Бичев Дмитрий Владимирович : другие произведения.

Гримма

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

Глава первая. Деревня и ее обитатели.

   Его мать спуталась с демоном - так все говорили, и к слухам этим было немало поводов. Представьте себе: все царапины и синяки заживали на этом отродье в считанные минуты, а раны посерьезнее - не дольше, чем в течение несколько дней. Это известно абсолютно достоверно - все деревенские были свидетелями того, как отец его, (муж матери, а не его настоящий отец - демон), избивал нещадно выродка каждый вечер, а уже наутро ни следа побоев не было ни на теле, ни на лице. Сам парень был с детства нелюдим, и, поговаривали, не в меру кровожаден. Если учесть, что поговаривали об этом его соплеменники - варвары гор, сами отнюдь не отличающиеся благодушием и терпением, почти поголовно подверженные припадкам беспричинной ярости, ревностные хранители всех своих кровожадных традиций - то, уж верно, парень был недобр.
   Впрочем, добрым ему и не с чего было стать: мать умерла от родильной горячки через два дня после тяжелых родов, так и не приходя в ясное сознание. Муж ее винил в этой смерти новорожденного - тот родился крупный, гораздо больше обычных младенцев, к тому же у него были волосы на голове и все зубы во рту!
   Ни тени сомнения не возникло тогда у воина Гарруда - ребенок просто не мог быть его сыном! Ведь достоверно известно, что с весны Гарруд был в походе на долинных жителей, вернулся из которого с тяжелым ранением - ему размозжили колено. Воин тогда почти полгода не вставал со своего ложа, - какие уж тут дети! Тем не менее жена его забеременела, а вскоре и родила этого... этого ублюдка! Гарруд еще тогда хотел удавить ненавистное отродье, но беспричинная слабость напала на него, а после воин одумался - ведь больше у него не будет шанса ни жениться, ни завести детей - кому нужен убогий калека? Так и остался жить тот ребенок, которого Гарруд, не слишком долго думая, нарек Гриммой, что на языке его предков означало "чирей".
   Парень рос крепким - ни хворь его не брала, ни каждодневные побои, ни постоянное недоедание - казалось, он сделан из железа. В свои шестнадцать лет детина вымахал будь здоров! Головой почти касался притолоки воинской избы - а даже самый рослый и крепкий воин не доставал до нее не меньше чем на полголовы! Тело его было какое-то несоразмерное - не людских пропорций. Руки ублюдка свисали почти до колен, лоб же был низким и скошенным, а челюсти сильно выдавались вперед. К тому же и клыки у парня были изрядные, почти как у волка! Тело этого демонова отродья было абсолютно безволосым, на голове же росла густая грива иссиня-черных волос, очень прочных, даже нож с трудом брал. Глаза Гриммы были абсолютно черны, белков, радужки - ничего этого не было! Черны были его глаза, чернее них была только его черная душа.
   "Если только у этого ублюдка вообще есть душа!" - думал Гарруд, лежа на своем низком ложе, застланным вытертой и засаленной шкурой медведя, добытого некогда его собственным отцом на охоте. Думал Гарруд, разглядывал бугрящийся мышцами обнаженный торс своего пасынка и страдал головной болью - памятью о вчерашней попойке в воинской избе. Очень Гарруду хотелось схватить свою старую, многое повидавшую двулезвийную секиру, прислоненную сейчас к его ложу. Схватить - и разрубить ублюдка напополам! Не могли глаза Гарруда смотреть на ненавистное создание, на его мощную мускулатуру, лишенную и капли жира, на его, словно топором вырубленное из камня, лицо, на его красноватую кожу.
   Да и, к слову сказать, после того ранения Гарруд изрядно раздался в талии, перестал следить за собой, стал слишком часто заглядывать в кружку. Оттого и немалая доля зависти примешивалась к мыслям воина, когда он видел своего пасынка. Вот и сейчас Гарруд, разглядывая выродка, почти неподвижно сидевшего на соломенной подстилке в своем темном углу, почувствовал, как в душе его закипает ненависть пополам с черной завистью. Да как вообще боги допустили такое?! Он, великий воин, срубивший немало голов в своих походах, сейчас немощный калека, а вместо доброго, крепкого сына, радующего глаз - надежды и опоры своего отца, перед ним сейчас сидит натуральная нелюдь. Сидит и жрет чего-то. Всегда эта тварь что-то жрет - постоянно жует его, Гарруда, и так скромные запасы на зиму. А ведь сейчас еще только половина месяца метелей минула - каждый кус сушеного мяса наперечет! Ну, сейчас он задаст этому ублюдку!
   Гримма вскинулся, когда хриплый голос отца грубо окликнул его, попытался спрятать под солому сушеного перепела, которого он украдкой стянул с потолочной балки, уставился в тот угол, где лежал Гарруд и страдал с похмелья. В тусклом свете углей из очага острые глаза Гриммы с легкостью разглядели, как лохматый, бородатый, а своей неизменной засаленной телогрейке Гарруд неловко поднялся с ложа, прихватил свой костыль, и, пошатываясь, сделал несколько шагов к парню. Гарруд схватил Гримму за волосы, притянул к себе, заставляя подняться с подстилки, дохнул в лицо парню запахом перегара и гнилых зубов, проорал прямо в лицо:
   - Ах ты тварий выкормыш! Отчего сегодня в избе холодно, и дым глаза ест?! Опять, ублюдок, забыл с трубы заслонку сдвинуть да дров подкинуть? Да ты их, верно, и не наколол даже! Зато жрать горазд! Ну, сейчас я тебе, выродок, покажу, как от работы отлынивать! - с этими словами Гарруд замахнулся свободной рукой с явным намерением дать Гримме в глаз.
   Гримма машинально перехватил бьющую руку и, по скривившемуся от боли лицу отца, понял, что схватил ее очень сильно. В следующий миг Гарруд выпустил его волосы и попытался ударить другой рукой, но и ту Гримма тоже удержал. Поднявшись в полный рост, Гримма, упираясь головой в потолок, оказался выше Гарруда и теперь нависал над тем, кривящимся и неловко осевшим на увечную ногу. Внезапно Гарруд, воспользовавшись захватом Гриммы, как упором, неожиданно проворно и сильно пнул того здоровой ногой в пах. Гримма взвыл от боли, но рук Гарруда не выпустил, и, в свою очередь, разъярясь, сильно ударил отца головой в лицо. Голова Гарруда мотнулась на хрустнувшей шее как у игрушечного болванчика, нос его практически исчез, вмятый лобовой костью Гриммы. Гарруд обмяк и, выпущенный изумленным Гриммой, рухнул на земляной пол хижины, безвольно раскинув руки. Лицо его быстро заливала кровь из разбитого носа, от крови слиплись нечёсаная борода и усы Гарруда, кровь стекала на пол и собиралась небольшой лужицей возле головы.
   Гримма, пересиливая боль, кое-как дохромал до отцовского ложа и сел на него, пытаясь собраться с мыслями и переводя дыхание. В хижине наступила тишина, нарушаемая только шорохов трех овец в загородке, взятых в дом, чтоб не мерзли понапрасну в амбаре.
   Наконец, когда боль прошла, Гримма наклонился к телу Гарруда, осторожно тронул его голову. Та, повинуясь легкому касанию, качнулась.
   "Мертв. Как есть мертв. Вот же зараза! Ну кто мог подумать, что этот удар будет так силен? А теперь что? Что будут делать воины Шайны, когда найдут труп отца, а рядом меня? Да убьют, что же еще! Или нет, вернее не убьют - сначала пытать будут. Я же теперь... отцеубийца!" - мысли Гриммы беспорядочно теснились в его голове, и каждая новая мысль была гаже предыдущей. И так-то едва терпящие его односельчане с радостью теперь зарежут Гримму - благо, и повод как нельзя более подходящий.
   "Бежать надо, вот оно что! Только куда? Подамся в горы - так померзну насмерть еще раньше, чем с голода успею ноги протянуть - там же зимой, в горах-то, не то, что людей нет, там и козлы горные на лету, в прыжке замерзают насмерть! Один путь - на равнины рвануть, к землеройкам этим. Тоже радостного мало - не жалуют они нашего брата, но все же лучше, чем у пыточного столба подыхать".
   Гримма оглядел избу. "Припасу надо собрать в дорогу - видано ли дело - посреди месяца метелей куда-то тащиться!". Первым делом Гримма заглянул под притолоку и сорвал с нее оставшиеся там сушеные тушки перепелов - все восемь штук. Покидал их на медвежью шкуру, заглянул в объемистый бочонок, стоявший в углу избы и хранивший весь их запас соленой рыбы. Едва Гримма поднял крышку, как их бочонка потянуло таким густым и тяжелым духом, что парня чуть не стошнило - соли в маринаде было явно маловато, и рыба успела испортиться - причем уже давно. Затем Гримма полез в большой ларь, что стоял возле отцовского ложа и хранил все семейные ценности. Из того ларя Гримма достал несколько свернутых в трубку прочных кож, кое-какие меха, большой кусок парусины (летняя добыча то ли отца, то ли деда), тяжелую отцовскую медвежью шубу, огромные рукавицы, меховую шапку, унты. Все это принадлежало Гарруду, а так как тот почти и не выходил из дома - лежало в ларе, когда не нужно тому было. Сам же Гримма по двору бегал в простой куртке из оленей шкуры и обмотках - весьма холодной и непригодной для зимы одежде.
   Достал Гримма и широкие меховые штаны, двойные, набитые птичьим пухом. Затем из-за ларя Гримма выволок огромный походный рюкзак, дно которого представляло собой широкий пласт прочной кожи, к нему были прилажены по бокам пара досок - боковины сумки. Сам же рюкзак был сделан из кожи потоньше, а вся эта конструкция, для прочности еще и была обмотана ремнями. Рюкзак имел клапан с завязками, широкие лямки для плеч и пояс поперек живота.
   Гримма покидал в рюкзак кожи, парусину и извлеченный с самого дна ларя заветный мешочек Гарруда - мешочек, в котором лежала пригоршня старых медных монет самой разной чеканки, несколько серебряных, а также просто рубленое серебро.
   "Негусто" - Гримма осмотрел почти пустой рюкзак и скривился. Да, в их доме хоть шаром покати - не лысую же медвежью шкуру с постели ему брать и не кусок мельничного жернова, используемый его отцом вместо точила (в одном из походов взял, за отсутствием другой добычи - целиком жернов уволочь не смог, так отбил кусище побольше - теперь на нем оба топора правит и нож).
   "Еды надобно взять побольше, вон оно что. Да только где ее взять - еду-то? Не в воинскую же избу идти, к Шайне. Уж у того-то, конечно, вволю и хлеба, и мяса, и ячменя. Да только не попотчует меня Шайна ни пивом своим, ни мясом. А вот мечом своим добротным, в походе взятом - тем с радостью попотчует. Даже и не зная, что я отца порешил". Да, что ни говори, Гриму не любили ни в самой деревне, ни в среде воинов. "В амбаре было немного зерна, да только с ночи снега навалило - туда полдня дорогу прокапывать. И второй топор там - тот, что для дров, считай, что и нету его теперь для меня".
   Это, кстати, и было отчасти той причиной, по которой Гримма не работал в тот день - холодно и снега столько, что чуть не с крышей замело полуземлянки деревенские. Погруженный в эти мысли, Гримма выдернул из стены над отцовским лежаком длинный нож, который попеременно использовался то как вешалка, то по прямому назначению. Пробуя ногтем остроту лезвия, Гримма подошел к загородке с овцами, пинком откинул плетеную дверцу. Глупые животные подозрительно уставились на парня, на всякий случай забились в угол - все, кроме одной, которая решила то ли продать жизнь подороже, то ли просто от испуга потеряла голову - она кинулась Гримме под ноги, пытаясь проскользнуть мимо него. Парень могучим ударом ноги отправил скотинку к ее товаркам. Причем удар был настолько силен, что сломал овце ребра, как пить дать - та мячиком отлетела в угол и осталась там лежать, жалобно блея и даже не делая попыток подняться. Затем Гримма шагнул в загородку, схватил ближайшую овцу за уши, рывком вздернул ее в воздух. Овцы были худые, не больше крупной собаки, поэтому парень поднял ее легко. Поднял, а затем размашисто полоснул ножом ей по горлу, почти отрубив голову. Гримма разжал руку, затем навалился на вторую овцу, подминая ее под себя, вонзил нож ей сбоку в шею, чуть провернул, выдернул. Кровь хлынула из раны тугой пульсирующей струей и Гримма, повинуясь внезапному порыву, припал к ране губами, жадно глотая густую соленую жидкость. Нет, конечно, у варваров есть традиция смешивать свежую кровь животных с молоком и пить ее - этот напиток называется аккарах и почитается среди воинов чуть не выше пива и браги, но все же, зайди кто из соплеменников Гриммы сейчас в избу - уж точно бы схватился за топор. Гримма пил кровь до тех пор, пока та не перестала выходить из раны толчками, пока не начала лишь слабо струиться, пачкая шерсть овцы и подбородок парня. После он встал, отер губы - по всему телу гуляла приятная легкость, в голове немного шумело - непривычное для парня ощущение, если учесть, что он ни разу в жизни не пил хмельного. Вернее, один раз попробовал - и с тех пор даже и в рот не брал ничего крепче простокваши - от одного вкуса хмельного Гримму мутило, у парня начинала страшно болеть голова, ломить суставы, чесаться кожа. Все это тоже не добавляло ему авторитета среди много и с удовольствием пьющих воинов. Гримма встряхнул головой, и снова взялся за нож...
   Вскоре Гримма ободрал всех трех овец, обрезал мясо, отделил окорока, крестец и ребра - все мясо сложил на большой кусок кожи, завернул и положил в рюкзак сверху. После Гримма оделся во все те теплые вещи, что нашел, плотно обвязался веревкой, заткнул за нее сбоку нож и секиру. Парень подхватил рюкзак, рывком вздернул его, накинул капюшон и рукавицы, попрыгал, проверяя, все ли уложил нормально, чтоб ничего нигде не болталось и не смещалось. Крякнул - все же в рюкзаке оказался вместе с мясом немалый вес - фунтов под сто. С таким много по снегу не побегаешь, надо что-то выкладывать... Подумав, Гримма выложил ребра и передние ноги, оставив себе только задние окорока и мясо, нарезанное со спины и крестца. Вот теперь нормально - и еды много и не тяжело.
   В шубе, меховых штанах и тяжелых рукавицах, с накинутым капюшоном и громоздким рюкзаком за спиной Гримма походил на медведя - вдобавок одежда эта была крайне неуклюжей, но тут уж ничего не попишешь - если тепло не оделся, так уж лучше дома оставаться - замерзнуть в лесу Гримме не улыбалось. Распахнув дверь, парень вывалился на улицу - а вернее в огромный сугроб, наметенный аккурат за порогом. Так он и пошел дальше - к окраине деревни, пробивая себе дорогу в снегу. Парень уже в общих чертах наметил себе путь к бегству - идти надо не по тракту, на котором его догонят легко, а по лесу - куда и соваться то не станут - в рассуждении, что он и сам там сгинет. Кстати, такая вероятность была - но тут уж ничего не попишешь - на этот риск можно было пойти - ведь лучше уж в лесу погибнуть от волков, чем от своих же соплеменников - больших затейников на всяческие штуки. Многого Гримма насмотрелся за свои шестнадцать весен...
   Уже часа два спустя, взмокнув от усилий и борясь с искушением скинуть шубу, Гримма оглянулся на деревню - отсюда, с опушки окружавшего ее леса, она смотрелась как сборище сугробов, над которыми поднимался легкий дымок - ни дать ни взять медвежьи берлоги. Изрядно стемнело, и в этом сумраке отчетливо просматривался след, пробитый Гриммой в снежных завалах и огоньки факелов над черными фигурками его соплеменников - те не шли по следу, но собрались вокруг жилища Гарруда. Гримма выругался и ускорил шаг...
  
  

Глава вторая. Лес и его обитатели.

