Крошечные язычки пламени ровно тянулись к потолку: воздух в молельне был недвижим и душен от дыма ароматических курений. Тусклый свет огарков свечей был не в силах рассеять надвигавшийся из углов полумрак и озарял только двойной Главный образ, небольшой алтарь и хрупкую коленопреклоненную фигурку, застывшую перед ним. Немолодая, но еще далеко не старая женщина в свободном черном платье и платке казалась безмолвным изваянием - только ее губы изредка шевелились, беззвучно произнося слова молитвы, да полные смятения и противоречивых чувств глаза под трепещущими ресницами выдавали жизнь, бьющуюся в этом скованном разумом теле.
Долгие молитвы, всегда привносящие покой в душу, терзаемую сомнениями, теперь не давали желанного умиротворения и не помогали придти к разумному решению.
Женщина закончила молитву и, не поднимаясь с колен, взглянула на изображение Бога и Богини. Лики Высочайших, рука об руку идущих рядом с каждым существом в мире, выражали понимание, кротость и всепрощение. Но в то же время, отпуская все грехи смертных, оставляли земной приговор над грешником куда более суровому судье: своей собственной совести, от которой не утаить ни единого неверного поступка, ни единого нечистого помысла. И лишь за гранью этой жизни смертные дадут отчет и о прегрешениях, и о каре, возложенной за них на самое себя.
Настоятельница монастыря молила о прощении, но не чувствовала облегчения, хорошо понимая, почему. Раскаиваясь во грехе, она продолжала грешить.
Как истинный последователь Бога и Богини, она не верила в рок, пророчества, предзнаменования, тайные силы и прочие суеверия, присущие лишь язычникам. Святое Учение гласит: каждый человек - создатель своей судьбы, а народ - создатель судьбы своей страны. От нас и только от нас зависит, какую дорогу мы изберем для преодоления ниспосланных нам испытаний, и каков будет исход. Итог всей жизни зависит не от коллизий, встретившихся нам на пути, но от стойкости к соблазнам и терпения к тяготам.
Однако сколько не повторяла святейшая мать Сурима про себя эти каноны, ее нынешние сомнения, незаметно превращавшиеся почти в убеждения, упорно противостояли голосу разума.
Слишком много совпадений. Когда на полуденном богослужении книга священных текстов четырежды - четырежды! - падала из рук чтицы, и каждый раз открывалась на одном и том же месте! А глаза молоденькой и впечатлительной сестры Миот, чья очередь в этот раз была читать тексты, каждый раз наталкивались на слова о "...камне краеугольном, коим владеет изгнанник земной, но не небесный..." Речь в книге, разумеется, шла о Файсторе, старшем сыне Бога и Богини, прошедшем некогда Путь Изгнанника на земле, дабы выпив Чашу Скорби понять, что терзает сетующих, и указать им выход иной, деятельный и справедливый, - настоятельница хорошо помнила это место.
Но не только потому, что любила священные тексты. А потому, что не раз уже в древних свитках наталкивалась на упоминание об изгнаннике - причем как в рассыпающихся от ветхости пергаментах, написанных до Великого Переселения, так и в рукописях первых последователей Бога и Богини. Эти первые книги, насколько отметила мать Сурима, очень близко подходили в своих суждениях и толкованиях святого учения к ереси, а потому, раз прочтя, она упрятала их подальше от глаз неискушенных монахинь, чья искренняя вера могла бы быть поколеблена двусмысленными словами тех, кто должны бы быть строжайшими их пастырями.
За свою веру мать Сурима не боялась, хотя многое из прочитанного запало если не в душу, то в память. До некоторых пор навязчивые образы не давали себя знать, но в последнее время множество совпадений словно нарочно подталкивали мысль настоятельницы к этим воспоминаниям.
Хорек, воровавший цыплят из курятника, и выброшенный за ворота оглушенным птичницей, наутро был найден в колодце. Неделю из колодца пришлось вычерпывать дурную воду и монахиням приходилось за полверсты ходить к горному ручью. Это могло оказаться чьей-то злой шуткой или отместкой за какую-то обиду.
Придворная лейдин, которую муж собирался запереть в обители за распутное поведение и которую мать Сурима вынуждена была отправить домой, так как не дождалась раскаяния, повесилась через несколько дней.
В другой раз в монастырь явился мужчина, искать бежавшую от него невесту, но поскольку женщина уже приняла обет и не пожелала встречаться с бывшим женихом, был бесцеремонно выпровожен несмотря на настойчивость. Тогда безбожник нанял ораву таких же лихих разбойников и сделал попытку штурмовать стены обители. Монахини справились с неожиданной напастью - зачинщик был убит, а остальные головорезы рассеяны.
Случилось еще несколько менее значительных происшествий, и все эти, казалось бы, никак не связанные между собой события, вместе производили странное впечатление. Все как одно, они так или иначе были связаны с изгнанием.
Затем - странная неловкость сестры Миот и ее дрожащие губы и безумный взгляд после того, как в четвертый раз прочла о камне краеугольном. А потом - внезапный порыв ветра из ниоткуда, загасивший все до единого светильники, когда после службы мать Сурима решила перечитать отрывок, на который указывала неведомая сила...
Настоятельница опустила голову и продолжила молитвы, в глубине души уже окончательно убежденная, что грядет некое событие. И событие это, могущее оказаться незначительным на первый взгляд, на самом деле окажется связанным и с монастырем, и с изгнанником, и с камнем краеугольным.
Мать Сурима приняла решение при первой же возможности найти в хранилище те старые книги и еще раз перечесть все, что некогда смутило ее.
