На четвертом году обучения курсант Военного Института вместо опостылевшей казармы получал общежитие, которое абсолютно всеми в Институте, включая и руководство на общих собраниях, называлось просто и без затей - Хилтон.
Именование было столь прочным, что даже в официальных документах, подписанных отцами командирами, общежитие иначе, чем Хилтон не называлось. Все это происходило в годы триумфа Советской власти, где о всяких там "Ритцах", "Карлтонах", "Савоях" и "Континенталях" большинство граждан Советского Союза и не подозревало. К меньшинству относились офицеры и курсанты Института, многие из которых во время поездок за кордон жили именно в этих отелях, так как, к сожалению, за границей не было известного всем советским "Интуриста".
Конечно, до знаменитой сети "Хилтон" многоэтажной общаге, построенной после Отечественной войны пленными немцами, было так же далеко, как ушастому "Запорожцу" до "Мерседеса". Но определенный уют и гармонию в курсантские сердца, истомленные предыдущим существованием в казармах, где койки сплошными рядами, комнаты на четыре-шесть человек, безусловно, вносили.
За несколько дней до летнего отпуска на очередном построении начальник майор Зиминов с металлом в голосе объявил:
- К занятиям на четвертом курсе приступаем, передислоцируясь в местоположение типа общежитие. С целью осуществления организованного размещения военнослужащих в отведенных факультету спальных помещениях, приказываю командирам языковых групп перед убытием в очередной отпуск представить списки военнослужащих, желающих размещаться в том или ином помещении.
Если перевести сказанное майором на человеческий язык, то это означало, что "устойчивые группы по интересам", давно сложившиеся на курсе, теперь могли вполне легально сбиваться в тесные маленькие коллективчики, ограниченные четырьмя стенами и запирающимися дверьми.
Счастье посетило бодрый молодёжный коллектив, но никто не показал своего состояния. Никогда нельзя преждевременно выдавать положительных чувств, тем более перед руководителем. Ибо, по непреложному закону курсантской жизни, рискуют эти чувства при помощи того же начальника из положительных мгновенно превратиться в отрицательные.
Только философы, далекие от жизни Военного Института, все эти пифагорейцы, софисты, стоики, эпикурейцы и схоласты, могли по незнанию, наивности и неопытности своей предположить, что противоположности определенно тянутся друг к другу.
Впрочем, это и понятно - размышляющие бездельники не были виияковцами, не маршировали по плацу в сапогах, не сигали на волю через высокие заборы, опасаясь быть пойманными, не запивали водку портвейном, не бегали кроссы после бессонных ночей. Жизнь философы постигали, жуя финики, запивая терпким домашним вином, да поглядывая, лёжа на песочке, на теплый морской прибой. Вот и лезли в их головы всякие дурацкие мысли, далекие от жесткой прозы курсантской жизни.
А в Институте все было по-другому: начинающие пьяницы липли к пьяницам, отъявленные самоходчики кооперировались с самоходчиками, зубрилы тянулись к зубрилам, а записные карьеристы-коммунисты - к таким же партийцам. Причем рамки курса не были пределом. Виды и подвиды млекопитающих в курсантской форме находили себе подобных не только на других курсах своего факультета, но и на других факультетах Института. Связи выходили устойчивые и все больше порочащие - совместные пьянки, игра в карты, самоходы и прогулы занятий.
Именно пьяницы, самоходчики и просто бездельники воодушевились после объявления майора в первую очередь. В их душах радостно засвистали соловьи, по груди начало расплываться приятное тепло, словно опрокинули они по первой чарке водки, не закусывая, а в фантазиях стали грезиться долгие застольные посиделки в прокуренных комнатах, после которых кто-то рвётся в самоход, а кто-то, наименее выносливый, ползёт баиньки.
Необходимые списки были составлены мгновенно. Обсуждать ничего не требовалось. Всё и так уже давным-давно было сложено жизнью. Осталось только зафиксировать это на бумаге и поселиться в комнатах.
Старшина курса торжественно отволок диспозицию майору Зиминову, а народ отправился на заслуженный отдых длиною в тридцать суток, предвкушая новую счастливую жизнь, которая ждёт их на четвёртом и пятом курсах в общаге. Счастья выходило без малого два года и к нему требовалось подготовиться основательно.
