Аннотация: Мини-проза 3. 2 место в общем зачете, 1 место в номинации "Мастер художественного слова"
Господин Северный Ветер
Под утро налетает с севера холодный ветер, пригоняет тяжелые низкие тучи. Косматые влажные бороды облаков путаются в прорезях на верхушках ажурных башен, порывы ветра отхватывают от них пряди и уносят прочь. Ветер заставляет вибрировать серебряные пластины зеркал в бойницах, раскачивает подвешенные на тонкой волосяной лесе колокольчики, и к рассвету даже на дальних выселках слышно нежное пение ветра.
Спит посад, спит городище, спит и челядь в крепости. Стражники у ворот - и те зевают, смахивая с вислых усов капли росы. С вершины башни дозорные сквозь туман едва видят пламя сторожевых костров. Костры горят ровно, все шестнадцать. Все спокойно, можно спать до самого рассвета, спать, пока солнце не разгонит туман и не утихнет песня колокольчиков.
Зябко ежится под двумя шкурами жена цехового старшины, пинает сквозь сон ногой служанку - подкинь, мол, горючего камня в очаг. Стучит кулаком в стену заезжий гость на постоялом дворе, кашляя спросонок, требует подать жаровню. Кутаясь в ветхий плат из хольей шерсти, перетаптывается с ноги на ногу перед бадьей с колодезной водой поломойка во дворе - и хочется умыться, и больно студена вода...
Холодно сиротке, живущей в доме оружейника из милости, холодно жене оружейника, укрытой одеялами на двойном пуху, холодно дворовому псу на цепи, холодно засову на воротах, холодно серебряным зеркалам в башнях. Мерзнет в осенней сырости город Луххан, стольный град этана Кхарса. Только женщине, спящей в покое этана, жарко. Мечется на постели, дергает во сне ворот длинной рубахи из полупрозрачной даррасской ткани, тонкой на просвет, как паутинка. Влажная ткань облепляет зрелое сильное тело не раз уже рожавшей женщины, намокает в ложбинке между грудями и под мышками.
...Где ты, где, отчего не со мной в предрассветный час, этан мой, господин мой и повелитель? Где сейчас стал на привал, кто с тобой рядом в походном шатре? Старший сын наш и старшие воины или очередная походная добыча? Не ранен ли? Не плеснули ли в чашу отравленного вина? Где ты, где ты, этан мой? Почему не рядом ты, почему я одна в постели нашей, почему не согреют меня твои поцелуи, почему не обнимут твои руки? Будь проклят осенний ветер, уводящий мужчин за собой, приносящий им сны о крови и добыче! Ветер, ветер - ах, зачем ты увел мужа моего месить обутыми в железо лапами боевых тераа красную грязь Тхукана? Разве мало добычи с прошлого похода в подвалах наших башен? Разве не сыты твои всадники, разве не из лучшей кости набраны пластины их доспехов, разве не лоснятся их тераа, наевшись отборного зерна? Ветер, ветер, зачем ты навеваешь мужчинам думы о новых походах, о вольном житье в шатрах из кож, о мясе, зажаренном на костре, об убитых врагах и молоденьких пленницах?...
И плачет, укрывшись покрывалом с головой этани, слушая песню колокольчиков на башнях, вспоминает, как любит муж ее в этот час проснуться и обнять жену, провести, задирая рубаху, по бедру жесткой, в мозолях от древка копья рукой. Устала этани ждать, истомилась, истосковалась. Ничто ей не в радость - ни срывающийся еще басок младшего сына, недавно одолевшего сверстников в состязаниях с арканом, ни первая кровь у дочери. Скоро, скоро северный ветер уведет и младшего вслед за отцом и братом в поход, унесет дочь в замужество, и хорошо, если в соседнее этаннэ. Да только молод еще сын тамошнего этана, не годится в мужья. Значит - за старшего сына этана Гераса отдавать придется, а он, говорят, хоть и славный воин, но норовом буен, напившись хвилы, и пришибить кого из челяди может. Как бы не обидел...