   Никто его не преследовал дальше околицы - толпа деревенских, конечно, ломанулась сгоряча, похватав кто что горазд, но, дойдя до леса, люди рассудили - темнеет, морозец ударил - ночью зимой в лесу только волков найдешь, которых толпы людей не отпугнут, а только привлекут. А северные волки - они матерущщие, твари, ежели на задние лапы такой встанет - аккурат передние сможет человеку на плечи положить - да только не станет волк перед человеком на задних лапках бегать... В общем - куда деться парню? И сам сгинет - так рассудили люди, поорали, погалдели на лесной опушке, да и разошлись по домам - помороженные носы и уши отогревать.
   А Гримма в это время отошел от деревни уже достаточно далеко, чтобы успеть трижды пожалеть о выборе маршрута и раз пять, не меньше, проклясть Гарруда и всех деревенских вообще. Мог бы и больше, да берег тепло и дыхание. Тепло и дыхание... Сейчас в этом заключалось выживание Гриммы - лес уже окутался тьмой, которая клубилась среди деревьев подобно туману, совершенно скрадывая все, что дальше пяти шагов, но в общем, благодаря снегу, было достаточно светло, чтобы идти не спотыкаясь. Однако, благодаря все тому же снегу, Гримма взмок так, будто весь день без передышки колол дрова. Грудь парня ходила ходуном, изо рта со свистом вырывалось густое облако пара при каждом выдохе, оседая сосульками на шерстяной повязке, которой парень укутал лицо до самых глаз. Шагая по пояс в снегу, Гримма уже начинал подумывать, как ему быть дальше... В смысле - как на ночлег устраиваться? На дерево лезть... Нет, не пойдет - так и останется на том дереве до весны, а может и подольше - на радость местным воронам. В снег закопаться! А что, это мысль - снег, он теплый, если правильно закапываться. Вон, и полянка подходящая попалась - не полянка даже, а так - дерево давно упало, вот место и освободилось - молоди много из снега торчит вокруг старого комля, почти снегом заваленного. Если рядом подкопаться - то ствол и ветви дерева крышей будут, а стены можно и из кож сделать - чем не дом?
   Сказано - сделано! Примерно через полчаса парень уже сидел в кожаном гнезде под сугробом, наваленным над переплетенными ветвями упавшего лесного гиганта - громадной ели. Сидел и жевал мороженое мясо, отрезая его тонкими полосками прямо от цельного куска. Единственной его связью с миром оставались только узкая щель под стволом, через которую он влез, да маленькое отверстие продуха - не сказать, что в убежище было шибко тепло, но и не морозно - можно в одежде ночь продержаться.
   Гримма жевал мясо и обдумывал свое незавидное положение. Теперь главное - это пересечь полосу леса и спуститься ниже предгорий - на равнину. Там и морозы мягче и еды побольше... И людей, которые позапирали эту еду в погреба и амбары, да окружили сторожевыми псами. Да еще и охраняют ее с оружием в руках.... Нашествия варваров часты, вот долинные, что живут ближе к предгорьям и осторожничают. Зимой варваров, в общем, не ждут - тем и самим туго приходится, не до воинских походов - тем более, что и все горные тропы их и дороги давно известны и перекрыты. Летом тоже не ожидают - начало лета - это посевная... Осенью, конечно, стерегутся - урожай собран, можно и пощупать соседей... Но самые опасные набеги - то весенние, когда сородичи Гриммы на равнины с голодухи прут - огромными ордами, даже не воинскими отрядами - прут и тащат все, что под руку попадется - за голодную-то зиму им каждый кусок хлеба кажется роскошной царской трапезой. Но сейчас зима, да и Гримма - не дружина, и уж конечно не орда. Глядишь, и проскочит промеж фортов, пока равнинные от мороза будут за стенами отсиживаться. Проскочит, а там и затеряется на равнине - чай на нем не написано, что он варвар - те же две руки, две ноги и голова, что и у землероек этих.. Только стати в нем побольше, так это же только плюс!
   Погруженный в свои тяжелые и непривычные раздумья, Гримма поначалу и не заметил, что на лес спустилась необычная тишина - ни птица не пикнет, ни белка ветку не тряхнет - только деревья от крепчающего мороза кряхтят. Когда же заметил, то даже и жевать мясо прекратил и из своего убежища выглянул. Ничего дальше крайних деревьев на земле он не разглядел, а потому перевел свой взгляд на ветви склонившихся над упавшим лесным гигантом соседей - таких же елей, словно воздающих дать павшему собрату. На одной из этих ветвей цепкий взгляд парня ухватил какой-то темный силуэт - крупная птица сидела совершенно неподвижно, спала или замерзла... Гримма, не снимая варежек, скатал снежок, примерился и метнул его. Плохо слепленный комок снега рассыпался в воздухе, не долетев до цели, но дело свое сделал, спугнутая птица с шумом вспорхнула, обрушив с еловых лап целую лавину снега, неуклюже порхнула куда-то в глубь леса. Парень успел рассмотреть хвост, словно состоящий из двух серпов, повернутых вогнутыми сторонами друг против друга. Тетерев.
   Гримма довольно усмехнулся непонятно чему, еще немного послушал тишину, снова сгустившуюся вокруг... Повинуясь какому-то неясному порыву, он громко и раскатисто свистнул, затем заухал филином, разгоняя наваждение того, что он остался один на многие версты окрест... Вроде полегчало и парень уж совсем хотел было нырнуть обратно в тепло укрытия, как заметил меж отдаленных деревьев, на самом краю полянки пару зеленых искорок... Выругался, взгляд его заполошно метнулся по сторонам, отмечая еще не меньше пяти таких же парных искорок, подбиравшихся к полянке с разных сторон. Докукарекался! Волки, чтоб их! Лезть обратно под елку сразу же расхотелось - заполюют его как мышь - просто откопают из-под снега за считанные мгновения.
   Парень вскочил, подняв целый сугроб на плечах, прыгнул, было, в сторону крайних деревьев, но тут же отскочил обратно на середину поляны - у деревьев его уже ждали серые хищники, которые, в общем, и не очень-то спешили, уверенные, что добыче деваться некуда. Спасительное решение пришло внезапно - Гримма выхватил нож, подбежал к ближайшей ели, опережая на считанные мгновения рванувшего за ним волка, подпрыгнул так высоко, как только мог, всадил нож в ствол, подтянулся на нем, уперся в прогнувшееся лезвие коленом, ухватился за обледеневшие ветви и полез дальше, осыпая снегом себя и собравшихся под деревом волков.
   Только добравшись чуть не до верхушки, парень с запозданием отметил, что челюсти прыгнувшего за ним волка лязгнули на расстоянии считанных волосков от ступни. А как бы ухватил да сдернул... Брр!!! Гримма глянул вниз, и взгляд его скрестился с взглядом крупного - метра полтора в холке, не меньше, волчары, на плечах словно бы имевшего короткую серебристую мантию. Отблескивающие в темноте зеленым, глаза были внимательными, изучающими, и словно бы насмешливыми. Они будто говорили: "Ну-ну, повиси-ка там, голубчик, проветрись пока, все равно тебе из Нашего леса деваться некуда". И они были, демоны их задери, правы! Гримма пошевелился, устраиваясь поудобнее, чуть не сорвался на радость возбужденно потявкивающим волкам, окружившим дерево, то и дело опиравшимся на него передними лапами. "Эдак недолго и улететь вниз" - подумал парень, осторожно отмотал веревку с пояса, стал так же аккуратно, выверяя каждое движение, приматывать себя к стволу.
   Потянулись минуты мучительного ожидания. Волки ждали, когда же человек замерзнет и упадет вниз. Человек же ждал примерно того же, с одной лишь разницей - не упадет, а так и останется сидеть на дереве. Холодало. Нет, скорее так - мороз крепчал! Гримма чувствовал, как холод пробирается под шубу, как постепенно немеют руки и ноги. Волки тоже это чувствовали. Вожак - та самая волчица с серебряной спиной - сидела спокойно, только изредка порыкивала на других волков, слишком близко подошедших к ней. Остальные волки, числом семь штук, вели себя шумнее, грызлись, боролись друг с другом - но скорее для потехи, просто, чтоб не замерзнуть. Один из волков, отпрыгивая в очередной раз от своего собрата, отбежал почти к краю полянки, там он вдруг встал, не спеша обратно, зверя слегка повело в сторону... В сторону густого кустарника, росшего в небольшой ложбинке... Хищник высоко поднял морду, вынюхивая что-то, потом нерешительно тявкнул, привлекая внимание остальных... Вдруг кусты словно разметало - крупная лесная косуля, у которой не выдержали нервы, выметнулась оттуда, махнула одним длинным прыжком через зазевавшегося волка, стрелой полетела в чащу леса... А за ней - вся стая, включая вожака! Полянка опустела моментально, как и не было никого - только снег взрыт всюду.
   Гримма, с трудом, онемевшими пальцами, отвязавшись, кулем рухнул вниз, лихорадочно собрал пожитки, выдернул из дерева нож и чесанул в противоположную волкам сторону, со скоростью, сравнимой со скоростью той испуганной косули - снег ему теперь помехой не казался. Краем сознания парень отметил, что ему, в общем, повезло - причем почти во всем - волки косулю обязательно изловят, а значит, на день-два от него отстанут, скорее всего. И запасы его они почти не тронули, хоть и нашли - на мясе всего несколько следов укусов. Интересно, почему? Горячего ждали? Впрочем, задумываться на эту тему не было ни времени, ни желания.
   И, правда, пару дней волки не преследовали Гримму, во всяком случае - по ночам не беспокоили. Зато ближе к середине третьего - появились моментально, как из-под земли, причем впереди, а не позади парня. Если быть точнее - то они просто подстерегли его среди деревьев и вывалили сразу, всей кучей. Если бы и напали так же - кучей - тут бы и конец пришел человеку, но не стали, видимо, был у них какой-то свой, негласный, договор. Волки окружили человека, отрезая ему пути к бегству, а вперед вышел один из них - далеко не самый крупный - молодой самец - судя по всему, Гримма был для волка чем-то вроде экзамена. У человека на этот счет были свои планы, поэтому он перехватил секиру поудобнее и расставил ноги поустойчивее, ожидая нападения. Таковое последовало незамедлительно - неопытный волк прыгнул почти сразу, без подготовки, за что и поплатился - моментально отреагировавший Гримма рубанул наотмашь, почти не целясь. Лезвие секиры разрубило волку плечо, лопатку, вошло глубоко в тело, сбив зверя в прыжке, опрокинув его на землю! Гримма тут же дернул топор назад, не давая лезвию завязнуть в туше, отступал на пару шагов, пытаясь прижаться спиной хоть к чему-нибудь, чтобы обезопасить себя от прыжков сзади. Таковым спасительным барьером оказалась маленькая, чахлая сосенка, невесть как сюда занесенная, росшая на самом краю небольшого овражка.
   Наступило что-то вроде затишья - во всяком случае, оставшиеся волки нападать не спешили, молча рассредоточиваясь и выпуская в круг очередного нападающего - на этот раз зверя явно матерого и опытного - который тоже не спешил прыгать, внимательно, умными глазами изучая Гримму, его секиру, расстояние до человека... Пара взглядов, брошенных Гриммой по сторонам, показали, что волки были везде - в том числе и позади овражка... Да и не овражек это, так - яма метра три в поперечнике - может вымоина какая, а может - лесной великан рухнул, а потом его утащил кто, а дыра осталась... "И что за чушь в голову лезет!" - поймал себя на нелепых мыслях Гримма, отступил еще на шаг... И, оступившись, полетел в ту самую вымоину-яму, о которой только что думал! Последнее, что успел заметить человек, были волки, рванувшие вперед, когда добыча ускользнула из их поля зрения... А потом - потом Гримма ухнул в здоровенный сугроб на дне ямы, успел мимолетно удивиться, что провалился он не так уж и глубоко... И тут сугроб взорвался!
   Гримма, так и не успев толком обжиться в яме, пробкой вылетел оттуда, окруженный облаком поднятого этим бесшумным взрывом снега. Хотя нет, взрыв вовсе не был бесшумным - наоборот - рев стоял такой, что уши закладывало! Гримма увидел под собой удивленные морды волков, затем мир перевернулся вверх тормашками и жахнул его по голове каким-то твердым деревом. Когда же парень сумел кое-как подняться на ноги, он увидел, как из ямы, издавая утробный рык, встал на задние лапы здоровущий медведь! Не просто здоровущий - он был огромным! Стоя на всех четырех, он был, пожалуй, ростом с самого Гримму, а уж сейчас... Сейчас этот медведь был просто жутко рассержен! Медведи - они и так твари вспыльчивые, злобные, а уж такие как этот - шатуны... Гримма вполне понимал ситуацию, ну, во всяком случае, думал, что понимает - зима выдалась холодная, голодная... Ей предшествовала такая же холодная и голодная осень - не нагулявший много жиру медведь крепко не уснет, вот и проснулся он посередь зимы. А, проснувшись - принялся мотаться по лесу в рассуждении, чего бы пожрать. И только зверюга прилегла поспать - тут ей кто-то на ухо и наступил - от этого и впрямь взбеситься недолго!
   Волки тоже мигом просекли ситуацию, почтительно отступили... Почти все... Ближайшего Хозяин леса, как его именовали в деревне Гриммы, не глядя, смахнул одним ударом лапы. Был волк и не стало, только взвизг короткий... А медведь явно нацелился на самого Гримму - косматый опустился на все четыре и, с удивительной для его туши скоростью, рванул прямо к тому дереву, у которого все еще стоял парень! Единственное, что успел сделать Гримма - это отпрыгнуть за дерево, в которой и влепился медведь, не успевший притормозить - влепился с такой силой, что то покачнулось и осыпало обоих снегом и хвоей. Медведь взревел. Гримма мигом оценил размер туповатых желтых клыков в слюнявой пасти хищника и общую величину самой пасти - "Половина меня туда точно войдет" - и, развернувшись, задал стрекача. Зверь протянул лапу, которая оказалась много длиннее, чем ожидал человек, - лапа самыми подушечками пальцев с длинными когтями задела рюкзак, каким-то чудом все еще болтающийся на спине у Гриммы! Человека швырнуло вперед, лицом в снег. Прежде чем он успел хотя бы перевернуться на спину, на него сверху навалилась громадная тяжесть - навалилась, прижала к земле, утопив в глубокий снег целиком. Медведь настиг свою жертву! Настиг, но в пылу схватки чего-то не рассчитал - Гримму он подмял, но подмял так, что не мог ни укусить, ни ударить - просто накрыл его собой.
   Полузадохнувшийся Гримма почувствовал, как туша медведя немного приподнялась, неимоверным усилием перевернулся, выхватил нож, ударил пару раз, целя в район морды, шеи... Куда там! С таким же успехом он мог попытаться этим ножом срубить столетнюю ель - клинок, если что и сделал - так это оставил пару царапин, разъяривших медведя! Сам косматый - расчет которого был прост - приподняться и схватить наглого двуногого, тем временем чего-то замешкался. Гримма, воспользовавшись этим и оставив бесплодные попытки порешить медведя, лихорадочно перебирая ногами, выполз из-под зверюги, уперся спиной в дерево, поднялся и увидел ту самую помеху, не давшую медведю совершить смертоубийство. Волки.
   Неизвестно, что пришло в головы серым хищникам - то ли они решили побороться за свою законную добычу, которую выслеживали столько дней, то ли захотели пообедать самим медведем... Одно ясно - они напали на Хозяина, напали грамотно, со всех сторон и разом. Большого вреда причинить они косолапому не могли, но и мешали изрядно, путаясь под ногами, хватая за лапы, пытаясь куснуть хоть куда. Волки наскакивали, отскакивали, уворачивались от медвежьих лап, без толку месящих воздух. Не нападала только главная волчица - та самая самка с серебряной спиной и умными, почти человеческими глазами...
   Наконец, выбрав подходящий момент, она взвилась в воздух в великолепном прыжке, всем своим немалым весом врезалась медведю в морду, челюсти ее сомкнулись вокруг нежного носа косолапого... Медведь тонко взвизгнул от боли, попытался, было, смахнуть волчицу, но не тут то было! Та, каким-то чудом уворачиваясь от медвежьих лап, продолжала стискивать зубы все сильнее и сильнее... Впрочем, досматривать концовку боя Гримма уже не стал, чтобы не стать трофеем победителя - к тому моменту он уже вовсю драпал прочь от места побоища.
   Гримма, позже, когда вспоминал это свое лесное приключение, готов был поспорить, что в роду той волчицы были волкодлаки - или, попросту, оборотни. Таких волков, которые сами утратили способность перекидываться человеком во времена, когда магия начала исчезать из мира, и остались в своем зверином, а не получеловечьем обличье, называют варгами... .Умные, хитрые, сильные - сочетающие лучшие стороны волка и человека, не подверженные тем слабостям, что обычный оборотень, боящиеся серебра в той же мере, что и железа (как плюс, так и минус - истинных-то оборотней простое железо не берет). Да и облик волчий все же получше, чем у так называемых "лесных оборотней" - тех же варгов по сути, но застрявших навечно где-то на половине пути от человека к хищнику - таких не любили ни волки, ни, уж тем более, люди, отчего и истребили их почти повсеместно... Существовал и третий вид - оборотни, оставшиеся в человечьем обличье, когда магия ослабла, но тех почти никто не видел - больно хорошо маскируются среди людей.
   В этот день, отмахав приличный конец, Гримма остановился только единожды - чтобы проверить свой рюкзак. Подранный, потрепанный, тот тем не менее, все еще был набит мясом почти под завязку, да и топор уцелел... В отличии от ножа, который Гримма обронил где-то рядом с медведем в потасовке, и искать, по понятным причинам, не стал.
   В общем, по здравому размышлению, парень решил, что хватит с него приключений, и свернул в сторону дороги, пересекавшей лесной массив и следующей прямиком на равнину. До дороги он дошел без происшествий, дня за полтора, благо и шел изначально, в основном, вдоль нее.
  

Глава третья. Форт и его обитатели.

   По дороге, представлявшей собой довольно широкую просеку в лесу, с глубокими оврагами по обеим обочинам, по зимнему времени занесенными снегом, Гримма шел еще дней пять - дорогу замело во время последней метели, и расчищать ее никто не стал. Все это время парень питался тем сырым мороженым мясом, что взял из дома, иногда жевал мерзлую хвою. У любого другого человека такая диета давно бы уже вызвала расстройство желудка, но Гримма, казалось, был сделан из железа - стойко переносил холод, скудное питание, изнурительные переходы. Не сказать, что все это ему доставляло удовольствие, по окончании дня парень буквально валился с ног, но все же он чувствовал, что способен в таком темпе отмахать еще немало верст.
   Местность потихоньку менялась: лес становился гуще (сказывалось то, что Гримма почти дошел до земель равнинников), чаще стали попадаться признаки человеческого присутствия: то из-под снега в овраге торчит оглобля воза, еще осенью ограбленного и брошенного; то на деревьях видны глубокие зарубки от топора, а то и пень попадется, причем свежий - потому как снег вокруг расчищен и не успело еще комель дерева завалить. Когда же Гримме попалась совсем свежая вырубка - и трех дней не минуло, как дерево спилили - даже на снегу еще щепки и ветки остались, отлетевшие, когда дерево рубили - да и след отчетливый виден, где его тащили, то парень понял, что скоро ему предстоит его первая в жизни встреча с "землеройками".
   Так оно и случилось - часа три пути и Гримма, уже давно шагавший по очищенной от снега дороге, увидел перед собой пограничный форт - один из цепочки фортов-близнецов, протянувшихся вдоль границы Восточного горного хребта и с переменным успехом оборонявших земли "равнинников" от набегов соплеменников Гриммы. Высокие, роста в три Гриммы, стены, сложенные из плотно подогнанных друг к другу валунов и толстенных бревен, пропитанных какой-то дрянью, чтоб хуже горели; окованные железом ворота из толстенных плах, зубцы поверх стен, надвратная башня, мрачно глядящая на дорогу прищуренными глазками бойниц - все это производило впечатление и приводило в трепет. И как только его соплеменники брали такие громадные дома?! Не иначе, как им действительно благоволят боги гор, как говорил ведун. А это указывает на избранность их, горных жителей!
   От таких мыслей Гримма, испугавшийся было, приободрился, расправил плечи, встряхнулся, поправил рюкзак и подошел к самым воротам. Не успел он бухнуть своим тяжелым кулаком по дереву ворот и пары раз, как его сверху окликнул настороженный голос:
   - Эй, кто ты там? Отойди от ворот подальше, а то стрельну!
   Гримма задрал голову, высматривая хозяина голоса, отступил на пару шагов. Вон он - стоит, полускрытый зубцом стены - молодой солдат -"равнинник", в доспехах, шлеме - в руках длинный лук с наложенной на тетиву стрелой. Такие же точно воины стояли справа и слева от заговорившего, у них тоже были луки, и наконечники их стрел тоже следили за малейшим движением Гриммы. В голову парня закрались сомнения - а чего это он вообще полез к форту? Не проще ли было его обойти незаметно и дальше в долину спускаться? Ведь так поначалу и хотел, да только, что уж греха скрывать, изголодался жутко, измерзся, да и истосковался по человечьему голосу, вот и полез к солдатам!
   Да, теперь выкручиваться придется - а то либо на месте положат, как лазутчика, либо же в плен возьмут - опять же пытать будут.
   Гримма, насколько мог беспечнее, подбоченился и зычно выкрикнул:
   - А тебе какое дело кто я? Гостем пришел, а гостя по обычаю надо сначала приветить и накормить, а потом уж спрашивать!
   Ишь ты! - усмехнулся солдат. - С тебя будет и того, что я с тобой на твоем поганом языке заговорил, а не сразу стрелу тебе в горб вогнал.
   Солдат усмехнулся и кинул в сторону несколько слов на непонятном Гримме наречии - ответом ему был громкий хохот. Судя по всему, о прибытии странного одинокого варвара уже доложили, и на стенах собрались все свободные от дежурства воины, чтоб поглазеть на эдакую невидаль - все ж таки развлечений в гарнизонной службе немного, особенно зимой.
   Солдат же тем временем продолжил:
   - Обычай гостеприимства, говоришь? Вот уж не думал! И как же тебя приветить предлагаешь - на кол посадить или все же сначала железом каленым побаловаться?!
   Даа... перспектива... И ведь прав солдат во многом - обычай - штука деликатная. Был, конечно, у соплеменников Гриммы, как и у многих других народов, закон неприкосновенности гостя, да только относился он к своим. Чужих горные варвары не любили - стремились как можно быстрее убить, чтоб те никому ничего не рассказали и не украли б ничего. А чужим считался уже человек из деревни, что дальше, чем в пяти дневных переходах от своей (это при том, что сами горцы и так селились не слишком кучно). На памяти Гриммы только один раз этот древний обычай соблюдался в полной степени - о том им соседи рассказывали - из поселения-побратима. Пришел к ним однажды человек странный - худой как щепка, без груза, без сопровождающих, только с палкой длинной в руках. Не признали они тогда в этом человеке мага, схватить его попытались, вот он и вспылил - вождя убил, ведуна, добрую половину дружины и несколько изб пожег. Тогда-то с магом по-другому заговорили - поселили в самой большой хижине (воинском доме, где раньше вождь с дружиной жили), принимали с большими почестями, отборным мясом кормили, лучшее пиво подносили. Маг тот тогда у них месяца два жил на всем готовом, по горам гулял, будто искал что, или ждал кого. А потом как в воду канул - пришли однажды к нему с едой - а его и след простыл... да и слава богам!
   Говорить этого солдатам Гримма, конечно, не стал, а потому, состроив оскорбленное лицо, воскликнул:
   - Мать свою железом каленым попотчуй, баркад! А мне, если уж совсем предков не чтите и богов не знаете - хотя бы еды нормальной вынесите - да я и пойду дальше!
   Солдат изменился в лице, услышав одно из самых страшных оскорблений на языке Гриммы - означавшее, что оскорбляемый не сын своего отца:
   - Полегче ты там со словами, а то и впрямь стрелу пущу, никто и корить не подумает! Чего это ты такой смелый, никак мозги себе все отморозил?
   - Пусти, конечно, коль у тебя вместо крови моча! - Гримма повернулся к стене задом и, наклонившись, похлопал себя по ягодицам, внутренне напрягшись в ожидании стрелы. - Ты, видать, и не слышал о том, что настоящие воины на благородном оружии бьются?!. Правильно, кому тебя учить было, безотцовщина?
   Лицо воина перекосилось, костяшки пальцев, сжимавших лук, побелели. Он сам когда-то родился в одной из горных деревень, оттого и язык этот и оскорбления были близки ему, ранили не хуже ножа! И по чести - должен он был ответить на этот вызов - сойтись с обидчиком в честном бою. Но, во-первых, он то теперь солдат королевства, а, во-вторых, что важнее - как тягаться с эдаким медведем?!! Что на оружии, что без оружия - тот размажет любого в гарнизоне как муху... Любого... А ведь это мысль! Лицо воина просветлело, судорожно сжатые пальцы расслабились.
   - Вот еще мне с тобой биться? Придумал тоже - полному сержанту, десятнику - и с тобой, непонятным выродком! Если уж так хочешь сдохнуть побыстрее - изволь - сразись с моим младшеньким побратимом. Коли ты победишь - то еды заберешь сколько хочешь - и топай отсюда дальше. А коли младшенький - так я на твоих потрохах спляшу всем на потеху!
   Гримма задумчиво смерил фигуру солдата взглядом. Кушать хотелось сильно, мороженое овечье мясо уже не лезло в горло...
   - Хорошо, выводи своего побратима! Покажу я тебе, как в горах настоящие воины бьются!
   Солдат, говоривший с Гриммой, куда-то исчез. Потянулись минуты ожидания. Только Гримма соскучился и, уж было, хотел окликнуть толпившихся на стене солдат, чтоб там поторапливались, как за воротами что-то загромыхало, заскрипело на морозе, и створа поползла вверх, проворачиваясь и убираясь внутрь.
   Из ворот неторопливо вышел громадный детина, ростом мало не уступающий Гримме, а шириной плеч и густотой бороды и вовсе превосходивший его. Одет "младшенький" был в овечий полушубок поверх тускло поблескивающей, заиндевевшей кольчуги, шапку-ушанку, меховые сапоги и рукавицы. Жутко коверкая слова, он произнес, ткнув пальцем в Гримму:
   - А вот я тебе сейчас ноги повыломаю! - и кинулся на парня, на ходу выхватывая из ножен длинный, полуторный меч.
   Гримма, едва успевший выдернуть из-за пояса свою секиру, отпрыгнул, встретил громилу широким боковым ударом. Тот подставил меч под древко, подшагнул, смягчая удар, и снова становясь с Гриммой на одну линию, затем оттолкнул потерявший инерцию топор своим мечом, как-то необычно крутанул клинок, перехватывая, отчего лезвие описало в воздухе круг, и обрушил удар сверху на варвара. Гримма отпрыгнул, но меч все же успел вспороть медвежью шубу и поперечный ремень рюкзака, отчего тот повис только на одних лямках, оттягивая Гримме плечи. Парень сделал еще один прыжок назад, разрывая дистанцию, стряхнул с плеч рюкзак и шубу, оставаясь в одной оленьей куртке, перехватил секиру и крутанул ей пару раз. Лезвие с басовитым гудением вспарывало воздух, создавая вокруг варвара защитный контур.
   Воин, не обращая внимания на мелькавшую секиру, подшагнул, сделал колющий выпад, целя Гримме в живот. Парень снова едва увернулся, чуть не с острия меча соскользнул. Противник ему попался шустрый, несмотря на размеры, да и с точностью у него все в порядке - эвон как сунул меч, прямо под топор. А если вот так?
   Гримма, вновь отпрыгнув, внезапно изо всех сил метнул свой топор в голову солдата (уж чем-чем, а скоростью и силой природа парня не обидела, оттого и прием этот, немыслимый для простого человека, Гримма провернул быстро и, главнее, неожиданно). Противник уклонился, приседая... И совершив этим ошибку, ибо в тот же миг Гримма с медвежьим ревом налетел на него, сметая, железной хваткой вцепившись в запястья! От боли у солдата разжались пальцы, и он выпустил меч, но все же совладал с собой и боднул Гримму лбом прямо в лицо. У того на миг в глазах вспыхнули искры, из расквашенного носа тут же хлынула кровь. Парень напрягал все силы, удерживая руки солдата, с трудом представляя, что же делать дальше... Внезапно его осенило - и в тот же миг нога парня катапультным ядром вылетела вперед, врезавшись в пах детины. Бородач как-то тонко всхлипнул и начал оседать. Гримма тут же выпустил его запястья и нанес сокрушительный удар солдату в голову, потом еще один. Все! Побратим нахального сержанта кулем с мукой осел в истоптанный, кое-где замаранный кровью снег. Эх, и вовремя же вспомнился Гримме последний урок папаши, преподнесенный тем перед смертью!
   Из ворот тем временем хлынула целая прорва солдат. Они окружили Гримму плотным кольцом, оттесняя его от поверженного противника, ощетинились копьями.
   Поединщик же Гриммин, похоже, даже сознания не потерял - слабо стонал, кое-как, опираясь на руки солдат, сел, растирая гудящую голову. Потом и вовсе встал на ноги, сделал, пошатываясь, несколько шагов, подошел к Гримме. Тот напрягся, ожидая чего угодно, однако солдат неожиданно оскалился в усмешке, показав отсутствие нескольких зубов во рту, похлопал Гримму по плечу:
   - Хорош! Крепкий и быстрый! Может с тебя толк и выйдет. Теперь надо идти к капитану - чего он решит, того с тобой и сделаем.
   С этими словами он повернулся и зашагал к воротам. Гримма, подталкиваемый копьями, последовал за ним. Оглянувшись, он заметил, как его поклажу и оружие бойцов подняли какие-то солдаты и понесли следом. Успокоившись и решив, будь что будет, Гримма ускорил шаг и даже принялся любопытствующее вертеть по сторонам головой, когда он и сопровождающий его отряд прошли ворота и вошли в форт.

