Аннотация: Глава IV из второй книги о приключениях инквизитора и оборотня в XVI веке.
Глава IV, в которой Феликс ван Бролин обретает любовь и дружбу при дворе королевы Наваррской, а Кунц Гакке помогает принцу Хуану Австрийскому успешно начать войну.
Хор молодых монахов умолк, Кунц Гакке встал с колен, глянул направо - там с помощью приора поднимался грузный отец-провинциал, еще один из тех, кто сделал карьеру в ордене без особенных заслуг, а лишь благодаря тому, что появился на свет в будуаре знатной дамы. Сколько таких бесцветных креатур подвизалось в лоне церкви - этот вопрос приходил в голову Кунца с тех самых пор, как он вошел в трибунал святой инквизиции, а было это без малого тридцать лет назад, еще в царствование Карла V.
Доминиканский монастырь находился в нескольких лье от Люксембурга, лагерь Фландрской армии располагался немного дальше от намюрской границы, поэтому Кунц Гакке решил остаться у орденских братьев на несколько дней, ведя обширную переписку, ежедневно отсылая и принимая гонцов. Толк от этого должен был проявиться через неделю-другую, когда принц Хуан Австрийский почтит личным присутствием город Намюр. Хорошо, что вообще связь со старой агентурой не была утеряна - с момента прекращения деятельности трибуналов в Нижних Землях прошло почти 4 года, и последним, что успели сделать инквизиторы, было сохранение сведений о своих людях в архивах надежных доминиканских монастырей.
Они вышли из часовни на залитый солнцем двор, Кунц прищурился, мальчишки из хора тоже выходили, обтекая их. Двое самых шустрых не выдержали, побежали со смехом к местному прудику, высоко задирая белые рясы. В пруду выращивали бронзовочешуйчатых карпов, чьи золотистые отблески то и дело оживляли водную гладь, когда Кунц и бывший председатель трибунала Намюра, а ныне приор монастыря, беседовали, прогуливаясь по траве у берега. Там стояла также деревянная беседка со столиком и скамейками, где можно было поговорить над бумагами, картами, письмами. Летом это было намного приятнее, чем в каменной келье. Некогда оба инквизитора занимали одинаковые должности, были равны перед церковным начальством, и понятно, что бывший коллега из Намюра не слишком-то обрадовался тому, что приехавший из Брюсселя секретарь наместника спрашивает у него отчет. Тем более что новый наместник, Хуан Австрийский, пока еще не показал Семнадцати провинциям, что обладает силой и властью что-то требовать. По сравнению с Генеральными Штатами, его влияние оставалось ничтожным. Католические клирики Нижних Земель, с тоской вспоминавшие таких владык, как кардинал Гранвелла или герцог Альба, страдали из-за новых порядков, в особенности, конечно, от уменьшения паствы и связанного с этим сокращения податей. Но что подати - само существование монастырей находилось под угрозой, католиков теснили в северных провинциях, в Германии, Англии, Скандинавии. Светские власти закрывали монастыри, и влияние папы римского слабело, как уменьшается пирог, от которого отрезают лакомые куски. Какой доминиканец, да еще из тех, кто посвятил жизнь Святому Официуму, мог оставаться равнодушным к происходящему?
Бывший председатель трибунала инквизиции Намюра был валлон с родным французским языком, и, возможно, поэтому много лет назад общался с ним не сам Гакке, а его компаньон Бертрам Рош, который был родом из Дижона. Во всяком случае, Кунц не помнил, разговаривал ли он с намюрцем наедине хотя бы раз. Как бы ни было прежде, теперь ему хотелось, чтобы приор воспринял его как будущего командира, и поэтому в доминиканском монастыре оба бывших инквизитора разговаривали на условиях секретаря наместника, по-фламандски, а когда Кунц видел, что приор каких-то слов не понимает, то повторял то же самое латынью.
- Мне потребуется, чтобы вы поехали со мной в Намюр, - сказал немного позже Кунц Гакке. На грубо сколоченном столе в монастырской беседке молодые монахи постелили скатерть, а на нее выложили хлеб из монастырской пекарни, ветчину на оловянном блюде и пиво, которое варили не в монастыре, а в ближайшем городке, и возили каждые два-три дня в дубовых бочках, погруженных на крепкую телегу с высокими бортами. - Надеюсь, у вас найдется светское платье?
- Боюсь, что я отринул все, кроме духовных облачений, много лет назад, - сказал отец-приор, сложив руки на груди.
- Это необходимо, святой отче, - настойчиво произнес Кунц, устремив свой тяжелый взгляд в переносицу собеседника. Но тот прошел ту же доминиканскую школу, что и сам Гакке, поэтому требовались более обстоятельные аргументы для его убеждения. - Вскоре в Нижние Земли вернется война, - проговорил Кунц. - Фландрской армии и ее командующему нужна ставка в Намюре, Люксембург расположен слишком далеко, слишком на отшибе. Мятежники уже забыли, что не все согласны подчиняться приказам Генеральных Штатов. И если завтра эти выскочки потребуют очистить ваш монастырь, чтобы устроить здесь склады и конюшни, как в Амстердаме, или хоть еретический университет, как в Лейдене, то лишь его сиятельство дон Хуан сможет отстоять интересы католиков. Вы ведь не откажете в том, чтобы сослужить ему службу?
- Если бы все зависело от моего желания, господин секретарь, - отец-приор выделил последние слова во фразе, - то я готов облачиться хоть бы и в рыцарские латы, невзирая на то обстоятельство, что не участвовал в ристалищах ни разу в жизни. То же самое умение надобно и в роли лазутчика, которую вы мне предлагаете.
- Меня никто в Намюре не знает, - прокаркал Кунц, начиная гневаться. - Зато люди помнят вас и ваш трибунал, это ваши горожане, души которых вы ограждали от ересей! И теперь вы спрятались за монастырской стеной, не желаете участвовать в спасении римской апостольской веры! Или боитесь, что в нынешнее неспокойное время вас может узнать кто-то из родственников осужденных еретиков? Я не помню, чтобы Намюр в прежние времена славился как убежище отступников веры. Стало быть, ваш трибунал усердно выполнял долг перед королем и Римом. Теперь же вас устрашает новая...
- Перестаньте, брат мой, - приор поднял стального цвета глаза, в которых читался вызов и твердость. - Я страшусь лишь господа нашего Иисуса Христа. Я вовсе не отказывался сопровождать вас в Намюр, лишь выразил некоторое беспокойство, поскольку мы оба рискуем не оправдать доверие того, кому служим.
Кунц налил свежего пива им обоим, помолчал, потом сказал:
- В этом деле успех будет зависеть от нашей убежденности перед теми, кого мы хотим видеть на нашей стороне. Верные католики все сами сделают, если будут чувствовать за нами силу. Более того, наша задача открыть ворота гарнизону принца без кровопролития, объявить протестантским стражникам, что отныне защита города в руках людей наместника. Пусть эти горожане перевернутся на другой бок и продолжат храпеть. Понимаете?
Отец-приор кивнул и поднес ко рту оловянный стакан. Кунц договорил:
- Никакой резни реформатов, никакой намюрской ночи святого Варфоломея, как было в Париже. Другие города, узнав, что в Намюре все свершилось без крови, трижды подумают, прежде чем закрывать ворота перед наместником, обрекая себя на осаду, на штурм и голод.
Худощавый сутулый монах приблизился к беседке и поклонился святым отцам. Кунц устремил на него требовательный взгляд.
- Молодой дворянин желал бы видеть вас, святой отец, - сказал монах. - Он представился как Иоханн де Тилли.
- Приведи его сюда! - редко суровое лицо Кунца Гакке выражало столь явную радость. - Я знаком с этим юношей уже лет пять, - поделился секретарь с приором. - Он не только умен и бесстрашен, но и предан делу нашей веры всей душой и всем сердцем. Если мы проживем достаточно долго, то еще увидим, как он станет полководцем католических армий.
Приор повернулся, разглядывая стройного юношу в сапогах, шляпе с плюмажем и при шпаге, приближающегося со стороны ворот. Кунц знал, что намюрца беспокоит чирей на шее, из-за этого он вынужден поворачиваться всем корпусом, что выглядело неловко и напоминало о возрасте. Несмотря на то, что бывших инквизиторов разделяли не более пяти лет, Кунц чувствовал себя не в пример лучше и двигался куда ловчее. Он даже почти не завидовал молодости Иоханна де Тилли. Ну, разве что, совсем немного.
- Меня отправил герцог Пармский с конвертом для вас, святой отец, - молодой Тилли уже сидел за столом в беседке, положив шляпу на скамейку и отстегнув перевязь.
- Все ли благополучно у герцога? - Кунц взял протянутый конверт и сломал сургучную печать с гербом Алессандро Фарнезе.
- Отряды постоянно идут из Италии, - сказал Иоханн, косясь на приора, как бы спрашивая, можно ли говорить при нем.
- Я, пожалуй, оставлю вас, - доминиканец понял, что сейчас лучше удалиться, - займусь поисками светского платья.
Его суровое лицо попыталось изобразить любезную улыбку, но, вместо нее, выдавило лишь кислую мину. Кунц не придал этому значения - он и сам был таким, да и полагал, что годы работы в трибунале инквизиции никак не способствуют развитию галантных навыков.
