Город гудел. Зависшее высоко в небе солнце плавало над домами, перекатываясь с одного бока на другой, точно вязкий шарик яичного желтка на чугунной сковородке. Асфальт тефлоновой мякотью блестел и плавился под ногами, отпечатывая на себе закостенелые резиновые следы и пачкая летнюю обувь прохожих. Те в свою очередь, изнуренные невыносимой жарой, вяло ругались и брели дальше по своим делам, спеша, опаздывая, сталкиваясь друг с другом в круговороте и переплетении городских артерий дорог. От развязки ближайшей автострады, плетеным узлом зависшей над головой, шел тяжелый, вибрирующий гул перегретых двигателей и тянуло запахом раскаленного гудрона. Образовавший тромб из вереницы машин вяло полз вдоль кольцевого разворота прочь из города.
- Сейчас подвиснут тут до вечера. Часа на четыре как минимум...
...Кажется, кто-то все же прочитал мои мысли. И озвучил их вслух.
Я резко оглянулся, отрывая взгляд от изучения рябящего и словно дрожащего в ослепительном золотом-белом свете асфальта с витиеватой петляющей дорожкой чьих-то каблуков, проходящей мимо.
Вереница следов тянулась по тротуарной полосе вдоль шоссе, то укорачивая, то вновь удлиняя интервалы между соседними отпечатками, и полукругом огибала застекленную душную коробку автобусной остановки, обклеенную поверх треснувшего стекла рекламным плакатом. Тень от пологого загибающегося козырька жалостливо тлела под ногами, плиплавившись к дороге, точно прозрачный пластик - к пылающей конфорке. Плевком на нее падала почти не существующая в полуденном зное сплюснутая тень дорожного столба, перехлестывающаяся накрест с накрывающей громадой моста, и среди этих пестрящих наслоек я не сразу заметил в стороне скучающе привалившегося к арке одинокого человека в вывернутой светлой кепке.
Он обернулся, как только я поднял голову, окидывая и меня, и чувствительно нагретую даже в тени скамейку под козырьком, на которой я угнездился в ожидании задерживающегося автобуса.
Плюгавенький такой молодой человек: весь какой-то длинный, ломаный и болтающийся в своей одежде, как одинокая монетка в пятилитровой банке; в светлой полурасстегнутой летней рубашке навыпуск, достающей почти до колена, непримечательных выцветших шортах и со скрипящими коричневыми сандалиями на ногах, мысками которых он, попеременно, сосредоточенно ковырял асфальт, явно норовя протереть в нем в конце концов дыру.
А голос сильный, хотя и кажущийся сперва противно липким из-за явной склонности к неторопливым пространным рассуждениям для себя.
Поняв, что сказанное было просто вслух, не для кого, я снова отвернулся к дороге, сдержанно улыбнувшись в сторону чудака.
Темная отвесная сторона моста величаво уходила вдаль, обламывая панораму с одного края темной шершавой тенью с зубчатым верхним ребром дорожных ограждений. А с другого бока висела, путаясь и переплетаясь между собой - блестя всеми боками, углами и гранями - паутина скученных вывесок, рекламных щитов, растяжек, дорожных знаков, столбов и неработающих светофоров.
И пустота стояла такая, что захватывало дух, навевая отзвук какой-то нарисованной не-реальности, хотя над головой, где-то в высоте моста, все монотонно и нескончаемо фырчало, кряхтело, тарахтело двигателями, скрипя колесами и днищами по ухабам. А в воздухе висел какой-то душный, дымный, поджаренный и резиновый запах. Недвижимый, густой, как застывающая каплями карамель, и не было ни одного намека на ветер или просто колыхание воздуха. Словно замерло все.
- Черт-те что творится...
Я не заметил, как он уже оказался рядом, и поэтому вздрогнул, снова резко оборачиваясь в сторону, откуда доносились слова.
А незнакомец, как ни в чем не бывало, спиной попятился к скамейке и, резко согнувшись, точно сломавшись в коленных суставах, упал на ее прогретую даже в теньке сколоченную деревянную седушку. Задрал голову, указывая пальцем в затемненное козырьком далекое дробящееся на крупицы пронзительное небо, туда, где нещадно плавился растекшийся по стеклянному абажуру сверхновый огненный диск. И сказал, странно отплевываясь, будто старался усовестить его:
- Ты погляди, а?..