Глава четвертая. В форте.

  
   Высокие каменные стены, воины в доспехах и с оружием, женщины, дети, булыжная мостовая, припорошенная снегом, снова воины, черепичные крыши - масса новых впечатлений, непривычная обстановка - все это обрушилось на Гримму, едва он вошел на территорию форта. Парень так и не запомнил дороги, по которой его вели, более-менее пришел в себя он уже в просторном, слабо освещенном чертоге, куда его буквально втолкнули сопровождающие.
   Сами проводники также вошли, взяли Гримму в полукольцо, подвели его к помосту, что стоял у стены помещения, противоположной входу. На том помосте, за длинным столом восседали несколько важных мужей, усатых, властных, явно хозяева этого форта. Собственно, пред их взгляды и поставили солдаты Гримму.
   Один из мужей - с седыми усами, ниспадающими на грудь, даже здесь, в помещении, не снимавший высокого шлема с украшениями - грозно воззрился на Гримму, протянул:
   - И кто ты такой, варвар, что занесло тебя к нам в разгар зимы? Отвечай правдиво, если тебе дорога твоя жизнь!
   Недолго подумав, Гримма решил, что таить что-либо смысла нет, да и не мастак он врать. Раскусят наспех слепленный обман вмиг - и впрямь хуже будет, оттого и рассказал местному вождю все как есть: и как отца в горячке прибил, и как от соплеменников сбег, и как по лесу больше недели плутал.
   Выслушав Гримму внимательно и ни разу не перебив, вождь наклонился к остальным своим соратникам, с минуту они о чем-то негромко переговаривались - знать решали Гриммину судьбу. После усач поднял голову и громогласно заявил:
   - То, что отца своего сгубил, пусть и в горячке, - не есть хорошо - отцеубийц и у нас не больно то жалуют! - Помолчав немного, вождь усмехнулся и добавил, - а с другой стороны - нам-то какое дело? Одним варваром больше, одним меньше... Прощаем тебе твой проступок. А от нас-то ты чего хочешь, путник?
   - Да вот, еды бы, какой-никакой, припасов в дорогу, одежды... Я, если что, и заплатить смогу!
   - И куда же это ты рванешь такой горячий, в новой-то одежонке, да с припасами? Чай не на равнину собрался? Очень ты там нужен! - вождь усмехнулся и важно огладил свои усы. - Ты, парень, лучше вон что: никуда ты не пойдешь, а останешься у нас в гарнизоне. Силушкой тебя, гляжу, родители не обидели, опять же и сноровист. Вооружим тебя, воинскому мастерству обучим, будешь границу охранять. Ты не думай, у нас тут много с гор - сам я тоже оттуда - погляди, кем стал! И деньги тебе живые платить будут! А потом сможешь и в увольнительную со временем податься - вот тогда-то, с деньгами, да такого бравого - тебя каждая вдовушка-молодушка приветит!
   Собственно... С этого разговора и началась служба Гриммы в гарнизоне доблестного форта Отторим. Хотя нет, началась она не сразу после разговора, а после пирушки, которая воспоследовала за этим разговором. Судя по всему, местный вождь (хотя, как потом выяснилось, называть его следовало не вождь, а капитан) и его соратники (приближенные офицеры, можно просто - офицеры штаба) решили устроить пир. Устроить просто потому, что надоела каждодневная рутина, а тут, как-никак, повод.
   На пирушке изголодавшийся Гримма изрядно налег на горячее, но пренебрег хмельным, чем изрядно удивил сотрапезников. Впрочем, когда он попросил налить в глиняную кружку вместо пива аккараха, то все стало на круги своя - аккарах - напиток правильный, воинский. Пиво - тоже правильный, но тут уж о вкусах не спорят. Уже после затянувшейся допоздна пирушки, наутро, Гримма понял, что настал новый этап его жизни, когда с первыми петухами прозвучала команда "Подъем!"...
   Служить и вправду оказалось довольно легко, хотя к жесткому воинскому распорядку поначалу пришлось привыкать. Но, с другой стороны, никто здесь Гримму не попрекал ни его прошлым, ни его обликом. Все выходцы с гор, служившие в гарнизоне, также были изгоями из родных племен и прошлым чужим не интересовались. А своего не рассказывали. Вскоре Гримма сдружился с некоторыми из сослуживцев - в частности с тем громилой, с которым дрался в первый день у ворот - его звали Иллирих, и он считался одним из лучших мечников форта. И с побратимом Иллириха, хитроумным Кваггом, Гримма тоже сдружился. Тем более, что оказалось, что Квагг и Гримма родом из деревень-побратимов, значит - тоже побратимы. Иллирих обучал Гримму искусству обращения с мечом, щитом, луком, обучал его языку, используемому на равнинах, словом - взял шефство над воином-новичком.
   Гримме выдали и амуницию, и одежду, поселили его в казарме, платили ему каждый день звонкой монетой, словом, такой роскоши и довольства парень не знал никогда. Он даже стал скапливать деньги, мечтая о том, как отслужит, переберется подальше на равнину и заживет там в свое удовольствие с какой-нибудь молодкой в ее домике. Да и здесь, в форте, Гримма не был обделен вниманием женщин - солдат здесь любили...
   Служба в форте тянулась рутинно, даже несколько лениво: утренние и вечерние построения, тренировки с оружием, отработка отпора внезапному ночному или дневному нападению, ночные и дневные дежурства на отведенном по внутреннему распорядку месте. Дежурить Гримме досталось на одной из наблюдательных вышек, что стоят в некотором удалении от форта - это в разъезде, а по гарнизонному расписанию - на южной боковой стене. Самыми интересными были дежурства в разъездах - когда нужно было на лошадях (тоже непривычная тварь, ездить на которой научился Гримма) объехать отведенный участок, затем занять пост на наблюдательной вышке и посменно прочесывать участок в течение всего срока дежурства в разъезде (обычно около трех дней). В одно из таких дежурств Гримма увидел с вышки огромного медведя - копию того, что он видел в лесу, во время своих блужданий... А может это тот и был - не ехать же проверять, в самом-то деле... В общем служба шла... Зима постепенно тоже сошла на нет, снег стаял, обнажив почву, появились первые травы и весенние цветы, названий которых Гримма не знал.
   С самим Гриммой тоже происходили некоторые изменения, будто весна и на него тоже подействовала - парень перестал горбиться, вообще тело его приобрело более человеческие пропорции, причем пропорции весьма привлекательные для молодых смешливых подружек, на которых весна тоже оказывала заметное влияние. Словом, тому молодому и привлекательному парню, в которого превратился Гримма, очень нравилась его служба в гарнизоне.
   Однако столь мирное существование было прервано в одну далеко не добрую ночь конца весны, когда весь гарнизон был поднят криками "Тревога!" и воем труб.
   Гримма, поминая всех демонов всех преисподней, и поминутно спотыкаясь в полумраке казармы, натянул на себя одежду, сапоги, кольчугу, подхватил шлем и меч и, обгоняя сослуживцев, поспешил на свой пост на южной стене. В форте царило оживление: орали командиры всех рангов, бегали солдаты, мирные жители поплотнее запирали ставни и двери - ничего хорошего от таких ночных побудок они не ждали.
   Когда Гримма добежал до своего "кармана" на стене (деревянная конструкция в виде буквы "Г", одна сторона которой является зубцом стены, а вторая - импровизированной подставкой для пучков дротиков, колчанов со стрелами, личного оружия обороняющегося), многие его товарищи уже заняли свои места и напряженно вглядывались во тьму. Некоторые пускали со стен стрелы, обмотанные паклей и подожженные, чтобы можно было хоть что-то рассмотреть внизу. Стрелы с шипением, разбрызгивая искры, уходили в темноту, оставались тлеть на земле в сотне-двух шагов от крепости. Потянулись напряженные минуты ожидания...
   Впрочем, ждать пришлось недолго - в скором времени километрах в пяти от стен один за другим начали загораться огоньки, складываться в огненные островки, ручейки, речушки. Речушки эти вскоре слились в несколько мощных потоков, потоки устремились к стенам, и прошел еще целый час томительного и тревожного ожидания, прежде чем в пяти сотнях шагов от крепости заволновалось целое озеро огоньков. Варвары! Поняли, что таиться больше нет смыслы, зажгли факела.
   Гримма похолодел. Еще его родичей здесь не хватало! Суда по количеству огоньков - их тут не меньше полутора тысяч, а на скольких еще факелов не хватило?! Парень покрепче стиснул побелевшими пальцами свой ростовой лук, наложил на тетиву стрелу, замер, ожидая команды.
   Людской ковер внизу шевелился, до Гриммы долетал гул голосов. Казалось, что там, под стеной, не пестрое сборище варваров разных кланов, а какое-то одно, страшное и непонятное существо, которое ворочается, бормочет сотнями голосов, злобно моргает тысячей глаз, которое жутко голодно и насытить это существо способна лишь плоть и кровь обороняющихся.
   Вот это создание вздрогнуло в последний раз, затем вдруг замерло, и над ним поплыл жуткий, заунывный вой - толпа варваров нестройным хором выводила Песнь Смерти - традиционное обрядовое песнопенье, которое воины всех без исключения кланов поют перед злой сшибкой. А это значило, что воины в этой толпе есть и их тут немало. Значит, будет труднее - не просто оголодавшие горцы полезли на равнину, но и вожди с дружинами решили разжиться добром в первом весеннем набеге. Еще плохо то, что напали ночью, да и поединщиков не видно - варвары славились своей любовью к показным поединкам богатырей перед схваткой - а раз их нет, значит и в благородство никто из горцев играть не станет, значит, что поход сразу планировался как разбойный - разорить как можно большую территорию, поубивать "землероек". О пленных в таких разбойных рейдах обычно и не вспоминают - да и не до них голодной весной.
   Все эти мысли в голове Гриммы крутились как-то отстраненно, вяло, как будто и не ему скоро предстоит кровавая ночная рубка с бывшими соплеменниками. Вообще на Гримму напала какая-то вялость, сонливость, стряхнуть которую воин смог с трудом. Все же впереди первая серьезная битва за всю его короткую жизнь. Выживет - значит, предстоят ему еще бои и победы, а коли зарежут парня сегодня ночью - так, значит, и не готов он был к ратной жизни. Странно, но эта мысль взбодрила Гримму, заставила его встряхнуться - сейчас он всем докажет, что не впустую прошло обучение, не зря Иллирих столько времени потратил, вдалбливая в Гримму основы воинского ремесла!
   И вот толпа качнулась, пришла в движение, ускоряясь, потекла к стенам крепости. Многоголосый боевой клич взвился над нестройными рядами. Клич, в котором почти потерялись короткие отрывистые команды сержантов гарнизона. Однако эти приказы достигли слуха обороняющихся.
   -Бей! - и десятки длинных, оперенных стрел, коротко и злобно свистнув, унеслись в толпу.
   - Бей! - крики раненых и хрипы убитых затерялись в вое толпы, а тела их были растоптаны сотнями ног.
   Обороняющиеся метали стрелы почти не целясь - с такого расстояния по групповой мишени промахнуться сложно, стрел экономить не приходится - сейчас самое главное - это выбить как можно больше бойцов противника. Выбить, прежде чем они попрут на стены. Конечно, все же легче было стрелять в факелоносцев - остальные-то дикари виделись как сонм неясных теней, несущихся к стенам.
   Гримма тоже пускал в толпу стрелы одну за другой, сильно не натягивая лук - ростовой, тугой, тот был рассчитан на то, чтобы метать стрелы на расстояния до полутысячи шагов и при этом сохранять неплохую убойность. Бил по контурам, в грудь-живот, не стараясь, чтобы каждый его выстрел непременно кого-нибудь убивал - в такой схватке достаточно и того, чтобы противник сбавил темп, споткнулся - несущаяся толпа доделает все сама.
   Не успел, однако, Гримма выпустить и пяти стрел, как первые дикари уже достигли стен форта. Над головами нападающих взметнулись первые примитивные осадные приспособления - прочные шесты, за верхушки которых цеплялись самые ловкие и храбрые воины противника. Такой шест предполагалось поднять до уровня обороняющихся на стене, затем штурмовик отцеплялся и вступал в бой, связывая силы обороны, давай своим шанс.... Первый из этих шестов достиг стены, невысокий, крепко сбитый дикарь, обхвативший вершину, ловко перебирая ногами, взбежал по вертикальной поверхности, но... , не добежав совсем немного до верха стены, потерял скорость, ноги его соскользнули с ошкуренных, покрытых густой смазкой бревен, руки разжались, и воин рухнул вниз, в набегавшую толпу.
   Тем временем десятки таких шестов уже уперлись в стены; кое-где штурмующие уже начали пристраивать лестницы, - такие же шесты, но с набитыми на них поперечинами. Штурм начался!
   Стрелы обороняющихся с такого расстояния пробивали тела дикарей навылет, застревали только во втором, а то и в третьем воине противника. Помимо этого в колышущееся под стенами человеческое озеро полетели и другие метательные снаряды гарнизонных солдат - дротики, большие округлые камни, в нескольких местах специальные машины скатили со стен толстые бревна, сплошь усеянные шипами. Из чанов, установленных по бокам башни центральных ворот, лили кипящую смолу.
   Дикий вой, крики боли, хрип и рык возносились в предутреннее небо, овальные кожаные щиты варваров не очень-то и защищали их тела от метательной снасти, летевшей со стен.
   Гримма уже потерял счет стрелам, которые он выпустил в толпу, притом последние из них он уже метал практически вертикально вниз - под стену. Снизу в него тоже летели метательные копья, камни, топорики, факела и проклятья, но молодой воин с легкостью уклонялся от этих неприцельных бросков. Внезапно, когда Гримма в очередной раз потянулся к уже полупустому колчану, краем глаза он заметил какое-то шевеление справа. Не раздумывая, повинуясь инстинкту, парень присел, и сулица, пущенная в него, с глухим стуком впилась в стенку "кармана"! Гримма в приседе развернулся вправо и увидел дикаря, уже тянувшегося за второй сулицей, висящей в специальном чехле сбоку. Парень подхватил один из своих дротиков, стоявших пирамидкой чуть сзади, практически не целясь метнул его. Снаряд, пущенный длинной рукой могучего полудемона, почти до половины своей длины вошел в живот варвара, заставив того согнуться и упасть на настил. Взору Гриммы открылась не самая радостная картина - практически на всем просматриваемом участке стены уже не оставалось защитников форта - их немногочисленные группы и храбрых одиночек деловито добивали варвары. Другие горцы столь же деловито принимали от своих соплеменников, оставшихся снаружи, лестницы, спускали их во внутренний двор. По некоторым из этих переходов уже спустились враги, и бои шли в глубине форта. Под самой стеной горела какая-то пристройка, возле нее лежало несколько трупов защитников и нападающих, резко очерченных пламенем пожара.
   Тем временем в сторону Гриммы бежали сразу трое варваров, потрясая оружием и выкрикивая проклятья. Парень метнул в их сторону еще один дротик, от которого те уклонились, затем подхватил свой меч, приготовился к бою. Первого из нападавших он встретил, с силой метнув в него колчан со стрелами, отчего тот потерял равновесие и рухнул со стены, затем Гримма уклонился от удара топора второго, схватил его за руку, дернул на себя, подставляя спиной под широкий наконечник копья третьего. Еще один могучий рывок и второй из нападавших последовал за первым, унося с собой и копье третьего. Последним был невысокий дикарь с лицом, размалеванным белой краской под череп и торчащими из всклокоченных бороды и волос вороновыми перьями, обвязанными пучками волчьих волос - оберегами. Он отшатнулся от Гриммы в испуге, и моментально лишился головы, снесенной могучим ударом меча.
   Гримма, не успев толком перевести дыхание, огляделся, снедаемый боевым азартом, кипящим в крови. Невдалеке на стене он заметил какую-то возню и поспешил туда. Воин подоспел как раз вовремя, чтобы вмешаться в ход схватки, принимавшей скверный оборот - огромный Иллирих, вращая перед собой верный полуторник, медленно отступал, теснимый пятеркой дикарей, которые толпились на узком участке стены, мешая друг другу, не давай прицельно ударить. Еще двое лежали чуть сзади основной группы, разваленные сильными ударами почти напополам, и один сидел, привалившись спиной к невысокому парапету стены, грязно ругаясь и пытаясь зажать руками разрубленную мышцу бедра. Он и стал первой жертвой озверевшего от крови Гриммы, который просто-напросто с разбегу залепил ему такой пинок в голову, что не самый щуплый варвар оторвался от помоста и рухнул шагах в двух от того места, где сидел. На голову несчастного было страшно взглянуть, но Гримма и не стал любоваться делом ног своих - он коршуном налетел на оставшуюся пятерку противников Иллириха.
   Удар! Меч полудемона наискось развалил череп одного из варваров, несдерживаемый, вошел глубоко в спину второго, застряв где-то под лопаткой. Гримма выругался, с силой потянул клинок на себя, упершись ногой в спину убиенного. С жутким хрустом, разворотив трупу полспины, парень вырвал-таки меч, однако своими действиями привлек внимание всех оставшихся в живых участников этой схватки. Три головы синхронно развернулись в сторону источника столь неприятных звуков, причем, одна из них, продолжая движение по кругу, слетела с шеи и канула куда-то в темноту двора - Иллирих не стал терять времени даром. Оставшаяся пара варваров, оказавшись между молотом и наковальней, была обречена. Спустя три удара сердца все было кончено. Однако отдохнуть или обменяться приветствиями воинам не дали - с обеих сторон, по стене к ним уже спешили другие варварские бойцы, на ходу размахивая оружием и изрыгая сквернословия.
   Гримма и Иллирих, не сговариваясь, встали спиной к спине и встретили нападавших молодецкими ударами. Сеча была зла - выдохи сквозь зубы, проклятия, вскрики, стоны раненых, хруст мечей, разрубающих плотную кожу доспехов, плоть и кости атакующих. Уже с десяток варваров полегло, а на телах защитников форта было всего несколько длинных царапин. Однако... Худой юноша, почти мальчик - на вид не больше, чем двенадцати лет - вооруженный чем-то наподобие длинного однолезвийного ножа... Он каким-то чудом, нечеловеческим везением проскользнул под мечом Иллириха, в отчаянном, инстинктивном движении выкинул вперед руку и... И его оружие - этот тесак землепашца, лишенный даже рукояти - вместо нее был длинный загнутый хвостовик - вошел бородатому великану точно подмышку, едва задев край кольчужного рукава. Побратим Гриммы как-то негромко выдохнул сквозь зубы, сделал неуверенный шаг вбок и упал со стены.
   Гримма, ощутив, как надежная спина, о которую он опирался, внезапно подалась и исчезла, недоуменно обернулся. Секунда ему потребовалась, чтобы оценить ситуацию... Еще одна - и полудемон взревел, меч его, удерживаемый в опущенной руки и направленный острием вверх, взмыл, целя победителю Иллириха в живот. Мальчик даже не попытался защититься, возможно, он просто не заметил удара, глядя расширенными от ужаса глазами в лицо разъяренного великана. Выражение его глаз не изменилось и тогда, когда он сам взмыл в воздух, насаженный на меч Гриммы по самую рукоять. Возможно, парень еще был жив, когда полудемон стряхнул его со своего клинка, целя в немногих оставшихся нападавших. Те, и сами вогнанные в ступор нечеловеческой яростью Гриммы, и не подумали расступаться, поэтому худенькое тело ядром снесло двоих из них со стены.
   Гримма развернулся в другую сторону, и варвар, подкрадывавшийся к нему сзади, чтобы ударить в спину, внезапно очутился с глазу на глаз с самой Смертью, причем в одном из самых ужасных ее обликов. Храбрый воин вождя Гарша, доблестный боец, с честью вернувшийся аж из трех походов, не смог сделать ничего достойнее, чем обмочить штаны и сигануть вниз со стены, на брусчатку внутреннего двора.
   Впрочем, остальные дикари уже опомнились, покрепче перехватили свое оружие, да и сам Гримма немного поостыл, трезвым взором окидывая сложившуюся на стене диспозицию. Обстоятельства явно были не в его пользу.
   "Пора драпать!" - подумал воин. Придя к столь простому выводу и оценив расстояние до ближайшей лестницы, Гримма схватил одного из противников, прижал его к себе как родного и спрыгнул со стены, метя в самую большую кучу трупов.
   Приземлился он довольно удачно, смягчив удар о твердь заботливо прихваченным спутником. Добавив, для надежности, слабо ворочающемуся варвару удар пудовым кулаком, парень огляделся. Весь внутренний двор был завален трупами, большинство надворных построек горело. Шум боя сместился вглубь форта, в сторону цитадели, судя по всему, оставшиеся в живых защитники решили укрыться там.
   "Ну, туда нам не надо" - решил воин - еще не хватало прорубаться сквозь осаждающую толпу только для того, чтобы посидеть в осаде. "Надо пробираться к воротам, благо, они, скорее всего, уже давно распахнуты настежь". Придя к этой мысли, парень покосился на дико визжащего дикаря - недавнего противника - того, что спрыгнул со стены, сломав, судя по всему, себе обе ноги. "А чтобы пробраться за ворота незамеченным, нужно не выглядеть как защитник форта" - закончил свою мысль Гримма, пытаясь на ощупь найти отлетевший куда-то при падении меч...
   Вскоре полудемон, скрывая свою кольчугу под окровавленной кацавейкой дикаря, уже бежал вдоль стены в сторону ворот. Путь его то и дело пересекали горцы, по лестницам слезавшие со стен, потрясающие оружием и, изредка, отрубленными головами защитников. Все они бежали вглубь форта, в основном разбредаясь по домам для грабежа. Часть из них, знал Гримма, так и не вернутся из лабиринта улиц и тупиков форта - люди очень не любят, когда их грабят, да и пожару все равно, кого жечь. Однако Отторим был обречен - по крайней мере, посад будет сожжен и разграблен. Цитадель-то, может, и продержится - стены прочные, свой колодец и запаса продуктов не меньше чем на три месяца.
   От этих мыслей парня отвлек очередной горец, который, вместо того, чтобы, подобно другим, пробежать мимо, властным жестом приказал Гримме подойти. "Какой-то старший дружинник" - подумал парень, мельком оглядев богатое вооружение и добротный доспех горца.
   - Эй, ты куда бежишь?! - на гортанном горском наречии, от которого Гримма, последнее время разговаривавший на смеси языков равнинников и горцев, уже почти успел отвыкнуть, осведомился варвар.
   - Туда! - неопределенно ответил Гримма, махнув куда-то рукой, размышляя тем временем, не прирезать ли ему настырного прилипалу.
   - Нет времени! Беги туда! - дружинник указал в сторону возвышающейся над остальными домами цитадели. - Сначала перережем их, пока не заперлись, потом все ограбим.
   Проговорив это, горец и сам побежал в указанном им направлении, а Гримма - дальше к воротам. Те, как и предполагал парень, оказались незапертыми. Пробегая под поднятой створой ворот, воин скосил глаза на черные груды слипшихся тел - тех несчастных, что попали под струи горячей смолы. Это чуть не привело к его падению - ноги заскользили по растекшейся вязкой жиже. С трудом удержав равновесие, Гримма выругался и стал смотреть под ноги внимательнее, однако смоляная лужа уже кончилась - Гримма без помех выбрался их осажденного форта. Выбрался, чтобы увидеть громадную многотысячную толпу дикарей, стоящих под стенами и ожидающих своей очереди, чтобы поучаствовать в разграблении.
   Парень долгим взглядом окинул своих бывших соплеменников. Взор его, скользя по рядам голов, зацепился за осанистого бородатого человека, сидящего на вороном коне, размалеванном под скелет - единственного конного воина на всю орду дикарей. Губы полудемона скривила злая усмешка...
   Великий военный вождь Шаркан, подбоченившись, сидел на своем коне - главной его гордости и предмете зависти остальных вождей, не умевших ездить на этих своенравных скотинах и откровенно их побаивающихся. Шаркан в свое время сам служил в форте, подобном тому, что сейчас грудой тлеющих углей, омоченных кровью, лежал пред его ногами. Там, на службе, он и выучился верховой езде, там же получил и навыки управления войсками - как-никак, закончил службу в чине десятника-сержанта. Вот только, окончив службу, он не стал продлевать контракт, или, подобно многим его сослуживцам, искать счастья на равнинах, а подался обратно в горы - в родную деревню. Подался, прихватив с собой коня, амуницию, оружие и половину войсковой казны своей десятки - столько, сколько сумел унести в седельных сумках, не привлекая к себе внимания.
   Внимание военного вождя, погруженного в свои мысли, внезапно привлек рослый воин, настоящий богатырь, обряженный в заляпанную кровью короткую кацавейку, распахнутую на груди. Под кацавейкой у воина была кольчуга, в руке он сжимал меч, ударами рукояти которого и проклятиями сей воин прокладывал себе дорогу, направляясь явно к великому вождю. Дружинники и простые вои предпочитали расступаться, не желая попадать под тяжелую руку богатыря, громогласно заявлявшего, что у него есть особо важно послание к вождю. Шаркан поднял руку, стараясь вложить в этот жест как можно больше величия и уверенности, приказал подвести богатыря к себе, чуть наклонился в седле, чтобы услышать то, что скажет вестник...
   - Донесение! У меня важное донесение к вашему главному вождю! - орал Гримма, расталкивая дикарей, стараясь как можно быстрее преодолеть расстояние, отделявшее его от спасительного коня. - Донесение! Да уберись ты с дороги, баркад! Великий вождь, у меня к тебе срочное донесение!
   Вождь дикарей поднял руку, свесился с седла, когда Гримма подобрался к нему почти вплотную.
   - Говори, что у тебя? - дикарь внимательно посмотрел на полудемона.
   - Донесение от вождя Шайны, только для твоих ушей! Нашли груду золота! Наклонись, я чего тебе скажу...
   - Какого вождя? - чертов дикарь был или слишком внимателен или слишком туп, но слова про золото не произвели на него впечатления.
   Гримма выругался, подпрыгнув, вцепился в бороду вождя и резко сдернул того с седла, выдрав попутно изрядный клок волос. Еще миг - и парень уже крепко сидел в седле! Гримма поднял коня на дыбы, разгоняя дикарей, не глядя, рубанул мечом ближайшего по голове, дернул поводья. Конь, взвизгнув, присел на задние ноги, скакнул вперед, сметя копытами пару не успевших отскочить горцев, затем пошел боком, закрутился на месте, но, удерживаемый поводьями, не смог скинуть седока. Получив же под бока пятками в грубых армейских сапогах, и вовсе смирился и резво рванул сквозь толпу, в сторону дороги на равнины, а его новый всадник, жутко сквернословя, раздавая налево и направо удары разбегавшимся воям, правил им твердой рукой.
   Гримма склонился к самой гриве, чтобы труднее в него было попасть, отчаянно нахлестывал коня, непрестанно ругаясь сквозь зубы, а позади него затихал обиженный рев вождя, заполошные вопли горцев, свист, гиканье. Мимо Гриммы пролетела пара копий, но время уже было утеряно - парень вырвался из кольца осады и на большой скорости удалялся в сторону пока еще мирных равнин.
  

