональный ангел. Не тот, что с крыльями и в белом сиянии над головой, а тот, что в грязном переднике с кормом для рыбок в руках. И неизменной сигаретой. И доброй улыбкой. Каждый раз, возвращаясь к его образу, я нахожу нечто новое, доселе неизвестное. Или я не обращал внимания, а может быть, не понимал.
  Даже сейчас я чётко усвоил, что никакие слова, будь то даже язык великого поэта или писателя, не смогут в должной мере раскрыть характер и душу человека. И это прекрасно. Всегда остаётся место для мучительных стенаний где-то в уголках разума, для поиска метафор, эпитетов, точек, ударов... и всякий раз, не находя выхода, всплывёт еле различимый кивок головы...и закрытая тетрадь...
  Софию я тоже никогда не смогу описать до конца, без белых пятен. Она всегда будет загадкой, неуловимой и пленительной. Пройдут годы, а я втайне буду возвращаться на старый бульвар и в душный кабинет. Возвращаться к важному и глупому. К мечте.
  Кажется, это было в среду. Или в четверг. София нагнала меня по дороге к офису, мощно отвесив подзатыльник и весело улыбаясь солнечному утру.
  - Доброе утро, сэр!
  - Привет. Доброе?
  - Нет, я вру. Утро на нелюбимой работе добрым быть не может.
  - Такая маленькая, а уже врёт. Не стыдно тебе?
  - Ни капельки. Просто фраза стандартная. Мы же не задумываемся об этом, когда говорим её.
  - Верно. Мы над многими фразами не задумываемся, а надо бы.
  - Тут длинный перечень. Я многие вещи говорю на автомате, но это касается только мало значительного. А серьёзном предпочитаю поразмыслить.
  - Некоторые индивидуумы не предпочитают. В итоге, позже не знают, что делать с выброшенными словами. То ли хоронить, то ли забирать назад, то ли исполнять.
  - Лучше последнее, но по доброй воле. А иначе, всё превращается в долг.
  - Для доброй воли нужно семь раз отмерить. Молчание - драгоценный металл, помнишь?
  - Помню. Так моя мама всегда повторяет.
  - Тем не менее, в общительности тебе не откажешь.
  - Я просто быстро схватываю, с кем могу себе это позволить, а кого лучше держать на дистанции от греха, чтобы потом не пришлось доказывать собственную невиновность вопреки презумпции.
  - А часто приходилось?
  - Бывало. Случалось расплачиваться за доверие. И за наивность...
  Оборвав последнюю фразу, она помахала рукой и скрылась за входной дверью, а я поторопился к зданию напротив, на новое сражение в долину мёртвых. Однако, не успел я войти в кабинет, как телефон бешено завибрировал в боковом кармане. Закрыв дверь снаружи, я остался в коридоре. Звонила София.
  - Мне сейчас написали, что бывший одноклассник покончил с собой. Похороны в полдень. Сегодня. Мы сидели за одной партой десять лет назад. Я не успеваю. У меня коммерция горит... и я потеряна...
  - Не сказали, из-за чего? Ни записки, ни разговоров?
  - Не знаю. Ничего не ясно.
  - Ты держишься?
  - Да. Всё нормально. Просто шок. В средней школе все девчонки по нему сохли. А сейчас этот дурачок вроде как из-за девушки сиганул с балкона. Не верю я... Я позвоню позже.
  Она не перезвонила в тот день и не брала трубку. Позже, отказалась отвечать на расспросы, а только повторяла, что не нам решать, когда уходить, ведь не мы решали, когда появляться.
  Спустя сутки, я сидел в фойе нашей фирмы, перелистывал старые журналы, и София, взявшаяся ниоткуда, тут же огорошила мен вопросом:
  - Танцы для тебя особая тема? Почему? Дурманит мозг кошачья грация танцовщиц? Отточенные движения, гибкое тело... Жизни не мыслю без танцев...
  - Дурманит. Грация, тело, обстановка, запахи, звуки, тона, оттенки, краски...
  - А я пою. Говорят, что неплохо, но вовсю разворачиваюсь, когда никто не слышит.
  - Споёшь для меня?
  - Возможно. Когда-нибудь. Сейчас читала сон про театр. Восхитительно. Я была втянута в сопереживание. Моё сердце билось чаще. Что изменилось с тех пор?
  - Много всего. Люди, вещи, события мелькали, разные точки зрения, девушки...
  - А ты тоже коллекционер. Мне есть, о чём написать. Даже если банально свести воедино обрывчатые записи.
  - Я вижу, тебе есть, о чём сказать. И ты, в отличие от меня, умеешь это делать. Почему не попробовать? Лучше жалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал.
  - Из всех моих знакомых эту фразу говорю только я. Занятно.
  - Ты часто споришь?
  - Нет. Если только дело принципа.
  - Ну, это у большинства так.
  - В споре я могу изменить мнение, а ты? Есть люди, которые спорят только ради того, чтобы доказать свою правоту.
  - Могу изменить, если аргументы весомые. Многим просто процесс нравится.
  - Я не поклонница подобных процессов.
  И исчезла в дверях лифта. Так молниеносно, что я даже не успел помахать ей вслед. Скомканные разговоры уже вошли в привычку. Порции информации стали меньше и пережёвываются теперь более тщательно. Ценность также поднялась ещё на уровень. А откровения застолбили место в топе вещей.
  Я видел, что перемена тем и настроения были лишь маской, вынужденно натянутой для отвода глаз. Внутри София горела. Вряд ли я уже мог причислить себя к когорте людей, кому она смогла бы раскрыться и постараться объяснить наболевшее только ей одной свойственным языком. Иногда легче промолчать, помните. Но София почуяла верёвочку, за которую мы оба держались, раскачиваясь над каменным дном, словно чаши весов, и мало помалу стала пускать меня в закрытую для большинства комнату.
  - Как ты?
  - Нормально. Наверно, напишу что-нибудь сегодня. В память.
  - Ты не в порядке.
  - Конечно, я не в порядке. Я даже на труп смотреть не пошла. Хочу запомнить его живым. Стояла на улице и в парадном со всеми. Пыталась выяснить причины.
  - Тогда напиши, каким он был. Всё лучшее. Может те, кто был знаком с ним меньше, узнают его от тебя.
  - Могу просто поднять пару очерков того времени. Там всё есть. Если они сохранились. Память, как сито, но бумага хранит всё. Он мог сделать это сам... Даже скорее всего...
  - Что говорят?
  - Ничего вразумительного. Это близкие его виноваты. Психика человека - вещь очень хрупкая. Мы сами даже не замечаем, насколько нам важна поддержка, пока она есть. А когда её нет в нужный момент, то может закончиться вот так.
  - Тем не менее, многие люди предпочитают переживать проблемы в одиночестве. Так им проще. Поддержка и слова утешения их только раздражают.
  - А не надо слов утешения. Все хотят чувствовать себя нужными и любимыми. Вроде всё просто, но на деле мы даже этого часто не получаем. Чувствуем себя мебелью в жизни других людей. Антураж, декорация.
  - Иногда больше всего раздражает то, что для многих людей человек, им знакомый, нужен только в момент отчаяния или банальной депрессии. Ходячая жилетка, домашний доктор. Когда чёрная полоса заканчивается, о нём забывают. До следующего раза.
  - Да. Как профессиональный доктор говорю.
  - Точно. Терапия начинается с фразы "только ты меня понимаешь".
  - Я вот не виновата, что понимаю всех. Меня понимает мало кто, а чуть что - София. Потому что добрая. Потому что выслушает. Что я только не слушала... ууу... Как мужики грешат просьбами "спасти их серую бессмысленную жизнь"...
  - А когда ты говоришь, что уже устала слушать сопли, на тебя смотрят вытаращенными глазами и заносят в чёрный список. Как так?! Лечил-лечил, а тут собрался резко на пенсию! Никакого тебе выходного пособия, мерзавец!
  - Точно. Наверно, поэтому я так злюсь на пьяных.
  - Истина не в вине?
  - Нет.
  - Многие люди от природы не могут раскрыться без помощи весёлого литража.
  - Ты знаешь, как с этим быть? Этот вопрос для меня действительно важен. В чём ключи этой природной замкнутости в себе?
  - Я думаю, дело в проблемах. Люди от природы не особо доверчивы к себе подобным. Считают, что их ситуация, несмотря на её типичность, не может быть понята. Люди реагируют на авторитеты и на фразы вроде "у меня в своё время такое уже было". И ждут излияния со стороны утешителя.
  - Пожалуй.
  - Вот возьми нас с тобой. Мы общаемся почти неделю, но уже обсуждаем нечто большее, чем сибирский антициклон или ванильное мороженое. Это потому что мы - экстраверты от природы.
  - Ты меня на духовном родстве поймал. Если бы не это, то хер там. Я не раскрываюсь перед каждым встречным. Я от природы экстраверт - не спорю, но штанга в моём языке - символ, смысл которого я прекрасно помню.
  - Ну, я же не каждый встречный. Я тусуюсь только на маршруте "мозг-душа". Такие встречи не случайны и поэтому их всегда мало. Несколько лет назад, в Лондоне, я познакомился с одной девушкой. Через полчаса мы говорили взахлёб и наперебой и сутки вместе проводили, не считая времени учёбы. Она - одна из самых близких мне людей с тех пор. "Случайная знакомая"...
  - Да уж... А я вот иногда тоже подпадала под напор "случайностей". Только другого рода. И это не случайности даже. Просто позволяла течению нести меня не в том направлении. Так, например, было с университетом. Точнее, специальностью. Выбрала экономику и промучилась шесть лет.
  - Почему не перевелась?
  - Мозг промыли, что я не справлюсь. Некоторых людей нужно уметь не слушать, потому что их благими намерениями выложена дорога в твой персональный ад. Меня вырастили нежизнеспособной. То, что видишь и читаешь ты, сделала из себя я сама.
  - Что скажешь о результатах?
  - Я ещё не вполне довольно результатом. Он нестабилен.
  - Что выводит из равновесия?
  - Сама себя. Например, у тебя есть сломанная или неправильно сросшаяся кость. Ломаешь заново. Вправляешь. Но она ещё слабая. Нельзя дать полную нагрузку. Не выдержит.
  - Мне нравятся твои сравнения. Я тебя понимаю. Ты исправляешь пороки, но не можешь подойти к пределу прочности, чтобы испытать себя.
  - Да.
  - И как часто ты ходишь на приём к хирургу?
  - Смотря, что ты имеешь в виду.
  - Как часто замечаешь, что кость срослась неправильно?
  - Чаще, чем хочется. Но основные вехи определены.
  - Это изъяны с точки зрения общества или твоей собственной?
  - С моей точки. Общество не видит их. Они внутри. Для окружающих я просто "странноватая". У меня просто случаются нервные расстройства. Старюсь быть спокойнее. Правда, стараюсь. Ещё до этой фразы были причины. Я уже сколько времени стараюсь. Даже получается.
  - Скажи мне "я обещаю".
  - Я обещаю. Вспомнила строчку из одной песни. "Я хочу, чтобы ты пообещал мне, что никогда не уйдешь".
  - Не для всех она имеет смысл.
  - Для меня имеет. Особый. Жуткий.
  - Почему?
  - Один из бывших постарался. Много нервов вымотал. По большей части, из-за него я такая.
  - Выходит, ты поддаёшься влиянию.
  - Поддаюсь. Я как воск, но это касается только самых близких людей.
  - Плохие времена делают людей жёстче и черствее.
  - Я не зачерствела. Может немного цинизма, подозрительности и расшатанная психика.
  - Сегодня цинизм очень полезен. Помогает критично оценивать вещи.
  - Да...
  Таких разговоров было множество той весной. Они вспыхивали как последние угольки в затухающем костре и быстро исчезали среди золы и пепла. Порою, начавшись внезапно, эти странные и горестные признания становились длинными повестями вдоль проезжей части или за уже полюбившимся столиком у окна. Теперь они рождались без натуги, свободно и раскованно, отдаваясь на волю ветра и ушам напротив. Без утайки, часто с опущенными ресницами и редкими солёными каплями на коричневом лакированном дереве. Всё было сродни добровольной летописи, которую сжигали каждый раз после написания очередной главы. Я слушал и поражался - сколько искр горит в этом сердце, сколько стрел в нём покоится. Я удивлялся жажде жизни, жажде спокойствия, хотя казалось, эти слова немыслимы в одном измерении. София никогда, даже в самые трудные дни, когда ей стоило огромных усилий не разрыдаться на пороге, умудрялась расплываться в доброй улыбке так непринуждённо, что несведущий человек решил бы, что она только-только вышла замуж по необъятной любви и всеобщему согласию. Я же знал, что она заревёт, придя вечером домой, отключит телефон и пропадёт до утра. Я не теребил её, и она ценила отсутствие во мне назойливости.
  Часто, чтобы отвлечься от грустных мыслей, мы набирали кучу поп-корна и шли в местный кинотеатр на ужасные фильмы. Мы специально выбирали самый плохой по отзывам вариант, садились на последний ряд и тихо разговаривали, даже не прочитав вступительные титры. В тёмном зале, где единственным источником света был экранный проектор, София сама заводила беседы о музыке, литературе, человеческих радостях и гнусностях, из чего получался забавный и весьма впечатляющий коктейль. Сейчас я и не вспомню, как начинались подобные нарушения тишины. Помню лишь, что они сопровождались шиканьями и упрёками с соседних рядов от собравшихся на просмотр ценителей современного популярного кинематографа. Но в память навсегда врезались фрагменты, те самые угольки, горящие во мраке, как непотушенные сигареты.
  - И философия твоя начала формироваться тогда?
  - Была только страсть к музыке. Я не могу дать точку отсчёта. Не знаю её. Но фундамент заложил мой дед. Удивительный был человек. Мама говорит, я характером - вылитый он, только девочка. У меня была своя эпитафия. Написала в тринадцать лет с температурой под сорок. Думала, умру. Негоже чужие стихи на обелиске поэта.
  - И что там было?
  - Заплачет буйный ливень летний и зарыдает зимний вечер; Я не хотела быть последней, кто был один на белом свете. И если ты читаешь это, знай, меня уже не стало. Я не увижу больше света и не скажу, о чём мечтала.
  - Сильно для тринадцати лет. Надеюсь, только пускать в ход не придётся. Тем более, у тебя впереди ещё почти семьсот лет.
  - Надеюсь.
  - И на что ты их потратишь кроме исправления пороков человечества?
  - Совершенствование себя и понимание природы и естественных законов мира.
  - Ну, это двести лет. А остальное?
  - Люди натворили не мало. Как бы дольше жить не пришлось.
  
  Когда "Аквариум" затихал и музыкальный автомат доигрывал последнюю на сегодня мелодию, я переступал порог и улавливал обрывки фраз и знакомых голосов. Алан и София сидели по разные стороны от барной стойки; он, как обычно, с тряпкой и вымытым до блеска бокалом в руках; она - с книгой или блокнотом и остывшим зелёным чаем. Подходя ближе, я замечал разложенные вокруг фотографии, записи, сделанные авторучкой, следы чернил и кремовые пятна, за которые Алан принимался, водворив бокал на положенное ему место. София с хитрым прищуром тыкала указательным пальцем в грудь нашего замечательного друга и торжественно заявляла:
  - У больших мужчин и маленьких женщин есть психологическое преимущество.
  - Друг перед другом?
  - Нет. Перед прочим социумом. А друг перед другом вообще бесспорно.
  - И в чём, по-твоему, проигрывает социум?
  - Социум, в целом, ни в чём, а вот при прочих равных условиях, среднестатистическая женская особь выбирает более крупную мужскую. Это у нас на животном уровне заложено. Мы инстинктивно ищем лучшего самца, добытчика, защитника.
  - Вы ищите защиту. Мы ищем объекты защиты.
  Я молча наблюдал за этой сценой, не подавая вида. Когда они поворачивались в мою сторону, то единственным вопросом, окрасившим их таинственные заговорщицкие лица, был "А ты что думаешь обо всём этом?". Приходилось выкладывать свою версию событий. Потом мы дружно хохотали, снова пили кофе или чай, вместе закрывали кафе и торопились по домам. София прыгала в такси, на ходу махая рукой, а мы оставались на старом бульваре, предоставленные сами себе и уже тёплому апрельскому вечеру, плавно перетекавшему в ещё прохладную ночь.
  Слушая рассказы Софии, я брал невидимую лопату и неумело начинал ковыряться внутри, позже, засыпая в своей комнате или на кухне, в сопровождении ночного светильника. Искания эти доставляли мало приятного. Я рос в плане исследователя человеческой натуры, так мне казалось, но чем глубже уходил в себя, тем отвратнее становилось на душе. Моя жизнь плоха? Нет. Я преступник? Нет. Я грешен. Да. Так ли мои грехи ужасны? Я не знаю. Я хожу в церковь? Нет. Хочу ли я туда? Нет. Как я изменился за последнее время? Постарел на пару месяцев. Вряд ли стал мудрее. Я учусь у хороших людей. Если бы не они, не знаю, где бы оказалась моя философия. Её и не было. Кучка предвзятых рассуждений с претензией на величие. Казалось, что я разбираюсь в вещах и людях не по годам трезво и проницательно. Какая издёвка. София открыла мне глаза, сама того не ведая, на простую картину. Я у подножия высокой горы. Без названия и отметок о высотах. Без страховки и проводника. Склоны, местами отвесные, местами пологие, сложены из мяса и костей, гнили и седых волос, возгласов и призрачного смеха. И мне нужно карабкаться вверх. Я думал, что уже преодолел экватор, но чем выше я стремлюсь, тем дальше уходит вожделенная вершина. И я понятия не имею, что там, в высшей точке. Быть может, только пустота и разряженный воздух. И нет никакого мнимого сияния и просветления.
  В таком настроении я пребываю следующими днями. Встречаю Софию в очереди за пирожками из буфета в здании, где расположен её офис. Она долго меня разглядывает, обходит по часовой стрелке, смотрит куда-то в центр лба и тихо произносит:
  - Можешь промолчать.
  И в этот момент меньше всего хочется следовать её словам.
  
  - Да просто настроение паршивое. В сравнении с другими у меня вроде как всё здорово, но если копнуть глубже, то сразу натыкаешься на свежие какашки.
  - Понимаю. Верю. Расскажи, если захочешь.
  - Да нечего рассказывать. Не было таких резких событий, которые бы выбили из колеи или вознесли в стратосферу. Вот как я удачно ввернул. Ладно, это необъяснимо для меня сейчас.
  - Понимаю.
  - У меня ощущение острой нехватки чего-то.
  - Весна требует женщину для души и тела? Или ты просто устал? Нужно сменить обстановку. А то эта работа дурацкая. И обучение твоё ещё.
  - Женщина для души и тела нужна всегда, если уж ты завела на это. Проблема в том, что чаще всего попадаются для тела. На первых порах этого хватает, но скоро начинаешь выискивать душу, а получаешь нечто, перевязанное розовой ленточкой и абсолютно не симпатичное. Может быть, сменить обстановку, но тогда надолго и с возможностью остаться навсегда.
  - Да. Подписываюсь. Устала от всего этого.
  - Юмор про удочку и Кубу мне не кажется таким уж юмором. Деньги мало значат. Правда. Легко говорить об этом, имея за спиной дома, земли, счета и прочее, но я действительно так считаю, хотя у меня нет ничего из перечисленного. Деньги развращают. Я не хочу, чтобы моя семья жила впроголодь, не хочу, чтобы жена плакала ночами, хочу давать уют и достаток, но заметь, давать. Самому мне ничего не нужно. Важнее, чувствуешь ли ты себя комфортно в той атмосфере, куда попал. Просыпаясь, надо улыбаться, радуясь возможности прожить этот день именно здесь и именно так. А пока утром тянет поблевать.
  - Да. Меня уже пугает резонанс настроя. Я просыпаюсь с чувством бросить всё и сбежать. Я и не думала Кубу и удочку расценивать как шутку. Человек по природе своей волен и свободен. Нас связывают по рукам и ногам как могут. У меня кровь дурная, может быть, что я так думаю. Казаки, цыгане. Мало, но хватает. Как перца в супе. Чувствуется. Грамм на кило картошки. Мне всё не сидится.
  - Вот и я также. Когда буду кашлять перед смертью, я хочу улыбаться. Я прожил жизнь так, как хотел. Сделал всё, был везде, добился своих, а не навязанных целей. А вокруг строят столько барьеров, что простые желания становятся предметом споров в психиатрических кабинетах. Реальность выливает на башку ледяную воду. Многие под напором бросают плыть, а кто-то гребёт в два раза сильнее. Не хочу быть из первых.
  - Я тоже не хочу.
  - Наверно, мне нужны рядом такие же психи.
  - Определённо.
  - Цепляюсь за них. Они будто излучают ту энергетику, которая мне подходит. Не могу ездить на дизельном топливе или высокосортном бензине.
  - Мы все цепляемся за себе подобных, и я здесь - не исключение.
  - Все ищем волну. Маленькую или большую, но свою. Можно прождать пятьдесят лет и утонуть в ней. Как пятидесятилетний шторм из фильма.
  - Может оно того стоит?
  - Точно стоит. Как мифический остров. Это уже из другой картины. Там будет настоящий рай, а не бумажный.
  - Я в том состоянии, когда от отчаяния начинаешь надеяться на апокалипсис.
  - Нет. Я ещё не был на Крите.
  - А я в Венеции.
  София улыбнулась, расплатилась за булочку и кофе, взяла меня за руку и потащила под лестницу первого этажа, где частенько пряталась в минуты тревоги или просто сидела с книгой в обеденный перерыв, когда не успевала заглянуть к Алану. Я видел, что утешая меня, она сама между строк молила об утешении. Её ладони были холодными и слегка дёргались. Глаза, несмотря на манерную весёлость, были красными и чуть припухли. Она плакала. Не так уж давно.
  - Твой черёд на исповедь. И не говори, что всё хорошо. Меня-то уж не проведёшь.
  - Устала. И мозг кромсают все вокруг. Давят. Хотят тотального контроля, а я его не выношу.
  - Моральный арест.
  - И я везде виновата, потому что сепаратистка.
  - Не вписываешься в общепринятые рамки поведения. Это смахивает на коммунизм. Индивидуальное мнение оспаривается. Создаётся ситуация, когда на пустом месте вырастает проблема, и твои оправдания в расчёт не берутся. Тебя лишают самостоятельности, при этом, требуя лояльного отношения.
  - Самое забавное, что всё происходит не на эмоциях. Люди осознают собственную речь и вполне адекватны. Но им втыкается шило в задницу, которое даже не позволяет им позже объяснить причины своего поведения.
  - Может они просто нуждаются в выхлопе. Выпустить пар. А тут под руку попадаешься ты. И видимо, попадаешься частенько, а нужда в выхлопе очень остра...
  - Я не знаю. Пытаюсь отложить разговор на потом. Чтобы остыть. Не наорать. Не брякнуть лишнего. А меня продолжают поливать тем, что я скрытая равнодушная эгоистка.
  - Когда ты успела ею стать?
  - Вроде пока ещё не успела. Хотя были шансы. Я стараюсь успокоиться. Не поддаваться на провокации, а это похоже именно на провокации. Смотреть более ровным взглядом пытаюсь, но меня топят в соплях и обвинениях. Мнят себя истиной в последней инстанции.
  - Истина вроде как рождается в спорах, а не в одном отдельном мнении. Нужно уметь слушать, а не только говорить.
  - Я ищу уединения, когда на взводе. А некоторым людям необходимо, чтобы их жёсткие моральные высеры слушали покорно и безропотно.
  - А твои высеры в противовес будут выглядеть катастрофой. В других нас раздражает то, что раздражает в самих себе. Тебе навязывают сомнительную волю, не давая возможности ответить, и считают это в порядке вещей. Когда ты делаешь то же самое, начинаешь бесить оппонента. Вот только слушать "покорно и безропотно" можно привыкнуть, и тогда встанет вопрос - где здесь ты, а где моральные устои?
  - Я сама себе навредила. Они подтолкнули меня к части этого вреда и не остановили, когда могли. Я не могу быть хладнокровной. Не могу уничтожать.
  Потом она замолкла. Я дышал прерывисто. Беспокоил недвижимый воздух. Без слов. Десять минут. Потом ещё пять. И ещё.
  Следующие несколько дней я не видел её. На работе она не появлялась, Алан тоже не замечал её в "Аквариуме". Телефон отвечал гудками. Когда она впорхнула в двери любимого кафе, как ни в чём не бывало, никто не спрашивал о месте, времени и дополнительных деталях. Просто её не было, теперь она здесь. Я знал, что сейчас она не удосужится пускаться в объяснения, а требовать от Софии объяснений считалось уже дурным тоном.
  То, что для постороннего казалось "странноватым", подобно отношению к Софии со стороны коллег, для нас явилось обыденностью. Странные реплики, полночные звонки, признания на бегу, слёзы под лестницей, ночное такси, посиделки на пороге второго дома "молодого Бертье"... Сложные предложения произносились невзначай, между делом. Ответы сыпались в тон. Алан лишь улыбался. Я разводил руками. Наша жизнь наполнилась красками, оттенок которых не мог разобрать никто. Это цвет неопределённой дымки в смеси с красным, чёрным и бледно-жёлтым, грязными разводами растёкшийся по мостовой.
  Я и София сталкивались в дверях "Аквариума". Я торопился обратно на работу, она - пропустить чашечку матэ за уютными кирпичными стенами. Я бросал на ходу:
  - Когда ты будешь счастлива? Какие условия?
  - Сложный вопрос...
  Она улыбалась и скрывалась по ту сторону, а я подставлял лицо приветливому ветерку и быстрым шагом возвращался к цифрам, белым листам и шёпоту в дальних углах.
  
  Глава 11.
  
  - А что ты в детстве любила? Как росла?
  - Природу с детства люблю, яблоки и небо синее. Зиму, мерцание свежего снега под фонарями ночью. Стук колёс поезда, доносящийся издалека. Большего, наверно, не скажу.
  Мне становится не по себе от невозможности вспомнить всё до конца. Только и удаётся, что вырвать вопрос-ответ откуда-то из пыльных шкафов, наскоро протереть рукавом и открыть на мгновение, быть ослеплённым и вернуть крышку на место, оглядеться по сторонам и тихонько поставить ценное содержимое обратно на полку, прикрыв дверцы бесшумно, почти без металлического скрежета.
  Мои перевёрнутые и размолотые, словно в кофе-машине, зерна памяти больше смахивают на путевые заметки одинокого пассажира в ночном экспрессе. Это сравнение пришло мне на ум в один из майских дней, когда я сидел в неудобном кресле вагона одного из скорых поездов, летящих в пригород. Кажется, это был вечер пятницы. Сон накатывал волнами, как струя крови к сердцу под давлением. Возвращаясь из забытья, я сжимал в руке карандаш и толстый ежедневник, который всегда носил в сумке, так, на всякий случай. За окном мелькали сельские пейзажи, постепенно уступая место отражению меня и вагонных лампочек в оконном стекле. Сумерки стремились взять своё. Если не ошибаюсь, в плеере играл чистый мелодичный французский шансон. Знаете, хрипловатый женский вокал, тихая гитара и какие-то выкрики слушателей - концертная версия. Блокнот, то и дело, пополнялся неразборчивыми записями, рисунками на полях, номерами телефонов без владельца, адресами без имени, перечёркнутыми каракулями о встречах, на которые опоздал или врал, что болен.
  Я никогда не знал, как проводить время в дороге. В поезде. Я не любил поезда. Особенно, если ехать нужно более трёх часов. Я разглядывал людей, которые также колесят через леса, поля, большие города и совсем крошечные деревни. Люди едут к кому-то или, наоборот, спасаются бегством, хотя и в этом случае, едут к кому-то; меняют место жительства или бесцельно путешествуют, а может, ищут лучшую долю или даже не надеются увидеть новый день. Что они все делают? Какие мысли крутятся в их беспокойных головах? Люди смотрят в пыльные окна, как Ибра смотрел на старый порт; мимо них проносится девственная ещё недавно природа, но остаётся без внимания. Внимание к деталям по ту сторону железного вагона - красивая, но бесполезная форма. Люди в душных купе пережёвывают спрятанную в клетчатых сумках и кожаных чемоданах запечённую курицу, овощи из полиэтиленовых пакетов, жёсткий, купленный в последний момент, белый хлеб; кто-то, чьи мысли особенно мрачны или слишком игривы, достаёт украдкой, а может, с азартом во взгляде бутылку-другую добротного коньяка и угощает соседей, завязывает разговор по душам.
  Разговоры с попутчиком. Да. Пожалуй, правы те, кто говорит о таких встречах, как о подарках для скрытных грешников, и пассажирские кресла превращаются в тесные исповедальни. Начиная с расспросов о пути следования и невзрачных мелочах, водоворот дорожных историй выносит на берег стыдливые слёзы, пока язык щебечет жалобы на судьбу, и ближе к финалу взрывается перечислением пороков и тёмных времён, когда всё хотелось повернуть вспять.
  Тут есть своя романтика. Раскачивание состава по ночным рельсам, мирное постукивание колёс, проводники с неизменным горячим чаем снуют по тускло освещённым проходам; курить в тамбуре по-прежнему нельзя, а туалет закрывают в санитарной зоне.
  Стоя возле крана с кипятком, я частенько бросаю взгляд на спящих путников; кто-то из них ворочается с боку на бок, пытаясь поймать кусочек редкого сна; кто-то уставился в экран телефона и шлёт последние сообщения перед нужной остановкой; девушка в зелёном платье вполголоса бранит своего парня за то, что он, то есть парень, не подготовился к её, то есть девушки, приезду; рядом же храпит пьяный рыбак, который уже проспал вокзал и дом. Теперь это неважно. А за окном мелькают фонари, так быстро, что даже не успеваешь определить цвета; тёмные крыши деревянных домов сливаются в сплошную ровную линию; дым заводских труб не успевает проникнуть через неприкрытые форточки, и состав уносится дальше, в границу сентября или марта...
  Замечая у пассажиров в ближних рядах толстые и тонкие книги, задаёшься вопросом, взяли они их с собой ради убийства индифферентного часа, или, встретив этих людей в осеннем парке, спустя месяцы, в неизвестном городе N, я увижу рядом на скамейке томик Бродского или Рембо, раскрытый в самой сердцевине? Ибра, рыская глазами по чертам лиц посетителей "Аквариума", предполагал и сочинял о судьбах и чаяниях последних...Приглушив музыку в плеере, я обращаюсь к ночи, высоким соснам и зловещим ущельям за разгадками. Вечерний экспресс, полуденный экспресс - это время блужданий по лабиринту сознания. Интересно, покупал ли хоть раз кто-то билет в далёкий рейс просто ради уборки в черепной коробке? И получилось ли у него справиться с задачей?
  В поезде я всегда слушаю медленные струящиеся композиции. Они как-то настраивают на шипящую волну минора. Да, трясясь возле задернутых штор, мне и вправду хочется грустить. Больше того, я верю, что так становлюсь капельку лучше. Бред, конечно. Роясь, как пчёлы в улье, в жизненных дрязгах и неурядицах, я будто стараюсь перевести мышление на собственные, другие рельсы, и состав наконец-то покатится в правильном направлении. Я верю в это постоянно, простаивая у билетных касс и позже, поднимаясь по ступенькам в сопящий вагон; верю, находя место, раскрывая книгу или пакетик крекеров. И не имеет значения, что все безумные выдумки развеются с первым шагом по перрону и первым объявлением справочного бюро. В следующей поездке обязательно получится.
  А может, всё гораздо проще? Может думы приходят от банальной бессонницы? Я не могу уснуть в поездах. Я никогда не ездил настолько далеко от дома в одиночестве, чтобы утыкаться в подушку под воздействием обычной человеческой потребности в отдыхе. Сложившись в три погибели на боковой полке или вертясь на не стиранных неделями чехлах кресел, я перебираю в уме школьные стихотворения, коллекцию постеров любимых футболистов или так же, бесшумно листая припасённые журналы. Уже после, когда тяга к наблюдениям застолбила, подобно первым американским переселенцам, землю в списке прочих слабостей, я стал занимать время для неосязаемых заметок обо всём, что предстаёт в самых разных ипостасях. Затем интерес к историям обычных людей, таких же как я, попутчиков, порождал разрозненные записи в блокнотах и абзацы не вслух.
  И всё это сопровождалось соснами, ущельями, силуэтами построек, однообразными огоньками и противным писклявым голосом в рупор на местных вокзалах.
  Пока я писал эти строчки, то подумал вот о чём. Возможно, моя нелюбовь к поездам переросла в подсознательное влечение. Да, именно потому, что здесь, в окружении десятков незнакомцев, я остаюсь один. Никто не трогает за плечо и не зовёт по имени, никто не помешает. А если я почувствую желание вылить часть воды из худой души, то сделать это проще, нежели сидя на старой кухне с чашкой в застывших руках. Да, вывернуться наизнанку и убрать под пол личину перед человеком, с которым расстанешься через пять станций и никогда больше не встретишься - это выход для скрытных грешников. А вдруг встречу? Что ж.... на то воля. Чья-то воля...
  Наверно, ноги этой прихоти были замечены и в метро, и в холодных маршрутках по пути с работы.
  Забавно, но даже короткие дорожные заметки я пишу и прячу в стол, иногда перечитываю и рву или отправляю обратно, как документальную фиксацию существ и точек отсчёта. Все Вы прекрасно знаете известную фразу - хорошо там, где нас нет. Когда мы прибываем на очередной пункт, я высовываю голову из распахнутой проводником двери и мысленно задаю вопрос - так ли хорошо? И что вообще происходит здесь, а что там, где я был час или два назад? Я знаю, что везде люди, везде заводы, дороги, дома, трава, деревья, фонари, где-то песок и барханы, где-то лишь водная гладь. Но везде более или менее устроенная жизнь, везде проблемы, скандалы, смех, поцелуи, гладкая кожа, пощёчины, телефонные звонки. Всё более или менее одинаково. Но с каждым новым поездом, новой остановкой, новым городом за окном не покидает ощущение, что эта самая жизнь замирает, когда ты становишься гостем и возвращается к привычным делам вместе с удаляющимся стуком колёс. Получается, что жизнь там, где нас нет. Но я возмущаюсь на это противоречивое заключение - кто же мы тогда? Кто мы, находясь здесь и сейчас? Разве мы не живём? Мы самые большие эгоисты, каких только можно представить! И ценим только это "здесь и сейчас"! И себя в этой субстанции, иногда отвлекаясь на места, где оставляем родных по духу и крови. Нет? Что же тогда думать о тех, кто не покидал родного дома за всю свою долгую жизнь? Получается, и не было его, жителя. Нет. Был. Он, она, они. Бегали по дворику и соседскому саду; они улыбались и плакали, воровали яблоки, шептали в шуме листопада, пили чай до рассвета, резали плоть, бросали в небо упрёки... Они жили, не зная другого. Да и не нужно было. Важно не "здесь и сейчас" или "там". Важно "везде", "всегда", "каждый"... Снова нет? Или да? Я не знаю. Не мне решать. Наверно, это слишком сложная треугольная расстановка для ночных страниц.
  