Мне было все равно, и глядеть никуда не хотелось, кроме той стороны, откуда предполагался появиться вожделенный транспорт, поэтому я никак не отреагировал на произнесенные слова, продолжая смотреть перед собой, а он и не стал продолжать. Откинулся на скамейке назад, хотя спинки не было, прислонился к свеже отпечатанному рекламному листу, прилепленному изнутри к коробочной стене и нестерпимо воняющему на жаре разогретым клеем, краской и типографской бумагой.
Тугой нервущийся запах волной прошел мимо, на пару секунд зацепившись щупальцами за мое лицо, и я почувствовал, как стало нестерпимо дурно, но ощущение схлынуло, стоило лишь слегка качнуть головой, насильно всколыхнув неподвижный воздух.
- Ужасное в этом году лето, - наконец проговорил он, оборачиваясь, будто хотел заручиться у меня поддержкой.
На лице парня градом блестел пот, рубашка набрякла и прилипла со спины к лопаткам, но видимых признаков усталости и изнеможения заметно не было вовсе. Даже наоборот: какая-то причудливая неугомонная вертлявость, насильно загоняемая в рамки смирения и спокойствия. Он подергал мыском сандалий, закидывая ноги одна на другую подошвой от меня, задумчиво пожевал губами, словно решаясь с чем-то или просто не находя себе места. А, может быть, все сразу.
- Здорово бы сейчас было, если бы разразилась гроза. Ливануло бы дождем, застилая город, заливая напрочь всех, кто не успел скрыться, затянуло небо тучами, гремело, гудело, перекатывалось и ревело, и вся эта жара смывалась в канализацию! А город шипел бы и пенился, исходя паром, точно хотел растаять вовсе, и он растаял бы, потому что гроза затянулась дня на три, и даже в новостях передавали о небывалой погодной аномалии, и потопах, и о всех перепадах давления и болезнях с ними связанных. А люди бы в тайне пили таблетки под аккомпанемент теленовостей и радовались, что наконец появилась возможность остыть, и проклинали бы это неуемное светило, и грезили, чтобы дождь шел еще долго, и лучше б затопил почву насквозь, чтобы встало все движение в городе и можно было не ездить на работу, и чтобы кипеть и волноваться от этих проблем, кидаясь гневными речами, дозваниваться до начальства, хотя ветер и дождь уже давно оборвали провода, и проклинать уже метеорологов, которые, в сущности, не были бы ни в чем виноваты. Но зато сначала все было б здорово, не так ли?..
- Возможно, - я слушал его спутанную речь, невольно начиная улыбаться, и еще сам не знал, почему, но словно чувствовал, как откуда-то со стороны явственно повеяло влажной прохладой и свежим запахом озона и мокрых листьев.
- Ты бы хотел? - он странно смотрел на меня, то ли щурясь, то ли усиленно подмигивая одним глазом, так как сидел полубоком. Я на мгновение зажмурился, представляя это себе: гневную, бурлящую, кипящую бушующую стихию, холодные капли на асфальте, сливающиеся струнами и струями, безудержно барабанящие по плечам, стекая за шиворот, темнеющее, набрякающее с каждой секундой глубокое водное небо, выпукло прогнувшееся к земле, настолько, что при желании можно взобраться повыше и дотянуться до него рукой, ловя ртом прозрачные капли и чувствуя, что можно спокойно смотреть по сторонам, потому что исчезла эта изматывающая бронзовая ослепительность, залившая пламенным пожаром городские улицы.
И не сказал ничего.
Так и не представившийся незнакомец хмыкнул, удовлетворенно улыбнувшись одним уголком губ и, потянувшись сидя, как-то плавно стек со своего места, поднимаясь на ноги. Затем странно закатил глаза и замер, медленно ведя перед собой по воздуху опушенной вниз ладонью, будто призывая что-то сквозь недра к земли, уговаривая подняться. Я замер. Внезапно он остановился, ухмыльнувшись как-то резко и чрезмерно шутливо, бросил руку.