Глава пятая. Снова в дороге.

   Гримма скакал почти весь день, постоянно понукая коня. Скакал, пока с губ животного не стали валиться большие хлопья пены, пока конь не стал спотыкаться через раз. Только тогда полудемон пустил скакуна шагом - животное могло пасть, а удирать на своих двоих парню не улыбалось. Пройдя еще несколько верст шагом, Гримма и вовсе остановился и расседлал коня, благо место для привала оказалось неплохим - вдоль дороги тянулся заросший густым кустарником овражек, по дну которого бежал звонкий родничок. Гримма обтер конские бока трофейной кацавейкой, наскоро прополоснутой в ручье, затем отошел на пару шагов и критически обозрел свое приобретение. Добрый конь, что и говорить, но, если вспомнить, что все деньги и вещи парня остались в форте.... Гримма пальцем поскреб белую полосу на боку жеребца - стойкая краска, отойдет только с волосом. Парень усмехнулся и принялся чистить оружие и кольчугу, ожидая пока конь остынет настолько, что его можно будет напоить. Через полтора часа Гримма стал устраиваться на ночлег.
   Проснулся Гримма рано - ему приснился страшный сон, будто на форт напала орда дикарей, был штурм, резня, а самого его схватили и пытали на глазах у вождя Шайны, имевшего отчего-то лошадиную голову.
   - А-а-а! Вот мы и схватили тебя, выродок, теперь-то уж ты ответишь за убийство отца! - грозно воскликнул Шайна, заржал и попытался укусить Гримму за плечо своими большими квадратными зубами. Парень отшатнулся и оттолкнул от себя конскую голову, а, оттолкнув, проснулся. Еще некоторое время Гримма слепо таращился в предутреннюю хмарь, пытаясь понять, где сон, а где явь. Снова подсунулась конская голова - украденный жеребец фыркнул в самое ухо. Гримма выругался и окончательно пришел в себя. На траве, листьях и ветвях - повсюду - крупными каплями лежала роса, она же пропитала насквозь одежду, отчего было чертовки холодно и мокро. Из овражка поднимался предутренний туман, скрывая дорогу и клочьями путаясь в густой траве. Где-то вдалеке, ближе к дороге заухала сова - сплюшка: "Сплю-ю-ю, Спл-ю-ю-ю!". В траве возились и попискивали грызуны, отовсюду слышался стрекот сверчков.
   Стреноженный самодельными путами конь, которому за ночь стало скучно, снова потянулся к новому хозяину, втайне рассчитывая на кусок хлеба или горсть овса. От мысли о хлебе парню и самому захотелось есть - со вчерашнего утра во рту не было ни крошки, а ведь еще были бой, бешеная скачка.... Еще раз крепко выругавшись и лязгая зубами от холода, Гримма полез в овраг - вроде вчера, когда набирал воду, видел там какой-то ягодник. Так и оказалось - возле самого родника росло несколько кустов дикой смородины, но в начале весны ягоды не то, что не выспели, их почти что и не было - только какие-то завязи с засохшими остатками лепестков. Гримма принялся набивать желудок этими "ягодами", поедая их вперемешку с листьями - лишь бы заглушить сосущее чувство голода. Поев, еще попил воды из ручья, затем принялся седлать коня - следовало выиграть как можно больше времени и расстояния, ведь по пятам шли соплеменники.
   Собравшись, Гримма пустил коня рысью - слишком гнать смысла не было, но и мешкать не стоило. Вскоре взошло солнце, окончательно разогнав туман, просушив траву и одежду. Зачирикали дневные птицы, в небе стали мелькать стрижи, то и дело почти из-под самых копыт вспархивали жаворонки. За весь этот день Гримма останавливался только два раза - передохнуть и раздобыть немного еды - первый раз это был крупный суслик, которого парень подшиб камнем, во второй - маленькие лягушки и головастики из мелкой лужи - разлившегося ручья. Еда несерьезная, и под вечер полудемон стал всерьез завидовать своему коню, который-то не упускал момента пощипать сочной травки. Вечером, перед тем, как устроиться на ночлег, Гримма накопал корней лопуха, которые и запек себе на ужин в золе небольшого бездымного костерка. Наутро воин тщательно заложил костровище нарезанным дерном и продолжил скачку.
   Парень не знал, куда он направляется, знал только, что на равнинах есть крупные города и дорога обязательно должна его вывести хотя бы к одному из них. Однако дорога не обещала быть легкой - сказывалось отсутствие самых необходимых вещей и общая скудность природы весной - добывать себе пропитание было сложно, а тратить много времени на это было опасно. От голода подводило живот, темнело в глазах. На следующий день пути, однако, чувство голода немного притупилось, но боли в животе все же остались - уж больно скудна и неудобоварима оказалась диета. Вдобавок, Гримма стал страдать от поноса - чего за ним не водилось с детства.
   Словом, после четырех дней такого существования, парень от голода едва держался в седле, а следов человеческого жилья все не было. И, когда впереди на дороге, вдруг, замаячила приближающаяся черная точка, Гримма решил, что это от голода померещилось. Однако точка продолжала приближаться, расти и, вскоре, можно уже было рассмотреть, что это одинокий человек, который, запахнувшись в длинный дорожный плащ, уныло брел по обочине дороги. Путник глядел себе под ноги и не сразу заметил всадника, только близкий стук копыт заставил его встрепенуться и поднять взгляд. С минуту он, прищурившись, разглядывал остановившегося всадника - рослого, на зловеще размалеванном вороном жеребце, взгляд путника оценивающе скользил то по кольчуге воина, то по его длинным черным волосам, то по грубым армейским сапогам, перемазанным в застарелой смоле. Затем путник остановил свой взгляд на обнаженном мече всадника, который тот сжимал в руке. Зрелище это ему не очень понравилось, и путник откинул полу плаща, чтобы всадник мог как следует рассмотреть и тощий кошель, и полупустую дорожную суму, и добрый топор на длинной рукояти - таким сподручно рубить и дерево и людей, да и метнуть такой топор можно - рукоять будет служить отличным стабилизатором в полете.
   Вид оружия, однако, не произвел на всадника должного впечатления - он чуть тронул коленями бока коня, посылая того шагом вперед, глаза всадника угрожающе вспыхнули.
   - Значит, добром не разойдемся? - хриплым голосом спросил путник, потянув топор из петли.
   - Нет, - качнул головой Гримма, вздымая меч - не разойдемся.
   В этот день полудемон вдоволь наелся мяса, придавшего ему сил и бодрости, да и с собой прихватил много.
   Если появились люди - значит, скоро появятся и их дома - рассуждал Гримма, и, как выяснилось, был прав - от главной дороги вскоре начали отходить дороги поуже, которые, петляя меж холмов и рощ, уходили в стороны. А еще через день пути Гримма нагнал груженую глиняными горшками и корчагами телегу, которую тащила понурая крестьянская лошаденка. Правил лошаденкой глубокий старик, весь какой-то высохший и морщинистый, одетый бедно, но в чистую одежду.
   - Здорово, дед! - окликнул Гримма старика, поравнявшись с телегой.
   - Ась?! - дернулся задремавший на солнышке дед и подслеповато прищурился на невесть откуда взявшегося рослого всадника. - Здорово и ты, коли не шутишь. А ты откуда такой взялся?
   - Издалека, дед, я аж с самого форта Отторим еду, - вот в увольнительную отпросился у капитана, теперь еду в город ближайший - девок пощупать. Какой тут город поближе есть, да чтоб девки покраше были да посмешливей?
   - Девок пощупать, говоришь? - оживился старик и хитро подмигнул. - Ну да, дело-то молодое. Я и сам, в свое время, служил - помню, как в увольнительную бегали по девкам. Крепкий я тогда был, не то, что сейчас, развалина. Мог за ночь трех девок уморить!
   Гримма хотел было уже напомнить старику вопрос, но тот и сам вынырнул из пучины воспоминаний молодости, пожевал немного губами, собираясь с мыслями, а затем протянул:
   - Де-е-е-вки! Этого добра везде хватает, но настоящие публичный дома есть здесь только в Бримгарде - большой такой торговый город - верст с полсотни по тракту. Прямо езжай, там не ошибешься - скоро постоялый двор будет - "Золотая рыбка" - а от него и город в полудне пути. Да, если не торопишься, можешь и со мной поехать, расскажешь, как служба нынче идет. Я-то с тех пор, как в отставку ушел, горшечным мастерством занялся - сначала все сам да сам, потом сыновья - надежа - подросли - помогать стали. Вишь, наделали посуды за зиму - теперь ее в город везу - продам на весенней ярмарке, а на денежку куплю гостинцев, да еды. А потом еще осенью посуду на ярмарку свезу - моя-то посуда звонкая, тонкостенная - вся округа меня знает да нахваливает. Вот любого спроси - а тебе скажут, что лучше Орска-горшечника никто здесь кувшинов да корчаг не делает.
   - Дед, а дед, - с трудом вклинился в монолог старика Гримма, - я и рад бы с тобой вместе поехать, да спешить мне надо - чай, не на год дали увольнительную, - мне еще девок искать.
   "Да и горцы, чай, не на заднице под фортом сидят - куда-то они еще пойдут - то ли границу грабить, то ли сразу вглубь дернут" - мысленно добавил Гримма.
   - Ну, как знаешь, - снова пожевал губами старик. - Дело-то молодое, кровь горит, уд зудит.
   Старик негромко и скрипуче рассмеялся своей шутке, не заметив, как Гримма пришпорил своего коня.
   Старик не обманул, верст через пять и впрямь показалось впереди несколько построек, обнесенных высоким частоколом - нелишняя предосторожность в такой близи от гор. Гримма подъехал к распахнутым воротам, удостоился подозрительного взгляда крепкого плечистого молодца с охотничьей рогатиной на плече, спешился и шагом прошел внутрь ограждения. Двухэтажное длинное строение - первый этаж каменный, второй из бревен - сам постоялый двор. Над отворенной дверью прибита резная доска, изображающая какую-то чудо-юдо рыбу, окрашенную в желтый цвет. Доска была, сразу видно, вырезана с большой любовью и тщанием - каждую чешуйку видно. На крыльце, прислонившись спиной к косяку, дремлет босой вихрастый паренек. Поодаль от жилого дома - у самого забора - стоит низкая полуземлянка - на крыше проросла трава, из трубы курится дымок.
   Еще к постоялому двору пристроены крытая конюшня и длинный одноэтажный флигель, у задней стены стоит дощатый домик, скрывающий отхожее место - оттуда как раз вышла немолодая баба, поправляя юбки.
   Пока Гримма оглядывался, из большого дома на крыльцо вышел дородный мужчина в застиранном фартуке и с полотенцем, перекинутым через плечо. Он внимательно оглядел приехавшего, лениво пнул ногой дремавшего паренька, а, когда тот слетел с крыльца, оторопело моргая со сна глазами, медленно процедил:
   - Уважь гостя, Линь.
   Паренек подскочил к Гримме, услужливо кланяясь и украдкой потирая ушибленное место.
   - Желаете остановиться, благородный воин? Отдохнуть, помыться с дороги, поужинать? Коня в стойло?
   - Желаю - раздумчиво сказал Гримма, - а дорого ли у вас за постой берут?
   - День постоя - два медных гроша в общем флигеле, пять - в комнате на втором этаже. За место в стойле и корм - еще два гроша. Обед - смотря что закажете, - если из ваших продуктов - то платите только за готовку. В баньке попариться - медный грош, заодно и подстричься можно и, если надо, кровь отворить. - С готовностью перечислил мальчишка.
   - Ну, хорошо, тогда мне баньку, ножницы подайте, и комнату на день в общем флигеле. И еще супчику горячего желаю - мясо у меня с собой есть, а овощей и кореньев уже ваших положите. - Гримма прикинул, сколько денег у него в кошеле, и решил, что не обеднеет, если отдохнет, как полагается.
   - Сию все будет исполнено, - паренек подхватил под уздцы коня, недоуменно осмотрел его раскраску и, хмыкнув, повел в конюшню. Расседлав и задав коню корма, парень подхватил оставленные Гриммой несколько кусков мяса, которые тот засолил способом, подсказанным ему бывалыми солдатами - положив под седло коня. Парень сморщил нос, оглядев темные, резко пахнущие полоски, однако потащил их на кухню.
   Гримма же тем временем вошел в общий зал постоялого двора, где было довольно тихо - лишь несколько крестьян в углу сидели за краешком длинного, во всю стену, стола и что-то сосредоточенно выскребали деревянными ложками из своих мисок, негромко переговариваясь. Знакомый уже дородный мужчина подошел к Гримме, кивнул ему:
   - Общий флигель?
   Гримма ответил утвердительным кивком.
   - Тогда деньги сейчас, а там занимай постель, какая понравится. Надолго?
   - Переночую и дальше поеду, - все так же кратко ответил Гримма и протянул хозяину два неровных медных кругляша.
   Тот взвесил монеты в руке, опустил их в большой карман на фартуке.
   - Мыться будешь? Одежду стирать?
   - Ага. Все сам сделаю, мне только ножницы надо.
   -Ну, это дадим. Гони еще монету. Есть будешь?
   - Мальчонке мясо отдал, суп буду с овощами и кореньями горячий.
   - Ладно, - кивнул хозяин, - за то с тебя не возьму - мясо только все себе возьмешь, а супец другие гости еще похлебают - кто попроще.
   Получив еще один медяк, хозяин таверны удалился. С кухни вернулся Линь, который передал поварихе мясо вкупе с заказом постояльца и успел украдкой стянуть морковку, которую съел и был очень доволен собой.
   - Извольте в баньку - ножницы я туда уже отнес, - снова склонился в поклоне мальчишка.
   Гримма поднялся, подхватил свои вещи и направился вслед за Линем, который привел его к той самой полуземлянке, отворил дверь и пропустил воина. Маленький предбанник, где можно переодеться, сама баня - полок вдоль трех стен, большой котел с водой, вмазанный в низенькую печь, каменка, рядом висит легкий ковшик из коры, большая кадка с холодной водой и две шайки - вот и все убранство. Гримма разделся, налил себе в одну шайку горячей и холодной воды, принялся мыться, пользуясь найденным тут же в предбаннике куском едко пахнущего коричневого мыла. Тщательно промыл волосы, расчесал пальцами колтуны, свалявшиеся за время путешествия, потом взялся за ножницы - неуклюжее приспособление из двух ножей, насаженных на согнутую пополам гибкую железную полосу. Дело ладилось неважно - туповатые ножницы с трудом срезали крепкие волосы полудемона. Кое-как обрезав сильно отросшие за время службы волосы, Гримма собрал их и кинул в печь, чтобы сделать для себя не самое приятное открытие - его волосы не горели. Вовсе не из-за того, что они были мокрыми - просто огонь их не брал. Сплюнув на пол, Гримма просто смешал их с золой и углями, после чего принялся стирать одежду и вычищать свои сапоги. Потом еще обождал пока те немного просохнут, после чего оделся и, посвежевший, вышел из бани. Суп, пока воин мылся, был приготовлен, и в общем зале Гримму уже ждали большая миска горячего кушанья и деревянная ложка. Досыта наевшись, парень еще некоторое время просто сидел на лавке, слушая говор подтянувшихся из флигеля и с верхнего этажа постояльцев, разглядывая лица, после чего отправился искать себе постель. Постелью оказался чистый соломенный тюфяк, застеленный многажды стираным покрывалом. Гримма подложил себе под голову сумки, блаженно вытянулся на мягком и провалился в сон без сновидений.
  
  

Глава шестая. Славный город Бримгард и его жители.

   Наутро, едва проснувшись, Гримма проверил, не сперли ли за ночь сумки, после чего тихо собрался и пробрался к двери, переступая через спящих еще людей. Уже на дворе, наскоро ополоснувшись холодной колодезной водой, растерся какой-то тряпкой, которую кто-то неосмотрительно забыл на колодезном вороте. После чего парень пошел седлать коня. Через три четверти часа Гримма уже ехал в сторону города, оставив постоялый двор позади. На дороге было еще пустынно, поэтому никто не мешал наслаждаться ранним утром, свежим весенним ветерком и теплым солнышком. Часа через два, однако, стали попадаться первые всадники и возы, двигающиеся по дороге от города и к нему. Возы были самые разные - крытые и без тента, двух, трех и одноосные, порожние и загруженные под завязку - в городе вовсю шел торг. Попадавшиеся Гримме люди были, в основном, местными крестьянами, едущими с торгов, которые или удачно распродали свои товары или протратились до гроша. Ехали они, никого особо не опасаясь - разбойников здесь, на границе, гоняли. Теперь Гримме приходилось сдерживать бег своего коня, а то и съезжать с дороги, пропуская целые караваны возов. Еще через часок он увидел впереди высокие стены Бримгарда - земляные валы, тщательно утрамбованные, поверх которых шла еще и каменная кладка, а склоны были усеяны заостренными деревянными кольями. Передняя же стена была вся сложена из больших, аккуратно обтесанных серых валунов, ворота в город были широко распахнуты, стоявшие на въезде стражники досматривали повозки крестьян, собирали положенную мзду, прогоняли совсем уж откровенных попрошаек, не пропуская их за ворота. Гримма чуть тронул бока своего коня, проталкиваясь сквозь людское скопление. Кто-то пытался возмущаться, но, подняв глаза и оценив увиденное, замолкал и старательно рассматривал свою обувь. И правда, если хочет этот громила со зверовидной рожей и жутким конем попасть в город раньше всех - то кто ж ему запретит? Дураков нет!
  
