Ливень обрушился на город неожиданно. С утра небо было чистым и ясным, ничто не предвещало перемены погоды, и поэтому Зоя не взяла с собой ни зонтика, ни плаща. Дождь хлестал кусты и деревья, щедро поливал непредусмотрительных прохожих таких, как Зоя, и в одно мгновения сделал улицу пустынной. Зоя бежала под проливным дождем, мечтая укрыться в арке, мимо которой лежал ее каждодневный путь утром и вечером. В воротах арки стояла пожилая женщина, которая посторонилась, пропуская Зою. Потом, внимательно посмотрев на промокшую девушку, женщина сказала приятным грудным голосом:
- Детка, да ты вся промокла. Идем ко мне, я напою тебя чаем с малиновым вареньем и дам сухую одежду, а то ты непременно заболеешь воспалением легких. На тебе сухой нитки нет.
И, не дожидаясь ответа, она скорым шагом пошла вперед, даже не оглянувшись и не удостоверившись, идет ли Зоя за ней.
Войдя в квартиру, Зоя нерешительно остановилась на пороге: с нее ручьем стекала вода и около ног уже образовалась заметная лужица воды. Женщина принесла тряпку и бросила ее к Зоиным ногам. Затем поставила табуретку и приказала:
- Снимай одежду немедленно! Меня нечего стесняться, я на тебя даже не смотрю. Вот переоденься в это.
И она повесила на вешалку, стоявшую в прихожей, голубой махровый халат. Когда Зоя переоделась, женщина сказала:
- А теперь пройди в ванную, я налила горячей воды. Тебе нужно как следует прогреться, чтобы не заболеть. А одежду твою я повешу сушиться.
Зоя с удовольствием погрузилась в горячую воду, и постепенно ее охватило чувство покоя и умиротворения. Она бездумно нежилась в ванной, ощущая, как постепенно из тела уходят остатки озноба, и оно наполняется теплом и блаженством. На какое-то короткое мгновение она даже задремала, но тут же очнулась и заторопилась выйти из воды. Вытеревшись насухо, и надев халат, Зоя прошла на кухню, где уже был накрыт чайный стол: пахло ароматными травами, стояло в высокой вазочке малиновое варенье, дымились чашки с ароматным чаем.
- Ну как, согрелась немного? - спросила хозяйка квартиры.
- Да, спасибо! Я чувствую себя обновленной.
- Тогда давай знакомиться. Меня зовут Елизавета Львовна, а тебя как?
- А я Зоя. Елизавета Львовна, я вам очень благодарна за заботу обо мне. Ведь вы меня совсем не знаете, и так тепло отнеслись ко мне.
- О чем ты говоришь? Разве ты не поступила бы также? А, что я тебя не знаю, ты напрасно думаешь. Я почти каждый день вижу, как ты утром спешишь на работу, а вечером торопишься домой. Так что заочно я с тобой знакома давно. К тому же, я не первый год живу на свете и умею разбираться в людях. На преступницу или мошенницу ты не похожа. Те на работу не ходят. Ладно, хватит разговоры говорить, давай пить чай, пока не остыл. Клади малиновое варенье. Тебе нужно пропотеть, чтобы хворь не пристала.
Женщины пили чай. Зоя украдкой оглядывала кухню. Все в ней было просто и со вкусом. Старинный буфет с резными дверцами блестел лаковой поверхностью и выглядел очень внушительно. Овальный стол был покрыт нарядной льняной скатертью с затейливой вышивкой, окно было украшено занавесками с вышивкой "ришелье", что придавало кухне очень уютный и в то же время торжественный вид. Чай был налит в изящные чашки из тонкого фарфора. Из такого же фарфора были молочник и заварной чайник. Все в этой кухне дышало заботой и любовью хозяйки.
- Вы одна живете? - спросила Зоя.
- Нет, я живу с семьей сына. Они все уехали в отпуск на юг, а я хозяйничаю пока одна. Кому-то нужно было остаться на хозяйстве.
Когда с чаепитием было покончено, Елизавета Львовна предложила Зое пройти в гостиную, лечь на диванчике и укрыться пледом, чтобы дать возможность малиновому варенью выгнать простуду. Гостиная поразила Зою обилием безделушек из фарфора, множеством фотографий на стенах и красотой старинной мебели. Более всего Зою заинтересовал портрет гордой красавицы в наглухо застегнутом платье с высоким воротником и двумя длинными нитками жемчуга.