  Глава 12.
  
  София выдернула меня из-за стола, где уже скопилась порядочная куча срочных бумажек, разгрести которую мне не снилось и до Рождества. День был солнечный, но совершенно не душный, а, как бы это сказать, невесомый. Весна в сияющем платье на голое тело, поёт и танцует босыми ногами по мягкому травяному ковру. Дышит ровно и размеренно. Под стать ассоциациям была и сама София, с той лишь разницей, что возбуждена она была до предела и явно торопилась мне что-то сказать.
  - Ещё двадцать минут и я шлю к чёрту всё, что меня нервирует, и отправляюсь искать баланс и гармонию.
  Я совсем забыл, что завтра моя прелестная подруга отправляется в краткосрочное плавание прочь из чёрной туманной бухты. Выйдя из кабинета, мы забились в уже моё укромное место - довольно глубокую и просторную нишу в стене дальше по коридору, где свободно могли разместиться три человека в полный рост. Там я проводил некоторое время ежедневно, делая пометки и небольшие записи и не опасаясь быть замеченным.
  - Надеюсь, пары недель будет достаточно для поиска.
  - Это лишь часть генезиса. Поиск вечен. Ты никогда не подойдёшь к горизонту.
  - Тебя двигает вперёд вера, что ты можешь подойти к нему ближе, чем другие?
  - "И тот, кто в себе нашёл покой, его везде найдёт". Вот я и ищу. Меня двигает вперёд не вера, что я подойду ближе других, а то же, что движет акулой в потоке воды. Я умру, если остановлюсь. Как и она. Её жабры неподвижны. Чтобы дышать, она остаётся в течении или сама создаёт его.
  - У всех свои мотивы.
  - Не спорю. Заметь, я всегда говорю исключительно субъективно.
  - Как и прочие люди.
  - Да. Только некоторые возводят её в ранг объективности, а я - признаю.
  - Скромный дар, ранее слывший естественным свойством.
  - Да.
  - Если будет желание, пришли мне что-нибудь из своих стихов.
  - Пришлю. Но сначала сон. Потом снова сон и потом ещё немного сна. А дальше - в путь.
  - Расскажешь о находках потом?
  - Непременно, мы же союзники.
  Не успел я отвесить поклон, как она вспорхнула с бетонного сидения и направилась в секретариат, размахивая на ходу парой изрядно помятых листов с кучей печатей на обратной стороне. Никак, остатки горящих дел. Так всегда. Огорошит и сбежит. А ты сиди и думай над своим поведением.
  Вздохнув то ли завистливо, то ли иронично, я вернулся в ринг и, зарёкшись от посторонних бесед, скрылся за обозначенной ранее пыльной кипой в надежде помочь благородному делу её приуменьшения. К концу дня усилия были заметны едва ли. И к концу следующего дня. И так ещё три дня. Работа - дом, работа - дом. Пустая работа и дом часто не удосуживает внятными звуками и содержанием. Корпя над бумагами, я поминутно возвращался к брошенной не так давно фразе Софии - "меня вырастили нежизнеспособной". Ища сходство между нами, я натыкался на проявления этой болезни в себе так регулярно, что ужаснулся, получится ли у меня слепить нечто достойное из этой плоти и аморфного духа так, как получилось у моей подруги. Я ведь и впрямь оторван от существования. С руками, ногами, головой, но абсолютно не развитым чувством стержня. Страшно, кем я буду через десять лет. Кто из меня вырастет? Этот вопрос не давал мне покоя долгими сутками.
  София пропадала и появлялась, в основном, в чатах и иногда мобильных сообщениях. Одна из её подруг как-то субботним утром позвала Софию с собой в качестве натурщицы для пробы пера в искусстве фотографии. Накануне мне было видение. Не представляю, как лучше назвать то, что я наблюдал. Если только, плод больной фантазии. Я предпочитаю нейтральное - фикция ума. Настолько реалистичная, что вера в неё становится сродни вере в то, что белое - это белое, хотя сей факт не так уж и однозначен.
  София. Перед глазами стоит её образ. Она в моем доме, в моей комнате. Сидит на измятом покрывале дивана, поджав ноги, и смотрит куда-то в сторону, на свет энергосберегающей лампы. Затем медленно поворачивается ко мне. Я вижу мерцание её глаз. Лёгкая улыбка говорит мне о времени. Она знает всё и хранит все тайны мира. Я тянусь к ней, но никогда не прикоснусь. Мне не хватает считанных миллиметров. Она смеется, протягивает мне руку, но я не могу ухватить пальцы; они словно голограмма. София знает цену искренности. Её силуэт в полумраке - фантом из придуманного измерения. Измерения, куда я стремлюсь проникнуть вместе. Там мы будем свободны, всё станет в унисон мечтам. Её тепло скользит по моей коже. И тает. Она исчезнет с рассветом; я буду ощущать присутствие в стенах, книжных полках, покрывале дивана, фарфоровой посуде...буду вдыхать фруктовый аромат, искать того взгляда и ждать времени, которое никогда не наступит.
  Вся картина заняла какие-то секунды, но я был поражён отчётливостью и красотой линий, света, теней. И я не спал. Я не спал! Что же это?
  На следующий вечер, я признался Софии в своих галлюцинациях, и спросил мысли на этот счёт. Всё ведь смахивало на чушь и бред или последствия от запрещённых растений.
  - Нет, я не скажу, что чушь и бред. Вся моя жизнь - бред. И даже не скажу, что клеишь. Не та фраза. Не та формулировка. Не те обстоятельства. И не те люди. Нет случайных случайностей и всему своё время. Когда что-то происходит в твоей жизни. Ты хотел этого. Желания истинные сбываются. Ты пожелал и что-то происходит. Мы иногда и боли просим и отчаяния, и взмаха крыльев бабочки, который толкнёт тебя обратно в жизнь, когда ты стоишь на краю пропасти. Разного желаем. Ответов на свои вопросы. Знака верного направления. Пинка под зад. Пули в лоб. Разного. И сейчас я сижу в полудрёме, погруженная в музыку. Спокойная, как старик девяносто пяти лет от роду, курящий кубинскую сигару и наблюдающий за грибом ядерного взрыва.
  - Хм... Это почти нирвана.
  - Пожалуй.
  - Как всё прошло днём? Состояние с чем-то связано или обстановка так располагает?
  - Располагают обстоятельства. Мы обе, Лилия и я, не знали, что делать и куда себя деть. Но пару-тройку приличных фото, пожалуй, можно найти. Потом мы с ней сидели и тёрли за жизнь за чашкой кофе. Потом снова гуляли и снова тёрли за жизнь. Чуть в кино не пошли, но я решила, что с моей больной головы на сегодня хватит.
  - По-твоему, кубинские сигары - лучшие?
  - Никогда не пробовала. Курю только индийские безникотиновые сигариллы. под настроение. Раз в год. Может два раза.
  - Что тебя беспокоит?
  - Сейчас ничего. София поймала краткосрочный баланс. Точнее, меня всегда что-то беспокоит, но сейчас я абстрагировалась от всего.
  - Просто это какое-то злое умиротворение - смотреть на крах мира.
  - Я не зла. Я истощена. Это скорее приятие некой обречённости. Хотите умирать - умирайте.
  - Это ты мне говоришь об обречённости? А как же исправление этого пресловутого муравейника?
  - Спасение утопающих дело рук самих утопающих. Их надо подвести к желанию спасения и приятию помощи, иначе утопят вместе с собой.
  - Если нет стержня.
  - Если поддаёшься обстоятельствам. Нужно твёрдо знать, чего хочешь, и добиваться этого. Только методы достижения не всегда миловидные подбираются. Цель средства не оправдывает. Если только она ни благородна. Да и тут можно поспорить. Благие цели часто достигаются грязными тропами. О чём я вообще. Да, вспомнила. Многие люди просто сами не знают, чего хотят и вязнут в болоте, а о помощи или не просят вовсе или просят в момент, когда итогом будет ещё одна случайная жертва. Я не к тому, что нужно сидеть, сложа руки. Необходимо распознать время, когда бежать к болоту или вовсе - дежурить круглосуточно на берегу. Только терпения не хватает.
  - Или усердия.
  - Да. Мы не настолько бескорыстны. О себе тоже думать надо.
  - К чему ты пришла за последнюю неделю?
  - К тому, что начинать нужно с себя. Избито, но верно. И в процессе самокопания постараться понять, как копаться в ближнем своём. Без ущерба для оного.
  - Кость заживает?
  - Я почти отбросила палочку для ходьбы.
  А по мне, так она давно уже бежала вприпрыжку к синему небу, которое так любила и яркому Солнцу, к своим огуречным теплицам, ветряным установкам, покою и гармонии. Она была ближе к горизонту, чем я или окружение. Двигалась, чтобы жить, и шаги её на песке волна смывала всё дальше по линии прибоя. Девушка беспокоилась, плохо спала или смотрела восторженными очами на серое утро. Никогда не угадаешь настроение на завтрак. И ещё она интересовалась всем. Всем необычным, ультимативным, тонким, натыкающимся на споры, лаконичным, путаным, философским, изотерическим, путеводным и доверяла мне больше прежнего... И задавала вопросы, как ребёнок, познающий природу, независимо от места, людей и дистанции.
  Как-то под вечер в разгар недели, сидя в привычном кругу Алана и его друзей, один из которых демонстрировал под всеобщее ликование новую татуировку, сделанную в Юго-Восточной Азии, София пододвинулась близко ко мне и прошептала на ухо:
  - Для этого парня тату - символ. Многие люди склонны к символизму, только проявляется он по-разному. Один мой знакомый всегда расставляет предметы на каминной полке полукругом, но никогда никому не объясняет, почему. Мне нравится этот тип. Он торгует подержанными радиоприборами возле центральной площади. Надо вас познакомить. А у тебя есть татуировки?
  - Нет, но возможно они появятся в скором будущем. Только загвоздка в смысловом посыле. Не ради моды.
  - Я тоже всё над смыслом думаю. Не ради моды тоже, поверь. Кельтская вязь или восточная письменность. По позвоночнику с заходом на верхнюю границу лопаток. Смысл есть у всех непредусмотренных природой дырок в моём теле.
  - Ты про пирсинг? Откуда? Как пришла к этому? Подоплёка, предыстория.
  - Ну, дырки в ушах - стандарт. Ну, я же девочка! Мне тоже надо серьги носить. Вторая дырка в правом ухе колота моей лучшей подругой. Она мне как сестра. И это символ. Моего к ней отношения. Дырка над губой - начало моего становления.
  - Сродни клятве на крови.
  - Осознание начала своей свободы. Начало пути, поиска, не знаю, как назвать. Вступление в жизнь. Мне было девятнадцать, когда её прокололи. Иглой от капельницы. Соответственно, никакой анастезии. А вот та, что в языке - чтобы проще его за зубами держать было. Символ того, что мои слова никому не навредят.
  Когда друзья разошлись, и мы по обыкновению втроём расположились возле стойки, София, передавая Алану немытые подносы, спросила:
  - А если серьёзно, ты ревнив?
  - Ну, скажем так, наверно, это плохо, но я человек крайностей. Если девушка со мной, то она со мной на сто процентов, а если нет - то никак. Половинчатости не нужно... Это ставит под сомнение искренность. При этом, я не тиран, даю свободу, не запираю в четырёх стенах и не скандалю на каждом шагу. Просто я должен быть уверен, что если она где-то далеко, я могу быть спокоен. Ну, конечно, если ничего для этого спокойствия не делать (в плане отношений), то и не видать его, как своих ушей.
  - А в обществе считается, что если человек ревнует, то у него заниженная самооценка.
  - Может и так. Но по мне, всему виной, страх быть обманутым. Обманутым не из-за нехватки качеств или достоинств, а просто из подлости другого, из-за его природной патологии, склонности насмехаться.
  - Ты имеешь в виду женщин-кошек? Или мужчин-кабелей? Или и тех и других?
  - Я сейчас даже не об измене, а об обмане в принципе. Ревность ослепляет, заставляет ломать дрова, говорить неправильно и делать неверные шаги. Зачастую, намеренно причинять боль, терроризировать что ли. А обман, сам по себе, даже не иди речь об измене конкретно, скажет о трещине. Было доверие между людьми. И клятвы были. Горе и радость, как там. А после....хоп! И предательство. И на человека уже по-иному смотришь. И кажется, что топором огрели. Был самым близким, а стал самым равнодушным. Ещё и усмехнётся в лицо. Или оправдания нелепые. Вот этого всего боюсь. Очень.
  - И я боюсь. Поэтому, наверно, я так фильтрую людей.
  - Лучше отбирать, чем мучиться всю жизнь. Опыт копится с годами. Вспомни, раньше не хватало чего-то?
  - Мне хитрости поначалу не хватало, помню. Но потом я исправилась. И твёрдости. И умения говорить "нет" вместо того, чтобы молча терпеть то, что не устраивает.
  - Я никогда не верил в обстоятельства. Да и сейчас не верю. Чем больше барьеров, тем сильнее желание их сломать. И хорошо, если так думают двое. Но, как правило, один оглядывается. Начинает взвешивать. В итоге, тебя ставят перед фактом, что так нельзя. Перебесишься, потом остынешь, взвесишь тоже. И согласишься. Или нет. И тогда рвёшь все связи. Безвозвратно.
  - Я ломала барьеры и обходила препятствия. Только шла часто не в ту сторону.
  - А мне говорили, что я веду себя по-детски, потому что есть рамки и мнения других людей, в конце концов. А мне нужно было самую малость. Я вроде как проще относился к жизни. Слишком просто.
  - По-детски. На одной ступени с эгоистичностью.
  - Да, видимо, желание убрать лишнее и оставить главное можно так назвать. Мир мне видится другим. И это творит ссоры и вражду. Или молчаливое нетерпение. Ладно, меня что-то понесло. А ты? Я наблюдаю за тобой весь вечер. Ты далёкая...
  - Сны дурацкие снились. Почти умерла во сне. А в другом взорвала себе лицо, а потом срубила остаток носа и вырезала на лице четырёхконечную звезду. Ото лба к подбородку. И по глазам до висков. Век у меня соответственно не было. И я ходила в тёмных очках. Люди от меня шарахались. А ещё больше оттого, что я сама это сделала.
  
  Глава 13.
  
  - Люди иногда просто заламываются в мою жизнь и остаются в ней, пока я не опомнилась. Но я сейчас уже хорошо знаю, как это происходит. Поэтому внутри запертой двери через рычаг протянута нить к курку пистолета. Сейчас я могу выгнать метлой или опомниться поскорее. Но была пара важных исключений, которым я позволяла слишком много. В прошлом. И одному из исключений помогали веские обстоятельства и властный характер. Подробнее рассказать не могу, но выбора на тот момент у меня не было. Отчасти, я сама виновата, но это уже не важно. Разгребаю дрова. И сны мои - хорошее тому подтверждение. В душе сплошное мясо.
  - Помни о времени. Помогает.
  - Нет. Помогают события. Не время.
  - События - часть времени.
  - Тридцать лет пожарного эквивалентно восьмидесяти годам пастуха.
  - Зависит оттого, кого пасти и что тушить.
  - Время - лишь координата событий. Пасти овец в полях Новой Зеландии и тушить небоскрёбы в Нью-Йорке. Среднестатистически. В камере-изоляторе нет событий, но время тикает. Мне нужно прибраться в голове, чтобы понять, куда двигаться дальше.
  - Только не вымети из головы лишнего.
  - Я постараюсь.
  Мы сидели возле железнодорожного полотна, на рассыпанном рабочими гравии, и доедали приготовленное Софией банановое варенье. Это место полюбилось нам обоим ещё с тех пор, когда дорога здесь только строилась, и насыпь вместе с мостом облюбовали неформалы и одинокие романтики. Девушки здесь писали стихи, парни собирались гурьбой и играли на гитарах, кто-то делал снимки, кто-то зарисовки. Дорога пролегала вдоль берега реки, вдоль густых лесов и песчаных отмелей. Пейзажи, особенно в утренние и вечерние часы, открывались фантастические, и грех было не провести здесь каплю драгоценного времени, жуя стебель осоки и рассуждая о судьбах человечества или о девчонке с параллельного потока, сидящей через ряд на лекциях по зарубежной истории. София приходила сюда за уединением; она нашла место раньше меня, и теперь, первый раз в жизни мы сидели вдвоём, уставившись на багряный закат, и даже не поворачивали головы, обращаясь друг к другу.
  - Что тебе нравится в сексе?
  - Ммм... Дай поразмыслить... Ну, если интерпретировать мои сексуальные пристрастия через вкусовые, то к сладкому я равнодушна. Разве что, изредка хочется, а вот пристрастие к острому - перманентно, если только оно не совсем жгучее. Вообще люблю коктейли под настроение. Спонтанность. Атмосфера. Секс - вещь тонкая. Многие используют его, как разменную монету. Много чего об этом знаю и думаю, чего не хотелось бы. Очень не хотелось бы... Сейчас я верю только там, где знаю мотивы и внутренние грани дозволенного. Если у собаки есть зубы, я не пущу в радиус их действия ничего ценного, потому что укусит или нет - дело её настроения. Я больше не рискую своими нервами. И подчёркиваю, спонтанность. Когда говорят, что "дорогая, мы потрахаемся во вторник в 9:15", то я опускаю большой палец вниз. Хотя знаешь, кажется в Древнем Риме, всё было по-другому. Смерть гладиатора указывалась поднятым вверх большим пальцем, а пощада - пальцем, спрятанным в кулак. Ну да не суть. Ненавижу механику, монотонность, предсказуемость, однообразие, когда разгадывать уже нечего и ждать тоже.
  - Но ты знаешь, чего хочешь?
  - Я знаю, чего не хочу. Всё остальное принимается, если только не попахивает сада-маза. Я люблю эксперименты на грани разумного, люблю ощущать энергию, страсть, влечение. Думаю, это вполне нормально. Люблю чувствовать себя желанной, знать, что завожу, возбуждаю. Но это всё касается исключительно любимого человека. Я не кошка.
  - Я и не подразумевал такого.
  - Как всё изменилось за весну. Сижу и читаю Маяковского. Никогда не думала, что меня будет цеплять. Но цепляет. Я вообще много чего о себе не думала. И что рожи небритые мужские будут нравиться. И что о сексе с тобой буду трепаться на речном берегу, глотая банановое варенье, тоже.
  Я улыбнулся. Она мне как сестра. Можно и о сексе поговорить.
  - Ещё не думала, что будет не хватать лирики. Ну, обычной. То есть, необычной. Извне. Настоящей такой! Блин, сложно вразумительно объяснить...
  - Не трудись. Я понимаю. Вроде. Лирики ей не хватает. Мне тоже. Да, представь себе. Лирика... Я соскучился по лирике. Знаешь, проводя время между ненавистной работой и безыдейной отстранённостью среди четырёх стен, я стал забывать, что такое пьяный угар на песчаном пляже; что такое восходящее из-за деревьев бледно-оранжевое Солнце; я стал слишком спокойно относиться к печёной на углях картошке. Я ужасно равнодушен к бесцельному шатанию по узким закоулкам Старого города; возбуждение, когда считаю огоньки в её зрачках, сжимая в руке бокал с портвейном на донышке... Всё поникло с предельной скоростью. Я реже поднимаю голову вверх, когда сижу на пороге уютного бабушкиного домика, чтобы сосчитать, наконец, все звёзды на небе... Может, я не по эволюционной схеме старею, как думаешь? Или меня гложет треклятая лень - чёрная сестра для остальных демонов. Соль этой, возможно, надуманной апатии кроется в характере. Опять этот стержень. Имеет свойство хрупкости... Здесь лирика - мой клей, моя связка, спасательный круг от самим же воздвигнутых препятствий...
  - А как же ты мне сам говорил, что чем больше барьеров, тем сильнее желание их сломать, не так?
  - Так. Но сейчас, по всей видимости, у меня нет причин. Мне нужны струны и волны, мерцающее пламя, дрожащий голос, крепкое рукопожатие и поцелуй её сладких губ, чтобы быть собой. Идти дальше по пути.
  - Стимулы, значит... Спасательный круг и двигатель рука об руку... Я ведь видела тебя, будто вырванным из повседневности. Ты не купил себе участок в склепе.
  - Я в душном офисе и я с чашкой чая на скомканной постели под распев Криса Мартина - два разных стесняющихся друг друга фаталиста. Одна жизнь ведёт вниз с монотонным упрямством в стиле реализма; другая - резкое падение, когда кажется, что туманная вершина вот-вот позволит уцепиться холодными пальцами за последний камень и, подтянувшись изо всех сил, встретить долгожданное утро.
  - Вижу, и правда, скучаешь...
  - Не смейся. Да, вправду, скучаю. По лирике. Её лёгкий дразнящий вкус - вкус берёзового сока - проводник в иное измерение. Там бушуют волны людских переживаний; ярость и отвага, страх и самопожертвование толстыми мазками лезут в глаза купившему входной билет. Хотя нет. Билеты туда, наверно, не продают. Это похоже на аналогию с музеем. И немного проглядывает коммерции. Я скучаю по тонкой, скользящей лирике. Знаешь, там нет места монетам и банкнотам. Если только это не монеты, за которыми в пучину далёких вод ныряют отчаянные. Там... Там... Впрочем, это для меня тайна.
  - Ты мечтатель. Мы оба. Поэтому и сошлись. Помнишь, духовное родство?
  - Помню.
  - А помнишь, мы говорили, что самые простые желания порою становятся самыми недостижимыми? Мне кажется, потому что люди боятся потерять всё. Не умеют взвешивать. Не рискуют.
  - Да, ты твердишь, что им надо дать пинка для раскрытия потенциала.
  - Я сейчас не об этом. Послушай, пока человек живёт, он постоянно что-то наживает. Болячки, врагов, деньги, связи, друзей, долги, убеждения, репутацию. Чем дальше, тем больше. Тяжело отказаться от всего нажитого ради погони неизвестно за чем или кем? Тяжело. Вот они сидят на месте. Бросить дом, работу, город... Сам-то не пробовал. Легче, когда тебя ничего не держит...
  - Тебя держит?
  - Не знаю...
  - Многие выдумывают для себя причины к бездействию. Глупо рассуждать о том, что бы было если бы...
  - Ну не суди о поступках, если точно не знаешь, как к ним подошли.
  - Я не сужу. Отказ от действия - тоже поступок и часто бывает верен и оправдан, но бывает и наоборот.
  - Мы с тобой тоже оправдываем себя.
  - Мы не лучше остальных. Просто если есть мечта. Настоящая, в которую очень веришь и очень хочешь, то нужно попробовать достичь её. Пусть в конце и не получится. А если получится? Всё лучше, чем сожалеть о том, что жизнь прошла мимо.
  - Лучше жалеть о том, что сделал.
  - Мы - плагиатчики и любители клише.
  - Есть ведь и хорошие клише.
  - Есть.
  
  
  
  Глава 14.
  
  Земля обернулась по оси дважды. Во время оборотов я спал, или работал, или торчал в "Аквариуме". София опять куда-то пропала, но никто давно не обращал внимания на эти внезапные исчезновения. Она в своём репертуаре. Только Алан сетовал, что она так и не передала ему некоторые из написанных стихов, которые обещала оставить на память. Ещё и музыкальный автомат начал барахлить, часто заедая на балладе Битлов о незабываемой Мишель.
  Зато Алан бросил курить. Резко и уверенно. На мои вопросительные рожи он лишь отмахивался и бубнил что-то про "хорошего понемногу". Как бы там ни было, я рад. Общество получило ещё одну волевую личность. Шутка. По части личных качеств мой друг дал бы фору Гераклу. Ну, или кто там ещё был велик?
  В любом случае, мелкие неурядицы перемежались мелкими приятностями. Я заболел и с чистой совестью не выходил на работу добрую неделю. Правда, вместо строгого постельного режима и глотания многочисленных лекарственных чудо - препаратов с побочными эффектами в виде зуда в заднице, повышенной потливости, и жжения в глазах, я слонялся по городу, днём неизменно захаживая в магазин пластинок господина Шайло, а вечера проводя возле барной стойки, помогая Алану по хозяйству. София так и не появлялась. И мы не заводили о ней разговоров. В конце концов, пора бы уже научиться отдавать должное её очаровательной безответственности, а бросание друзей в ночном кафе один на один с дымом и тусклым освещением - это верх бесстыдства.
  Всё изменилось внезапно. Я так не хотел. Как-то в обед, в мой первый обед после возвращения на работу, я забежал в "Аквариум" вернуть Алану недавно прочитанную книгу об истории Вьетнама, и увидел друга, сидящего на крыльце в разгар дня. Я, молча, встал напротив него, загородив собой вывеску магазина строительных материалов, да и вообще, весь магазин, и скрестив на груди руки, помотал головой из стороны в сторону. Традиционный жест, выражающий немое восклицание. Алан потянулся в задний карман брюк и извлёк оттуда аккуратно сложенный жёлтый лист самоклеющейся бумаги. Повертев его немного в руках, он протянул лист мне. Лицо Алана было растерянным и грустно - весёлым одновременно. Половинчато меланхолическое сочетание. Я развернул лист. Как и следовало ожидать, это было письмо. Ровный, относительно крупный почерк, красные чернила, печать в нижнем правом углу.
  
  "Прости, что так вышло всё. Ты мне нравишься. Глубоко по человечески, а это редкость. Не вздумай - стукнет в голову, что успокаиваю. Обижусь. Почему-то мне реально не всё равно. Я в тебе почувствовала своего человека ещё в тот день, когда мы начали общаться, но... Эта тонкая эфемерная грань между "свой человек" и "прожить жизнь и сдохнуть рядом, не жалея ни об одной секунде". С последним у меня проблемы. Нет, ты тут ни при чём. Я или сама по себе такая... Или сделали меня такой . Чёрт знает. Я то ли запуталась, то ли распуталась. Меня никто не понимает и не поддерживает на моей дороге... Уж больно мутно то, куда и с кем я иду. И я прекрасно понимаю их. Всех. Мне очень долго пришлось бы объяснять своё поведение... Да и не нужно, наверно, всё это. Извини за пунктуацию. Она у меня страдает, когда пишу быстро. Особенно запятые. Но тебе и не до этого тоже. Прости, что появилась как гром среди ясного. Иногда мне в голову стукает, когда оцениваю разумом свои поступки, но не разум делает людей счастливыми; он всего лишь инструмент эмоций. Я сделаю всё, чтобы мне не было стыдно за будущее; жалеть о прошлом - пустая трата сил, но так случается . Надеюсь, будет не часто. Приходит время делать прыжок веры и идти своей дорогой. Надеюсь, перья уже отрасли. Иначе жопа мне. Хорошо, хоть не матом, хотя за мат мне редко бывает стыдно. За слабость, страх и лень, за срывы гневные - за них бывает стыдно. Но я обещаю, что не пропаду из твоей жизни, и "привет" я всё равно буду писать, извини. Или "йоханга", как в сказке пилота. Можно ещё "кани-чуа", сложив ладошки. Пойду поем суп и подумаю, как буду жить дальше, когда у меня есть свободное время, собака и цели.
   Твоя навсегда. София".
  
  Письмо было в двух экземплярах - для меня и Алана. Я стоял, как вкопанный, держа листок на ветру. Губу закусил, а то бы точно расплакался, а негоже на могиле поэта... о чём это я.
  Алан смотрел на меня, будто хотел сказать что-то, но сейчас мне хотелось почти абсолютной тишины. Как она могла?! Вот так просто взять и сбежать! И не пару дней, как раньше... Она ушла... Ушла совсем. Я знаю, с кем. Знаю, куда. Но, а толку... Я опустился на крыльцо рядом с Аланом и спрятал письмо в карман пиджака. Магазин строительных материалов "Какой-то там стиль". Какого хера они придумали такое дебильное название! Впрочем, через минуту глаза уже не видели ни вывески, ни пешеходов, ни проносящиеся мимо автомобили. Даже лицо моего дорогого друга, сидящего рядом, стало каким-то размытым и далёким, будто из беспокойного сна. Нет, я не плачу. Просто фокус стал не таким резким. Больше бессмысленным, блуждающим.
  Сейчас я вряд ли смогу точно описать своё состояние. По врачебному жаргону оно ближе к коме, только я функционирую без видимых сбоев. В коме мозг, душа и прочие компоненты, отвечающие за глупости и дерзновения. Мне просто было плохо. Очень. Хуже, чем очередь из автомата в живот или нож в лопатку. Будто тебя предали. А самое обидное в том, что я был рад за неё и понимал её. Она поступила так, как я хотел. Так, как она была должна, чтобы идти дальше к своему горизонту. Чтобы плыть в потоке. Она всё правильно сделала. Она молодец. Нужно двигаться, чтобы чувствовать жизнь. Прочь из склепа, назло мертвому хохоту. Нет, не назло. Во имя добра. Так, наверно.
  А мы теперь и не знаем, что будет. Я не знаю. Я знаю, как умываться, чистить зубы; знаю, как приходить на работу, как быть на работе и даже работать; знаю, как возвращаться вечером домой, приготовить ужин, накормить пса; проветрить комнату, чтобы поскорее уснуть; как делать покупки и платить за квартиру. Но я не знаю, как жить. Просыпаясь по утрам, я был счастлив возможности увидеть её, свою названную сестру, в новый день. Сейчас я просыпаюсь с мыслью о скорейшем вечере, чтобы снова забыться во сне. Может там она. Я до сих пор, дёргаюсь к телефону, слыша радиопомехи. Сообщений нет. Всё повторяется. Люди приходят в мою жизнь, чтобы помочь, научить, сломать, растоптать, заставить верить, всё бросить, измениться, уйти... Что я для них? В чём моё предназначение?
  Я мог кричать глупости посреди улицы, и мне было плевать на косые взгляды, плевать на всё. Моя подруга, моя сестра была в моей жизни! София... Уехала и забрала её с собой. Где я теперь? Дотянуть бы до вечера, а там её увижу. Я надеюсь.
  Я банален. Строчка за строчкой прописные истины, шаблоны. Только эти шаблоны мне дороже всего. Эти встречи в коридоре под предлогом деловых вопросов. Проводишь меня до выхода? Я приготовила что-то. Кажется, маловато желатина. Рискнёшь? Почему бы и нет! Знаешь, это очень вкусно, честно... Я рада. От этого люди живут определённо лучше. Подлиза.
  У меня разовьётся особая форма паранойи. Я бы назвал её - отчаяние веры. Я буду искать среди толпы, вглядываться в лица, заходить в букинистические и цветочные магазины, она любит Мураками. Теребить Алана буду. Буду искать её на старой работе, брошу свою, чтобы стало больше времени... Я буду искать, зная, что никогда не найду. Она акула. Я барахтаюсь в своём мирке; требую, чтобы она обернулась. В другом городе, другой стране... София...
  Спасибо, что забрала меня. Теперь всё в надёжных руках...
  
