Если бы в это позднее время кому-то понадобилось выйти на улицу и мирно прогуляться до ближайшего фонарного столба, то этот кто-то был бы порядком озадачен увиденным. Под вышеупомянутым столбом, на жесткой тротуарной плитке сидели двое - изящный, чёрный кот и собачка той породы, когда прыжок с дивана означает стопроцентный суицид. Пёс тихо рычал, но не от раздражения. Это было скорее похоже на заговорщицкий шёпот... А кот, в свою очередь, послушно внимал словам собеседника.
- Забор новый поставили. Ни пролезть, ни пройти, чтоб его... На калитку штыри какие-то насадили. - Собака рычала всё громче, а когти Чёрного царапали плитку, оставляя на ней неглубокие, но длинные борозды.
- А что с Льюисами? - прервал кот своего информатора. Тот недоверчиво мотнул головой, но, заметив уверенность в зелёных глазах, ответил.
- Ты же знаешь... У них домофон и камера наблюдения, ещё сторож стоит... - Чёрный нетерпеливо поднял лапу, останавливая собаку.
- Кроме этого? Заборы, калитки, барьеры?
- Нет. Они полагаются на технику.
Если бы коты умели ухмыляться, на лице заговорщика должна была появиться самая широкая из всех улыбок. Но они не умеют. И Чёрный просто кивнул.
- Передай ребятам: завтра, в семь, на том же месте.
- Но ты же не собираешься?.. - собачья морда вытянулась, глаза почти выпрыгивали из орбит... Задумка котяры на этот раз была воистину невыполнимой. Украсть молоко с порога Льюисов - на подобное не решится даже бывалый камикадзе. Но Чёрный был парень не промах, а его компашка могла незаметно очистить любой холодильник. Дело в руках профессионалов.
- Иди, Шавка. Ты же не хочешь взволновать свою хозяйку? - в голосе кота послышалось ехидство, и пёс оскорблённо фыркнул. Уличные жаловали его только как поставщика информации, и это задевало.
- Не запори дело! - произнёс он традиционное напутствие, и трусцой направился вглубь улицы. Чёрный проводил его взглядом, в котором отражалась сама ночь. Свобода... Вокруг - мрак, испещренный пятнами лунного света. И весь город принадлежит Уличным - ведь ночные улицы никогда не должны пустовать...
Поляну, словно градиент, заливает свет утреннего солнца. То, что час назад было причудливыми очертаниями неизвестности, теперь могло послужить приличным катализатором для слабой психики... Жизнерадостность. Позитив. Лёгкий флёр безумия, и детское удиление в душе...
Посредине поляны стоял стол. Не тот, грубый, сколоченный кое-как из полусгнивших досок, а квадратный, из светлого дерева, с витиеватыми металлическими ножками. Стол уютно покрывала винтажная льняная скатерть, украшенная по краям сложными узорами зелёного цвета... А на столе стоял глобус, размером в две человеческие головы. И, словно подталкивая меня на дальнейшее сравнение этого предмета с человеком, на глобус была надета широкая панамка.
Слева от стола легко покачивалась кресло-качалка. Из тех старых, деревянных, с которых можно сверзнуться, сильно постаравшись. Сядьте в неё, откинтесь на спинку - вас поддержит прочная сетка, а кресло послушно качнётся под вашим весом. И не заснёте вы только потому, что лучи восходящего сонца упрямо поникают сквозь веки и не дают сомкнуть глаз...
С другой стороны от стола из земли произростали знатных размеров булыжники, густо поросшие мхом. И они могли бы показаться мрачной укоризной открывшейся панораме, но кто-то - мы ещё поймём, кто - использовал её на манер декоративной полки. Предметы на ней были расставлены хаотично, без всякой видимой системы, и предметы крайне необычные для лесной поляны... Гневно скалится на одной из "полок" олений череп с благородными, ветвистыми рогами. Слева от неё - кое-как присобаченная, просто сделанная рамка с чёрно-белой фотографией за начищенным стеклом. Изящная птичья клетка, позолоченная, с выгнутыми прутьями и дивными украшениями на ободе. И - старинные деревянные часы, видно, уже давно остановившиеся.
Но чтоб понять восторг и ту искреннюю улыбку, которая тут же возникнет, без сомнения, у каждого наблюдателя, нужно ещё раз вернутся к началу повествования. А именно, к квадратному столу.
