Дорогая мама, мамочка моя! Я пишу тебе из Орехового Села, что под Москвой, совсем недалеко от Москвы. Меня усыновила злая женщина, у нее в семье еще шесть человек детей и тверезый муж. Он не пьет совсем, да и мне запрещает пить вино по праздникам. Мама, мне на голову накладывают какую-то тряпочку, запаковывают в пакет и я сижу так час. Меня чешут, говорят, что я сирота и что у меня больные волосы. "Вот, вшей набралась в своем приюте", -- говорит мачеха моя, Ленка рыжая, злая. И говорит, что волосы мои тоже порыжеют, а я русая и стриженая. Мне дают таблетки и водят к врачу -- то есть возят, врач городской. Я хочу с Боженькой и с тобой все время говорить, так тебя и Его Высочество, Прекрасного моего Принца, и слышу, так и говорю с вами. А она, рыжая цыганка-то, -- ой, нехорошо так говорить, взяли к себе все же, только я никак не запомню всех детей в ее доме... Мама, прости, я тебя этим не предаю? Я ведь люблю тебя больше всех, знаешь, как ты меня родила? Положила в золотую колыбельку, укрыла одеялом и ушла к богатым людям в гости. Тут меня и украли злые, гордые люди. Прямо в детдом отдали. Ты знаешь, что я там воспитывалась до 12 лет? В школу меня здесь не пускают, говорят, семейное воспитание. У нас в детдоме все пили и курили, я сама курю с семи лет, и пробовала вино пить в десять. А баба Аня, наша сторожиха, дала мне акафисты читать. Читать я, слава Богу, умею. И считать до 130 тоже. Книжки в детдоме страшные, жуткие. Была одна историческая книжка, про тридцатые, кажется, годы -- там про пионеров, коммунистическую партию, чекистскую комиссию и пытки за веру в лагерях и этапах, и в тюрьме Таганской, или пересылке, я уж не помню. Их сажали на кожаный диван и не давали лечь или встать. И кровь из зада текла, и спать не давали, и есть, все светом били в глаза. Здесь на семейном воспитании почти что так: только в кресле кожаном сидит папа (ой, отчим). И ничего у него не течет. И мы по прочим креслам. Папа сказал, что ты меня бросила в раннем детстве и якобы отказалась от меня. И отдала в интернат. Но я ему не верю. Ведь ты хорошая, мама?