  Глава 15.
  Ещё месяц, и на пару недель я покину место своего дневного пребывания, засуну подальше графики, таблицы и формульные связи, соберу большой матерчатый рюкзак разного ненужного барахла и скроюсь с глаз ближнего окружения где-то на южных берегах, почти не слыша родной речи. Чем ближе этот знаменательный момент, тем медленнее тянутся дни, а ночи становятся жаркими и душными, не давая возможности провалиться в сон.
  В один из таких дней, когда комары нещадно лезут сквозь плохо занавешенные окна, а сухой воздух затрудняет дыхание, я сижу перед компьютером и набираю письмо. Сообщение для Софии. Сегодня у неё день рождения. Прошло три недели с момента её побега, и злость моя давно улетучилась. Так странно, я думал, что буду обижаться и ненавидеть свою хитрую подругу как минимум до начала промозглой осени, а это для меня - огромный срок. Но нет, к счастью, общение с всезнайкой Аланом открыло мне глаза на многие вещи. Даже не открыло, а заставило принять сердцем то, что я понимал, но отказывался с этим соглашаться. Наверно, если бы не Алан, то меня бы раздавило под грузом разного рода мелких заноз и склок, но жизнь снова давала мне приют вечерами за стенами "Аквариума", где я был свободен в мыслях и поступках, где я не знал укоризны и плакал, не стесняясь быть выставленным на посмешище. Меня спасали зелёный чай с жасмином и мягкий голос старого друга, вещавший мне о поводах, мотивах и причинах. Алан задавал вопросы и сам же отвечал на них, пристально глядя мне в лицо и улыбаясь своими добрыми проницательными глазами. Он научил меня смирению. Не тому, что означает уход от проблем, а тому, которое рождается в глубине души от радостного открытия тайн и загадок людского поведения. Я осознал и примирился с её побегом, с её желаниями. Мы сами вели к этому. Сами из того же теста. Она поступила так, как и мы, возможно, поступим в недалёком будущем. Хотя, я оговорился. Она пошла своей дорогой, как некогда Алан пошёл своей. Много лет назад. Учитель. А я? Я сижу и потягиваю зелёный чай с жасмином, наполняясь его прохладой и ощущением покоя и мира.
  В "Аквариуме" всё чаще звучит минорный рояль. Алан пристрастился к клавишным, пока музыкальный автомат был в ремонте, и единственным источником звука становился старенький кассетный магнитофон с радиоприёмником. И помещение наполнял джаз, лаундж, классика. Ещё один повод задержаться подольше. Теперь мы с Аланом закрывали кафе вместе ежедневно, несмотря на срочные и несрочные дела. Потом сидели на крыльце, иногда под зонтом (козырька не было), когда ливень смывал грязь и прибивал пыль к дороге. Алан уже не курил. Его новой страстью стали мятные леденцы. Всё лучше.
  Он написал Софии своё письмо и отправил по почте. Сказал, что хочет подчеркнуть элемент старины - рукописный текст читать всегда приятнее. А я стучал по клавишам. Солнце ярко пробивалось сквозь стекло и чуточку слепило глаза. Я сидел босой, в одних шортах, ещё не успевший почистить зубы и плеснуть воды на лицо. Хотел успеть первым, пусть и полдень на часах. Писал, не думая. Просто отдался на волю чувствам. Будет нескладно и рвано, зато искренне. Она оценит.
  
   "Хм....и с чего бы начать? О чём говорить с человеком, с которым можно говорить обо всём? Что пожелать, дабы это не выглядело простой формальностью? Любви, счастья, терпения, ярких мгновений....всё это по умолчанию, ты же знаешь. Пожалуй, нужно знать человека близко, чтобы попадать в десятку. Видимо, я и вправду хочу, чтобы ты растила огурцы в теплице под новейшими солнечными батареями. Я действительно хочу, чтобы ты кричала гребцу в Венеции "Сеньор, а давайте ещё кружочек!". Я хочу, чтобы ты улыбалась... Не потому что этого требует собеседник, а потому что это идёт изнутри... Я хочу, чтобы холст человека, на котором ты пишешь свой сюжет, превратился в величайшее творение, понятие "аукцион" для которого бессмысленно... Я хочу, чтобы ты стала коллекционером, собирала большие такие куски счастья и хранила в сердце... Я хочу, чтобы рассвет был поводом для нового подвига... Хочу, чтобы не было тревоги о настоящем... Хочу, чтобы туман будущего рассеялся для тебя, и выглянул свет. Тёплый и мягкий. И не в конце туннеля, а по пути следования. А ещё я не хочу, чтобы ты смешалась с безликой массой.... Хочу знать тебя такой, какой увидел в первый раз. И ещё, хочу, чтобы ты могла сказать о собственном счастье не в ответе на чей-то вопрос, а просто так.. Даже в тёмной комнате... Спасибо тебе, что ты такая-растакая... С ДНЁМ РОЖДЕНИЯ!!!
  
   Твой брат по духу".
  Ответ пришёл моментально.
  - Спасибо, пока это лучшее поздравление за день! А к вечеру, может быть, будет и не пока, а лучшее... Что-то мне подсказывает...
  - А мне что-то подсказывает, вечер будет в изящных позитивных тонах...
  - Возможно, но эпистолярно ты будешь не превзойдён!
  - Хм... я тебе это и сказать мог, даже сопроводив мимикой и жестами...
  - Верю .
  И снова тишина... Ещё на сутки.
  
  - Расскажи мне о празднике?
  - Запускали фонарики на пляже, гуляли под дождём, оккупировали бар.
  - Ну, первые два пункта звучат более-менее... Деталей я, конечно, не знаю, но всё же.
  - Дождь был посредственный. Я бы хотела грозу. Прям такую мясную!
  - Из говядины что ли? Шучу. Ну, тогда после дождя яркая-яркая луна... А раз пляж, то лунная дорожка.
  - Я так люблю грозы... А она подвела - прошла мимо... У меня дурацкое ощущение, что что-то не так, а что - не могу понять. Может быть, я просто не выспалась, а может мне принесли на день рождения ещё одну драцену, которых у меня и так две огромных стоят на видном самом месте. Так, хватит хандрить! Драцену я в офис унесу, когда мне стол выделят. Сама ж хотела купить. Желания сбываются, стоит только забыть, чего хотел. Какая я противная девчонка! Окунусь, пожалуй, в работу. Пора бы уже.
  - В какую?
  - У меня заказ на оценку к понедельнику . Не сложно, но муторно и много. Аутсорсинг пока, а там видно будет. Я сама распределяю время и работаю в удобное. Красота!
  - О чём ты и мечтала
  - Ну, не совсем, зато теперь я точно знаю, что за мечтами стоит гнаться. Не упускайте возможностей, братья и сёстры, так сказать.
  - Не пропадай, а то у тебя это хорошо получается...
  - Да, знаю, что хорошо... Прости...
  
  Позже я рассказал Алану о нашем с Софией последнем разговоре. Мой друг был ужасно горд, что на его письмо София ответила длиннющим, изящно написанным, повествованием, в котором подтвердила многие наши предположения, а самое главное, называла нас самыми близкими людьми, с которыми ей хоть однажды удавалось закрывать уютное тихое кафе.
  В самом же "Аквариуме" появились фотографии, где мы втроём отмечаем день рождения Алана. Именинник задувает свечи, София слева на снимке отчаянно колотит в игрушечный барабан, а я пытаюсь запустить конфетти. И мы смеемся, смеёмся... Похожи на счастливых людей. Фотография поместилась ровно по центру стены напротив барной стойки. Где бы ни была София, она всегда с нами закрывает кафе, оставляет недопитый чай и разбросанные черновики с записями. Наверно, очерки.
  Алан по сей день хранит в отдельной папке стихи, присланные ему Софией, дневники, где упоминаются наши разговоры, фотографии, и даже небольшое видео - " один день из жизни".
  Как-то раз, удобно разместившись под зонтиком, мы с "молодым Бертье" наблюдали за только-только озарившей вечерний город радугой, такой яркой, что она казалась гораздо больше своих истинных размеров. В воздухе витал аромат ванили и корицы, голуби на соседних крышах оживлённо ворковали, видимо, обсуждая перипетии ненастного дня, дворник на углу квартала ругался на раскиданный по тротуару мусор, полицейский через дорогу штрафовал молодого паренька за превышение скорости. Мы молча переносили взгляды с одной сцены городской жизни на другую, как вдруг Алан изрёк:
  - Помнишь, когда-то давно я тебе рассказывал про молодую девушку, Сесиль, в которую был влюблён, живя в Марселе?
  Я резко повернулся в его сторону:
  - Только не говори мне, что и ты тоже!
  - Нет, ты меня не понял. То есть, да. Я нашёл её, представляешь!
  - Но когда? Где? И чего ты молчал? Давно?
  - Месяц назад я начал поиски и вот, позавчера, узнал, что она живёт с родителями в предместье Лиона. У них свой домик с небольшим садом, участок виноградников и, вдобавок, они держат придорожное кафе. Угадай, как оно называется? "Молодой Бертье"! Представляешь! Вот так совпадение! Я обзвонил кучу друзей и знакомых во Франции, пока не наткнулся на след в Лионе. А там уж дело техники.
  - Но почему же всё-таки ты молчал? И с чего вдруг решил её разыскать?
  - Знаешь, когда исчезла София, когда совсем исчезла, я много думал о том, как она решилась. Я знал, что рано или поздно это произойдёт, тебе объяснял, почему так вышло. Она молода. Она успеет познать и радость и боль от своих поисков, и поверь, она своего добьётся. Я видел это в её глазах. С самого первого дня, даже когда они были красными от слёз. В них сияла неукротимая жажда жизни и любви. Такой взгляд редко встретишь теперь. В них была капля отчаяния. И всегда жила надежда. София лёгкая, дикая даже. Этот город, её работа, обстановка. Всё задушило бы её рано или поздно. Она не создана для оков, а это оковы. Она должна жить душой и слушать сердце гораздо чаще, чем разум. Она сбежала, и это один самых замечательных поступков, на которые она сподобилась за время нашего знакомства. Пошла своей дорогой. Не испугалась, не поникла. И ты, поверь, уйдёшь когда-то. И быть может, мы встретимся уже в другой стране, в другом городе и за другими занятиями, но всегда помни, что ты сбежал за мечтой. Вот и я, узнав о бегстве Софии, решил, что последние годы жил с чернотой в сердце, которая душила меня, как и нашу общую подругу. Это тоска. Тоска не по прошлому, а по упущенным шансам. Ведь я любил Сесиль. Страстно любил и желал её. И всё оставил. Смалодушничал. И расплачивался за это одиночеством. И продолжал любить. А потом понял, что если не попытаюсь исправить то, что ещё можно, то никогда себе не прощу. Я разыскал её и отправлюсь во Францию на следующей неделе. Быть может, мы вернёмся сюда вдвоём, а нет, я останусь с ней, если, конечно, она ещё ждёт меня и простит. Нет, я не прощаюсь с тобой. Ты был и будешь мне другом, моим младшим братом. Помнишь, я рассказывал тебе, как Ибра однажды спросил меня, доволен ли я своей жизнью? Тогда я начал свой путь, который привёл меня сюда, к вам, и я очень рад этому. Я знаю, я читал в твоих глазах, ты хотел бы, чтобы и я как-нибудь вечером задал тебе такой же вопрос, и ты без колебаний сорвался бы с места. Но ты не доволен, это и так ясно. И когда я оправдывал Софию перед тобой, я пытался донести до тебя простую вещь - жить или проживать - решать только тебе. Без вопросов, намёков и уговоров. Ты уже большой и сам отвечаешь за свою судьбу.
  Я уткнулся подбородком в колени, и слёзы сами покатились по щекам, сначала маленькими каплями, а потом и тонкими ручейками. Я не рыдал, как недавно прошедший ливень, но из меня, пожалуй, выходила горечь, накопившаяся от собственной никчёмности. Алан был прав, мне просто нужно чётко усвоить, кто я и чего хочу. Только зная цели, можно выбирать направление движения. И да, пусть финал не известен, но он может быть каким угодно, а вот, оставляя всё на местах, угадать с концовкой куда проще. И часто она бывает очень незавидной. Когда после сна тянет поблевать.
  Следующим утром Алан огорошил меня предложением заняться делами "Аквариума", пока он, Алан, будет отсутствовать. На работе я мог взять больничный или отгулы, а финансовая сторона будет незамедлительно мне компенсирована, хотя мой друг прекрасно знал, что я готов взяться за дело и бесплатно.
  Я помогал Алану собирать вещи, получал инструкции, знакомился с посредниками и документами, даже научился готовить одно из секретных блюд "молодого Бертье", рецепт которого, блюда, я, естественно, не могу выдать под строжайшим запретом.
  Во вторник утром двадцать девятого июня, самолёт Французских Авиалиний унес моего доброго товарища навстречу с молодостью, любовью и запоздавшим, но не успевшим далеко сбежать счастьем. Я же остался один на один с делами, и надо сказать, справлялся весьма неплохо, благо помощники Алана, ставшие мне надёжной опорой, быстро замечали и поправляли мои немногочисленные оплошности. По вечерам я привычно натирал до блеска посуду, расставлял по полкам, проверял проводку, подметал полы, закрывал шторы, отключал музыкальный автомат, где теперь можно было обнаружить минорный рояль, и выходил на крыльцо, предварительно заперев входную дверь и чёрный ход. Жизнь текла своим ходом. Те же люди, те же вывески, те же автомобили. Даже мусорный бак на углу был опрокинут точно так же. Я смотрел по сторонам, вдыхал прохладу летней ночи, иногда дремал, забываясь под пение сверчков. Тем не менее, я всегда успевал на традиционный ночной показ в кинотеатре, расположенном в десяти минутах ходьбы от "Аквариума". Я приходил туда уже шесть или семь ночей подряд. На один и тот же фильм. Кажется, это были "Ночи Гаваны". Кассирша меня приметила и уже здоровалась, принимая за старого приятеля. Расспрашивала о работе, здоровье и девушках, трепала по плечу и отпускала билеты со скидкой. В зале, как правило, было трое или четверо таких же полуночников. Иногда парочки жались на последних рядах, но к концу недели я оставался полностью в одиночестве. Можно было выбирать любое место в зале. Я садился на восьмой ряд, клал ноги на впереди стоящее кресло и утопал в своём, свесив голову, то на правый, то на левый бок. Десять минут шла реклама и анонсы, после чего характерный треск сообщал о том, что сеанс начался и стоит убрать мобильные телефоны. За предыдущие дни я выучил почти все реплики главных героев и уже мог сносно пародировать гневные вопли и всхлипывания. Возвращался в кинотеатр я исключительно ради сцен, где не слышно голосов, а слышно лишь море и саксофон. Где-то за кадром и очень вкрадчиво, почти бесшумно. Таких сцен в фильме было три. В последней, толстый кубинец сидит на пляже, опустив ноги в тёплый ласковый океан, и что-то неспешно наигрывает, будто колыбельную для водных обитателей. Краски на экране сливаются в поток розового, голубого, чёрного и мерцающей бирюзы. Хочется зациклить проигрывание и смотреть, смотреть... А потом сладко закрывать глаза, оставаясь наедине с шумом волн и нежной музыкой... Чарующее сновидение. Каждую ночь я касаюсь рая. Своего. Не бумажного.
  
  - Привет! помнишь, я тебе весной высылал свои наброски, про которые говорил. Вот, я дописал первый рассказ. Если будет желание и время, то почитай на досуге.
  - Привет. Хорошо, я прочту.
  
  
  
  
  
  
  Новые чешские сказания
  
  Эта история приключилась со мной два года назад. До сих пор я пребываю в состоянии некоего экстаза, даже эйфории, тесно роднящейся с чувством страха, и поразившей до самых недр. Виной подобному упоительному эмоциональному возбуждению часто становится одно из моих любимых занятий - общение с интересными и загадочными личностями, пусть порою короткое, но глубокими рубцами оставляющее след в душе и заставляющее напряжённо переосмысливать и дополнять самые разные жизненные вехи. Наличие многих из них даже сотой долей не влияло на Ваше сознание прежде, и вдруг, два-три часа пылкого спора или одна, неосторожно брошенная вскользь фраза, застревает в мозгах, пуская ростки нового, иногда архаичного, либо на другом конце - трогательного, на грани смирения. И обыденные представления летели к чертям, представали в жутком образе хитрого, вёрткого, безобразного чудища, так долго водившего за нос по грязной луже. А может всё с точностью до наоборот. Вы нашли подтверждение догадкам, нашли факты, важное мнение, втиснувшее последний недостающий камень в основание твёрдости духа. Бывает всякое, и случается, что в попытке ответить на старое, удивляешься, открывая новое, размахивающее рукой с листовками, где вопросы сложнее, путанее, и даже аспирина в кармане не находится. Для кого-то подобная стихия сродни наркотику, энергетической подпитке, но не той, что путают с вампирами и сглазом, а той, что электризуясь где-то наверху, ниспадает на макушку зарядом вдохновения, возвышенности, участия. Проще говоря, нематериальный интерес переходит в нематериальные субстанции, наполняющие тело живительной силой, требующие действия, открытых глаз и бурной фантазии. Да, жизнь приобретает краски, отпускает пресноту, заманивает на откровенность, толкает к продолжению движения, но уже в правильном направлении и ритме. Вы запутались? Я и сам уже запутался. Просто хотел сказать, что для меня возможность выслушать, проникнуться, узнать, получить подсказки, одобрение или отпор с обоснованием является неким внутренним локомотивом, постоянно напоминающим мне о том, что конечная станция поисков ещё не близко и надо бы подкинуть угля в топку. И я кидал. Снова и снова. Большими горстями, лопатами, совками, в надежде на взаимность. Это моя страсть, моя болезнь, моя агония. Каждый раз, оказываясь с ней один на один, я благодарен за везение и удачу. Остаётся только не упустить шанс и сделать вывод. Но тут самое сложное. Новые ростки.
  Так вышло и со мной, молодым журналистом одного молодого же, делающего первые неловкие шажки в большом и суровом медийном мире, альманаха для тайных и явных искателей приключений. Издание наше ежемесячной периодики, являло собой уменьшенную, но не ухудшенную копию авторитетных, прочно обосновавшихся в тёплом кожаном кресле на вершине, журналов, повествующих о быте, традициях, художествах и истории развития общества в самых дальних, и часто труднодоступных, уголках света, то есть, от края до края земли. Вокруг света, но не за восемьдесят дней, а за восемьдесят страниц и пару бумажных банкнот или пригоршню медных монет известного достоинства.
  Трудилось нас четырнадцать человек, мужчин и женщин, разных возрастов, политических и религиозных взглядов, национальностей, цвета кожи и музыкальных предпочтений. Мы сами стали миром в миниатюре. С той лишь важной разницей, что израильтянин Исмаэль, системный администратор, дружил с палестинцем Ахмедом, отвечавшим за вёрстку номеров; американец Стив и Алёна, русская помощница главного редактора, часто обедали вместе, тараторя о лучших пляжах и лучших местах для сёрфинга. Наш фотохудожник Марис, родом из ЮАР, настоящий профессионал своего дела, был заводилой во всём коллективе и на каждой вечеринке устраивал первоклассные представления, рассказывая о собственных корнях и заставляя удивляться и восхищаться. Турок Нуриман и грек Теодорас, пишущие корреспонденты, хоть и подтрунивали друг над другом, но души не чаяли, и напоминали престарелую пожилую пару, где споры слыли только для вида. Ещё мы любили Ребекку из Уэльса и колумбийца Радомеля, поляка Мирослава и китайца Ена, немца Гюнтера и француженку Мишель. Мы были дружны, что среди понятия "коллеги" штука весьма сомнительная. Тем не менее, факты есть факты, и я был горд стать частью семьи, как любил говаривать наш шеф, господин Конте, кстати, итальянец.
  Моя роль - также роль пишущего корреспондента, состояла в том, чтобы выдавать для очередного номера три-четыре вполне конкретных, не приторных, но сочных сюжета различного объёма и непересекающихся тем. От кулинарии Фиджи до раскопок на местах древних сражений индейцев в Южной Америке. Надо ли говорить, что подобный разброс освещаемых событий и явившихся на печать рубрик сопровождался бесконечными разъездами, командировками и набросками статей за выдвижным обеденным столиком, когда Солнце нещадно палило крылья воздушного гиганта. Несмотря на отсутствие громадного тиража и невозможности тягаться с более именитыми собратьями, бюджет регулярно пополнялся меценатами и некоторыми ярыми спонсорами, в результате чего, о расходах во время поездок можно было думать в предпоследнюю очередь.
  Пожалуй, я находился в своей стихии и впервые за долгие годы мог с уверенностью сказать, что вполне доволен жизнью. И дело не в больших доходах (здесь как раз, можно было пожать плечами), а в том, что я мог с завидным постоянством удовлетворять свою главную страсть - колесить по миру.
  В каждой из таких романтических встреч с новой стороной Луны ждёшь чуда. В непредсказуемом обличии. Но всегда с детским восторгом наблюдаешь за ним, обнимаешь, тыкаешь пальцем, внимаешь или просто стоишь, раскрыв от удивления рот.
  Да, это прекрасно. Воображение не нуждается в хлебе и воде, в гурманских изысках. На язык просятся сотни ассоциаций, картин, линий, запахов, звуков, которые никогда не слышал и не ощущал. Всё верно, это страсть, дикая и необузданная, ласковая и ностальгическая. Странная ностальгия. Ностальгия по сновидениям и придуманным байкам. Но ведь жизнь течёт и бьёт ключом. Сильно, размеренно и хаотично. Она брызжет, фонтанирует, увлекает в пучину забот и тёплого моря, камня и зелени, ломаной речи и полосатых навесов прибрежных таверн. Да, я жду чуда. Жду аромата вкусного молотого кофе в кофейнях по утрам. Я вдыхаю тихий шелест старых построек. Меня вряд ли пресытит дух эпох. Восхитительная потребность затеряться на границе цивилизации неистребима. Язык, проникновение в иную культуру, в иную реальность с широко открытым сердцем и жадными глазами, жадным рассудком. Дышится иначе, воздух свободы, неизвестности, грозы слаще и ливни радостнее, солнце пощипывает и приглашает на танец под аккомпанемент банджо. Куда мы все движемся? Мы знаем так много о прошлом, но эти знания, увы, не способны наставить своих сынов и дочерей. Хотя скорее, мы сами не торопимся впитать опыт предков. Мы подменяем важные вещи неважными, гонимся за призраками, молимся на банковский счёт, быстрый интернет и скидки в модных ателье, воротим нос от бездомных и выковыриваем кусочки свинины за ужином между зубов. Куда мы движемся? Что такое путешествие теперь? Всё включено, пять звёзд, групповые экскурсии, снимки для друзей, магниты на холодильники. Я была там, а я был здесь. Я пил змеиную кровь, вот смотрите, даже сердце ещё бьётся на дне стакана. А мы катались на слонах, а вот я возле Биг Бена... а что дальше? Сколько потеряно? Забыто? Брошено без внимания?
  Я тоскую по узким улочкам, цветочным лавкам, где престарелая дама просит купить букетик для любимой. Я поддерживаю запрет на въезд автомобилей в исторические центры, я поддерживаю дорогие парковки. Ходите пешком. За стеклом машины вы теряете всё, что могли бы черпать, протягивая руки вверх. Я млею от уличных музыкантов и артистов. Здесь живёт душа самобытности, искусство на изломе. Смесь хобби и заработка, фанатизма и вкрадчивого мастерства. Правдивые мелодии, щемящие душу, лёгкие, воздушные напевы, настроение праздника. Браво! Браво! Если это Вас не затруднит, купите диск за двести пятьдесят крон. Да, мы будем играть здесь завтра. Приходите с детьми. Спасибо Вам!
  Я тоскую по красным трамваям. Где-то они, конечно, другого цвета: желтые, зелёные, но для меня всегда трамваи краснели. Во сне, в жаркий полдень и прохладный вечер, в давке и когда от выбора мест рябит в глазах. Конечно, у окна. Чтобы высунув голову, махать прохожим, отражаться в витринах, ловить встречный ветер и смотреть за тем, как зажигаются неоновые вывески. Из табачных лавок тянет за версту. Рукодельные сувениры. Подальше от туристических троп.
  Отдалённые уголки, неизвестные люди великолепны. Каждый раз всё меняется. Закат, прилив, отлив, песок под ногами, булыжники на мостовой, дорожные указатели, клумбы, проспекты, театральные афиши, полицейские, цена на билеты в музеи, улыбки прохожих, плёнка камеры... Как приятно забраться на крышу старого форта, посидеть на изрубленных временем камнях, послушать шум волн, растрепать волосы, подставив лицо погожему дню, окинуть взором пространство вокруг, зная, что чемодан собран. Прикоснуться пальцами к стенам великих крепостей, как молчаливых свидетелей побед и низложений, стоящих на холмах и в долинах. Джонки на берегу приглашают в путь без конца и определённой цели. И весна, и веселье, и смех, и гам. С раннего утра и до глубоких сумерек. Дым над заводью, газовые фонари, огни, отблески на воде.
  А ведь есть ещё мосты, метро, одиночество, чехол гитары, мысли, много мыслей... Путешествие - шанс побыть наедине с собой, находясь в толпе. В душном номере, в жаре, под какофонию звуков и голосов, с пивом в пакете. Сбежать от мира, погружаясь в самое нутро. Это ли не подарок. Прогуляться по паркам, аллеям, скверам, где давным-давно гуляла она, королева со своей свитой, чинно ступая меж крохотных трещин на дорожках.
  Мне часто хочется присесть на лавочку в одном из таких парков или на набережной. Присесть, достать блокнот, карандаш и записать что-нибудь. Это не выйдет в печать, но останется со мной до конца дней. То, что я ощущаю именно здесь и именно сейчас; о чём хочется размышлять, что тревожит. Понаблюдать за людьми, представить их жизнь здесь, в повседневности хлопот и простых забот; представить себя среди них, чужака, ставшего родным. Проклянуть себя самого за отсутствие патриотизма и улыбнуться маленькой дерзости. Ведь за пазухой я ещё свободен.
  Город - живое существо, отец или мать своим питомцам. Город воспитывает их, а они - поучают его, перестраивают на свой лад, играют с ним, доверяют ему свои тайны или потешаются. Часто питомцы убивают своего родителя, потом внуки стараются воскресить утраченное. С переменным успехом. Бывает, что город мстит внукам за детей и забирает их души с собой. А случается, что люди приезжают за покорением, но принимают покорность и остаются просто жить. Симбиоз существ причудлив в капризах и устремлениях. Город чувствует зло и добро, горечь и отчаяние. Он любит и хочет ответного жеста. Он дышит своими трубами, лесами, выхлопными газами, лужайками. Город живёт, пока в нём остаётся хоть один потомок, но с большей вероятностью хоронит своих детей вместе с погребальной процессией.
  А ещё есть мифы, легенды, предания, сказки, правдивые факты и домыслы поколений. Сплетение времён, лиц, декораций, монументов, героев, трагедий, старины и современности. Это ли не чудо, поднимаясь на поверхность из метрополитена, очутиться в средневековой деревне? Выходя из МакДональдса, встретить Чарли Чаплина в неизменном цилиндре и с тросточкой в руках? Или садясь в троллейбус, двигаться вдоль улиц назад по пути истории и позже ужинать "У Флеку"?
  Это настоящее приключение, грандиозное и очаровательное, за что я не раздумывая, отдал бы последнее.
  Вышло так, что по заданию редакции меня командировали в славную Чехию, а если точнее, в стобашенную красавицу, как её величают уже многие годы, золотую Прагу. Надо ли говорить, что я, к тому моменту успевший побывать всего в нескольких странах, существовал на лезвие блаженного обморока или на пороге исполнения мечты. Да, именно так. Прага была мечтой. Из детства. Из старых воспоминаний. Воспоминаний о добрых мультфильмах, книгах, потёртых фотографиях, рассказах старших родственников, которым посчастливилось пройтись по мощёным площадям, извилистым старинным улочкам, покормить голубей, вдохнуть аромат свежего кофе ранним утром...
  И теперь я к двадцати шести годам стою возле своего персонального открытия, своего полёта, где я - пилот и штурман. Увидеть великолепие, красоту и добро собственными глазами. Это дорогого стоит. Работа перемежается с искренним наслаждением, что делает первую ещё притягательнее, побуждая отдаваться ей со всей энергией и сноровкой.
  К тому же, я мог вновь испытать себя в качестве иллюстратора к сюжету; многие в редакции отмечали мой нестандартный подход к выбору темы, технической и лирической стороне будущего снимка, и часть композиций размещалась на стенах в четырёх рабочих комнатах.
  Одним словом, мне было грех на что-то жаловаться, а значит, не находилось поводов для отлынивания и халтуры. Сразу после назначения на сюжет, я отправился на просторы интернета, дабы быть готовым во всеоружии и раскопать материал, в последствии, претендовавший бы на звание колоритного. Благо, что публикация о Праге предполагалась премьерная и открывала серию очерков под общим рабочим названием "Новые чешские сказания", переиначенным от заглавия известного творения прославленного чешского писателя Ирасека, вложившего сердце в труд по сбору легенд, преданий, историй о чешской земле в веках и людях.
  Я не собрал ни капли предварительной информации. Ни брожения на волнах интернета, ни просиживание в библиотеке, ни расспросы знающих и видавших виды. Это полностью противоречило правилам нашей профессии, но меня почему-то мало волновали последовательности, алгоритмы и схемы. Хотелось очутиться там, вдохнуть аромат города, пощупать атмосферу, просочиться вглубь жизни без всяких этих условностей. Хотелось быть не корреспондентом, а малым чадом в магазине красочных подарков. Раскрыть книгу и удивиться влечению. Мне просто хотелось делать всё впервые там, а позже рассказать об эмоциях другим людям, которые возможно, испытают нечто подобное, вдохновляясь страницами альманаха.
  Главный редактор, господин Конте, не стал читать мне нравоучений по сему поводу и упрекать в непрофессионализме. Конте, чей дух авантюризма шкалил во всём, что можно, был романтиком до мозга костей. Именно благодаря ему, мы имели то, что имели - улыбку на входе и отдачу на выходе. Конте заряжал своей энергией, заставлял представлять, будоражил сознание рассказами, требовал импровизации. Конте был хорош и остаётся у штурвала, умело правя свою маленькую лодку навстречу далёкому берегу. Конте потрепал меня по плечу и дал свободу. Я волен творить. Одно условие - будь искренним, и это оценят. Я признал слова редактора за добрый знак и отправился собирать вещи.
  Визы, справки, фотографии и прочая рутина меня мало донимали (особенности профессии), и все мысли давно застолбили места в первом ряду тёмного зала, где крутят лучшие образцы фольклора, тайного, призрачного и пленяющего мира. Я привык к перелётам, привык к стойкам регистрации и паспортному контролю, толпам туристов и магазинам беспошлинной торговли. Вся процедура не изменилась за годы и впилась в пульс, подводя к важному - отрыву от земли. Здания аэропорта, подъём по трапу, картины в иллюминаторе - предвестники новых впечатлений и часто новых слёз... нет, не от обиды, а от счастья. Хотя, и от обиды тоже, ведь из некоторых мест и от некоторых людей не хочется уезжать никогда и не за какие золотые горы, но приходится, негодуя на обстоятельства. Я не плакал, выходя на посадку в зарубежных терминалах, но сердце всегда бешено колотилось, прося скорейшего возвращения. Я словно обретал новые дома, новые пристанища. И теперь Прага уже звала прогуляться по своим проспектам и дотронуться до истории, остаться вдвоём на Карловом мосту и, оперевшись на край, заглянуть в спокойные Влтавские воды, найти там запах прошлого и мудрость народа.
  Слушая в динамиках плеера убаюкивающие мелодии амбиента, я уже вписывал себя в мирную, текущую, как те воды, жизнь. Я стремился к Праге, я любил её, не будучи знакомым и не поцеловав её руки. Я жаждал Праги, как хотят восхитительную женщину. Я преклонялся перед ней, набирая высоту. Это не просто очередная командировка, не просто работа, хоть и приятная. Это мой личный рай на несколько дней. Моя странная любовь. Любят людей, животных, воспоминания, фильмы, книги. И любят места. Места, в которых побывали и куда тянет жаркой ночью и холодными пасмурными полднями. Я люблю место, в котором только предстоит найти и познать что-то, но я пока не знаю, что именно. Это ещё одна причина, так тянувшая меня в путешествие - непонятное ощущение потребности меня и во мне. Будто я наткнусь на откровение. Совершенно случайно и тем более поразительно. Я не вру. Я жил с таким ощущением последние годы, но не знал, откуда брать след. И теперь, удобно расположившись в неудобном пассажирском кресле, я приближаюсь к цели, и чувство причастности растёт и крепнет. Скоро оно скажет первые слова, сделает первые шаги и задаст первый вопрос, внимательно наблюдая за действиями привлечённого к ответу.
  Я парил на десяти тысячах метров, пейзаж за окном оставался неизменным, но таким притягательным... Блеск солнечных лучей на гигантских крыльях, танец синего неба и стаи облаков, причудливые завитки и сгустки, мирное спокойствие... холодное спокойствие. Тишину нарушают лишь гул двигателей и шум ветра. Линия горизонта становится эфемерным фрагментом природы. Кажется, что здесь, под куполом неба человеку доступно меньше, чем где-либо, но желание уйти на подвиг сжигает душу и щемит ресницы сильнее. Меня согревает мысль, что я приближаюсь к тайне, к разгадке. Я понимаю больше, но лишь на время полёта. Тележки в проходах салона, кричащие дети, тряска в зоне турбулентности не мешают оторваться от суеты и попробовать помедитировать. Открыть себя для музыки, света и собственных рассуждений.
  Я был возбужден, но внешне это не выражалось. Лишь по учащённому стуку сердца можно понять, насколько меня распирало. Не люблю ждать. Ожидание - самое худшее. Подвешенное состояние. Балансирование на канате между прошлым и будущим. Хорошие новости хочется узнать скорее и скорее. Плохие - не хочется знать вообще, но ты вынужден мерить шагами коридор в ожидании звонка, выхода врача или команды "огонь". Вот и сейчас, отсчитывая минуты, я подгонял время с молитвой о мягкой посадке и моменте, когда подошва коснётся асфальта. Моменте первого знакомства и робкого приветствия.
  Потом я уснул. Наверно, спал недолго, но в голове калейдоскопом успели промаршировать остроконечные башни, разноцветные фонтаны, площади с памятниками героям, широкие аллеи, цветочные клумбы, подвешенные над входами в уютные пивные... и объявления командира экипажа. Приготовиться к снижению. Осталось всего полчаса. Я так подробно стараюсь описать свои ощущения, потому что боюсь утратить их через годы. Хочу сохранить первые впечатления до мельчайших подробностей. И пусть чувства сумбурны, смазаны, рваные, разрозненны, но следуют заветам Конте об искренности. И никуда не испаряются, когда шасси царапают взлётную полосу; когда рюкзак вновь висит на плече; когда лёгкий дождик, типичный в этих местах, мягкими каплями дарит своё "Здравствуйте!". Я выхожу из центрального входа в аэропорт Праги и оглядываюсь по сторонам. Даже деревья кажутся не такими, как дома. Будто из детства, когда Солнце теплее, а трава зеленее. Помните? Я уже всех люблю. Первый образ я придумал себе сам. Второй - предстал во всей красе теперь. А ведь я и не видел ещё ничего! Просто автобусы, тележки носильщиков, платёжные терминалы, таблички и дорожные указатели. А я уже покорён. И это не надуманность или выдача желаемого за действительное. Это детали, которые сразу стали милы. Словно я жил тут давно-давно, а потом вдруг скрылся, сбежал по неизвестной причине, а сейчас ступил на родную землю спустя века, чтобы воссоединиться с Родиной и просить прощения за глупость.
  Меня встретил Владо, сотрудник отеля, в который меня определила редакция. Добродушный, розовощёкий, с сильными, крепкими руками и детскими изумрудными глазами, Владо широко улыбался возле стойки одного из многочисленных туроператоров. Завидев меня ещё издали, он помахал рукой и двинулся навстречу, попутно делая знаки проезжавшим мимо погрузчикам. Этот самый чешский чех, которых мне только доводилось видеть, сразу расположил к себе. Идеальная речь, огромная сердечность во всём, размеренные движения. На вид ему было около тридцати. Как выяснилось позже, тридцать четыре. Владо работал в отеле всего полгода, а раньше трудился официантом в одном из кафе недалеко от площади Республики. Пока мы добирались до гостиницы, располагавшейся в зелёной зоне на юге столицы, Владо успел рассказать мне кое-что из местных легенд, сопровождая каждую историю непередаваемой мимикой, так что становилось и страшно и смешно одновременно. Наш маленький джип шустро вилял в потоке других машин, но ощущение городской суеты, монотонности, торопливости отсутствовало напрочь. Владо говорил, что чехи - народ размеренный, без лишней нервотрепки, без склонности к эгоизму. Последние слова заставили меня долго и пристально смотреть на своего спутника. Эгоисты есть везде, причём разных степеней, нет? Да, всё верно, но здесь ты очень скоро поймёшь, что там, где царит доброта от чистой души, эгоизму трудно найти дом. Это верно, согласился я и снова уставился в окно, за которым мимо проносились невысокие холмы, редкие постройки, линии электропередач. Чуть позже, на подъезде к городу, невысокие многоквартирные дома, здания старой архитектуры, книжные магазины, торговые лавки, трамвайные линии, площади, монументы. Всё, как и должно быть. Я попросил Владо остановить машину возле Вацлавской площади, вышел и побрёл к памятнику Вацлава. Не знаю, почему именно сейчас меня так потянуло туда. Я видел это место на снимках в журналах и порталах, и теперь вдруг резко захотелось прикоснуться к подножию и чуточку замереть, прислушиваясь к голосам из глубин веков. В этом городе всё пропитано духом старины, торжественности и богатством внутреннего мира. Так мне чувствовалось. Владо сидел в машине и смотрел на меня. Когда я поймал его взгляд, он будто говорил: "ты не первый". Я вернулся в машину, захлопнул дверь...и молчал. Владо тоже не проронил ни звука. Только испытующим взглядом буравил лобовое стекло. Несколько раз он бесшумно открывал рот, и я улавливал бессвязный шёпот. Лепетание завершалось скромной улыбкой и снова молчание. Я знал, о чём он думает:
  - Я похож на идиота?
  - Вовсе нет.
  - Не каждый день ты встречаешь таких пассажиров.
  - Поверь, несмотря на относительно молодой возраст, я успел повидать достаточно. Думаешь, твой жест - нечто особенное? Прага - из тех мест, где невероятное становится нормальным. Ты трепещешь перед духом, естеством. Ты спешишь прочувствовать всё нутро, всю глубину, все качества. Прага примет тебя, будь ты художник, писатель, учёный, авантюрист, просто потерянная личность, обыватель, так сказать. Она радушна и щедра. Вопрос в том, зачем ты стремишься в городскую черту? Кто-то ищет спокойствия, другие - вдохновения; третьих манят дешёвая одежда и цифровые фотографии; четвёртые хотят знаний, а пятые - сравнений. И ещё много странностей и прихотей. И каждому этот город откроется неповторимо, точно по секрету. Ты вот не очень-то похож на обыкновенного туриста. Да, корреспондентская работа, статьи, но, тем не менее... туристы себя так не ведут. Ты явно чем-то обеспокоен. И обеспокоенность твоя не вызвана плохими предчувствиями. Ты в поиске, на пороге. Так?
  - В некотором роде. Я желал попасть сюда, но не знаю, в чём причина. Я приближаюсь к чему-то немыслимо важному, но не в силах определить, в какой форме оно или она предстанет. Я твёрдо убеждён в том, что вернусь обратно другим человеком. Лучше или хуже - другая история. Вот и рыщу по следу. Не представляю, из-за какого угла на меня свалится объяснение.
  - Многие бродят по кварталам, стоят в задумчивости на перекрёстках. Некоторые из стоящих или идущих - особенные. Были раньше, но не ведали, а может, изменились под напором башен, уличных кафе, музейной сказки, шелеста листвы, пения неба, случайной попутчицы, в конце концов. Понимаешь меня? Здесь царит магия, сила. Она взращена тысячелетними сражениями, строительствами, странствиями, интригами, кровью. Всё внутри этих стен, дорог, парков. Чистая правда. И когда ты, будучи впервые под пражским крылом, выскакиваешь на ходу из автомобиля, чтобы добежать и дотронуться до подножия монумента... всё в порядке. Это своего рода, обряд преклонения перед красотой и величием. Тебя тянет и потрясает. Живя здесь, привыкаешь к такому течению лет и событий, настроению и учащённому сердечному ритму. Энергия в лучшем проявлении сводит с ума и открывает глаза. Мало прочитать рассказ из путеводителя в тонком глянцевом переплёте. Нужно до дрожи впитать всеми порами атмосферу. Многие приезжают именно за познанием. Но какое оно? Здесь у каждого неизведанная тропа.
  - А ты хорошо разбираешься в людях?
  - А как ты думаешь, что нужно для того, чтобы хорошо разбираться в людях? Жизненный опыт, врождённая интуиция, или человек попадает в такую среду, где необходимы подобные навыки?
  - Одно без другого не обойдётся. У меня опыта очень не густо, но на счастье, ошибался редко. Может, просто везунчик.
  - Может. Я уже говорил, что видел достаточно. А интуиция чаще просила держаться в стороне. Вот и наблюдаю в основном. Открытого человека прочитать легче. С ним проще, но может и скучнее. Как в любой женщине должна быть изюминка, так и в человеке в целом присутствует что-то, заставляющее постоянно сомневаться и ждать сюрпризов. Так веселее. Но не сравнивай никого. Акт рождения под уникальной звездой живёт всегда. Миллиардами уникальных звёзд. Я люблю добро и если вижу чистую душу, то тянусь к ней, как и все. Вот только мотивы не тождественны. Кто-то тянется, чтобы самому стать добрее, а кто-то - чтобы испортить.
  - Но можно ведь всю жизнь промаяться, а так ничего и не понять.
  - Можно. На всё воля создателя. Для тех, кто верит. Для остальных - дело случая. А рационалисты будут копаться до посинения.
  - Выходит, ты смотришь со стороны, оцениваешь, угадываешь, а что дальше?
  - Ничего. Я просто люблю людей. Разных. И есть среди них те, кто будоражит. Я питаюсь добрым общением.
  - Как святым духом?
  - Вроде того. Наверно, мне стоило бы заняться литературой или кинематографом. Там больше разгула фантазии. Но мне нравится моя работа. Я живу в замечательном городе. И самое главное, здесь происходят истинные чудеса. Ты сам увидишь.
  Я улыбнулся, и мы двинулись дальше. Примерно через полчаса прибыли на место. Тихий, скромный отель вдали от центра города. Всего около восьмидесяти номеров разных категорий за вполне приемлемые деньги. У стойки администратора мы с Владо расстались. Заполнив необходимые документы, меня проводили на этаж и показали дверь в конце коридора. Зайдя внутрь, я оставил вещи у порога, снял обувь и плюхнулся на мягкую одноместную кровать. Глаза слипались. В Праге было раннее утро, и мне повезло, что удалось заселиться сразу, а не ждать двух часов дня. До завтрака тоже ещё полтора часа... Сон затянул мгновенно...
  Очнувшись от забытья, приняв душ и позавтракав в ресторане на цокольном этаже, я собрал в маленькую дорожную сумку фотоаппарат, блокнот, пару шариковых ручек, диктофон, бутылку минеральной воды и спустился вниз. Оставив ключи у администратора, вышел на улицу и в первый раз вдохнул полной грудью чистый пражский воздух. Было так приятно, что я, кажется, даже зажмурился, как кот, лениво потягивающийся на подоконнике под лучами тёплого летнего солнца.
  Путешествовать я собирался пешком, но добраться от окраины до оживлённых кварталов нужно на метро, а до метро - на автобусах, благо транспорт здесь ходил регулярно и с точностью до минуты. Продавщица в табачном киоске не приняла мои скудные попытки изъясниться на родном для неё языке и попросила говорить по-английски. Выдохнув, я купил проездной билет на пять дней и успел заскочить в закрывающиеся двери подошедшего маршрута. А тут всё, как встарь: компостер, поручни, такие же, как в прежней Чехословакии, только теперь электронное табло с названиями станций. Нежный женский голос журчал в микрофоны, и слова были такие красивые, словно народные песня, а не объявления. Правда, интонация уже на европейский манер. Я занял место, привычно, у окна и рассматривал пешеходов и типичные многоэтажки окраин. Тут спальный район, и на тротуарах можно встретить ранних бегунов, дам с собачками, дворников, зазевавшуюся молодёжь, спешащих на работу клерков.
  Пять остановок до станции Качеров, и меня уносит людской поток: студенты, рабочие, туристы. Вниз, по переходу, где на стенах яркие граффити (дань современной культуре), и вверх, уже на другой стороне улицы, мимо компостеров (турникетов нет), и снова вниз, на платформу, где множество людей в ожидании электрички. Ещё минута, и я прислоняюсь лбом к входной двери с внутренней стороны вагона. Снова динамики, снова объявления. Схема метрополитена над входом. Всего три ветки, пересекающиеся ближе к центру. Пересадочные станции: Музей, Флоренс и Мустек. Выйти на любой, подняться на поверхность и быть сражённым такой вкрадчивой красотой, стать фрагментом великого чуда, сгустком эйфории. Жадно вертеться справа налево, вверх к небу и под ноги. Внимать шуму трамваев, стуку колёс по камню, цоканию экипажей, когда карета следует за последней моделью мерседеса. Радоваться запахам и звукам, мелодиям и разношёрстному говору. Быстрее доставать аппарат, не ради снимков для иллюстраций, а ради Пороховой Башни, ради Палладиума, ради Национального Музея, дома Кафки, дома Фауста, Еврейского города... Господи, если возможно на земле место, где за тысячи лет переплетено и собрано в потрясающем ансамбле замечательное множество жизни в самых трогательных и захватывающих эпизодах и символах, то оно сейчас передо мной, и я - его часть. Крохотная, немой от возбуждения свидетель, тихий прохожий, заставший рождение прекрасного творения ловкими и чуткими руками. Я буду молчать, чтобы не спугнуть белых птиц с крыш. Затаив дыхание, я буду щёлкать затвором, выбирать ракурс и застывать от восхищения. Это незабываемо. Мне открывается сумасшедшая палитра. Стобашенная красавица. Золотая богиня. Я здесь... один на один с гармонией и простотой, грациозностью и скромностью, поэзией и драмой...
  Я стою посреди площади Республики. Чуть дальше, в квартале направо Мариот. Иду вдоль дорогих апартаментов, а за углом кафе Де Ла Плэйс. Чешская, французская и русская кухня. Уютное, с двумя залами для курящих и не курящих. Рубленые деревянные столики, свечи в красивых стаканах на столах, камин в дальнем углу, недалеко от бара. Два официанта умудряются обслуживать более двадцати столиков. Присаживаюсь в углу. Чай, салат цезарь, спагетти... неужели я приехал, чтобы есть спагетти? И... ел спагетти. Но уже вечером с аппетитом уплетал свиную рульку, кнедлики и прочие яства. Полностью опустошить содержимое тарелок мне так и не удалось, ибо чехи - щедрые люди, и порции вызывали значительное уважение...
  Между этими двумя трапезами были, казалось, бесконечные хождения по раю. Выйдя из кафе ближе к полудню, я отправился на прогулку по прилегающим кварталам. Как всегда, без карты. Только и успевал вертеть головой, провожая красивые запряжённые экипажи, свои любимые трамваи. Глаза впивались в изумительные здания готического стиля, в острые шпили, резные мансарды. Остановлюсь возле монумента, обогну небольшую площадь; бегом по пешеходному, раскланиваясь с незнакомыми туристами. Поднимаю взгляд к небу, дивясь башенкам старого собора. В ухоженном крохотном сквере молодые христианские активисты давали представление. Проповеди в речитативном исполнении, призывы, лозунги; шум из хрипловатых динамиков и ликующие человеческие островки. Бабушка под действием травки в первых рядах отплясывала истерическими телодвижениями... Волонтёры раздавали листовки, приглашали на завтрашнюю воскресную службу. На чешском, русском и английском языках.
  Постояв немного возле сцены, двигаюсь дальше вдоль широких проспектов, ныряю в извилистые подворотни, читаю вывески ресторанов и таверн. Средних лет японец на чистом местном наречии приглашает отведать суши. Извиняюсь и иду прочь, на освещённые газовыми фонарями улицы, где в предвкушении вечерних спектаклей собираются хозяева и гости...
  Древесный аромат смешивается с запахом духов, сигаретного дыма, вечерней прохлады. Возвращаюсь в "Де Ла Плэйс", вкушаю традиционный ужин. За столиками, подсвеченными винтажными лампами, посетители что-то тихо пересказывают, увлечённо делятся впечатлениями, а негромкий джаз без стеснения льётся из колонок. Расторопные официанты бесшумно снуют в проходах, расставляют мясные блюда и бокалы с пивом, вином, чайные и кофейные чашки. Под потолком, за бревенчатыми балками перекрытий, спрятаны тёплого персикового цвета фонарики, неуловимо окрашивающие искусственную зелень. Двери открыты весь день, но городская симфония почти не проникает в зал. В таком месте чувствуешь всю прелесть самокопания. Устремив взор на проезжую часть из полумрака "Де Ла Плэйс", легко можно потерять счёт минутам и застыть с необъятной кружкой в руках, размышляя о простых и прекрасных полотнах...
  Домой в сумерках. В уже опустевших вагонах одной из последних электричек. Подъём на поверхность. Припозднившиеся автобусы увлекают в свои двери загулявших горожан. Опускаюсь в удобное расшитое орнаментами кресло, прислоняюсь лбом к холодному оконному стеклу и пробегаю в обратном порядке утренний пейзаж...
  Отельные сновидения сбивают с ног... кажется, что кровать никогда не была такой мягкой, а простыни - такими свежими. В открытую форточку уже пробивается боязливая Луна. Играя с тенью на стенах, увешанных натюрмортами и фото в старом стиле, она бросает свой пятачок в копилку пленительного очарования...
  Автомобили всё реже оглушают раскатами трассу, а соседские птицы ухаживают за своими гнёздами, иногда курлыкая в ночную тишину. Природа баюкает Прагу, Прага сладко потягивается, и незримый туман пуховым одеялом окутывает дремлющий город. И где-то сейчас сбываются мечты...
  