Там, опираясь на светлую столешницу, стояла девочка пятнадцати лет. Светло-русые волосы, мечтательная улыбка, книга в правой руке, которой она самозабвенно зачитывается, и "букет" воздушных шариков в левой... Казалось бы, обычное зрелище - если забыть про обстановку. Но, проинспектировав одежду читательницы, каждый бы выпал в осадок. Опорная, левая нога была обута в красный кед - обычный красный кед с белыми шнурками. А правая, которую обладательница данной обуви кокетливо отвела назад, согнув в колене, маячила белой "лодочкой" на небольшом каблуке. Дальше - лучше.
Голубые детсадовские колготки в белую крапинку продолжали ляпсоватую абстракцию, а перекрывала их лёгкая юбка - немного выше колена. Юбка была похожа на криво отрезанный кусок полосатой тюли, а под ней отчётливо виднелись белые шорты... Блузка нежно-розового цвета, - скорее пижамная, чем уличная, - отличалась дутыми короткими рукавами и нелепыми оборками.
А шарики... Шарики легко колыхались на ветру, и послушно пропускали через себя свет разноцветными бликами. Воплощённая радость. Развоплощённое детсво.
Ловушка
Дуель прозаиков, форум.
Противно затрещал телефон, тем самым привлекая ненужное внимание - хотя полуночников в Ейвере немного, да и те были больше похожи на привидения. Тем не менее, сработало что-то на подобие защитной реакции, и через секунду телефон уже лежал у ног владельца, с отлетевшей панелью и батареей...
Полумесяц довольно слабо освещал городские улицы, а фонари большей частью были разбиты - в результате тьма была такой, что сложно было увидеть что-то дальше, чем на расстоянии метра. Ориентиром для Сэма служили лишь немногочисленные дома со светлыми стенами, выделяющимися на общем фоне. То и дело приходилось спотыкаться об выбоины, цепляться за трещины, падать и подниматься.
Он направлялся к небольшому мосту, который слабо мигал уцелевшими прожекторами, ведь тот был единственной надеждой выбраться из проклятого Ейвера. Во всяком случае, в этом его уверял тот странный мужчина в старомодном плаще.
А ведь всё началось со звонка - его вызвали по работе на побережье Дри, речушки, над которой и возвышается вышеупомянутый мост. Сэм Дейвери - патологоанатом, и потому ничего хорошего от поездки ждать не приходилось, но такого! День за днём на берегу находили всё больше трупов пропавших местных жителей, и работы прибавлялось. Их поразила какая-то эпидемия, и городок скрыли от всего мира, установив жёсткий карантин: никто не может ни войти, ни выйти. В том числе и гости, среди которых так неудачно числился Сэм.
Наконец он очутился под мостом. Земля и стены были покрыты тёмно-серым мхом, вода почти лишена бликов и отсветов, мутная и через чур спокойная. Раздались медленные, размеренные шаги:
- Дейвери!
Повернувшись в сторону говорившего, он увидел лишь силуэт, но силуэт того самого мужчины, по чьей вине он здесь оказался.
- Да, сэр. Это я.
Сэм оглянулся и снова посмотрел на того, кто гарантировал ему спасение.
- Так как же вы собираетесь меня отсюда вытащить?
- Мы вывезем тебя, - было темно, но силуэт явно ухмылялся, - но не совсем в таком состоянии... Иначе ты слишком многое сможешь рассказать.
- О чём вы?!
Ответ уже всплыл в голове, будто раздувшийся утопленник, но верить в такой исход не хотелось. А нужно было. С обеих сторон моста начали появляться всё новые люди - вот их три, а через пару мгновений уже семь...
"Это ловушка!". Сильно запоздавшая мысль. Минута - и патологоанатома уже повязали, по рукам и ногам. Удар - и мгновенная потеря сознания...
Чужая среди своих
Дуель прозаиков, форум.
...Татьяна стояла на нижней ступеньке, с незнакомым доселе чувством осматривая перрон, людей, вслушиваясь в переругивания и прощания, что раздавались отовсюду.. Кто-то нетерпеливый толкнул её в спину, и Рапристова неловко, с тихим вскриком ступила на грубую плитку вокзала.
Из вещей - лишь небольшой красный чемоданчик на колёсах, а ведь она собиралась прожить здесь остаток жизни, что в две недели никак не укладывалось. Взглядом девушка искала нескладного молодого человека в пиджаке кричаще-салатового цвета, который, помнится, когда-то прислала ему из Парижа...
