Бобров Михаил Григорьевич : другие произведения.

     Текст большой. Прочитал все, что было выложено. Оценку ставить не хочется. По терминологии любимого автором Востока, здесь мы имеем дело с “парящей работой”: за пределами мастерства, резца и приема. То есть, автор владеет языком, герои различаются по характерам и запоминаются; отсутствуют технические ошибки. Можно перейти к содержанию. Впечатления о нем я и перечислю.

     1. Я не знал, что это фанфик, за время прочтения не догадался и после не испытываю желания искать оригинал. Вывод: текст самодостаточен.

     2. Текст посвящен переживаниям и испытываемым героями чувствам. Событийная составляющая текста всего лишь фон. Она дает поводы попереживать, но герои не особенно стремятся что-либо изменить в потоке событий, кроме того, что затрагивает их лично. Да не просто лично, а в упор. Вместе взятое, это создает впечатление незрелости героев: они уже обладают некой властью, какими-то возможностями (при дворе той же Бериль или в науке), но пока не пытаются применить их всерьез. За весь текст герои не совершили ни одного необратимого поступка, а приключения инициированы отнюдь не ими лично.

     3. Предсказуемый вывод: в следующем тексте герои наконец-то применят свои способности. Пружины, (в том числе и закрученные на охотничьих владениях рода Нефел), распрямятся... а кому попадет в лоб – герою, автору или читателю – будет видно.

     Да, что текст понравился, ясно и так.

     Опускаем комплименты языку, стилю, ощущению эпохи. Все это – немного не дотягивает до Дюма. Но “Наследника из Калькутты” превосходит на порядок, а современный мусор типа “Ведунов” и “Короволаков” и рядом не стоял. Техническое выполнение безупречно. Герои имеют характеры и запоминаются. Антураж эпохи непротиворечив. Даже если и есть в нем ошибки, их практически не видно; следовательно, на создаваемое впечатление они не влияют.

     Суть романа – нравственный конфликт между благородным и чистым Арманом ДО и Арманом-иезуитом ПОСЛЕ. Конфликт не выявлен. Очень много сказано об Армане, становящемся иезуитом и действующем в этом своем качестве. Великолепное описание ордена, его устройства, ходов, интриг и пр. маскирует проблему. Ощущения, которое объясняет автор: “Арман был такой пушистый, а стал такой сволочной” - не возникает. В основном, потому, что в своем “пушистом” облике Арман де Претеше ничего не успел сделать; репутация же создается событиями. Потом, Арман практически не рефлексирует по поводу своей судьбы. Не вспоминает свой милый домик, простую, но светлую жизнь, отца... “Д'Артаньян задумался о превратностях судьбы, вынуждающих...” Арман не задумывается. Почти не вздыхает по поводу: “Кем я был, и ах! Кем же я стал!” Далее, читатель поневоле сопереживает ДЕЙСТВУЮЩЕМУ лицу, а не тени Армана, оставшейся в двух-трех воспоминаниях на страницах 1-й главы. Читатель неизбежно будет сочувствовать Арману-иезуиту, и вовсе не сочтет его морально павшим.

     Одной из важных причин такого отношения следует считать мораль 16-17 века вообще: двойственную, сильно фальшивую (как все христианское), уже утратившую священный пыл эпохи крестоносцев; готовую оправдать почти все, что угодно, и вместе с тем отчаянно нуждающуюся в поддержке. Арман попросту дитя своего века; благодаря таланту автора, читатель подсознательно воспринимает эту нехитрую истину и отнюдь не считает кавалера виновным – как не считали виновными Портоса и Арамиса в том, что они жили на деньги своих любовниц.

     Небольшая зарисовка, искусная миниатюра на стекле. При освещении ее под нужным углом возникает резонанс и разносит всю округу вдребезги пополам. Но это надо знать, с какой стороны смотреть.