Только не засыпать, повторяла она, рассматривая через ресницы тонкие завитки синтетической соломки. Только. Не. Засыпать... И уплывала в глубину, касалась ногой зыбкого хрустального купола, а руки без устали двигались, хватая ракушку, покачивая, отвинчивая, крепко сидящую на старом ржавом железе. Тихий хруст и вот она в руках, и - падает в горловину сетчатого мешка, за ней - следующая. Через дремоту Рита репетировала, как перескажет Альке сон, в котором сама надрала целый мешок огромных мидий, и та засмеется. А после снова открывала глаза, волнуясь, вдруг сон навалится сильный, и сам собой откроется рот, делая лицо дурацким. В какой-то момент проснулась совсем, широко распахнула глаза, напуганная негромким похрапыванием - вдруг это она храпит, а Саша рядом лежит, слушает и смеется. Но сон ушел, а сонные звуки продолжились, мешаясь с дальними криками чаек и близким поплескиванием волн, что шлепались за краем палубы в остатки борта.
Рита скосила глаза в сторону Саши, удивляясь тому, что лежит на спине, укладывалась ведь на живот, и щека лежала на ладонях, а те - на полотенце, подложенном для мягкости. И чуть не подпрыгнула, обнаружив, Сашино лицо совсем рядом, нависает немного сбоку, и макушка увенчана ажурной шляпой, от которой скулы кажутся покрытыми тонкой татуировкой, как у дикаря из телепередачи про всякие южные острова. Саша лежал, отпираясь на локоть, смотрел на нее молча. Рита моргнула, жалея, что открыла глаза, а лучше бы делала вид, что спит. Лицо приблизилось еще, губы в мелких трещинках от соленого ветра приоткрылись. Она хотела немного отвернуться, подставляя ухо, ведь он, кажется, собирается что-то шепнуть. Но не успела. Легко царапнув, губы прижались к ее губам и вдруг совершился поцелуй, долгий и медленный, абсолютно бесшумный, совершенно настоящий. Ни одной точкой не касались они друг друга - ни пальцами ног, ни бедром, ни локтем. Только горячие губы, у обоих немного пересохшие от солнца и ветра.
Рита лежала тихо, боясь шевельнуться, совершенно не представляя, что там - за широкими ажурной соломенной шляпы, накрывшей, как ей казалось, целый мир, но одновременно понимала, что за пределами этого мира существуют другие миры, и им принадлежат их тела, а еще палуба, ветер, солнце, гора подсыхающих ракушек на палубе. И Алька со Славиком, которые тоже лежали не шевелясь, но в отличие от Риты подружка уж точно не целовалась, потому что сонное дыхание, сменившее легкий храп, продолжалось, и если это Славик так качественно заснул, то ведь для поцелуя нужны двое...
Размышления кончились, когда кончился сам поцелуй. Саша еле заметно улыбнулся, плавно опускаясь на палубу, тоже повернулся, укладываясь на спину и поправив шляпу, замер, все так же не касаясь Риты. А она закрыла глаза, боясь пошевелиться, чтоб не наткнуться на его тело. Еще чего доброго решит, что она теперь собирается к нему пристать. И вообще, что это было такое? И зачем? А вдруг там, за пределами шляпы кто-то третий, Алька или Славик (не оба, уточнила Рита, ведь кто-то из них там сопит) давно уже сидит, разглядывая все вокруг, и конечно, сидя, прекрасно видит, как Саша елозит над ее, Ритиным лицом. И было бы еще для чего! Ладно бы Саша ей сильно нравился, но теперь, после этого поцелуя, Рита уверилась, что он ей совсем не по душе, а вот Славик сделался таким замечательным, что она совершенно готова в него влюбиться. Или уже влюбилась? Но теперь разве можно даже мечтать о нем, если она, как последняя идиотка поцеловалась с его другом?
Нельзя сказать, что Рита была совершенно неопытная в этих поцелуйных делах. Но все в ее жизни происходило как-то странно, как-то совсем не так, как мечталось и хотелось. Или - как должно бы быть.