- Кто это? - спросила Зоя, не в силах отвести своих глаз от прекрасного лица незнакомки.
- Ах, это? Это я в далекой молодости. Нравится?
- Очень. А кем вы были, Елизавета Львовна?
- Была такой же молодой и беззаботной девушкой, как вы. А, кстати, Зоя, чем занимаетесь в этой жизни?
- Я работаю секретарем директора в одной организации. Поверьте, ничего интересного. А еще я заочно учусь в институте, хочу стать инженером.
- Что ж, похвально. Вы, Зоя, укутайтесь, как следует, чтобы пропотеть.
- Мне и так уже жарко. Ваше малиновое варенье дает о себе знать.
Зоя лежала и продолжала рассматривать фотографии на противоположной стене. Ее внимание привлек портрет молодого мужчины, чье лицо являлось полной копией лица Елизаветы Львовны в молодости.
- Простите, Елизавета Львовна, а это чей портрет?
На лицо хозяйки легла легкая тень и после длительного молчания она произнесла:
- Это мой младший сын Волюшка после окончания института. Он получил диплом за два дня до начала войны. Должен был стать учителем, но подлая война спутала все планы.
И она надолго замолчала. Скорбная складка легла между бровей и по обе стороны плотно сжатого рта. Зоя пожалела, что задала этот вопрос, почувствовав, что невольно коснулась скрытой трагедии души этой незнакомой женщины. Она тоже замолчала, предоставив хозяйке думать свою невеселую думу. Елизавета Львовна поднялась и вышла из комнаты, сказав поднявшейся вслед за ней Зое:
- Лежите, Зоя, лежите. Все равно ваша одежда еще не просохла, да и на улице дождь не прекратился. По всей вероятности вам придется заночевать у меня, а утром я дам вам зонт и плащ. Вам никого не нужно предупредить о том, что вы не придете домой?
- Нет, я живу совсем одна. Родители мои далеко, у них, кроме меня, еще трое детей. А я уже вышла на самостоятельные рельсы.
Зоя осталась одна. Ее взгляд невольно притягивался к фотографии Волюшки (так назвала своего сына Елизавета Львовна, и Зое это имя понравилось). Она стала фантазировать, где сейчас он может быть, каким стал и чем занимается. Лицо молодого человека поражало своей открытостью: его глаза лучились скрытой самоиронией и добротой, губы были готовы вот-вот одарить мир улыбкой. И в то же время было что-то неуловимо царственное в гордом повороте головы, высокой шее и красиво очерченных бровях над большими глазами, опушенными мохнатыми ресницами. Вот это сочетание открытости и царственности придавало лицу Волюшки удивительную притягательную силу, от которой Зоя не могла оторваться. Она для себя решила, во что бы то ни стало выведать у Елизаветы Львовны все, что той известно, о Волюшке. Она рисовала Волюшку в своем воображении то знаменитым путешественником, то покорителем северных просторов, то летчиком-испытателем, то знаменитым на всю страну артистом. Незаметно Зоя задремала, и ей снилось, что она с Волюшкой мчится в быстром автомобиле. Потом автомобиль исчезает вместе с ним, а она мечется по бескрайнему полю, зовет его, ищет и не может найти. Проснулась она от тревожного голоса Елизаветы Львовны:
- Зоя, Зоя, очнитесь! Что с вами?
Зоя не сразу поняла, где она и что с ней. Сон продолжал ее тревожить и наяву.
- Елизавета Львовна, мне снился ваш сын Волюшка так, словно это было наяву. Я до сих пор не могу придти в себя.
Зоя пересказала сон. Елизавета Львовна опустилась в кресло-качалку и закрыла глаза. Лицо ее было скорбно. Зоя не смела нарушить молчание, которое длилось долго, долго (так, по крайней мере, показалось девушке). Она уже была не рада, что затронула тревожную для хозяйки тему. Наконец, когда Зоя отчаялась услышать голос Елизаветы Львовны, та открыла глаза и спросила:
- Правда, мой Волюшка очень красивый?
- Правда, - искренне подтвердила Зоя.
- Ты могла бы полюбить такого парня?
- Вряд ли он бы меня заметил. Он такой царственный, гордый, а я простая девчонка, ничего из себя не представляющая.
