После долгой езды в рейсовом автобусе, дремлющий у окна мужчина оживился, видя как их пазик наконец свернул в лес. За окном сделалось пасмурно, но такая перемена произвела благоприятное впечатление на молодого мужчину, как если бы из жарко натопленной сауны, его выставили в предбанник. На языке появился вкус песка. Вскоре показалась старая колода с ажурной надписью Радомышль, за которой они, все более углубляясь в лес, попетляли грунтовкой и перебравшись мостком через реку, выехали на освещенную солнцем просеку с домами. Поселок был одноэтажный, и только в центре высилась пара церквей с монастырскими пристройками, которые обступала чаща, подпирая под самые окна.
Владислав Владимирович Волосенко по природе своей был плотно скроенным, все еще привлекательным мужчиной с честными глазами и интересной, но безнадежно скудной профессией скульптора, требующего постоянного поиска средств к существованию. Такое требование жизни тяготило его свободолюбивый характер и сильно перевозбуждало ум. К тому же в дороге он умудрился подхватить насморк, от чего чувствовал себя неважно.
Вокруг станции бродили козы, за которыми приглядывал монах с ведерком черники на продажу. На площади косили траву. Время было послеобеденное и пекло как в начале лета. От такого в тело молодого мужчины стала проникать лень, и ему совершенно не захотелось торопиться, порождая приятную задумчивость. Скользнуло смутное ощущение, что все это он уже встречал. Этот горизонт с куполами, и запахи и звуки, но где это он мог видеть, он не мог припомнить. Еще, как только въехали на каменку, ему уже показались знакомыми ямы, в которые попадал автобус и даже сила, с которой раскачивалась кабина, и это беспокойство преследовало его всю дорогу, словно за кустарником параллельно ему ехал такой же как он, но немного другой Волосенко, настолько родственный, что все, что улавливал его нос, передавалось и тому носу, будоража память знакомыми запахами, и заставляя рыться в голове, отыскивая там знакомую вещь, которая только что была в руках и вдруг выскользнула, и теперь неясно как и выглядит. От этих переживаний у Владислава появилось неприятное возбуждение и передалось болью в затылок. Со стороны казалось, что он чем-то озабочен. Он все время дергался лицом и смешно водил плечами, но сам не придавал этому значения, а даже наоборот, радовался подобным эффектам. Владислав предался любимой меланхолией. Жалко, что я неизвестен, - думал он, - я нуждаюсь в славе, как никто другой и это несправедливо, что мне не досталось славы, - и вдруг ясно понял, что слава его затерялась в пыльных углах канцелярий, а те кто преуспел, на самом деле серость. Эта догадка настолько поразила его, что он сжался от страха, - ведь я не знал и не понимал, а вот додумался до самой сути. И ведь никто не поверит, потому что это особое мнение, а особое мнение это вам не что-нибудь.
Не моргая, он смотрел на стоящую столбом пыль, что тянулась к сараям, и нервно перебирал руками, будто не знал куда их деть. Оттуда неслась тихая игра фортепиано, что совсем уже было плохо. Музыка замирала порывами, и он вытягивал шею и морщился, как если бы это могло помочь ему лучше слышать. Сейчас я умру, - подумал он и осознал, что вокруг тишина, а напротив стоит мужик. Интересно, - подумал Владислав, - он тоже слышит? - и продолжая смотреть поверх головы, сделал гримасу лицом. Волосы на коже потянулись как за сквозняком. Нет, не слышит, - понял он и сказал, - здравствуйте. Мужик перенес косу из левой руки в правую. Глаза у него сделались как маслины. Владислав хотел спросить, зачем ему нужна коса в этом месте, где люди хотят куда-то ехать, но его с головой накрыла черная волна и он замолчал, не желая спрашивать того, что и так ясно. Он смотрел перед собой, а звон удалялся, и вскоре растворился в облаках, сильно похожих на божий рай, от того что их пронизывали солнечные лучи. Через минуту все ушло и ему уже казалось, что все это происходило не с ним. Чудные облака, - подумал он. Музыка пропала.
С горячей головой он побрел через пустые базарные ряды в переулок и уперся в калитку. Там с нескрываемой злобой бросил палкой в собаку и вошел в дом, с порога крестясь на дальнюю стену.
- Это ты? - отозвался из угла голос управляющего.