Последние пятнадцать лет Таня прожила во Франции, из-за простой мечты. Многие хотят жить иначе, а значит, в другой культуре, среди других людей, которые кажутся заведомо притягательней, чем родные. Загазованная, засорённая Москва отталкивала девочку, и в десять лет она увязалась в Париж со своей тётей, так как та утверждала, что у неё семь родных городов, и, соответственно, семь родин. Последние же полтора года Рапристова мечтала вернуться, увидеть родственников, маму, отца, брата... А вот, кстати, и он.
Анатолий возвышался над толпой, словно чуть подогнутый фонарный столб, сутулясь. Длинные руки, которые, казалось, были одной длины с ногами, поочерёдно махали Тане, и та заметила, что пиджак брату коротковат, да и в рукавах, пожалуй, чересчур широк...
- Танька!!
Молодой человек направился к ней невообразимым бегом, вроде ходьбы на ходулях, и девушка встретила его с буквально распростёртыми объятьями. Это было неудобно - голова её едва доходила до груди брата, и обнимать его приходилось за талию, так что сам Толя, обнимая, одновременно душил сестру. Далее было невообразимое - казалось, они только-только поняли, сколько лет не виделись, сколько друг о друге не знают... И принялись говорить. Наперебой, перекрикивая друг друга, вступая один за другим в десятки споров, смеясь роняя на пол слёзы, а ведь Татьяна никак не могла избавится от французского акцента... Люди не оглядывались. На перроне часто происходит подобные встречи.
Утолив первые порывы, они с молчаливым единодушием направились к машине - домой, домой... Рапристова всё ещё сомневалась, оглядываясь на пьяные лица, количество грязи на улице и слыша нестройные песни под гитару где-то в подворотнях... И это в центре... Приехав же в родной район, девушка внезапно захотела вернутся, в такой родной, обжитый Париж с его невероятным шармом. Повсюду были полуграмотные надписи на стенах домов, ржавые дорожные знаки, люди, орущие друг на друга с балконов... Трудно было догадаться, что это была дружеская беседа, а соседки экономили на телефонной связи.
Но она всё же зашла в дом, поднялась на последний этаж и позвонила в довольно приличную бронедверь, что так нелепо смотрелась в союзе с окружающей её стеной цвета совдеповского туалета. Тётушка Рапристовой была довольно-таки состоятельной дамой, хотя жила на одну пенсию... По крайней мере, в России. Таня привыкла к элегантности интерьеров, к хорошо подобранной одежде, к другой пище. Правда, она тут же отвлеклась на философские размышления о еде, так как не ела уже порядочное количество времени.
Родственники, увидев её в глазок, громко распахнули дверь и принялись её расцеловывать, выскочила даже невеста Анатолия, хотя приезжая знала её до этого только по описаниям в письмах брата. И снова девушка оглянула обстановку - с её уезда здесь не делали ремонта, и обшарпанные желто-коричневые обои, бывшие некогда белыми, неприятно мозолили глаза... Машинально она продолжала отвечать на вопросы, широко улыбаться, доставать из чемоданчика чудом уцелевшие сувениры. Татьяна взглянула на отца, и ей ещё больше хотелось вернуться на вокзал, вскочить в поезд Москва-Париж и повторно сбежать. Потому что искренне радовался только Толя.
Мама с папой, только их чадо отворачивалось, скидывали с лиц добродушные улыбки и с укоризненной недоверчивостью смотрели ей в спину. То ли из-за акцента, та ли из-за поведения они поняли: девушка не вернулась на родину, она будто просто побывала в городе, который когда-то любила. Но она чужая в России, чужая среди своих...
Люди уже перестали чему-либо удивляться. Жители ПГТ Карпово повидали в своей жизни столько, сколько не приснилось бы даже многострадальному писателю-фантасту после литра "разжиженного вдохновения". Дачники спокойно пололи картошку, даже если бы по улице проехала чугунная ванна с колёсиками... Эка невидаль!
По улице, мокрой и чистой после утреннего дождя, брёл невысокий мужчина, - без куртки и даже штанов, что, в прочем, не так важно в нашем случае. Под тонким, белым жилетом в розовую клеточку топорщился мягкий синтетический мех, будто содраный с сотни белых, плюшевых зайцев. Слегка влажный после дождя, он наверняка доставлял массу неудобств своему владельцу...