В назначенный день записные курсовые пьянчуги вернулись из отпуска с чемоданами полными водки и закуски, чтобы широко отпраздновать переезд, как и полагается счастливым новосёлам славного Хилтона.
Отъявленные самоходчики-бродяги изрядно запаслись модной цивильной одеждой, мечтая в этот же вечер рвануть в необъятную манящую Москву до рассвета.
Любители комфортной домашней жизни затарились запрещёнными электрочайниками, сковородками, кастрюльками и электроплитками, на которых по вечерам тайно собирались готовить нехитрую армейскую жратву: яичницу с колбасой, картошку с салом, сосиски, макароны и пельмени.
Увлечённые спортом приволокли мёд, чай, гири, гантельки, эспандеры и новые книги по "качковой" науке, надеясь довести объём всяких там бицепсов-трицепсов до размеров футбольных мячей.
Просто бездельники - ничего не привезли, вернулись налегке, справедливо полагая, что жизнь и так удалась и ничего в ней улучшать не следует.
В назначенный час нетерпеливый курс выстроился в Хилтоне, радостно предвкушая надвинувшиеся изменения в жизни.
Бодро прошагал майор Зиминов с пачкой листов в чёрной папке, и после команды "Вольно" сказал:
- Приступаю к списочному зачитыванию размещения личного состава. Названные по-комнатно, организованно выдвигаются в указанные расположения.
Чёрными крыльями взмахнула папка. Зазвучали первые фамилии. Строй стал редеть. Лица курсантов превратились в перезрелые огурцы. Мечты рушились. Майор Зиминов умудрился сознательно искорёжить списки так, что мирное сосуществование было не просто обречено на крах, а вело к постоянным конфликтам. В комнатах собирались исключительно противоположности.
Начальник курса оказался отличным знатоком тайных низменных страстей подвластных ему индивидуумов. В итоге долгих графических манипуляций на листе ватмана майор сложил курсантов таким образом, что тёмное из их душ никак не могло окончательно вырваться, взорвав видимые устои Института, в навязанном бдительном окружении, которое тоже было со сдвигом, но в другую сторону.
Сами посудите: алкоголик - одна штука, спортсмен - одна штука, коммунист - одна штука, бездельник - одна штука. Да как они мирно жить станут, если:
- спортсмен уже в семь утра решительно распахивает окна настежь и прыгает перед ними с гантельками, а холодный воздух всё струится и рвётся в комнату;
- коммунист небольшой приёмник включил и вникает в свежие партийные новости, параллельно жужжа электробритвой "Харьков";
- пьяница мёрзнет, громко мычит и плотнее наматывает на голову синее одеяло, стараясь урвать ещё часок сна;
- а бездельник, не раскрывая глаз, орёт, что все нормальные люди ещё культурно отдыхают, и пытается сделать то же самое, но ему активно мешают своим присутствием:
- звук электробритвы, который начинает напоминать работу бензопилы,
- а также отвратительный и густой перегар пьянчуги Шишкина.
Или вообразим другую комнату вечером.
Один хочет умять жареной картошки с домашним сальцом.
Другой - покачать изрядно упавшую за день мышцу.
Третий - обогатить мозг знанием нецензурной иностранной лексики.
Четвертый просто водки с товарищами выпить желает.
А пятый мечтает в тиши одиночества просто поваляться на кровати, покуривая и поплёвывая в потолок.
И как это прикажете сделать, если для плитки со сковородой картофана стол необходим, а спортсмену он мешает и его следует на время из комнаты убрать.
А по мнению желающего выпить - всех лишних минимум часа на три надо вытурить из комнаты, а лучше - до утра.
Катастрофа! Сплошные ссоры и склоки, где нет победителей.
А взять комнату, где половина курящих. Думаете, другая половина им разрешит чадить, даже вне своего присутствия?
Фигушки! Не будет такого. Выходит опять катастрофа, матерная ругань и взаимная злоба.
Всё это курс мгновенно понял и отчаялся. Счастливая жизнь отодвигалась до выпуска. Сплочения рядов не получалось. Впереди - исключительно брань, выяснение отношений и героическое преодоление возникших на ровном месте трудностей, тягот и лишений.
Радостен был только начальник курса. Редкостный был ... педагог, этот товарищ майор Зиминов.