Много забот у этани, а в отсутствие мужа - так и вдвойне. Ключникам распоряжения отдать, отчеты у сборщиков дани принять, растолковать, куда дань сгрузить, да чтоб не перепутали, да чтоб не прибрали что себе велеть проследить доверенному человеку. После выслушать теми же сборщиками обиженных и обобранных, да не одних, а со свидетелями, решить - кому и вправду возместить убыток, а кого и велеть отправить домой босым да пешим, чтоб не смел вдругорядь этани врать. Спор между богатыми торговцами рассудить, да обоих перед тем с уважением принять, отобедать, да присмотреть, чтоб чаши у обоих не пустовали. Чем больше выпьют, тем сговорчивей станут - там, глядишь, и спор решится к взаимному согласию. Не успеешь очередной подсчет добру свести, как пожалует посадский староста со списком вдов и сирот за довольствием на следующий год. И нельзя никого обидеть, обделить - этан Кхарс такого не потерпит, в земле его нищ и голоден никто быть не должен. Но и дармоедов не терпит - и спрашиваешь каждый раз старосту - усерден ли сын вдовы в учении у мастера кожевенника? Не пропускает ли служений в храме, выучил ли уже грамоту? А сама вдова - доброго ли нрава, заботится ли о детях своих? Только старосту отпустишь, как новая забота - товарищи младшенького с поклонами явились, просят разрешить приятелю на охоту поехать, да не до вечерней зари, а на три утра, на южные топи за птицей. И не отпустить нельзя, негоже сыну этана в крепости сидеть, пока ровесники руку да глаз набивают, и щекочет сердце холодная дрожь - мальчишки молодые, озорные, как пойдут друг перед другом красоваться, кто дальше в болота заберется...
Забота за заботой - так и ночь наступила, и опять этани одна на широкой постели, мечется во сне-бреду, клянет северный ветер. Уж и настои трав заваривала ей травница, и выезжала этани перед сном поохотиться по старой памяти на мелкого зверя, и младшего настоятеля из храма звала - знает тот множество старинных притч, но рассказывает столь нудно да размеренно, без души, что поневоле уснешь; для того и зовут. Но нет настоящего сна для этани, пока не вернется ее муж, пока не займет половину ложа, не станет обнимать ее во сне, щекоча шею длинными усами.
Вот уже и снег лег, вот уже и река встала - не возвращается этан Кхарс. Что такое, в чем дело? Восемнадцать зим замужем этани, восемнадцать зим он уходит в осенний поход, но не было еще такого, чтоб после ледостава не возвращался этанов отряд, с добычей, да хоть бы и без, но возвращался. Хмурится этани, часто ходит на башню, смотрит на юг - не покажется ли вдалеке всадник, посланный этаном к жене, не ворвется ли он в крепость, устало покрикивая на не успевших убраться с дороги, из-под лап запаленного тераа? Подарок от мужа привезет этани всадник, и письмо - несколько неровных строчек на дорогой хетерской бумаге. Нет всадника, и смыкаются на переносице широкие брови этани, темнеют серые, цвета зимнего моря, глаза.
Дочка во дворе затеяла с девками играть в снежки, веселятся, шумят. Мелькает в куче-мале алый платок, которым покрыты заплетенные в четыре косы волосы. Вот, скрылся в толпе - замахнулась кинуть снежок подальше, да поскользнулась. Надо бы кликнуть дочь, посадить за прошлогодние амбарные книги. Кончились ее вольные годы, на будущую зиму - замуж, и там уже не до игр в снежки, там только успевай крутиться, как и бедная прачка не крутится. Что хозяйства у прачки - дом в одно окно, да огород, да за детьми уследить, и то - что с ними сделается в сытом и спокойном Луххане, разве что коленку разобьют, да мороженых эки наедятся. А тут заботы обо всем этаннэ на плечах...
Надо бы кликнуть дочь, но тяжело на сердце у этани, неспокойно, и смотрит она на забаву во дворе, стоя на крыльце, и не спешит. Пусть поиграет пока, не то выйдет как вчера, когда затеяла объяснять ей счет в две книги, да не вытерпела, накричала и выгнала вон. И не в дочкиной непонятливости дело, а в том, что измучилась этани ждать.