В первый раз она поцеловалась, когда ездили с классом в колхоз, в дикую совершенно, летнюю жару пропалывали полдня всякие бесконечные грядки, потом автобус увозил их в деревню, где они жили в здании новенькой школы. И вечером городские девицы разбредались гулять с местными деревенскими кавалерами. Главные барышни трех параллельных классов хвастались опытом, рассказывали о том, что и как делали еще прошлым летом, а Рита тихо страдала в углу, играя в истертые карты с некрасивыми толстушками и прыщавыми девочками. Страдала, собственно, не потому что ей сильно хотелось зажиматься под забором на лавочке с каким-нибудь деревенским гитаристом, а потому что опытные тринадцатилетние красавицы дразнили, без жалости высмеивая ее нелюдимость и скованность. Если никто за тобой не пошел, не стал цепляться, выкрикивая неуклюжие комплименты, не пригласил "походить", значит, совсем ты никому не нужна и вообще, кривая-косая-дурочка. Красавицей Рита себя не считала, но и прыщавой толстушкой не была. И вообще, обошлась бы прекрасно, но выслушивать каждый вечер обидные подколочки было ужасно обидно. Так что, когда ей назначил свидание белобрысый пацан Коля в школьном пиджаке и суровых техасах, Рита согласилась и несколько дней они "ходили", то есть, дефилировали под руку по разбитой деревенской улице, потом сидели на лавочках среди кустов крыжовника и смородины, где она скучала, слушая медлительные Колины речи ни о чем, и на третий вечер они, наконец, поцеловались. На четвертый целовались уже часа два подряд, а на пятый день, к облегчению Риты, которой надоело отпихивать Колю от пуговок на рубашке, отработка кончилась и школьники вернулись в город. Одноклассницам про поцелуи Рита, конечно же, рассказала. Но оказалось, что Коля был, по их мнению, "па-адумаешь", а еще "фу, простокваша и мелкий какой-то", и Рита в их глазах не перешла в категорию опытных роковых красоток. Если уж совсем честно, признавалась себе Рита, то это ее мало волновало, но обидные насмешки сильно раздражали. И еще надоедало спорить с мамой, которая без перерыва укоряла Риту за ее дикость и нелюдимость, требуя от нее солнечного пионерского общения с одноклассницами. Не могла же Рта объяснить своей прекрасной наивной маме, в чем именно надо догнать и перегнать главных девочек класса, чтоб стать среди них своей. Мама-то полагала, что нужно вести интересные беседы, получать хорошие оценки и типа лететь друг другу на выручку.
Так вот, после лихорадочно-активного начала дело с поцелуями у Риты застопорилось больше чем на год, ну, не целоваться же в школе с одноклассниками, которых она знает, как облупленных - с первого класса. А кроме школы - где? Никаких танцев и дискотек по возрасту им с Алькой еще не полагалось, хотя вот сейчас Алькины подружки уже полгода бегают на дискотеку и зовут ее с собой, но та пока не решается выпросить у родителей разрешения. Они договорились, что осенью пойдут, когда будут в восьмом.
Да, вспомнила Рита, аж через год были еще два мальчика, вернее, один именно мальчик, уже в другом колхозе. Отличный парень, из Минска, и они друг другу очень понравились, но случилась у них всего одна встреча, на танцах, а на следующий день он уехал, смена закончилась. А вот другой был взрослым совсем дядькой, сказал, что ему двадцать три (двадцать три!!!), и наверняка соврал, Алька уверила, что выглядит Руслан на все двадцать шесть. Он приходил в школу лекцию читать, про театр. И после подошел к Рите, когда она стояла в школьном вестибюле с одноклассницами, смеялась, прижимая к животу дипломат. Извинился перед всеми и Риту в сторонку отвел. Оказалось, он знал брата Серегу, вел на станции юных техников фотокружок, и тот приходил целых полтора года. Так что Руслан (Сергей Михайлович, вообще-то) привет своему бывшему ученику передал, а потом вдруг пригласил Риту в кино. Па-адумаешь, сказала тогда первая красавица класса Анжелка, встряхивая завитыми кудрями, но Рита уже была не та тринадцатилетняя наивная размазня, поэтому только загадочно улыбнулась. В кино с Русланом пошла, только договорилась с Алькой, что та тоже придет, типа случайно, и встретится им на выходе из кинозала. Потому что двадцать шесть - это же совсем по сравнению с ними старик, а еще Руслан носил вислые усы, как главный дядька в "Песнярах", который совсем уж дед, и даже пузатый.
Посредине фильма Руслан полез к Рите целоваться, и она не стала возмущенно орать и убегать, громыхая деревянными креслами. Но еле сдержалась, чтоб не расхохотаться, так смешно он выкатывал светлые глаза, смотрел со значением и дрожал рукой, стискивая Ритину ладонь. Прямо кино - как будто погибает от страсти. Рита дурой никак не была, и поняла, что это у него приемы такие, но нужно же и ему понимать, куда с какими приемчиками соваться. Чего тыкать своей страстью девчонке, которой еще пятнадцати лет не исполнилось, ее это только рассмешит. Так что Алька на выходе из зала оказалась очень к месту и вовремя. Втроем дошли домой, причем барышни без перерыва болтали всякие глупости, укисая от смеха, а Руслан величаво шел рядом, пытаясь Риту тайком за руку ухватить, но она руками махала, чтоб выразительнее рассказывать, и ничего у него не вышло. У дома он церемонно поцеловал дамам ручки и исчез в темноте, а девочки еще год шутили по его поводу разные шуточки, помирая от хохота.