- Святой отец! - сказал Тилли, не успел приор отойти и на несколько шагов от беседки, - одним из первых пришел сам Кристобаль де Мондрагон! Это ведь тот самый рыцарь, что сражался еще в битве при Павии, больше пятидесяти лет назад!
- Я несколько раз видел дона Кристобаля, - отозвался Кунц, пробегая глазами недлинное письмо. - Он достойный муж, который начинал военную карьеру еще при императоре Карле, один из немногих, доживших до наших дней.
- Я и представить себе не мог! - продолжал де Тилли. - Даже герцог Альба, с которым был довольно близок мой отец, не участвовал в той победе над французами, потому что был в тот год младше меня теперь. А дон Кристобаль при Павии держал копье в терции, когда на нее летела закованная в броню рыцарская кавалерия Франциска.
- Я человек не военный, - сказал Кунц, отрываясь от письма, - но, насколько мне известно, такое происходит во многих битвах.
- Ах, нет, святой отец, совсем не такое, - Иоханн крепкими зубами отхватил кусок ветчины с хлебом, запил пивом, поставил стакан. - До этого рыцарская кавалерия была непобедима на полях сражений. Все решала крепость доспехов, выносливость лошадей, ну и, само собой, умение держать ровный строй при атаке.
- Это понятно.
- После победы имперцев при Павии все поняли, что битвы будущего будут определять огневая мощь и скорострельность, - де Тилли поднял палец, - этому свидетелем, быть может, единственным нынче, остался дон Кристобаль де Мондрагон. Он понял, что войны отныне будет решать пехота.
- Правда? - усомнился Кунц Гакке. - Мои познания в военном деле не столь глубоки, как у того, кто помнит Павию, но ведь по-прежнему дворяне предпочитают служить в кавалерийских частях.
- Разумеется, - улыбнулся Тилли, - чтобы поменьше ходить пешком. К тому же со спины лошади лучше видна общая картина сражения. Дон Кристобаль оказал мне честь, несколько раз разделив со мной трапезу, и, смею надеяться, я немало у него почерпнул.
- Старику тоже было приятно, что его внимательно слушают, - улыбнулся Кунц. - Только не забывай, Иоханн, что принц Оранский вынудил гарнизон, возглавляемый де Мондрагоном, покинуть Миддельбург. Так мы потеряли Зеландию.
- Зато дон Кристобаль сражался при Моокерхайде, где был разбит Людвиг, брат Молчаливого, - не сдавался молодой Тилли.
- Я не сомневаюсь, что старый служака храбр и верен короне, - сказал Кунц. - Просто помни, что он никогда ничего не добивался в одиночку, а все его победы были достигнуты в сражениях, где испанской армией командовали другие. Например, герцог Альба, Санчо д'Авила, Антонио де Лейва и наш наместник, дон Хуан Австрийский.
- В отличие от старика Мондрагона, ни принц, ни его племянник Алессандро Фарнезе пока еще не удостаивали меня продолжительной беседой, - с ноткой грусти заметил Тилли.
- Это все у тебя впереди, - заверил Кунц, но Иоханн продолжал, не реагируя на утешение от бывшего инквизитора.
- А я мог бы рассказать ему кое-что важное, если бы герцог был внимательнее к своим офицерам.
- Что же это такое? - спросил скептически Кунц, который вовсе не считал, что принц Пармский должен был возиться с каждым находившимся в его подчинении дворянчиком, едва начавшим брить щеки.
- Отец вернулся из Вены, - сказал де Тилли. - Помните, вы сами советовали ехать к императорскому двору вместе с немецким дворянином, побывавшем в Московии?
- Да, продолжай, сын мой, - сказал Кунц, который помнил неприятный рассказ о том, что Феликс ван Бролин, переодетый монахом, обретается на противоположном краю Европы.
- У императора Рудольфа II Габсбурга имеется младший брат по имени Матиас, - проговорил де Тилли тоном ученика на уроке. - Этому Матиасу сейчас двадцать лет, и он совершенно не знает, чем ему заняться.
- И что же? - в груди Кунца неприятно похолодело. Будучи верным слугой Филиппа II, он редко вспоминал об австрийско-пражских Габсбургах, которые от века пытались подмять под себя своевольных принцев и курфюстов Германии.
- Ходит слух, что Матиасу предложили место статхаудера Нижних Земель. - Иоханн поднял глаза, чтобы понять, какое впечатление произвели его слова.
- Это противозаконно, - прокаркал Кунц. - Это измена!
- Отец тоже говорит, что лишь врагам империи выгодно стравить Габсбургов между собой. Но, тем не менее, Матиаса зовут не реформаты, не принц Оранский, а кто-то из высокородных католиков.
- Господам из Государственного Совета нужда марионетка, чтобы дергать ее за веревочки, - зло произнес Гакке. - Больше это ни в чьих интересах. Тем более что протестанты ведут переговоры с английской королевой и принцем Анжуйским из дома Валуа на тот же самый предмет: несуществующая корона Фландрии выставлена на торги в обход государя, и претенденты уже выстроились в очередь!
- Все так запутано в политике, - пожаловался Иоханн де Тилли. - На войне легче разобрать, где свои, а где чужие.
- Не всегда, сын мой, - сказал Кунц, глядя на молодого офицера. - Война ведь продолжение политики, и наоборот. Но ты привез очень плохую новость - ведь она означает раскол внутри католических сил.
Они выехали в Намюр следующим утром. Приор в скромном приказчицком платье и шляпе с опущенными - чтобы прикрывать лицо - полями ехал на сереньком муле, а рядом с ним на ослике трясся Карл, бывший палач трибунала, руководимого Кунцем Гакке. Впереди на добрых лошадях ехал он сам и молодой Тилли, напоминая отца и сына из хорошего дворянского рода. Замыкали процессию Отто и Редондо - два воина, тоже конных и вооруженных с ног до головы. Маленький отряд вела в Намюр тайная и важная миссия, о которой не догадывался даже Гаспар - камердинер Хуана Австрийского, оставленный в Намюре со слугами для подготовки празднества по случаю приезда Маргариты Валуа.
- Ваша милость! - камердинер принца-наместника склонился в поклоне перед Гакке в знак почтения к его сану и должности. Они с Гаспаром приехали в Намюр две недели назад, и в дороге много разговаривали, но ни разу Кунцу не удалось заставить гладкого полнеющего человека сказать что-то, способное изобличить его как шпиона Генеральных Штатов. - Его сиятельство только сегодня покинул Намюр в сопровождении свиты. Он несколько раз справлялся о вас, и, кажется, был весьма огорчен вашим отсутствием.
- Пустое, Гаспар, - отвечал Кунц Гакке, - мое задание не имеет отношения к подготовке празднества. Сосредоточь лучше собственное внимание на сервировке стола и горячей воде в покоях королевы и ее фрейлин.
Убедившись в том, что во дворце наместника, сверкавшем от чистоты и ярких огней, убранном цветами и гирляндами, все благополучно, Кунц и сопровождавшие его люди отправились в дом Шарля де Берлемона, куда стекалась вся корреспонденция, и уже дней десять съезжались верные люди из лагеря Алессандро Фарнезе. Они просачивались в Намюр группками от трех до семи человек, незаметно, день за днем, формируя отряды, которые в час, определенный принцем Хуаном, перехватят контроль над городом.
Таков был план, разработанный бывшим инквизитором и одобренный наместником. Теперь, когда до решающего выступления оставались считанные дни, Кунц самолично возглавил штаб и собрался определить каждому отряду его задачи. Идеально знавший Намюр приор-доминиканец будет исполнять роль советника и работать с колеблющимися. Все выглядело надежно, и вроде бы те, кто представлял в Намюре Генеральные Штаты, ни о чем не догадывались. Прибытие маленьких вооруженных отрядов не выглядело подозрительным в общем оживлении, вызванном суматохой вокруг визита дочери Франции.
Разве что письмо от архиепископа Камбрэ сильно расстроило секретаря наместника: Луи де Берлемон писал так, будто не получал отчета своего протеже об инсценировке покушения на Хуана Австрийского. Куда пропало письмо, отправленное с верным человеком? Перехваченное врагами короля, оно могло стать опасной угрозой для планов дона Хуана и для карьеры самого Кунца Гакке.
***
Лишь когда Феликс ван Бролин увидел изменившееся лицо Филиппа, верховного бальи провинции Эно и мужа Маргариты де Линь, он вспомнил о грозящей ему встрече с убийцей матери. Несколько десятков всадников во главе с принцем Хуаном Австрийским показались на дальнем холме, и это означало, что теперь они вступили на территорию, которой правил сидящий в Мадриде король Филипп II. Формально все они знали, что Испанская Фландрия началась уже в Камбрэ, но любезность валлонских вельмож, их родственные связи с домом Валуа создавали впечатление, что французы по-прежнему находятся у себя в стране. Но каждый шаг андалузского жеребца законного статхаудера Семнадцати провинций возвращал их к реальности, ибо тот, в чьей власти они находились, был уже рядом, и где-то поблизости с ним находился зловещий инквизитор, исполнявший обязанности секретаря. А ведь он знал, понимал, что так будет, просто забыл, потому что несколько дней до этого - он не считал, сколько - пролетели, как во сне. И сон звался Маргаритой.