В "лапе", больше всего похожей на приросшую к руке варежку, мужчина небрежно, за одно лишь ухо, держал такую же пушистую голову - или, чтоб не пугать читателей, маску. Застывшая на ней глупая улыбка, которую так любили дети, резко контрастировала с выражением лица хозяина: лишённое даже намёка на радость, оно пугало и отталкивало, заставляя многочисленное пацаньё пытливо выглядывать из-за заборов и машин, не приближаясь к незнакомцу.
Он мерно брёл по асфальтированной дороге с множеством трещин и выбоин, глядя тольго себе под ноги. Казалось, у него нет цели - и нет преград: ведь мужчина не переступал камни, не обходил случайных прохожих, заставляя их сойти на обочину лишь одним своим видом... Но неожиданно он остановился. Носки поношенных кроссовок указывали на небольшую, но невероятно чистую лужу. То ли боясь намочить ноги, то ли - осквернить удивительно прозрачную дождевую воду, мужчина задумчиво смотрел на своё отражение в лужице. Лицо его разгладилось, и опущенные вниз уголки губ немного дрогнули. Видимо, его позабавило это нелепое существо - кролик, которому по недоразумению приделали человеческую голову.
Тихо скрипнула калитка, и из опрятного дворика на раннюю прогулку вышел кот - самый обычный, дворовой кот, разве что ярко-рыжий. Он хотел было тут же отправиться по своим, кошачьим, делам - но тут заметил странную фигуру, что склонила голову над едва заметной лужицей. Кот настороженно и заинтересованно (вот оно, звериное любопытство!) подошёл к существу, и требовательно потёрся о пушистую ногу. Шерсть незнакомца пахнула новым свитером.
Не добившись ответа, кот недовольно мяукнул. "Стал тут, людей пугает!" - будто хотел сказать он, но коты, к сожалению, слишком молчаливы для этого. Потому Рыжий, проследив за взглядом равнодушного, глянул в прозрачную воду. Его собственная, наглая морда удивлённо глядела ему в глаза...
...На столе, покрытом светлой, чуть жёлтоватой скатертью, царил живописный хаос. Центром сей картины являлась металлическая чашка с заваренным в ней ЧУДОВИЩНО крепким кофе, остывшим, но не тронутым той гадкой плёнкой застоявшегося напитка. Но интересным являлось скорее то, что расплывчато отображали стенки чашки - прожаренные, ароматные кофейные зёрна, рассыпанные в авангардном стиле по всей площади стола. В том числе часть зёрен попала на две карты, отображающие на открытых страницах довольно далёкие от места происшествия местности.
На карте, лежавшей чуть дальше, слева чашки, одиноко лежал фотоаппарат, своим единственным, немигающим глазом смотря в сторону новеньких часов-будильников (старой модели), стоявших на второй карте. Те, казалось бы, так же искоса поглядывают на наблюдателя.
На той же карте, что и часы, стояла металлическая пепельница, при виде которой лично у меня возникают ассоциации по поводу вестернов с их шерифами. На ней одиноко ждала своей участи сигара явно кубинского происхождения - но что это была за сигара! Я не знаток, но любой любитель отгрыз бы за неё руки...
...И среди этого адского безобразия никто бы не обратил внимания на простую скрепку, лежащую почти впритык к чашке. Скрепку, которая на тот момент, пожалуй, была самой ценной вещью на столе. Ведь в поиске именно этой скрепки хозяин кабинета перебросил часть вещей на этот стол.
Диана придирчиво разглядывала своё отражение. В каждой руке она держала по сумке, по очереди прикладывая их к животу, словно это были грелки. Девочка вертелась перед зеркалом долгое время, но тень неудовольствия всё равно падала на её лицо, не позволяя отойти от отражения, и отправится, наконец, на прогулку... Друзья, которые позвонили на домофон около часа назад, наверняка разбежались уже по домам, а Тульцева всё никак не могла подобрать аксессуары.
'Может, взять другие туфли? Кажется, у меня в шкафу были симпатичные оранжевые балетки...' - Диана, потерявшая уже ощущение времени, бросилась к огромному, в треть её комнаты, дубовому шкафу. Он был обклеен плакатами и вырезками из журналов, с которых, лучезарно улыбаясь, на девочку смотрели современные знаменитости и популярные исполнители. Тульцева резко распахнула шкаф - своё пространное королевство, где девочка проводила так много времени, - и оттуда, верхом на панамке, неожиданно вывалилось миниатюрное существо - высотой ей по колено.