Все это было совершенно и абсолютно не так. А по мнению Риты "как должно было быть" - даже и рядом не стояло. Мечталось ей, чтоб был парень, вполне симпатичный, умный и добрый, обязательно смелый, и чтоб смеялся, когда вместе смешно. И встречаться с ним, по-настоящему, как вот встречается тихая Людочка Гетц со своим таким же тихим умником Антоном Никищенко, и если в городе мелькнет на людной улице светлая Людочкина голова с толстой косой вдоль спины, то значит, Тошка обязательно где-то рядом, отошел купить мороженого или стоит в кассу кинотеатра за билетом. ...Чтоб звонить другу другу по вечерам, долго болтать, и вместе летом поехать на море. Вот с ним и целоваться. Вот как правильно, с печалью думала Рита, сознавая, что в пределах видимости даже назначить на роль своего парня в мечтах ей некого. Красивые или заняты красавицами, или совсем уж тупые, или опасные. Некрасивые... Ну, пусть бы и некрасивый, но чтоб все прочее в нем было. Но не было таких. Поэтому...
- Ну вы и спите!
Голос раздался так внезапно, что Рита стремительно села, стряхивая с плеча прицепившееся полотенце и сразу же ответила хриплым голосом:
- И вовсе я не сплю!
Тень легла на ее лицо, закрывая солнце. На темном лице Славика не разобрать, улыбается ли.
- Я уже десять минут сижу, жду, когда попросыпаетесь, - он присел на корточки и придавил шляпу к Сашиному носу, - а вы как в сонном царстве каком-то.
Саша забормотал, отмахиваясь, попал рукой по плечу Риты, другой, видимо, угодил по животу Альки и та, ахнув, зевнула с подвывом. Тоже села, нащупывая лифчик купальника и проверяя, нормально ли сидит.
- Я не сплю, - возмутилась таким же сиплым, как у Риты, голосом, - сижу тут, жду-жду. Пожду-а-ыээх-ав... - зевок прервал возмущенную фразу.
- Санек, - распоряжался Славик уже издалека, громыхая ракушками на крышке люка, - тащи сетку, надо пересыпать, и скупнемся по-быстрому. Уже, между прочим, четыре часа.
У Риты тревожно заныло под ложечкой. Четыре. Полчаса собираться и брести обратно, еще костер - дрова, спички, ракушки пока пожарятся. Пожрать еще. Это же точно, в домик они вернутся по темноте.
Но она тут же вспомнила, что никто не набросится с упреками, никто не станет ахать и закатывать глаза, пугая звонками в милицию и страшными обидными догадками - где были и что делали. И ее накрыло радостное облегчение. Ну по темноте, и что? Еще и чаю попьют, может быть, все вместе. И вдруг случится так, что и купаться пойдут ночью.
Но тут она подумала о злосчастном поцелуе. И снова приуныла, помогая ребятам сгрести ракушки и ссыпать их в сетку к тем, которые там мокли. Вот зачем он это сделал? Даже сейчас она старается оказаться как можно дальше от Саши, чтоб не коснуться его рукой или плечом, а то вдруг подумает чего. А если предложить купаться ночью... Или чай этот на веранде? Он опять может подумать, что Рита навязывается. Ну, какая же фигня эти ваши поцелуи!
Она украдкой посмотрела на Сашу, боясь, вдруг он, как тот усатый Руслан, начнет закатывать глаза и вздыхать, глядя в ответ со значением. Но Саша безмятежно улыбался, совершенно одинаково всем троим. Собрав вещи в кучу на низком краю, отошел на высокую сторону и ринулся вниз, снова прогрохотав за бортом рвущейся под его телом водой.
- Эх! - заорал Славик и разбежавшись, прыгнул следом, нырнул почти бесшумно, ласточкой, и дальше они там вместе засмеялись и зафыркали.
Рита вопросительно посмотрела на Альку. Но та покачала головой и скорчила гримаску.
- Да ну. Еще обратно иттить по шею в воде. Успеем, накупаемся.
Удивительное дело, размышляла Рита через десяток минут, по-аистиному шагая в странной двухслойной субстанции, погружая ногу сперва в прозрачную, совершенно тихую предвечернюю воду, потом в щекотный слой мельчайшей травяной гущи, потом вытаскивая ее и погружая другую, - зимой так скучается по лету, и кажется, вылезать из воды не будем, и с песка под крышу уходить не будем ни за что. Но приходит лето и хочется валяться в койках, или вот, не купаться, а оставить купание на завтра. Ленивые мы, наверное, какие-то, никакой у нас силы воли, чтоб накупаться про запас, чтоб до следующего лета хватило.