О нет, не Маргаритой де Линь, чей муж поспешно разворачивал коня и во главе своих людей возвращался в Монс, не желая встречаться с Хуаном Австрийским. И уж, конечно, не Маргаритой Наваррской, которая вызвала Феликса с Лескаром на следующий день их пребывания во дворце де Линей. Королева вручила гасконцу запечатанный пакет и велела срочно доставить его брату, герцогу Анжуйскому и Алансонскому. Взглянув же на широкие плечи ван Бролина и его мускулистые ноги, обтянутые новыми чулками, королева добавила:
- Наш эскорт составляет несколько сотен людей. В нем есть кардинал, епископы, дипломаты и фрейлины. У нас множество слуг, конюхов, портных, поваров и цирюльников. Полагаю, воинов недостаточно, поэтому ваше присутствие в охране, юноша, будет нелишним. К тому же вы, как сказала вчера мадам де Линь, здешний уроженец, владеющий местными фламандскими наречиями.
- Это так, ваше величество, - ван Бролин встал на колено, как рыцарь с картины, и наклонил кудрявую голову. - Вы оказываете великую честь своим доверием. У меня есть отдельное послание для вашего величества, которое граф де Бюсси велел передать с глазу на глаз.
- Потом-потом, юноша, - младшая сестра трех последних французских королей уже смотрела не на него, а куда-то в сторону будуара. - У нас будет много времени в этом путешествии, а пока ступайте и представьтесь шевалье де Сальвиати, начальнику нашей охраны.
Это был пока единственный раз, когда ему удалось близко побеседовать с королевой Наварры. А потом он заступил на караул в покои ее фрейлин...
И среди духов, цветов, украшений, драпировок, платьев, туфелек, женского смеха, шепотков и очарования, перед ним мелькнула тонкая ножка Маргариты де Ребур. Она была всего лишь на два года старше Феликса, но, порхая в том цветнике, которого после уже не видела Европа, пожалуй, до самого царствования Людовика XIV, эта маленькая пташка знала секреты, пленившие ван Бролина на семнадцатом году его жизни. Конечно, потом она призналась, что не случайно перед ним отодвинули портьеру, за которой фрейлина одевалась после ванны. Разумеется, Феликс, как и большинство ему подобных, простил миниатюрной мадемуазель де Ребур ее хитрость. И только среди полей на границе Эно и Намюра он впервые пришел в себя, перестав искать повсюду глаза и губы возлюбленной, и подумал, что вскоре окажется перед лицом заклятого врага.
Но, когда немногочисленная свита Хуана Австрийского подскакала к растянувшемуся в длину эскорту королевы Наваррской, а сам галантный принц спешился, чтобы поцеловать надушенную ручку сестры своей покойной королевы, Феликс с облегчением понял, что среди сопровождающих принца дворян, горожан и военных Кунца Гакке не видно. Видать, бумажная крыса, коей полагается быть секретарю, не поскакал в поле, но ждет где-нибудь внутри Намюра, и там скрыться от него будет значительно сложнее, подумал ван Бролин. Убитый им компаньон председателя трибунала говорил, что инквизитор будет искать его, не забудет и не простит. Однако не было ли это просто отчаянным упованием умирающего? Быть может, Гакке давным-давно уже перестал думать о мести за какого-то церковника, погибшего более трех лет назад? Вполне возможно, что и перестал, ответил он сам себе, но необычная внешность ван Бролина напомнит наблюдательному секретарю о бедной Амброзии ван Бролин. Стало быть, как-то нужно стать не столь заметным, - и тогда он сольется с обычными охранниками-французами, не привлечет к себе внимания, и, заметив инквизитора, сможет отследить его и прикончить в безлюдном месте.
Медленно-медленно процессия из четырех сотен людей тянулась к мосту через Маас, тому самому, выстроенному в незапамятные времена, за которым ярко светился вечерний праздничный Намюр. Когда-то ван Бролин уже проезжал по этому мосту, скрываясь в фургончике циркачей. Теперь он вновь старался затеряться в процессии, втягивающейся в городские ворота, хотя вооруженному дворянину более пристало ехать у края, бдительно оглядывая толпу встречающих на предмет выявления в ней злоумышленников. По счастью, никто на эскорт королевы Наваррской в этот вечер не напал, и Феликс, сменившись с караула посреди ночи, нырнул в благоухающий мускусом и розовым маслом будуар.
- Милая Маргарита, любовь моя, - сказал он, обнимая мадемуазель де Ребур, - пообещайте, что выполните мою просьбу.
Это вступление несколько удивило подозрительную фрейлину, которая успела вдоволь навидаться и участвовать самой в дворцовых интригах.
- Что за просьба, сударь? - удивилась она. - Надеюсь, это не связано с вашим интересом к другим дамам?
- Сразу два вопроса! - огорчился Феликс. - А ведь можно было просто сказать "да", и не выказывать так явно недоверие ко мне.
- Это вовсе не недоверие, - прошептала Маргарита де Ребур, - это скорее ревность.
- А разве это не два слова для обозначения одного и того же явления? - спросил с грустью Феликс.
- Ревновать можно лишь равного, а не доверять - даже последнему слуге, - нашлась фрейлина.
- Я и есть ваш преданный слуга, Маргарита, - сказал Феликс. - Равный попросил бы вашей руки, а я никогда не осмелюсь это сделать.
Что бы ни чувствовал ван Бролин к мадемуазель де Ребур, он точно знал, что на предложение руки от безвестного чужестранца дочка председателя налоговой палаты парижского парламента ответила бы смехом. Даже если бы у влюбленной фрейлины хватило безумия, Гийом де Ребур, отец Маргариты, никогда не признал бы бедного и безродного зятя. Но Феликс и не строил далеко идущих планов в отношении девушки - проведя с ней несколько дней и ночей, он уже понял, что у Маргариты холодный и острый ум. Возможно, она и была в него влюблена, как в мужчину, но недалек день, когда перед ней встанет выбор между ним и карьерой, выгодным браком, или на нее упадет благосклонность какого-нибудь принца. Феликс не мог еще знать, что или кто отдалит их друг от друга, но на всякий случай дал себе зарок не слишком огорчаться, когда это произойдет.
- Помните, в самый первый день нашего знакомства вы сказали, что находите цвет моей кожи смуглым, но его можно сделать светлее при помощи белил?
- Да, - Маргарита забросила ножку поверх его ноги, а рукой стала гладить ему грудь, спускаясь постепенно вниз. - Все дамы при нашем дворе стремятся выглядеть белокожими, и, я слышала, что при мадридском дворе та же самая мода. Самая смуглая из фрейлин, мадемуазель д'Арти, не выходит из покоев, не выбелив лицо. Даже ее величество временами предпочитает пудрить свои каштановые волосы, чтобы они выглядели более светлыми.
- Я никогда еще не делал этого, - вставил Феликс поспешно, чтобы рассуждения его дамы сердца о женской внешности не продолжились весь остаток ночи. - Сегодня королева и ее люди устали, и вам принесли еду прямо в комнаты. А завтра будет грандиозный пир, и я хотел бы стоять на дверях, не привлекая внимания людей наместника Нижних Земель.
- Мой скромный рыцарь! - хихикнула мадемуазель де Ребур. - Вы просто не хотите, чтобы вас узнали. Интересно знать, от какой дамы вы прячетесь?
- Клянусь честью, - с яростью сказал Феликс, - дамы не имеют к моей просьбе никакого отношения! - Он отстранил ручку Маргариты и сел спиной к ней, поставив босые ноги на коврик из кроличьих шкурок. Потянулся за своим брэ. - В последний раз в этих местах я был в тринадцать лет. Если вы за каждым моим словом и желанием будете находить повод обвинить меня в распутстве, пожалуй, мне стоит уйти, чтобы более не выносить незаслуженных оскорблений.
- Не гневайтесь, мой рыцарь, - Маргарита встала на колени за его спиной, обвила тонкими ручками широкие плечи, легонько укусила за шею, повела по ней языком. - Я все сделаю с утра, когда мы проснемся. Ваша просьба сущий пустяк.
Феликс чувствовал спиной прикосновение маленьких торчащих сосков фрейлины, ее дыхание приятно щекотало шею, а руки порхали по его широкой груди. Он еще немного подумал, стоит ли так быстро сдаваться, но потом опрокинулся на спину, придавливая девушку, ловко перевернулся, заключил ее в объятия и поцелуем запечатал ее рот.
Дворец наместника блистал. Маргарита де Ребур, проходя мимо него, шепнула, что даже в Париже она никогда не видела такого яркого освещения. По правде, это вовсе не нравилось Феликсу: пусть будет сколько угодно золота, драпировок, хрусталя и драгоценных камней, но свечей и факелов могло бы быть поменьше! К счастью, Феликс так и не увидел на роскошном приеме суровую физиономию доминиканца с узким ртом, вздернутым носом и холодными голубыми глазами. Но это не означало, что можно было позабыть об инквизиторе. Феликс не так давно держал в руках письмо, подписанное ненавистным именем, и это означало, что Кунц Гакке, возможно, исполняет некое поручение принца, и появится здесь в любой момент, или даже прямо в этот миг следит за ним откуда-то, оставаясь незамеченным. Перед праздником он долго разглядывал себя в дорожном зеркальце Маргариты де Ребур, и остался, в целом, доволен. Теперь его внешность не могла вызвать ассоциаций с Амброзией ван Бролин, хотя нос и губы по-прежнему выглядели шире, чем у обычного европейца. Зато сочетание желто-зеленых глаз и бледной кожи уже привлекло к нему взгляды некоторых приглашенных дам. И, что самое неприятное, перемена во внешности не прошла незамеченной его напарниками по караулу, дворянчиками, которые, конечно, завидовали благосклонности, оказанной ван Бролину одной из фрейлин королевы.