Монастырь тасмелиток в Семиветровых горах назывался "Северная обитель" и считался образцом организации жизни и поклонения Богу и Богине их служителей. Выстроенный около четырехсот лет назад среди бесплодных, неуютных скал, вдали от крупных центров мирской жизни, он обязан был служить средством отрешения от тщеславных и суетных радостей бытия, и полного погружения в богоугодные молитвы, медитации, душевное самосовершенствование путем бесконечного преодоления плотских слабостей и ежедневного неустанного труда. С тех пор смирение и благочестие тасмелиток, последовательниц величайшей Дочери Бога и Богини Тасмелии вошли в поговорки, а монастырь "Северная обитель" стал символом чистоты душевных стремлений в служении Величайшим, какие только могут проявлять женщины. Именно поэтому монастырь уже много лет является одной из обязательных остановок Императора во время его ритуального паломничества по святым местам раз в четыре года. Именно сюда отсылают на воспитание и обучение добродетельным манерам дочерей знатных лейдов не только Дорианской Империи, но и Лавардена, Палемина, Шальты, а может быть, и Саратога. Многие монахини - удалившиеся от света знатные дамы. Настоятельница знаменитого монастыря занимает почетное, и вовсе не номинальное положение в совете Первейшего Владыки церкви, чья резиденция располагается в Тардове, и потому мать Сурима находится в постоянных разъездах из конца в конец Дориана.
Примерно такое мнение сложилось у Витима при прочтении всего о "Северной обители", что оказалось ему доступно. Однако четыре дня, проведенные в удобном наблюдательном пункте - вершине плоской скалы недалеко от стен монастыря - добавили несколько иных впечатлений. Без сомнения, как раз популярность и образцовость обители препятствовали достижению ее главных целей: одиночества, отрешенности и смирения плоти.
Прежде всего, визит Императора каждый високосный год - год благочестия. Ну где вы видали, чтобы Император путешествовал в одиночестве или в сопровождении десятка придворных? Да и кто из лейдов осмелится остаться дома в то время, когда правитель паломничествует по святым местам, если не находится на смертном одре и желает по-прежнему пребывать в милости? Итак, каждые четыре года "Северная обитель" превращается в необычный, несколько экзотический императорский дворец. За несколько дней до вступления Императора под сень высоких каменных арок, в монастыре появляется целая армия горничных, лакеев, камердинеров, которые принимаются "приводить в порядок" тесные кельи, устилая их коврами, увешивая шелком и бархатом, уставляя серебром и медью, внося бесконечные жаровни и канделябры с тысячами восковых свечей. Суета воцаряется в суровых стенах, обитательницы которых именно от нее бежали в этот бесприютный край. А потом в монастырь наезжает больше сотни изнеженных, избалованных, капризных, тщеславных, нетерпеливых, своенравных, фривольных, утомленных "лишениями" дороги, и оттого еще более несносных людей. Для которых паломничество - всего лишь скучная обязанность, и само собой, их не особенно интересует благочестие в святых местах. Придворные по возможности стараются развлечься в соответствии с собственными представлениями, и возможность эта определяется единственным фактором: пребыванием в неведении только Императора. В то же время ни для монахинь, ни для настоятельницы не остаются тайной способы времяпрепровождения знати, и нередко эта самая знать стремится вовлечь в свои развлечения самих обитательниц монастыря, усматривая в этом особую пикантность. Правда, следует отдать справедливость матери Суриме, она правит железной рукой: то, на что ради повышения влияния "Северной обители" в совете Первейшего Владыки закрываются глаза в отношении гостей, жестоко карается в отношении монахинь. Растление нравов здесь невозможно, и только потому монастырь неизменно сохраняет свой высокий статус на протяжении более чем трехсот пятидесяти лет.
В течение последующих четырех лет после визита тардовского двора жизнь обители течет по привычному руслу: смирение, уединение, труд и молитвы. Однако и здесь остаются неизбежные тлетворные следствия популярности: частое отсутствие настоятельницы, активно участвующей в политической жизни церкви, и, как следствие, падения дисциплины; постоянное нахождение в монастыре десяти-двенадцати знатных юных девиц, не менее избалованных, чем их родители, и крайне мало озабоченных добродетелью; своеобразное отношение к заветам Бога и Богини почти половины монахинь - бывших светских львиц.
За четыре дня дежурства Витим успел осмотреться в окрестностях монастыря и даже заглянуть поверх высокой крепостной стены во двор. Ведущая к обители дорога, несмотря на неприступность окружающих гор, оказалась наезженным трактом; не реже, чем раз в сутки по ней громыхали повозки, катились элегантные кареты или скакали всадники. Дородные монахини, несущие стражу, тщательно проверяли подорожные и рекомендательные письма, и огромные обитые железом ворота быстро и бесшумно распахивались, впуская и выпуская посетителей в любой час дня и ночи. Однако, как заметил Витим, пробраться в монастырь без сопроводительных бумаг было невозможно. Особенно мужчине - вероятно, чтобы не смущать монахинь, послушниц и воспитанниц. А ему очень хотелось пробраться в монастырь, но, разумеется, не для того, чтобы смущать его благочестивых обитательниц.
От старика Легерлея Витим заразился страстью к книгам. Девять долгих лет пролетели как одно мгновение - огромная коллекция старого книгочея оказалась слишком маленькой и скудной. В своих изысках Легерлей отдавал предпочтение древним, исчезнувшим народам, к которым питал наибольший трепет, а в той части библиотеки, что была отведена заре человеческой цивилизации, зияли невосполнимые бреши. Приход человеческой расы с юга, из-за Дадрийского моря на уже заселенный иными расами Великий Материк, борьба за свое место на его благословенной земле - бесконечные мелкие стычки и серьезные войны. Зарождение Дориана, первого человеческого государства, и превращение его в большую империю, ее забавные и действенные Законы Чистоты Рода. Три Войны с морянским Беллевром, Мадиунский мирный договор и обособление воинственного Саратога. Принятие Вечного Нейтралитета Лавардена, кровавый раздел Палемина и выделение княжества Шальта. Появление быстро распространившегося по человеческой территории Материка культа Бога и Богини и отделение Таврита и Кларии, не пожелавших принять официально провозглашенную религию. И множество иных, не менее занимательных фактов.
И вот - что может быть естественнее для ученика, чем продолжение дела учителя? Первое, о чем упоминал старый книгочей, когда заходила речь о неполноте коллекции - древние фолианты "Северной обители", датирующиеся первым появлением людей на берегах Великого Материка, то есть концом десять тысяч девятисотых - началом одиннадцатитысячных годов от с. в., дарованные монастырю Первейшим Владыкой за какие-то заслуги. И до которых сам коллекционер в свое время не успел добраться. Легерлей, естественно, не одобрил бы штурм неприступного монастыря, но старик пребывает в мирном убеждении, что Витим гостит в Двенадцати Хуторах у плотника Каро...