- Не говори так. Если ты сама себя любить не будешь, никто не будет любить тебя. У тебя очень славное лицо, сразу видно, что ты девушка добрая и сердечная. Кстати, тебе, наверно, нужно переодеться в сухое? Ты хорошо пропотела?
- Да, я лежу мокрая, как мышь.
- Почему мышь? - удивилась Елизавета Львовна. - Надевай этот халат и пойдем пить чай. Разговоры хорошо вести за чашкой чая, а не в постели.
За чаем Елизавета Львовна молчала, помешивая ложечкой чай. Зоя молчала тоже, не смея первой начать разговор. Так прошло минут пятнадцать, двадцать. Зоя выпила свой чай, а Елизавета Львовна к своему так и не притронулась. Наконец, девушка осмелилась прервать молчание и сказала:
- Елизавета Львовна, давайте я вам подолью горячего чаю, ваш, наверно, совсем остыл.
Хозяйка словно очнулась от своего забытья и недоуменно посмотрела на Зою, словно видела ее в первый раз. Потом взгляд у нее прояснился, и она даже попыталась улыбнуться Зое. Та почувствовала себя лишней и робко проговорила:
- Как домой? - удивилась Елизавета Львовна. - Мы же с тобой договорились, что сегодня ты ночуешь у меня. И мне будет веселее, а то я в своем одиночестве одичала. Ты прости меня, что задумалась и совсем забыла про тебя. Со мной это бывает последнее время: я мыслями ухожу в прошлое и забываю обо всем.
После непродолжительной паузы Елизавета Львовна продолжила:
- Я видела, что тебя заинтересовал мой младший сынок Волюшка, даже приснился тебе. Я жду его после окончания войны вот уже без малого десять лет, а он все не приходит домой.
- А где он и что с ним?
- Он, как ушел в сорок первом на фронт, так до сих пор и не вернулся. То ли голову свою сложил, то ли мыкается где-то. Мне в сорок втором на него похоронка пришла, а я не верю, что нет моего сыночка в живых. Не видела я его мертвым, не закрывала ему глаза. А по этой весне мне цыганка нагадала, что он жив и на пути к дому. Вот я с той поры и встречаю его каждый день, простаивая в арке в любую погоду. А вечером все жду стука в окно или в дверь. Он у меня поздний ребенок, родился в страшную годину, когда все в стране дыбом стояло. Все мы с ним прошли: и ужасы гражданской войны, и голод, и разруху. В голодуху я его подбросила в детский приют, а сама туда на кухню устроилась. Так и пережили мы это страшное время, да еще и своего предпоследнего сыночка Ванечку я умудрялась подкармливать. Прибежит он ко мне вечером, а я ему под крыльцо, как собачонке, вынесу миску пустого супа с кусочком клеклого хлеба. Да нужно было все делать с оглядкой, чтобы никто не увидел и не донес, куда следует. Вот так я спасала своих детей и себя. А как голод кончился, я своего Волюшку выкрала из приюта, и уехали мы с ним и Ванечкой прочь из этого города. Ванечка уж тогда большенький был и к учебе очень способный. Выучился сам на учителя, а когда Волюшка подрос, он и ему помог получить высшее образование. Да, только моему Волюшке не пришлось ни разу войти в свой класс, учить ребятишек. А уж как он мечтал об этом!
- А у сына вашего Волюшки была девушка?
- Вроде, была. Он даже жениться хотел, да только его Ванюша уговорил дождаться окончания учебы. Ведь он Волюшку содержал, а у него у самого - семья: жена, да двое малолетних детишек об ту пору было. Это сейчас у Ванечки их пятеро. Много ему с женой работать приходится, чтобы всех вырастить, да выучить.
- А вы эту девушку не видели?
- Нет, не видела. А женился бы на ней Волюшка, да родили бы ребеночка - вот и память о Волюшке, а мне - утешение. Но не привел Господь такого счастья. Мне, что обидно: вот уйду я из жизни, и никто не вспомнит моего Волюшку.
- Зачем вы так говорите? И брат Волюшки, и его племянники будут помнить о нем. Ведь он герой, защищал свою родину. Как же можно его забыть?
- И, милая! У них своя жизнь, свои заботы. Им некогда Волюшку вспоминать. Одна надежда на мою внучку Юленьку. Я ей много рассказывала о Волюшке, и она его полюбила всем сердцем. Что-то я лишнего разговорилась. Пора уже и на покой, а то тебе завтра на работу.