   Пожилой Хорс, стражник, отдавший своей службе лучшие годы жизни, которого иначе чем Охранитель Врат, никто и не называл, привычно нес караул у левой воротной створы.
   Его взгляд, с возрастом не утративший своей цепкости, лениво скользил по галдящим крестьянам, приехавшим на торг, немногочисленным всадникам, то тут, то там возвышающимся над толпой, по ясному и чистому небу. Все это было знакомо ему и многажды уже видено. Скука... Внезапно, однако, взгляд Хорса привлек необычный всадник - рослый воин, по виду - варвар, но одетый как солдат-пограничник, верховой.
   "А уж конь-то какой странный - размалевали - будто скелет". Глаза Хорса сощурились, утонув средь множества мелких морщин, расходящихся от их уголков. Воин же тем временем, расталкивая конем крестьян, подъехал к самым воротам.
   - Здорово, паря, - поприветствовал Хорс здоровяка, - откуда это ты такой бравый едешь?
   - Да вот, дядя, увольнительную мне капитан наш дал - из форта Отторим я, дружинник. Решил вот в вашем городке покутить, а потом и обратно поеду, границу нашу от варваров на замке держать! - голос воина оказался под стать внешности - грубый, хриплый, с сильным варварским акцентом.
   Хорс поморщился:
   - Увольнительная, говоришь? Увольнительная - это хорошо. Но нам тут в городе беспокойства не нужны - смотри мне, чтоб все тихо и благопристойно было - я за тобой следить буду! Чуть что - мигом у меня в яму сядешь!. Езжай уж, паря.
   - Спасибо, отец, буду тише мыши, - ответствовал воин и, тронув повод коня, въехал в город.
   - Постой, а остановишься ты где?! - вдогонку крикнул Хорс.
   - Так не знаю еще, я же здесь впервые, - Гримма придержал коня. - А ты мне, отец, чего посоветуешь?
   - Вот еще, советовать тебе! - фыркнул старый стражник. - Ладно уж... Прямо езжай, а потом сверни на вторую слева улицу - увидишь заведение "Родничок". Славная гостиница, я ее хозяина знаю - человек семейный, бывший военный - у него в заведении всегда тихо и драк нет, да и цены скромные.
   - Спасибо, отец, - повторил Гримма и поехал в указанном направлении, с любопытством вертя головой по сторонам.
   Город впечатлил бы парня, не служи он ползимы и полвесны в форте, а так - ну большой, ну дома в два-три этажа каменные, ну мостовые камнем мощеные - что тут такого удивительного? Да и почище в форте... было. Здесь же от канав сточных пованивает, кое-где на мостовой кучи навоза лежат, да и вообще замусорено - объедки всякие, огрызки... Одно слово - гражданские! Зажрались совсем.
   Гримма с удовольствием сшиб конем зазевавшуюся бабу с корзиной стираного белья, которая пыталась проскочить чуть не перед копытами. Баба открыла было рот, чтобы поднять хай, но осеклась, увидев стать воина и его недобрый взгляд. "Что же это делается-то - понабрали в армию не пойми кого - чуть не медведей в доспехи обрядили - а те и речи нормальной не разумеют и ведут себя как в лесу! Что у нас - своих парней мало?! Хотя, с другой стороны, режут этих самых пограничников каждую весну безо всякой пощады - так оно и к лучшему - пусть варвары меж собой дерутся, хучь бы друг-друга и вовсе перерезали!". Пока баба так рассуждала, собирая белье обратно в корзину, всадник уже скрылся за поворотом.
   - Понаехали тут! - в сердцах выкрикнула женщина, сплюнула, да и пошла своей дорогой.
   Гримма же, тем временем, подъехал к указанному ему постоялому двору, представлявшему собой добротное двухэтажное здание из камня и бревен, с конюшней и пристройками. Парень слез с коня, передав повод подбежавшему вихрастому мальчонке, вылупившемуся на скакуна и его наездника как на диво дивное, от удивления чуть не прозевавшему брошенный ему медный полугрош. После Гримма зашел в общий зал, толкнув толстую дощатую дверь. В зале оказалось довольно чисто - пол был метен и устлан, по обычаям предгорий, свежей соломой, слуховые окошки под потолком давали достаточно света и воздуха, а на случай наступления темноты по стенам было развешано немало масляных фонарей. Народу в зале было на удивление мало - всего только один крепкий светловолосый паренек с залысинами и несколько склонный к полноте, да и тот - за деревянной стойкой, дремал, облокотившись на пузатый бочонок.
   "Молод для хозяина - верно, его приказчик или сын". Гримма, специально громко топая, подошел к самой стойке, но парень и не вздумал пошевелиться, тонко посапывая во сне и умудряясь не падать.
   - Эй, хозяин, найдется чего поесть для усталого путника?! - громко вопросил Гримма, звучно хлопнув ладонью по стойке, отчего спящий встрепенулся и принялся таращить сонные еще глаза в сторону источника шума.
   -Ааааааууууаааа! Найдется, коли у путника будет чем заплатить за жратву да питье, отчего же не найтись? - проворчал тавернщик, сопровождая свою речь длинным и сладким зевком. Голос у парня был со сна чуть хрипловатым, но, в целом, приятным и располагающим к доверию.
   "Эк! Не в бровь бьет, а в глаз, шкура. Откуда же у меня деньгам взяться? Где-то мое жалование, у кого оно сейчас?"
   -Деньги есть, не боись, не нищие какие к тебе пришли. А закажу-ка я пока, чтобы аппетит разогреть, пару калачей и крынку простокваши - это сколько стоить будет? Да еще вот лошадь у меня - почистить ее надобно и корм задать.
   -Сколько будет, сколько будет... Два медных гроша это будет стоить - вместе с лошадью. А, коли на постой остановишься, - это еще три гроша в день - вместе с кормежкой утром и вечером.
   -Лады, паря. А ты сам-то кто будешь? Вроде мал для хозяина-то.
   - Сын я его... Губарем звать. А батя мой уехал по делам - через неделю будет. А пока я за него дела веду. - Тавернщик говорил степенно, рассудительно, словно взвешивая каждое слово, но немного заторможено - видно было, что он еще не до конца проснулся.
   "Однако денег у меня в кошельке хватит ровно на день постоя, а мне еще потом ехать... Надо бы раздобыть перед поездкой деньжат... Может продать чего-нибудь ненужного?" - размышлял Гримма, усевшись за стол и неспешно поедая свою первую трапезу с самого утра. Неспешно - чтобы растянуть на подольше. "Да только что у меня ненужного-то".
   -Эй, Губарь, родной, а скажи мне - где тут у вас люди для себя чего-нибудь с выгодой сторговать могут, денежки свои в кошель сложить и ходить с важным видом? - спросил Гримма у, уж было вновь задремавшего тавернщика.
   -Что? А?.. А, знамо где - на рынке городском - он как раз в самом разгаре - прямо на главной площади шатры да прилавки - не промахнешься. Да и я скоро туда пойду, дело у меня там есть, хе-хе. - Парень усмехнулся чему-то своему.
   -Не, я ждать не буду, если что - там и встретимся, а я пока там пообвыкнусь, может и куплю чего, - Гримма решительно отставил пустую крынку, поднялся из-за стола и вышел на улицу, где, сориентировавшись, зашагал в сторону главной городской площади.
   Главная городская площадь оказалась довольно широка и изрядно замусорена, вдобавок большую ее часть огородили ветхим забором, за которым и лепились в тесноте помянутые тавернщиком прилавки и шатры. Впрочем, перед забором жизнь тоже не стояла на месте - те торговцы, которым не хватило места в огороженном пространстве, выгружали свои товары прямо в пыль, или на чистые (а то и не очень) тряпицы, или же торговали прямо с телег. Стоял невообразимый гам, да и пахло изрядно - смесь запахов от жареных на масле колбасок, любимых жителями Низинных земель, до свежего навоза крестьянских лошадок, притащивших в Бримгард возки со всяким товаром.
   Это торжище носило ярко выраженный сезонный, весенний характер. Крестьяне и горожане торговали в основном ремесленными издnbsp;елиями и поделками, наготовленными долгими зимними вечерами. Керамика, резное дерево, кованое железо, разный инструмент, скобяной товар, ткани - все это лежало аккуратно разложенное по прилавкам. Кроме того продавалось и зерно, разные семена, которые крестьяне рассчитывали купить на деньги, вырученные за продажу изделий своего труда. Были выпечка и колбасы, сладости и напитки - вся та смазка рынка, без которой невозможно его нормальное течение. И уж совсем редкими гостями на ярмарке отдельно лежали ранние весенние овощи, зелень, немного мяса. Зато в изобилии продавались чьи-то личные вещи, вроде сапог, кафтанов, полушубков, подсвечников, кружек, замков, разных безделок - все то, что выносилось на торг из дома не от хорошей жизни, лишь бы заработать хоть малый грошик. Ношеная одежда - она и вовсе торговалась с рук, возле каждого такого горемыки толпились глазастые перекупщики с загребущими руками, только и видящие, как бы надурить, обжулить, закрутить, запутать продавца. В отдельном углу ярмарки был раскинут за ширмой балаган, где давали кукольное представление - там куклы вовсю лупили друг друга по головам дубинками, перекрикивались потешными писклявыми голосами, балаган окружала гогочущая толпа, а проворные мальчишки с шапками в руках протискивались через нее, собирая положенную мзду.
   Эта ярмарка сильно отличалась от сытой осенней ярмарки, когда на рынок привозят полные телеги овощей, разных плодов, бурака, репы, зерна, пригоняют на продажу скот. Осенняя ярмарка пахнет свежесваренным пивом, плодами, жарящимся тут же под открытым небом, на решетках, мясом, мучными клецками в жирном бульоне, бортевым медом, десятками других вкусных запахов. Осеннюю ярмарку согревает теплое солнце, она купается в достатке и изобилии. Нет, это была совсем другая ярмарка.
   Гримма сразу окунулся в атмосферу рынка, несколько минут просто глазел по сторонам, разинув рот, а после обнаружил, что кто-то проворный срезал у него с пояса кошель. Это обстоятельство настроило парня на деловой лад, хоть кошеля было и не жалко - простая истрепанная кожа, да и денег в нем больше не было, только с десяток орехов, собранных по обочине.
   Гримма стал оглядываться, подмечая, как деньги и товары переходят из рук в руки, как люди торгуются за кусок холста или каравай хлеба, примеряя на себя практикуемые здесь способы заработать. По всему выходило, что заработать воину не с чего - у него не было ничего на продажу, а подряжаться таскать мешки с зерном или мукой не хотелось.
   Внимание парня привлекло небольшое сборище народу возле самой рыночной стены - люди толкались, азартно орали, размахивали руками, склоняясь к чему-то на земле. Гримма тоже подошел и, с высоты своего немалого роста, разглядел худосочного человека - на вид - подростка, который сидел, подвернув под себя ноги, прямо на земле. Перед этим человеком был расстелен кусок плотного холста, на котором стояли три небольших глиняных стаканчика, между коими человек перекатывал глиняный же шарик, окрашенный в яркий цвет.
   -А вот, люди добрые, спешите узнать, судьбу свою попытать! Все без обмана, без изъяна - один шар да три стакана! Кто стакан угадает, тот денежки забирает! - скороговоркой, нараспев тараторил щуплый, перекатывая шарик из стаканчика в стаканчик.
   -А вот я хочу, дай-ка мне! - сквозь толпу продрался какой-то крепкий мужик в доброй одежде. - Давай - крути, малец, свои стаканы, ставлю свои три алтына серебра против твоих!
   -Оп, дядя. Кто смел, тот и съел! Спешите видеть - начинается представленье всем на загляденье - коли выиграю я - заберу три алтына и пущу мужика к его бабе без портков, а уж коли он - так поимеет десять алтын и еще меня с носом оставит! Лей против трешки, добрые люди! Где еще такое можно увидеть?
   В толпе раздались смешки, люди придвинулись еще ближе, придвинулся ближе и Гримма, во все глаза глядя на неизвестное ему, но интересное представление.
   -Итак, вот стакан, вот шарик - кладу шарик в стакан! Кручу, верчу - запутать хочу! Где шарик? - щуплый положил яркий шар в средний стаканчик, поменял стаканы несколько раз местами. При этом от зоркого глаза Гриммы не укрылось, что стаканчики крутились уже без шарика, который ловкий малый незаметно прихватил безымянным пальцем и мизинцем и спрятал в широком, обтрепанном рукаве.
   Гримма усмехнулся, когда мужик ткнул в крайний левый стакан, но, к его изумлению, щуплый так же проворно подсунул шарик под указанную емкость, приподнимая ее.
   -Ай-яй-яй! - застонал щуплый, хватаясь за голову руками, - угадал, везучий ты человек! Забирай свое серебро, порадуешь сегодня женушку. Купишь ей деревянный самотык!
   В толпе снова засмеялись, следующим игроком оказался бородатый толстый крестьянин, который не угадал шарик (не всунутый мальцом под указанный стакан), потерял свои три алтына и был оттеснен следующим ловцом удачи. Гримма поначалу недоумевал, отчего это парень одних облапошивает, а другим же откровенно подыгрывает, пока не заметил, что выигрывали у щуплого гораздо меньше, чем проигрывали ему. Но, в то же время, редкие, но относительно крупные выигрыши подогревали публику, не давали ей расходиться. Проигравшие горячились, иные плевались и уходили, а на их место, привлеченные криками, приходили новые люди. Другие же пытали удачу снова, и им везло, пока они не спускали сумму, куда большую, чем первоначальная ставка. Так же со своими денежками расставалось и большинство выигравших - увлекшись, те поднимали ставки и в один кон теряли все - и выигранное и свое. Гримма с восхищением следил за действиями паренька, попытался прикинуть, сколько денежек уже осело в его карманах, и присвистнул - денежек получалось немало.
   Улучив момент, воин продрался сквозь толпу, присел возле щуплого и, словно заинтересовавшись стаканчиками, наклонился к уху каталы.
   -Здравствуй, паренек, - произнес Гримма, заглядывая в честные, ясные глаза парня, - смотрю я тут, как ты денежки зарабатываешь, и чувствую - опасно тебе, такому слабому да безоружному, одному ходить - а вдруг на тебя грабитель какой покусится, придушит тебя в подворотне да ограбит?
   Катала бросил на Гримму быстрый, цепкий и неожиданно колючий взгляд, выдававший истинный возраст недоростка.
   -Шел бы ты, вонючка, отсюда сам, пока не вынесли тебя за Северную стену, да не прикопали на кладбище для нищих, - процедил парень сквозь зубы, не переставая улыбаться собравшимся и перекатывать шарик из стаканчика в стаканчик. Щуплый скосил глаза в сторону, и Гримма, проследив его взгляд, заметил пятерых молодчиков, подпирающих стену, среди которых он заметил давешнего удачливого крепыша в доброй одежде, которому щуплый порекомендовал купить деревянный самотык. Были среди пятерки и еще двое, безнаказанно выигравших крупные суммы. Все пятеро внимательно следили за беседой Гриммы и щуплого, держали руки за отворотами одежды.
   Гримма взвесил все за и против, поднялся, отряхнув колени, бросил напоследок на каталу недобрый взгляд и, проворчав сквозь зубы: "Ну и ладно тогда. Я тебе предлагал" - отошел в сторону, без труда протиснувшись сквозь толпу.
  
  

Глава седьмая. Ночная жизнь славного города Бримгарда.