Конечно, намереваться в одиночку ограбить сокровищницу столь бдительно охраняемой обители - весьма самонадеянно со стороны юноши, который почти всю жизнь провел за чтением книг. Однако его второй приемной матерью стала Брейн, зрелая и сильная горянка. Как, этим еще не все сказано? А ведь горцы издавна славились не только охотничьим умением, не только горным делом, и не только простой магией природы. Воинственные горцы - величайшие мастера рукопашного боя, любители одиночных поединков и непревзойденные умельцы как создания, так и владения самым разнообразным и причудливым оружием. Даже тавриты, лучшие мастера рукопашных схваток среди людей, значительно уступают горцам. Причины, не позволившие сардвитам не только завоевать большие и плодородные территории, но даже спуститься с гор, в другом: в их вечной разобщенности, разделенности на мелкие враждующие друг с другом кланы, неспособности организоваться в более или менее сложное военное формирование.
Брейн была полноценной представительницей своего народа, даже несмотря на то, что с пяти лет почти все время жила вдали от него. Однако когда Брейн исполнилось четырнадцать, ее господин и друг Легерлей отправился в одно из наиболее сложных и опасных своих путешествий, в которое не взял даже ее - и исчез на целых три года. Убежденная в гибели покровителя, Брейн вернулась к отцу - а старому горцу не о чем было беседовать с давно не виденной дочерью, кроме как о том, что он знал и умел лучше всего.
Горянка с уважением непонимания относилась к книгам, и никогда не осмеливалась прерывать чтение хозяина - однако она полагала, что молодому представителю рода человеческого не грех и отложить пыльный том ради легкой разминки на свежем воздухе. А "легкую разминку" Брейн воспринимала весьма своеобразно: она поставила себе целью гонять и терзать своего юного воспитанника, пока его мускулы не сравняются твердостью с ее собственными, и пока Витим не сможет справиться с ней в поединке, будь то драка голыми руками или почти настоящее сражение с использованием любого оружия, которое сможет выдумать горянка. Таким образом, после девяти лет занятий Витим мог чувствовать себя прошедшим огонь и воду, а после небольшого столкновения в Вейнаре с местными возмутителями спокойствия, вообще перестал чего бы то ни было опасаться. Возможно, рановато - время покажет.
Несколько новых книг должны были стать сюрпризом и благодарностью для старого учителя - и вот Витим уже четвертый день терпеливо лежал на гребне пригорка, ломая голову над способами проникновения за сии холодные стены. Некоторый план уже начал складываться в его голове, однако сейчас требовалось лишь одно: ждать.
В свои двадцать один - двадцать два Витим выглядел уже зрелым мужчиной. Несмотря на сравнительно невысокий рост - всего лишь чуть-чуть выше среднего, он обладал широкими, развитыми плечами, звериной выносливостью, силой, ловкостью и быстротой - несомненно, навыков, полученных от уроков Брейн. А русые волосы, светло-карие глаза, правильные черты лица и тонкая кость - то, что досталось в наследство от неизвестных родителей - по мнению Легерлея выдавали благородное происхождение. Не говоря уже о странном складе ума, способном, казалось, уместить все доступные знания - и не только уместить, но воспринять, упорядочить и сделать живейшие выводы из разрозненных и малозначительных фактов. Легерлей только диву давался: юноше хватило девяти лет на то, на что у него самого ушла почти вся жизнь! Теперь-то старик не сомневался, что в тот памятный зимний день появившийся на пороге Одинокой Башни мальчик не преувеличивал: он действительно владел всеми перечисленными ремеслами в той мере, в какой его могли обучить сельские мастера... Все это, очевидно, неспроста: в жилах парня не могла течь кровь грубого землепашца или развязного торговца.
Возможно, Витим был незаконнорожденным сыном знатной дамы, решившей скрыть свой грех, избавившись от ребенка? Молодой человек не желал слушать подобных предположений и не собирался размышлять о своих истинных родителях, выбросивших беспомощное дитя из дому.
-Я сын тетки Мариты и дядьки Каро, - зло говорил он, - а еще Брейн и... твой, мастер Легерлей, если ты позволишь мне эту честь - считать себя твоим сыном... А та особа, что родила и вышвырнула вон, не то что матерью - женщиной недостойна называться!
Легерлей обратил внимание: для Витима не существовало равнодушия. Что бы он ни делал, с кем бы ни знакомился, о чем бы ни говорил - все его интересовало, волновало и заботило. И это тревожило старого книгочея: человек, которому до всего есть дело, не может не нажить неприятностей. Однако он понимал, что Витима не переделать - это странное свойство было у него в крови. Единственное, чем Легерлей и Брейн могли защитить своего питомца - это дать ему в руки знания, умения и силу прежде, чем мир предстанет перед ним во всей своей неприкрытой жестокости.
Время показало: Легерлей не зря торопился.
Однако такие черты характера его юного ученика наводили на размышления, о которых старик даже не помышлял рассуждать вслух, опасаясь не столько вспышки гнева - он сам не знал, чего. Благородные черты, невероятные способности, железное здоровье и сильные чувства - эти качества слишком часто упоминались среди людей, чтобы о них можно было не слышать даже добровольному затворнику Одинокой Башни. Тем более затворнику, так много повидавшему на своем веку. Легерлей подозревал очень близкое родство мальчика из Двенадцати Хуторов с правящей династией Дорианской империи: проявления Закона Чистоты Рода, по его убеждению, были несомненны. Впрочем, это не имело никакого значения для будущей жизни Витима, даже если удастся выяснить, кто его настоящие родители... А нужно ли ему это? Нужно ли тратить жизнь на поиск тех, кто давно забыл о твоем существовании? И нужно ли вообще посвящать свое лучшее время мыслям об этом?