Вот уже и праздник Долгой ночи прошел, самое время для свадеб. Невеселый выдался в эту зиму праздник, тихий. Не возвращаются всадники, не привозят родителям невест выкуп из взятой добычи. Едва ли не половина девок, что уж гадали, как заживут своим домом, так и остались ждать женихов, просить у ветра счастья. А за Долгой ночью - время красить ткани да прясть шерсть, плести к весне ленты и цветные пояса, расшивать рубахи узорами. Не возвращается этан...
- Едет, едет! - скатывается со ступеней башни мальчишка, поскальзывается, тут же подскакивает.
Надо бы велеть выдать ему сапоги взамен деревянных башмаков, поломает ноги, думает этани, а потом вдруг вздрагивает всем телом, стряхивая снег с темных кос, уложенных вокруг головы. Мальчишка подбегает к ней, кланяется наспех, этани машет рукой - говори, не томи.
- Едет! Руро Кират сам едет, уже у ворот!
- Да точно ли сам руро едет? - раздумчиво спрашивает этани.
- Точно, точно! У него одного тераа красной масти и только у руро Кирата шлем с желтыми бляхами, издалека видно, как блестят! - трещит парнишка, стремясь показать этани все свои познания.
Кладет этани руку на сердце, под подбитый мехом плащ. Чтоб сам руро, старший над всадниками, был гонцом - да все ли ладно у этана Кхарса, не случилось ли недоброго? Жив ли? Лишь бы был жив, пусть ранен, пусть покалечен. Лишь бы живым вернулся!
- Как приедет - проси ко мне немедля! - сурово говорит этани и поднимается наверх, в палаты.
Переливается вода в часах-водомере, вот уже и одна шестая дня минула. И только тогда стучат по полу подбитые гвоздями сапоги руро Кирата. Оборачивается от окна этани, кивком отвечает на его поклон.
- Да будут милостивы к тебе огнь земной и ветер небесный, этани, да будет очаг горяч и хлеб свеж, тело выносливо, а дни светлы...
Этани слушает положенное обычаем приветствие, подмечает, что руро необычно речист, отвечает ему столь же витиевато. Лицо ее спокойно, руки она спрятала в широкие рукава шерстяного верхнего платья.
- Недобрую весть принес я, этани, - наконец, переходит он к делу.
Этани молча ждет.
- Муж твой и этан наш... - Кират делает долгую паузу, вздыхает - сердце этани успевает трижды ударить в грудь. - Был в бою ранен. Отравленным дротиком.
Этани молча ждет.
- Он жив, но яд для нас неведом.
- Что с ним? - впервые задает вопрос этани.
- Он не может ходить, как расслабленные телом, говорит едва-едва, словно ударенный по голове. Не чувствует ног... - нехотя отвечает руро, и соболезнуя, прикрывает глаза ладонью.
- Как скоро вернется отряд? - спокойно спрашивает этани.
- К утренней заре.
- Благодарю тебя, руро, за весть и верную службу. Ты устал с дороги, я велю нагреть воды и подать тебе трапезу в покои для гостей. Проведи эту ночь моим гостем, окажи мне милость.
Немолодой мужчина с седыми волосами и выцветшими усами кивает, кланяется напоследок, уходит. Этани остается одна - но нельзя и сейчас закричать в голос, упасть на колени. Может быть, заполночь, когда все будут спать. Да и то вряд ли. Нельзя. Столько всего нужно сделать перед возвращением всадников этана - до утра не найти этани минутки поплакать, сбивается с ног не только она, но и вся челядь.
А на утренней заре приезжает телега, вносят на носилках этана.
- Все вон! Воды горячей, травницу сюда!... И настоятеля, настоятеля проси, - спохватывается этани, толкает в спину давешнего мальчишку - тот стучит башмаками по лестнице, торопится со всех ног.