   Впрочем, отошел Гримма недалеко, не потеряв еще надежды присвоить себе деньги шулера. Некоторое время парень наблюдал за щуплым обманщиком со стороны, но тот продолжал двигать свои стаканчики, периодически его помощники подходили и выигрывали или проигрывали крупные суммы, подстегивая интерес толпы, снимая часть денег с рук мошенника или, наоборот, пополняя фонд, когда намечались особенно крупные ставки. Гримма прикинул было, сколько денег осядет в руках каталы к вечеру, но он всегда был не в ладах с устным счетом. Одно он знал наверняка - много. Значит, каталу можно будет попробовать прихватить вечером, а дружки его не помогут - как-никак Грима - воин и у него есть меч. Это весомые аргументы.
   С такими мыслями парень решил пройтись по рынку еще разок, размяться, да, заодно, разведать ближайшие окрестности, если вдруг придется быстро делать ноги.
   Проходя хлебным рядом, Гримма заметил Губаря, который стоял возле одной из лавок и любезничал с крепкой молодухой, чем-то неуловимо смахивающей на самого тавернщика - такой же розовощекой и коренастой. Гримма хотел, уж было, подойти, но решил, что не стоит, и прошел мимо.
   Еще немного бесцельно побродив по рынку, высматривая такие важные вещи, как дыры в заборе, закоулки и укромные места между ларьками (иные из которых, видимо, работали круглогодично - добротно сколоченные из досок, с навесами, дверьми - ну прямо дома), Гримма позволил потоку людей увлечь его. Вскоре поток, потолкав парня среди бакалейных рядов и навесов зеленщиков, вынес его за пределы рыночной стены с противоположной таверне стороны площади. Там было малолюдно - лишь несколько продавцев торговали прямо с земли, но люди редко задерживались у их нехитрых товаров, проходя мимо - к рынку и от него. Внимание Гриммы привлек один из торговцев - это была рослая и статная женщина с длинными каштановыми волосами, высокой грудью, крепкой талией. Она ничуть не походила на неухоженную крестьянку или даже ухаживающую за собой горожанку. Напротив, ширина плеч, крепость мускулов и жесткость сурового взгляда серых, чуть прищуренных глаз, которым она одаривала проходивших мимо, позволяли предположить в ней воина. Это было тем более удивительно, что Гримма никогда ничего не слышал о девушках-воинах. Мужчины, которые приостанавливались поглазеть на красотку, встречались с ней взглядом, вздрагивали и предпочитали идти дальше по своим делам. У ног столь необычной торговки лежал ее товар - три больших мешка, четвертый стоял, прислоненный к ним, видно было, что мешок заполнен ячменем.
   Гримма, немного помедлив, все же подошел к девушке, которой на вид было лет тридцать, с честью выдержал ее суровый взгляд, покосился на торговца глиняными игрушками-свистульками, сидевшему метрах в пяти от девушки, и вовсе не обрадованному таким соседством. Снова перевел взгляд на девушку, и некоторое время изучал извилистый, сложный шрам, пересекавший ее щеку.
   - Ну, чего уставился?! - первой нарушила молчание торговка. Голос ее оказался под стать внешности - красивый и звучный, но с какой-то легкой хрипотцой, будто она некогда была сильно простужена, но так до конца и не излечилась. - Покупать ты чего-нибудь будешь или так, поглазеть подошел?
   - И много ты продала товару, с такой-то приветливостью? - усмехнулся Гримма, продолжая изучать девушку взглядом: подмечая высокие кавалерийские сапоги, заправленные в них штаны, подбитые кожей, длинный кинжал за расшитым поясом. - И хорош ли нынче урожай зерна, добрая хлеборобка?
   - А шел бы ты, парень, знаешь куда?! - вспылила девушка, опуская руку на рукоять ножа.
   - Ну, полегче, полегче - пошел на мировую Гримма - я же тебе помочь могу товар сплавить!
   - Вот как? - девушка немного успокоилась, хотя ее ноздри продолжали хищно раздуваться - и с чего это ты такой добренький? Что с меня хочешь взять за свою помощь?
   - Да мне много не надо... - Гримма многозначительно помолчал - я вот что думаю... Ты, смотрю, девушка серьезная, крепкая... С ножом-то своим обращаться умеешь - не для красоты висит?
   Торговка нахмурилась, но сдержалась - все-таки за три часа стояния на площади, к ней подошел первый возможный покупатель, не следовало горячиться, если не хочется стоять еще Мельз знает сколько времени.
   - Умею. А ты что же, парень, на лихое дело меня подбиваешь или в охранники зовешь? Что-то ты не производишь впечатления богатого человека. И зерно тебе это нужно не больше, чем мне.
   - Проницательная ты. За зерно не волнуйся - знаю я человека, который его купить может - с этого тебе деньги будут, и мне за хлопоты - скажем, пятая часть выручки. И с работой ты угадала - вижу же, что не побежишь на меня стражникам наушничать. Не мокрое дело, но ножом, может, помахать придется - пригрозить там, кровь пустить... Но подробности потом - если согласие дашь.
   Девушка закусила губу. Впрочем, думала она недолго, особого выбора у нее не было.
   - Хорошо, парень, по рукам. Как тебя звать и что надо делать?
   - Меня зовут Гримма. Делать пока ничего не нужно - просто стой здесь и жди, пока я приведу нужного человека. Если получится с зерном, то можно будет обговорить и наше следующее дело.
   Девушка кивнула.
   - А как тебя звать-то, красавица - спросил Гримма, уже сделав шаг в сторону и обернувшись
   - Лана.
   -А зерно откуда?
   -Да.... За работу одну рассчитался со мной мельник ячменем. Денег, говорит, нет, в долг мелю, да в обмен на зерно. А куда мне его девать? Вот - снесла на рынок, да никто не покупает.
   Полудемон кивнул и поспешил в сторону рынка. Главное, чтобы Губарь еще не ушел... А то придется бежать за ним до гостиницы... Сама идея использовать тавернщика пришла к молодому воину спонтанно, теперь главное было - скорость и напор.
   Губаря Гримма застал там же, где видел - заигрывающим с молодухой. Парень подошел к беседующим, встал так, чтобы его было видно.
   - А, ты тоже здесь - возопил Гримам, словно только сейчас заметил тавернщика. - Какая добрая встреча. А я как раз тебя искал!
   - Чего это ты меня искал? - подозрительно спросил Губарь, чуть исподлобья глядя на рослого постояльца.
   - Ну как - вижу, зерно дешевое продают, дай, думаю, скажу своему доброму знакомому - мне-то самому оно не нужно, а ты же тавернщик - там хлеб испечь, пиво сварить, кашу сделать - оно не залежится, - продолжал разоряться Гримма, изобразив на лице самую приветливую и радостную мину, на которую был способен.
   - Да на кой ляд мне это зерно? И я, и тятька пиво да хлеб покупаем прямо из лавок - свежие... Ну, разве на кашу... Да и то, вроде, хватает. А что за зерно-то - доброе? А почем? - торгаш взял в Губаре свое. Хлеботорговка капризно надула губы, а потом и вовсе отошла, привлеченная очередным покупателем.
   - Ячмень - четыре мешка - добрый, зернышко к зернышку. А стоит?... ээ... Ну вот сколько у вас мешок доброго ячменя стоит?
   - Ну... - Губарь сдвинул шапку на затылок и засопел, - это смотря что за ячмень, какого урожая, с какой земли рощенный... Да и от размера мешка зависит... Думаю, лея за четыре серебром сторговать можно.
   - Вот! - торжествующе воздел палец Гримма, - а там продается мешок всего за два лея серебром.
   -Да быть такого не может! Верно - ячмень-то сверху только хороший, а на дне - гниль да шелуха, - недоверчиво протянул Губарь и присвистнул. - А то и вовсе - ворованный с мельницы, а я с краденым не вяжусь.
   -Нет, что ты, что ты, - замахал руками Гримма.- Ячмень отборный, зернышко к зернышку. Мельник-то - он давно уже в долг мелет, денег, говорит, не дают. Зерном стал за работу брать. А куда ему зерно девать, на мельнице-то? Вот и распродает он излишки.
   -Ну хорошо, коли так. Веди, показывай, где зерно это продается. - Губарь сдвинул шапку на затылок, бросил извиняющийся взгляд на молодуху-торговку и позволил себя увлечь на окраину рынка.
   Дошли до Ланы, все так же, нахохлившись, сидевшей с товаром, там Губарь самолично переворошил зерно во всех четырех мешках, проверяя его качество. После кликнули с рынка носильщиков, которые, получив на ватагу по грошу с двух мешков, крякнув, взвалили их на спины и поволокли под присмотром Губаря в "Родничок". Гримма и Лана остались вдвоем, искоса поглядывая друг на друга.
   Поделили деньги, Гримма завернул свои шестнадцать алтын серебром в тряпицу и, за неимением кошеля, спрятал ее в сапог.
   -Ну что, что там у тебя за дело? - Обратилась к воину повеселевшая Лана. - Да не стой столбом, пошли, что-ли, перекусим, кишки свело, аж мочи нет, как жрать хочется.
   Вскоре, купив себе по жирной жареной в масле колбаске, хлеба и кое-чего выпить (эль для дамы и взвар из сушеных груш и меда для Гриммы), заговорщики подпирали рыночный забор, беззаботно жуя и вовсю болтая. Гримма успел рассказать о своих наблюдениях за каталой и планах облегчить его кошелек, а Лана о том, как она два месяца жила на харчах у мельника, работая на помоле зерна и сопровождая его в поездках. Пытались они друг друга расспросить и о делах более давних, но, видимо, оба не больно-то и хотели распространяться об этом. Во всяком случае, Гримма отделался все той же легендой об увольнительной с форта, а Лана невнятно рассказала что-то о делах, которые шли в гору и о конкурентах-недоброжелателях, подсидевших ее. О том, что это были за дела, где она научилась воинскому ремеслу и как связан ее относительно свежий шрам с ее недоброжелателями, она и вовсе отмолчалась. Впрочем, не так это Гримму и интересовало. Жизнь в форте приучила его не проявлять излишнюю любознательность и навязчивость.
   -Ну что, по рукам? - Гримма отряхнул ладони и протянул Лане руку.
   -А по рукам, - хлопнула та по его ладони своей. - Пощиплем твоего куренка вечерком.
   Далее, до вечера, оба заговорщика коротали время за игрой в монетку на щелбаны, сидя на корточках в одном из рыночных закоулков между двумя лабазами, недалеко от шумно играющей в наперстки компании. Постепенно, по мере того, как темнело, играющего народа становилось меньше, покупатели и торговцы покидали рынок, свертывались расстеленные на земле платки и ткани, подгнившие или заветрившиеся мясо и овощи продавались каким-то подозрительным перекупщикам за гроши. Уезжали, погромыхивая колесами по булыжникам мостовой, телеги с товаром, запирались лавки. Торговцы, с тележками и тюками, спешили к охраняемым амбарам более богатых собратьев, которые, за небольшую плату, брали товар на сохранение на ночь. Какие-то подозрительные оборванцы то и дело деловито проходили туда или обратно, а вскоре послышались и трещотки ночных сторожей, обходивших площадь.
   В небе несколько раз громыхнуло, словно тележка с камнями подпрыгнула на ухабах дороги. Видимо, собирался дождь.
   Худосочный катала, объявив последним отчаянным игрокам, что на сегодня лавочка закрыта, все проигравшиеся и надеющиеся отыграться могут приходить завтра с утра, свернул свой холст, закинул его на плечо и, окруженный пятеркой своих мордоворотов, двинулся к выходу с рынка. За ним, помедлив, пошли и Гримма с Ланой, держась на почтительном расстоянии, старательно обходя зловонные лужи и тут и там лежащий на мостовой мусор. Выйдя с рынка и пройдя через площадь, катала и его охрана свернули на одну из широких городских улиц, ярко освещенную масляными фонарями, уже зажжёнными по ночному времени фонарщиками. Какое-то время шли по ней мимо нарядных, с широкими окнами, украшенными ящичками и горшочками с цветами, фасадов домов. Меж тем, стало накрапывать, а после и вовсе полило как из ведра. Фонари мигом отдалились, укрытые пеленой дождя, лишь тусклые желтоватые пятна по сторонам мостовой говорили о их наличии. Редкие по ночному времени прохожие и вовсе разбежались, катала и его сподручные также ускорили шаг, почти побежали. Катала держал над собой для защиты от дождя холст. Громилы были вынуждены мокнуть так. Гримме и Лане удавалось следовать за своими спешащими жертвами незаметно, хотя оба они мигом вымокли до нитки. Холодные струи воды затекали за шиворот, но их же шум глушил звук шагов. Широкая мощеная улица, меж тем, кончилась, за ней прошли пару улиц поплоше. Дома здесь уже были не каменные, а из дерева, притом выглядели они весьма удручающим образом. С треснувшими, гнилыми бревнами стен, кое-где обшитых столь же гнилыми досками, на немощёную, замусоренную, раскисшую от дождя дорогу глядели они мутными, подслеповатыми окнами, в которых - ни огонька. Домо эти отгородились от улицы высокими заборами с накрепко закрытыми воротами. Здесь уже не было фонарей. Катала и его спутники, меж тем, свернули в один из едва приметных переулков, узкой щелью темневший между двух заборов. Гримма и Лана последовали сторожко за ними. Прошли немного по переулку и дошли, о чудо, до столба с одиноко висящим на ним, почти залитым дождем масляным фонарем, светящим, что называется, себе под нос. По обе стороны переулка тянулись высокие глухие заборы, увитые высохшими прошлогодними плетями вьюна. В одном из этих заборов обнаружились широкие прочные ворота с заточенными пиками поверху, а в них небольшая калитка, которую катала открыл и, попрощавшись с охраной, прошел в нее. Подождав, пока громилы, топоча сапогами и оскальзываясь к грязи, выйдут из переулка и направятся улицей по своим делам, Гримма с Ланой припали к щели межу воротами и калиткой, силясь рассмотреть что же за ними. Видно было плохо, но, вроде, за забором был небольшой диковатый сад, а в глубине его двухэтажный дом, в котором несколько окон было освещено.
   Посовещались. Затем Гримма подсадил Лану на плечи, чтобы она могла заглянуть через забор и та подтвердила их догадки - дом двухэтажный, сад небольшой, освещены окна на первом этаже и одно окно на втором. После, Лана протянула Гримме руку и, скрипя зубами от напряжения, подтянула его, помогла ухватиться за забор и перелезть. Вскоре оба они уже сидели возле растущей у самой стены дома старой, корявой груши, вершина которой достигала его крыши. Гримма заглянул в окно первого этажа, но оно было плотно изнутри занавешено шторой, из-за которой пробивался свет, но которая не давала рассмотреть решительно ничего, кроме маленького участка лестницы, ведущей на второй этаж и стоявшего возле лестницы пустого столика. Тогда Гримма ловко и, по возможности бесшумно, влез на грушу, достиг окон второго этажа и заглянул в них, цепляясь за ствол дерева. Здесь ему улыбнулась удача - на втором этаже штор не было и в раскрытое окно можно было рассмотреть все подробности убранства небольшой комнатушки. Незатопленный камин у противоположной окну стены, каминная полка с какими-то безделушками на ней, темная и неразборчивая картина над камином, рядом с каминной решеткой - кочерга, совок и щипцы для углей. Справа от камина толстая зеленая вышитая портьера скрывает ведущую в комнату дверь, а слева - небольшой столик и два плетеных кресла. В одном из них сейчас сидит, развалясь и подремывая, немолодой толстый господин в добротном, отороченном по вороту мехом, вышитом платье, сейчас распахнутом на груди, являя обозрению толстую, крученую золотую цепь с каким-то знаком, обвивающую толстую же, заплывшую жиром шею. Обрюзгшие щеки господина мелко подрагивают, он похрапывает во сне, сложив губы трубочкой. Второе кресло пустует, а на столе, напротив господина лежат дорогой берет с роскошным пером и какие-то бумаги, аккуратно скрученные в свиток и перевязанные шнурком с восковой печатью. Здесь Гримма отметил, что удача улыбнулась ему вдвойне - шум дождя за окном скрыл от спящего господина шорох ветвей дерева, на которое взбирался парень, а темнота укрыла самого Гримму. Вот открылась дверь, и, сдвинув в сторону портьеру, в комнату вошел худосочный знакомый с острым, крысиным лицом. Катала. Человек в кресле громко всхрапнул и открыл глаза, затем протер их. Не вставая с кресла, вяло махнул рукой, предлагая катале садиться, и тот, воспользовавшись приглашением, устало плюхнулся в соседнее кресло.
   -Как у тебя прошел день, бродяга? - Шутливо поприветствовал толстый тонкого.
   -А, - махнул рукой тот. - Не спрашивай. Тяжело стало свой грош зарабатывать. И терпелец стал злее, недоверчивее, и на рынке тяжело весь день на ногах работать. Пора, думаю, остепениться, бросать это дело. Буду молодых учить.
   -Это дело доброе, - протянул толстый.- Только ты уж больно много их не учи, а то нам от них спасу не будет.- Рассмеялся он.
   -Ты поучи меня, поучи. Я же не учу тебя деньги казенные тратить. - Буркнул катала.
   -А ты чего злой такой, Гомонок? - Протянул толстяк.
   -Да станешь тут. Представляешь, сегодня на рынке один прицепился - предлагал дело мое охранять. Совсем нюх потеряли, собаки уличные. А главное - рожа его мне незнакома, залетел какой-то сокол к нам. На наемника смахивает. Надо бы разузнать кто таков, да поучить манерам. Ладно, пустое. Ты давно тут меня ждешь?
   -Да нет, час где-то, как подошел или около того. Вон - еще свеча не оплыла.
   -Ага, вижу свечу. И бумаги вижу. Никак закладные принес?
   -Принес, Гомонок, принес. Все три, как ты и просил. А ты что же?
   -И я тоже, - передразнил катала толстяка. - Что, не терпится тебе, Щуб, денежки в руках подержать? На кой они тебе на старости лет? Ладно, шуткую я. Отвернись, давай!
   -Что ты за человек? Да ведь давно уже все я знаю о твоем тайнике в камине, сколько мы работаем вместе?
   -Все равно отвернись. И не болтай много, меньше знаний - крепче сон. - Нелюбезно ответил Гомонок и, когда Щуб отвернулся, аккуратно и ловко выдвинул несколько кирпичей из каминной стенки. За ними оказались опрятные, туго набитые полотняные мешочки, перевязанные тесьмой, которые мелодично звякнули, когда Гомонок вынул их.... А за этими мешочками... Острый взгляд внимательно слушавшего, но мало что понявшего в разговоре Гриммы ухватил тусклый блеск золота. Много золота.
   Глаза Гриммы алчно вспыхнули и он, не помня себя, одним огромным прыжком влетел в комнату через окно, оттолкнувшись от дерева. Миг, и, снесенный крепким ударом, Гомонок отлетел в сторону. Толстяк попытался подняться из кресла, раскрыл свой рот, чтобы сказать или крикнуть что-то, но слова его захлебнулись, когда меч Гриммы почти снес ему голову, перерубив шею вместе с позвонками и трахеей. Изо рта толстяка хлынула кровь, руки вздернулись к шее и, с запрокинутой головой, он рухнул под стол, заливая пол кровью. Гримма подскочил к Гомонку, поднял его, слабо стонавшего, с пола, прислонил спиной к камину, придерживая лапищей за горло, чтобы не орал. Взгляды их встретились
   -Ну что, крысеныш? Вспомнил меня? Вот и выдался тебе случай меня поучить манерам. Но сперва говори, да живее, где у тебя в доме еще тайники, а не то я сломаю тебе руку!
   -Ах ты! Да знаешь ты, на кого ты руку поднял, шавка? Да я... - Больше он ничего не смог произнести, так как железные пальцы сдавили ему горло, а правую руку его пронзила острая боль, от которой хотелось кричать, но Гомонок смог выдавить из себя лишь слабый хрип. На лбу и висках его от боли обильно выступил пот. Скосив глаза, катала обнаружил свою руку неестественно вывернутой в суставе и, от этого зрелища, боль в руке усилилась настолько, что сознание его начало уходить. Однако, через какое-то время он пришел в себя от того, что кто-то резко и больно скрутил ему ухо. Гомонок снова вскрикнул и опять был придушен зверовидным парнем.
   -Ну же? Время уходит, понимаешь? Говори живее, или я перебью тебе колени! Где еще тайники в этом доме? Давай-давай, говори!
   -Ннет.. Неет больше тайников, - едва смог прохрипеть полузадушенный Гомонок.- Это единственный. Забирай все и уходи.
   -Единственный, так единственный. - Гримма задумчиво посмотрел в глаза крысенку... Этого отпускать нельзя. Видел, знает, будет мстить. Кончать надо жулика. Пальцы Гриммы сомкнулись на горле каталы со всей нешуточной силой. Тот захрипел, выпучил налитые кровью глаза, затылком и пятками в конвульсии забил по стене, к которой был прислонен, и, вскоре, все было кончено. Гримма отшвырнул безвольно обмякшее тело в сторону, залез в тайник и, благоговейно затаив дыхание, извлек из него масляно сверкнувшие желто-красным в свете свечи золотые слитки. Небольшие, ладные, приятно оттягивающие руку. Один, два, пять, ого - семь свитков, каждый весом не менее ста золотников! Почти семь фунтов золота в отливках!
   -Что здесь такое, что ты так...? Ах, какого....? - От окна раздался приглушенный голос Ланы, также вскарабкавшейся по груше.
   -Смотри! Золото! - Здесь баснословные деньжищи! - Выдохнул Гримма, едва удостоив ее вниманием, завороженно глядя на разложенные по столу отливки.
   -А под столом что?! - Лана задохнулась в бесшумной истерике. - Ты хоть знаешь, что это за хряк лежит, с перехваченной глоткой?
   -А, - беззаботно махнул рукой Гримма, бросив короткий взгляд под стол. Жирный старик какой-то, путался под ногами. На нем еще цепь была золотая, глянь там - может, я ее не перерубил? Снять надо.
   -Да, цепь! - Змеей прошипела Лана. - Мельзова бургомистерская цепь! Ты зарезал, задери тебя Мельз, бургомистра этого города! Что он вообще делал в этой дыре?!
   -А я почем знаю, - огрызнулся Гримма. - Я ваших бургомистров в лицо не запоминал, какие они там цепи носят - тоже не знаю. Уходить надо отсюда, да поживее. Помоги мне золото завернуть в скатерку. И мешки с монетами тоже не забудь, они туда - в угол закатились.
   Лана, сдавленно ругаясь сквозь зубы такими словами, которым позавидовал бы отъявленный сквернослов, не мешкая приступила к сборкам. Похватала мешки, лишь один из которых лопнул, сгребла рассыпавшиеся монеты, все это, вместе со свитками и слитками золота завернула в скатерть, сделав носильный узел. Гримма же, тем временем, наскоро отер меч, приоткрыл дверь и выглянул на лестницу. Тишина. Первый этаж погружен в темноту, верно, Гомонок погасил лампы, когда поднимался сюда. Молочным пятном чуть светлее стены виднеется приоткрытая уличная дверь. "С узлами по деревьям особо не полазишь, а время дорого. Будем уходить через лестницу и дверь", - решил Гримма и облизнул губы. Оглядел еще раз комнату, освещаемую свечой. Под столом натекла лужа крови, в которой, раскинув руки, лежит убиенный бургомистр, у стены, в неестесвенной позе, разбросав в стороны руки и ноги, задавленный катала. Всюду видны мокрые следы Гриммы и Ланы, особенно много их у стола, камина и окна, где с одежды и волос натекли целые лужи. На столе лежит свернутый узел, придерживая который, возле перевернутого плетеного кресла, сверкая глазами, с растрёпанными, мокрыми волосами стоит Лана. Гримма улыбнулся ей, приложил палец к губам и жестом показал, что будет спускаться по лестнице, а она должна следовать за ним. Девушка понятливо кивнула. Гримма поудобнее перехватил рукоять меча и сделал первый шаг на рассохшуюся, скрипучую лестницу. Тишина. На улице по стенам и крыше шуршит дождь, гостиная погружена в чернильную, густую тьму. Гримма быстро шагнул вбок так, чтобы свет из дверного проема не освещал его фигуру, начал спускаться по лестнице, прижимаясь к ее краю, к перилам, где ступени скрипели меньше. Таким способом он спустился до самого низа, ступил на пол гостиной, повертел головой по сторонам и с силой втянул в себя воздух. Вроде нико....
   Движимый, скорее, предчувствием, чем разумом, Гримма пригнулся. Раздался резкий щелчок, и воздух над его головой с шелестом рассекло что-то, с глухим стуком вонзилось в стену. Комната взорвалась криками, наполнилась топотом ног! Гримма бросился обратно к лестнице, но кто-то кинулся ему под ноги, так, что Гримма споткнулся, упал лицом вперед, едва успев выставить руки. Не глядя, парень лягнул этого кого-то, кто обхватил его ноги, и тот вынужден был отпустить их, издав глухой, всхлипывающий стон. Гримма перевернулся на спину, сел, затем вскочил на ноги, отчаянно таращась во тьму и опять, скорее предчувствуя, чем видя удар, шарахнулся назад, а в балясину лестнице там, где только что была его голова, с силой вонзилось какое-то острие.
   -Зажгите лампу! Огня! Огня! - Слышались крики из темноты и вот, яркая вспышка осветила комнату, выхватила фигуры нескольких человек, вооруженных пиками и мечами, которые окружили основание лестницы и еще одного, привалившегося к нижней ступеньке, с невнятными проклятьями держащегося ладонями за разбитое в кровь лицо.
   -Вон он! Держите его, уйдет наверх! - человек, запаливший фитиль лампы и держащий ее теперь в одной руке, второй указал на Гримму. Повинуясь его жесту, один из копейщиков ударил своей пикой, целя Гримме в живот, но тот, уже справившийся с первым замешательством после нападения и яркого света, прижался к перилам, перехватил пику одной рукой и с силой дернул на себя, вырывая ее, опрокинув нападающего. Затем, наступив на древко ногой, Гримма, с диким ревом, прыгнул вперед и рубанул упавшего мечом по затылку. Снова отпрянул назад, увернувшись еще от одного копейного выпада, едва не упал.
   "Проклятье! Так вот, кто погасил лампы! Верно - охрана этого проклятого бургомистра сидела на первом этаже и они слышали все, что происходило наверху!", - мысли Гриммы метались как вши на горячей сковородке. - "Наверх! Уходить наверх!"
   Гримма развернулся спиной к нападавшим и бросился вверх по лестнице, однако обнаружил, что дверь комнаты закрыта и подперта чем-то изнутри.
   -Ах ты, сука! - Выругался Гримма и прижался спиной к запертой двери, обернувшись к спешащим по лестнице нападавшим. Взломать дверь он не успевал. Парень свирепо оскалился и взмахнул мечом. Бежавший первым рослый бородатый мужчина в покрытой зеленой тканью бригантине, попятился, выставил перед собой пику и быстро кольнул ей, едва не пришпилив Гримму к двери. Того спасла только быстрая, нечеловеческая реакция.
   Гримму уж было приготовился продать свою жизнь подороже, как внизу завязалась какая-то возня, затем сухо щелкнуло и бородач с пикой, до этого оценивающий глядящий на Гримму и кривящий губы в злой гримасе, охнул, выронил свое оружие, схватился за пробитый арбалетным болтом бок, повалился на колени и привалился плечом к балясине. Гримма быстро глянул вниз и успел заметить, как Лана, широко расставив ноги, размахивается и бросает небольшой ручной арбалет в человека с фонарем, а под ногами у нее валяется второй, очевидно, за миг до того выцеливавший самого Гримму. Фонарь выпал из рук сшибленного арбалетом человека, покатился по полу со звоном разбитого стекла, фитиль его потух. Гримма воспользовался замешательством и темнотой, перепрыгнул через своего противника, сбежал вниз по лестнице, на середине ее сшибив плечом еще одного охранника, который едва успел вскинуть меч, но, получив крепкий удар в грудь, перелетел через перила и с шумом рухнул на пол.
   -Бежим! - Услышал парень голос Ланы. - Их шестеро!
   -Кунь, как ты, Кунь? - Перекрикивая Лану орал у стены кто-то, ему вторили стоны и ругань упавшего с лестницы и ушибленного арбалетом охранников.
   Гримма с топотом пронесся к уличной двери, вынес ее практически на плечах вместе с косяком, заполошно обернулся по сторонам.
   -Я здесь! - Крикнула Лана почти над самым его ухом, выбегая следом за ним, от крыльца к груше, подхватила там узел с награбленным, перекинула через плечо
   -Тикаем! - Снова заорала она, показывая на ворота. Гримма кивнул и припустил за ней. Гримма и Лана выскочили за калитку, откинув щеколду, побежали по переулку.
   - Уходим к конюшне дядюшки Лыськи, я там коня оставляла! - На бегу выдохнула Лана, стараясь устроить узел за спиной поудобнее.
   -Нет! - мотнул головой Гримма, - у меня конь в "Родничке" остался.
   -Брось его, возьмешь себе нового у Лыськи!
   -Хорошо!
   Парень и девушка уже добежали до конца переулка, припустили по улице, пробежали и ее всю, разбрызгивая лужи, выскочили на перекресток и нос к носу столкнулись с отрядом городской стражи, вышагивавшему по самой ее середине. Десять алебардщиков при двух фонарях на длинных шестах, все одеты в длинные кожаные накидки с капюшонами поверх доспехов.
   -Ах ты..., - начал Гримма, но объясниться с городской стражей было уже затруднительно, позади беглецов слышались топот и крики пустившихся за ними в погоню уцелевших охранников.
   -Дворами! - Гаркнул он Лане. - Встретимся у конюшни! - После чего Гримма, зловеще вращая глазами и грозно завывая, кинулся на стражников, но те оказались не робкого десятка - сгрудились, выставили на двух уровнях алебарды и один из них ловко цапнул лезвием своей ногу Гриммы так, что тот чуть не упал.
   Парень стиснул зубы, когда почувствовал, как его ногу что-то ожгло пониже колена, отшатнулся и тем спас себе жизнь, так как железка второй алебарды метила точно ему в голову. Краем глаза он заметил, как Лана, на удивление проворно, вскарабкалась на забор, не выпуская тюка, перевалилась через него и исчезла из виду.
   "Порядочек", - подумал Гримма, угрожая мечом стражникам и медленно отступая к неглубокой канаве на другой стороне улицы. В сапоге на раненой ноге неприятно хлюпало что-то теплое, ногу саднило, а стражники, ощетинившись алебардами, начали выдвигать фланги, охватывая парня с боков.
   "Ну уж нет! Вы не пройдете!" - Гримма стремительно метнулся в сторону, но проклятая нога, ослабев, подвернулась, и он завалился на бок, в грязь. Кто-то кинулся на него сверху - кажется, это добежали охранники и, не разобрав ситуации до конца, скопом навалились на лежащего. Почувствовал вес чужого тела на себе, Гримма зарычал и впился зубами в чью-то щеку, нащупал ладонь, пальцы, шарившие по его телу, сжал их в своей руке и резко надавил, ломая их. Раздался придушенный вой, лежащего на Гримме человека резко дернули вверх. Гримма выплюнул здоровый лоскут вражеской плоти, который он все сжимал зубами, рванулся, желая подняться, ничего перед собой не видя, но на голову его с силой опустилось что-то твердое и тяжелое. И второй раз. И третий, после чего сознание покинуло Гримму.
  
  

Глава восьмая. Тюрьма славного города Бримгарда.