Зоя стала собирать со стола, но Елизавета Львовна ее остановила:
- Иди, девонька, ложись! Я сама все уберу.
Зоя долго не могла уснуть, ворочаясь с боку на бок. Вот если бы она встретила такого парня, как Волюшка, полюбила бы его, деточки у них народились. Как было бы замечательно! А так жизнь ее проходит однообразно и уныло: работа, учеба, дом. Подругами она так и не обзавелась, в клуб на танцы ходить стеснялась из-за скудости своего гардероба. Зарплаты хватало лишь на то, чтобы свести концы с концами. Еще каждый месяц она часть денег отсылала домой матери. Постепенно мысли Зои стали путаться, и она уснула. Проснулась она рано, за окном еле брезжил серый рассвет. Зоя сладко потянулась и решила встать, чтобы погладить свою одежду. Елизавета Львовна уже не спала, она гладила на кухне Зоину одежду.
- Проснулась? - приветливо спросила она Зою. - Плохо спится на новом месте?
- Нет, я спала хорошо. Просто я привыкла вставать рано. Елизавета Львовна, зачем же вы гладите мою одежду, я могла сама бы ее погладить?
- Не переживай. Мне это в одно удовольствие. Чем мне себя еще занимать в течение дня? В старости и одиночестве день кажется долгим, все успеешь вспомнить и заново пережить. Тебе этого пока не понять.
- Почему же? Я в этом городе очень одинока. У меня здесь нет ни родных, ни друзей.
- Как же это? Молодости свойственно много общаться, жить весело и с размахом.
- Это для тех, кто живет с родителями, без забот и тревог. А у меня много времени отнимают работа и учеба.
- А знаешь, будет грустно и одиноко, приходи ко мне. Почаевничаем с тобой, поговорим по душам. Глядишь, обеим станет веселее.
- Спасибо. Если вы не против, я буду к вам приходить. Вы мне напомнили мою маму. Она такая же ласковая и заботливая.
Елизавета Львовна накормила Зою завтраком, снабдила зонтом и вышла провожать. Зоя побежала на работу, а Елизавета Львовна осталась стоять в арке. Она смотрела девушке вслед, и на миг ей представилось, что Зоя - невеста Волюшки, что он вот-вот появится из-за угла, возьмет Зою за плечи, и они пойдут на работу вместе. А она будет ждать их возвращения. Ах, если бы это было возможно! Кажется, не пожалела бы своей жизни, лишь бы Волюшка был жив. Цыганка подала ей надежду, и она с той поры каждый день, как часовой на посту, стояла в этой арке и все ждала и ждала сына. Долгими ночами она казнила себя, что сама испросила у Господа ему смерть. Три сына воевали на фронте, у двоих старших были дети, а Волюшка еще не успел ими обзавестись. Она ставила своих маленьких внучек на колени и заставляла молиться, чтобы Господь уберег их отца от гибели. А сама молилась, что если Господу угодно забрать одного из ее сыновей, то пусть это будет Волюшка - у него нет детей. И вот накликала ему смерть. А по какому праву она так распорядилась его жизнью? Старшие сыновья знали, что такое жизнь, что такое любовь, семья, дети, они успели пожить, а Волюшка, ее любимый сын, младшенький, ничего в этой жизни не успел. Когда она получила извещение о его смерти, весь мир для нее померк. Боль оказалась такой невыносимой, что она не могла ни говорить, ни рыдать, ни рвать на себе волосы. Она словно окаменела, и вместо сердца в груди образовался кусок льда. Этот лед немного могла растопить ее маленькая внучка Юленька, которую она спасла от смерти, согревая своим теплом на холодной печи, когда они жили в эвакуации. Только с этим ребенком она была ласкова и нежна, а остальных своих внуков она, сама не зная за что, ненавидела. Ей казалось, что именно они повинны в смерти ее сына. Она никогда бы не принесла в жертву Волюшку, если бы не внуки. Ненависть ее распространялась на внуков, родившихся до войны, и на тех, кто родился после нее. Она сама себе не могла объяснить истоки этой жгучей ненависти. Много раз она давала сама себе зарок, что не будет обижать внучат, но при виде их радостных мордашек, при звуке их звонких голосов в душе спонтанно поднималась непонятная злоба на то, что вот они живут, радуются жизни и будут жить, а Волюшки нет и не будет никогда. Она всеми силами старалась погасить эту злобу, и порой ей удавалось сдерживаться. Но чаще она вымещала на ни в чем неповинных внуках свое настроение, таская их за волосы за малейшую провинность. И только свою любимицу она жалела, и только та могла утихомирить бушующие в ее заледеневшем сердце мучительные страсти.