  Мысль о жизни, наполненной улыбчивой тайной, добрыми легендами, светлыми фигурами, пьянит. Эксцентрика в том мире - лишь воплощение яркой индивидуальности, все фикции объяснимы, порядок вещей сливается с естественными законами; в почёте классика и золотой век, инерция живёт лишь в книжных листах; добро ради добра, турник вместо бутылки; изящный танец двух лебедей; поймать и отпустить; Знакомство под Европейской Луной; свесить ноги на мосту; давай, я расскажу тебе о детстве; нарисовать Ваш портрет за пятьдесят крон? Мы мчимся мимо божественного проведения в закрывающиеся ставни супермаркета. А на левом берегу Влтавы закат совсем багрян... Одеваю кроссовки на каменных тропинках; саксофон и гитара, труба и скрипка; голуби на черепичных крышах воркуют жителям верхних этажей сказки об ангелах... Попробуйте баранью ножку... Купите гранат для любимой...
  Ласковые волны настраивают слух на частоты романтики. Вдруг там, за поворотом, она ждёт меня, грея ладони дыханием весны... Беру за руку и вот парадный вход "У Флеку" распахивается. Старый Карел в привычном переднике машет из-за стойки. Послушаем часы на Староместской. Хочешь потеряться в Старом Городе? Прыгай в Альфа-Ромео, я покажу тебе заповедные уголки...
  Туман сгущается. К нему несложно протянуть пальцы... В дымке меж домов тени правят бал. Образы появляются и исчезают, снимают шляпы и кланяются прохожим. Фонари, возвращённые к жизни спустя годы, роняют отблески в девственную пустоту. Откуда-то приближается торжественная музыка и рассыпается на осколки перед ногами ударной партии.
  Здесь воскресает вековая эпоха; сильные духом защитники и прекрасные дамы; шарм закипает, он осязаем; кожа пространства соткана шёлком; это любовь и страх перед неизвестностью; атомы и молекулы разрастаются; веки липнут на глазные белки; вслушиваться в полёт; чарующие запахи антикварных лавок, запах леса и свежего хлеба; и хочется обнять всех и каждого, преклонить колено и сказать "спасибо" за то, что жива память в этих стенах и бульварах; за то, что не найти сломленного и потерянной; за дерзость и чистое сердце...
  Небо славит края и дарует милость. Милость и покой. Покой и смирение... Бежим вдоль каменных сводов, вдоль мостов и деревянных скамеек. Вверх на холм, в сады покормить птиц; снова под гору, к лодке; налечь на вёсла и проснуться в обнимку с мудростью вод и беспечностью облаков, а вместо будильника: "Следующая станция - Флоренс"...
  
  Утром я наспех запрыгнул в душ, влез в потёртые джинсы и, с мокрыми волосами, заторопился вниз, где меня уже ждал традиционно улыбчивый Владо. Поманив меня за стойку администратора, он рассказал, что хозяин одной из таверн в районе Нового Города хочет встретиться. Он живёт в Чехии уже более пятидесяти лет, почти всю свою жизнь, и не уезжал из Праги дальше, чем на 100 километров, к своему двоюродному брату, пивовару. Павел, так звали хозяина "Бочонка", узнал от Владо о цели моего визита и готов поделиться хорошими историями и родным взглядом...
  Уже спустя полчаса мы сидели в машине и готовились тронуться в путь. Внезапно я открыл дверь:
  - Может, пройдёмся?
  - Хорошо. Это моя вина. Быть в Праге и разъезжать в аквариуме - это верх бесстыдства.
  Я улыбнулся, и мы побрели от отеля в сторону автобусной станции. День был замечательный. На небе ни облачка, но прохладный ветерок ловко гасил капли пота на моей шее. Владо говорил, что даже в самые тёплые месяцы не стоит приезжать в Чехию без зонта и пушистого вязаного свитера. Погода переменчива, как настроение вольной красавицы...
  Мы проследовали привычным маршрутом до метро, спустились под землю и успели запрыгнуть в последний вагон. Разношерстная речь, газеты, плеер в ушах - картина почти любой большой подземки, но здесь даже городское утро было на удивление гостеприимным и даже, по-деревенски, бескорыстным. По дороге Владо поведал мне одно из "Чешских сказаний" Ирасека, посвящённое маэстро Ганушу. Я читал о нём ранее, но теперь было жутко интересно услышать чешскую легенду из уст чеха до мозга костей. Владо сопровождал повествование выкриками, пытливыми взглядами, наморщенным лбом и ещё бог весть какой мимикой, умело нагнетая ореол таинственности. На короткое время я даже решил, что мой друг собрал почтительную аудиторию - двое пожилых чехов, сидящих напротив нас, одобрительно кивали и вздыхали со знанием дела.
  Поднявшись наверх у Вацлавской площади, Владо увлёк меня на восток, петляя между магазинов и отелей, пока мы, наконец, не добрались до места. По ходу движения Владо, как заправский гид, вещал о событиях, происходивших на той или иной улице, в том или ином доме, давая мне время всё рассмотреть и переварить. Дух захватывало от осознания бурной, кипучей жизни здесь, овеянной загадочными тенями и неосознанным притяжением. Этот город горит в своей стихийности...
  Толкая от себя широкую деревянную дверь из массивного дуба, мой спутник тщательно вытер подошвы сверкающих лакированных туфель, поклонился невидимому идолу над входом и рукой пригласил меня следовать вглубь помещения. Обстановка уводила в затемнённые залы Старой Праги, сопровождая кавардак мыслей горячим пледом и приятным запахом домашней выпечки. Классические деревянные столы и стулья под стать порогу. На две, четыре персоны, большие праздничные на десяток посетителей. По стенам, между завешанных аккуратными белыми кружевными занавесками окон, свой век отсчитывали картины в позолоченных рамах. Кое-где краска обрамления слегка потрескалась и облетела, но это лишь добавляло очарования уголку сущей живописности. Свет бледно струился даже днём - лампы свисали с потолка сетчатыми абажурами, играя бликами в проходах. Растения в керамических рыжих горшках оккупировали подоконники и ниши в стенах возле входа. Барная стойка, также выполненная из дубовой породы, и начищенная до блеска, была ярко подсвечена маленькими лампочками, встроенными в плоскость над стойкой. Человек, увлечённо протиравший гигантские пивные кружки, поприветствовал нас, как только мы очутились внутри. Народу было совсем мало, и его мягкий баритон донёсся до нас каким-то отеческим эхом. Перед нами стоял сам хозяин, пан Павел Чапек. Седовласый старик никак не выглядел на свои семьдесят восемь лет. Бодрый, загорелый, жилистый, с сильными руками и глазами, переливающимися оттенками лазури; из него так и пёрла энергетика... и сердечная доброта. Кажется, что если ты попросишь ночлега за столиком "Бочонка", тебя спросят только о том, что случилось. Павел Чапек внушал доверие, и рукопожатие подчёркивало его внешний вид.
  Пан ждал нас с самого утра и теперь очень рад видеть здесь, в ласковой берлоге, как он выразился. Жестом Павел приглашает нас за столик у окна, недалеко от служебного входа на кухню, приносит нам по кружке свежего старорецептного пива, тут же, как из воздуха, появляются бескрайние тарелки с кнедликами и разной снедью, и вот я уже признаю маленький "Бочонок" за второй дом...
  Владо напоминает пану Чапеку, кто я и зачем приехал в Прагу. Многозначительно подняв вверх указательный палец, Павел подчёркивает, что миссия должностная на определённом этапе уступает место детскому интересу. Не всегда, но в данном случае...
  - Вам наверняка любопытно, почему Владо привёл вас ко мне?
  - В общих чертах он познакомил меня заочно, - улыбнулся я.
  - Да, мы с Владо давно знаем друг друга. Он мне как сын, хотя я ничего не слышал ни о его настоящих родителях, ни о друзьях, и даже о работе наслышан постольку - поскольку. - Пан Чапек отхлебнул пива, - Всё дело в том, что я люблю знакомиться и общаться с интересными людьми. Узнав о вашей цели, я счёл своим долгом настроить вас на определённый лад. Я поясню. Не хочу, чтобы у вас сложились впечатления о Праге банальные, из миллиона туристских. Думаю, Владо уже поведал вам многие занимательные вещи. Но их гораздо, гораздо больше. Это удивительный город, невероятный. Я иммигрировал сюда из Польши. Хотя иммиграция - не то слово. Мои родители - чехи, а уехать в Варшаву пришлось в раннем детстве, по долгу службы отца. Вернулся уже относительно зрелым человеком, ближе к тридцати годам, и что странно, только осев на исторической Родине, я почувствовал себя по-настоящему дома. Ранее не хватало какого-то важного фрагмента. Определяющего фрагмента, но теперь всё встало на свои места. Я хочу поведать вам о Праге моих терзаний, если можно так сказать. Поделиться ею. Знаете, этот город... он как застывшая в расцвете лет молодая особа, неподвластная течению последующего времени. Всё будущее - дворцы, интриги, режимы, транспорт, подлецы и проповедники - только вносили штрихи в вечернее платье перерывами на званом ужине. Город выше этого. Он непоколебим, незыблем. Красавица по-прежнему кокетничает и готова приласкать уставшего, укрыть от дождя старика и подарить улыбку влюблённым.
  Этот город гостеприимен. Своими домами и жителями. Он почтителен, но содрогаешься от мысли, сколько почтения заслуживает он сам. Знаете, Прага и Чехия видели многое. Они видели всё, что может подарить или дать в наказание за грех история: войны, пожары, голод, болезни, периоды величия, периоды опустошения... Были радости и печали, твёрдость духа и гонения; службы под страхом смерти, бунты, молчаливые шествия, акты непокорности, чиновников выбрасывали из окон. Бурная, бурная молодость... И ведь всё рождено людьми. Вы заметили, результаты деятельности, всё, что существует вокруг - творение поколений. И очень часто сии творения оплакивались и окроплялись кровью. Величие эпох ковалось мечами, высилось речами. Переплетение случайностей и масштабных поворотов, трагедий и невиданных подъёмов - всё манило за собой людей. Прага славна своими сынами, родными и приёмными. Сколько было государей, мудрых и жалких, тиранов и чистых помыслами. Многим поставили памятники и приносят цветы. О других стараются никогда не вспоминать. Сколько селилось авантюристов, искателей приключений! Полнится земля писателями, поэтами, композиторами... Слышали о Кафке, Гашеке, Сметане? Конечно! Даже сам Моцарт был в восторге и дирижировал! Наследие, век за век, составляло духовное богатство, гораздо более важное, чем самое изысканное золото. Знаете, не хочу хвастаться, но чешский народ умеет ценить нутро, душу; вас скорее примут за чистоту сердца, чем за толщину кошелька. И это отрадно. Люди, среди которых я живу уже долгие годы, клиенты, друзья, соседи, просто незнакомые жители, земляки, заставляют меня постоянно испытывать чувство гордости. Гордости в хорошем смысле. Не гордыни. Гордости за то, что я вернулся к корням. Нахожусь рядом с простыми, порядочными, незатейливыми, но глубокими существами. Я ничего не говорю о других городах, странах или материках. Только о своём народе...
  Я очень рад за то, что самые ужасные потери и несправедливые испытания, я убеждён, так и есть, вселили и вырастили тот голос единства и сплочения, который пережил всю мешанину и теперь тихо сидит за столиками "Бочонка" или у фонтанов. Я застал "Пражскую весну"...Я видел весь гнев и отчаяние своими глазами. Вы и представить не можете, как кипели души простых граждан. Казалось, та праведная ярость в силах расплавить дула советских танков. Мы разводили руками в непонимании - почему? За что? Кто дал право? В тот период многие вновь осознали, насколько хрупка и ничтожна человеческая жизнь для одних и как она ценна для тех, кто знает истинное счастье бытия.
  Странно... Жить в мире и согласии - чего проще? Но нет. Всегда найдётся повод, покрывающий причины в виде власти, денег, влияния, обнажая воспитанные теми же эпохами жадность, мелочность и жестокость. Бессмысленную жестокость. Откуда это взялось?
  Я подходил к солдатам на постах. Многие сами не понимали, как оказались здесь и ради чего. Их тоже обманули и провели. Кто-то догадывался и ужасался. Некоторые бросали оружие и скрывались, но в большинстве своём, время оккупации - время молчаливого ожесточения. Люди не скрывали злости, но по телевидению сплошной шоколад. Проблемы в том, что ошибки прошлого не учат, и появляются новые ублюдки, ведущие слепых в ад...
  Когда режим пал, я плакал. Там, на Вацлавской площади, я плакал вместе с тысячами пражан. Это был самый счастливый день. День обретения свободы. В тот момент мне почудилось, что даже воздух стал необычайно вкусным. Всё стало вкуснее и ярче. Мы подарили себе шанс для новой жизни, уже зная неверные дороги, и перестав слышать выстрелы. Их не было в те дни. Сошла благодать, но какова стоимость...!
  Сок патриотизма всегда мешался с кровью и слезами, но тогда он закипал на пике. Знаете, чем спасали сознание на кухнях и тёмных подвалах? Старыми пластинками, книгами сказок. Ирасеком спасали, Чапеком, Немцовой. Не давали затихнуть на изломе тому самому наследию. В плохие времена человек сворачивается, устремив взгляд в пол, черпая силы, а потом распрямляется и плюёт в лицо печалям. Так и было! Песни распевались назло врагу, голова высоко поднята. Мы не хотели войны. Никогда. Но и в обиду себя никто не даст.
  Что такое моя страна? Это мой дом, мой сын, моя жена, мой садик на заднем дворе; это мост Карла, Часы на Староместской, монумент Вацлава, старые театры, местный говор, еврейский город, никакого безразличия; джазмен на перекрёстке - тоже моя страна. И так для каждого. Эгоизма много, денег много, амбиций навалом. Только дел добрых в дефиците, а должно быть иначе. И здесь, в Праге, это "иначе" находит приют. Вам откроют дверь и пригласят войти, пожмут руку и расскажут истории, угостят, уложат спать. Хотят жить по заветам. Это так.
  Да, у нас куча туристов, магазинов с сувенирами, суши-баров и итальянских пиццерий, но даже эта атмосфера мегаполиса, популярного в любое время года, не застилает жажду старины и робкой, но величавой романтики тысячелетия. Прагу и язык не поворачивается назвать мегаполисом. Прага, она... сударыня...
  Я слушал пана Чапека, застыв с кружкой в руках, и почти не моргал. Он словно гипнотизировал и заряжал своим собственным напором и системой полюсов. Я радовался откровенности, радовался размаху и слезам. Я сам не заметил, когда щёки стали влажными, а на лбу выступила испарина. Я переживал всё вместе с Павелом и только ждал продолжения. Теперь я ещё яснее усвоил ту систему координат, где на чешском листе находилась человеческая личность. Я был бесконечно предан этому народу и этому старику с седыми волосами и нескончаемым огнём в глазах напротив. Даже отворив двери десятка музеев, часами прохаживаясь вдоль застекленных полок с экспонатами и внимая монологу экскурсовода, я не узнаю и сотой доли той страсти и любви, что живёт в вольном сердце... эта жизнь, от восстаний до бережных краёв старости, от холодного пива до истёртых страниц, наизусть выученных под тусклым светом свечи, от мозолистых рук и грубой щетины до нежного румянца. Она настоящая, не изгаженная синтетикой. И бог наверняка довольно скрестил руки на груди. И внимает каждому шёпоту этих губ. Я хочу верить...
  А пан Чапек продолжал:
  - Вы знаете историю создания Чешского Национального Театра? Всё началось в эпоху Возрождения. Для Чехии это была вторая половина девятнадцатого века. Тогда учредили комитет, занимавшийся вопросами претворения в жизнь подобного замысла. В то время страна фактически была германизирована, и национальный язык почти утратил свою значимость. Идея была в том, что театр собирались построить на народные средства, а не отчисления властей. Тогда бы театр стал поистине национальным. Собирали по крупицам, всем миром, что называется. Сначала денег хватило только на землю. Пришлось собирать снова, чтобы возвести здание. Собрали, построили, отделали, украсили, подготовили. Открыли... Играла "Лмбуша" Сметаны. А потом был пожар... и сгоревшие дотла останки народного духа. Но вот пражане собрались вновь и восстановили разрушенное. Играла "Либуша"... Театр был сродни храму, и в этой истории вся Чехия, все люди. Теперь ты понимаешь, что лежит в основе? Вот фундамент, на котором можно возвести добротный дом. Самые главные ценности, но, увы, страх растерять и остаться с подмененными добродетелями всё сильнее. Мы задыхаемся, я имею в виду современность. Источники требуют заботы и терпения, а мы часто отворачиваемся в сторону.
  Я люблю Прагу в том числе и за течение времени здесь. Оно не влияет на облик и характер. Нет, влияет, конечно, но не столь заметно. Сила города мощнее и пленительнее. И это замечательно... многие рассуждают о мысли, что город живёт своими людьми, своими детьми... Пожалуй, что так, но послушай. Прага - тот случай, когда симбиоз неотвратим. Близкие сущности остаются и приживаются, инородные тела бредут дальше по земле. Но я уже повторял, гостеприимство - важная черта, поэтому калейдоскоп лиц, судеб, намерений неисчерпаем. По-вашему, почему человек приезжает в то или иное место? Кто за отдыхом тела. Кто - за вдохновением, кто - за думами. Кто-то - за открытиями, а кто - за новыми вопросами, когда решил, что знает всё. Владо говорил об этом. Все куда-то стремятся, бегут, боятся опоздать, хотя название последней остановки известно единицам. И дороги у идущих извилисты и причудливы, как мощёные улочки Праги. И мысли часто путаются, пытаясь ухватить за хвост и небо, и мудрые влтавские воды...
  По ходу повествования пана Чапека, я поймал себя на раздумьях о том, что троица, сидящая здесь, в полдень за столиком у окна, - картина, где каждый персонаж абсолютно в своей стихии - наблюдатель, рассказчик и слушатель. Я внемлю монологу хозяина "Бочонка", а ему нужны внимательные уши. Владо не проронил ни слова и ни разу даже головой не мотнул в знак одобрения или несогласия. Он тоже на своём бенефисе - впитывает и запоминает, изучает и богатеет опытом. Братство является миру тихо и так естественно, как январский снег может тёплым пухом укрыть уставшие проспекты.
  - Знаете, что самое сложное? Самое сложное - составить в слова ту сумятицу, которая роится вот здесь, в коробке. Иногда жажда откровения так одолевает, что из тебя вырываются бессвязные звуки, разобрать ничего не возможно. Хочется поделиться со всеми, но поток опережает язык. Сейчас я сижу перед вами и говорю о полувековой жизни, что я застал здесь, и воспоминаниях, запечатлённых в памятниках истории, но у меня плохо получается выразить собственное мнение. Наверно, чтобы понять этот город, эти деревья, эти площади - нужно прожить здесь каждое отпущенное мгновение...
  - Пан Чапек, а почему вы открыли кафе? Каждый день вы видите людей, знакомых и незнакомых. Иногда они буянят, хамят, иногда рассказывают, такое, что волосы дыбом встают... от этого устаёшь...
  - Всё верно, но тут соль. Это жизнь. Я вижу, как она меняется, что происходит вокруг. Я люблю говорить, вы заметили. Но люблю и слушать. Дело не в кафе, как таковом. Просто в эти четыре стены люди приходят и делятся проблемами, веселятся или просто проводят время. Это атмосферное явление. Собрание разносортных душ в большой душе "Бочонка". Если проще, то за столиками или в баре море находит успокоение, что ли. Обернитесь, посмотрите на обстановку, на стены, фотографии. Здесь Прага, как она есть, вне времени и искусственных форм. Многие приходят сюда за ощущением народности, духа самобытности. И в поиске музы, как некогда спешили художники и писатели. Это островок исконно чешского... Попадая за порог, вы окунаетесь в мир остроконечных шпилей, черепичных крыш, мостов, хорошего пива, вкусной пищи, добрых людей, душевных бесед, яркой культуры и прочного чувства...вкрадчивости...
  - Город живёт своими детьми...
  - Да, детьми. Все мы дети, хотя думаем, что загадок для нас меньше с каждым новым днём. Знаете, только обретши вот эту седину и морщины, я понял - мы ещё очень далеки от полного осознания своего места в природе и от того, как себя нужно вести на самом деле. Да, это бросается в глаза сегодня - гипертрофированный эгоизм, чувство вседозволенности и безнаказанности. Я давно перестал смотреть международное телевидение. Исключительно хоккей. Мы движемся не в том направлении. Уходим от корней. Прогресс - мнимые приоритеты. Во главу угла ставят капитал. На авансцене глупость и ложь. Человечности, скромности и бескорыстию не находится ночлега. Я далёк от политики, экономики и прочего, но я твёрдо убеждён, что мы никогда не станем жить лучше, пока не искореним внутренние пороки. Вот только это вряд ли возможно, так что чистые ладони останутся аттракционом.
  Пан Чапек потрепал белую шевелюру большой жилистой рукой и устремил взор сквозь оконное стекло, на Климентскую улицу. Она не такая суматошная, как На Пршикопе или Национальный проспект, но и тут, на правом берегу узкой каменной речушки местные жители мешались с приезжими, обходя припаркованные автомобили и фонарные столбы.
  Владо медленно допивал своё пиво, попутно вертя на ладони связку ключей. Я уставился на пана Чапека в надежде разрешить для себя один вопрос - сколько ещё мне суждено увидеть его доброе мужественное лицо?
  Я приехал сюда за материалом для статьи, но всё больше погружаюсь в события и мнения. Для альманаха слишком запутано и эмоционально. Слишком чутко. Не так давно я прочёл документальный роман Михаила Ахманова и Владо Риши "Чехия: биография Праги". По окончании чтения я предположил, что с каждым новым возвращением в этот город Михаил мог добавить множество новых страниц, непохожих на прежние, а Владо Риша рассказал бы ему множество новых легенд, которыми богата чешская земля. Но не только легенд, но множество откровений. О людях и поступках.
  История творилась делами. Подлостями и подвигами. Великими реформаторами и простым бакалейщиком. Каждый внёс маленький грош, и Прага сегодня - живой организм, в котором тёплым светом разливается душа человеческая, а зло и мерзость боятся воздуха и Солнца.
  В рассказе Павел почти не упоминает имён, но воображение недолго томится и под звуки сочного баса мигом выдаёт зарисовки прошлого, где цвета всё так же лоснятся, а запахи щекочут нос... вот только слёзы, как живые. Живые и есть...
  Для непосвящённого это всего лишь печатные факты: Рудольф, Фердинанд, гуситские войны, Габсбурги, германизация, Вацлав, Пршемысловичи, Либуша, Мария Терезия. А для пана Чапека - это Его история. Его правда, Его скорбь и Его гордость. Не высокие слова, но что-то, застрявшее глубоко в сердце, и не занозой или рубцом, а красным букетом.
  Я смотрел на Пана Чапека и радовался как ребёнок. Вот оно, моё очередное чудо - внезапная встреча, заставляющая выворачивать наизнанку плоть... Живая любовь, вера и надежда. В тот миг и после я испытал неподдельный восторг от того, что на пыльных асфальтовых тропах и зелёных заливных лугах ходят такие открытые добрые братья и сестры, дети и родители, и с одним из них я имел честь беседовать. Пусть недолго, но лучик свободы и хрустального звона я успел ухватить за крыло, как небо или мудрые влтавские воды...
  Я подумал, что в окружении Павела Чапека наверняка множество таких же достойных. Таких же правдорубов. Мужчин и женщин старой закалки. Он - прекрасный товарищ кому угодно. Мне хватило времени это осознать, и я знаю, что не ошибся.
  Когда мы распрощались с Павелом и вышли на улицу, я дёрнул Владо за рукав:
  - Я ведь ничего не спросил о его семье. Жена, сын, расскажи мне?
  - Его дочь погибла во времена оккупации.
  