Уже на берегу Рита оглянулась и удивилась тому, как далеко, оказывается, торчала в воде перекошенная старая баржа - участок палубы, окруженный тонкой неровной сеткой железных конструкций, казался отсюда заплаткой на мягкой синеве воды, уже не белой, а золотистой в лучах предвечернего солнца.
Жара тоже смягчилась, и усаживаясь на расстеленное под командованием Славика покрывало, Рита с удовольствием пощупала свои плечи - их не пекло, значит, не нужно будет мазаться кефиром, прилипая потом спиной к простыне.
Алька, разморенная долгой прогулкой и кучей событий, кажется, еще не проснулась, тихо сидела рядом, вытянув бесконечные худые ноги, зевала, прикрывая рот ладошкой. Благостно наблюдала, как Саша, под неутомимым руководством Славика, починяет очаг, устанавливая вокруг старой золы упавшие камни, черные с внутреннего бока.
- Лист поищу, - доложился Славик и ушел в травяные заросли за их спинами, зашуршал, треща сухими ветками.
Девочки, довольные тем, что их отстранили от любых работ, лениво вертели головами. Алька попыталась было тоже поруководить, подсказывая Славику, где можно найти железный противень, припрятанный предыдущими едоками ракушек, но тот слушать не стал, и Алька не рассердилась, вздохнула, подтягивая ноги и обнимая коленки руками.
- Лепота-а-а...
Рита кивнула, соглашаясь. За полоской песка, отделенной от моря неопрятными кучами сухих водорослей, в темнеющей воде качались чайки белыми поплавками.
Если чайка села в воду - жди хорошую погоду, вспомнила Рита и тут же продекламировала погодный стишок вслух.
- Солнце красно к вечеру, - тем же размеренным тоном подхватила Рита, - моряку бояться нечего. Солнце красно поутру...
- Моряку не по нутру. Это почему вдруг?
- К ветру.
- Угу. Завтра, значит, утром смотреть?
- Можно и сегодня. Попозже. Солнце красно вечером - моряку бояться нечего.
- Посмотрим, - согласилась Алька.
И они снова умолкли, прекрасно ленясь и разглядывая все, что было вокруг.
***
А вокруг совершался неспешный ритуал, знакомый обеим с самого детства, и Рите он был знаком, казалось ей, с самого рождения. Потому что был старший брат, и когда жили на старой квартире, то море находилось от их дома через улицу и пустырь за железной дорогой. Серега брал маленькую Риту с собой, усаживал на коврике охранять пацанские вещички, потом они приходили, мокрые и дрожащие после беспрерывного ныряния, притаскивали сетки из хамсароса, раздутые от черных глянцевых раковин. Отдохнув и согревшись, занимались тем же, чем сейчас занимаются эти, совсем уже взрослые парни. Подновляли очаг, сложенный из обломков известняка, складывали внутри каменного квадрата наломанный плавник - деревяшки, выбеленные морем и солнцем, как старые кости, поверх сыпали тонкие сухие веточки, и чиркая спичкой, поджигали скомканную газетку, суя полыхающие полоски в веточный шалашик. И так же, как теперь, кто-то уходил в траву или к неказистым кустишкам дерезы, шарил там, вытаскивая припрятанный железный лист. Закопченный, местами прогоревший до дыр, никому ни на что не нужный вне этого места, а потому - один и тот же из года в год.
После, когда еда завершалась, лист прятали снова. Совали в высокую траву или под стволики кустарника, не сомневаясь, что в другой раз он там и будет.
- Вот! - сказал гордый Славик, показывая точно такой же лист, весь в черных пятнах, с прогоревшим краем, - почти там, где в том году лежал, помнишь, Санек?
- Угу... - Саша сидел на корточках у очага, выстраивая над обломками плавника ажурный шалашик из тонких веточек.
Положив лист рядом, Славик убежал снова, но недалеко, нагнулся, качнув увесистый каменный квадр с обгрызанным краем, подняв, перетащил его поближе к костру. И выпрямляясь, сунул в рот палец, с важным видом поднял его, мокрый, подставляя легкому ветерку.
- Сюда, - перевалил камень в нужное место, - чтоб дым в глаза не лез, - объяснил, - щас еще найду.
И с кряхтением поднялась, по пути хватаясь за собственные колени, поясницу, за Ритино плечо и ее пушистую голову:
- Мы жрать вообще будем сегодня или как? У меня, между прочим, молодой организм. Растущий. Гад такой.
- Картошка! - вспомнила вдруг Рита, - из деревни. Картошка!
Рот наполнился слюной, картошка в ее воображении уже испеклась, развалилась на кусочки, пачкая пальцы черной сажей, и так вкусно распахлась, посыпаемая выпрошенной у рыбака солью...