На Елизавету Львовну странным образом подействовала встреча с Зоей. Эта незнакомая девушка так искренне прониклась глубокой симпатией к ее погибшему сыну, что она, в свою очередь, почувствовала ответный отклик в своей душе. Ей захотелось, чтобы Зоя снова пришла к ней в дом, и она могла бы откровенно говорить с ней о сыне, о своей любви к нему и несбывшихся надеждах. Она слишком долго носила эту невысказанную боль в себе, которую не могла поверить даже близким людям. Сыну и невестке было всегда некогда, они много работали, чтобы достойно содержать свою большую семью. Елизавета Львовна решила дождаться, когда Зоя будет возвращаться с работы и пройдет мимо ее дома. Тогда она сможет справиться о самочувствии девушки и пригласить ее в гости.
День выдался ненастный, и в арке гуляли сквозняки. Пожилая женщина невольно ежилась от пронизывающего ветра, но не уходила со своего поста. Она здесь провела много дней в ожидании возвращения сына. Надежда то вспыхивала с новой силой, то исчезала, но она не могла уйти, опасаясь, что тем самым она как бы признает призрачность надежды на его возвращение. В сотый раз она припоминала свою встречу с молодой цыганкой на рынке. Не в ее обычае было останавливаться и откликаться на призывы этой вечно назойливо галдящей цыганской братии: "Эй, давай погадаю! Все расскажу, ничего не утаю!" с последующим предложением "позолотить ручку". Но та молодая цыганка остро взглянула на нее и тихо проговорила: "Большая рана у тебя в сердце: сынок не вернулся с войны. Бумага пришла, что его нет в живых, а ты не верь. Жив твой сын, жив! Скоро объявится. Труден его путь к тебе, ох, труден!" Елизавета Львовна вздрогнула от этого тихого голоса, и вся подалась к говорившей. В глазах ее вспыхнула надежда, лицо окрасил яркий румянец. Она схватила молодую цыганку за руку и лихорадочно заговорила:
- Говори, что ты знаешь о моем сыне! Где он? Говоришь, что жив, а почему долго не шел домой? Или искалечен так, что боится на глаза показаться, или память потерял?
- Э, милая! Ты же с семьей сына сама скиталась по дорогам, как же было ему тебя найти? Все у него цело: и голова, и руки, и ноги. И память ему не отшибло на войне. В скитаниях он был, да срок вышел. Жди, скоро будет дома!
И цыганка неспешно пошла дальше, а Елизавета Львовна осталась стоять, не в силах сдвинуться с места. Сердце колотилось у самого горла, руки и ноги дрожали, а перед глазами стоял туман. Она хотела позвать цыганку, вернуть ее и подробнее расспросить обо всем, но той и след простыл. Радость, горячая и безудержная, охватила жарким пламенем все ее существо. Ей хотелось кричать всему миру, что сын жив, что он скоро вернется! Но неожиданно радость притушила невесть откуда взявшаяся трезвая мысль: а, может, цыганка ей приснилась? Может, она начинает бредить наяву? Куда же делась цыганка, почему не попросила "позолотить ручку"? Мимо шли люди, а Елизавета Львовна стояла с застывшим взглядом и не понимала, что с ней, пока к ней не обратилась незнакомая женщина:
- Что с вами? Вам плохо?
Она в ответ покачала отрицательно головой и пошла тихим шагом домой, забыв, зачем приходила на рынок. Иногда она останавливалась, чему-то затаенно улыбалась и шла дальше. Дома она разделась и легла. Домашние спрашивали, не заболела ли она, но она молчала. А на другой день, проводив всех, вышла к арке и простояла весь день, напряженно вглядываясь в проходящих мужчин. Она боялась не узнать сына. Ведь прошло десять долгих лет после окончания войны, а всего она не видела его без малого пятнадцать лет. Так и потекли однообразно ее дни в ожидании сына. Каждый день она выходила к арке, как часовой на отведенный ему пост, и целые дни стояла в ожидании в любую погоду и непогоду, не замечая пронизывающего ветра и дождя, палящих солнечных лучей, мороза и снежных буранов.