  Дальше мы шли молча и расстались возле пороховой Башни. Добродушно помахав на прощание, Владо отправился обратно в отель, а я - куда глаза глядят. И пробираясь через шумные людские потоки, я не успел понять, как остался один - одинёшенек, и единственной спутницей застонала невыразимая печаль. Сухая рана разбередена, и теперь уже не укрыться от молчаливых портретов, острых спиц, холода в домах и зловещего блеска металла. Новый оконный проём, новый искусный витраж, новая капля летящего на город дождя - всё дышало грустью и багряным гранатом...
  Замирая в восхищении и царапая сухие кисти, стоящий на подходе к садам или касаясь перил древнего моста, будет стеснён горечью в попытке сдержать слёзы, ведь радость и чёрный тон неразлучны здесь долгие века и встают на роли ведущих, как партнеры в танце.
  Прага, подобно ребёнку, растёт красивым и любящим созданием, но у судьбы свои причуды, и даже детям достаются смута и раздор. Прага велика, но так хрупка и ранима, как славное стекло Богемии. Она нежна, будто июньская полночь, но не спящий потомок молится, чтобы щебетание птиц не нарушилось эхом выстрелов. Она могучая и сильная, но её легко обидеть, как художника. Она и есть художник. Художник и его работа. Вместе. Творит сама себя и покоряется творению. Эта поэтесса пережила и отчаяние, и бесчинства, и несправедливость, и вот ужасы похоронены в вечной листве, но где-то внутри лилейная песчинка страха за день следующий.
  Я присел на лавочку рядом с входом на станцию "Мустек". Вечер вступал в свои права, зажигались первые фонари и неоновые вывески. Очаровательный наряд, дурманящий и кроткий. У городов есть шарм, есть закваска, женственная чуткость, низвергающая в пропасть вульгарных подонков, мужская твёрдость и сила. Прага чувственна, и хочется беречь и хранить, успокаивать, целовать, оказаться в её власти, но гладить ресницы по ночам...
  Принять боль столицы, боль маленького сына, дочери; объять длинными руками церкви и соборы, камни на лестницах Пражского Града, запечатлеть новое окно в Европу; протянуть ладонь с зелёных холмов на речную гладь; утки трепещут крылами возле моторных катеров; жёлтый карлик будет слепить карикатуристов. Вспышки фотоаппаратов, указательный палец на вершину комплекса, а под радугой - слёзы Сталина.
  Есть на земле места, в которые влюбляешься ещё до появления в оных, а иногда - до появления на свет... есть места, где время не имеет причинно-следственных связей; где шедевры бесценны, а люди значимы своими мыслями и делами. Есть места, по которым тоскуешь, садясь в самолёт. Тоскуешь не по собственной персоне там, а по галереям и бульварам, где возможно и не ступала нога. Тоска по дому, вновь обретённому за тысячи километров на чужом языке и с чужими чертами лица. Всё чужое стало родным. И если спросить о моменте счастья, то с улыбкой вспоминаешь сияние древесных крон и оранжевые закатные всполохи меж сонных волн, прелесть и простоту звучания голосов и названий, трубы и скрипки. Есть на земле места, куда хочется возвращаться. Спеша в новое свидание с мечтой, бояться, что всё изменилось с последней встречи; что краски поблекли, облик растворился и стал размытым, как торопящаяся из памяти афиша. Благодарность богу слышна, когда всё на своих местах, и акварель сияет, и воздух юн и полон магии; когда розовый восход чинно рисует панораму грядущих откровений и шепчет на ухо слова приветствия. Как хорошо, ты вернулся! И наружу просятся прежние ощущения, ностальгия сладка и щемит где-то в боку. Всё, как раньше. Годы не властны, и чудный миг совершил бросок к границам вечности, не найдя которых, растёкся переливающимся облаком далеко на горизонте. Есть места, где хочется молчать, хочется обострить пять чувств и отдаться на волю ветру, позабыв о ничтожном и фальшивом, гадком и приторном. Место, где дух абсолютен, а низменные потуги стыдливо разбегаются и тонут в океане грёз. Пожалуй, описать состояние умиротворения, покоя и кристальной гармонии, получается только перевёртышами и дикими абстракциями, иначе индивидуальность сведётся к всеобщему шаблону, не оставив шанса бабочке взмахнуть крыльями для нового рождённого в этом мире. Не останется сказки и таинства, не останется права на сокровенное.
  Вцепившись в скамейку возле Мустека, я думал о том, что всё, написанное для альманаха будет совсем бесцветным, бледным и пустым. Нужно оставить одну фразу - спешите сюда скорее. Слова не скажут, фотографии не покажут, жесты не исполнят. Нужно стоять здесь, дышать здесь, слушать здесь, мечтать здесь. Это не просто командировка, не просто будущий репортаж. Это любовная история. Моя и золотой красавицы. Это история народа, история перекатов времени, история греха и добродетели, рассказанная неказисто и второпях, чтобы не упустить ни строчки. Прага, прости за то, что не смог подобрать фраз; что так мало разбираюсь в вещах. Я и не думал обижать тебя. Поиск истины, идеи, правды, своего пристанища вечен. Смысл порою заложен в цветном детском кубике, в хмельном танце, в улыбке инвалида в переходе. Исконные вопросы уходят на второй план в суматохе обычных дней, и только оставшись наедине с тоской и раздирающей страстью, ты пробуешь добраться до сути и спрашиваешь, спрашиваешь... Может в такие мгновения человек по-настоящему жив...
  Может дело не в Праге и не в этих дальних разъездах? Может причина скрывается под сводом разума, когда человек получает возможность задаться думами, имеющими значение от рождения, но забытыми. Все говорят о ценностях души, но сказать мало - необходимо действовать. К сожалению, слова в зачаточном состоянии пребывают долгие поколения. Все знают, куда идти, но не спешат собираться в дорогу, ждут водителя или проводника. Даже в рай путешествие должно быть с комфортом. Призраки нематериального часто склоняются к отшельничеству. Начни с себя. Вот они и начали, предоставив человечеству гнить в собственном благополучии. Кто-то понимает бренность и бестолковость настоящего и отправляется на поиски отшельников, да так и уходит восвояси, принимая новый уклад и посвящая остаток дней стремлению вверх по ступеням прозрения. А можно всю жизнь держать в голове мнимые цели и добывать побрякушки, и умереть в неведении, что шаг к светлому совсем прост.
  Я смотрю на лица вокруг и вижу смех и веселье. Я не знаю, чем они занимаются, в каких условиях росли и какие реалии им прививали. Я только вижу добро, а остальное не имеет значения. Добрый человек идёт сквозь зло и тяготы, чтобы путь других стал менее тернист. Я смотрю на стариков, молодые пары, малюток в колясках и понимаю, что добра в мире гораздо больше. Просто ему нужен благодарный и внемлющий зритель, готовый стать соучастником движения. И полёт будет незабываемым; испещрённый сочными эпизодами и потрясающими воображение трагедиями, развёртывающимися, однако, лишь на мастерских эскизах. Добру нужны глаза и руки, детский разум и готовность к принятию. Добру не нужны догмы и уставы, конференции и декларации, подношения и бесполезные противостояния. Ему нужно только немного хлеба и воды. И в путь.
  Прага - уголок добра, уголок тишины и упоения. Здесь и лёгкие ширятся, и восторг приобретает налёт наивности и веры в волшебство. И мне очень мечтается о тысячи подобных уголков. О дивных краях, где Солнце встаёт и садится под аплодисменты...
  Следующие несколько дней я восполнял информационную часть своей поездки. Вместе с Владо мы обошли с десяток галерей, выставок, художественных музеев и музеев научно-прикладного толка. Мой друг отвёл меня в истинно чешские пивные и закусочные, ресторанчики и таверны, где его знакомые повара любезно делились со мной рецептами некоторых чешских блюд. О каждой картине, каждом экспонате, каждом соусе и продукте Владо рассказывал подробно и занимательно, стараясь делать акцент на неизвестных фактах.
  Мы посетили еврейское кладбище, дом Франца Кафки, наблюдали полдень на Староместской площади. Владо сопровождал меня на прогулке по Пражскому Граду, Малой Стране, Виноградам и Градчанам. Я не успевал записывать все легенды и предания, сыпавшиеся из уст моего товарища, а он попутно указывал мне на наиболее интересные места для съёмок и часто сам позировал, ссылаясь на то, что его широкая улыбка сослужит подспорьем в рекламе для читателей. Аргумент сомнительный, но я с удовольствием фотографировал Владо на фоне Собора Святого Вита, Церкви Марии Терезии, Национального музея, Пороховой Башни, Карлова моста и Моста Стефанека, Национального театра, на прекрасных улочках Старого Города. Снимков набралось на порядочный фотоальбом, и Владо немедленно предложил организовать выставку в мой следующий приезд. Подивившись неугомонности своего товарища, я отложил камеру и присел на каменный парапет, уходящий вниз, к плеску зеленоватых вод. Небольшой парк, располагавшийся на противоположном берегу от ворот моста Карла, скрывал под своими тенями прогуливавшихся пражан и путешественников, даря прохладу и чудный древесный запах. Была суббота и на лужайках, обрамлённых цветочными клумбами и узкими тропинками, давали представления уличные артисты - жонглёры, клоуны, фокусники, а заливной хохот ребятни и крики "Браво!" поминутно взрывали течение послеобеденного выходного. Примостившись под раскидистым карагачом, Владо занялся попытками сотворить лягушачий прыжок, плавно пуская гладкие камушки вдоль речной поверхности:
  - Знаешь, а я вот боюсь задумываться о детях.
  Я поднял голову и уставился на Владо:
  - Почему?
  - Ну не знаю я. Вот посмотри, я ведь сам, как ребёнок. Меня ещё воспитывать и воспитывать. А многие ровесники уже с двумя нянчатся. Одна моя подруга сказала, что мои дети будут разгильдяями, потому что какой отец, такие и малыши.
  - Но ты откровенно не похож на разгильдяя. Более того, воспитателем наверняка станешь неординарным, учитывая как у тебя винтики повёрнуты.
   - Вот именно. Повёрнуты. Я немного не от мира сего, понимаешь. Довольно непрактичный индивид. Вот и боюсь, что детям своим практичности не заложу, пущу на самотёк.
  - Ну не путайся с понятиями. Как зарабатывать на жизнь честно и правильно, ты разбираешься. Какие черты сослужат добрую службу по жизни, тоже. Важные и второстепенные вещи, мотивы и желания. Ты не из тех людей, которые плюют на будущее; не из тех, кто не знает, как поступить; не из тех, кто не считается с чужим мнением, если оно того стоит. Поверь, ты станешь отличным папой, только люби искренне свою избранницу. Тогда и дети ваши родятся в любви, а уж окружить их заботой и лаской вы вдвоём сумеете. Сердце подскажет.
  Владо бросил последний на ладони камешек и медленно подошёл ко мне:
  - Я часто вспоминаю своё детство. Оно не было счастливым. Отец много пил, ругался на мать, а она пахала на всю семью. Ещё два младших брата и самая маленькая сестрёнка. Не хватало еды, не хватало внимания на всех, игрушки делили на четверых. Даже помня всё, пережив всё, я не выбрал бы для себя иной семьи, иной доли. Но знаешь, я ни за что не хочу стать для своих детей таким отцом, какой был у меня самого. Хочу быть достойным примером, чтобы они говорили - мой папа самый лучший на свете. Если сын, то ходить с ним на рыбалку, мастерить ему лук со стрелами, обучать географии, истории, чтению, прививать хороший вкус, приучать к спорту, к уважению, учить его отстаивать точку зрения, учить не бояться трудностей, смело смотреть в лицо невзгодам, быть тружеником и защитником. Девочку свою я бы научил милосердию и чуткости, стойкости и бескорыстию, верности и умению искать и находить, правильному выбору и достойному поведению. Любить их буду больше жизни, их и жену. Только боюсь, что не получится у меня так.
  - Ты меня не слышишь совсем. Сам сказал про любовь. Просто люби. Люби так сильно, как только способен. А решения появятся, не успеешь и глазом моргнуть. Ты ещё молод. Дойдёшь до осознания этого. Семья - самое великое счастье для человека. Многие лишены этого по разным обстоятельствам, но многие из них этого достойны. И ты достоин. Просто не упусти свой шанс. Счастье, оно огромное, дай ему только переступить твой порог.
  - Ты рассуждаешь, как умудрённый опытом старец, - Владо рассмеялся.
  - Просто, очевидные вещи не так сильно зависят от возраста. Я может и глуп, но слона в глазу заметить способен.
  - Ладно-ладно, не спорю. Хорошо, что мы встретились.
  - На всё воля случая. Ты же сам говорил, сюда приезжают, движимые разными мотивами. Может, наши мотивы согласованы где-то там? - я потыкал указательным пальцем невидимый небесный люк.
  - Может. Это ещё одно подтверждение того, что в этом городе точно большинство явлений не происходит просто так.
  Подведя итог, Владо накинул на плечи джинсовую куртку, которую до сего момента таскал с собой подмышкой, и направился вдоль набережной к небольшой площади, в дальнем конце которой две каменных лесенки вели наверх, к суматохе Карлова моста. Последовав за другом, я тут же заметил, что в центре указанной площади собиралось какое-то действо...
  Музыка звучала сначала отдалённо, точно эхом отдавалась из-за горных вершин, затем ближе и сильнее, когда скрипки и виолончели разорвали узы короткого симфонического брака, и мелодичнее, в такт ритму угасающей суеты. За нежным вступлением в воздухе повеяло робкими голосами детей и взрослых. На распев из торжественного репертуара ворвалась в округу славная клятва, сложенная рифмой для двух счастливчиков, которым довелось в этот погожий день связать судьбы сердечной искренностью и верностью до конца. Спонтанный хор обступил молодых и оглашал признания и советы из помятых белых листов, а музыканты ловили нотки тишины и ложились на зеркальное дно струнного шёпота, сливаясь с вкрадчивыми октавами. Проходящим мимо зевакам раздавали тексты и принимали в свою многоликую семью на волшебный миг людского единения перед рождением крошечного чуда. Кто-то фотографировал, стоя на мосту, или снимал, обходя компанию по периметру. Я прислонился к стене ближнего здания и зачарованно наблюдал за происходящим. В этот момент мне снова стало грустно. Грустно оттого, что здесь я один и нет рядом той, ради которой жители собрались бы в магический круг и вновь пропели заклинания на долгую память.
  А потом в небо отправились десятки голубей, расправив пушистые крылья и подставив клювы южному ветру. Они ещё курлыкали, уносясь от реки, и желали не нарушать данные обещания. Аплодисменты довершили партию, и листочки с важными словами опустились в шёлковый алый мешок, стоящий под изваянием возле моста. Наверное, молодожёны заберут мешочек и спрячут в укромном месте до седины в волосах, и вскроют на позднюю годовщину, держась за руки.
  И Прага пела вместе с этими людьми, вместе с птицами и деревьями, брусчаткой и медленной водой, принимая под крыло новых детей, как парящие над крышами голуби оберегают своих птенцов. Прага зажигала огни и приглашала всех на танец, где нет разученных пассажей и порядковых номеров на паркете. Прага приглашала к столу, к душевному веселью. Пусть сегодня город не спит. Пусть радуется истинным событиям, пусть вспомнит беспечность и азарт, пусть красота торжествует в ночи...
  Романтика происходящего в едином порыве вливалась в бирюзовый урбанистический океан. Такой вечер - краткая иллюстрация настроения, царящего в умах и на улицах, внутри кабинетов и просторных зал. И закат над Влтавой печален и неудержимо свеж, как яблочный сад после дождя. Хотелось, чтобы под рукой обязательно оказался мольберт и кусочек грифеля. Притаиться возле статуи Брунцвика, закрыть глаза, вдохнуть аромат лирики, и рука начнёт скользящие дуновения, выводя узоры сказки. Люди не спеша гуляют парами, шарманщик крутит ручку, портретист пьёт чай. Движение не прекратится, но томный миг чувственной неги нахождения здесь и сейчас застывает на пороге воображения, разливая сиреневые, жёлтые и асфальтные краски на карандашный эскиз. Мягкий бархат кисти, звуки всеобъемлющи, постель с любимой, корабли через мирные волны... игра тонов, игра мыслей. Зацепиться за корень, фокус на сокровенное. Вот она, жизнь. Складывается из долгим томлений, поисков, очередей и бессонных домов, ради пылающего горизонта и светящихся башен Града. И я обнимаю тебя за плечи, целую в шею, уходя вместе с Солнцем, сплетаю ладони, шепчу отрывисто, но не сомневаясь. Будь со мной сегодня. Я рад, что ты не разжала пальцы. Я рад твоей пленительной отваге, каштановым волосам, глазам, словно чёрным бусинам. Рай наступил и тут же умчался, оставив наблюдать за последними искрами за перилами шестисот лет истории. Я хотел показать тебе эту красоту, грацию, хрупкость. Полюби также наши сны. Растворись вместе со мной в мерцании фонарей, в тумане алого цвета... я любил тебя ещё до рождения...
  Дымчатые фигуры прекрасны. Не нужно бояться, просто идите вслед за мглой. Она не опасна. Всё происходящее не умещается в вазу привычного существования. Каждая секунда таит смысл. Нет времени без тайны. Это любовь. Какой её никто не видел. Страсть и страх, нежность и небрежность, обладание и отступление, признание и преклонение. Очертания берегов с гаснувшими лучами отливают золотом и румянцем. Девственная цивилизация тихо стучится в бескрайние сумерки, трогательная и беззащитная. Она же, дразнящая принцесса, госпожа под прозрачным зонтом, смеётся летнему ливню, танцуя на листьях в парке... это всё о ней, милой Праге. И о ней, прикасающейся к тонким запястьям незнакомке, что провожает ещё один день рядом со мной, пусть и на сыром от счастья холсте...
  Музыка стихла, и мои видения уступили возгласам из прибрежных ресторанчиков. Теперь лишь гитара атласно переливалась там, между круглых столов и стульев, под раскатистый звон бокалов и смешение языков. Владо стоял чуть поодаль от главной арки и задумчиво опустил голову к невысокому бордюру, рассматривая плетение каменных символов.
  - Что с тобой?
  - Лёгкое незрелое помешательство.
  - Иногда городу хочется отдать больше, чем принять в дар или заплатить состояние.
  - Иногда хочется заплутать в собственных эмоциях.
  - Любовь бывает разной.
  - Бывает, что просто начинаешь понимать жизнь, ничего не понимая о себе.
  - О чём ты мечтал сейчас?
  - Я бы хотел умереть именно так...
  