Тем не менее, несмотря на яростный протест всякий раз, когда Легерлей или Брейн развлекались - иного объяснения Витим не принимал - догадками о его происхождении, эти слова оставляли какой-то осадок в душе. Такие странные, смешанные чувства Витим уверенно характеризовал для себя как неприязнь и презрение, но среди них - иногда, убеждал он себя - возникало любопытство и жалкое, неуместное, трусливое желание понять, оправдать... придумать и поверить в иные причины их расставания. Похищение, нападение разбойников и смерть, интриги врагов, попытка спасти, защитить... Только в редкие минуты Витим позволял себе фантазировать, и каждый раз стыдился этой своей невольной слабости.
Звуки в скалистой долине, где располагался монастырь, разносились далеко, поэтому несмотря на гомон голосов монахинь, работающих в этот час на своих бедных огородах, стук копыт Витим услыхал задолго до того, как упряжка появилась из-за поворота. Под прикрытием россыпи булыжников и чахлых кустиков чертополоха, одиноко пылящихся на голых камнях, парень перебрался поближе к дороге, в той ее части, где был неудобный подъем, и все экипажи вынуждены были замедлять ход.
Это оказалась богатая карета, запряженная восьмеркой сытых, гладких лошадей в расшитых попонах и дорогой упряжи. Впереди, рядом с кучером, сидели два человека в обычной одежде, но с таким самодовольным выражением лица, которое бывает только у лакеев в домах знатных лейдов. Витим уже ожидал увидеть на дверцах громоздкий герб с каким-нибудь напыщенным девизом - но к его удивлению, герба не было. Он даже разглядел несколько дырочек на дверцах кареты - вероятно, любимые украшения лейд почему-то приказал снять. Может, желает сохранить инкогнито? Но почему тогда не воспользоваться наемным экипажем?
Тем не менее он не стал долго ломать голову над этим обстоятельством: карета преодолевала неудобный подъем, лошади недовольно фыркали и били копытами, кучер безостановочно щелкал кнутом и орал, лакеи вцепились в края крыши, следя только за тем, как бы не свалиться на землю, словно вульгарная прислуга выскочек-торговцев. Лучшего момента придумать было невозможно: Витим бесшумно вынырнул из-за камня и птицей взлетел на запятки кареты. Там, обернутый мешковиной и прикрученный крепким шпагатом, видно, помещался багаж. Распустив один узел, Витим ужом проскользнул под мешковину и удобно устроился между двумя громадными сундуками, после чего ловко затянул узел снова. Ни лакеи, ни кучер, ни пассажиры не заметили увеличения тяжести кареты - быть может, об этом могли бы сообщить их кони, но они промолчали.
Карета проехала во двор монастыря, не задержавшись у ворот и нескольких минут - Витим еще раз убедился, что пожаловали важные гости.
Впрочем, больше они были ему не нужны, и пока лакеи спрыгивали со своих сидений, открывали дверцы и помогали выбраться пассажирам, юноша осторожно разглядывал двор. Там было слишком просторно и многолюдно, чтобы решиться выскочить наобум, и он вынужден был снова сжаться за своими сундуками.
Момент оказался выбран не слишком удачно: именно сейчас, по сведениям юноши, был редкий период, когда в обители проживала настоятельница, а значит, дисциплина не хромала. Кроме того, лучше, конечно, было бы попробовать ночью, но удобные кареты не так часто въезжали в обитель - Витим мог прождать и месяц, что его совсем не устраивало.
Из кареты появились две разодетые дамы: полная солидная матрона в ярко-зеленом дорожном туалете и плаще и тоненькая, бледная девушка лет шестнадцати, одетая куда более скромно. Однако ее строгое серое платье с глухим воротничком и плащ с узкой белой отделкой были сшиты из дорогих мягчайших тканей, и Витим представлял, кому могут быть по карману такие "скромные" наряды. Наверное, привезли набираться благодати очередную воспитанницу, а грустные заплаканные глазки означают, что ей целых полгода не бывать на балах и не флиртовать с кавалерами, мельком подумал он и выкинул девушку из головы.
Выпустив пассажирок, начавших подниматься на высокое теремное крыльцо, и лакеев с кучером, оставшихся в привратницкой, карета покатилась на задний двор, поближе к конюшням, где прислужницы принялись распрягать лошадей.
Этот двор был гораздо теснее и грязнее, карету поставили почти вплотную к крепостной стене. Улучив момент, Витим легко выпрыгнул наружу и, хоронясь за широким колесом, пробрался к большому стогу сена. Все. Теперь можно перевести дух и благополучно дожидаться вечера.
Сквозь завесу сухой травы Витим с любопытством разглядывал монастырский двор. Глухие каменные стены превращали его в темный и мрачный колодец, где эхо легкого шепота или шороха грохотало мощно и гулко. Доносились слегка приглушенные звуки конюшни, журчал небольшой фонтан, устроенный, видимо, для водопоя, хлопала задняя дверь хозяйственных пристроек, работали и переговаривались прислужницы - здесь всегда было шумно. Вскоре сумерки сгустились до непроглядного мрака, и монахини зажгли факелы, густо усеивающие периметр двора - к прежним звукам добавилось еще и потрескивание пламени. Витим пришел к выводу, что на заднем дворе обители без труда можно спрятать роту солдат.
Он уже готов был покинуть надежное прибежище стога, присмотрев следующей целью широкую низкую дверь. Туда чаще заходили монахини, чем прислужницы, и Витим предположил, что дверь ведет к основным постройкам монастыря.
Однако в этот самый момент из замеченной двери вышла дородная монахиня в черном длинном платье и платке, а за ней - девушка, что недавно приехала в монастырь. Обе подошли к запяткам кареты и принялись за багаж: монахиня подхватила объемистый саквояж так, словно всю жизнь носила тяжести. Девушка взялась за ручку сундука - и, разумеется, едва не уронила, согнувшись под его тяжестью чуть не до земли. Витим с интересом наблюдал за возней: сундук казался больше самой девушки, неужели она рассчитывает донести его в одиночку? Монахиня с саквояжем давно скрылась, а девушка с выражением упорства на лице все теребила сундук: отчаявшись нести, она с лязгом и грохотом волокла его по камням.
Витим почувствовал, что у него чешутся руки накостылять по шее тому, кто заставил это дитя так надрываться. Наверняка, один из местных методов приучения к смирению.