У Зои рабочий день выдался беспокойным и, когда он подошел к концу, она вздохнула с облегчением. Весь день ее знобило, ломило все тело и хотелось прилечь. Вчерашний ливень не прошел для нее без последствий. Она уже собралась уходить домой, как ее внезапно вызвал в свой кабинет директор и попросил заказать ему билет на ночной московский поезд. Это поручение грозило Зое потерей не менее двух часов ее законного времени отдыха, но она не привыкла спорить с начальством и поехала на вокзал. Когда она отдавала директору билеты, тот сказал:
- Ты что-то неважно выглядишь. Можешь завтра взять день отдыха, ничего с бумагами не случится.
- А как же звонки?
- На них ответит Римма Ивановна, я ее предупрежу. А теперь иди, отдыхай!
Когда Зоя вышла на улицу, на город уже спустились сумерки, и на улице только кое-где горели редкие фонари. Она не любила темноту и скорым шагом направилась домой. Путь ее пролегал мимо арки. Каково же было ее удивление, когда она увидела в арке знакомую фигуру Елизаветы Львовны. Она подошла к ней:
- Добрый вечер, Елизавета Львовна! Вышли подышать перед сном?
- Нет, Зоенька, я жду тебя. Ты что так поздно? Не зайдешь ко мне почаевничать? Небось, проголодалась?
Столько в голосе Елизаветы Львовны было теплоты и заботы, что Зоя не решилась отказаться. К тому же, она чувствовала, как с каждым мгновением тяжелеет ее голова и слабеет тело. Перспектива оказаться один на один с болезнью (а в том, что она заболела, Зоя больше не сомневалась) ее пугала. Едва переступив порог квартиры Елизаветы Львовны, Зоя без сил опустилась прямо на пол в прихожей.
- Что с тобой, Зоенька? Да, ты вся горишь! Скорее раздевайся. Идем, я тебя уложу. Нужно померить температуру. Это вчерашний проклятый дождь!
Она раздела девушку, уложила ее в кровать, заставила выпить горячий чай с малиновым вареньем, аспирин и не отходила от нее ни на минуту. К вечеру у Зои начался бред, и Елизавета Львовна вызвала неотложку. Приехавшая врач констатировала сильную простуду, помогла хозяйке протереть пылавшее жаром тело девушки водкой, сделала жаропонижающий укол и укол камфары, выписала необходимые лекарства и, посоветовав Елизавете Львовне утром вызвать врача и как можно чаще менять и прикладывать ко лбу девушки прохладные влажные повязки, уехала. Через короткое время девушка задышала ровнее, над верхней губой выступила испарина. Елизавета Львовна перевела дух. Ночь все же прошла беспокойно. Зоя металась во сне, что-то бормотала, вскрикивала, и все порывалась куда-то бежать. Только ближе к утру она успокоилась. Когда Зоя утром открыла глаза, она увидела спавшую в кресле-качалке Елизавету Львовну. Она поняла, что та всю ночь провела у ее постели, и чувство любви и благодарности к этой малознакомой женщине вспыхнуло в ее сердце. Она осторожно взяла руку Елизаветы Львовны и прикоснулась к ней губами. Елизавета Львовна открыла глаза и улыбнулась Зое:
- Очнулась, милая? Как ты себя чувствуешь?
- Елизавета Львовна, простите, что доставила вам столько хлопот. Вы всю ночь из-за меня не спали.
- Пустяки! Впереди целый день - отосплюсь. Лучше скажи, как ты себя чувствуешь?
- Хорошо, только слабость и голова слегка кружится. Это все из-за того ливня. Я сейчас встану.
И Зоя попыталась встать, но Елизавета Львовна остановила ее:
- И не думай даже! Ишь, что выдумала! Сейчас я тебя покормлю, и ты примешь лекарство. Всю ночь горела, как в огне, бредила, а туда же - встать! Лежи, лежи, я сейчас.
Елизавета Львовна вышла на кухню, а Зоя закрыла глаза и тут же провалилась в блаженную полудрему. И вдруг ей отчетливо вспомнился ночной бред: она с Волюшкой бродила по цветущей поляне, и он звал ее в сказочную страну, а потом пропал, и она искала его и нигде не могла найти. Она металась по поляне, и цветы колокольчики нежно и грустно звенели: потеряла, потеряла! Пролетела над ней черная птица то ли галка, то ли ворона и прокаркала: потеряла! Березонька прошелестела своими ветвями: потеряла! Казалось, весь мир кричал об утрате самого дорогого. Чувство потери было таким болезненным и острым, что она каталась по поляне, как безумная, чтобы хотя бы немного утишить эту боль. Вот и сейчас, когда Зоя вспомнила свой бред, сердце болезненно сжалось, и слезы повисли на ресницах. Вошедшая Елизавета Львовна с тревогой спросила:
- Что случилось, Зоенька? Отчего ты плачешь?