Отирает этани лицо мужу полотном, стирая копоть и пыль, катятся по лицу ее редкие тяжелые слезы. Бледен этан Кхарс, синие тени залегли под глазами, обтянуты скулы тонкой, словно хетерская бумага, словно ткань-паутинка, кожей. Еле поднимает руку, чтобы погладить по голове жену, припавшую к его груди с беззвучным всхлипом. Но недолго им быть вдвоем - вот уже пришла травница, следом старший настоятель. Оттеснили этани от постели мужа, хоть и знает она толк в травах да лечении, но настоятель опытнее, а травница знает толк в ядах кочевников-южан: бабка ее была из их племени. Долго шепчутся над забывшимся сном этаном, долго сидит неподвижно в кресле этани. Наконец, поднимается настоятель, прикрывает ладонью глаза.
- Тяжело болен твой муж, этани. - говорит он, подавляя вздох: сейчас не до утешений, да и не кажется замершая суровым идолом этани нуждающейся в них. - Вовремя не дали ему трав, очищающих кровь.
- Когда он поправится?
Настоятель раздумчиво качает головой - не поправится ли, когда поправится, спрашивает этани, а как ей ответить? Много в храме трав, настоев, солей и мазей - только помогут ли они этану? Будет изо дня в день гореть в храме очаг с углем дерева кхефей, будут служки жечь сыпать в пламя ароматные порошки, будет настоятель молиться - только смилостивится ли оно над этаном? Знает только северный ветер, покровитель всадников...
Тянутся дни, но не возвращается к этану здоровье. Из соседних этаннэ приезжали лекаря и знахари, привозили трав для отвара и порошков для мазей. Не помогло. Приходил пользовать этана дед Хыс, вылезший ради такого случая из землянки в Палой глухомани, растирал ружьим жиром. И жир, что по три меры морских слез за горсть, не помог. Не в силах этан подняться с ложа. Только что сесть сам может, да похлебки съесть ложки три.
Ходит этани простоволосая, босиком по снегу, как обычаем положено, в храм, молится. Светло, сухо в храме - не из дерева, из камня сложены стены, жарко горят очаги по углам. Стоит этани на коленях перед центральным очагом, подбрасывает уголь, сыпет горстями порошок. Разлетаются искры - желтые, красные, лиловые. Вверху, под потолком, подвешена на цепи круглая лампа с маслом, вокруг нее по ободам неторопливо движутся пять шаров. Смотрит этани, как свет от лампы падает на красный шар, третий от светила. Мал кажется шарик - а глянешь с башни, и не видишь земле конца-края. Велик Тукхан, необъятны просторы. И на всех просторах лекарства для мужа ее нет.
Смотрят на этани с чеканных серебряных пластин покровители. Женщина в богатом платье смотрит заботливо, мягко, улыбается, извиняясь - не мне, Матери, за твоего мужа радеть. Если б какая женская беда... Усмехается, поигрывая серпом, Пахарь - не о твоем этане пекусь я, он не человек хлеба, человек копья он. И с насмешкой глядит на склонившую колени этани Господин Северный Ветер, юноша с заплетенными на висках в косицы, как у всадника, волосами. Не ты ли меня проклинала, спрашивает. Не ты ли...
Тяжко в покоях этана, душно. Не продохнуть от запахов трав и мазей. Бедой пахнет, застарелой болезнью, привычной уже. И часто, когда засыпает этан, жена его поднимается на башню, ходит между пластин-зеркал, задевает рукавами колокольчики. Смотрит вдаль, за горизонт, ждет, когда переменится ветер с восточного на северный. Нескоро еще, говорят - весна нынче ранняя, снег уже стаял весь, проклюнулись первоцветы в лесу. Может, после праздника ткачей заморозки будут.
Ждет этани ветра с севера, ждет гордого и капризного юношу, как и свадьбы не ждала. Поднимается, заслышав в ночи пение серебра, на башню. Ловит лицом порывы ветра, подставляет губы и грудь под его небрежную ласку. И делает шаг вниз.
...Говорят, что влетела глухой ночью в окно покоев этана серая птица, неясыть, села ему на грудь, поглядела в глаза, коснулась щеки крылом, вспорхнула и улетела. И встал наутро этан, и был здоров, и еще долго водил всадников в походы. Правда ли, ложь - неведомо. Знают люди одно - не нашли тела этани, не горел на закате погребальный костер в Луххане. А женщины с тех пор опасаются проклинать северный ветер, когда он уводит мужчин месить железными башмаками боевых тераа красную грязь Тукхана...