Легкая галантная атмосфера французского двора располагала к флирту, интрижкам и мимолетным связям. Но обычные дворяне из охраны располагались в его иерархии на уровне горничных или служанок. Вот они составляли пары с равными себе, а фрейлины снисходили до аристократов, как, например, дочь старшей фрейлины, мадемуазель де Турнон принимала знаки внимания от маркиза де Варамбона, или мадемуазель д'Арти состояла в любовной связи с посланником Генриха III во Фландрии, Клодом де Мондусе. Были, конечно, случаи успеха менее известных дворян у фрейлин, но вот так, сразу оказаться удостоенным любви мадемуазель де Ребур - в этом был вызов десяткам молодых людей, каждый из которых мечтал оказаться на месте ван Бролина.
- Рауль, вы слышали, чтобы принц Хуан Австрийский был падок на мальчиков? - произнес один из дворянчиков, обращаясь к другому, но при этом дерзко глядя на Феликса.
- Этот итальянец, который рядом с ним? - сделал большие глаза его собеседник, рыжий полноватый парень откуда-то из Сентонжа. - Я знаю, что содомией обычно итальяшки грешат.
- Не только они, - усмехнулся первый дворянчик, - некоторые фламандские олухи тоже красятся, как бабы, вероятно, желают отбить принца у того итальяшки, хотя бы на ночь.
- Ох, простите, - этот Рауль из Сентонжа был еще не до конца испорчен двором - он покраснел, испытывая стыд перед Феликсом за своего приятеля, отпускавшего грязные шуточки.
- Вам не за что извиняться Рауль, - сказал Феликс очень тихо, сквозь зубы. - Потрудитесь узнать у невежи, который портит воздух рядом с вами, время и место, где я мог бы задать ему взбучку.
- Не сильно ли сказано, фламандец? - последнее слово дворянчик выплюнул, будто бы оно было обидным.
- Перестаньте, господа, мы же не свободны, а состоим на службе, - Рауль нашел примерно те же слова, что и сам Феликс несколько дней назад, когда он стремился погасить конфликт между Лескаром и фламандскими дворянами. - Здесь нельзя драться. Вот вернемся во Францию, тогда будете выяснять отношения.
- Если бы речь шла только обо мне, - сказал Феликс, - я бы согласился с правотой ваших слов, Рауль. Но оскорблен был не я, а наш хозяин, Хуан Австрийский и его благородный друг Октавио Гонзаго. Поэтому...
- Что здесь происходит? - затянутые ссорой, молодые люди не увидели, что дверь поблизости открывается и умолкли, когда перед ними вырос кардинал де Ленонкур, сопровождаемый епископом де Лангром. В первые мгновения Феликс подумал, что среди клириков свиты находится и Кунц Гакке, но затем понял, что секретаря здесь нет, и прислушался к угрозам кардинала, обещавшего строжайше покарать любого, кто осмелится освернить празднества и все путешествие дочери Франции дуэлью, либо иным намеренным бесчинством и кровопролитием.
Феликс продолжил стоять при дверях, а Рауль с наглецом-приятелем были вынуждены уйти, но это еще не был конец испытаний на этот вечер. Когда де Сальвиати, начальник охраны, привел ему сменщика, он тоже проявил праздный интерес к измененному цвету лица ван Бролина. Кое-как отвязавшись от распросов, Феликс немного полюбовался издали на блестящих гостей, на галантного принца в белом камзоле с золотыми фестонами, склонившегося к пухленькой Маргарите Наваррской и что-то увлеченно ей говорившего. Красивое лицо Хуана Австрийского разрумянилось, с другой стороны от его кресла Октавио Гонзаго на одном колене наполнял из кувшина бокал своего сюзерена. Движения итальянца были изящны и благородны, струя красного вина падала вниз, как вода из родника, но ни одна капля не проливалась на скатерть. Как он ухитряется это делать, думал Феликс, наверное, нужно долго тренировать такое умение. У меня бы тоже получилось, решил он, как получилось выучиться фехтовать за короткий срок. Вот уж было бы занятно понаблюдать, как фехтуют друг с другом Хуан Австрийский и граф де Бюсси! Может быть, они еще сойдутся однажды где-нибудь на поле брани! А д'Энши, о котором мадемуазель де Ребур говорила, как о любовнике Маргариты Наваррской? Умеет ли этот господин, на которого королева перестала обращать внимание в присутствии наместника, обращаться со шпагой? Вроде бы он - комендант крепости Камбрэ, стало быть, должен хорошо фехтовать. А герцог Эршо? А граф Аренберг? Как интересно было бы переведаться с ними по очереди хотя бы учебными рапирами, размечтался Феликс, глядя на знаменитых людей той эпохи, на их сверкающих драгоценностями женщин.
Вскоре голод погнал ван Бролина на кухню, где ему щедро насыпали объедков с пира. Да, служивые дворяне тех времен не гнушались доедать за родовитыми феодалами, донашивать их одежду и спать в одной кровати по двое-трое, не раздеваясь. Бесчестьем же считалось не допить кружку пива после сюзерена, а бросить его в бою. Поэтому ван Бролин без всяких ненужных мыслей срезал отцовским кинжалом и уплел за обе щеки то, что оставалось на свиных ребрышках, намазал маслом огромный ломоть хлеба и сжевал его вместе с почти целой куропаткой, потом добавил к этому куриную ножку и половину карпа, щедро запил все это молодым вином и отправился в покои фрейлин королевы Наваррской. В эти заповедные угодья он проникал почти бесшумно и почти никем не замеченный уже несколько счастливых дней. Какие-то горничные, служанки, прачки, забиравшие в стирку белье, конечно, иногда видели Феликса и улыбались в ответ на его ласковую улыбку. Горничные прижимались к нему в узких проходах и ненароком дотрагивались до его темных кудрей. Впрочем, дальше дело не доходило - маленькая, хрупкая, очаровательная мадемуазель де Ребур владела сердцем Феликса ван Бролина этим летом.
***
- Святой отец, - Йоханн де Тилли встал со стула, где перед этим внимательно слушал инструкции секретаря наместника другим военным и горожанам. Теперь рабочий кабинет в резиденции Берлемонов опустел, и молодой офицер наконец-то мог размять непривычные к долгому сидению мышцы. - Я мог бы отправиться на охоту вместе с его сиятельством?
- Нет, сын мой, - сказал Кунц Гакке. - Тебе предстоит отправиться на более увлекательную прогулку.
- О чем вы говорите, ваша милость?
- Сколько раз ты бывал на охоте, думаю, не скажешь и ты сам, - прищурился Гунц, наклонив немного лысую голову. - Но уверен, что еще ни разу тебе не доводилось провожать королеву.
- Маргарита Наваррская, - кивнул Иоханн, - она отплывает завтра на корабле?
- Процессию этой дамы тебе поручается сопровождать до самой границы Льежского епископства, - добавил Кунц, - а потом - немедленно - с докладом его сиятельству. Вместе с ним вы и вступите в Намюр, который с Божьей помощью встретит уже не гостя, а хозяина.
Как хорошо, что ван Бролин не отказался от белил, когда Маргарита де Ребур подошла к нему, уже одетому, в утро их отъезда. А ведь он хотел уже было отстранить ее, поцеловать напоследок и покинуть комнату фрейлины. Но что-то внутри, какой-то шепот ангела-хранителя подсказал ему, что осторожность надо соблюдать до последнего, что самое глупое - быть узнанным уже при выезде из Намюра. Потеря бдительности, когда кажется, что испытание позади, - вот причина многих и многих смертей и трагических ошибок. Это было намертво вколочено в него еще матушкой, Амброзией ван Бролин, которая обучала Феликса, что перетекать можно лишь тогда, когда многократно убедился, что никто за тобой не наблюдает, и неожиданно открытая дверь или чей-то взгляд в окно не приведет тебя, беспечного, в руки Святого Официума.
Едва лишь процессия двинулась по улицам Намюра, ван Бролин увидел Иоханна де Тилли, ведущего в поводу коня у самого паланкина Маргариты Наваррской. Лишь двое-трое всадников едущих шагом, отделяли Феликса от заклятого врага, который стал причиной стольких несчастий ван Бролина и его матери. Натянув поводья, он услышал, как кто-то за спиной чертыхнулся. Конская морда ткнулась в его бедро, Феликс повернулся и увидел того самого рыжего парня, который удостоился вместе с ним выговора от кардинала де Ленонкура.
- Простите, Рауль...
- Де Саблонсе, - поклонился рыжий, - к вашим услугам.