  Я возвращался на набережную Влтавы каждый день, выбрав кратчайший маршрут по Национальному проспекту, и проводил там многие часы, переходя с правого берега на левый и обратно, ловя красивые, как мне казалось, кадры, кормя уток на лодочной станции или слушая джаз-бэнд, каждый день, ровно в полдень приходивший на Карлов мост, чтобы поиграть вместе и заработать немного денег. Их композиции лились завораживающе и пахли чуткостью, словно майские цветы, а когда народ приходил в состояние умиротворения, они взрывались фейерверком звуков, заставляя прохожих визжать от восторга и пускаться в пляс. Свои мелодии бэнд записывал на компакт-диски, которые можно купить здесь же, за 250 крон. Благодарность слушателям за внимание и пополнение артистического бюджета выражалась на самых разных языках - английском, французском, испанском, итальянском, русском и, конечно же, родном чешском, хотя доподлинно мне было неизвестно происхождение ни одного из участников ансамбля. Музыканты исполняли мелодии пять или шесть часов подряд, иногда прерываясь, чтобы выпить прохладного чаю, принесённого с собой в прозрачных пластиковых бутылках, или съесть нехитрый бутерброд с тунцом и зеленью. Это был квартет. Труба, скрипка, саксофон, гитара. Самому младшему из коллектива на вид лет сорок, остальные старше, а трубач с седой пушистой белёсой бородой и такими же кудрями, наверно, уже давно отметил шестидесятилетний юбилей. Но от их композиций не веяло нафталином, они были свежи и прекрасны, а люди, прогуливавшиеся на мосту жарким полднем, с наслаждением поднимали в воздух своих детей, чтобы те могли получше рассмотреть происходящее. А посмотреть было на что. Безымянные танцы сопровождали исполнение почти каждого мотива; незнакомые мужчины подхватывали незнакомых дам и отправлялись по волнам телодвижений и па, смеясь и возвращаясь к истокам. Старики притопывали ногами, молодёжь отбивала такт в ладони, монеты звонко падали на дно старого клетчатого чемодана...
  Я был влюблён в эту музыку ещё с детства, когда оставаясь один в тесной квартире под самой крышей, доставал из шкафа ящики с виниловыми пластинками, сложенными родителями за ненадобностью. Научный прогресс неумолимо наступал, и граммофоны стали раритетами, как старые кабриолеты. Я доставал пластинки, сдувал с них пыль, настраивал иглу, и негромкий скрежет и шипение, наполнявшие комнату, сливались с мелодиями 30-х годов, где блистали Портер и Дэвис. Ноты и аккорды уносились в распахнутые окна, летели по улицам, заглядывая в витрины магазинов и табачных киосков, шелестя на деревьях и платьях роскошных девиц. Это была музыка моего начала, пришедшая в мир задолго до меня самого, но я ждал её ещё в утробе, зная, что в этих мелодиях порою больше смысла, чем в самых изысканных строках. Вслушиваясь в игру инструментов теперь, я переносился в прошлое, на пятнадцать лет назад, и чувства, жившие во мне тогда, вновь воспаряли к сердцу, сжимая сосуды и обрекая кровь сгущаться и багроветь ещё сильнее. Ритм поднимал из глубин памяти лица, события, мечты, слова, те, что были так нужны, но остались сидеть за плотно сжатыми губами. Я вспоминал радость и боль, боролся с ностальгией, но безоговорочно капитулировал. Время идёт, сменяются цели, желания и настроение, но есть вещи, неподвластные этим процессам; вещи, которые и вещами-то назвать нельзя. Это скорее, персональные ангелы, направляющие слёзы горя и счастья, и ведающие твоими шагами. Я стоял возле мраморного ограждения, подставляя лицо приятному потоку воздуха и опять ощущал, как важно не забывать, кто ты и чем ты обязан. Никогда нельзя жить прошлым, но никогда нельзя терять с ним связь. Возможно там, не понимая многого и не отдавая себе отчёта, Вы были по-настоящему правдивы и счастливы. Тогда, в лабиринтах нового огромного мира, где трава была сочной, а небо звёздным и чистым, я возможно произносил самые искренние слова, а вера моя не была такой надуманной и фальшивой, как теперь. И сердце, пожалуй, билось сильнее и чаще. И вместить оно могло необъятные дали и случайного встречного. Что стало? Почему пропорции изменились? Почему миг так ценен? Потому что он короток и не вернётся. К хорошему быстро привыкаешь и перестаёшь обращать внимание, принимаешь, как должное. Живя по законам современности, всё реже находишь справедливость, всё реже стремишься к простому и чистому. И тем оно ценнее. Грусть, накатывающая в безлунную ночь, она не от того, что много зла; она от нехватки доброты. И жизнь течёт от мига до мига, а между ними - воспоминания и боль в груди. Значение имеют редкости. А всё от человеческой природы - погубить большинство, чтобы последний уголок стал оазисом, куда доступ по визам и паспортам. Мы теряем и оплакиваем, но никогда не плачем, прося прощения, когда ещё можно успеть. А рай на земле, он возможен, нужно просто вспомнить пластинки.
  Именно здесь, на мосту Карла, я и познакомился с человеком, память о котором буду хранить до конца жизни.
  Мне не хотелось писать очерки и заметки, сидя под искусственным светом настольной лампы в номере отеля. Каждый день я усаживался на берегу, недалеко от Музея Франца Кафки, на каменистом возвышении, откуда видны шпили Тына, ворот Карлова Моста и улица вдоль набережной Старого города. Достав из рюкзака потрёпанную тетрадь и шариковую ручку, я застывал на несколько минут, стараясь подобрать фразу для вступления. Фраза не подбиралась, и я просто писал наугад, выводя предложения, будто под действием психотропных препаратов. Гипноз или транс. Я заглядывал внутрь себя и извлекал оттуда бессвязные словосочетания, обрывчатые образы, наливные полотна и крики души, сопровождавшие увиденное. Всё это не годилось для журнальной статьи, но вполне соответствовало рассказу у камина. Я сочинял и переносил на бумагу содержимое мозга больше для себя, нежели для читателей. Мои впечатления с налётом интимности, казалось, складывались в личный дневник или любовную переписку, в которой я никогда не получал ответа. Переписку с городом, который говорил своими огнями и стуком каблуков по мостовой. Я писал о том, что увидел, что почувствовал, чему огорчился и чему поверил. Много сумбура, узкого восприятия, мало словарного запаса и сочных цитат. Я писал, чтобы не забыть, вернуться спустя годы, сесть на том же месте, перечитать, а позже оглянуться вокруг и пуститься в сравнения. Я опять знал, что роившиеся в голове фантазии и наброски так и продолжат свой путь по каналам организма, никогда не увидев божий свет. Потому что я не представлял, какими жанрами испускаются кадры моего сюжета. Я никогда не смогу подойти к пределу чёткости, ясности ума, к границам абсолютной вывернутости наизнанку. Никогда не смогу сказать всё, что накипело, поделиться всей полнотой охвата внутреннего я под наплывом дивных сцен, посещающих меня на протяжении этих дней. Мне было сложно точно стрелять названиями, временем суток, красками и отношениями к увиденному. Я знал, что из меня никудышный писатель, но снова и снова, зачёркивая очередную страницу, пытался воскресить настроение вечерних прогулок, вкуса романтики и запаха зелёных листьев. Это была Прага и моих терзаний, наряду с паном Чапеком. И никто не отнимет у меня сладкие ночи в её объятьях, ведь она дарила мне себя без остатка.
  Впадая в ступор и начиная сначала, я то и дело бросал взгляд, на человека, стоящего недалеко, возле небольшого пригорка и всматривавшегося в противоположный берег, где сновали туристы и автомобили. Поминутно человек отвлекался от созерцания окружающей обстановки, и наши взгляды встречались. На вид ему было глубоко за пятьдесят. Морщины избороздили уставшее лицо, седые волосы ниспадали до плеч и красиво развевались на ветру, смуглая кожа ещё помнила запахи юности, небесно-голубые глаза, почти прозрачные, смотрели одиноко и смиренно. Одежда старика была слегка потёртой, но опрятной. Хлопковая рубашка, тёмные брюки, ботинки на тонкой подошве. Одну руку он держал в кармане, второй поправлял непослушную чёлку. С того места, где я находился, можно было различить, как мужчина что-то говорит вслух, еле заметно; было видно, как подрагивали его губы, периодически озаряясь рассеянной улыбкой. Он обращался к невидимому собеседнику, а может, читал молитву за успокоение душ. Старик не был похож на сумасшедшего, скорее, на потерявшегося ребёнка, забытого и покинутого. Я содрогнулся от мысли, что он сейчас думает о том же, что и я, то есть о собственной никчёмности... Не сводя с меня глаз, старик медленно повернулся и направился в мою сторону неторопливой поступью. Поравнявшись с камнем, на котором были разложены письменные принадлежности, мужчина поклонился и спросил приятным отеческим голосом:
  - Вы говорите по-чешски?
  Я вынужден был только развести руками, ибо мой запас чешского ограничивался приветствиями и благодарностями.
  - Тогда Вы, наверняка, говорите по-английски, не так ли?
  - Не то, чтобы очень хорошо, но изъясняться без помех всё же удаётся.
  - Я наблюдал за Вами, как Вы, должно быть, заметили. Не сочтите меня за умалишённого или пьяницу, просто мне показалось, что Вы чем-то обеспокоены...
  - В последнее время, многим людям кажется, что я чем-то обеспокоен. Хотя, пожалуй, Вы правы. Только это нельзя назвать обеспокоенностью. Это больше похоже на добрую апатию, сродни... впрочем, это трудно объяснить так с ходу.
  - И незнакомому человеку в чужой стране...
  - Я так не подумал.
  - Что ж, извините. Да, я не представился, меня зовут Томаш Рух.
  Я пожал протянутую мне крепкую мускулистую ладонь, также испещрённую морщинами и мелкими царапинами, и назвался сам.
  - Молодые люди редко просиживают вот так, на камне, с тетрадью в руках. Вы не студент, это я уже понял, да и занятия начнутся только в сентябре. Конечно, Вы, возможно, посещаете некие факультативы и прочее, но тем не менее. Я прихожу сюда довольно часто и очень редко замечаю, чтобы кто-то сидел вот так, как Вы, с отсутствующим взглядом, да ещё, чиркая страницы, одну за одной.
  - Пан Рух, я приезжий. Возможно, мне простительно немного философии на лице. Тем более, что Вы, живя в Праге, как никто другой, должны чувствовать всё очарование этих мест.
  - Верно. Хотя в Праге я живу не так давно. Ну, относительно своих лет. Я переехал из Кутной Горы, около пятнадцати лет назад. Слышали о таком городе?
  - Да, там добывали серебряную руду в шахтах много лет назад.
  - Добывали. Теперь из рабочих мест сделаны музейные выставки, и гиды водят туристов толпами, а кругом таблички "Вход воспрещён!" и "Опасная зона". Но если не спускаться вниз, под землю, то ничуть не хуже, чем здесь, где мы с Вами сейчас. В этой стране много всего, от чего глаз оторвать невозможно, и цену увиденному никто не установит...
  - Видимо, её никто не может назвать, стесняясь цифр. Или же зная, что сокровенные вещи цены не имеют. Оглашать сумму было бы пошло и низменно. Впрочем, так ли важно всему на свете давать ценник и выставлять лотом на воображаемый аукцион? Далеко не всё можно купить, и меня это радует. Надеюсь, так останется и впредь. Хотя Вы гораздо лучше меня сможете дать оценку сегодняшней действительности.
  - Я боюсь не сегодняшнего дня, а завтрашнего, помня о том, что было вчера. Видите ли, к сожалению мы не в состоянии собрать воедино все прекрасные моменты, пламенные речи и правдивые слёзы радости, чтобы склеить вместе в общий зачаровывающий мир. Я был бы счастлив видеть его и трогать за пятки, что называется. Такого никогда не случится, и поэтому я хватаюсь за песок. Песок красоты и магии; ускользающие частички, когда осталось хоть что-то от былого парада и каминных бесед.
  - Люди всегда тянутся к прекрасному, правда частенько следы, по которым можно найти дорогу, изгажены чем-то липким и вонючим. Лучше бы дорогу каждый находил тихонько, подальше от остальных, а тропа быстро зарастала, предлагая очередному путнику докопаться до истины. В терниях познаётся радость долгожданной встречи.
  - Увы, к хорошему быстро привыкаешь, и ценность, привнесённая, как манна небесная, воспринимается подобием положенного. Об этом Вы пишете?
  - Нет. Я пытаюсь подобрать слова, чтобы описать увиденное здесь за последние дни. Но ничего путного пока не выходит. Я всегда винил себя за отсутствие должного словарного запаса, но ленился исправить этот недостаток.
  - Друг мой, есть картины напротив Вас, образы, если хотите, которые Вы не сможете воплотить на листе, будь Вы хоть самым прославленным лингвистом современности. И не стоит печалиться. Тут нечего выискивать. Скорее, наоборот. Сохранить цвет и форму внутри себя и никому не пытайтесь рассказать видения. Лучше приведите этого человека туда, по возможности, чтобы он увидел всё сам. Правда, не все поймут и признают. Так что, проще Вам хранить тайну.
  - Может и так. Собственно, я никому и не собирался показывать написанное. Пытался расставить всё на места для собственного спокойствия. На меня свалилось столько красивых, удивительных вещей, столько невероятных и трогательных историй, столько замечательных людей. Память не вечна, а хотелось сохранить хотя бы малую толику.
  - Память не вечна. Как и бумага. Но может это и к лучшему. Будет повод вернуться и насладиться снова былым ароматом. Если, конечно, Вы не боитесь наткнуться на переменчивость жизни. А меняется всё. Порой, хочется, чтобы мгновение застыло. Спрятать его за пазуху и выносить на свет в минуты прихоти и жажды. Но... мы не достойны подобного бонуса, как сейчас говорят. Вы впервые в Праге?
  - Да. Ранее исключительно фотографии, иллюстрации, книги и рассказы немногочисленных счастливцев-родственников. Теперь довелось увидеть всё великолепие своими глазами. Увидеть, но не записать. Хотя, Вы, наверно, правы. Пусть останется как есть. Может ещё не время. А может, позже я напишу больше и лучше. И свидание моё не последнее, дай бог.
  - Именно. Свидание. Встречи с Прагой нельзя назвать поездками, командировками или отпуском. Это свидание. Она девушка. Нет, пленительная женщина. Вы ведь тоже это почувствовали. Ваши дни здесь - короткий роман без конца и даже начала. Вы получите больше вопросов на выходе. И большое, жгучее желание возвращаться в ночь, в день, и любить её со всей страстью, на которую только способны. Любить, беречь и доверять тайны. Так со всеми, кто хоть на миг остановится и посмотрит вокруг в тишине. Гамма предначертанных от природы иллюзий и сердечных струн прольётся ласковым ливнем на Вас. И то будут не слёзы столицы, а живительная влага, помогающая осознать прелести странствий и остановок вдали от родного дома. Простите, что изъясняюсь столь витиевато. Это мой маленький старческий недостаток. Формализма хватает с экрана и из динамиков кухонного радио. Впрочем, подобная дрянь сама себя съест в итоге. Нет ничего лучше хорошей доброй книги и запаха типографской краски. А то и больше - пожелтевших листов. И о Праге в том числе.
  - Верно. Но ведь она достойна многостраничных излияний. Многие люди никогда так не скажут о родных и близких, но не устают признаваться в любви парапетам и фасадам.
  - Любовь вообще престранная штука. В ней больше "но", чем одобрения. Всегда протест, необходимость оправдываться, стесняться, бороться. Я даже представить себе не могу любовь без препятствий. Постоянно проверка на прочность. Постоянно клочья обстоятельств.
  - Но иначе было бы скучно, не так ли?
  - Возможно. Испытания, стремящиеся доказать ошибочность выбранного пути, и люди, стремящиеся сломать эгоистичные повадки судьбы. Забавно. Творения перечат творцу, вступая в диспут. Но они знают, что делают, ведь бегут к самому пронзительному и горячему, придуманному во вселенной. Самое большое счастье - любить. Самая великая радость - не сомневаться. А самый большой грех - обмануть.
  - И простить себя за обман.
  - Простить себя... смело даже для эгоистов. Предать любовь - худшее из возможного. К сожалению, в каталоге удовольствий любовь встала между часами и бесплатными билетами в цирк. Технологический век, что уж тут. Иногда так хочется, чтобы все телефоны, факсы и компьютеры провалились сквозь землю, а тишину нарушил бы цокот копыт.
  - Вы живёте прошлым?
  - Отнюдь. Я повидал много такого, за что ненавижу прошлое до сих пор и вряд ли когда-то переменю мнение. Разве что на смертном одре. Но и хорошего было достаточно. И люди были чище. И помыслы. И взгляд проще. Я давно превратился в наблюдателя, и то, что предстаёт перед глазами, меня никак не радует. Всё стало быстрее, скуднее, циничнее. Не осталось места для кроткого рассвета, для костра. Для души давно не осталось тел.
  Пан Рух присел на корточки возле меня и зачерпнул в ладонь горсть мелких камушков, в изобилии разбросанных по берегу. Волны шумели вкрадчиво, словно напевая знакомую только местным жителям мелодию. Подхватив её, Томаш затянул что-то на чешском, чуть притопывая правой ногой и оставляя след от подошвы на серой земле. Ветер, поднявшийся с появлением моего нового приятеля, заглушал слова, и я различал лишь протяжное мурлыкание. С горькой улыбкой пан Рух повернулся ко мне:
  - Я бы всё отдал, чтобы вернуться назад. Всё, что у меня есть. Я бы украл, извалялся в грязи, ходил бы в кандалах до самого северного полюса, только бы повернуть обратно.
  - Вспоминаете о друзьях?
  - У меня их не было. Точнее, я думал, что мои друзья - самые настоящие, каких ни у кого нет. Но знаешь ли, в плохие времена занавес приоткрывается, и ты понимаешь, кто глупец, а кто проныра. И сколько греха вокруг тоже.
  - Вас предали?
  - Мне показали другую стороны жизни. Черную. Всё мое существование - белое и чёрное. Никаких полутонов. Даже серость бытия - это не ко мне. Я был либо безмерно счастлив, либо растоптан. И во время последнего со мной оставалась только Квита. Моя Квита. А остальные прятались по норам, пока снова не появится солнце. Только я уже знал, кто чего стоит.
  - Квита - ваша жена?
  - Мой ангел. Мой дивный ангел. - старик достал из нагрудного кармана старую истрёпанную черно-белую фотографию и протянул мне. - Правда, она прекрасна?
  Я взял фото, положил на колени и пристально всмотрелся в изображение. Стройная девушка в ситцевом платье, в косынке и с корзиной в руках позировала возле виноградной изгороди в солнечный день. У Квиты были тёмные волосы, заплетённые в длиннющую косу, узкие плечи и красивые выразительные глаза. На правой руке виднелось родимое пятно и букетик ромашек, спрятавшийся в складках платья. На вид Квите было лет двадцать. Фотография очевидно была сделана в середине века. Наверно, из семейного архива. Посмотрев ещё пару минут, я вернул фото старику, и он бережно водворил Квиту на прежнее место.
  - Она обожала собирать грибы. Я всегда знал, где искать её после дождя.
  - Она и вправду очень красивая.
  - Ещё бы. Первая ласточка во всей округе. Как я был горд, стоя перед алтарём рядом с этой принцессой. И никогда ведь ни ссорились, представляете! Слова поперёк друг другу не сказали! Как я любил... без всяких "но". А она смеялась во весь голос. Такая хохотушка была. Мне нравилось, что её можно так легко рассмешить. Истории сочинял, небылицы. На её день рождения один раз переоделся советским космонавтом. Костюм из оранжевого брезента сшили, каску мотоциклетную в чулане достал. Разыгрывал первый полёт. Обещал, что скоро все смогут до звёзд достать, а я для неё особую привезу. В её честь названную. А Квита хохотала, и твердила что я болтун несусветный, а потом целовала в губы и в нос. Всегда в губы, а потом в нос. Это означало, что я её выдумщик любимый. У нас многие поцелуи были как знаки отличия. Свой язык. Птичий. Как-то раз, помню, учил её верхом кататься. А Звара наша - соседская кобыла, ретивая была, ужас. И вот мы с Квитой погрузились на лошадь, а та как понесёт. И слов-то не понимает, и на вожжи ну никак не реагирует. Мчались двадцать миль без продыху, пока Звара не остановилась как вкопанная в соседней деревне. А уж день к закату. Я злой, как собака, браню кобылу, на чём свет стоит, а Квита хохочет, сидя в траве и говорит, что сбылась моя мечта - похитить её перед свадьбой, на южный манер.
  - Вы говорили, что в Прагу из Кутной Горы переехали?
  - Да, я Квиту из деревни увёз после свадьбы. Поселились в Кутной. Квартирка крохотная на окраине. Комнатка, душ, да маленькая кухонька. Одному-то в ней развернуться проблемно, а мы вдвоём уживались. И ведь счастливы были. Золотое время. Она пирожки мне пекла, я ромашки носил под вечер. По ночам расписывал светлое будущее. Она верила, родная. Я и сам верил. На этой вере и жили долго. Роскоши никакой, зато и не голодали. Я ей в сердцах говорил иногда, что зря она вышла за меня. Мне ведь нечем гордиться. Она только улыбалась и по голове меня гладила, да шептала на ухо, что я дурачок. А потом целовала - в губы и в нос. И по утрам, пока она ещё спала, я тихонько молился в ванной, чтобы новый день ей больше радости подарил. Обычно я ничего не просил, кроме этого. Для себя-то ничего не нужно. Только бы ей хорошо. Она головой качает, мол, ей без меня и не будет ни до чего охоты. Так и жили. Душа в душу.
  - А занимались Вы чем в ту пору?
  - В лавке торговал. Сувениры, предметы быта. В общем дребедень разная. А когда посетителей было совсем мало, садился писать что-нибудь. Фельетоны, рассказики на пару страниц. Иной раз даже собирался что-то серьёзное освоить, но тут колокольчик на входе дребезжал, и затея сникала сама собой.
  - Выходит, Вы сочинительством пытались заниматься?
  - Вот. Правильно. Пытался.
  -Я не хотел Вас обидеть.
  - Всё в порядке. В ту пору это и правда больше походило на потуги. Хотя я часто думал о том, чтобы всерьёз посвятить этому время. И Квита меня поддерживала. Когда дела в лавке пошли неважно, я сказал, что попробую зарабатывать на жизнь писательством. Все рассмеялись, а она тогда была серьёзна, как давно её не видел. Кивнула головой медленно, и проговорила, что поддержит меня в любом начинании. Так мы вдвоём и остались. Я писал, что-то публиковалось, но хватало разве что на квартирную плату, да немного еды. Другая работа тоже не сулила большого дохода. Квита стала подрабатывать швеёй. Приходилось занимать часто. В итоге среди моих знакомых число ждущих возврата денег, превысило число лучших друзей. А она улыбалась и теребила мою руку, когда я порывался бросить этот детский вздор. Она даже не плакала по ночам. Вообще не плакала. Казалось, она верит во всё это даже сильнее, чем я сам. Знаешь, по утрам вставать меня заставляло лишь чувство стыда перед ней. Она так верит - я должен оправдать её ожидания. Поэтому я писал больше, и...невнятнее. Так бывает, когда начинаешь сочинять ради желания высказаться, а приходишь к погоне за золотым грошем. Так и со мной. Строчка за монету, страница за банкноту. Лишь бы прокормить, лишь бы приняли к изданию. Вот бы большой контракт выгорел! Одним словом, затуманился мозг. Себя я оправдывал тем, что все деньги без остатка отдавал Квите, и садился за стол, настраивая машинку, с чувством выполненной отчётности. Я уже и сюжет подбирал не из тех, что просились на язык, а из тех, что хорошо расходились в киосках и лавках букинистов. Коммерция чистой воды.
  - А дальше что?
  - Пустая голова и намёк на алчность. Я бы так и превратился в писаку, если бы не Квита. Меня спасал её авторитет, и чёткое осознание того, что в сравнении с ней, никакие гонорары не имеют и капли смысла. Всё в огонь. Всё к дьяволу по первому требованию. Однажды Квита заметила, что я изменился, постарел, осунулся. Я всегда делился с ней самым сокровенным. От Квиты ничего не скроишь. Выложил как на духу, что мучило. Она мне и говорит, пиши мол, от сердца, а не от кармана. Хороший читатель распознает фальшь. И твою распознают скоро. Деньги можно заработать, а вот добрые мысли за бумажку не купишь. Я и сам это знал, но не было времени встать и подумать. Писать. Всё быстрее. Как на конвейере. А ведь истина проста и понятна. Совсем рядом. И не надо семь пядей во лбу иметь. Никто не говорил, что добро должно быть сложным. В сердце-то чернота затаилась, а я и внимания не обращал. И только когда мне родной человек ткнул пальцем в грудь и улыбнулся как раньше, тут-то и пришло всё. Пробилось. Я такой дурак был, а она терпела. И не плакала даже ни разу. Я себе потом слово дал писать от сердца. И стал писать меньше и дольше. Зато стыд пропал. Спокойствие вернулось. Даже в доме как-то светлее стало. Или может мне мерещилось просто. Не знаю.
  - Она и в самом деле Ваш ангел.
  - Самый настоящий. От неё и свет из окон. Для меня свет. Я любовью был наполнен, больше, чем водой и мясом, наверно. Мир пусть катится, пусть стреляет и дребезжит, а я её укрою и накормлю, и поцелую. А больше не надо ничего. Лишь бы любила, да горя не знала. Квита моя. Знаешь, как я её называл? Одуванчиком. Потому что похожа, и с теплом всегда приходила, с нежностью. И лёгкость в ней царила прямо-таки божественная. Ни дать ни взять, с небес спустилась.
  - Вы наверняка ей часто повторяли, как любите...
  - Каждый день. И утром, и вечером. Мне было нужно, чтобы она жила с этой мыслью. Не сомневалась никогда. Всегда знала, что я рядом, и хоть непутёвый, но её в обиду не дам и на порог жизни не выброшу. Всё для неё. А как иначе? Я ведь любил. Уж и путаться начал, где я, а где Квита. Сроднились, как сиамские близнецы. Даже жесты стали похожие. Одно целое, как в романах пишут. Доходило даже до того, что фразы друг за друга заканчивали. Я начну, а она продолжает, словно поселилась в голове. И всегда в десятку попадала. Как облупленного знала. А я её видел насквозь. И от того ещё больше любил. Она как птенчик. Маленький, но дерзкий и сильный. Опора. Мне опорой была. Одуванчик.
  - Вы говорите постоянно "была"...
  - Была. Нет теперь. В лучшем мире. Давно уж. Только всё перед глазами, как сейчас. Я в Праге пятнадцать лет живу. Один. Я сюда сбежал от романтики и воспоминаний. Мне шестьдесят. А было сорок пять. А ей тридцать пять. Мне когда врач сказал в коридоре про лейкемию, я так и сполз по стене мимо стула. Поздняя стадия. Пораньше бы обнаружили... Я-то значения не придал, она тоже. Мол, от усталости всё. Пройдёт. Прошло... Меня как на вилы насадили. Да лучше бы насадили. Не дай господь никому. Я тогда в больнице и поселился. Меня выгоняли под вечер. Мол, приёмные часы закончились. Куда там. Они же не понимали ни хрена. Это их работа. Не понимать. Спасать, не спасать, и не понимать. Ибо, если поймут - умрут рядом, на кушетке. А я понимал. Вот и прятался в чулане, когда закрывали входные двери. Потом тихонько выбирался и брёл в палату. Там ложился на пол и вслушивался в дыхание. Дыхание, тиканье часов, шаги в коридоре. Другие звуки пропали с тех пор. Всё пропало. Зрение стало расплывчатым. Только Квита сохранила чёткие гладкие линии. Я сидел возле постели весь день, мне даже разрешили присутствовать на процедурах. Я держал её за руку. Потом кормил её по режиму. Она и ложку-то плохо брала. Читал ей вслух, рассказывал новости. Спрашивал, спрашивал. Лишь бы голос слышать. Не мог наслушаться. И твердил, что скоро заберу её домой в нашу уютную тепличку. Она улыбалась увядающими губами. Повторяла, что я выдумщик. И целовала. Пусть простит меня за то, что плакал по ночам. Днём ещё хоть как-то, а когда сумерки, жевал край её простыни, чтобы не закричать. Я старался. Она всё давно поняла, только виду не подавала. Просила читать ещё. Любила слушать мой голос. Когда книги заканчивалась, я начинал что-то сочинять наугад. Она смеялась. Её смех ни с чем не перепутаешь. Я гладил её волосы, ромашки приносил как раньше. Доктор Сораняк, лечащий Квиту, сказал, что у нас есть пара недель. Я не хотел, чтобы Одуванчик видела холодные больничные стены, этот кафельный пол, столы с дебильными ножками. Перевёз часть вещей и мебели в палату. С врачами пришлось поскандалить, но зато Квита была счастлива. Спрашивала, зачем, а я говорил, мол, в домашней обстановке ты быстрее поправишься. Занавески её любимые повесил на окна. Кресло-качалку привёз, столик, за которым она заказы шила. И ваза с цветами. Всегда свежими. В погожие дни открывал окно, чтобы воздух тёплый по комнате погулял. Квита часто просила меня разыграть что-нибудь из любимых ею романов или телеминиатюр. Я перевоплощался и создавал театр одного актёра. Она хлопала в ладоши и кричала "Браво!". Потом мы сидели на кровати и просматривали старые фотоальбомы. Пытались угадать родственников и найти себя в раннем детстве. Теперь она засыпала раньше, чем обычно. Обязательно с колыбельной. А я ещё долго просиживал под светом больничного абажура, пытаясь нарисовать в воображении её в ситцевом платье с корзинкой. Как сказать ей, что я безумно люблю её? Я не знал. И боялся, что она не услышит. Тараторил признания каждые пять минут. А пока она спала, шептал в пустоту или выписывал на белых тетрадных листах. Тогда я впервые написал стихотворение. Для неё, конечно. Сочинял понемногу каждую ночь и презентовал в субботний полдень. Она только что вернулась из палаты химиотерапии, и я тихонько читал ей вслух, строчку за строчкой. Она сильно ослабла, и теперь уже не выражала эмоции так бурно; поманила меня указательным пальцем, я нагнулся, и она прошептала мне на ухо, что это самое дивное, что она слышала за свою жизнь. Как мне хотелось сказать, что она будет слышать это каждый день. Новое, белоснежное, трогательное. Каждое утро. И тогда я первый раз заплакал у неё на глазах. Сказал, что очень тронут, изобразил улыбку, отвернулся, чтобы утереть слёзы и сопли, а она мне: "ну и дурачок ты у меня, Томаш!"... и засмеялась. Как из последних сил. На следующее утро она не проснулась.
  - Простите...
  - Она не проснулась. А я на свою беду встретил новый день. Будь он проклят. У меня чувство в сердце сидело, что если сейчас земля разверзнется и поглотит к чертям собачьим и эту больницу, и этот город и эту страну, то я с хохотом побегу, чтобы стать первым из съеденных. Всё потеряло смысл, ты понимаешь, ВСЁ! ВСЁ! Всё... Всё... была жизнь и нет. Мы были одно целое. Теперь нет ничего и никого. Кто я? Плевок на подошве... Тварь, которая выжила по чистой случайности. Я готов остаться здесь, возле этой койки до конца дней, лишь бы они вернули мне Квиту. Жрать землю? Хорошо! Собирать зловония руками? Запросто! Садиться на электрический стул! С превеликим удовольствием! Стать кормом бешеных волков? Куда идти! Только верните её. Тебе этого не понять. И хорошо, если и не поймёшь никогда и не встретишь. Теперь в моей жизни был один единственный вопрос - Как жить дальше? И зачем? Теперь по утрам не было чувства стыда. Не было никаких чувств. Я в машину превратился. Еда, сон, еда, сон, еда, сон. Писанина от случая к случаю. Бред вперемешку с молитвами. Молитвы вперемежку с угрозами. Руки бы наложить на себя, так ведь я христианин ревностный, а там это не приветствуется. Квита в раю, и мы тогда не встретимся точно. Сам-то я на рай и так никогда не рассчитывал, а тут тем более. Это самое жуткое. И жить не хочется, и умирать не позволяют. Хотя я вроде и сам себе хозяин. Она во сне ко мне приходила, Квита. Я так и стал существовать от сна ко сну. Теперь я там жил, а здесь - доживал. Тупое безразличие - есть деньги, нет денег; есть свет, нет света; есть стены, нет стен. Нет еды? Отлично! Может быстрее с голоду подохну. Нет воды? Ещё лучше. Наверное, это самое дно, когда жажда смерти становится навязчивой идеей, сродни ясной мечте. Дно большой грязной бутылки. Что там ещё? Вонючая одежда, нестиранное бельё, посуда в осколках, мухи на стёклах, плесень по углам; пауки обживаются на новом месте; только занавески не трогайте. Знаешь, днём я почти всё время спал, а ночи проводил на кладбище. Могила ещё свежая, цветы в земле совсем как вчерашние. Я всё говорил и говорил, как возле больничной кровати. Опять новости рассказывал, шутил, мандарины приносил. А потом рыдал и возвращался в свою гнилую квартиру и гнилую жизнь. И в сон. А там опять Квита. И не просыпаться бы уже никогда, а взять её за руку и побрести, куда глаза глядят. Куда она позовёт. Только вместе и не расставаться уже ни за какие блага.
  - И вы были один всё время?
  - Иногда приходило пару ребят. Самых близких. Ну, не считая родню, конечно. Но знаешь, они все были прозрачными. Я их не видел. Я ничего вокруг не замечал. Ничему не удивлялся. Понимаешь, купить мороженое или взорвать атомную бомбу - для меня всё стало на одну ступеньку. Масштаб отменён. Ничего важного. Сказал бы кто-нибудь, когда я уже наконец отдам концы, и это был бы лучший подарок. Но... на рассвете мир опять бил в окно и по щекам. Так бывает, когда из памяти исчезают цели. Конечной точки уже и след простыл. Сплошная инерция. И вещи вокруг кажутся ненужными. Даже несуразными. Что то всё означает? Просто ты уже умер. Только остальные пока не догадались. Даже стук клавиш печатной машинки больше походил на отсчёт времени.
  - Но Вас же что-то спасло, в конечном итоге.
  - Я отстранился от религии, если ты об этом. Просто тошно стало. Я каждое утро молился, чтобы Квите даровали радость, а ей даровали смерть. Или вечную жизнь? Так кажется написано? У меня сразу засвербили сомнения, от которых я успешно прятался на воскресных службах. Почему хорошие люди уходят рано? Почему живут пьяницы и насильники? Почему храмы утопают в золоте? Почему продавали отпущения грехов? Почему не раздать богатство нуждающимся? Как можно всех прощать? Почему не нужно сопротивляться судьбе? Зачем плыть по течению? Зачем томиться в стаде? Где справедливость? Где суд божий? Где духовность? Сплошь лицемерие и грязь, травля и насмешки. Порой даже проститутки выглядят чище. Они хотя бы не притворяются. Мне стал омерзителен мир. Омерзительны дешёвые разглагольствования. Шайка дебилов учит жить безголовое тело. А религия? Я верю в бога, но не верю в людей, даже к духовникам себя причисляющих. Я не слышал правды. Не нашёл её. С Квитой не искал. Без неё ужаснулся.
  - Многих людей именно вера спасала от забвения.
  - Спасала. Меня спасало одиночество. Казалось бы, всё должно иначе происходить. А я, спрятавшись за стенами, только чувствовал себя спокойно. Подальше от людей. Поближе к Квите.
  - Вы не исповедовались с тех пор?
  - Нет. Я просто сидел на полу в ванной и рассуждал вслух. Спрашивал и пытался подобрать аргументы в оправдание чего-то, но плевался от предложенного. Наверное, я потихоньку сходил с ума. И это было в порядке вещей. Психам проще в жизни. А я что? За окном ад. Чего уж хорохориться, изображая присутствие рассудка. Будь как все. Я уже не отчитываюсь перед обществом, поэтому мог позволить себе брань, ужасный вид и дерзкие мысли. Всё, что просилось на язык, но вставало комом под тяжестью осатанелого быта. А теперь слушайте внимательно. У мен есть претензии. Есть догадки. И никто не может слова вставить. Все молчат в недоумении. Они раскрыты. Им нечем отбиться. Вот и получайте, сволочи. Знайте всё, что происходит на самом деле.
  - Ну с ума Вы так и не сошли.
  - А тут и не поймёшь, кто здоров, а кому приготовлена палата. Дикие семена по-прежнему можно закопать поглубже. Демоны никогда не спят. Просто они не решительны. Контроль. Только он ослабнет и тебя сожрут. Всегда нужно быть начеку. Я закрылся. Никто меня и не увидит жестоким или безумным. Доживать свой век. Максимум, ломать мебель и гонять тараканов. Помни о цели - скорее сыграть в ящик.
  - От религии Вы сбежали. А как же ревностный христианин?
  - Он рассеялся. Ты хочешь знать, почему я не покончил с собой потом? Из-за страха. Нет, не страха смерти. Её я как раз ждал. Всё дело в Квите. Она бы не простила и не поняла никогда. Я не мог её расстраивать, где бы она ни находилась. Вот и существовал час за часом в скромной надежде на скорый конец. Одним словом, тень.
  - А в Прагу Вы когда решили уехать?
  - Через полгода примерно. Я и объяснить-то не могу, почему вырвался из Кутной Горы и бросил остатки прошлого. Просто в один момент понял, что меня сюда тянет какая-то сила непреодолимая. Нет ничего конкретного. Ни человека, ни дома, ни истории. Просто мне нужно здесь находиться. Я не знаю, что ещё сказать. Я переехал в Прагу. Снял маленькую комнатушку в многоквартирном доме на окраине. Из вещей забрал только занавески и печатную машинку. Хозяйка квартиры, пани Тамара, женщина приятная, почти не жила в остальной части дома, поэтому я был относительно раскован. Она иногда заходила ко мне беседовать вечерами. Интересовалась моим писательским трудом. Я удивился, когда она позволила мне поселиться в квартире, ведь вид у меня был тот ещё. Наверное, я просто был честен с ней, рассказал всё с самого начала. Она, конечно, пожалела меня, но я не этого требовал. А только понимания. С тех пор и жил так. Днём писал, вечером гулял по городу. Я словно ждал какого-то знака или сигнала. Моё помешательство улеглось. Осталась только тоска и жажда заглянуть за край собственного я. Что я теперь из себя представляю и что ещё я должен сделать? Эти вопросы я задавал и пани Тамаре. Она разводила руками. Старушка (а ей было под семьдесят) была ревностной католичкой, но как только она пыталась увещевать меня назойливыми проповедями, я прикладывал палец к губам, и она замолкала, сокрушённо качая головой. Она мне нравилась. Похожа на мать. Руки тёплые, лицо доброе и ласковое. Своих детей у неё не было. Не довелось. Всю жизнь посвятила работе. На заводе каком-то. Я уже и не вспомню сейчас. А потом пенсия, большая квартира и три кошки: Эльза, Майра и Аврель. Все три чёрные. Так и жили. С бесконечным пересказом историй из прошлого, обсуждением местных новостей, сожалением о грядущих временах. А вечерами я кутался в пальто и выходил на проспекты в поисках непонятно чего непонятно где. Я не бродил. Я целенаправленно шёл в никуда. Там я найду нечто, что не имеет смысла. И это важно. Улица за улицей, парк, бульвар, площадь, магазин, таверна, набережная. Я исходил каждый уголок, каждую подворотню. Через полгода я знал Прагу, как свои пять пальцев. Мог с закрытыми глазами пройти по знакомому маршруту, свернуть в любом месте и дойти до нужного кратчайшим путём. Я полюбил сидеть в кофейнях, полюбил этот ядрёный запах в восемь утра. Полюбил газовые фонари. Мне казалось, что в Праге они другие. Всегда ждал, когда они зажгутся вдоль Влтавы, и расхаживал возле перил, всматриваясь в пешеходов и сидящих за столиками у воды туристов. Теперь у меня была масса времени, чтобы изучить этот город, и знаешь, что я обнаружил? Он дышит! Натурально дышит! Я точно оказался внутри живого существа. Со своими страхами, желаниями, потребностями, слабостью и грустью. Прага словно повторяла меня самого. Она говорила, что мы похожи. Чтобы я не боялся. Здесь меняя никто не тронет. Я влюбился в неё. В светофоры, в брусчатку, в крыши, в холмы, в камень и гранит. А самое главное, я чувствовал нескончаемое уважение. К воздуху, к запахам. Этот город как одеяло. Окутывал меня и убаюкивал. В Праге я познакомился со многими интересными личностями. Были среди них и певцы, и художники, и пьяницы. Были и проходимцы, и мечтатели. Самая крайностная публика. Но мне это неожиданно понравилось. Время тащит свой обоз, а в границах нашей красавицы всё будто нашло оптимальный путь развития, и путь этот - никуда не идти. Всё как сотни лет назад, только автомобили разъездились, да туристов стало пруд пруди.
  - Значит, Вы успокоились?
  - Успокоился? На вряд ли. Скорее поддался гипнозу. Незатейливому, но эффективному. Я как заворожённый переходил с правого берега на левый, из национального музея в музей коммунизма, от Площади Республики до Вацлавской. Понимаешь, здесь нет места, которое бы ничего не значило. Каждый клочок земли хранит память о великих годах. И это мне тоже нравилось. Короче говоря, во мне, пожалуй, затеплилась жизнь. Но уже другая, всё больше созерцательная. Я уже не вступал ни в споры ни в партию; не брал авто на прокат; не курил трубку. Всё подобно Влтаве, текло из начала вдаль, где ждало избавление. Смирение, вот как можно назвать. Даже усталость, хоть никуда и не делась, перестала казаться отчаянной и обременительной. Она просто срослась с духом и явилась полноценной его частью. Я превратился в пожилого горожанина, не более того.
  - А книги?
  - А что книги? Суть их была под стать моим настроениям. Скучные долгие никому не нужные рассуждения. Сплошной монолог размером в триста-четыреста страниц, где волнообразно плывёшь между желанием помнить и желанием забыть. Нет ни истока, ни морали. Просто мысли, а правильность или глубину додумывайте сами. Да собственно, всё написанное оставалось пылиться на полках. Ничего не вышло в свет. Я не хотел. Пани Тамара настаивала, чтобы я вновь принялся за публикации, но пусть лучше отдаст всё соседям топить дом в пригороде. Вот цена большинству слов. Хоть какая-то польза.
  - И как? Вы отдали всё?
  - Часть осталась. Где-то упакована, чтоб не мешалась в комнате. Под кроватью, наверняка. Да и что от них. Всё равно, есть вещи, которые никогда не выставишь на потеху толпе, какой бы интеллигентной она не была. Я печатал на листах - вот моя исповедь. А тайна исповеди должна сохраниться, верно? Я высказался так, как умею. А больше никому видеть не нужно.
  - И что Вы сейчас чувствуете?
  - Легкость. Пугающую. Иронию ещё. На грани жестокости. Я стал чёрствым. И улыбка на лице давно подобна театральному гриму. Знаешь, когда актёр играет одну и ту же роль изо дня в день, а потом начинает путаться, где он сам, а где его персонаж. Вот и я уже давно перестал различать Томаша из комнаты и флегматика между строк. Я субстанция. Когда-то очередной цикл завершится, и я отправлюсь ещё куда-то в неизвестном обличии, а пока здесь линия ещё не оборвалась.
  - Почему Вы часто сюда приходите?
  - Это моё любимое место. Например, у Квиты я больше всего любил сочные алые губы. У Праги я люблю берег со стороны музея Кафки. Здесь не так шумно, и много занятных персон.
  - Вроде меня?
  - В том числе.
  - Так Вам значит, поболтать всё-таки хочется?
  - Не совсем так. Хочется иногда поговорить. Очень редко. Когда невмоготу, я пишу. Но иногда мне необходимы глаза напротив.
  - Но не все подряд.
  -Не все.
  - И что же во мне занятного?
  - Вы наивный.
  - Это у меня на лице написано, или Вы судите по тетради и отсутствующему взгляду?
  - Я не сужу в принципе. Я высказываю впечатление. Возможно, я не прав, но мне кажется, что Вы к своему возрасту, насмотревшись того, за что можно ненавидеть окружающую действительность, тем не менее, верите, что где-то есть тайная пещера с одиноким старцем.
  - Вроде того. У бреда ведь тоже должна быть причина?
  - К сожалению, сегодня у бреда гораздо больше причин иметь место, чем у здравого смысла. Вы не жили в моё время, но даже сейчас с лёгкостью определите вектор движения цивилизации.
  - В сторону унитаза.
  Старик расхохотался и пару раз хлопнул в ладоши. В его глазах замелькал огонёк, который я наблюдал ранее у шефа Конте, когда тот работал над статьёй о мировой экологической программе, - смесь ярости и сочувствия. Пан Рух приподнялся с корточек, не подав признаков отёкших ног, и начал медленно описывать круги рядом с камнем, на котором я сидел.
  - Вот скажите мне, юноша, что, по-вашему, составляет основу успеха?
  - Успеха в чём?
  - Ну, предположим, успеха мужчин у женщин?
  - Внешность? Достаток? Характер? К чему Вы клоните?
  - Целеустремлённость, инстинкты, жажда обладания.
  - Что-то я вас не совсем понимаю...
  - Я поясню. Как Вы думаете, за что Квита меня полюбила, а она меня очень любила, я знаю?
  - За то, что Вы были самим собой.
  - В некотором роде. Я просто хотел, чтобы она была рядом. Я влюбился и шёл к цели. Не по головам, конечно. Боже упаси. Но я жаждал победы. Мной двигали инстинкты.
  - И...?
  - И так везде. Вы не добьётесь успеха, если не верите в себя и в то, что ваши намерения благи и методы ваши порядочны.
  - Многие интриганы и пройдохи сейчас вершат судьбами миллионов.
  - Их соратники и учителя уже вертятся на раскалённых котлах, уж поверьте мне.
  - По-Вашему, я неудачник?
  - Что Вы, и в мыслях не было. Мой вопрос относился к вашему вопросу - почему я подошёл и нарушил единение иностранца. Вы показались мне безобидным. Безобидным и наивным. А наивность - рядом с добротой шагают.
  - А с плохих людей Вы стороной обходите?
  - От плохих не научишься ничему хорошему, и сам редко научишь. У меня не получалось. Хотя я тоже из категории проныр.
  - Вы наговариваете.
  - Я не хочу казаться лучше, чем есть на деле.
  - Сейчас модно сглаживать углы.
  - Модно лизать задницы, юноша. Нет уж, увольте.
  - Вы выбиваетесь из вектора, пан Рух.
  Старик снова улыбнулся, на сей раз, без тени иронии, скорее с одобрением:
  - И горжусь этим, надо признать. Не хочу слыть выскочкой, но иногда смотреть в сторону от пастуха весьма полезно для здоровья.
  - Так же, как и шоколад для мозгов.
  - Для мозгов полезны книги - известная мудрость.
  Томаш Рух перестал маячить возле камня и снова водрузился рядом со мной, вытянув ноги по земле:
  - Говорят, хорошо там, где нас нет. А вы как считаете?
  - Я думаю, что иногда места, где хорошо, и места, где мы есть, совпадают. И тогда поговорка не работает. Вот, например, я здесь и здесь хорошо. Так-то.
  - А я вот считаю, что хорошо там, где людей поменьше.
  - Или люди без стереотипов.
  - Господь сам дивится разнообразию видов.
  - Вы из ревностного христианина превратились в едкого насмешника?
  - Вовсе нет. Я не отрицаю бога, но отрицаю религию. Только и всего. Что же, казнить меня за это. Я не хулитель. С уважением отношусь к верующим, но не спешу вновь пополнить их ряды. Слишком много атрибутики. Много лоска. Правда, она немного другая.
  - А Вы её знаете?
  - Вы задаёте преждевременные вопросы.
  - А что, для каждого вопроса должно быть определённое время?
  - Это вполне естественно. Так же, как Солнце за облаками, и тигр, терзающий добычу.
  - И когда же приходит момент для нужного вопроса?
  - Когда вы действительно хотите узнать ответ. Не думайте, что всё так просто, как кажется на первый взгляд.
  - Вы говорите загадками.
  - У загадки тоже должен быть ответ, как и у вопроса. Я только имею ввиду, что истина стоит выше общечеловеческих предположений. Выше и чуть в сторону.
  - Вы будто успели её познать.
  Старик внимательно посмотрел на меня, не моргая. На мгновение, мне почудилось, что его глаза поменяли цвет или несколько потемнели. Так он замер на пару минут, после чего медленно поднялся и пошёл к берегу, жестом пригласив меня следовать за собой.
  Приблизившись к воде, он поднял руку и пальцем указал мне на людей, снующих по набережной, на противоположной стороне реки:
  - Видишь все эти силуэты? Они знают многое; кто-то больше, кто-то меньше; их картина мира вполне устоялась. Её хватает для, как им кажется, нормальной жизни. Но нормальной эту жизнь делают навязанные обществом ценности, служащие критериями комфорта, обеспеченности и благополучия. Если бы все эти индивиды знали, что истина говорит об обратном, мир, который ты наблюдаешь вокруг, изменился бы в одночасье, так же, как и вектор.
  - Мы и они воспитаны поколениями и историей.
  - Забавно, правда. Мы воспитаны историей, которую сами же и творили.
  - Чтобы учиться на ошибках прошлого.
  - Скорее, чтобы сотворить нечто, более страшное и нелепое.
  - Вы считаете, пан Рух, что человечество не делает выводы?
  - Делает, но не те. Вот, например, ядерная бомба. Все мы однажды увидели или позже узнали о том, сколь разрушительна её мощь и сколь губительна для живых существ. И что же? Все в ужасе побежали разбирать ракеты на запчасти и переплавлять в кухонную утварь? Нет, конечно. Просто стразу выделился костяк стран с намёком на сомнительное развитие, который создал фундамент якобы безопасности. Оружие под запретом, а набитые до отказа склады этих лидеров должны послужить залогом безопасности и стабильности в новом мире. Так, кажется? Смешно. Кто даст гарантию на то, что в один прекрасный момент где-нибудь у чёрта на рогах не появится какой-то псих и не сделает смертоносный объект втихую, а потом станет шантажировать всю планету, требую нелепые условия?