- Рано, - Саша нагнулся, дуя на пламя и заодно помахивая на него куском газеты, - это уже когда угли. А вы тащите мидии, вон, в сумку насыпьте.
Алька подняла с песка матерчатую линялую сумку, кивнула Рите. У воды они присели на корточки, с усилием ворочая сетку, набитую ракушками. Те перекатывались, шурша, как фасоль под струей воды в кухонной мойке. Рита подумала об этом внезапно и обрадовалась, вдруг поняв, почему, когда зимой она моет фасоль для супа, ей сразу же вспоминается лето.
- Мои нохти, - страдала Алька, погружая пальцы в горловину сетки и таща оттуда неудобную горсть ракушек с острыми сомкнутыми краями, - мой миникьюр! Я его ращу-ращу...
- Поливаю-поливаю, - Рита тоже сунула руку в мешок, стараясь захватить как можно больше ракушек и ссыпала их в сумку, - ну давай я, а то правда, сломаешь ведь.
- Та, - Алька рассмотрела ногти и продолжила занятие, - они все покоцаные, новые вырастут, - смотри, я окорябалась. А даже не заметила.
На указательном пальце наливалась алой кровью ссадина.
- Потому что в воде. Помнишь, как я ногу рассадила? На камнях.
- Ты вообще герой. Помнишь, как пузом проехалась по ракушкам?
Рита фыркнула. Ужасная была история. Поплыла она далеко, держа курс на гряду камней, что высовывали из воды плоские верхушки. А был сильный ветер и волны свободно гуляли, перекатываясь через камни. Которые, как оказалось, сплошь покрыты щетинкой из крошечных мидиек с острейшими краями. Рита еле вскарабкалась, царапая ладони и пальцы, и уже выбирала, куда бы побережнее поставить ноги, но тут подкралась волна, ахнула, сбивая с ног и роняя ее на колени. За ней еще одна и еще. Раз пять повозило Риту по острому ковру из ракушек, и когда она приплыла обратно, то какой-то малыш заревел, тараща глаза на окровавленный живот и колени. Мелкие, но злые царапины украсили Рите весь фасад, за исключением лица - голову она задирала, боясь захлебнуться. Пришлось ей все три дня отдыха красоваться расписным животом и локтями, и хорошо, думала сейчас пятнадцатилетняя Рита, что мне тогда было всего одиннадцать, а то впору повеситься от собственной красоты. А так только злилась на Серегины нещадные подколочки.
Болтая, они унесли полную сумку ракушек к очагу и, поставив, уселись на камни, сдвигая в сторону голые ноги, которые опалял неровный от ветерка жар.
- Та-а-к, - нехорошим голосом предупредила Алька, вздымая руку, когда Славик, подцепив горсть ракушек, собрался выложить из на железный лист, - а кто чего забыл? А? А сырую съесть?
Славик рассмеялся, Саша хмыкнул, два девичьих лица повернулись к нему, демонстрируя ожидание.
- Сыпь, - сказал Саша Славику.
- Вон ту давай, - показал на сумку, откуда высыпались на песок ракушки, - большую.
Алька с готовностью бросила ему мидию. Саша поймал, ухватил удобнее и ножом вскрыл створки. Разложил их, как обложки маленькой книжечки, обводя зрителей торжественным взглядом. И поднося к лицу, прихватил зубами коричневый край зыбко трясущейся светлой плоти, вытянул губы и, со свистом и хлюпаньем, втянул в себя содержимое раковины. Отбросил створки в сторону и, похлопав себя по плоскому животу, поклонился, шаркая ногой в выгоревшем почти до белого пуху.
Славик ссыпал ракушки на противень, освобождая ладони, захлопал, выкрикивая "браво".
- Фу-у-у! - закричала Алька, - фу, гадость какая! А еще слопаешь?
- Не, - Саша присел, выискивая в песке удобную веточку, обломил с нее мелочь и стал тыкать в ракушки, распределяя их ровным слоем. Те шипели, роняя на горячее железо капли, вода стекала с листа в костер и тот шипел тоже.
- Подумаешь, - Славик повертел в руках другую ракушку, - я тоже могу, сейчас мне будете хлопать. Санек, нож дай.
- Я, - сказала Рита, - я без ножа могу. Показать?
- Ну-ка? - Славик протянул ей ракушку.
Рита приняла раковину, повертела, берясь удобнее. Прикусывая губу, сильно нажала пальцами на створки и чуть провернула их, сдвигая и волнуясь - ракушка была большая, запирающий мускул крепко держал закрытый изнутри домик. Но все получилось, створки скрипнули, слабея, и под нажимом раскрылись.
- И в рот! - подначил ее Саша со своей улыбкой-ухмылочкой.