- Я Феликс де Бролин, - в отличие от сентонжца, Феликс не поленился снять шляпу с пером, так что его приветствие выглядело несколько учтивее. - Хотел выразить признательность за ваше благородное и достойное поведение в тот вечер, когда его преосвященство преподал нам всем урок.
- Пустое, я же ничего не сделал, - Рауль снова покраснел, как девица, застигнутый врасплох обращением ван Бролина. Более опытный придворный, возможно, понял бы, что красноречие фламандца было лишь поводом увлечь собеседника и заставить того шагать рядом, понемногу отставая от королевского паланкина. Но молодой провинциал не заподозрил Феликса в тайных мотивах.
А тот продолжал, нащупав нить разговора:
- Я ведь недавно состою в охране ее величества - до этого я служил в армии герцога Анжуйского, и всего лишь выполнял поручение принца, прибыв сюда. Откуда мне было знать, что придется здесь остаться, а не возвращаться в Овернь, где мы вели осаду. Я ровным счетом ни с кем не знаком среди сопровождения ее величества, и это весьма тяжело, знаете ли, одному, без друзей...
- Так уж и одному, - фыркнул де Саблонсе, - не прибедняйся, фламандец.
Феликс внимательно посмотрел на собеседника и решил, что сентонжец произнес эту фразу без злобы, скорее подтрунивая над ним. Он решил поддержать шутливый тон.
- Дамы, разумеется, не в счет, - улыбнулся, показывая крепкие зубы, - их внимание дорого нам и лестно, однако же, достоин сочувствия тот, кто увивается подле них, не имея друзей, не помышляя о военных подвигах и других наградах, кроме поцелуев и объятий.
- Я согласен, - сказал Рауль, - только добавил бы, что военная карьера и репутация среди мужчин не исцелят разбитое сердце и не заменят любви прекрасной дамы.
- Здесь и я, в свою очередь, не стану спорить, - Феликс вспомнил, как жалко выглядел рябой Габри, не всречая взаимности у женщин, и вздохнул, отмечая про себя, сколько же на свете людей, проливающих слезы от неразделенной любви. - Только замечу, что влюбленный, тихо страдающий в стороне, никогда не добьется заветной цели, а изобретательный и настойчивый поклонник рано или поздно будет вознагражден.
- Если дама предпочла другого, изобретательный, как вы выразились, поклонник вызовет соперника на дуэль? - ноздри на полноватом лице раздулись, серые глаза загорелись.
- Не упрощайте, Рауль, - ван Бролин, не перестававший следить за де Тилли, теперь то и дело терял его из вида, поскольку их разделяли уже около десятка всадников. Процессия выбралась из городских улиц и двинулась вдоль реки. - Дуэлью вы можете заставить даму сердца возненавидеть вас, если убьете предмет ее любви, либо сами бесславно погибнете, навсегда потеряв заодно и надежду завоевать ее сердце.
- Бывает, что погибнуть лучше, чем видеть счастливого соперника, - теперь уже Феликс проследил за взглядом Рауля и заметил, что обращен этот взгляд на мадемуазель де Турнон, дочь старшей фрейлины королевы Наваррской. Девушка ехала верхом бок о бок с мадемуазель де Ребур, и Феликс почувствовал, что Рауль вполне может возненавидеть его. Если сентонжец подвержен такому пороку как зависть, лучше не иметь с ним дел вообще. Между тем, де Саблонсе продолжал, ему не терпелось выговориться, разделить с кем-то свои страдания: - Что с того, что это грех перед лицом Господа, если ты уйдешь благородно, и никто после твоей смерти не вспомнит о тебе с проклятиями?
Феликс, похоже, упустил какие-то рассуждения Рауля, но этому была уважительная причина: на берегу Мааса выстроилась свита Хуана Австрийского во главе с ним самим, в охотничьем костюме, на том же горячем андалузце, в шляпе с алым плюмажем и золотыми шпорами. А чуть поодаль, во втором ряду, Феликс разглядел Кунца Гакке, лысого, энергичного, страшного, в светской одежде и высоких сапогах, как и в тот первый день у замка Белёй, где они познакомились. Цепкий взгляд доминиканца блуждал по многолюдной толпе сопровождения королевы, и почему-то Феликс решил, что если голубые глаза секретаря остановятся на нем, он тут же будет опознан, несмотря на старания мадемуазель де Ребур. Чушь собачья, одернул он себя в следующий миг, я просто долго ждал этого дня, вот и волнуюсь без оснований.
- Если бы вам, Феликс, довелось испытать униженное бессилие, - донеслись до него слова сентонжца, - вы никогда бы не поступили...
- Де Бролин! Де Саблонсе! - шевалье д'Энши смотрел на них недовольным взглядом. - Отправляйтесь на корабль вместе с ее величеством.
Феликс понял, что его судьба повисла на волоске: Иоханн де Тилли, встал на колено, помогая Маргарите Наваррской спуститься с паланкина, чтобы пройти на пристань. Теперь ее свита вынуждена будет узеньким ручейком просачиваться мимо людей Хуана Австрийского, и едва ли туаз будет отделять ван Бролина от Кунца Гакке. Но даже, если секретарь не узнает его, на тесной палубе ему не разминуться с молодым Тилли, который видел его значительно чаще, чем инквизитор, и наверняка узнает, даже с выбеленным лицом.
- Мсье д'Энши! - во французском произношении принца-наместника слышался неистребимый испанский акцент. - Вы все еще с нами? Разве пограничный Камбрэ не нуждается во внимании такого славного полководца, как вы?
Феликс даже посочувствовал, глядя на изменившееся лицо д'Энши. Прославленный в сражениях Хуан Австрийский открыто унижал соперника на глазах у дамы его сердца. Так сеньор отправляет восвояси лакея, возомнившего о себе слишком много.
- Прощайте, господин д'Энши! - Маргарита подняла голос, расставаясь с очередным возлюбленным, и взгляд ее больших глаз, направленный на д'Энши, выражал теплоту и нежность. Во всяком случае, Феликс, находившийся подле него, расценил именно так этот последний знак внимания королевы. Большего позволить себе она просто не могла. Спустя мгновение Маргарита Наваррская вновь повернулась к принцу Хуану и, как ни в чем не бывало, заговорила с ним, а д'Энши стал выбираться из толпы, позабыв о приказе, ранее отданном Феликсу и Раулю. Между тем, на борт разукрашенного гирляндами корабля с палубой, покрытой коврами, поднялись все фрейлины и знатнейшие спутники королевы.
- Езжайте по берегу вместе с людьми ее величества, - приказал случившийся тут же шевалье д'Авреш, который, как подданный князя-епископа Льежского, взял на себя обязанности распорядителя свиты на пути в его владения.
Феликс развернул коня и с облегчением поскакал к городским воротам, куда направлялась вереница повозок и всадников эскорта, не взятых на корабль. Рауль с неохотой последовал за ним - мадемуазель де Турнон осталась на корабле, а влюбленное сердце повелевало находиться с ней рядом, вопреки разуму, убеждавшему покинуть фрейлину, которая предпочла безвестному сентонжцу маркиза де Варамбона. Уже покинув Намюр, ван Бролин постарался не выглядеть излишне радостно, а хотя бы внешне изобразить понимание обстоятельств Рауля. Все-таки рыжий сентонжец вызывал в нем определенную симпатию, да и в словах об отсутствии друзей, сказанных ему при утренней встрече, содержалась немалая толика истины. Однако к середине дня над приречной дорогой разразился сильнейший ливень, и разговоры сами собой прекратились - теперь Феликс и Рауль мотались между вязнущими в грязи повозками, следили, чтобы никто не отстал, слушали жалобы служанок и проклятия возничих, грохот грома и ржание лошадей. Добрались до маленького городка Юи уже ночью - замерзшие, промокшие до костей, голодные. Оказалось, что из-за ливня здесь случилось наводнение, и королева вместе с фрейлинами в буквальном смысле бежали от пристани, чтобы спрятаться в предоставленном ей доме на холме у замка. Здесь же с Раулем поздоровался тот дворянчик, который оскорбил Феликса в Намюре. Сей шевалье добрался до Юи вместе с королевой по реке, и он же доставил весть о том, что мадемуазель де Турнон внезапно стало плохо. Рауль побежал к ее покоям, а ван Бролин, предоставленный самому себе, выследил обидчика и явился к нему среди ночи. Намюр, Кунц Гакке и молодой Тилли остались позади, поэтому жажда мести ван Бролина обрушилась на безвестного дворянчика, который имел неосторожность оскорбить его однажды.
- Неплохая ночь, сударь, для того, кому предстоит отправиться на тот свет, - сказал он, сжав горло молодому человеку.
Тот выглядел преизрядно испуганным, трясущейся рукой попытался извлечь кинжал из поясных ножен. Промямлил:
- Уже ночь, давайте завтра...
- Завтра вокруг будут свидетели - оборвал его речи Феликс. - Или сейчас же вы отправитесь на честный поединок, или, клянусь святым Якобом, я прикончу вас прямо в этом сарае и повешу на собственных кишках.