- Вай! - существо тихо пискнуло, широко открыв большие-пребольшие глаза, и сердито глянуло на виновницу ЧП. Сидя на шляпе, чудо поправляло порядком растрепавшуюся причёску, то и дело поглядывая в небольшое зеркальце. За секунду перед этим зеркальце внезапно появилось в руке пострадавшей.
'Это ещё что такое?..' - думала Диана. Девочка хотела было выбежать из комнаты, но любопытство взяло над ней верх. Она подползла к существу поближе и пригляделась к гостье - в силу своего слабоватого зрения...
Это было изящное создание с загорелой, почти что бронзовой, кожей, вытянутыми ушами и длинными, вьющимися волосами. Волосы эти спадали на лицо, скрывая его, но, судя по возмущённому голосу, гостья в это время недовольно хмурилась... Одета пришелица была в белое платье крайне простого, но стильного покроя, подпоясанное ярко-салатовым ремешком, обуви же, как таковой, не наблюдалось. Но самым удивительным было то, что из прорезей платья в районе лопаток произрастали крылья: чёрные, ажурные и невероятно красивые.
- Фея?.. - сказала Тульцева одними губами. Создание, тем временем, уронило расчёску - и шлёпнулось со шляпы на пол. Потирая ушибы, фея кивнула.
Было видно, что крылатая готова было вымещать своё раздражение на всех и вся, но не делала этого из культурных соображений. Как бы то ни было, она осторожно подняла глаза. Глаза оказались светло-зелёными, под цвет пояса.
-Что ты делаешь в моём шкафу? - уже нормальным голосом спросила Диана. Нормальным ровно настолько, насколько это вообще было возможно в сложившейся ситуации.
- Живу. - удивление крылатого творения было таким естественным, будто жить в чужом гардеробе - это обычная вещь. - Правда, этот свинарник трудно назвать шкафом!
-И долго? - Тульцева послушно проглотила замечание по поводу беспорядка в гардеробе. 'Что правда, то правда!' - подумала она с сожалением.
-Неделю. У тебя здесь места много, одежды много. Удобно прятаться. Хотя мне давно уже хотелось устроить тебе взбучку! - Крохотный рот растянулся в ехидной улыбке, и лицо феи приобрело совсем уж хищное выражение.
-За что? - на автомате спросила Тульцева, и тут же об этом пожалела. Фея наседала на девочку, словно снежная лавина на незадачливого лыжника.
- Да у тебя в шкафу чёрт ногу сломит! Свитера - навыворот, платья мятые, одинаковых носков днём с огнём не сыщешь! И ещё спрашиваешь, чем я не довольна?! - так как голос у существа был порядком выше и тише, чем человеческий, ей приходилось кричать максимально громко. - Ещё немного, и я бы превратила твою одежду в толпу белых мышей...
-Я всё уберу! - Торопливо заверила Тульцева взбешенную фею, и вовремя - край штор уже горел задумчивым огоньком. Ещё немного, и от них остался бы один пепел...
-Чудненько. - Собеседница меняла настроения, как перчатки. Секунда - и её лицо сияло невозмутимым спокойствием.
Антонима - а так, оказалось, звали сказочную гостью - улетела в тот же день. Перед тем фея проконтролировала, чтоб Диана вывалила одежду на пол и аккуратно разложила по полочкам. С носками вышла отдельная морока - парных нашлось немного, а одинокие нужно было сложить в мусорный пакет. Тульцева, с её тягой к сохранению ненужного, старалась спрятать хотя бы некоторые из них под шкаф - но Антонима была на страже.
Перед отлётом фея дала девочке лёгкий подзатыльник, и пообещала вернуться, чтоб всё проверить. Диана рассеянно кивнула. С тех пор в её шкафу воцарился идеальный порядок.
Арапп
Запись в блоге после прочтения "Абарата"
Ну что ж. Приступим! - объявила Дендра и налягла на импровизированный рычаг. По команде на него так же навалились две молодые девушки лет 17-ти, а с краю, громко визжа, повисла маленькая девочка. Булыжник сдвинулся на пару сантиметров - могло показатся, что причудливые узоры на нём на секунду вспыхнули синеватым сиянием, - и скатился таки с холма в воду. Старшая, имя которой уже было названо, поднялась, достала старенький, потёртый платок и промокнула им лицо. На лице её появилось некое подобие облегчения, как и на лицах близняшек, что после падения камня обессиленно рухнули на землю, не думая о одежде, которая, хотя и промокла насквозь от капризного дождя, оставалась всё того же нежно-голубого цвета. Выбежать в пижамах на улицу показалось бы им ранее безрассудным поступком, но появление Араппа способно оправдать любое сумасшествие. Олима, младшая, в аккуратной ночнушке радостно свалилась в лужу, но тут же поднялась и подошла к краю горной площадки. Высмотрев камень, она ткнула в его сторону пальцем и повернулась в сторону остальных:
- Как мы его забелём, мама?