  - Но от этого никто не застрахован.
  - Ошибка состоялась, когда о чудовищном изобретении узнал мир. Когда последние опыты были завершены. Не нужно было создавать бомбу. А если уж придумали, то унесите тайну в могилу ради спокойствия своих детей. Но, увы. Часто тяга к прогрессу ведёт существование в багровых тонах.
  - Люди стали умнее.
  - Это спорно. Люди стали более жадными, более хитрыми и более распущенными.
  - Но хорошее есть во все времена.
  - Конечно. Изменяются лишь пропорции и формы выражения.
  - Например?
  - Ну например раньше хорошими считались охотники на китов, а сейчас зелёные защитники. Раньше средневековый рыцарь был воплощением отваги и мужества, а теперь - каскадёр или воздушный гимнаст.
  - Неудачный пример. Гимнастами восхищались и раньше. А рыцари теперь носят военную форму.
  - Да, но только раньше гимнасты были бродячими артистами. Сейчас - заслуженными работниками сферы культуры. А рыцари были не столько воинами, сколько разбойниками. И убедите меня, что с тех пор многое изменилось. Форма меняется, а суть гораздо реже. Меняется ещё отношение со стороны и восприятие. А почему? Потому что меняются нравы. То, что раньше казалось безумством, теперь в порядке вещей. И ничего страшного. Секс, роботы, дипломатические сношения...
  - И каков итог?
  - Впереди бездна.
  - А как всё изменить?
  - Самый распространённый ответ - начни с себя.
  - А разве нет?
  - Ну, конечно, глупо учить соседа праведной жизни, когда голова постоянно раскалывается от похмелья. Надо же подавать положительный пример. Проблема том, что активистов-то и меньшинство. Они сами работают над собой и тянут других, но тех последних - мизер. А почему? Опять лень и обывательское отношение. Проще ничего не делать, чем напрягаться день за днём.
  - Но активисты, которых Вы упоминаете, не отчаиваются.
  - И не стоит. Я с большим уважением отношусь к людям, старающимся изменить мир к лучшему. Каждый по мере своих сил. И для этого не всегда нужны деньги или связи. Достаточно иметь сердце и огонь в душе. Быть настоящим человеком. Знаешь, давно-давно, лет двадцать пять назад, я переезжал в Кутной горе из одного района в другой и соответственно сменил спортзал на новый. В те времена я увлекался железным спортом. Так вот, там я познакомился с молодым человеком по имени Януш. Он был калека, обе ноги ампутировали после несчастного случая. И этот Януш приезжал в зал на инвалидной коляске вместе со своим старшим братом Михалом три раза в неделю и занимался наравне со всеми ребятами. Конечно, он не мог приседать и тому подобное, но он усердно тренировался в жиме лёжа, подтягиваниях и других упражнениях, которые ему позволяла делать прошлая трагедия. Он потел, пыхтел, упирался, и когда брал новую планку или новый вес, всегда поднимал голову наверх и туда же устремлял указательный палец, словно говоря господу: "Ты видишь! Я всё ещё жив!". Я был поражён силой воли и духом этого человека. И не только я, но и все, кто заглядывал в наш зал. Януш, сам того не ведая, популяризировал спорт в округе. Многие парни и девушки потянулись с улиц, взялись за дело. И это было невообразимо здорово. Вот тебе маленький пример большого человека. Настоящего.
  - Да. Вот ещё одна дурацкая загадка. Люди, которым дано всё, растрачивают время и навыки в пустую, а те, кто хочет двигаться вперёд, вынуждены всю жизнь бороться и сражаться за место под какой-то звездой.
  - Жизнь - это просто жизнь. Поверь, дерьма в ней столько же, сколько и сахара. Одно другому никак не мешает.
  - Вы писали и об этом тоже?
  - Обо всём, что приходило на ум. Просто хотелось говорить. Простым языком. Без стиля и всяких там почерков. Я даже в литературных терминах разбираюсь слабо. Метафоры, эпитеты. Инверсии. Я просто писал, а уж на выходе разбирался с накопленным добром.
  - И каким должен быть человек, чтобы ему стало по плечу подобное ремесло?
  - Даже не знаю. Честным? На бумаге вполне можно врать без устали. Но тут не путай враньё и сочинительство. Красноречивым? До определённой степени, а то можно демагогию начать разводить. Фантазёром? Пожалуй. Мне кажется, нужно прежде всего быть искренним и любить рассуждать. Любить, не значит, уметь. Но слова, идущие от сердца, не требуют схемы и продуманного пути. Муза ведь своенравная стерва. Ты часто начинаешь страницу, и понятия не имеешь, что случится в финале. Ты просто переносишь мысли и ждёшь вдохновения. Оно часто не приходит, и ты вынужден жать из себя остроты и умные посылы, как воду из выстиранного носка. В итоге и получается, что по сути пишут те, кому есть, что сказать. Те, кто не согласны или недовольны, или им кажется, что мир вокруг слишком серьёзен. Или же они хотят рассказать о том, каким бы жаждали этот мир видеть. Или они обращают внимание на детали; или заложники преувеличений. Или добрые клоуны, или суровые обличители. Но всегда необходимость требует от них потока. Когда ты скажешь всё, что хотел, ты умрёшь, как писатель. Возможно, позже ты и возродишься, если судьба заставит тебя поменять точку зрения на некоторые вещи, и естественно, тебе захочется объявить о новых выводах. А ещё есть, так называемые, вечные темы: любовь, дружба, предательство, деньги, власть, честь. Сюда можно нырнуть с головой. И никогда спор не родит истину, ибо она многолика, как сотни оттенков закатного Солнца.
  - Какова же была ваша точка зрения в споре?
  - Моя? Ничего оригинального. Любовь - самое сильное чувство и самая большая радость. Её нужно заслужить. Можно легко потерять. Она вообще, странное создание. Приходит внезапно без спроса. Так же уходит или остаётся. Её можно, конечно прогнать, но потом сам шагнёшь с моста в её поисках. Она требует внимания, ласки. Больно бьёт по лицу, часто вредная до ужаса. С ней нужно уметь себя поставить и вовремя упасть на колени. Она не любит скуки и предательства. Любовь не любит, да. Весело. Она бывает похожа на ребёнка. Такая простая, и в этой простоте скрывается всё гениальное, что нужно знать в жизни. Любовь обладает тысячами лиц, хорошо разбирается в химии и физике, страдает отсутствием логики, беспардонна; ещё она до безумия склонна строить замки где-то чуть выше земли, а потом разбивать их взмахом распечатанного конверта или подслушанного разговора. Любовь игрива. А может строга. Я не знаю. Я только видел, что любовь способна творить чудеса, вытаскивать из преисподней, открывать глаза. Она такой компас, с которым можно легко заблудиться, а потом и забыть, куда держал путь. Зато она легко выведет тебя к мечте, ну, или из равновесия. Случается порой, что любовь жестока, даже заносчива. Но чаще она синоним добра, и тот, у кого в сердце живёт любовь, однозначно лучше, того, где её нет.
  - А как определить, что любовь настоящая?
  - А никак. Никак не определишь. Нет критериев. Нет формул. Можно перепутать любовь с влюблённостью, но с годами осознаёшь, что чувство любви не сравнится ни с каким другим. И описать его ты тоже не сможешь. Ты только поймёшь для себя, что вот оно. Наконец-то. А если услышишь фразу "я разлюбил или разлюбила", то знай, что любовью там и не пахло. Если любишь по-настоящему, то уже разлюбить нет возможности. Да и желания. Как бы больно и горько не было. Ты можешь ненавидеть, но никогда не сможешь разлюбить.
  - А как же, что от любви до ненависти один шаг?
  - Ненависть просто снимет комнату в доме, где живёт любовь.
  Старик поправил непослушные волосы и нагнулся, чтобы зачерпнуть ладонью немного прохладной речной воды. Ветер утих, и волны теперь мирно перекатывались, развлекая серых уток, снующих между прогулочными катерами. Пан Рух умыл лицо и шею, побрызгал водой на волосы и выпрямился:
  - Я что-то проголодался от таких разговоров. Не желаешь отобедать? Я знаю хорошую закусочную неподалёку. Там можем продолжить, если ты не торопишься.
  Важных дел сегодня у меня не намечалось, поэтому я кивнул головой и предложил пану Руху быть проводником до места трапезы. Старик развернулся и неспешно побрёл прочь от берега в сторону Пражского града, то и дело, поднимая дорожную пыль своей шаркающей походкой. Я не отставал, попутно укладывая записи в рюкзак, и вертел головой по сторонам, читая таблички, развешанные на стенах домов, мимо которых мы проплывали.
  Закусочная, как её назвал Томаш Рух, располагалась в пяти минутах ходьбы вверх по склону. Когда мы добрались, то я обнаружил наличие только пяти столиков на пространстве в двадцать квадратов, крохотную барную стойку, и ещё более крохотную дверь, ведущую в подсобное помещение. Вся обстановка была выполнена в деревянных тонах, а на столиках расстелены сине-белые скатерти в клетку на греческий манер. Вокруг столиков стояли плетёные кресла; по центру зала возвышался относительно большой фикус в белом пластиковом горшке. Из кухни доносился запах рульки и свежих овощей. Пан Рух сказал, что это место идеально для задушевных бесед. И действительно, в закусочной не было ни души. Мне показалось, что даже бармен и официант нас проигнорировали или просто отсутствуют, и самообслуживание тут в норме, но как только мы опустились в кресла и старик положил на стол шляпу, которую до сего момента я не видел, из подсобки, как джин из лампы, выпорхнул официант в синем фартуке поверх накрахмаленной рубахи и новеньких миндалевидных брюках.
  - Позволь, я угощаю, - прервал меня старте пан Рух и обратился к подошедшему на весьма быстром чешском. Пошептавшись пару минут, заговорщики расстались, и Томаш, облокотившись на стол, поведал мне состав меню:
  - Ничего выдающегося. Рулька, кнедлики, немного пива. Но поверь, мой юный друг, ничего вкуснее я в жизни не пробовал. Только Квита готовила также бесподобно.
  И Старик пустился в описание кулинарных премудростей своей жизни и заведений, которые он отмечал по памяти. То тут, то там было просто необходимо отведать то или другое блюдо:
  - Ты не можешь сказать, что побывал в Чехии, если не попробовал традиционной еды.
  - Так говорят про каждую страну.
  - И совершенно верно. Кухня - такая же часть национальной культуры, как живопись или поэзия, например. А повар тоже, своего рода, художник. И среди них попадаются консерваторы, сюрреалисты, авангардисты. Это полноценное искусство. Рука повара превращается в кисть мастера, а соус - в краску алого или кремового цвета. Пожалуй, ты редко где встретишь столько соцветий в одном месте. Соцветий, запахов, звуков. Я сам очень люблю готовить, только у меня никогда не получалось это делать настолько здорово, как, к примеру, моя Квита. Поэтому я даже слегка завидовал. По-доброму, конечно. Зато я немного рисую. Особенно выходит неплохо в карандаше. Только людей не получается создавать пропорциональными. То голова большая, то задница. И думаешь, вроде не хотел обидеть, а получилась карикатура или шарж.
  - Может это талант - изображать людей под стать их характеру? - я откинулся в кресле и устремил взгляд на старика.
  - Может. Только у меня очень редко люди становились по-настоящему красивыми и изящными. И это не от недостатка старания. Наверно, от желчи больше.
  - Причём тут желчь? Вы же любите людей.
  - Люблю. И тем не менее, отвращение к себе и некоторым окружающим никуда не девается. Это врастает под кожу и остаётся зимовать с тобой на годы. Такая уж натура.
  - Натуры бесконечных альтруистов и оптимистов плетутся в арьергарде.
  - Вот это и пугает.
  Пан Рух расстегнул ворот рубашки и подставил лицо лёгкому ветерку, вырывающемуся из старенького, но добротного кондиционера на стене возле круглого, одного из трёх, окна.
  Официант, его звали Гюист, как было написано на карточке, тем временем расставлял перед нами доверху наполненные бокалы с прохладным пивом. Чуть поклонившись, Гюист плавно исчез за дверями подсобки, оставив нас наедине с живительными напитками.
  - Я помню это место с самого моего приезда в Прагу. Я нашёл его на второй день, когда прохаживался вдоль левого берега вечером. Дай думаю, зайду. Зашёл и остался. Вкусно здесь. И никогда не бывает много народу. Я удивлялся, как же они сводят концы с концами, ведь клиенты вряд ли покрывают все расходы на содержание таверны. Но хозяин, пан Воркаш, только улыбался, всё, мол, хорошо. Ну я и не лез в дальнейшие подробности. Живут и слава богу. Приходил сюда часто после захода Солнца. Иногда писал, просил включать по ярче верхний свет. Иногда просто сидел с бокалом и смотрел в сад, виднеющейся из окна напротив нас. И размышлял о пустынных вещах, которые в принципе меня уже и не заботили. Бакалейная лавка или шахты с серебром. Знаешь, здесь постоянно присутствует какое-то умиротворение. Спокойно здесь. Переступая порог, будто оказываешься в зазеркалье, и тебя здесь никто и искать не будет, пока сам не захочешь уйти. За все пятнадцать лет я встретил здесь лишь четырёх человек. И самое забавное, что все они вели себя так же, как и я. Писали, смотрели в окно или пили пиво. И молчали. Всегда молча.
  - Вам не хватало такого же места в Кутной Горе?
  - Тогда в нём не было нужды. - старик отхлебнул из бокала и повернул голову к окну. - Я вступил в ту пору жизни, когда требуется меньше шума и больше света.
  - И поэтому Вы отправляетесь в путешествие по ночным пражским переулкам...?
  - Я только наблюдаю. Чувствую глазами, но почти ничего не слышу. Мне просто не хочется улавливать посторонние звуки. Только то, что интересует.
  - И что же интересует?
  - Шелесты, шорохи, скрипы, плеск, щебетание, вой, гитара. Только негромко.
  Я улыбнулся. Пан Рух напоминал мне старого доброго волшебника, который отчего-то разочаровался в своём призвании и теперь делает лишь мелкие чудеса под светом фонарей, но так, чтобы никто не догадался о божественном происхождении дара.
   - Мой юный друг, а как вы считаете, сидя здесь, в плетёном кресле за столиком маленькой таверны недалеко от моста Карла, можно сказать о том, что вы счастливы?
  - Я умиротворён. У всех разные категории для счастья.
  - Разумеется. Здоровье детей и последняя модель компьютера, спортивный болид и рождение сына, новая причёска и первая брачная ночь. Куча причин быть счастливым. Как определить, что подлинно, а что мнимо?
  - Трудный вопрос. Зависит от воспитания, на мой взгляд. От ценностей, привитых с детства. От времени, в которое рос. От людей, тебя окружающих.
  - Выходит, человек - существо до жути мнительное и беззащитное?
  - В масштабах вселенной - конечно. Да и в масштабах одной семьи...
  -Человек всегда нуждается в одобрении и понимании. Зачастую, остро реагирует на критику, и у каждого внутри существует свой малюсенький эгоистичный чертёнок.
  - Главное, чтобы ангел был большой и основательный, - я снова улыбнулся.
  - Знаешь, что безумно обидно? К богу приходят в плохие времена. В хорошие про него забывают. Хорошо - это то, что должно быть, а плохо - это то, что господь обязан исправить, ведь это какое-то недоразумение, требующее скорейшего диагноза и лечения. Вот как теперь принято рассуждать.
  - Но так не со всеми.
  - Надеюсь. Что-то осталось. За это и стоит цепляться. А получаются натурально коммерческие отношения. Ты мне чудо - я тебе свечку в храме. Хрен знает что.
  Томаш Рух тихо выругался и теперь полировал взглядом пылающий зелёными переливами фикус.
  - Я вот одного в толк взять не могу - зачем люди усложняют себе жизнь? Ну почему обязательно нужны эти сплетни, кровь, безработица, жадность, вредность, зависть? Ведь без этого всего жилось бы на порядок легче и чище. Ну что мы за твари такие!
  - Из образа и подобия вышли давно, как минимум, - я сам подивился непредсказуемости эволюционного процесса.
  - И любим страдать. Если человек говорит, что хочет жить в мире и согласии, не верьте ему. Постоянно тяга к щепотке горечи, как кровь, наполняет пересохшие вены. Нам необходимо сочувствие и соль во рту от просмотра картин собственного унижения. А после - гордость, что у нас просят прощения. И снова соль. Точит изнутри крот самобичевания.
  - Я один из этих людей. Порой я подолгу рисую в воображении сцены предательства. Со стороны самых близких людей. Чувствую физическую боль от их поступков. Замираю от увиденных сцен, выкручиваю развязку, последний монолог, титры с горящими огнями на набережной и грустной мелодией звукового ряда. Мне тоже это нужно, как доза. И я не могу объяснить, откуда берётся такой порыв. Возможно, это защитная реакция - представь самое худшее и попусти сквозь себя, что в будущем быть к этому готовым.
  - За отсутствием мерзости извне мы придумаем пакости перед сном.
  - Вроде того.
  - А ты не боишься в один прекрасный момент стать заложником собственных фантазий, когда ты перестанешь различать, где вымысел, а где - реальные слова и действия? Когда персонаж и автор сольются воедино?
  - Боюсь. Даже больше, чем смерти.
  - А ты боишься смерти?
  - Наверно, все её бояться в большей или меньшей степени. Хотя Вы, я знаю, исключение.
  - Я уже давно умер, друг мой, не забывай. Сейчас я просто существую. А жизнь осталась там, в больничной палате. Теперь у меня нет границы, нет объекта на горизонте. Соответственно, нет необходимости ставить цели и идти к ним по головам. Неплохой вариант, а?
  - А как же Ваша интуиция? Вы же должны быть здесь по какой-то причине?
  - Должен и буду. Но причина, точнее, её воплощение, само найдёт меня в урочный час. Мне нет надобности переживать на этот счёт. Возможно, я должен всего-навсего что-то усвоить. Когда я пойму, что именно и как, тогда всё закончится.
  - Похоже на теорию распада.
  - Так уж заведено, что физическая жизнь - это неумолимый распад. Я душа...тут дело каждого распадающегося. Я вот свою не берегу, и возможно, получу за это на орехи, а может и просто стану маяться по свету до скончания веков в образе богомола или тарантула. Одно радует, не нужно будет заботиться о квартирной плате и мнении окружающих. Да и воспоминаний явно поубавится.
  - Неужели здесь в Праге за пятнадцать лет не было ни одного светлого пятна? Что-нибудь же должно было Вас встормошить?
  - Меня тормошил один кукловод-еврей. Славный малый. Работал в труппе малого Театра. Ты наверняка знаешь, где это. Так вот. Он жил на лестничной клетке, где располагалась квартира пани Тамары, и мы часто пересекались с ним, когда заканчивались спектакли, и он возвращался домой с дрожащими от усталости пальцами рук, а я только-только выползал из своей комнаты в поиске неизвестности. Мы здоровались, обменивались парой слов, и я торопился вниз по ступеням, а он ещё долго ковырялся в замочной скважине ржавым ключом. На вид ему было лет пятьдесят. Чуть старше меня. Небольшого росточка, коренастый, эдакий крепыш. Руки сильные, жилистые, пальцы в мозолях. А глаза, как два ядра, всегда были готовы вырваться из пушки и грянуть о борт неприятеля. Воинственный был, одним словом. Но это с чужаками. А так, славный, он, славный. Шутить любил очень. Про тётю свою любил рассказывать. Она осталась в Израиле, когда он с женой решил перебраться в Европу. Кроме тёти там ещё его брат родной с супругой и бабушка старая. Но её, наверно, уже нет в живых. Так вот, как-то раз, я возвращаюсь домой, чуть за полночь, и вижу на площадке такую картину: Исмаил, так звали, моего почти приятеля, свернулся калачиком на полу и спит возле двери собственной квартиры, а злосчастный ключ угрожающе торчит из замочной скважины и странно изгибается. Оказалось, что ключ этот всё же сломался от старости и гнили, и Исмаил просто не может попасть домой. Вместо того, чтобы позвать на помощь, вызвать спасателей и тому подобное, он просто взял и уснул на площадке! Ты можешь представить! Я естественно позвал его ночевать к себе в комнатушку, а вопрос с дверью оставить до утра. Он долго не соглашался, но в итоге я завёл-таки его в квартиру и даже напоил чаем с ромашкой. Мы тогда проболтали остаток ночи. Он рассказал кучу забавных вещей. Тогда-то я и узнал всю его историю, и про трудности переезда, и про семью, и про взгляды на мир. И мне понравился этот человечек. Знаешь, он был одновременно и воинственный и смиренный. Такое трудно представить. Он мог дать от пор любому хулигану, и рыдать над письмами с Родины. Он был человек глубокой души и широкой натуры, что называется. Знаешь, когда мы стали с ним друзьями, именно он поддерживал во мне хоть каплю сознания. Он был как масло для моих винтиков и перекладин. Вселял воздух на следующий вдох. Да, он меня тормошил. Я мало что успел ему поведать, ибо о большей части он догадался сам. Проницательности Исмаилу было не занимать. Я дивился, откуда в нём столько всяких полезных свойств, как он сам любил выражаться! А он скалил пожелтевшие зубы и говорил: "с неба свалилось". Именно тогда перед моим взором предстал образец преданности семье. Он так горячо их любил, что казалось, готов говорить часами об Израиле и оставшемся там маленьком домике с апельсиновым садом. Исмаил отправлял половину заработанных в театре денег домой, а другую полностью отдавал жене, оставляя лишь несколько монет на мятные леденцы, которые он любил почти так же, как Израиль или кукол. Ещё он подрабатывал сторожем на складе кондитерских изделий и каждый раз стойко противостоял соблазну сладкой дегустации. Когда Исмаил задумывал новую сказку или театральную сценку, то я оказывался вторым зрителем после его жены, который мог наблюдать действо прежде, чем оно станет доступно основной публике. Исмаил работал так искусно, что я не верил собственным глазам. Казалось, что мой приятель может легко отойти и выпить кофе, а диалог и танец на импровизированной сцене продолжится без пауз и колебаний. Настолько живыми и восхитительно артистичными выглядели его герои. Да, еврей-кукловод стал мне ближе теней прошлого, которых я обрёк на свободное плавание. Он шутил, пел, балагурил, не давая мне пасть в ещё большее уныние, и самой своей жизнью раскрывал для меня добрые грани и дивные ноты души. А душа у него и впрямь была необъятная.
  - Что с ним стало?
  - Они с женой всё-таки вернулись на Родину. Теперь он, кажется, работает в местном театре. Присылает мне открытки и длиннющие письма. Я, если честно, редко на них отвечаю.
  - Вам обидно?
  - За что?
  - За то, что Вас бросили...
  - Жизнь всегда найдёт, с кем свести, а с кем разорвать. И у каждого своя дорога. Я только рад, если у кого-то, кто этого достоин, она окажется светлее и чище. Я тосковал по нему первое время. Просто к одной тоске примешивались другие. А потом вернулся в своё обычное состояние. Созерцательность, как вода, всегда найдёт путь к ростку.
  - И с тех пор Вашим основным занятием осталось хождение в теле Праги и стояние на Влтавском берегу?
  - Самое трудное занятие - понимать своё предназначение.
  - И Вы ищите своё?
  - Нет. Я его жду. Или ждал. Я мыслю, следовательно, существую - спорно в моём случае. Мои мысли вообще не обязывают к действию. Скорее, к бездействию. Таких, как я, власть называет тунеядцами. Или помешанными старичками. Хотя, ты знаешь, многие "помешанные старички" в гораздо большем умственном порядке, чем тучи в кожаных креслах с флажками на столах.
  Прервав начавшийся монолог, пан Рух поблагодарил только что подошедшего официанта, принёсшего наш заказ. Всё выглядело невероятно аппетитно и по-чешски щедро, а я уже, надо признать, порядком проголодался. Отгрузив в рот добрую порцию съестного, Томаш, продолжил:
  - А знаешь, что ещё меня тянуло из дома вечерами?
  - Меня вот газовые фонари тянут.
  - О, газовые фонари! - старик воздел руки к небу, - это такая же Прага, как и мост Карла, и Национальный театр, и монумент Вацлава. Я безумно их люблю. Они греют одним своим мерцанием. И всегда помогают возродить в голове красочные обрывки ушедших лет. Они синоним замершей эпохи. Воплощение лиры и сказки. Они словно говорят: "мы светлячки, вестники печали и романтики, в помощь странствующим и осевшим". Это дань старине. А старина - кладезь тайн и мистических откровений. В конце концов, пражские фонари, как маленькие маячки, направляют сердца путников к берегам скользящей ностальгии.
  Старик на минуту задумался, видимо, вызволяя из стен памяти краткий миг ветреного счастья, которому фонари были свидетелями:
  - Без них этот город был бы лишён частички естества.
  - Ну, а вас-то что тянет, пан Рух?
  - Магия, друг мой, магия.
  - я слышал много историй о встречах пражан и просто приезжих с привидениями.
  - Встречах с привидениями. Заголовок для газетной статьи. Поверь, каждая подобная история, как правило, сущая правда, ну, с небольшими огрехами, и она гораздо обширнее, чем слово "встреча". Я тебе больше скажу, я сам сталкивался с такими историями четыре раза. И я помню их в деталях. Каждую. В мельчайших подробностях они никогда не повторялись. Никогда не возвращались. Никогда не причиняли зла. И без них не было бы того очарования с налётом страха, которое витает в пражском воздухе после полуночи.
  - Расскажете?
  - Я особенно отчётливо помню самую первую. Как только сошёл с поезда, привёзшего меня в новую жизнь. Тот год стал самым тяжёлым. Сплошные мытарства и постоянная бессонница. Она часто и гнала меня из дома по первости. Тогда-то я и принялся осваивать окрестности. Сначала недалеко от квартиры, затем дальше на восток, ближе к реке, в узких улицах старого града; потом это вошло в привычку, так же, как и редкий сон по ночам. Я всё чаще бродил вдоль мостов, в парке на левом берегу. Подолгу стоял у воды; она особенно ярко искрилась в полнолуние. Холодные ветра пронизывали насквозь, но я ни разу не заболел. Я обошёл большинство памятников, не раз заходил на местное кладбище; Староместская площадь не очистилась от моих шагов, и каждая плитка в тех краях испытала мою истрёпанную подошву. Именно на площади, почти рядом со знаменитыми часами, я и стал свидетелем некоего явления. По-другому трудно охарактеризовать увиденное. Знаешь, снова причудливые фонари. Было особенно светло. Ещё Луна висела странно низко. Нет, я не сгущаю атмосферу, - старик посмотрел на моё недоверчивое лицо, - в тот момент я даже не придавал этому значения. Я стоял неподалёку от часов и рассматривал под общим светом только что найденные старые карманные часы. Не похоже было, чтобы их кто-то из туристов оставил. Часы были очень старые. Мне показалось, что с такими ходили кавалеры ещё век назад. А самое удивительное, что часы продолжали работать и показывали ровно то время, которое было и на моих наручных часах. Я стоял и разглядывал циферблат и обрамление, когда вдруг почувствовал лёгкий дым в носу, будто рядом кто-то курил сигареты без запаха. Я сначала почесал нос, стараясь не отрываться от находки, но дым не рассеивался. Я поднял голову и увидел, что метрах в пятидесяти от меня над землёй завис чей-то силуэт, и дым, забивающийся во все щели, исходил от того места. Мне показалось, что это был мужчина. Мужчина в плаще. И он парил над брусчаткой в паре сантиметров. Его очертания были размытыми и постоянно колебались. Это было похоже на игру ветра, гоняющего по полю комья пуха. Но среди хаоса проступали черты головы, туловища, ног и рук, сложенных на груди. Я зажмурился и помотал головой, а когда открыл глаза, то человек из дыма никуда не исчез, а продолжал висеть в воздухе и наблюдать за мной. Он не приближался и не удалялся. Лишь изредка раздавался вширь и снова принимал исходное положение. Тогда мне показалось, что земля ушла из-под ног. Настолько я был заворожён представшей картиной. Человек из дыма еле заметно покачивал тем местом, где у нормальных людей расположена голова. Только игра света и сумрака. Даже звуков мне не удалось уловить. Такое ощущение, что природа обратилась в полнейший вакуум, где якобы можно лучше расслышать немое послание. Одним словом, образ, зависший в воздухе, явно сулил намёки. У меня не было страха перед ним. Даже волнение не посмело явиться. Я просто застыл. Как камни или лава потухшего вулкана. Я смотрел невидящим взором и слушал ушами, давно забывшими вкус живой речи. Я был будто в трансе. Под гипнозом. И ждал продолжения. В какой-то момент мне захотелось приблизиться к своему собеседнику из пепла, но как только я сделал первый шаг, незнакомец растворился в облаке дыма, и на его месте возник новый лик. Лик матери и ребёнка, тихо лежащего на её руках. Я лгу, не лик, а только очертания, ведь лица снова не было видно. Но я различил плечи, маленькое тельце и руки, ласкающие новорождённое создание. И теперь уже мне стало не по себе. Нет, я не испугался, но только помню, как слёзы сами покатились по щекам. Я не знал, с чем это связано. То ли образ был уж сильно отчётлив, то ли мои внутренние демоны смогли уцепиться за пока не известную струну. Я опустился на колени и закрыл лицо. Так и просидел, даже не вспомню сколько, а когда поднял глаза, то вокруг уже не было ни ребёнка, ни матери, ни того странного человека. Хотя тут всё не поддаётся обычным оправданиям. И вот что в итоге это значило? Напоминание, призыв, или я стал посторонним свидетелем векового проклятия?
  - Вы часто потом вспоминали ту ночь?
  - Почти каждый день. Знаешь, мне, словно загадали ребус, от разгадки которого зависит моё дальнейшее существование. И познакомили с тем, что я отвергал последние годы.
  - И тогда Вы вернулись в религию?
  - Нет. Тут мало общего с религией в моём её понимании. Скорее, я ещё больше ушёл в себя, но теперь уже не для того, чтобы спрятаться от мира, а для того, чтобы прояснить внутреннее "я".
  - Проще говоря, разобраться в себе. А раньше Вы разве не этим занимались?
  - Понимаешь, у меня была счастливая жизнь, там, в Кутной Горе, с моей Квитой. Потом Квита умерла, и счастливая жизнь закончилась. Да и как таковая, она закончилась. Я сбежал в Прагу, будучи наполовину роботом. Без эмоций, без планов, без интересов. Я доживал свой физический век, в тайне надеясь на несчастный случай или что-то подобное. Я не мог покончить с собой, сначала из-за чрезмерной религиозности, а позже - из-за страха перед Квитой. Так я и жил последние пятнадцать лет. Писал и бродил. Философствовал в стену, в пустоту, не упоминая ни себя, ни Квиту, ни наши чувства. Отстранённость. У меня появились новые знакомые. Моё обычное существование ничем себя не выдавало. Я знал, что если вернусь мыслями в прошлое с головой, то прострелю её себе, несмотря на собственный же моральный запрет. Так и жил. И то столкновение с потусторонним миром не вызвало у меня перманентного страха, какой напрашивался бы в подобной ситуации. Я просто стал размышлять, было ли это случайно, или я должен был оказаться в том месте и наблюдать всё происходящее. Может это был тот знак? В любом случае, человек жив, пока он любит, значит, я умер пятнадцать лет назад, и с этим ничего не поделаешь.
  - Вы счастливчик хотя бы потому, что познали самое прекрасное полной грудью.
  - И самое ужасное. Весь набор. Поверь, я никому бы не пожелал прожить мою жизнь...
  Старик отодвинул тарелку и отвёл взгляд к окну. Я не решался произнести что-то вслух и молча пялился в стол. Так прошло пару минут, когда пан Рух потрепал меня по плечу и сказал, что ему пора идти:
  - А где Вы живёте? И кажется, у Вас нет неотложных дел.
  - Нет. Просто я что-то засиделся на берегу сегодня.
  Я смутно понял последнюю фразу, но повиновался и встал из-за стола. Положив на край барной стойки две ровные купюры, старик вышел вон, а я последовал за ним.
  Солнце уже стремилось упасть за борт где-то на западе. Снующие повсюду туристы с фотоаппаратами облюбовали лавочки в парках и лужайки перед административными зданиями. Ветер совсем стих, и город приобрёл вид задумчивой госпожи, окидывающей взглядом проходящих мимо зевак. Краски посерели в ожидании желтых и оранжевых огней; музыка, доносившаяся с моста, звучала всё тише. Джазовый ансамбль давно растворился в толпе; лишь одинокий шарманщик неспешно крутил рукоять, извлекая из своего сундучка хрустальные ноты. Небо затянули пепельные облака, укрывая горожан тонких одеялом. Шум машин нарастал, как приближающийся циклон, не давая воздуху вобрать в себя последние закатные лучи.
  Пан Рух неторопливо шёл вдоль берега, периодически останавливаясь и всматриваясь в вершины холмов по правой стороне; казалось, будто старик уже спит, лишь тело послушно выполняет последнюю волю на день:
  - Несмотря на то, что Прага в состоянии сама о себе позаботиться, у меня всегда кроется чувство, что её необходимо охранять, как реликвию.
  - Она и есть реликвия.
  - Символ неувядающей красоты. Как у кошек. С годами они хорошеют и хорошеют.
  - Пан Рух, вот ответьте мне, как писатель, кто такой настоящий пражанин?
  - Настоящий пражанин? Я могу лишь предположить, кто такой настоящий человек. Наверно, это то, кто делает добро всегда и везде и ничего не просит взамен. Это тот, кто знает цену себе и другим. Тот, кто не бросает камни. Тот, кто сеет ростки хорошего, чтобы другие пожали рай. Настоящий человек любит. Он или счастлив или страдает, но его сердце никогда не бывает пустым. Если оно наполнено чернь, то он мёртв. Настоящий, он знает, куда идти. И может показать дорогу другим. Он никогда не льстит, никогда не бранит на пустом месте. Он верит, что где-то есть справедливость и мир. Он не стесняется своих недостатков. Он грешен. Он хочет видеть хорошее вокруг. Он обидчив, ибо в душе поэт. Он глуп, своенравен, но искренен. И знает, что такое белое и чёрное.
  - Довольно идеалистическое описание.
  - Вовсе нет. Бог стремился сотворить нас по своему образу. И у него почти получилось. Беда в том, что человек наделён волей и разумом. А физическое наличие последнего не всегда предполагает путь к успеху. В данном случае, к сохранению основ.
  - По крайней мере, философ в Вас не умер.
  - Есть шутка - если Вы рассуждаете, как философ, значит, Вам не хватает времени для нормальной жизни.
  - Или она вас не устраивает.
  - Так или иначе, любую вещь можно объяснить простыми предложениями. У меня не получается. Не от большого ума. Скорее, наоборот. Когда пытаются изъясняться красиво, это, как правило, попытка скрыть незнание предмета. А в моём случае, своеобразная работа серого вещества. Не судите меня строго.
  - Я очень рад, что познакомился с Вами, пан Рух. - Я остановился на перекрёстке, так как вдруг очень захотел остаться один. - И мне жаль, что обстоятельства свели нас только сейчас.
  - Обстоятельства тут не причём. Всему своё время, друг мой, всему своё время. - Пан Рух пожал протянутую мной руку, развернулся и неторопливо побрёл в сторону дома, где он жил по моим догадкам. Точнее, существовал. Его походка и чуть сгорбленная фигура постепенно расплывалась среди светофоров, чьих-то плащей, ветровок и шума нахлынувшего вечера. Ещё несколько секунд и старик совсем исчез из поля зрения, оставив меня один на один с простыми предложениями...
  Повернувшись в сторону Влтавы, я ощутил солёный привкус надвигающегося где-то с востока дождя. Она вся в этом, моя Прага, - дождь и сладкие слёзы. Почему высокие шпили и медные памятники мне дороже родного дома? Я не хочу расставаться и вылезать на свет из-под крыла каменной матери. Я люблю всех этих людей. Даже шарлатанов и надоедливых продавцов сувениров. Я должен был родиться здесь. И неважно, в какое время. Со своими близкими и своими друзьями, но говорить на местном наречии. Так скучают, ещё не простившись. Скучают, когда есть, к чему вернуться и есть, что потерять. В недрах земли слышен гул тоскливого хора, скрашивающего последние минуты. Ангелы, наверняка, перестали танцевать и почтительно застыли, шепча молитву в сторону горизонта. Сохраните эти места для благих свершений. Память, не дай сгинуть в пучине будущего. Самое жестокое - уходить против воли. Опять ничтожные обстоятельства ломают мост к радости. Мне уютно среди фасадов и клумб; мне трогательно видеть патриотизм, и я так же иронизирую вместе с аплодисментами розовому танку. Мне хочется избороздить дороги, ведущие в бесконечность, ибо эта земля - бесконечна в своих тайнах и поверьях. Я дышу просветлённым воздухом. Я склоняю голову в согласии с величием и лаской. Я жив, ведь я способен на эмоции. Я получил новый заряд для биения сердца ещё на несколько дрянных месяцев, которые теперь уже не кажутся пропастью с беспроглядной тьмой. Я видел прекрасное в простом. Я говорил о главном. я слушал. Слушал и слышал. Я понял, то глуп и невежественен. Иногда, осознать грехи - половина дороги к избавлению. Вторая половина - выучить ошибки и вовремя сказать "стоп". Старик прав, всё хорошо, пока мы любим. И так мало делаем для этого. А жаль. На поглотила рутина, поглотил наш век. Мы развиваемся, но увядаем. Идём вперёд, но на хромых ногах. Эволюция не только в повадках, но и в чертах характера. Добро в абсолюте; зло - ищет ступени наверх. Мне грустно, когда вокруг голод и нищета. Кто-то заработал, а кто-то не хочет? А кто-то без ног. Или не может встать. Или смертельно болен. Но они люди! И даже большие, чем мы сами, кому открыты все двери. Мало это понимать. Нужно действовать, иначе слова опять завязнут на столах власть имеющих. Да что там, я такой же обыватель. Все всё знают, а поезд так и мчится под откос. И кто воспрянет с правдой и голыми руками на меч, тот получит прописку в лечебнице, где однажды растворится в небе с криком голодной чайки. Довольствуйся малым? Или забирай через трупы? Будьте просто чистыми и ясными. Зла всегда хватало с горкой. И никуда оно не уйдёт, пока вы сами его не прогоните.
  Я двинулся к мосту Карла, чтобы перебраться на правый берег и затем пойти к площади крестоносцев. Старые фонари уже венчали перила моста, напоминая о приближении сумерек. Шпили соборов и башен рисовали в вечернем небе плотные тёмные силуэты. Город вновь обретал готические очертания, унося в эпоху средних веков. Если бы сейчас туристы и местные жители разом исчезли на километр вокруг, то с лёгкостью можно было бы расслышать цокот копыт придворной лошади и крики монахов. Но в окружающем пейзаже не замечалось зловещих отблесков и кровавых звуков. Это волшебная Прага, город, где мистическое дыхание времени врывается с чёрного входа. У Праги не история, у Праги - биографический портрет, в котором оттенки гораздо важнее самих цветов. И значение резкости мазка - как символ давления на судьбы. Эта картина, подаренная пылким любовником своей кроткой, но кременной спутнице. Роман стобашенной красавицы и дерзкого повесы всегда заканчивается победой первой. А наш авантюрист или бредёт прочь с высоко поднятой головой, либо сгорает от страсти и нетерпения. Прагу тяжело разгадать, но легко принять в объятия. Она никогда не падёт ниц перед тобой, но протянет руку, вытаскивая из гнилой ямы. С этим городом не нужно слыть гордецом или аристократом. Здесь нужно быть собой. Искренность в чету у граций. И огни, горящие так ярко спустя мгновения, дарят тепло всем, кто рад созерцать их мирный шепот.
  Я шёл, бросая взор на крыши, на последние блики воды, на тёмную листву в парке противоположного берега. Есть что-то пронизывающее в этих набросках. Глаз так устремляется к невинным мелочам, из которых рождена легенда. Шедевры здесь, под ногами. Сотворённые мастерами и простым людом, где мастера не названы, но трудились не покладая рук. Вся эта прекрасная девушка от макушек деревьев до подошвы речного дна соткана любовью и борьбой. Она живее всех. Она говорит, скорбит и смеется. Я знаю это. Когда ты остаёшься один в полночном переулке, она машет тебе вслед, желает радужных снов. Она позаботится, чтобы ты добрался до дома. А дом твой начинается с её границ.
  Беседа с Томашем Рухом напомнила мне о важности быть понятым, быть услышанным. Я увидел, как можно любить и увидел, что смерть делает с человеком. Я с радостью помог бы этому старику, но волен только писать альманахи. Я дивлюсь его стойкости духа, и тут же понимаю, что дух его - миф, где вместо порхающей бабочки - могильная плита. И я преклоняюсь перед ним. Что хуже - смерть или жизнь рука об руку со смертью? И как себя чувствует человек, потерявший смысл своего существования? Как Томаш Рух. Как машина. Но старик не выглядит роботом. Он просто устал. Устал насиловать время. А время в ответ высушивает пана Руха до солёных сухих белков. Он познал вершины блаженства, шарил ладонями по каменистой земле, а когда выбрался из ущелья - увидел лишь выжженную равнину без конца и края. И побрёл, куда глаза глядят. Это ли не самое страшное. Когда рядом тишина, а на горизонте только чёрный цвет. Где спутники превращаются в кукол из представления Исмаила, а еда - в резиновый помёт. Боль, атакующая каждую клетку тела, колющая по венам и связкам, давящая на виски, стала для Томаша сводной сестрой, о которой никто не просил, но она появилась, и приходится с этим считаться.
  Человек не выбирает себе судьбу. Или думает, что выбирает. Он плывёт по течению или против. Но всегда в русле. Добраться бы до океана. Можно ведь просто лечь и отдаться на волю ветра и волны. Куда-нибудь да выведут. На земле живут и первые, и вторые, и третьи. И кто определит победителя? Беда в том, что дороги у всех свои. И хорошо, если случай укажет на неверный поворот до того, как грузовик сорвётся с обрыва. Боль молотит и тех, кто делал только добро. Почему? Гадкий вкус жизни. Попробуйте наш коктейль. Всегда вопросов останется больше, чем ответов, но это не значит, что не нужно искать истину. Одним пятном станет меньше. А на всё Его воля. Спорный аргумент.
  Есть вещи, на которые религия не в состоянии ответить, или этот ответ весьма сомнительный. Так было для меня. И для Томаша Руха. Возможно, будущее исправит наши взгляды, но гнилое проклятие ушедших лет и жалкое настоящее, дышащее горечью воспоминаний, теперь гораздо убедительнее. И никто не виноват. А точнее, виноваты все. Мы сами дожили до подобного расклада. И неумолимо движемся к пограничной точке, только не в состоянии определить её примерные координаты. Знаем о событиях, способных повлиять на её приближение или отдаление, но гул толпы заглушает выкрики отдельных просвещённых умов. Мы стадо. Разумное, корыстное, иногда заглядывающее в себя стадо. А если кто-то отбивается, то он или сумасшедший, или невежда. Редко гений. Томаш Рух не подпадает ни под одну категорию. Он просто ушёл в направлении дома, а чуть раньше стоял на берегу и приглаживал непослушные волосы. Между этими двумя эпизодами упала смерть и отчаяние. Говорят, что иногда смерть возвращает к жизни. Сидя напротив старика в таверне, я подумал, что чаще смерть тянет за собой сквозь годы. Она тень или зловещая Луна. Постоянно напоминает о себе. И о живых, которые смотрят за нами и не могут вернуться. Горе одного маленького человека ничуть не меньше горя нации. В первом случае больше правдивых слёз на квадратный сантиметр.
  Бросив последний взгляд на простиравшиеся окрестности, я заторопился в отель собирать чемодан, ведь уже завтрашним утрам самолёт той же авиакомпании вернёт меня к повседневным делам, вырвав из моря иллюзий и грёз. Владо уже поджидал меня, когда я открывал ключом парадную дверь в холл отеля. Рукой пригласив меня за письменный стол в дальнем углу зала, мой приятель заговорщицки подмигнул и предложил кофе, оказавшийся как нельзя кстати, ибо ветер вновь усилился и теперь метал ножи на серых мостовых.
  - Где ты пропадал весь день? Я уже начал беспокоиться.
  - Немного работал. На набережной. Потом перекусил там же рядом. Собственно, ничего выдающегося. Потерял меня?
  - Пока ты на территории Чешской республики, я за тебя отвечаю, - Владо торжественно отчеканил предложение, - да и потом, мало ли, может ты заблудился или попал под машину, а дозвониться легче на Марс, чем до журналиста.
  Я достал телефон из кармана и увидел шесть пропущенных звонков.
  - Извини, наверное, не слышал.
  - Ну на вряд ли ты бы стал меня специально игнорировать, ведь ничего для тебя плохого я пока ещё не успел сделать. Хотя тут вполне может оказаться замешанной девушка.
  - Увы, мой друг, тут вы ошибаетесь. - я откинулся на спинку кресла, - Но я провёл день в компании одного интересного человека, - и кратко рассказал Владо перипетии нашей беседы с паном Рухом. Владо слушал меня молча и почти не моргал. Лицо его выдавало смесь печали и почти детского сочувствия. Сочувствовать и радоваться от души способны только дети. Когда я закончил повествование, мой друг встал из-за стола и принялся кругами ходить вокруг столба, возле которого мы и расположились:
  - Что-то не так? - я недоумённо смотрел за манипуляциями Владо.
  - Я помню этого человека, - пробормотал он, не переставая наворачивать круги.
  - Помнишь?
  - Пятнадцать лет назад я как-то лежал в больнице в Кутной Горе. Врачи заподозрили у меня воспаление лёгких.
  - Как ты оказался в Кутной Горе?
  - Моя бабушка жила там, на окраине. Но дело не в этом. Я хорошо запомнил, как в ту же больницу привезли молодую женщину. Лет тридцати. Как я потом узнал, у неё была тяжёлая форма лейкемии. Человек, о котором ты говоришь, был её мужем, я почти уверен, что это был он. И поверь, твой рассказ - ничто в сравнении с тем ужасом, который я наблюдал своими глазами. Я видел всё до последних дней. Видел её и его. Мне казалось, что он умрёт в той же палате. Тогда я плакал по ночам, не находя поводов успокоиться. Это была даже не драма, как сейчас модно говорить. Я видел, как смерть склонилась над этой парой, и пан Рух отгонял её воображаемым мечом. А когда не смог...
  Владо присел на край кресла и закрыл глаза:
  - Это очень страшно. Это не передать словами. Я смотрел, ка рушится отдельный благополучный мир. Я видел любовь. И чувствовал её, будто сам связан невидимыми нитями с той палатой. Когда его супруги не стало, врачи ходили мрачнее тучи. В кое-то веки я видел людей.
  - Сколько тебе было?
  - Лет пятнадцать. Может старше. Знаешь, у меня до сих пор чувство, словно это я виноват в её смерти.
  - Что за глупости?! Ты-то тут причём?
  - Когда ты видишь подобное, кажется, что каждый виноват. Это невыносимо.
  - Но ведь ты не виноват на самом деле. Так сложилась жизнь.
  - Так умерла любовь. Надеюсь, ты никогда не станешь этому свидетелем.
  Я жестоко обозлился собственному поверхностному утешению и пересел поближе к застывшему в немой позе другу:
  - Прости, я идиот. Сам знаю, что такое тяжело пережить. Не было, но знаю.
  - Дай бог, и не будет. Понимаешь, я никогда не думал, что можно ТАК любить и ТАК бороться. В тот момент я осознал, что вижу перед собой самого настоящего Человека. Я не осмелился подойти к нему и принести соболезнования. Только стоял возле входа в палату. Робко выглядывал. Я даже не знал, что сказать. Почему-то считал, что лучшие слова - это тишина.
  - Может, так и было.
  - И я не извинился перед ним...
  В кармане ещё теплился клочок бумаги, на котором пан Рух нацарапал мне свой Пражский адрес, и я передал его Владо. И заметил, как дрожали мои руки. И руки Владо.
  - Я провожу тебя на самолёт завтра утром, и навещу пана Руха.
  - Хорошо.
  Я сослался на необходимость собирать вещи и поднялся в номер, где меня уже ждал готовый к отбытию чемодан и походный рюкзак. Собрав всё накануне, я оставил место и время для вечерних заметок. За деревянным столом, с окном, выходящим на панельные многоэтажки.
  Записей, пригодных для публикации, нашлось порядка десяти листов, исписанных убористым почерком, а мыслей в голове, требующих совета, - на добротный томик. Я аккуратно перенёс написанное для печати в ноутбук и с удовлетворением отставил его в сторону, параллельно достав из сумки потёртую дневную тетрадь. Последние строчки звучали так: "Прага даже дно жизни украсит шёлком летнего платья...".
  