   Приходил в себя Гримма тяжело, мучительно выплывая из черной, вязкой бездны. Ломотой и болью отдавалось все тело, но особенно гудела голова. Наконец, сознание вместе с сереньким, тусклым светом нового дня вернулось к нему. Не сразу, но Гримма осознал, что лежит он на боку, кое-как, будто куль, сваленный на сырую, гнилую солому, под которой отчетливо ощущался холодный камень. Попытался приподняться, но руки не держали его веса, и парень снова ткнулся носом в свою лежанку. Все больше чувств возвращалось к нему, вот сейчас прорезался запах. Не ко времени прорезался, потому как солома сильно пахла застарелой мочой и чем-то еще, столь же неаппетитным. Гримму передернуло, но эти запахи придали ему свежих сил, и парень смог приподняться, опираясь спиной на каменную же, в потеках сырости и пятнах плесени, стену, которая обнаружилась совсем недалеко, позади. Гримма прислонился к ней, тихо застонал сквозь зубы, так как головокружение и шум в ушах усилились, вдобавок к горлу подступила тошнота. Гримма откинулся затылком на холодный, скользкий камень, это принесло некоторое облегчение. Посидел немного, боясь шевельнуться, чувствуя как медленно, словно неуверенно боль и тошнота отступают куда-то вглубь тела. Затем кое-как ощупался, охлопал, оглядел себя. Вроде цел. Лицо сильно опухло, касаться его больно, а выглядит, наверное, жутко. Пары зубов не хватает, но челюсти и нос, вроде, целы и то здорово. Руки, а по ощущениям и все тело - в черно-багровых полосах ушибов. Судя по боли и ломоте - есть трещины в костях, знать бы еще - в каких. "Знатно они меня отмудохали", - отстраненно подумал Гримма, перевел взгляд на ногу. Штанина распорота и висит лохмотьями, то же с голенищем сапога. Сама икра кое-как, наспех перевязана относительно чистой тряпицей. "Остановили кровь, перевязали. Знать, решили не сразу убить, а позже, как оклемаюсь. И то дело".
   Гримма огляделся по сторонам. Мда. Каменный мешок, иначе не скажешь. Из всего убранства - та самая охапка соломы, на которой он теперь сидел, да жестяная миска с водой в углу. Прямо перед глазами массивная, неприступная даже на вид дверь, сплошь окованная изнутри железом с гранеными шипами, а над головой - узкое, забранное частоколом толстых железных прутьев оконце - единственная теперь его связь с миром. Выходило оконце, по ощущениям, на улицу или во двор, потому как за ним временами слышалось приглушенное шарканье ног по брусчатке, негромкие голоса. Высоты комната- чуть больше Гримминого роста, ширины - как раз на два шага. "Ладно хоть цепей нет", - Гримма задумчиво посмотрел на ржавое кольцо, вделанное в стену недалеко от него, видимо, как раз для этих цепей и предназначенное.
   "Как же это вышло? Ах да, алебардой ногу подсекли... А Лана? Убежала, сука, с моим золотишком. Ну да что теперь. Легко пришло, легко ушло". Гримма кое-как, с грехом пополам, добрался до миски, выпил холодную, практически ледяную воду. Да, умереть от духоты и жары, по крайней мере, ему здесь не грозит - не подвал, чисто ледник. От стен так и тянет холодом. Гримма зябко поежился, взгляд его упал на узкую и недлинную щель-канавку в каменном полу посреди камеры - едва ладонь можно просунуть. Парень опустился рядом с ней на колени, какое-то время задумчиво изучал это диво и, вскоре, ее предназначение стало ясным. Нужник. Там, под полом, проложена труба, по которой течет вода, призванная смывать нечистоты. Возможно, что труба соединяет несколько камер, но воспользоваться ей иначе, чем по прямому назначению, затруднительно - узкая, зараза, не всякая крыса протиснется. Да и забита труба изрядно, плотная, в камень слежавшаяся масса следов пребывания здесь его предшественников толстым слоем укрывает дно трубы, внутренние ее стенки, а поверх этого жалко и неубедительно струится с легким журчанием слабенький, нечистый ручеек.
   Гримма вернулся к подстилке, прихватив с собой миску, как единственное свое движимое имущество... хотя... Ура! Пленители обыскивали его достаточно небрежно, лишь охлопали, потому заначка в сапоге оказалась цела! Огромное по нынешним меркам состояние. И хорошо еще - в другом сапоге, не в том, что резали.
   "Съели, сволочи!" - Обнаруженная заначка привела Гримму в хорошее расположение духа. Только бы ей теперь правильно распорядиться. Можно попробовать подкупить тюремщиков, но так, чтобы те не смогли отнять деньги... По некоторому размышлению Гримма, украдкой оглядываясь на дверь, вынул сверток с монетами из сапога и спрятал его в глубине отхожей канавки, так, чтобы не было заметно и не смыло.
   Потянулись сначала минуты, а там и часы ожидания. За окном то и дело раздавались уличные, свободные звуки, но рассмотреть что-либо в него не представлялось возможным. Гримма едва мог ухватиться за прутья руками, но приблизить к ним голову уже нет. Да и, похоже, сразу за окошком находилось что-то вроде каменного порожка, надежно закрывающее его от любопытных, а любопытных - от навязчивого внимания узников. От нечего делать Гримма, нахохлившийся, втянувший голову в плечи, подобравший ноги под себя и обхвативший руками колени, предался размышлениям. Сначала думалось трудно и больно, но, постепенно, дело пошло на лад. Гримма вспомнил в подробностях прошедшие ночь и день, посетовал на свою горькую судьбу, вспомнил резню в форте, свое бегство оттуда и долгий, голодный путь, приведший его сюда. Снова вернулся мыслями к Лане и ее бегству с деньгами. Хотя, по справедливости, что она могла сделать? Гримма и сам бы поступил так же, будь он на ее месте. Девушка и так спасла его ночью от верной смерти - сомнений в этом быть не могло. Гримма тщательно сопоставил все, что помнил о ночном бое в доме - похоже, что Лана, едва началась возня в гостиной, заперла дверь в комнату, вылезла через окно, забежала в гостиную и как раз успела к тому моменту, когда Гримму, сражающегося на лестнице, выцеливал арбалетчик. Дальше, видно, она зарезала арбалетчика - Гримма вспомнил, что ее ножны были пусты, когда выскочили на улицу - подстрелила пикинера и зашибла арбалетом фонарщика - она одна поборола половину всех охранников в комнате!
   Впрочем, побороть-то поборола, но и плату за свои услуги взяла немалую. Интересно, где-то она сейчас там с его денежками. И что, интересно знать, ждет теперь его самого. Одно ясно - сладостями его кормить не будут: грабеж, убийство (и не абы кого, а бургомистра!), драка с городской стражей. Интересно, у них тут вешают или рубят голову и будут ли устраивать судилище и потеху или же просто кончат на заднем дворе? Если суд - то, наверняка, будут пытать, а это неприятно.
   Внимание Гриммы привлек громкий скрип, раздавшийся от двери. Парень вскинулся и успел заметить, как небольшая часть двери у пола отодвинулась, приподнялась наружу, в образовавшуюся щель чья-то рука просунула миску, лаз с грохотом и щелчком захлопнулся снова. Гримма подскочил к двери и услышал удаляющиеся шаркающие шаги. Окликнул, но ответом ему была тишина. Посмотрел на миску, там оказалась жидкая каша-размазня. Ложки не было никакой. Гримма прихватил миску, вернулся к своей лежанке, попробовал кушанье на вкус. Каша оказалась из дробленого ячменя, ячневая, стало быть, едва теплая, без соли и, уж конечно, маслом в ней тоже и не пахло, но съел ее парень с аппетитом, выгребая из миски пальцами, тщательно перед тем отертыми о стену, а остатки вылизывая языком. Глотать было немного больно, но терпимо.
   Поев, Гримма какое-то время ждал второго пришествия тюремщика, но оно все откладывалось, потому он снова предался размышлениям, так как спать не было никакой возможности. На этот раз он думал о том, как вообще так получилось, что он оказался здесь. Нет, убийство бургомистра, грабеж - это понятно, но отчего вообще это вышло? Блеск золота затмил Гримме разум. Едва он увидел слиток в руках у Гомонка, этого хиляка с крысиным лицом, как совершенно перестал владеть собой. А ведь все виделось таким простым поначалу - подстеречь крысенка в переулке или прихватить его дома, попугать немного, отобрать у него неправедно заработанные тем деньги, да и свалить из города раньше, чем кто-либо опомнится. Нет, ну, конечно, если этот жулик начал бы голосить - пристукнуть его, не такая большая потеря для общества. А теперь? Теперь все сильно осложнилось и виной тому его собственная, Гриммы, несдержанность. Ведь можно было дождаться, пока все успокоятся и разойдутся и тогда вытащить золото из тайника. Да и убегать можно было сразу дворами или вниз по переулку, чего их понесло в сторону центра города? Лана тоже хороша - возьмем коня, возьмем коня! Затаились бы до времени, прошли тихо к конюшням, да и выехали бы с утра пораньше, прежде чем их хватятся.
   От таких мыслей настроение Гриммы испортилось, да и слабость давала о себе знать, и его сморил тяжелый сон без сновидений. Во сне Гримма все так же сидел в неудобной позе, отчаянно мерз, временами то проваливался в забытье, то выныривал из него и возился, стараясь устроить поудобнее свое избитое тело.
   Спал таким образом Гримма, вроде, не слишком долго, однако разбудил его знакомый скрежет и стук "кормушки". Глухой, надтреснутый, простуженный голос произнес:
   -Миски на вынос!
   Гримма подхватил обе миски, подошел, прихрамывая, к двери, наклонился и произнес:
   -Эй, друг, за что меня сюда?
   Однако ему ответили все тем же:
   -Миски на вынос!
   Гримма пожал плечами, просунул обе миски сквозь щель, попытался заглянуть в нее и ему едва не в лицо влетели две новые миски - одна с водой, вторая с ячневой кашей. К последней полагался толстый ломоть скверно пропеченного хлеба из неотвеянной, с мякиной, ржи. Дверца тут же захлопнулась.
   "Ну вот и поговорили", - подумал Гримма и скептически посмотрел на свой обед. "Да, на их харчах не раздобреешь". Однако же подъел все до конца, выпил воду. Некоторое время маялся, бесцельно расхаживая по своему узилищу, бездумно поглядывая то на сырой, в пятнах, потолок, то на дверь, то на окошко. Затем, взъярясь, кинулся к окну, подпрыгнул, ухватился руками за прутья, повис на них всей тяжестью, рванулся раз, другой, третий. Не поддается! Гримма исхитрился, скрипя зубами от боли и натуги извернулся, уперся ногами в стену и потянул всей силой спины, плеч, ног, вытянулся почти параллельно полу. Рана на ноге снова открылась, но действия Гриммы возымели успех - один из прутьев со страшным скрежетом поддался, начал сгибаться, затем конец его, разворотив камень, вылетел из оконного проема! Мелкое каменное крошево и пыль запорошили Гримме глаза, от своего собственного рывка он не удержался, руки сорвались с железа и парень тяжко, спиной ухнул на пол. В глазах потемнело от боли, пронзившей все тело, кажется, на какое-то время он вовсе потерял сознание.
   Когда же Гримма пришел в себя, повертел с опаской головой, пошевелил плечами. Спину тотчас пронзила острая боль, парень затих. Полежал немного, попробовал снова осторожно подняться, это удалось. Выходит, ничего себе не сломал, отделался ушибом.
   "И на шум никто не прибежал, вот так диво", - подумал Гримма, поглядел на наполовину вывороченный прут, снова ухватился за него, аккуратно, не спеша, раскачал и выломал его полностью. Длиной ладони в полторы, в палец толщиной, из скверно кованого, мягкого железа, бурый от ржавчины и грязи, в раковинах, слегка загнутый с одного конца - славная штукенция. Гримма спрятал его в свой тайник в нужнике. "Вот и разживаемся вещичками", - весело подумал он, все еще кривясь от тупой боли в спине. "Если уж на этот шум не пришли, знать, совсем им со мной знаться не хотят. Ну и ладненько! Я, тогда, сам тут похозяйничаю".
   Впрочем, его оживление быстро прошло, парень снова уселся в своем углу, аккуратно перебинтовал ногу той же тряпицей, попутно осмотрев ранение. Ничего страшного, думал - хуже. Рваная, широкая, но неглубокая рана на голени - скорее сорванный лоскут мяса. Угораздило же. За окошком стихли шумы улицы, после начало смеркаться. Узилище все больше погружалась во тьму, вскоре и вовсе невозможно было разглядеть хоть что-то. Стало гораздо холоднее. Лязгая зубами от холода, насквозь промокший, Гримма, чтобы хоть как-то согреться, достал из тайника свою железяку, стал аккуратными, сильными движениями стачивать один ее конец о шершавый камень стены, стараясь не очень шуметь. Однако, на эти звуки все равно никто не реагировал, за дверью царила полнейшая тишина. Утомившись, парень принялся ходить из угла в угол, после снова точил прут, прятал его, немного дремал, просыпался, доставал прут... Так прошла вся ночь, за окошком снова забрезжил тусклый рассвет, через какое-то время принесли кормежку - то же, что в самый первый раз. То есть - то же, что и во второй, но без хлеба и опять в обмен на миски. Негусто. Гримма снова попытался заговорить с тем, кто принес еду, но эта попытка так же не возымела успеха. Поев и воспользовавшись канавкой по ее прямому назначению, парень для разнообразия сел под дверью и попробовал звать тюремщиков, кричать, что ему нужна свежая перевязка, горячая вода, одеяло и новый соломенный тюфяк. С тем же успехом он мог требовать подать ему запеченного осетра на золотом блюде, пятнадцатилетнюю девственницу и жеребца-трехлетку. Ти-ши-на. Глухо, никто не отзывается, никакого шевеления за дверью вообще. Попробовал стучать в дверь - сначала кулаком, потом железным прутком - тот же эффект.
   Незаметно подошло время обеда, опять открылась кормушка, но на этот раз Гримма отказался отдавать миски:
   -Не дам я тебе ничего, пока ты мне не скажешь, за какую вину меня в этот мешок запихнули! - Сказал он тюремщику. - Хочешь мисок - войди, да возьми, а мне тяжело ходить, нога болит!
   Но на это Гримме так же ничего не сказали, после некоторого молчания с той стороны двери "кормушка" захлопнулась, и Гримма остался без обеда, зато с двумя жестяными мисками. Ужинать здесь, как уяснил себе парень, было не принято, поэтому голодать пришлось всю длинную ночь, до самого утра, развлекая себя заточкой прута, в которой Гримма достиг уже некоторого успеха, начав придавать его концу форму грубого острия. Наутро же, едва дождавшись хлопка "кормушки", парень метнулся к ней с мисками и вскоре наслаждался вкуснейшей теплой кашей и свежайшей водой.
   "Сволочи, ладно, пока ваша взяла. Но мы еще поглядим". - Доев кашу, Гримма зло поглядел на дверь, сплюнул и взялся за свой пруток. Пока руки делали уже привычную им работу, голова была свободна и в нее, не иначе как от сытости, снова начали лезть всякие мысли.
   "Долго мне здесь оставаться никак нельзя. С таких харчей я быстро ослабну, да еще и не поспать толком, холодно и мокро. И не говорят мне ни полслова - ни за что я здесь, ни сколько мне здесь находиться. Может, уже завтра на эшафот, а может - так и оставят гнить в этой дыре. Надо бежать, но как? В окошко и кошка не протиснется, в трубу тоже. Дверь мне не выломать, разве что железкой моей ее расковырять попробовать, но дело это небыстрое. Может, схватить раздатчика за руку попробовать, да угрожать ему, пока дверь не откроет. Рисково, конечно, кормушка так хитро открывается, что не больно-то подсунешься, да и вдруг он там не один. Надо все же запомнить это. Так или иначе - а выход мне отсюда один - через дверь". - Мысли не самые радужные, от них Гримма даже в сердцах пристукнул своей железкой по камню. Надо бы подумать о чем-либо другом, но в голову лезли или мысли о побеге или о событиях, из-за которых он и оказался здесь. Да и эти мысли были все те же, шли по кругу одна за другой до полного изнеможения, ничего нового. Чтобы отвлечься, Гримма стал вспоминать свою службу в форте, разъезды, когда он, случалось, сутками трясся в седле, перекусывая и справляя нужду на ходу. Вспомнил мрачные вековые ели, огромные шапки снега на их пушистых лапах, тишину горного зимнего леса, нарушаемую временами фырканьем лошадей да веселой перекличкой клестов. Вспомнил стояние на сторожевой вышке, с которой так хорошо было наблюдать за небом, усыпанным блескучими звёздами, когда снег вокруг так и искрится в их свете, а заиндевевшие бревна вышки потрескивают от мороза. Хорошее, славное, сытое и спокойное было время. Ни до, ни после такого уже не было. До - было время лишений, недоеданий, вечных обид и несправедливости от родичей, все время надо было быть настороже, выискивать чего бы подъесть, как бы скрыться ото всех, сберечься от тумаков. Потом - бегство через зимний лес, волки, скудное питание, сражение в форте, опять бегство и еще более скудное питание, и вот - темница. Служба в сравнении с этими скитаниями, с жизнью в деревне показалась Гримме действительно лучшим временем его не такой уж и длинной жизни.
   После Гримма задумался о том, как же так вышло, что он раньше не замечал того, как плохо ему живется. Не с чем было сравнить? Может статься, что и так. Но когда он скитался по зимнему лесу, питаясь одной мерзлой бараниной и хвоей, убегая от волков, не имея возможности даже развести огонь, согреться, выпить горячего - это все равно было хуже, чем вся его предыдущая жизнь, а он перенес это на удивление легко, не поддаваясь унынию или тоске. Оттого, что был тогда свободен? Глупости, какая уж тут свобода, коли вот-вот околеешь от холода и голода. Тогда, может, оттого, что не было времени думать о постороннем? Это вернее, но все равно, не так ему было холодно и голодно, как сейчас, не так погано на душе и не так... страшно. Да. Вот - Гримма ни разу толком не боялся раньше, а сейчас боится умереть и это пугает его. Все же - спокойное, сытое время изменило его, сделало более.. человечным, что-ли. Просто задумываться об этом не приходилось раньше, а сейчас вот - времени сколько хочешь. Раньше Гримма не думал о смерти, о том, что будет После. Сбежав из форта, бросив своих боевых товарищей погибать в осаде, Гримма обрек себя на мучительные душевные терзания, которые настигли его только сейчас, в застенках. И все те преступления, которые он совершил после - грабеж, убийства - плетью стегнули его по обнажившейся душе.
   "Да, я причинил немало зла людям в своей жизни", - с горечью признался себе Гримма, но тут от дальнейших размышлений его отвлек легкий стук возле окна. Гримма повернул голову. Странно, кажется, камень упал на пол - вон он лежит. Отвалился осколок? Гримма подошел ближе и увидел, как второй небольшой камешек влетел в окно и запрыгал по полу.
   -Эй, кто там? - Негромко позвал Гримма и ему ответил тихий детский голосок, кажется - девичий, горячо зашептавший:
   - Ой, дяденька, как хорошо, что ты услышал. А то дядя охранник у ворот не пустил меня, дал мне подзатыльник и сказал, чтобы я улепетывала отсюда, а мне очень надо!
   -Чего тебе надо-то? - Гримма ошарашенно таращился на окно, не в силах поверить, что разговаривает с настоящим, живым человеком, да еще и ребенком с Воли.
   -Да гостинцы же папочке передать, как ты не понимаешь, дяденька! А дядя охранник меня не пускает. Вот я и здесь.
   -Ну а я здесь причем? Я же не твой папа, - Гримма почесал затылок, соображалось туго. - И что за гостинцы-то?
   -Ну как, здесь у меня редисочка есть, сочни с сальцем, лещина, - обстоятельно перечислила девочка. - Я просто подумала, если меня дядя охранник не пускает, может, кто-то другой сможет гостинцы папе передать? Вот я обошла тюрьму, увидела окна, но мне пока только ты, дядя, откликнулся.
   -Папе? Пожалуй, передам папе твоему. Что ни сделаешь для хорошего человека. Давай сюда гостинцы. - Гримма подошел вплотную к окошку.
   -А ты точно, дяденька, передашь? Не обманешь меня? Как ты моего папу найдешь?
   -Как же я тебя могу обмануть? Вот ты мне скажи, как тебя зовут, а я, как папку твоего встречу, спрошу его - знает ли он девочку с таким именем. Он скажет - конечно, ведь это моя дочка-лапочка. Я ему сразу от твоего имени гостинец и вручу. - Гримма сглотнул голодную слюну.
   -Ну хорошооо... - Протянула девочка недоверчиво. - Но смотри, не обмани меня. Меня Ласька звать. А я папе смогу еще гостинцев передать через тебя?
   -Ну конечно! Конечно сможешь! Через меня их и передавай папке-то! - Гримма аж подпрыгнул под окном.
   -Ладно, - сквозь прутья решетки протиснулся и упал на пол небольшой узелок, за ним еще один. Гримма жадно кинулся к ним, принялся развязывать трясущимися от нетерпения руками. - Я побежала, а то мама меня заругает, что так долго. Смотри, дядя. Прямо папке в руки передай!
   -Конечно! - Гримма услышал удаляющийся дробный топот маленький ножек.
   "Какая добрая, милая девочка" - думал Гримма спустя минуту, с наслаждением жуя тонкий пресный сочень, прикрытый сверху кусочком соленого свиного сала. - "Ласька...." - Слезы умиления выступили у него на глазах. Гримма отер их, вздохнул и принялся за редиску, которую он, почти не жуя, проглатывал вместе с ботвой.
   Этот неожиданный подарок судьбы скрасил ему день, и Гримма с нетерпением и недоверием ждал прихода Ласьки на следующее утро. И она пришла - пришла, когда он уже перестал надеяться и верить. Снова она бросала камешки, пока он не подошел к окошку, после спросила, смог ли он передать гостинец папке.
   -Конечно, Ласька, котеночек ты эдакий! - Воскликнул Гримма. - Он был очень рад, велел тебе в ножки кланяться и просил, чтобы ты в следующий раз ему передала сала побольше, и... - Гримма немного помялся, - и кусочек сыра... Очень просил.
   - Конечно, - воскликнула Ласька, - конечно передам! Мама очень за папочку переживает, ведь он здесь сидит за долги - брал ссуду у ростовщика, хотел свечки делать, а дело не пошло. Сделал и продал немного сальных свечей, а воск попался плохой, восковые никто не брал и ростовщику ссуду папа отдать вовремя не смог, вот его и посадили в долговую, а ростовщику отписали пресс и нашу лошадку - Звездочку. А здесь же сидят воры всякие, душегубцы! Как бы они папу моего не обидели!- Девочка рассказывала взахлеб, увлеченно.
   -Ласька, Ласька, - с трудом вклинился Гримма в поток ее слов. - А ты принесла гостинцы для папки?
   -Конечно, - спохватилась девочка и чем-то зашуршала наверху. - Вот. - Сквозь щель оконца протиснулась пара мягких, но весьма объемистых узлов. - Здесь еды немного, а еще одежда теплая - вязаный жилет и портянки шерстяные, мама говорила, что папе может быть холодно по ночам.
   -Да, Ласька, очень холодно. - Всхлипнул Гримма. - И сыро. Но папа будет очень тебе благодарен, девочка и матушке твоей за вашу заботу. Вы - как глоток свежего вольного воздуха для него. Что бы он без вас делал? А про остальное не переживай. Я буду за твоим папой приглядывать, никто его и не посмеет обидеть!
   -Лааадно, - протянула Ласька. - А ты добрый, дяденька. Спасибо тебе большое. Ну, я побегу, а то меня здесь дядя охранник заметит, заругает еще. Я завтра еще приду!
   -Смотри, не забудь про сало и сыр, сыр тоже не забудь! - крикнул вслед убегающей Лаське Гримма и почувствовал, как по его щекам струятся слезы.
   "Что же я за человек такой?" - С горечью думал он, сидя в обновках, медленно, стараясь не спешить, жуя круто посыпанный солью кусок пшеничного хлеба из сеяной муки. - "Обманываю такую славную маленькую девочку! Но ведь я нуждаюсь больше, чем ее папа, его-то отпустят - делов-то, денег задолжал. А вот меня запросто могут вздернуть на виселице. Тут любому лишнему глотку воздуха, лишнему куску хлеба рад. Эту девочку ко мне привели сами боги, не иначе. Привели, чтобы не дать мне сгинуть в этой темнице, помочь мне выжить, переосмыслить свою жизнь, и, если получится выйти отсюда, творить отныне только добрые дела, а, коли суждено погибнуть - принять смерть со всем возможным достоинством".
   Гримма утешился этими мыслями, снова вздохнул, отер слезы. "Что-то я стал слезлив, чуть что - глаза на мокром месте. Верно, это от сырости этого проклятого подземелья. Когда-то теперь снова придет Ласька, моя славная доченька?". Затем Гримма погрузился в мечтания о славной голове свежего, со слезой, крепкого сыра. А после, чтобы занять голову и руки, снова принялся точить свой пруток. Навыки, полученные в форте, где ему приходилось точить свой меч, править острия стрел и дротиков, не прошли бесследно, и острие штырька выходило ровное, гладкое - просто на загляденье.
   На следующий день Ласька приходила снова, принесла обещанное, чем вызвала искреннюю благодарность Гриммы, рассыпавшегося в любезностях и похвалах ей и ее матушке. На этот раз Гримма попросил Лаську принести ему нож - мол, папа очень сетует на его отсутствие - ни тебе хлеб порезать, ни сало. Однако, дождаться нового визита Ласьки Гримме было уже не суждено.
  