Рита нахмурилась, но не отступать же. Приоткрыла губы, подцепляя зубами мясной краешек, оторвала и, почти зажмуриваясь, прожевала. Под Алькины восхищенные восклицания проглотила и зубами собрала с ракушки остатки. Оказалось, даже вкусно. Хотя не сравнить с жареными на костре.
- Компотику? - хлопотала над ней Алька, - помидорку, может? Ты садись давай.
Рите стало смешно. Алька, наверное, думает, она хлопнется в обморок. Но фляжку взяла, отпивая глоток густого кислого компота.
Они снова уселись на камни и стали ждать, глядя, как Славик колдует над противнем, шевеля ракушки. Те высохли, и теперь медленно раскрывали створки, выпуская изнутри сок или морскую воду, или смесь того и другого. Раскаленное железо шипело, капли снова и снова срывались в костер, с края листа текла временами тонкая струйка, добавляя шипения.
И вот веточка, сунувшись между створок, подцепила первую готовую раковину. Мякоть в ней свернулась ярким желтым комочком, украшенным коричневой каемкой. Славик бережно положил ракушку на старое полотенце, расстеленное между девочками. И отвернулся, цепляя следующую.
- Ну? Приятного аппетита!
Рита тронула раковину пальцем. Подождала с полминуты и взяла ее, уже остывающую. Сунула в рот желтый комочек, сперва оторвав пучок жесткого биссуса, похожего на туго сложенные ниточки темных водорослей. И закрыв от удовольствия глаза, съела. Первая в этом году мидия. На костре, на противне, без соли, и никаких там казанков с пловом, который все называют "пилав" и обязательно угощают приехавших из других мест гостей, смеясь над тем, как некоторые пытаются грызть и сами раковины - ведь истинный керченский пилав подается именно в ракушках, куда наталкивают рассыпчатый рис вперемешку с комочками желтого мяса.
Такие маленькие комочки. Но мидий много: больших, отличных, вкусных. И как всегда удивляясь, через полчаса неспешного и сосредоточенного поедания, Рита поняла - наелась. Прям вот, до полного живота.
- Помидорку, - напомнила Алька, которая трудилась рядом, нагибаясь и вытягивая к полотенцу длинную руку, вздыхая с упреком, если Славик вытаскивал с листа ракушки медленнее, чем они их подъедали.
Но Рита покачала головой. Не надо никаких помидорок, и огурчиков, и даже соли и хлеба не надо, если есть такая вот вкуснота. О которой она мечтала зимой, каждую зиму. Так и видела это вот - посиделки рядом с почти невидимым пламенем костра, шипение влаги на раскаленном железе, упругий комочек на языке, с таким нежным и неописуемым вкусом. На что похоже, спрашивал ее в письме знакомый мальчишка, с которым она внезапно затеяла переписку длиной в год. И она долго сидела над тетрадным листком в клеточку, раздумывая, а потом сдалась. Сам поймешь, так написала, а я не могу сказать. Ни на что не похоже, ну, на ракушки похоже, которые - мидии.
- Мама еще с луком жарит, - Славик, наконец, уселся, набросав на противень десятую партию ракушек. Брал с полотенца готовые и ел, так же неспешно, совершая одни и те же движения. Раскрыть, оторвать пучок биссуса, закинуть мясо в рот. Бросить скорлупки в растущую поодаль кучу. Взять следующую.
- Много лука, а ракушки сперва в кастрюле большой на газ, чтоб открылись. Потом все почистить, помыть. И на сковородку. Очень вкусно. Укропа еще сверху, когда в тарелке уже.
- Конечно, - Алька, уже наевшись, нагибалась, высматривая себе ракушку побольше и поинтереснее, - ты ж можешь домой припереть мешок целый. А мы нежные, у нас руки оторвутся. Ритке вон тоже хорошо, у нее брат притаскивает. Но мы тогда делаем плов, да, Ритк?
- Пилав, - поправил Славик, привставая и шевеля шипящие раковины.
- Плов, - не уступила Алька, - пилав - это когда с ракушками. В скорлупу суют. А мы чисто-просто с рисом перемешиваем, ну там тоже лучку зажарить отдельно, тоже с ним перемешать. Вкуснота!
- С сыром еще вкусно, - продолжил Славик, снова усаживаясь, скрестив по-турецки ноги и взглядывая на Риту. Улыбнулся ей.
У Риты мидия застряла в горле и пришлось глотнуть еще раз.
- Потереть сыр на терке и когда мясо жарится, посыпать. Чтоб поплавился.
- Ну... - неопределенно сказала Алька, но тут же просияла, поднимая тонкий палец, - в маринаде еще! Дядь Коля делал, и все орал "мировой закусон"!
Рита поморщилась и засмеялась - Славик поморщился тоже, одновременно с ней. Сказала, протестуя:
- Да ну. Я пробовала, кисло и непонятно, что ешь. На костре лучше.