Растерянный взгляд по сторонам - оскорбивший Феликса молодой человек отчаянно искал свидетелей, уже наверняка сожалея о грубых словах, которые не принесли ему самому никакой пользы. Но, как назло, в сырой пристройке, где он расположился на ночлег, никого больше не было. Дворянчик глубоко вздохнул, чихнул, сплюнул на солому, нацепил снятую на ночь перевязь. Они немного отошли вниз по безлюдной дороге к Маасу, встали в позицию при свете молний, Феликс даже на мгновение пожалел соперника - ведь молнии освещали мокрую улицу время от времени, а когда между вспышками наступала темнота, ван Бролин видел своего противника кошачьим зрением, а тот его - нет. Феликс пронзил сердце обидчика после первого же глубокого выпада, понимая, что одержал нечестную победу, но все-таки выкинул тело соперника в полноводный ночной Маас. Не идти же после всего было ему на суд кардинала де Ленонкура. Потом он вновь поднялся к домам, занятым свитой Маргариты Наваррской.
Мадемуазель де Турнон лежала больная, за ней ухаживала ее мать и горничные, которым помогал, как мог, Рауль де Саблонсе. Что же до Маргариты де Ребур, то она ночевала в покоях самой королевы. Под утро Феликс проник к ним - чтобы увидеть, как обе спят, сморенные усталостью, под капель дождя. Полюбовавшись обеими молодыми женщинами, Феликс запрыгнул на стропила, нашел уютное сухое местечко на чердаке и тоже забылся чутким кошачьим сном. А Рауль так и не заснул в покоях мадам и мадемуазель де Турнон, выполняя все поручения матери. Дочь едва узнавала окружающих - ее болезнь оказалась тяжелее, чем поначалу думали, и вызванные к ее ложу оба городских лекаря в бессилии разводили руками. В лежачем положении мадемуазель де Турнон доставили на корабль, который направлялся в Льеж. Но и врачи самого князя-епископа оказались бессильны - вскоре молодая фрейлина умерла, оплакиваемая всеми, кто ее знал. Безутешный Рауль горевал, оплакивая девушку, а Феликс ван Бролин поддерживал его дух в эти дни.
Маркиз де Варамбон прибыл в Льеж из Намюра, где к тому времени вся полнота власти перешла к Хуану Австрийскому. Маркиз увидел похоронную процессию, но даже не подозревал, кого хоронят. Ведь он расстался всего несколько дней назад со здоровой и полной любви фрейлиной. Когда ему ответили на вопрос, де Варамбон не поверил собственным ушам. Слезы его сохранились в летописях, а слезы Рауля де Саблонсе остались лишь в памяти Феликса. Спустя некоторое время, в Льеже, сентонжец посетовал, что давно уже не видит дворянчика, убитого Феликсом, и даже упомянул имя этого человека. Но его, в отличие от имен фрейлин, Феликс постарался сразу же забыть.
***
Мадам де Турнон, убитая горем, почти не вмешивалась в распорядок двора, находя утешение в церковных службах, Маргарита Наваррская и ее компаньонка, принцесса де Ла Рош-сюр-Йон, решили не продолжать свой путь в скучный маленький Спа, а остались в столичном Льеже с его важными клириками, многочисленными монастырями, колокольнями, часовнями. В отличие от своего мужа, короля Генриха, двадцатипятилетняя Маргарита была очень набожной, во владениях князя-епископа она не пропускала ни одной мессы, впрочем, у нее оставалось много свободного времени, и вскоре после прибытия в Льеж она вызвала к себе Феликса.
- Вы утверждали, что храните некое послание для меня, - то ли спросила, то ли напомнила королева Наварры, отослав из комнаты мадемуазель д'Арти, которая привела молодого фламандца.
Тяжелая дорога из Намюра вновь отразилась на гардеробе ван Бролина, и он переживал, что предстает перед венценосной дамой в не самых свежих чулках, и кружево на воротнике его рубахи, выпущенном поверх колета, также не успело отправиться в стирку и быть выглаженным. Стараясь не думать об этом - другие дворяне из охраны выглядели еще менее презентабельно - Феликс опустился на колено и произнес давно заученный стих, сочиненный самим Луи де Клермоном:
- Сумрак ночи сменяет сверкание дня
Жизнь пуста, если нет Ваших глаз
В ней огня,
Небо, солнце - Вы все для меня!*
С этими словами ван Бролин передал королеве изумрудный перстень в тонкой золотой оправе.
- Граф де Бюсси потерял младшего брата при штурме Иссуара, ваше величество, - добавил он от себя, - только мысли о вас дают ему силы для того чтобы жить.
- Юбер де Клермон погиб? - последнее слово Маргарита произнесла неожиданно тоненьким голоском. Перстень с изумрудом занял место на безымянном пальце, став одним из нескольких золотых перстней, украшавшем белоснежную королевскую руку.
- Pulvis et umbra sumus**, - проговорил Феликс ту самую фразу, которую год назад он вырезал на могильном кресте Аграфены. Посмотрел вверх, на королеву, чтобы понять, насколько она тронута посланием Бюсси. Большие глаза Маргариты Наваррской цвета меда, немного навыкате, оставались сухи. Ван Бролин подумал, что дочь Екатерины Медичи прошла такую школу, научившись скрывать свои чувства, что никогда не даст о них знать постороннему. Чего только стоила история, рассказанная мадемуазель де Ребур, о казненном три года назад любовнике королевы, графе де Ла Моль из Прованса, чью голову Маргарита Наваррская выкупила у палача, оплакивала некоторое время и похоронила в обитом бархатом ларце.
- Вы можете быть свободны, шевалье, - королева Наварры протянула руку, но не для поцелуя, а награждая Феликса золотым экю. Вероятно, она приготовила монету заранее, потому что ван Бролин не видел, как Маргарита достает ее из вышитого золотой нитью кошеля на поясе.
Наконец-то в Льеже Феликс обзавелся новой перевязью для шпаги и трофейного кинжала, а на остаток денег купил еще одни чулки, рубаху с кружевным не только воротом, но и манжетами, белоснежные брэ и несколько изящных батистовых платочков для мадемуазель де Ребур.
Лечебную воду из Спа теперь возили в огромных деревянных бочках, чтобы королева Наварры и принцесса де Ла-Рош-сюр-Йон могли принимать целебные ванны, никуда не выезжая из своих льежских покоев. Фрейлинам доставалась честь окунуться в ванны после венценосных особ, служанки и горничные плескались в той же воде после фрейлин, а Феликс и прочие дворяне, беспокоившиеся о том, чтобы их запах не оскорблял нежное обоняние дам, пользовались услугами общественных бань. Кое-кто поговаривал, что это вредно для здоровья, что бани становились источниками эпидемий, от которых временами страдали европейские города и целые страны.
Тем не менее, во всех городах Европы бани вполне себе процветали, а при них зарабатывали на жизнь костоправы, цирюльники, девицы легкого поведения и даже молодые люди, промышляющие тем же, что и девицы.
- В церковном Льеже несчастные ублюдки должны кому-то отдавать львиную долю от заработка, - поделился Феликс с Раулем, развалившись на каменном ложе в парной. - Возможно, их услугами пользуются и некоторые святоши.
- О чем вы думаете, Феликс! - Рауль испытывал явное неудобство, обнажаясь в общественной бане. Если бы не настояния друга, он бы никогда не решился на такое испытание. - Какое вам дело до этого?
- Я рассказывал вам, что едва не стал монахом в обители неподалеку отсюда? - Феликс лежал на спине, поместив сцепленные ладони под затылок. Сложенный, как античная статуя, он нисколько не стеснялся своего тела, а разговорами отвлекал Рауля от переживаний и воспоминаний. - Настоятель и приор там были вполне достойными стариками, однако грехи, мой друг, все равно проникали сквозь все освященные церковью преграды. Помнится, я однажды выбил пару зубов у монаха, тянувшего лапы к послушнику, совсем молодому мальчишке из Фрисланда. Как там этот малец после моего ухода? Даже если он научился стоять за себя, кто даст гарантию, что человек всегда будет справляться с голосом плоти? Реформаты вот решили, что даже бороться с этим не следует, их проповедникам дозволено жениться, а монастыри они объявили рассадниками мракобесия и содомии.
- В Сентонже хватает гугенотов, - сказал де Саблонсе. - В городах их больше, в деревнях меньше.
- Сколько народу проживает в Саблонсе?
- Сотня, или около того, - отозвался Рауль, - родители небогаты, им надо еще устроить приданое для сестер. Земля у нас болотистая, не сказать, чтобы урожаи были особенно хороши.
- Де-еньги! - протянул Феликс, потягиваясь, как кот. - Вечно все упирается в них, и почти каждому их нехватает. А ведь, между тем, есть немало людей с деньгами, которые ошибочно думают, что надежно хранят их. Какая самонадеянность в наше время войн и мятежей!
- К чему вы клоните, мой друг? - спросил Рауль, выливая на себя кадку с теплой водой. Взяв в руку пемзу, он начал тереть ноги, как раньше это делал на его глазах Феликс.
- Когда я был моложе, - без малого семнадцатилетний ван Бролин прыснул от собственных слов, - у нас в Антверпене были банки, где серьезные люди хранили сбережения, или вкладывали их в предприятия на бирже. Например, когда мой отец отправлялся к далеким Островам Пряностей, в его плавание инвестировали люди, никогда не покидавшие город, постоянно вкладывая и получая доход, они накапливали очень серьезные капиталы.