- Я просто вспомнила свой ночной бред.
И Зоя постаралась, как можно точнее, пересказать свои ночные метания. Елизавета Львовна помолчала и после некоторого раздумья сказала:
- Я вижу, что мой сын запал тебе в душу. Мне не с кем говорить о нем, а тебе я могу доверить свою материнскую боль. Это я, Зоенька, виновата в том, что Волюшка не вернулся домой. Это я молила Господа нашего, чтобы из троих сыновей забрал того, у кого нет детей. Вот он и забрал моего самого младшего, самого любимого сыночка. Видишь ли, я внуков пожалела, что они будут расти без отцов, а кровиночку своего не пожалела. С той поры, как узнала о гибели Волюшки, я возненавидела своих внуков. Все в них меня раздражает. Умом понимаю, что они ни в чем не виноваты, а справиться с собой не могу. Порой луплю их почем зря без особой вины, потом корю себя, а сдержаться не могу. Одну только внучку Юленьку не обижаю: болеет она часто, слабенькая, и именно я выходила ее в войну. Одно время мне казалось, что она дочка моего без времени ушедшего сына. И настолько я себе эту мысль вбила в голову, что я однажды сказала ей об этом. Что тут было! Внучка была настолько потрясена тем, что ей всю жизнь лгали об ее родителях, что решилась бежать из дома. Сколько мы тревоги испытали в тот день, когда обнаружили ее бегство. Правда, далеко ей убежать не удалось. Милиционер привел ее домой к вечеру. Я тогда чуть ума не лишилась!
- Зачем же вы это сделали?
- Не знаю, поймешь ли ты меня! Я все боюсь, что уйду я из жизни, и со мной вместе уйдет память о моем Волюшке. Мне хотелось, чтобы внучка всегда его помнила. Ведь мы живы до тех пор, пока кто-то нас помнит на этой грешной земле. А в прошлом году мне цыганка на рынке сказала, что жив мой Волюшка и спешит домой. Вот и встречаю я его каждый день, простаивая в арке, да все боюсь, что не узнаю его. Столько лет прошло! Ему уже за тридцать перевалило: в этом году должно исполниться тридцать четыре года. Цыганка сказала, что он был в скитаниях? Что за скитания? Ничего она мне не объяснила. Надежда, что он вот-вот появится, то вспыхивает во мне, то гаснет. Вот и тебя Господь не случайно послал ко мне. А вдруг Волюшка вернется, а у меня уже и невеста для него есть, - лукаво улыбнулась Елизавета Львовна.
- Скажете тоже - невеста, - засмущалась Зоя.
- А что? Волюшка мой тебе приглянулся, ты девушка очень милая и душевная, чем не пара? Ладно, хватит нам с тобой разговоры вести! Ты давай, ешь, как следует. Врача я вызвала, скоро должна придти.
Зоя проболела целую неделю, и все это время она жила у Елизаветы Львовны. Та ухаживала за ней, словно родная мать. И они постоянно говорили о Волюшке. То ли болезнь сыграла свою роль, то ли задушевные разговоры, которые вели женщины, только Зоя неожиданно поняла, что она любит этого незнакомого мужчину, который за короткое время стал для нее самым близким и необходимым. Она ложилась и вставала с мыслями о нем, представляла, как он постучит в дверь, а Елизавета Львовна ему объявит: "А вот и твоя невеста, Волюшка!" Он посмотрит на нее и поймет, что она его судьба, они сыграют свадьбу. Дальше этого фантазия Зои не шла.