- Не выходит. А хотелось бы, правда? - парень странно подмигнул мне, не сводя с лица шутовской улыбки, совсем уж простецки взлохматил той самой пятерней, которой еще секунду назад зловеще водил по воздуху, без того растрепанные волосы на затылке, качнулся к краю тротуара, балансируя на тонком мостике серого бордюра.
Только сейчас я заметил, что к остановке, утробно гудя и покачиваясь, причаливает желтобокий автобус, но отчего-то сам остался сидеть на месте, продолжая ждать. Хотя то, чего я ждал, уже подкатило к краю дорожного полотна, хрумкающе растопырив складывающиеся двери навстречу этому странному чудаку и услужливо подложило ему под ноги ступенчатый порог.
- Остается только верить и хорошо себя вести, не так ли? А иначе в следующей жизни снова родимся в мире без магии... Аревуар... - он махнул мне ладошкой сквозь зыкрывающиеся с таким же хрупом двойные двери, и автобус, так же покачиваясь и хрустя, отчалил дальше по дороге, пока не скрылся из виду.
* * *
...Я замер. Медленно провел перед собой по воздуху опушенной вниз ладонью, будто призывая кого-то или что-то сквозь толщу неизмеримой, напитавшейся влагой, жизнью и пылью земли и растрескавшейся от солнца и ветра, рассыпавшейся на поверхности песком. Сквозь разгоряченный воздух сонным облаком взметнулось что-то блестящее и бледное, похожее на прилипшую сетчатую вуаль или завесу цветного дыма, замерло на мгновение там... и снова бесшумно опало, потому что я опустил руку.
Я моргнул - и снова перед остекленевшими глазами, залитыми влажным туманом, проступил тот же день: с суматохой людей и скопищами машин, прилипших к переплетениям автострад, с пустынным, растрескавшимся на гранулы и словно откатившимся в еще более далекую глубину небом, с тротуаром, похожим на плавящуюся жаровню. С катышками жвачки, растоптанной под ногами, навеянным ветром ржавым и бурым песком и прилипшими к нему следами скрывающихся прохожих вперемешку со следами от растоптанного кем-то потекшего мороженого. Солнце плавилось, грело, тлело над головой все так же, неустанной огненной спиралью, выпекая на лбу пот и слепя своим несносным блеском, огнем и пламенем, от которого оно когда-нибудь все-таки взорвется. Или кто-то его взорвет.
В какой-то момент мне почему-то расхотелось ехать и ждать, и я встал со скамейки и пошел мимо пешком, мимо пыльного города, рядом с ним, внутри и в не его одновременно, замечая что-то - среди окружающего и за пределами его - и не желая чего-то замечать. Хоть и не отдавая себе отчета в этом.
Я пойду так долго, и солнце так же долго будет сиять и слепить мне в спину. Я знаю его, все так же не отдавая себе отчета в этом: его, томительное, жгучее, жаркое естество, родившее собой пустыни, но больше - согревшее собой то, что не под силу было оживить никому и ничему другому.
Перед глазами будут проплывать картины - странные, завораживающие и притягивающие своей красотой: все закаты и рассветные часы, каждое мгновение полуденной сонной и замеревшей тиши. И свет. Мягкий, томительный, манящий, согревающий и ласковый, нежный. Солнце, свет, тепло - все это дает силу и жизнь, и не мне - и не кому-то другому - решать, стоит ли это делать.
Я знаю, дождь не пойдет сейчас. Не в один ближайший час, как могло хотеться странному, не представившемуся чудаковатому незнакомцу и, может быть, еще очень многим похожим - и не слишком похожим - на него. Может быть, позже, глубоко под вечер, прочертив косыми волнами подбирающиеся сумерки, прозрачная рябь чуть смягчит в небе солнце, помогая тому откатиться на закат, не успев разрушить его, подавить и свергнуть, и вместо ушедшего светила навалится не тьма - просто укроет одеялом обычная, светлая, прозрачно-синяя звездная ночь, рассеивающая прохладой дым от загородных пожаров.
Меня не страшит возможность оказаться в мире без магии.
Еще больше я боюсь оказаться в другом мире - мире без солнца...