Глава девятая. Новая жизнь!

   Прошла уже дневная трапеза, за окном догорел очередной день. Гримма начал готовиться отойти ко сну, как вдруг у двери завозились. Это было странно, нарушало сложившийся порядок дня, и Гримма насторожился. Он аккуратно подошел к двери, приложил к ней ухо и прислушался. За дверью слышны были два голоса, один из которых Гримма узнал - он принадлежал тому человеку, который каждый день приносил ему еду и требовал миски. Сейчас этот голос испуганно и заискивающе произнес:
   -Вы уверены, что это можно сделать, господин? Мне не поступало никаких указаний на этот счет. Этот негодяй очень опасен.
   -Замолкни и просто открой мне дверь!- Возразил ему чей-то властный, сильный голос. - Не испытывай мое терпение.
   -Да-да, конечно, господин, - залебезил тюремщик, и что-то с металлическим скрежетом стало елозить по двери. - Сейчас-сейчас.
   Гримма едва успел отпрыгнуть к середине своей каморы и усесться на пол рядом с канавкой, как дверь со скрежетом подалась наружу, в образовавшийся проем прошел высокий и худой человек в длинном темном плаще и широкополой шляпе, скрывающей лицо. Секунду или две он пристально вглядывался в Гримму, темные его глаза сверкнули из-под шляпы и он произнес:
   -Ну вот мы и встретились, гаденыш! Знал бы ты, как долго мы искали тебя!
   Тон этого человека не предвещал Гримме ничего хорошего. Кроме того, у него возникло смутное чувство, что он уже видел этого человека и что этот человек несет в себе для него какую-то страшную угрозу.
   Гримма даже не успел подумать, все, что случилось дальше, проходило без участия его головы. Краткий миг и ладонь Гриммы, нырнув в канаву, схватила штырь. Тут же, молча, страшно, он прыгнул вперед, на угрожающего ему человека.
   Гвизармо, ученик самого мэтра Локкоя, за секунду до того со внутренним отвращением рассматривавший эту нелюдь, демона, уныло сидящего на грязном полу посреди убогой и сырой темницы, в погоне за которым ему пришлось проделать столь длинный путь, столь непозволительно долго находиться в этой забытой богами варварской стране, в этом медвежьем углу, не успел удивиться. Когда демон бросился на него, и в его лапе что-то тускло блеснуло, Гвизармо сложил руки перед собой в защитно-атакующем пассе, и тонкая огненная сеть заклинания "Ковер Боли" развернулась, вспыхнуло, ярко высветив всю комнату, окутала демона. В следующий миг остро заточенный штырь вошел в глаз Гвизармо, с противным хрустом проколов его череп насквозь.
   Гримма отбросил в сторону труп незнакомца, оказавшегося на поверку колдуном, бросился к двери, ударом плеча распахнул ее, сшибив с ног растерянного пожилого тюремщика, пытавшегося ее захлопнуть перед носом заключенного. Перед налитым кровью взглядом Гриммы мелькнуло на миг бледное, перекошенное лицо, обрамленное седыми вислыми усами, вслед за чем он схватил владельца этого лица за голову и с силой приложил его этой головой об дверь. Раз, другой, третий! Гриммы выпустил из рук обмякшее тело с размозжённой головой, прислушался и огляделся, хищно раздувая ноздри. Он стоял в тесном тупике, ограниченном с одной стороны дверью его узилища, а с двух других - сырыми стенами тесаного камня и освещенного жидким светом смоляного факела в держателе. Тупик этот продолжался коротким коридором, но что там дальше - рассмотреть не было никакой возможности. Однако, вокруг царила тишина, ни звука. Видимо, никого эта драка не привлекла, никого, кроме тюремщика и этого колдуна рядом не оказалось. Славно. Гримма повел плечами и поежился.
   "Что такое пытался сделать со мной колдун? Как огнем со всех сторон охватило и полыхнуло так ярко! А потом разом все исчезло. Вон, и на одежде моей прорехи". - Гримма с сожалением осмотрел прожжённые насквозь в нескольких местах жилетку и рубаху. Покачал головой, затем охлопал тюремщика. Денег и каких-то личных вещей, кроме небольшой ладанки с землей и стриженым волосом на шее при нем не обнаружилось, зато нашелся ключ - граненый металлический пруток длиной в две ладони - настоящий шкворень. Гримма прихватил его и вернулся в камеру, где мигом достал свои деньги из тайника, затем стащил с колдуна, оказавшегося человеком лет сорока, горбоносым, узколицым, темноволосым и кучерявым его плащ и шляпу, лихорадочно надел их. После Гримма обыскал карманы камзола и пояс колдуна, найдя увесистый, расшитый бисером замшевый кошель, приятно тяжелый, а также кисет с табаком и короткую деревянную курительную трубку. Кошель Гримма повесил на пояс себе, а трубку и кисет оставил покойному. Оружия ни при колдуне, ни при тюремщике не обнаружилось никакого, поэтому Гримма ухватился за торчащий из головы колдуна пруток, уперся ему в лицо коленом и с силой выдернул верно послужившую ему заточку. Перетащив тело тюремщика в камеру, Гримма запер ее дверь ключом, снял шипящий и плюющийся искрами факел с держателя, надвинул шляпу глубже на глаза и вышел из тупика, попав в коридор. Широкий, тот тянулся в обе стороны, по одной его стороне были такие же узкие щели тупиков, как и та, откуда Гримма вышел, по другую - массивные деревянные двери с забранными железными решетками окошками. Из-за дверей раздавались неясные звуки голосов, видны были мелькавшие огни. Коридор был скудно освещен несколькими смоляными факелами.
   "Что они, масло экономят?", - некстати подумал Гримма и остановился, раздумывая, куда ему двинуться дальше. Впрочем, раздумья были недолгими. Коридор, хоть и освещенный плохо, оказался коротким, было хорошо видно, что с одной стороны он заканчивается глухой стеной, возле которой стоят какие-то широкие ящики, а с другой расположена высокая решетка с дверью, перегораживающая весь коридор.
   "Туда и пойду", - решил Гримма и бодро зашагал к решетке. За ней оказалось небольшое помещение типа караульной, со столом, заляпанным свечным салом, крюками по стенам, на которых были развешаны заношенные суконные куртки и шляпы, несколькими табуретами, огромной, потрепанной книгой в кожаном переплете. Освещено помещение было сальными свечами, стоящими на столе. На табуретах, негромко переговариваясь, сидели двое немолодых людей в серых, застиранных поддевках и портках, вскочившие при появлении Гриммы.
   -Так быстро, господин? - Удивился один из них
   -Отворяй живее, собака! - Рявкнул Гримма и мужчины засуетились, один из них подскочил к решетке с ключом, приладил его к засову, повернул, распахнул дверь... И получил за свою услужливость сильный, с оттяжкой удар шкворнем по голове! Тюремщик рухнул, как подкошенный, второй недоуменно хлопал глазами и не издал ни звука, когда лапища Гриммы сомкнулась не его шее.
   Не задерживаясь долее в караулке, Гримма прошел еще один короткий коридор и оказался на небольшом тюремном дворе, немощёном, но утоптанном до каменной прочности, единственным украшением которого был крепко сколоченный, серый от времени и непогоды эшафот со стоящей на нем, сейчас пустующей виселицей без веревки. Яркое весеннее солнце ослепило Гримму после полутемных коридора и караулки. На миг он ошалел от избытка этого солнца, свежего, пьянящего воздуха, открытого со всех сторон пространства. Гримме стоило больших усилий перебороть себя и, не ускоряя шага, пересечь двор, направляясь к каменной арке ворот, перекрытой подъёмной решеткой, а за ней... Такая пленительная Свобода! Кусочек улицы, зеленые ветви кустов! На сидящего в привратницкой стражника в доспехе Гримма едва обратил внимание, ожидая, что тот сам, не дожидаясь указаний, поднимет решетку, но этого не произошло. Гримма толкнул толстые, заточенные понизу прутья, но преграда не поддалась. Лишь шаг отделяет его от свободы! Пылающий взор парня обратился к двери привратницкой, в которой как раз показалась фигура ее обитателя.
   -Что такое? Почему закрыто? Открывай немедленно! - Прорычал Гримма, но немолодой стражник усмехнулся и подкрутил пальцем ус.
   -Хе! Вы, господин, не торопитесь. Во всем порядок должен быть. Надобно личность удостоверить, в книжечке вот, распи...., - договорить он не успел, так как подошедший тем временем вплотную Гримма всадил ему свою заточку в горло и с силой провернул. Из раны хлынула кровь, обагрив Гримме руки, привратник стал заваливаться, тогда парень толкнул его в дверь и зашел следом. Никого. На стене висит перевязь с коротким мечом, рядом прислонена алебарда. Небольшой стол, табурет, на столе огромная книга, в дальнем углу барабан подъемного механизма решетки с воротом. Гримма кинулся к барабану, снял его со стопора и принялся лихорадочно крутить. Послышался скрежет сматываемой цепи, решетка, видимая через окошко, дрогнула и пошла вверх. Когда расстояние между ней и землей стало достаточным, Гримма поставил стопор на место, сорвал на ходу со стены перевязь с мечом и кинулся наружу, вон, прочь из этого унылого, опостылевшего узилища! К свободе, к новой жизни!
   Примерно час спустя, у городских ворот Охранитель Врат Хорс привычно нес караул у левой створы. Его скучающий взгляд скользил то по разъезжающимся с ярмарки крестьянам, то по редким въезжающим в город путникам. Убийство бургомистра всколыхнуло Бримгард и все, пришибленные этой вестью, теперь стремились уехать, запереться дома, отсидеться где только возможно. Говорят, убийцу схватили по горячим следам, но кто он, откуда взялся, почему убивал - то было неизвестно. Поговаривают, что там и вовсе работала целая шайка, и нескольким удалось скрыться, а теперь их ловят по всему городу. В общем, говорили в городе многое, но все больше шепотом и не понять было, чего в тех разговорах больше - правды или вранья.
   Внимание Хорса привлекла высокая, крепкая фигура, одетая в длинный плащ и широкополую шляпу, споро двигающаяся в сторону ворот. Цепкая память старого привратника, за годы службы не замылившего себе глаза потоком людей, сразу подкинула ему мысль о том, что где-то этого человека он уже видел и, притом, недавно. Когда же человек подошел ближе, и стало возможно разглядеть его лицо, Хорс вспомнил: "Ах да, это же тот отпускник с увольнительной, которого я направил в заведение старого каплуна Ботаря". От взгляда Хорса не укрылась ни перемена в костюме отпускника, ни его исхудавшее лицо, ни изможденный вид.
   -Здорово, парень, - окликнул Хорс отпускника, когда тот поравнялся с ним. - Что-то, смотрю, ты с лица спал. Никак цельный день за воротник закладывал, а по вечерам все девиц щупал? - глаза Хорса утонули в морщинках, когда он широко, плутовато улыбнулся.
   Отпускник затравленно зыркнул на него и нехотя остановился, ответив:
   -Конечно, дядя. Ночей не спал, куска недоедал, так некогда было.
   Голос у него был под стать облику - глухой и надтреснутый, что Хорс списал на неумеренные возлияния и громкие застольные песни. За свою службу он таких отпускников навидался.
   -Эх, молодо-зелено, - сокрушенно протянул Хорс и почесал в затылке. - Ты же обещал мне, что все будет чин-чином. А сам что же? Защитничек.
   -Да не, дядя, нормально все, - проговорил отпускник и виновато потупился. - Я же гулял-то совсем немного, а теперь обратно поеду. Брошу все эти загулы, как есть брошу! - Горячо и убежденно проговорил он.
   -Ну смотри, - протянул Хорс. - Вижу, честный ты парень, правильный. Тебе бы службу дослужить, выйти в отставку, завести себе женушку да домик какой-никакой. С тебя бы и толк был, стал бы справным хозяином да добрым семьянином.
   -Как есть стану, батя! - Воскликнул отпускник и стукнул себя кулаком в грудь.
   -Ну вот и славно. - Удовлетворенно прогудел Хорс и подкрутил ус. - Ступай себе теперь с миром, да заезжай, коли что, только не балуй особо. Молодость-то пройдет быстро, надобно что-то и за душой иметь к старости.
   С тем и расстались Хорс, оставшийся стоять на своем многолетнем посту, и Гримма, поспешивший по дороге прочь от славного города Бримгарда.
   Спустя еще полчаса, Гримма, быстро шедший по обочине дороги, заметил в стороне от нее, в отдалении, на холме, открытом всем ветрам, несколько приземистых строений и высокую каменную башенку с черепичной крышей, на которой медленно, величаво вращались огромные лопасти, обтянутые тканью и приводимые в движение легким свежим ветерком.
   "Никак, мельница", - подумал Гримма. - "И как я ее не заметил, когда заезжал в город?" К мельнице полем вела узкая, наезженная колея, сейчас пустынная. Гримма некстати вспомнил, что Лана, его недавняя соучастница в ограблении и убийстве, какое-то время работала у мельника, не иначе как здесь. Еще он вспомнил, что у мельники затруднения с деньгами, но, наверняка, найдется свободная лошадь, которую можно купить. "Да хоть бы и осел! Все лучше, чем на своих двоих по пыли тащиться". - Проговорил про себя Гримма, из-под ладони осматривая мельницу и все больше склоняясь к мысли свернуть к ней. "Может, удастся разузнать какие-либо подробности о Лане - кто она такая, откуда. Напасть на ее след, да рассчитаться... Поблагодарить ее за ее помощь. И лошадь будет нелишней, погоня-то, чай, скоро на пятки будет наступать. Хлеба, опять же, купить, каких припасов в дорогу, в городе-то задерживаться рискованно было, там земля ноги жгла. А уж от мельницы полями уйти, чтобы не по дороге, на ней-то наверняка искать станут. Решено!" - Гримма свернул в сторону мельницы и еще наддал, прибавил шагу, придерживая на ходу шляпу. Идти было легко, радостно, во всем теле появилась приятная воздушность. Ломота в костях, начавшаяся было из-за сырости и холода темницы, прошла, выгнанная ласковым солнышком, свободные запахи, звуки, окружавшие Гримму, до сих пор пьянили и радовали его, хотя прошло уже довольно много времени с его чудесного побега.
   Гримма быстро преодолел отделявшее его от вожделенной мельницы расстояние. Рядом с возвышавшейся на холме башней находилось несколько каменных построек, крытых черепицей: конюшня, два амбара для муки и зерна, небольшой хозяйский дом, притулившийся к одному из амбаров, прикрытый деревянной крышкой колодец с сиротливо торчащим над ним задранным в небо журавлем и одинокой бадейкой, стоявшей на крышке. Гримма окинул взглядом постройки, но возле них не было ни души. Тогда он повернул к башне. Поднырнув под величественно проплывавшее над землей крыло, он обошел высокую башню из скрепленных раствором округлых валунов в его голову размером и оказался у тыльной ее стороны. Там обнаружилась врезанная в стену крепкую дверь, сколоченная из деревянных плах и посаженная на железные петли. Из-за двери раздавался приглушенный стрекот механизма и скрежет мельничных жерновов друг о друга. Гримма загрохотал по двери кулаком и делал это довольно долго, прежде чем дверь, наконец, распахнулась, и из нее выглянул крепкий и плечистый парень с весьма неприветливым лицом. Судя по тому, что он с ног до головы был в муке, это вполне мог оказаться сам мельник, его сын или работник.
   -Чего тебе?! - неприветливо осведомился парень громким голосом человека, слегка оглохшего от непрестанного шума, который усилился, когда дверь открылась.
   -Коня купить хотел и хлеба немного!- Проорал Гримма почти на ухо парню. - И расспросить кое о чем!
   -Вали отсюда! - Проорал парень в ответ Гримме. - Хозяина нет, в город уехал, я без него тебе лошадь не продам! А хлеба у нас самих мало, на себя пекли. Муки вот возьми или ядрицы, если хочешь!
   -На что мне твои мука и ядрица?! Мне конь нужен! Скоро хозяин вернется?!
   -Вали давай, оборванец! Шляются тут всякие! Когда надо будет, тогда и вернется! Вот я тебя сейчас пестом ушибу! - Парень потянулся куда-то за дверь, но тут же осел, получив по макушке крепким кулаком Гриммы. Ударил Гримма, почти не сознавая себя, громкий шум мельницы, необходимость перекрикивать его, неприветливость работника - все это разъярило его, и удар вышел словно сам собой.
   Гримма оттолкнул работника, зашел внутрь, но не нашел для себя ничего интересного. Большую часть внутреннего помещения занимала пара огромных мельничных жерновов, насаженных на толстый брус, с грохотом вращающихся. Из-под них, в здоровенный деревянный сусек по желобу сыпалось смалываемое в муку зерно, рядом с сусеком стояло несколько наполненных мукой мешков из конопляного волокна, целая груда таких мешков лежала и у стены. Рядом с жерновами был укреплен кран-укосина, над ними - широкий бункер для зерна с желобом для подачи. Свободного места оставалось в аккурат чтобы развернуться, подняться по приставленной к бункеру небольшой лесенке или посидеть на крохотной лавочке у стены. Все стены внутри были запорошены мучной пылью, тонкая взвесь стояла и в воздухе, отчего Гримма закашлялся и вышел обратно наружу.
   Подумав немного, он зашагал к дому мельника, решительно толкнул дверь, прошел крошечные сени, заставленные ведрами и метлами, вошел в небольшую, чистенькую и светлую горницу с застеленным свежей скатеркой столом посередине, лавками и сундуками вдоль стен, где нос к носу столкнулся с девчушкой лет восьми, вышедшей на шум в сенях. Хрупкая, тоненькая, кареглазая, с румяными щечками и жидкой морковкой косички, одетая в простое домашнее платье. Девочка испуганными, широко распахнутыми глазами поглядела на него, открыла рот и, внезапно, громко, взахлеб заревела.
   Гримма, желая прекратить этот рев, схватил ее, зажал поперек туловища подмышкой, дико оглянулся по сторонам и, не придумав ничего лучше, выскочил из дома на улицу.
   Где и столкнулся примерно с десятком или около того стражников на лошадях, гуськом въезжавших на холм. Первый из них уже показался на его вершине и, заметив Гримму с орущим ребенком, удивленно привстал на стременах.
   Воин прокричал что-то, но Гримма не разобрал, да и рев зажатой подмышкой девочки мешал сосредоточиться. Затравленный взгляд Гриммы упал на амбар, в который он и кинулся, захлопнув за собой зверь и подперев ее изнутри кстати оказавшимся в амбаре толстенным брусом. Для этого ему пришлось выпустить девочку, которая мигом спряталась среди аккуратно уложенных штабелями мешков с зерном и мукой,зашуршала там, как мышка и мигом затаилась, прекратив реветь, но Гримме было не до того. Он тяжело, с хрипом и каким-то взрыкиванием дышал, глаза застилала непонятная пелена, из-за которой все плыло, двоилось и троилось. Тяжело, накрытый волной внезапной слабости, Гримма оперся о стену, яростно зарычал и саданул по камню кулаками.
   "Попался! Рразорву! В куски искррромсаю! Пущу кррровушку!" - Страшные, тяжелые мысли, грохоча, жерновами перекатывались в его голове.
   Дверь дернулась, потом в нее с силой ударили кулаком. Чей-то властный голос произнес:
   -Эй, кто там! А ну выходи, именем закона! А то паклей горящей закидаем, огнем выкурим!
   Гримма не разобрал ни слова из сказанного, понял только, что стоящий снаружи человек угрожает ему. Он утробно зарычал в ответ, оскалил зубы и провел по ним языком. Нет, так просто его не взять!
   За дверью что-то закричали, затопали, бегая туда и сюда. "Что-то там затевается. А ну как выпрыгнуть, подхватить первого на рога, второму порвать горло когтями, напиться теплой вкусной крови, расправить, наконец, затекшие в тесноте крылья? Очень хорошая и трезвая мысль!" - Гримма еще раз облизнулся. Он, уже было, хотел отшвырнуть в сторону брус, распахнуть дверь и прыгнуть, как его слуха коснулось легкое шебаршение в углу. Гримма развернулся, расшвырял затрещавшие в руках мешки, из которых под ноги сыпануло зерном, и увидел сжавшуюся, забившуюся в угол девочку, испуганно глядящую на него. Взгляды их встретились. Столько страха, отчаяния, боли было во взгляде этого маленького детеныша, что Гримму словно окатило холодной водой, словно по морде его ударили дубиной. Внезапно он понял, что не хочет, не может причинить боль этому детенышу, что, если он сделает это, то необратимо потеряет себя, свое я, растворится в чем-то страшном, нечеловеческом, чем-то, что за пределами его понимания. Сильно болели и чесались голова, спина, руки. Детеныш не сводил с него глаз, мордочка его кривилась, из глаз текли слезы. Гримма нервно облизнул губы и сделал нерешительный шаг.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"