Однажды вечером по обыкновению они с Елизаветой Львовной чаевничали, и та сказала:
- Знаешь, Зоенька, а я после войны одного пленного немца подкармливала. С едой в ту пору было плохо. Мы все ходили полуголодные, а про пленных немцев и говорить не приходилось. Они работали рядом с нашим домом на разборке развалин. И вот один из них, совсем еще молоденький мальчик был так похож на моего Волюшку, что в душе у меня все перевернулось. Я забыла, что это враг, что он вместе с остальными пришел разорять наши дома. Я видела своего сына, который голодает и нуждается в моей помощи. И вот я стала делить с ним свой скудный рацион: то картошку горяченькую в мундирах ему суну, то краюху хлеба, то морковку. И, знаешь, он так благодарно смотрел на меня и только повторял: "данке шон". А мне становилось радостно и казалось, что где-то кто-то так же подкармливает моего Волюшку. А потом пленных немцев отправили домой, и я очень горевала, даже похудела. Очень больно матери терять свое кровное дитятко. Столько лет прошло, а сердце не смиряется с потерей и ничего не забывает. Как ты думаешь, сказала ли цыганка мне правду?
- Нужно верить и ждать. Можно я вместе с вами буду его ждать?
Елизавета Львовна благодарно взглянула на Зою и наклонила голову в знак согласия.
С той поры прошло много лет. Давно уже не было в живых Елизаветы Львовны. Зоя окончила институт и работает на заводе начальником крупного производства, но семьей так и не обзавелась, хотя и были претенденты на ее руку и сердце. Но она все ждала похожего на Волюшку, а его не было. Она часто ходила на кладбище поклониться праху Елизаветы Львовны. Однажды осенью Зоя по своему обыкновению пришла положить свежие цветы на дорогую могилу и неожиданно увидела седовласого мужчину, стоящего на коленях перед памятником Елизавете Львовне. Глаза у мужчины были закрыты, губы шевелились как бы в беззвучной молитве. Зоя подошла поближе и стала в сторонке. Почувствовав, видимо, ее присутствие, мужчина открыл глаза и смущенно поднялся с колен, собираясь уйти. У Зои непроизвольно вырвалось:
- Вы Волюшка?
- Вы меня знаете? - удивился мужчина и внимательно посмотрел на Зою.
- Мы дружили с Елизаветой Львовной. Она мне много рассказывала о вас. Если бы вы знали, как она ждала вас!
И тут она заметила с правой стороны глубокий шрам через всю щеку, который, однако, не портил лица Волюшки, а придавал ему долю суровости, и замолчала. Он протянул Зое руку и представился:
- Владимир Петрович, а как вас звать-величать?
- Я Зоя. Зоя Андреевна, - поправилась она.
С кладбища они шли вместе, и Зоя рассказывала Владимиру Петровичу, как она познакомилась с его мамой, как они вместе долго ждали его, как страдала Елизавета Львовна и казнила себя за гибель любимого сына.
- Неужели вы не могли сообщить, что живы?
- Из тех мест, где я был, вести не приходят. Мне и сейчас нельзя рассказывать свою историю. Простите, можно я буду звать вас просто Зоя, ведь вы значительно моложе меня?
- Конечно, можно. Вы давно приехали?
- Два дня назад. Разыскал брата Ивана и его семью через облоно. Они были потрясены и обрадованы моим воскрешением из мертвых. Я еще погощу с недельку и уеду обратно в Москву.
- Вы в Москве живете? Там у вас семья?
- Я живу и в Москве, и не в Москве. Теперь, кажется, в Москве буду жить постоянно. Живу я один. По роду моей деятельности мне не рекомендовано было в свое время обзаводиться семьей, а сейчас уже поздно начинать семейную жизнь.
- Что вы, никогда не поздно! - горячо воскликнула Зоя и покраснела, устыдившись своей горячности.
Ей показалось в эту минуту, что Владимир Петрович по лицу угадал ее затаенные мысли. На обратном пути с кладбища Зоя показала своему спутнику арку, в которой долгие годы простояла Елизавета Львовна в ожидании возвращения любимого сына. Он несколько минут постоял в этой арке, закрыв глаза и скорбно сжав губы. Он вспоминал мать такой, какой ее видел, уходя на фронт, и не мог представить ее старой и скорбной.
Когда срок пребывания Владимира Петровича закончился, он уехал в Москву вместе с Зоей. Перед отъездом они навестили могилу Елизаветы Львовны, и Владимир Петрович, как и в тот день, когда его впервые увидела Зоя, встал на колени и низко, до самой земли поклонился праху матери. Через год у Владимира Петровича и Зои родилась дочь, и они назвали ее Лизой в память о той, что и после смерти помогла сыну Волюшке найти свое простое человеческое счастье.