- Никогда не думал ни о чем подобном, - сказал Рауль, намыливаясь. - Хотя купцы из порта Руайена, который в двух-трех лье от нас, тоже, как мне говорили, брали товары и меняли их где-то, неплохо зарабатывая в случае удачного плавания. Однако никто не застрахован ведь и от крушения, пиратов, штормов. Торговля морем опаснейшее занятие.
- Как и война! - сказал Феликс. - Как и вера в наши дни. Как и любовь! За все люди платят жизнями, и, думаю, лучше погибнуть, стремясь к сокровищам или в объятиях красавицы, чем утонуть в болоте, спасая кубышку с парой медных монет, либо быть убитым шайкой мародеров, которым приглянулся твой старый мул.
- Эй, мальчик! - позвал Феликс, и шустрый темноволосый паренек лет десяти возник из влажного пара. - Принеси-ка ножницы!
- Больше не будет пожеланий, сударь? - мальчишка вернулся и умильно взглянул на ван Бролина. - У нас удовлетворяют на любой вкус. Хотите, познакомлю со своей старшей сестрой?
- Рауль, не взглянешь на сестру этого канальи?
- Нет, ступай отсюда! - прикрикнул де Саблонсе на мальчика и, дождавшись, пока тот исчезнет, укоризненно добавил: - Неужели вы могли бы снизойти до падшей женщины всего через пару дней после смерти любимой?
- Мое мнение вам не понравится, Рауль, - поморщился Феликс, - но я его все равно выскажу. Объятия женщины, даже безразличной, помогают отвлечься и забыть о возвышенных страданиях. Просто поверьте мне - я ведь терял возлюбленную, поэтому знаю, о чем говорю. А если вам кажется, что это вы снисходите до нее, то вообразите ситуацию наоборот, представьте шлюху дамой, которая снизошла до вас. Ведите с ней себя, как с дамой, только сразу же забудьте о ней, как бы вы забыли о незнакомой дворянке, которая велела горничной пригласить вас в спальню на одну ночь и отдалась вам в маске. Такими сюжетами наполнены итальянские новеллы, которые я в свое время читывал, состоя пажом в доме де Линь.
- С вами так интересно беседовать! - с чувством произнес Рауль. - Не думаю, что я младше вас, скорее напротив, но сколько же всего интересного вам довелось пережить за такой короткий срок! Полить вас водой?
- Сделайте одолжение, Рауль, - улыбнулся ван Бролин, снова вытягивась на камне. Теплый водопад обдал все его тело, смывая остатки мыла. - И обдумайте мои доводы касательно близкого знакомства с сестрой мелкого вампира.
- Почему вы зовете так мальчишку? - удивился де Саблонсе, стоя с пустой бадьей в руке.
- Да потому что вампир он и есть, - отозвался ван Бролин. Он нисколько не сомневался в этом знании, как не сомневался бы любой человек, увидев кого-то отличного от людской расы - обезьяну или гарпию. Некоторое время назад в своих странствиях по литовским землям ему довелось сожрать сердце и печень колдуна, обладавшего способностью поднимать мертвецов. С тех пор уже несколько раз Феликс прозревал нелюдей, маскировавшихся под людей, и однажды на него не подействовало брошенное с трех футов заклинание. Впрочем, не объяснять же все это было наивному Раулю? - Вот, представьте, друг мой, где еще, кроме как в банях, пристроиться в наше время вампиру? Здесь полно ароматно пахнущей плоти, здесь же отворяют кровь цирюльники, и никто не проследит, если мелкий вампиреныш украдкой сделает пару глотков, вместо того, чтобы вылить.
Рауль сплюнул в сердцах, подхватил бадейку левой рукой, истово перекрестился:
- Вольно же вам так шутить, Феликс! Я всегда недолюбливал бани, считая мытье пустой тратой времени, вы уже почти убедили меня, что я ошибался, как вдруг делаете так, чтобы я эти места и вовсе возненавидел.
- Какой вы впечатлительный, мой друг, - сказал Феликс, - банный вампир вовсе не опасен, если вы не пьяны так, чтобы уснуть здесь и подставить шею для укуса. Но даже если и подставите, вампир отхлебнет от силы полстакана, поскольку большее может угрожать вашей жизни, а, найдя труп, погибший от потери крови, инквизиторы, либо магистраты перетряхнут весь банный персонал. Скажем, в конной разведке по тылам неприятеля вы подвергаетесь стократно большей опасности для жизни, однако же, не будете роптать, получив приказ.
- Не выполнить такой приказ означает уронить честь, - возразил де Саблонсе, - а в баню ходить...
- Бросьте эти предрассудки, Рауль! - Феликс пружинисто вскочил, разминая плечи. - Дама вашего сердца простит вам даже, возможно, бесчестье, это вы сами себя будете терзать, если - храни вас от этого святой Георгий - осрамитесь в сражении. Но она вряд ли полюбит хоть самого Адониса, если от него будет разить, как от свиньи.
- Эй, мальчик, неси полотенца! - крикнул он громко, пока Рауль не придумал новых возражений.
Темноволосый мальчишка помог вытереться Раулю, тот оделся и уже вышел на улицу, пока Феликс застегивал колет и надевал новую перевязь.
- Зачем ты просвещаешь человеческих олухов, кот? - мальчик уже не выглядел услужливым, его глаза сощурились, а слова цедились сквозь зубы.
- Пустое, - сказал Феликс, проверяя, как выходят из ножен шпага и кинжал, - он все равно не поверил, принял мои слова за шутку. Все хотел спросить, сколько тебе на самом деле лет?
- Тебе это не важно, - теперь вампир говорил высокомерным тоном, будто князь, распекавший челядина. - Ты не доживешь до моего возраста, если будешь молоть языком, открывая людям тайные знания.
- Я думал, мы не враги, - сказал Феликс. Амброзия никогда не обсуждала с ним отношений вампиров и оборотней, позволив сделать логическое заключение о том, что, если бы они враждовали, мать непременно предупредила бы юного ван Бролина.
- Я вижу, ты совсем молод, котенок, - лицо мальчишки немного расслабилось, напоминая то, каким оно было раньше. - История знала кровавые битвы между нашими видами, правда, это было давно, и не помню, чтобы оборотней представлял кто-нибудь, кроме волков и медведей.
- Зеландские корабли проникают в отдаленные от Европы земли, где волков нет, а хищники выглядят, как я, - сказал Феликс. - Забавно думать, что ты впервые увидел оборотня-леопарда лишь благодаря достижениям презираемого тобой человечества.
- Это и в самом деле забавно, - склонил голову вампир, - не мешало бы нам еще встретиться и поговорить в более подходящей для этого обстановке. Но прежде, прошу, следи более тщательно за своим языком!
- Пожалуй, ты прав, - Феликс кивнул и водрузил на голову свою потертую бархатную шляпу с пером, купленным еще в прошлом году в Вене. - Я буду осторожнее.
- Прекрасный вид отсюда, не так ли? - Хуан Австрийский глубоко вздохнул, делая широкий жест рукой в направлении Брабанта. - Такое чувство, что в хорошую погоду отсюда можно разглядеть едва ли не Брюссель.
- До столицы отсюда где-то 14 парижских лье по прямой, - сказал секретарь, вытягивая руку в направлении норд-вест, - в эту сторону. Там за Маасом дорога идет через леса, в которых обычно прекрасная охота. А крест, который возвышается в том направлении над лесом - это деревенька Жамблу. До нее, возможно, 4 лье, или чуть больше.
- Стало быть, я поведу армию туда, - ноздри Хуана Австрийского раздулись, нижняя губа выдвинулась еще больше. Троих Габсбургов видел перед собой бывший инквизитор Гакке, и этот был самым красивым, правда, и самым зависимым, чего нельзя было сказать о первых двух известных Кунцу представителях правящего дома, которые подчинялись только Богу, отдавая приказы даже его наместнику в Риме.
- Я очень рассчитываю, что миссия дона де Эскобедо окажется успешной, - склонил безволосую голову Кунц.
- Вы имеете право так рассчитывать, потому что свою вы исполнили безупречно, - улыбнулся Хуан Австрийский. - Гарнизон, присягнувший на первое же утро, ключи от цитадели, комендант повидимому ждал, что я оставлю его на должности.
- Это было бы странно, ваше сиятельство. Его назначали Генеральные Штаты, он не ваш человек, хоть и верный католик.
- За короткое время вы познакомились едва ли не со всем Намюром, - наместник был настроен милостиво после взятия столицы провинции без единого выстрела. - Разве вы служили здесь раньше?
- Я был в Намюре проездом несколько раз, - ответил Кунц. - Своим знакомством с городом я обязан приору расположенного поблизости доминиканского монастыря. Он был раньше председателем трибунала Святого Официума, как и я сам. Вот он-то действительно знает большинство горожан, как я в свое время знал их в диоцезии Утрехта.
- Мы вернем назад Утрехт, вернем Брюссель и Антверпен, даже не сомневайся в этом! - сказал наместник, придерживая шляпу, которую едва не сорвал с головы порыв западного ветра.
- Я и не смею сомневаться, - сказал Кунц, - лишь бы прибыли еще войска, и жалованье для них, конечно.