Остановившись посреди двора, девушка выпрямилась, сосредоточенно глядя на непокорный сундук, и вдруг распахнула крышку.
-Извини, госпожа, не могла бы ты мне помочь, - тихо позвала она прислужницу, крупную пожилую женщину в сером дерюжном одеянии. Эхо донесло до стога сена каждое слово. - Где здесь помойка?
Витим разинул рот, глядя, как девушка безжалостно вытряхивает шелковые платья, кружевные нижние юбки и шляпные картонки прямо на землю. Насколько он мог судить, она оставила себе смену белья, пару туфель и самое скромное шерстяное платье, какое там нашлось.
Разинула рот и прислужница:
-Да ты что, такие наряды - и на помойку?
-Мне все это здесь не надо, - так же тихо сказала девушка. - Скоро я буду носить только черные платья с платком, а шелк - пустая роскошь.
Вот оно что! Она намеревается стать монахиней "Северной обители". Однако Витиму показалось, что, произнося последние слова, ее голос выражал не столько убеждение, сколько горькую насмешку.
-Тебе не надо, так давай я заберу, - загорелись глаза у прислужницы. - Может, моим племянницам впору будут, а нет - так деньги за них, небось, хорошие дадут!
-Забирай, - равнодушно согласилась девушка, захлопнув крышку сундука и взваливая его на хрупкое плечо. Пока женщина резво собирала дорогие туалеты с грязных камней, она, согнувшись чуть не пополам, медленно скрылась в темном проеме, проглотившем ее, словно ненасытная пасть.
Витим вздохнул: девушка была слишком молода и красива, насколько он мог заметить в неверном свете факелов, чтобы хоронить себя в монастыре. Однако кто знает, что за жизнь она вела прежде - что заставило ее принять такое суровое решение?
Момент был удобным: прислужница дрожащими руками хватала наряды, перекидывая через плечо, и ничего больше вокруг не замечала. Витим выскользнул из-под сена и темной тенью метнулся ко входу в монастырь.
В узком, голом коридоре с крошечными окошками под потолком было не так темно, как казалось снаружи: через каждые десять шагов на стенах висели коптящие масляные светильники. Витим спешил вперед: появись кто навстречу, ему некуда будет спрятаться. Но вскоре он догнал девушку с сундуком, и движение пришлось замедлить. Витим мог идти за ней почти вплотную, уверенный, что, тяжело дыша и сгибаясь под своей ношей, она не способна оглядываться - даже почти полностью освобожденный от содержимого, сундук оставался здоровенной деревянной конструкцией, вдобавок окованной железными полосами. Однако в этом было испытание: рука сама собой тянулась поддержать огромный сундук, чтобы хоть немного облегчить его тяжесть.
За поворотом девушка, пошатываясь, поднялась на второй этаж и остановилась на верхней площадке, привалившись к стене. Было видно, что она не решается снять сундук с плеча и передохнуть, опасаясь, что не сможет поднять его снова. Витим, распластавшийся по стене несколькими ступеньками ниже, уже искусал все губы и мысленно обругал настоятельницу "Северной обители" всеми известными ругательствами на всех доступных языках. Одно дело знать, что монахини выполняют сами всю тяжелую работу, и совсем другое - красться следом за худеньким шестнадцатилетним ребенком, нагруженным непомерной тяжестью.
К счастью, цель оказалась уже недалеко. На втором этаже по обе стороны коридора располагались кельи, сейчас пустующие, так как их обитательницы все еще были на работах. Девушка свернула в четвертую по правой стороне и с громким хряском уронила сундук. Мучения закончились, и Витим вздохнул с таким облегчением, словно сам пару миль волок мешок с тремя пудами камней.
Однако радость была преждевременной: на только что покинутой ими лестнице раздались неторопливые шаркающие шаги. Вздрогнув, Витим заметался, лихорадочно ища убежище, и, не найдя ничего лучшего, скользнул за приоткрытую дверь кельи, в которой скрылась девушка. Он не стал рисковать, пытаясь прорваться в одну из других комнат: во-первых, тяжелые двери наверняка страшно скрипят, во-вторых, что если там кто-нибудь окажется? Могла же одна из монахинь, скажем, захворать и лечь в постель. Конечно, его могут обнаружить, если цель той, что топает на лестнице, расположена дальше по коридору, но Витим надеялся на слабость освещения и густую тень за дверью.
Ему повезло. Грузная монахиня прошествовала прямо в келью девушки, не заглядывая дальше.
-Мать-настоятельница желает видеть тебя перед вечерней службой в своем кабинете, сестра, - весьма бесцеремонно заявила она. - А благородная лейдин, с которой ты приехала, просила передать, что хорошо устроилась в странноприимном доме.
-Это моя мама, - устало пояснила девушка.
-Тогда, вероятно, ты сможешь увидеться с ней после вечерней трапезы, - довольно равнодушно заметила монахиня. - Но лучше не стоит, расставаться будет тяжело.
С этим небрежным советом, лишенным и тени сочувствия, монахиня, тяжело ступая, убралась прочь.
Несколько минут в келье царила тишина - казалось, там никого нет. Витим был уверен, что девушка плачет, но всхлипываний не было слышно, а когда она наконец появилась на пороге, он разглядел в щель по-прежнему бледное лицо с большими, темными, но сухими глазами. Горя или отчаяния не было, ею владела только бесконечная усталость.
Девушка шла не оглядываясь, и Витим решил следовать за ней. Кабинет настоятельницы, рассудил он, должен находиться неподалеку от хранилищ обрядовой утвари - а если и нет, то с чего-нибудь все равно надо начинать знакомство с монастырем.
В коридорах "Северной обители" было пустынно, и для молодого человека не составляло труда держаться неподалеку от своей невольной провожатой. Витим пришел к выводу, что девушка наверняка уже бывала здесь: в совершенно одинаковых узких кривых коридорах и лестницах заблудиться было раз плюнуть, но она шла быстро и уверенно.