Владиславу не хотелось разговаривать. Стараясь надышаться, он всей грудью вдыхал горячий воздух, и думал, - как стыдно, что он так поступил с животным, - чувствуя, как грызет его эта тяжесть, - лучше бы сдержался, дал укусить себя. Пусть бы переболело, чем теперь гореть желчью, - шептал он, но понимал, что не переболело бы, не прошла бы боль сама, а только таким мучительным способом и можно ее из себя выковырять. За счет чужого горя, за счет чьих-нибудь страданий только и можно избавиться от недуга. Он так же внезапно успокоился. Так устроена жизнь и не мне ее менять, - подумал он, и снова покрестился, стараясь оправдать грешные мысли и этим наперед обелиться.
- Красивые у тебя руки, - отозвался управляющий, - это так метят ангелы своих рабов во служение. Вот бы и мне такие, но не видать мне милости, - вздохнул он, - лицом не вышел. Не меченный я, да и скромнее быть надо.
- Какие руки? - с нервным смехом обратился Владислав в угол, - да как вы не понимаете? Ты хоть видишь какая жизнь здесь? Здесь трава и та с трудом пробивается. А почему? Потому что жить хочет, потому и пробивается. Тебе это о чем-то говорит? А там люди, - стал тыкать он пальцем в ставни. Понимаешь ты это? Ничего им не надо, ни денег, ни славы, а хотят чтобы их оставили в покое и дали пожить спокойно, как нормальные люди живут. Дали простой человеческой еды. Наесться всласть они хотят, вот что они хотят.
Управляющий прокашлялся, но Владислав его перебил, - ведь грех это, грешно и думать о таком, - а сам подумал с радостью, - а ведь я мог убить ту собаку, но нельзя вслух произносить такие слова, и даже мысли такие нельзя носить в голове, - и зашептал жарко, крестясь под рубашкой чтоб не видели, - прости господи и защити, - и вздохнул с облегчением, словно взаправду получил милость и будучи под ее защитой, зная что уже не умрет, подумал, какой он счастливый, что господь слышит его. А было бы хорошо, чтобы у управляющего отнялись ноги. Пусть боится меня, - мстительно подумал он и сказал, словно что-то такое знал, что другим неизвестно:
- Понятно.
- Что тебе понятно, - без интереса спросил управляющий.
- Все понятно, - Владислав стал смотреть в окно, показывая независимость, но подумал, что как-то не так себя ведет и стал смотреть в угол, откуда говорил голос.
- Что? - спросил тот.
Владислав закинул ногу за ногу, но от нерешительности и от того что управляющий на него смотрел, почувствовал что закипает, от чего жар стал переходить на лицо, и представляя себя со стороны всего бордового, уже не в силах остановиться, крикнул, - а ты не разговаривай со мной так, - сам не понимая зачем говорит так громко.
- Да, успокойся ты, - сказал управляющий, и Владиславу стало совестно.
Он плохо помнил вечер, помнил только, что ему постелили на топчане и он спал как больное животное. В темноте улавливал дурные запахи с кухни, страдал и снова проваливался в сон. Один раз проснулся в собственном теле, как в ящике, не в силах пошевелить даже мизинцем, и испугался, а когда проснулся окончательно, то боялся уснуть. Так он промучился до утра, наблюдая как небо становится серым, а потом светлым, и когда услышал как в доме просыпаются люди, снова уснул. В груди застряла тоска, как у брошенного звереныша. Он стоял посреди болота один. Хотелось плакать.
Проснулся Владислав поздно, как ударенный током, и лежал, боясь открыть глаза. А ведь это я к себе в душу заглянул, - подумал он, жалея что все закончилось, такое тоскливое, что не давало жить, но намного понятнее того, что пробивалось сейчас светом под веки. Ему не давала покоя мысль, что вчера попользовались его добротой, и что рядом с ним был другой Владислав Волосенко, о котором никто не знал, а он знал и чувствовал от такого знания превосходство. На самом деле он уже переживал, что важное для него не здесь, а где то впереди, куда срочно нужно бежать и там наконец успокоиться. И от этих мыслей нервничал.
Ближе к вечеру он уехал с попутной машиной, и всю дорогу мучительно страдал вопросом, правильно ли он объяснил свой поспешный отъезд и никого ли этим не обидел. А уже дома вспомнил, что приезжал в Радомышль на скульптурный симпозиум.
Valera Bober, October 08, 2012, Ukraine _reedit by OCT19,2018