Но Алька победительно уставилась на Славика, мол, что, нечем крыть?
- Пельмени, - нашелся тот, и засмеялся, прикрываясь рукой, когда обе закричали возмущенно, доказывая, какая это совсем ерунда, переводить мидии на пельмени.
- Картофан, - сверху подал голос Саша. Он ел стоя, равномерно нагибаясь за каждой ракушкой почти над головой сидящей на камушке Альки.
Та заморгала, видимо, пытаясь сообразить, как из картофана делается блюдо с мидиями, но просветлела, вспомнив о дармовой картошке.
А Саша уже сбегал к рюкзаку, принес его, высыпая розовые шарики. Вместе со Славиком они, сидя на корточках и сдвинув лист, закопали картошечки в белесую золу, на которую капали ракушки, оставляя на светлом темные пятнышки.
- А я уже, как слон, - огорчилась Алька, похлопав себя по животу, - но ничего, пока спечется, оно уже переварится. Я надеюсь. Рит? Положь ракушку. Нам еще картошку трескать.
Рита поспешно проглотила очередную порцию. С Альки станется, она от излишней заботы изо рта выдерет, чтоб Рита потом не отказалась продолжить банкет. Пусть не волнуется, пару картошин она осилит, это ведь на костре.
И наступило расслабленное молчание. Славик сидел почти у самого очага, шевеля веточкой последние ракушки на противне. Саша притащил поближе покрывало и улегся, накрыв лицо той самой соломенной шляпой, от чего Рита почувствовала тайное облегчение, хоть не нужно думать, смотреть в его сторону или нет, а то он подумает еще - чего она смотрит, может быть, не просто так.
Алька вертела в пальцах пустую створку. Разглядывала жемчужно-сизую внутренность, поворачивала наружной стороной, подставляя желтому, уже не жаркому солнцу атласно-вороненую выпуклость.
- А чистые какие! Даже не заросли почти ничем. А то ж бывает, такие бородатые, все пальцы обдерешь, пока соскоблишь с них траву и эти вот, беленькие.
- Морские желуди, - подсказал Славик, - балянусы. И вовсе не надо пальцы обдирать. Есть способ.
- Н-да? - Алька смерила его недоверчивым взглядом, который говорил, ну кто ж это у нас такой умник, все знает и умеет...
Но Славик остался безмятежным.
- Ага. Рита, наверное, знает. Знаешь, Рит?
Та помолчала. Мимо них поодаль, по самой кромке воды, прошли три раздетых мужчины, один нес впереди себя алый, как помидор, огромный живот, вытирал пухлой рукой лоб под завязанным уголками носового платка.
- Нужно сетку взять за края... Так?
Славик кивнул, как добрый учитель на уроке.
- И потаскать по песку. В воде. Ну, вдвоем, если сетка большая. Ракушки получается, сами об себя чистятся. И полощутся.
- Так просто? - Алька забыла о своем противостоянии, переполнившись возмущенным восхищением, - ну дядь Коля, ну козелище! А притащил тогда сто кило бородатых, мы с сеструхой весь вечер с ними колупались. Так, я не поняла, а что там у нас с картошкой?
Алька уже вскочила, вытащила коробок с солью и уселась на корточки, тыкая пальцем в картохи, шипя от горячего и размахивая испачканным пальцем в вечернем воздухе.
И дальше все было снова прекрасно, точно так, как виделось Рите еще в заброшенной деревне. Черными руками они ели разломанные картошинки, посыпая светлое нутро грубой солью, кусали от последних ломтей заветренного подчерствевшего хлеба, заедая тонкими дольками помидора, который Алька, так и быть, разделила на всех. Смеялись лицам друг друга - щеки, перемазанные сажей, почерневшие губы и подбородки.
Потом еще немного повалялись, улегшись вчетвером на покрывале и на этот раз Рита лежала рядом со Славиком, а он лежал с краю, следя за угасающим костром. Трепались, рассказывая анекдоты и всякие случаи. Лениво смеялись и замолкали, чтоб дальше лежать просто так, наслаждаясь сытостью после дивной летней еды, и тем, что жара ушла, оставив взамен мягкое предвечерье, да почти уже вечер. И солнце, совсем красное, медленно, но верно, усаживалось за кроны деревьев лоха, скрывающие сверкание Черного моря.
Пора, думала Рита, ощущая почти электрическое покалывание в локте, которого временами касалась рука Славика, уже пора, но как можно встать, заговорить, разрушив это тонкое мягкое волшебство, в котором - дремлющий воздух, отдыхающий от дневного зноя, потяжелевшие зеркала воды двух морей, и целый день в нем, в этом волшебстве, как в мешке с подарками, и вдруг, если встать, начать двигаться, то мешок порвется, и все потеряется в теплом песке, уползет в заросли сизой травы, спрячется в ветках дикого лоха... Вот бы остаться. Замереть, застыть навсегда, тут вот, в этом идеальном месте. В кусочке идеального времени.