Коридор вывел в широкий низкий зал, уставленный длинными грубо сколоченными столами и скамьями. Стены с крошечными зарешеченными окошками под потолком украшали потемневшие от времени фрески, едва различимые в мерцающем свете подвешенных к ним лампад. С потолка свисали несколько бронзовых люстр из пяти масляных рожков, дававших тусклый, неверный свет. По трапезной сновали десять-двенадцать монахинь, расставляя глиняные миски и кружки на одинаковом расстоянии друг от друга - вероятно, близился час ужина.
Девушка, не останавливаясь, пересекла зал и скрылась за дверями в его противоположной стене, а Витим вынужден был поотстать. Глубоко вздохнув, чтобы унять колотящееся сердце, он решительно нырнул в густую тень ближайшего стола. Несмотря на полумрак, незаметно пробираться по трапезной было нелегко: одно неверное движение могло оказаться роковым. Сейчас ему впервые удалось испытать свою ловкость не на животных, а на людях, и Витим не уставал с благодарностью вспоминать нелегкие уроки Шета и Брейн. Юноша бесшумно и молниеносно скользил по полу, опираясь только на пальцы рук и ног, мгновенно перебирался из одной тени в другую, таился под скамьями, замирая, словно каменное изваяние, пока чьи-то ноги, с шорохом метя настил черным подолом, шествовали мимо.
Выскользнув в противоположный коридор, Витим насмешливо усмехнулся. Испытание пройдено без особых усилий - он вполне заслуженно мог собой гордиться.
Но отдышавшись, юноша настороженно оглянулся и понял, что потерял свою провожатую: тишину узкого прохода нарушало лишь потрескивание факела, отбрасывающего мятущиеся блики на потрескавшиеся от времени древние стены. Вздохнув, Витим подумал, что гордиться собой слишком рано.
Тем не менее, торчать в коридоре и укорять себя за медлительность глупо и опасно, надо что-то делать, и делать срочно.
Витим вдохнул сырой, какой-то затхлый, несмотря на обитаемость этого места, воздух и бесшумно двинулся вперед. Здесь было значительно светлее, чем возле келий или в трапезной, факелы висели через каждые три шага, но несмотря на струи исходящего от них тепла, стены оставались влажными, в углах сохранились следы тщательно отчищенной плесени, а щели в кладке ярко зеленели, откровенно насмехаясь над всеми попытками придать рассыпающимся от старости камням ухоженный вид.
Преодолев саженей десять, Витим внезапно услышал отдаленные голоса впереди и в панике вжался в стену. Что делать? Бежать назад и прятаться в трапезной? Или попытаться найти ухоронку чуть дальше? Судя по тому, что шаги не слышны, люди, вероятно, еще далеко.
Он бросился вперед, чутко прислушиваясь к звукам, и вскоре коридор окончился сводчатой аркой, украшенной тяжелыми парчовыми занавесями, приведя в небольшое круглое помещение. Обрадованный, Витим юркнул за пыльные складки, собранные витым шнуром, и осторожно выглянул наружу.
Комната, или, скорее, маленький зал с высоким сводчатым потолком, была такой же древней, как и коридор. Когда-то ее стены были расписаны изображениями шестнадцати огромных фигур - вероятно, шестнадцати детей Бога и Богини - но теперь краски поблекли и облупились, кое-где из картин выкрошились целые куски камня, и было бы весьма затруднительно определить личность каждого из Стражей. Разве что, можно было узнать Тасмелию, третью дочь Бога и Богини, учение которой исповедовала "Северная обитель" - изображенная в золотой мантии и короне, она на голову возвышалась над своими братьями и сестрами.
В зал выходило несколько одинаковых двустворчатых дверей из резного дерева и явно обновленных совсем недавно. У каждой из них, расставив ноги и уперев в пол древко копья, стоял воин.
Разглядев начищенные до блеска латы, щиты и шлемы, Витим вздрогнул: воины в женском монастыре? Может, это статуи? Но тут один из латников что-то тихо сказал соседу, кивнувшему в ответ, а еще один шумно переступил с ноги на ногу. Инстинктивно спрятавшись, юноша через несколько минут снова с любопытством раздвинул парчу, и тут, приглядевшись повнимательнее, понял, что сквозь открытые забрала шлемов видны женские лица. Монахини!
Вот та сторона жизни "Северной обители", о которой он не знал. Выходит, тасмелитки заняты не только молитвами и тяжелым трудом - среди них есть воительницы, и судя по тому, как привычно их мозолистые руки сжимают древко, это не просто сохранившаяся с незапамятных времен традиция.
Витим замер, прижавшись к стене и напряженно размышляя. Тупик. Двигаться дальше невозможно, хотя цель, несомненно, уже близка. Ветхость, сырость помещений, не поддающихся никаким усилиям трудолюбивых монахинь, указывала на то, что это - самая древняя часть обители. По имеющимся у него сведениям, хранилище расположено где-то недалеко, в маленькой, сравнительно новой пристройке. Монахини вынуждены были спешно перенести свои сокровища из-за того, что они начали стремительно портиться в старых, непроветриваемых и сочащихся влагой кладовых. Эх, возможно, ход в хранилище начинается за одной из этих дверей, но пятеро стражей - это чересчур. К тому же Витим не захватил с собой никакого оружия серьезнее небольшого кинжала, полагая, что в населенном смиренными женщинами монастыре оно будет только помехой.
Он не успел еще придти ни к какому осмысленному решению, когда одна из дверей внезапно распахнулась.
-Мы рады принять тебя в свою семью, сестра Тасар, - произнесла появившаяся на пороге невысокая сухопарая женщина, обращаясь к кому-то за своей спиной.
Витим весь укутался в тяжелую парчу, желая только одного: превратиться в пыль, усеивающую ее складки, но упорно продолжал выглядывать наружу.
Настоятельнице было лет тридцать пять - сорок, вряд ли больше, и носила она те же долгополые черные одежды, подпоясанные четками, что и остальные монахини. Отличия составляли всего несколько деталей: крест на цепочке, обвивавшей ее шею, был золотым, усыпанным драгоценными камнями и в два раза крупнее, чем у остальных, на тонких обветренных пальцах сияла пара громоздких перстней, а черный платок на голове был перехвачен поперек лба золотым обручем с крупным бриллиантом. Однако Витим с первого взгляда понял: все эти драгоценности были обязательными регалиями, а не украшениями. Женщина с такими глубокими, спокойными и суровыми, точно небо, глазами не может быть мелочно тщеславной. Существа с таким взглядом бывают поглощены только одним-единственным делом, которому отдают себя полностью и без остатка.