- Всё хорошо. Он сам найдёт дорогу.
Дендра, мать всех троих, ласково улыбнулась дочурке и стала медленно спускатся к берегу. За ней последовали и старшие дочери: первой решилась Лира, а Алике ничего не осталось, кроме как помочь спустится Олиме.
- Ну вот и он. Вы представляете, сколько бед может предотвратить эта скала?...
Старшая спустилась довольно быстро, и сразу же подошла к Араппу, оказавшись по щиколотку в морской воде. Так же поступили и дочки, а младшая, которой вода доставала до колен, с серьёзным лицом положила на булыжник крохотную ладошку. Сверху её накрыла шершавая ладонь матери, а потом и руки близняшек. Дендра прикрыла глаза и шёпотом завела причудливую песнь.
- Инти раайя интура беке...
Коронта нетерай мацона,
Кинир антурай текее,
Ропай мацона!
Песнь повторилась трижды: на второй раз подпевали Алика и Лира, а на третий - к ним присоединился звонкий голосок Олимы. Ухоры на камне вновь засияли, только свет этот был в три раза ярче и ослепительным потоком врезался в ночное небо, превращая в сотни маленьких радуг капли воды...
И начали происходить чудеса.
Свет, что попал в хмурые тучи, заменил в них воду. Весь город окропил дождь света и покоя, радости и порядка... Люди в своих домах за горами пооткрывали окна и выбежали на улицу, смеясь и плача от радости.
- Всё как в пророчестве, - произнесла младшая с щастливой улыбкой на лице. И сёстры ответили тем же.
Клементис
На конкурс Юмористического ДК, Хеллоуин.
- ...А вчера, значит, шеф вызвал: мол, повышение тебе светит. Я от радости едва потолок рогами не проткнул! Не, представь себе, рядовой чёрт...
-Чёрт! Чёрт! ЧЁРТ!
- Ну чего тебе? - Чертёнок спокойно сидел на краешке письменного стола, небрежно помахивая остроконечным хвостиком. Копытца его звонко отбивали ритм какой-то весёлой песенки.
Люся сидела в кресле, схватившись за голову, и негромко подвывала осознанию собственного сумасшествия. Десять минут назад она спокойно делала алгебру, забивая свои скромные извилины бесконечными дробями, а теперь выслушивает весёлую болтовню чего-то маленького, рогатого и пушистого, с вилами в когтистой лапке. Рискнув, она подняла несчастные, заплаканные глаза на пришельца. Тот мило оскалился, но, завидев мученическое выражение её лица, залопотал:
- Нервные какие... И я хорош... А что, сама меня позвала, теперь трясешся!.. Не хнычь ты, не хнычь... - чёрт был явно растерян. Глазки бегали, а вместо связной речи он мямлил что-то несуразное. Ему явно не приходилось ещё сталкивается с всесильными женскими слезами.
Люся осмелела - и заревела в полную силу, не жалея ни барабанных перепонок собеседника, ни собственных голосовых связок. Впечатлительный чёрт втянул голову в плечи, и, продолжая что-то бубнить, сполз на покрытый ковролином пол.
- Ну не реви ты, дурочка... Сама же кричала, мол - чёрт, чёрт! Ну и дозвалась... - чертёнок влез на ручку Люсиного кресла, и, устроившись там, с удовольствием наблюдал, как девочка понемногу затихает. - Хэллоуин же! В эту ночь слова материальны!
Чертёнок изловчился - и щёлкнул Люсю по носу. Щелчок этот, как ни странно, привёл девочку в чувство. Та поджала под себя ноги, и, уткнувшись подбородком в колени, тихо спросила:
- А... тебя как звать?
- Чёрт. - Существо пожало плечами. - Так все и зовут!
- Что, даже имени своего нет? - ужаснулась Люся, и посмотрела на чертёнка со смесью удивления и сострадания. Тот печально кивнул.