Солнце перевалило зенит и понемногу спускалось, заливая золотом реку у подножия крепости. Густые леса на левом берегу Мааса простирались до самого горизонта, но на таком расстоянии Брюссель разглядеть не удавалось даже зорким глазам принца-бастарда. Он повернулся к секретарю.
- Напишите Сандро, чтобы проводил разведку на восток вплоть до Рейна. Ни одна протестантская армия не должна приблизиться к нам с тыла незамеченной. А комендантом сюда пусть пришлет старика Мондрагона. Вот уж на кого я полагаюсь всецело.
- Дон Кристобаль был с вашим сиятельством во многих битвах, - снова склонил голову Кунц. - Недавно о нем с восторгом рассказывал мне молодой Тилли.
- Из мальчишки со временем вырастет неплохой офицер, - кивнул Хуан Австрийский. - Где-нибудь через год-другой я, возможно, доверю ему роту.
- Он не подведет вас, ваше сиятельство, - заверил Кунц Гакке, - я принесу вам письмо для герцога Пармского на подпись через полчаса.
Они выехали из Намюра с рассветом: Тилли и Редондо возвращались в лагерь Фландрской армии с письмом для Алессандро Фарнезе, а Кунц Гакке и его ординарец Отто провожали отца-приора до его монастыря, а после собирались наведаться в Камбрэ, дабы выяснить, что поменялось в этом стратегически важном городе с визита Маргариты Наваррской, а также постараться выяснить судьбу пропавшего гонца к архиепископу Луи де Берлемону.
- Ваша скромность делает вам честь, святой отче, - говорил Кунц, натягивая повод, чтобы горячий жеребец из конюшни наместника не опередил мула, на котором восседал доминиканец в белом орденском хабите. - Вы провели прекрасную работу с магистратами и колеблющимися в гарнизоне Намюра. Могу предположить, какой страх Божий испытывали в городе, когда вы руководили трибуналом.
- Валлония еще некоторое время будет помнить наше ревностное служение, - согласился приор без тени улыбки на спокойном лице. - Но уже сейчас многие склоняются к тому, что деятельные иезуиты с их тайной организацией более полезны для Римской церкви, чем доминиканцы в своих видных за милю одеждах в монастырях, которыми управляют такие, как известный нам отец-провинциал.
- Он вскоре, полагаю, освободит свой высокий пост, - сказал Кунц, - обычно склонные к чревоугодию монахи, которые едва могут передвигаться, недолго ждут встречи с апостолом Петром.
- Media vita in morte sumus***, - уголки рта отца-приора едва раздвинулись в намеке на улыбку.
- И тогда я приложу все мои скромные усилия к тому, чтобы именно вы, святой отче, встали во главе доминиканцев Валонии. Хотя, по правде говоря, - добавил Кунц Гакке, - было бы еще лучше, если бы у короля хватило решимости восстановить работу священных трибуналов во всех Нижних Землях.
- Вы правда верите в это? - просил отец-приор. - У меня временами появляется чувство, что мы остались в прошлом с нашим бесхитростным рвением, с регламентом дозволенных воздействий на еретиков, и агентурой, которая все меньше боится нас.
- Ну, ваша агентура в Намюре точно еще не потеряла страх, - сказал Кунц, стараясь сохранить уверенность в тоне. Сколько раз за последние годы он питал своей верой сомневающихся, в то время, как никто, кроме Господа, не питал его самого.
- Моя агентура была не только в самом Намюре, - не без самодовольства сказал доминиканец, пятками ударяя по бокам мула, чтобы тот прибавил ходу. - Иные агенты усердно снабжают меня сведениями из самого Брюсселя и даже из столицы князя-епископа, которая вообще не относится к юрисдикции Семнадцати провинций.
- Сохранить добрую память в покаявшемся грешнике не менее важно, чем сурово покарать закостенелого еретика, - согласился Кунц.
- В вашей практике когда-нибудь сохраняли жизнь колдуну или нелюдю, чтобы иметь источник среди существ, враждебных и чужих человечеству?
- Приходилось, святой отец, - Кунц понял, что валлон прощупывает его отношение к запрещенным методам, и еще более расположился к родственной душе следователя Святого Официума, для которого не бывает запретов, когда отстаиваешь Истину и берешь след врага рода человеческого. - Однажды, еще в бытность мою председателем трибунала Утрехта, я уничтожил целую стаю оборотней, более десятка тварей, но оставил в живых вожака. Правда, сей старый вервольф все-таки сбежал от нас, когда начались волнения в Зеландии. Я едва не взял его снова четыре года назад, но ему удалось скрыться.
- У меня в Льеже проживает более редкий экземпляр, - усмехнулся доминиканский приор, - вампир, способный менять личины. Доводилось когда-нибудь видеть такое чудо?
- И вы не уничтожили адово исчадие? - удивился Кунц.
- Он вполне безвреден, уверяю вас, - отвечал приор, - живет при тамошних общественных банях, никого не высушивает насмерть, лишь хлебает то, что собирают в тазик цирюльники. Зато сколько народу видит, и о каких занимательных типусах порой докладывает!
- Spectemur agendo****, - прокаркал секретарь, раздвинув узкие губы в подобии улыбки. Уже с неделю бывший председатель намюрского трибунала жаловался на чирьи, а сегодня его шея была забинтована свежей полотняной повязкой. Будто бы приора укусили в шею, и он теперь маскирует следы от клыков, некстати подумал Кунц. - С удовольствием послушал бы о необычных и полезных докладах такого агента.
- Разное бывало, - сказал отец-приор. - Как по мне, сведения о казнокрадах и содомитах среди льежского клира стоят весьма немало. Но это рутина, а вот вам, зная ваше пристрастие к оборотням, любопытная новость, полученная буквально только что: в Льеже объявился необычный оборотень-леопард, совсем молодой и в обличье французского дворянина.
- Что вы говорите? - Кунц постарался не выдать своей заинтересованности, хотя его сердце забилось сильнее и руки в перчатках с силой натянули повод, отчего конь замотал головой и перебрал передними ногами, сбиваясь с ритма.
- А еще в борделе при этой бане трудится натуральный суккуб, - продолжил отец-приор, посмеиваясь, - миленькая блондиночка, которой уже пошел восьмой десяток. Я ей никогда бы больше тридцати не дал, и, что хорошо в чертовке, через нее не передается никакая итальянская зараза, сущее бедствие нашего времени!
- Эту болезнь многие считают божьей карой за распутство, - сказал Кунц.
- Многие считают, что ересиархи рождаются от совокупления колдунов со свиньями, - презрительно проговорил отец-приор. - Вы-то, полагаю, не относитесь всерьез к агитации, распространяемой нами самими, чтобы держать в узде паству.
- Благодарю вас, святой отче, - Кунц выдавил еще одно подобие улыбки. - Если я попрошу у вас всего лишь об одной беседе с вашим агентом из Льежа, это может быть устроено?
- Excludo! Исключено! - тот отца-приора внезапно поменялся, стал строг и холоден, едва ли не до враждебности, будто Кунц был его подчиненным, или того хуже, подозреваемым в ереси. - Вы и сами никогда не свели бы постороннего с агентом такого уровня.
- Тогда хотя бы распросите его подробнее обо всем, что касается того француза-леопарда, - попросил Кунц, поняв, что большего от своего коллеги по ордену не добьется. - Пусть сойдется с ним поближе, разузнает имя, кому тот служит, где живет.
- Возможно, этот оборотень из свиты Маргариты Наваррской, - предположил доминиканец, - почти наверняка это так, иначе мой вампир давно бы о нем знал.
- Королева в Льеже всего несколько дней, - сказал задумчиво Кунц, - вы получили послание только что?
- Какие-то ее фуражиры, камердинеры, гвардейцы могли быть посланы вперед, - сказал отец-приор, - но я сказал, что возможно оборотень имеет отношение к свите, а не исключено, что он сам по себе. Мало ли французов служит в наемниках у тех же Генеральных Штатов, или у кого-нибудь из местных сеньоров в охране. Можно поинтересоваться, отчего сей оборотень так уж вам интересен?
- Можно, - мрачно ответил Кунц Гакке. - Некоторое время назад в Антверпене был убит компаньон моего трибунала. И я подозреваю, что дело не обошлось без участия подобной твари.
- Примите мои соболезнования, брат, - приор склонил голову, так что возвышающийся над ним Кунц увидел короткие волоски на тонзуре, не выбритой уже несколько дней. - Я постараюсь вам помочь в расследовании, поскольку знаю не понаслышке, как близки становятся председатель и компаньон трибунала за много лет совместного служения матери нашей, Римской апостольской церкви.
- Иного от вас и не ожидал, святой отче, - проговорил Кунц. - После Камбрэ я сразу возвращаюсь в Намюр, пусть ваши послания с монастырской печатью направляются в канцелярию наместника на мое имя.
* Стихи принадлежат Луи де Клермону, графу де Бюсси, и действительно были обращены к Маргарите Наваррской (перевод мой собственный).
** Мы лишь пыль и тень (лат.) Гораций(с).
*** В середине жизни смерть забирает нас (лат.) Ноткер Заика(с).
**** Пусть судят о нас по делам нашим (лат.) Овидий(с) "Метаморфозы".