На мгновение Витим почувствовал неловкость, что собирается обокрасть ее, ибо в этот момент "Северная обитель" отождествлялась для него с матерью Суримой - впрочем, похожее чувство сразу возникало у всех, кто встречал настоятельницу. Однако юноша старательно заглушил голос совести привычной мыслью, что книги по истории монастырю ни к чему, что в его сырых хранилищах они только лежат мертвым грузом, постепенно приходя в негодность.
Вслед за настоятельницей из кабинета вышла та самая девушка, которую парень только что неудачно преследовал.
А мать Сурима тем временем продолжала говорить размеренным, мелодичным голосом, лившимся, словно тягучая молитва:
-Ступай в трапезную, дочь моя, и подкрепи свои силы после долгой дороги. Через полчаса вечерняя служба, на которую мы все ждем тебя, а ужин лишь после службы. Вечером ты сможешь попрощаться с матерью - завтра на рассвете она уезжает. А перед сном отыщи сестру Либерию на складе, возле нового хранилища: она выдаст тебе крест, четки, молитвенник, одежду послушницы и постельные принадлежности. Ты понимаешь, все личные вещи придется отдать матери: в "Северной обители" мы не держим ни одной вещи, напоминающей о прошлой мирской жизни. Впрочем, пока ты будешь послушницей, можешь хранить несколько книг или безделушек, но через два месяца, по принятии пострига, от всего этого придется отказаться, - она жестом указала на скромное кольцо с синим камнем, почти незаметное на пальце девушки.
-Оно не снимается, - растерянно сказала та. - Отец подарил кольца с гербами нашего рода нам с сестрой на двенадцатилетие...
-Придется обратиться к кузнецу. Или похудеть и снять. Мне жаль, но таковы правила.
Монотонный, убаюкивающий голос матери Суримы постепенно отдалялся, и Витим поспешил следом. Итак, новое хранилище находится не здесь. А где? Неважно. Сокровище идет в руки само, ему всего лишь нужно остаток вечера следить за девушкой, новоиспеченной сестрой Тасар, и она приведет его прямо к цели.
Юноша привычно спрятался в трапезной, ухитрившись подобраться так близко, что почти мог дотянуться до кончика юбки Тасар, которая наспех подкреплялась куском хлеба с молоком.
Пробраться вслед за ней в общую молельню центрального храма оказалось сложнее: туда спешило все население обители от настоятельницы до последней прислужницы. Но монастырский двор уже оказался погруженным во тьму, которая облегчила задачу юному шалопаю. Удача продолжала сопутствовать ему.
Когда началась служба, и церковный хорал затянул хвалебные песнопения, Витим с лукавой усмешкой осторожно скользнул прочь. А через несколько минут в освещенный тысячами свечей, до самого высокого купола наполненный чистым мелодичным пением храм на цыпочках прокралась высокая фигура в черном платье и капюшоне. Задние ряды молящихся с молчаливым неодобрением потеснились, впуская запоздавшую подругу, но не осмелились поднять смиренно склоненную пред священными образами голову, чтобы разузнать, кто из соседок оказался так нерадив.
Тасар стояла почти у самого выхода, ее тоненькую фигурку легко было отличить даже под широким плащом и опущенным для молитвы капюшоном. Витиму достаточно было сделать всего один шаг - и, по возможности почтительно сгорбившись, он с незаметной чужому глазу довольной улыбкой приготовился к длительной скуке.
Вообще-то, парень считал себя последователем учения Бога и Богини - в основном по настоянию тетки Мариты. Он носил не шее дешевенький крестик, подаренный приемной матерью в первый же год жизни у плотника Каро, каждый вечер и утро наспех читал Главную молитву, иногда добавляя несколько слов от себя, и не забывал креститься, входя в храм. Однако что-либо большее Витим считал уже излишним и никогда чрезмерно не усердствовал в служении Богу и Богине. Простоять вечернюю службу от начала до конца представлялось почти подвигом.
Впрочем, было не так уж плохо. Главному храму "Северной обители" уже исполнилось свыше четырехсот лет, и за это время его внутреннее убранство становилось все богаче и величественнее. В свете множества свечей каждая деталь была отчетливо различима. Сияли золоченые оклады образов с суровыми, всезнающими ликами, взирающими на своих недостойных потомков. Искрились блики от лампад из разноцветного хрусталя, в серебряных треногах курились изысканные благовония, голоса невидимых певцов выводили переливчатые трели, собирающиеся под самым куполом и низвергающиеся на слушателей водопадом звуков, словно глас божий.
На возвышении выделялся ослепительно белый алтарь из цельного куска неведомого камня, вырезанный в форме чаши с неровным, усеянным зубцами и отростками краем. В чаше плескалась рубиновая жидкость - некогда каждый служитель обязан был отдать каплю своей крови для наполнения жертвенника, но ныне здесь смешивалось лучшее вино монастыря, и каждая монахиня в конце богослужения отпивала по глотку.
И все же Витим ощущал легкое, но заметное разочарование. Планируя похищение книг из женского монастыря, он понимал, что особенного сопротивления не предвидится, но тем не менее предвкушал волнующее приключение. Но все оказалось слишком просто. Не то, чтобы парень мечтал сойтись в схватке с местными бойцами, но все-таки надеялся на какие-то трудности. А так - все равно, что украсть корову у деревенского пастушка. Тоска.
К концу службы ноги задеревенели, а согнутая шея болела почти невыносимо. Оказывается, быть служителем Бога и Богини - дело не такое уж и легкое.
По окончании службы, когда все, в том числе и Витим, отхлебнули из ритуальной чаши и разошлись, парень чувствовал себя в монастыре почти как дома. Никто не обращал внимания на высокую для монахини фигуру в черном балахоне с надвинутым на лицо капюшоном - таких здесь было много.