- А где мне его взять? Черти рождаются из геенны огненной, реже - из недр вулкана, но те даже говорить учатся лет этак пятьсот. Родителей нет, нет и имени...
- М-м... - многозначительно протянула Люся.
А дальше было что-то невразумительное. Они болтали о жизни, смерти, добре и зле, о карьере, еде и прочей ерундятине. Болтали легко, как старые знакомые, время от времени посмеиваясь над схожими ситуациями... Люся впала в сонливый транс, и на все жалобы чертёнка ("...Мученики на сковороде, мученики в кипятке, мученики на вертеле... даже на обед - и то мученики!") лишь понимающе кивала. Оба они погрязли в рутине. И даже небольшой вдох чистого воздуха впечатлений помогал успокоить нервы.
- Клементис...
- Что ты сказала?
- Твоё имя будет - Клементис... - прошептала девочка, погружаясь в сон.
Прямиком в пламя
Написано на конкурс "Хэллоуин" Прозаического ДК.
...Темно. Ничего не видно, кроме всепоглощающей черноты и моего безумного страха. Этот страх осязаем. Настолько, что казалось, будто им заполнен весь мой разум, будто именно он пульсирует в набухших венах, заставляет биться сердце... Я не вижу. Слепота чёрной постынёй оградила мне путь к свету, мутной пеленой стоит в глазах.
Я пока что не знаю этого, но слепота будет моей последней травмой. Долгое мгновение вязкой тьмы, обостряющей слух, до которого доносятся запоздалые звуки надрывных воплей, всхлипы и стенания... Никакой крови, лишь чернила, непонятным образом залившие картину Войны. Я не увижу мёртвых - это благословение. Я не увижу живых - это проклятье.
Последнее мгновение не пройдёт в неведении. Пусть не ужаснусь я ярко-алых разводов на кирпичных стенах, пусть не останется в моей памяти вид собственного искалеченного тела, но металлический привкус во рту и легкий, солоноватый запах крови я унесу с собой в могилу.
Тогда я была уверена, что смерть - это конец. Теперь, что конец - это лишь начало...
Жар пронизывает тело, а за ним - и душу охватывает задумчивый огонёк... Открываю глаза. Я... вижу?
Безумная боль отошла на второй план, стала моим вторым Я - и, как потом оказалось, надолго. Я вижу! И пусть из цветов в этом проклятом мире лишь красный, жёлтый да чёрный, но даже полыхающее пламя гигантского костра кажется мертвецу чудным видением. Потерять зрение - как заблудится в дебрях самой себя. Я не хочу теряться.
И здесь - крики, безумный хохот, дикий визг, холодящий кровь, но я стою, тихо улыбаясь. Улыбаясь и не зная, что в Аду эта улыбка спасёт мою пропащую душу от вечной каторги, и превратит то, чего я ранее и представить себе не могла, в обыденность...
- Посмотри-ка! А я ведь говорил, что она - наш клиент.
Я резко обернулась на самодовольный голос, собираясь выдать сопливую тираду о жизни и смерти, но вовремя заткнулась - и даже отпрянула. У раскалённой добела сковороды, размером окружности с небольшой холмик, оскалившись, стоял Чёрт. Натуральный такой Чёрт. Ярко-алого цвета кожа, крупные копытца, длинный хвост со стрелочкой и массивные, спиралью закрученные рога на голове. Свиное рыло и закалённые вилы прилагаются.
Чёрт лениво помахивал хвостом, а я, округлив глаза, завороженно за этим хвостом следила. Видимо, зрелище было дикое, так как его обладатель, не удержавшись, захохотал.
- Добро пожаловать в Преисподнюю! - Сквозь смех произнёс он...
- Какая красота...
Кожаный комбинезон удобно сидит на стройном теле, длинные, заточенные коготки впиваются в рукоять вил. Маленькие рожки кокетливо выглядывают из копны ярко-рыжих волос, и чёрные-чёрные глаза азартно горят в предвкушении ещё одной вылазки Наружу... Я стою на Утёсе Смертников, самодовольно усмехаясь, и смотрю в огненную глубь вулканического кратера. Жар раскалённой лавы привычно обдаёт кожу, и, закусив до крови нижнюю губу, я уверенно цепляюсь за краешек люка, и, приподняв его, неизбежно жмурюсь, ослеплённая солнечным светом...
Зима усыпляет город. И усеевает его лёгкими снежными хлопьями, словно укутывая белой простынью. А люди сидят дома, разогревая озябшие тела, и боятся высунуть нос из своих норок.