  Аэропорт Праги встретил нас моросящим дождиком, таким же, как тот, который приветствовал меня пару недель назад. Затащив багаж в здание терминала отправления, я попрощался с дорогим Владо:
  - Первый экземпляр высылаю тебе!
  - Сам возвращайся. Ты нашёл то, за чем приезжал?
  - Пожалуй, нет, но теперь я хотя бы знаю, где искать.
  - И то верно. Удачи тебе. Не забывай писать.
  - Не забуду. Передавай привет пану Руху, когда увидишь.
  - Обязательно. Ну до встречи.
  И Владо, крепко пожав протянутую руку, зашагал к раздвижным дверям, оставив меня один на один с электронным табло. Оглядевшись по сторонам, я нашёл свободное кресло и присел в ожидании начала регистрации на рейс, до которой оставался ещё час.
  
  *****
  Жизнь преподносит сюрпризы именно тогда, когда ты рассчитываешь на ровное течение. О событиях, изменивших твоё представление о мире, узнаёшь спустя время. А сознание уже иное. Люди появляются со знаменем в руках. Или сами являются этим знаменем. Ты постоянно учишься. Тут и грабли, и чужие ошибки. Ты бываешь свидетелем и падения и взлёта. Ты беседуешь с людьми, которым есть, что поведать. И пустых тоже видишь рядом. Бывают моменты, когда хочется плакать, а ты улыбаешься и довольно щуришь глаз, чтобы никто ничего не заподозрил. А бывает и так, что тебе плевать на всех. Ты разный. Мы разные. И не нужно этого стесняться. Зло и добро живут рядом. Они друг без друга уже не обходятся. Пусть только добро побеждает.
  Бывает истории, которые не имеют сюжета и остроты. Они лишь описывают людей. И пейзаж за окном. А иногда служат для того, чтобы излить душу и спросить помощи. Есть истории для продажи и для мусорного ведра, что, впрочем, часто одно и то же. Есть души никчёмные и трогательные. Есть белое и чёрное, хлеб и вода, стыд и страх. Есть вера в бога и вера в себя. Кто-то живёт ради нового дня, а кто-то - ради надежды вернуться в день ушедший. Мы разные. Боль для каждого своя. Радость от малого и великого. Дети за кухонным столом и мел на асфальте. Больничные стены и ажурные занавески. Солнце и Луна... есть жизнь после смерти. Ведь ты умираешь, теряя смысл для продолжения. Это жизнь роботов. Механические конвульсии. С потухшими глазами. Есть смерть, прекрасная, как и любовь. Есть беспричинная и нелепая. Как и жизнь. Есть существование, одно на двоих, и есть разлука, соль и вино. Кровь и вино. Почему кровь красна? И сердце изображается красным? Почему смерть в чёрном облике, ведь чёрное с красным так приятно сочетается? Почему белый цвет означает требование о мире? А сколько ещё красок на земле? Сколько танцующих Исмаилов, улыбающихся Квит и несчастных Томашей? Сколько Вас, сомневающихся, стоя на перилах мостов? Никто не сказал, что всё будет хорошо. Возможно, не будет никак. Спор о первенстве обстоятельств и личной воли никогда не закроется. Она видела рай? А другая была над пропастью; ей сказали, что ещё слишком рано и попросили вернуться; она краешком глаза взглянула на цветущую поляну, а там... никого. Есть чёрные полосы и белые. Есть дождливые и солнечные дни. Есть ветер, уносящий от проблем, и пронизывающий своим холодом. Такой же холод рождается в одиноких сердцах. И душах, у которых забрали свет. А тепло дарят на берегах Влтавы. Тепло в морщинах и седых волосах. И где больше искренности? Где больше веры? Существуют вещи, о которых никогда не нужно забывать. Их необходимо держать в памяти и каждый раз извлекать на поверхность в минуты горечи и сомнений. И есть люди, которых стоит помнить не за великие свершения, а за чистое нутро. И всегда необходимо мечтать. Это то, что помогает открывать глаза. Помогает делать шаги, держать голову. И порой мечты сбываются, какими бы странными они не были.
  Проводив меня в аэропорт, Владо отправился по указанному адресу в надежде застать Томаша Руха и извиниться за смерть пани Квиты. Но дойдя до предполагаемого места назначения, мой друг не нашёл ни дома, ни даже улицы, на которой проживал пан Рух. Соседи и жители ближнего района не смогли помочь Владо, ведь они никогда даже не слышали таких названий.
  Следующим пунктом в поездке Владо оказалась таверна, где мы со стариком обедали, но вновь моего приятеля постигла неудача. В том месте, которое я описал, уже давно располагался один книжный торговец. На расспросы он только недоумённо пожимал плечами и клялся, что стоит за этим прилавком уже почти что сорок лет и никогда никуда за всё время не переезжал.
  Потрясённый до глубины души, почти возмущённый, мой друг написал мне длинное письмо, где изложил результаты всех своих поисков. К сожалению, или к счастью, оно затерялось где-то на почтовых пересылках и так и не нашло конечного адресата. Я не стал беспокоить Владо чуть позже, чтобы поведать о настоящих событиях. Пусть всё идёт своим чередом.
  Я часто возвращаюсь в Прагу. Часто стою на Карловом мосту, наблюдая закатные всполохи на бугристом небе. Вокруг по-прежнему снуют туристы с фотоаппаратами, полицейские просят не сидеть на перилах, а местные художники зазывают сделать сравнительно точный портрет за несколько крон. Всё на своих местах, и воздух даже стал чище и спокойнее. Теперь не нужно никуда спешить, ломать голову над статьёй, собирать чемоданы. Я просто закрываю глаза и чувствую дыхание города. Он принял меня, как и тысячи прочих робких путников. Я навсегда связан с ним искренней любовью и холодным гранитом. Странная мечта отвоевала место под холмом.
  Теперь нет нужды следить за часами и торопиться в метро. Мой дом уже вряд ли куда-то исчезнет, разве что его сметут новой войной или дикими танцами. В остальном же, покой заполнил все проходы и норы. Дивная дорога. И Пражское Солнце, особенно улыбчивое, часто коротает дни над моей уютной могилой в дальнем конце городского кладбища.
  Я умер в Праге, совсем скоро, как и хотел, не успев известить об этом Владо. Ну да ладно, так ему спокойнее будет. И я теперь знаю всю правду. По крайней мере, пан Рух любит приоткрывать мне пару страничек каждое утро. А заглавие было на камне левого берега Влтавы. Уже тогда Томаш практиковался в поучении. Уже тогда он перешагнул черту. Задолго до нашего разговора.
  Пан Рух скончался в Кутной Горе пару месяцев спустя после смерти Квиты. Врачи сказали, что у него обнаружилась острая форма сердечной недостаточности. Я не особенно разбираюсь в медицинской терминологии, но пан Рух всё же пытался раз или два показывать мне выписки из врачебного заключения. Вообще, он много чего уже успел рассказать, но с каждой новой историей вопросов становится всё больше. Мы прогуливаемся по Градчанам по средам и субботам. Старик в неизменной джинсовой куртке и потёртых брюках, а я семеню за ним в сандалиях и лёгкой телогрейке.
  - Нет, ну Вы вот всё же объясните мне, зачем нужно было разыгрывать весь этот спектакль?
  - Спектакль разыгрывается на сцене, а здесь, друг мой, жизнь, пусть и не во плоти.
  - Ссылаетесь на Шекспира? И какова моя роль?
  - Я же говорю, нет никаких ролей, - есть судьбы с разным сроком годности.
  - И Вы изначально знали, что пришло моё время?
  - Знал. Но зачем тебе об этом рассказывать. Всему своё время.
  - Но ведь вся Ваша история - не вымысел, так?
  - Каждое моё слово было чистой правдой, не сомневайся. Просто кое-какие моменты я решил опустить.
  - То есть, для остальных людей я разговаривал сам с собой?
  - Тебя это так сильно беспокоит?
  - Не то, чтобы очень, - я пожал плечами, - но я так и не был предупреждён.
  - Надеялся сбежать?
  - Не знаю.
  - Воля и обстоятельства. В твоём случае второе оказалось чуточку проворнее. Не сердись. Я же не ангел смерти.
  - Да, Вы писатель.
  Пан Рух рассмеялся своей отеческой усмешкой:
  - Ну довольно. Теперь уже ничего не имеет значения.
  - Вот именно. Ничего. Что мы здесь делаем? Вы ждали в Праге знака - это я?
  - Не знаю, мой друг. Я ещё до конца не разобрался. Но ты определённо важна часть на нашем пути.
  - Как преграда?
  - Как спутник, - пан Рух заложил руки за спину и остановился возле раскидистого могучего дуба. - Как ощущения?
  - Непривычно. Не каждый день приходится умирать. Зато теперь можно не спать по ночам и побывать в каждом уголке мира.
  - Ты будто попал в парк развлечений, так что ли?
  - Ну не совсем. По крайней мере, у меня больше свободы.
  - Свободы для чего?
  - Для жизни, как это ни смешно прозвучит.
  - Я бы, на твоём месте, ответил - для самопознания. Поймёшь себя - поймёшь мир вокруг. Не думай, что теперь открыты все границы. Ты умер, я умер, но мы не стали от этого факта умнее.
  - Вы можете рассказать мне больше, чем при первой встрече.
  - Могу. Рассказать, показать, познакомить. Но я не смогу сделать за тебя выводы. Не смогу научить тебя жизни.
  - Учить жизни после смерти...
  - Ты не понял. Я встретил тебя; ты встретишь кого-то ещё. И постараешься уберечь его от мерзости, которую в изобилии пронаблюдаешь со своей теперешней колокольни.
  - Но я ведь и хорошее увижу?
  - Разумеется. И возможно, будешь горько сожалеть о том, что не успел сделать и сотой доли из тех прекрасных моментов. Но тут уж прости. Я не распоряжаюсь жизнями.
  - Но Вы знакомы с тем, кто в этом вопросе эксперт?
  - Друг мой, как ты думаешь, что для тебя теперь изменилось?
  - Много чего...
  - Не изменилось ровным счётом ничего. Кроме отсутствия бытовых мелочей. Вопросы никуда не ушли. Появилось больше возможностей на них ответить, но и самих вопросов появится больше. И они уже не предполагают "да" или "нет".
  - Пан Рух, я уверен, что всё случилось не просто так, и на это есть свои резоны. Я не буду сейчас спорить или призывать кого-то признать свою вину. Я только хочу понять, куда дальше идти?
  - Я тоже, юноша, я тоже... Дорог не убавилось. Смерть не сокращает варианты развития событий. Скорее, наоборот.
  - После смерти у человека появляется новая миссия?
  - Вероятно, да. только человек должен сам о ней догадаться. Знаешь, после смерти многие начинают воспринимать жизнь иначе. Они словно озаряются. Видят, где промахнулись; что можно было исправить; какие слова не говорить... Но уже поздно. Понимаешь теперь, зачем ты здесь?
  - Немного. По крайней мере, я тут не один.
  - Тут не обижают друг друга.
  - Я не об этом. Потребность говорить, видеть, слушать никуда не делась.
  - Небо не делает скидок, дорогой мой собеседник.
  - И это место... Оно не очень похоже на рай. Оно похоже на... Прагу. Мой рай на земле.
  - Прага - рай. В немного другом смысле. А те классические представления о рае из книг... Нет, это не здесь.
  - Пан Рух, и где же Квита?
  - Квита? В лучшем мире...
  - А где же мы...?
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"