Она не думала об этом точными выверенными словами, облекая в них желание, но прекрасно понимала сама, чего именно хочет, и хотела этого изо всех сил, таких же медленных, ленивых и созерцательных сил, чья мощь, о чем она не подозревала в свои пятнадцать, была именно в чистоте, в безоглядности. В стремлении остановить именно этот момент жизни, не проговаривая этого стремления словами, но и не распыляясь, не дополняя его какими-то оговорками. И ведь никакого опыта, с точки зрения зрелости и взрослости, не было в обычной керченской девочке, не пережившей к наступлению юности никаких особенных трагедий, что заставляют стремительно взрослеть, осознавать краткость и зыбкость счастливых мгновений. Но именно счастье не просто ощутила и запомнила она, но и - осознала его ценность всем существом своим, превращая в желание, в такое вот - что мы называем заветным.
А мысленные слова пришли к ней потом, в этот же вечер, чуть позже.
Ужасно довольные, тихие от усталости, ребята медленно шли обратно, навстречу длинным теням, которые бросало от трав, деревьев и даже взрытого босыми ногами песка, уходящее за пролив и дальнюю городскую дымку алое солнце. Почти не говорили, изредка перебрасываясь словами, не требующими обязательных ответов.
Алька и Рита шли рядом, Алька по привычке отмахивала каждый шаг длинной рукой, а другая была занята, держала за ремешок сумку на плече. Рите было хорошо видно ее спокойное лицо, озаренное теплым ровным светом: тонкий нос, карие, сейчас насквозь просвеченные закатом глаза под густыми, но недлинными ресницами, суженное к острому подбородку лицо, небольшой рот с тонкими, но четко очерченными губами. Длинная шея со светлым участком под линией подбородка - там всегда кожа загорает в последнюю очередь, как и с изнанки рук, потому и стоят на пляже тетеньки, задирая лица и вывернув расставленные в стороны руки. А на плечах - зеленая рубашка Славика, которую он сам повязал ей, захлестывая рукава на груди неровным смешным галстуком.
Рита, может, и расстроилась бы, но он и ее не обошел вниманием - отобрал сумку и ласты, чтоб шла налегке (и вручил их Саше, потому что сам тащил сетку с мидиями) и нацепил на Ритину пушистую голову свою замечательную панаму, украшенную медяшками с выдавленными на них иностранными словами.
Теперь ребята шли впереди и немного по краям, Славик постоянно оглядывался, ободряюще улыбаясь, словно боялся - барышни свалятся от усталости и тащи их потом тоже.
Вручит нас Саше, как сумки и ласты, подумала Рита и ей стало смешно.
А впереди уже маячили домики под серыми и зелеными крышами, приближалось тарахтение генератора, о котором она снова успела забыть.
Деревья по левую руку расступились, и вдруг в зеленую прореху глянуло солнце, уже коснувшееся нижним краем горизонта. Кинуло в лица сноп мягких лучей, отраженных и усиленных белоснежным огромным облаком, которое, в свою очередь отражалось в тихой бескрайней воде, и солнечный свет пронизал не только воздух - он сделал прозрачными узкие листья травы и стаю метелок, которая плыла над тонкими стеблями, словно тут поставили сотни свечей, и вот - зажгли их все.
Рита шла совсем медленно, не имея сил оторвать взгляд от мягкого пламени сухой травы, от света, который одновременно пронизывал и очерчивал, делая из обыденного - нежное мимолетное волшебство, вот оно - тут, оно состоялось. И тогда пришли слова, которыми она подумала главную мысль, вместе с пониманием, что она - главная.
Я могу жить долго, думала Рита, погружая в щекотный песок босые ступни, шаг, еще шаг, снова шаг... но я знаю, что никогда и нигде не увижу ничего такого же прекрасного, как эти пушистые огни-бабочки, плывущие над травой. А даже если увижу тысячи всяких красот, эта картина всегда будет со мной и будет - самой главной, полной счастья.
Песок проминался под ногами, рыхлился, пересыпаясь и заставляя позвоночник напрягаться при каждом шаге. Через пару десятков шагов свет исчез, прячась в гуще деревьев, что росли полосой посреди травы. Рита разок оглянулась, попрощаться, понимая, даже если остаться там, то солнце уже наполовину скрылось, и через пару минут придут тихие, но серые сумерки. И может быть, это даже хорошо, что не стали ждать, когда все кончится. Как будто мы ушли, думала она, изгибая при каждом шаге усталую спину, а оно там - осталось. Навсегда. Во всяком случае, пока я помню, что видела и почувствовала, оно и останется.