Внезапность пугала. Ещё недавно яркое, карнавальное мельтешение жёлто-красных листьев радавало глаз, как вдруг... прострация. И озябшие мысли лихорадочно искали в сознаньи укромный уголок.
Мост, перекинувшийся через узкую речушку, казалось, пустынен в день первого снега. Сюда точно не забредёт случайный храбрец, решивший вывалится-таки из пропахшей обыденностью берлоги.
Идеально.
Стройная тёмная фигурка неспеша направилась к мосту. Каблуки звонко ударялись о мёрзлую землю. Чёрная одежда, чёрная обувь и чёрные же волосы диким контрастом оттеняли белоснежный фон и светлое-светлое небо... Девушка ступила на мост, и доски прогнулись с лёгким, мелодичным скрипом.
Через каменную арку, касаясь прохладными пальцами покрытых инеем перил. Мечтательно и невидяще, её глаза смотрели в сторону горизонта, пока девушка не остановилась посреди моста.
Точнее, пока что-то не заставило её остановится и перенести своё внимание на что-то, лежащее у её собственнх ног...
Маска. Белая-белая. То, что нужно, чтобы Зима приняла тебя в свои обьятья, не смущаясь тёмного облачения и яркого лица. Белая, словно эта снежная пелена, охватившая город.
Подняв маску с дощатого пола, девушка осторожно поднесла её к лицу...
...и белый вихрь закрутил её, унося прямиком в Осознание.
...В краях далёких, где таятся чудеса невиданные, на озере Ровном чудный остров стоит. Стоишь на береге - и видишь островок каменистый, где только сарайчик стоит неприметый да домик жилой... Вот только ныряльщики, глубиной и малыми размерами водоёма прельщаясь, видели Чудо подводное.
Сквозь пластик защитных очков, они, нырнув, и ослепнуть могли вначале. Расфокусируют их взгляд отблески солнечного света, словно зеркалом отражённые от серебристой чешуи... А кто зрение сохранит, надолго дара речи лишится. Уставится на ныряльщика глаз - огромный, в человеческий рост диаметром, и словно стеклянный, а оттопыренная нижняя губа размерами сгодится для посадки вертолёта.
Гигантская рыба. А здесь, в недрах озера - как окунь в ухЕ. Только масштабнее.
Ей тесно. Здесь, в этом каменном склепе, задевает чудная рыба плавниками своими стенки "аквариума". Куда уместнее смотрелась бы она в море, где о каменистые утёсы островка бились бы волны, захлёстывая берег, а сам остров непрервно передвигался, то уходя под воду, то показываясь на поверхность из недр морских.
Но - увы. Люди обжили Чудо. Как метафора о том, что они не верят в сказки. И о том, что всякое доказанное чудо вскоре становится обыденностью.
Ранковий етюд
Iнодi перехiд на iншу мову несе за собою наслiдки.
П'ята ранку - то час генiв.
Порожнi вулицi стелять асфальтованi дорiжки, запрошують до тишi, до безлюдного острiву, вiльного вiд мiських турбот... I одночасно тей острiв, мов готель з гаслом "все враховано", вбирає у себе неповторний мiський шарм, як-то дзвiн порожнiх пляшок i мiльони недопалкiв. I якщо ти не боягуз... якщо не бошся залишитись наодинцi з собою, порпатись у власнiй душi, - ранковi вулицi запросять тебе у свiй дивовижний танок.
Я не боюся.
Перед очами скажено миготять неоновi вивiски, розчерки граффiтi, рiзнокольоровi стiни й погано припаркованi автомобiлi...
Мов та зламана карусель, що не знає клятого слова "лiмiт", мiсто вводить у транс, вiдкриває моєму розуму щось химерне й потойбiчне... але раптом...
Отак лежати - рiк у рiк, час вiд часу спираючись на лiктi у марнiй спробi пiдвестися... Але мо ноги вже давно набули вигляду стягнутих шкiрою кiсток. Тягар, вiд якого я залежу. Будь-яка спроба пiднятись, хоч би й на тей iнвалiдний вiзок, коштуватиме менi життя.
А хiба я живу?
Iсную.
Їм, п'ю, сплю i ненавиджу. Бо мислити - нема сенсу, говорити - безнадiйно...
Але скоро це закiнчится. Ще трохи - i лiкарня вiдмовиться вiд безнадiйно пацiєнтки.