Впервые Витим почувствовал нечто вреде благодарности к природе за то, что не сделала его здоровенным мускулистым верзилой вроде Митеша, сынка кузнеца, которому часто втайне завидовал. Несмотря на то, что Витим без особого труда справлялся с увальнем Митешем в драке, легко ускользая от громадных кулаков, и повергал здоровяка наземь несколькими точными ударами, деревенские девушки обыкновенно бывали слишком заворожены игрой огромных мышц сына кузнеца, чтобы обращать внимание на то, что не он вышел победителем. А Витим, хотя и обладал атлетической фигурой, на фоне этого детины выглядел просто заморышем. Только дочери плотника Каро Ниола и Галена всегда были на стороне названного брата. Да Аннель, дочь сапожника, удостаивали покинутого победителя благосклонным взглядом - но первая красавица Двенадцати Хуторов, к которой предмет девичьих вздохов Митеш уже несколько раз сватался, могла себе это позволить...
Однажды, вернувшись в Одинокую Башню после такого сражения, расстроенный Витим проявил слабость и пожаловался Брейн. О чем тут же горько пожалел.
-Что? - взвилась горянка. - Ты мечтаешь об этой глупой выдре, возомнившей себя роковой красавицей? Болтал тут как-то твой приемный отец Каро об этой кумушке Аннель. Сельская интриганка! Это ведь она вас с Митешем все время стравливает, нравятся ей, вишь, поединки в ее честь! Что тебе за ровня эта деревенская девица, которую мать с отцом избаловали сверх всякой меры? Она же едва читать умеет, о чем ты с ней говорить будешь? Ну нет, только через мой труп! Даже если она все-таки выберет тебя, в чем я очень сомневаюсь: Митеш первый парень на деревне, а ты - подкидыш и воспитанник темного колдуна. Вот так-то!
Витим тогда рассердился на Брейн - как она может судить о человеке, зная его только по чьим-то словам? Не ожидал от нее такого предательства. Ясно, дядька Каро недолюбливает Аннель: у самого двое сыновей глаз отвести от девушки не могут, а две дочери с каждым днем дурнеют от зависти. Только младшие по малолетству еще не обращают внимания на нешуточную драму среди молодежи. А дядька Каро еще и потому с Брейн так часто болтать повадился, что мечтает среднюю дочь, Галену, за Витима выдать. Девушка-то, может, и хороша: миловидная, серьезная, работящая, но всех детей плотника Витим иначе как сестер и братьев не воспринимал.
Замечтавшись, парень едва не упустил свою проводницу Тасар, когда та вышла из общей галереи во двор и скрылась в дверях небольшого грубого строения - странноприимного дома. Витим решил подождать снаружи: не было никакого резона подслушивать ее разговор с матерью, а вход в дом был только один.
Неожиданно свернувшие в романтическую сторону мысли заставили его сравнить Тасар со знакомыми девушками Двенадцати Хуторов. Впрочем, с таким же успехом можно сравнивать, скажем, горный эдельвейс с болотным аиром. Или далекую звезду с углями костра. Все равно, что пытаться отыскать пользу в красоте или красоту в пользе.
Странная идея заставила его глубоко задуматься. Смешно собирать цветы вместо съедобных кореньев, когда ты голоден, или пытаться согреться светом звезд в зимнюю ночь. Но если ты вдруг забудешь на мгновение о себе, глубина и таинственность окружающего мира перевернет всю твою жизнь.
Да, Витим был из породы мечтателей, и это отделяло его от жителей Двенадцати Хуторов непроницаемой стеной. Никто из них не понял того, чему он посвятил себя, никому не было дела до старой башни с ее непонятным хозяином, немного страшноватым, но больше смешным, никто бы не стал терять время на дурацкие книжки, от которых нет никакой пользы. Порой он понимал это, особенно когда слышал бесчисленные вопросы, ответы на которые заставляли молодых людей деревни недоуменно пожимать плечами или даже вертеть пальцем у виска. Со временем он научился разговаривать на их языке, не ставя в тупик пространными рассуждениями, которые ему самому казались такими увлекательными. Но иногда юноше хотелось быть таким же, как все, не оставаться вечным отщепенцем.
Одно время он забросил занятия, поселившись в гостеприимном доме дядьки Каро и помогая ему по хозяйству и в мастерской, а по вечерам участвуя в развлечениях местной молодежи, которые обыкновенно начинались песнями и танцами, а заканчивались попойками и драками. Витиму было скучновато, но как и всем слишком юным парням и девушкам, ему остро необходимо было общество сверстников, пусть даже это общество не принимает его до конца за своего. Не будь Витим, прилежный ученик горцев, признанных искусных бойцов, так силен в драках, которыми всегда, вероятно, от зари времен, встречают чужаков, ему давно пришлось бы уйти.
Тасар неожиданно выскользнула из дверей, и Витим вновь отбросил свои непрошенные размышления. Девушка шла напряженно выпрямившись, быстрые шаги казались скованными, но слез вновь не было, и она ни разу не оглянулась. Только свернув за угол, в галерею основного храма, Тасар на мгновение остановилась, прислонившись к стене, но тут же, возможно, почувствовав чье-то присутствие, двинулась дальше. Она была достойна искреннего уважения и... сочувствия. Снова мелькнуло сожаление о том, что ей предстоит провести остаток своих дней в монастыре, но кто он такой, чтобы вмешиваться в чужую жизнь?
Девушка спустилась по винтовой лестнице в подвал, Витим последовал за ней. И оказавшись на последней ступеньке, понял, что достиг своей цели: перед ним открылась длинная полутемная галерея с множеством окованных металлом дверей, запертых на огромные замки. Дальний конец коридора был еще и перегорожен кованой решеткой, украшенной замками, а рядом застыли двое все тех же стражей-монахинь в сверкающих латах. Тасар не дошла до воинов, а свернула в единственную открытую дверь, откуда падали полосы яркого света.
Витим медленно, стараясь подражать неспешной шаркающей походке местных обитательниц, двинулся к стражницам. Руки, скрытые широкими рукавами, поспешно развязывали узел на крошечном мешочке из плотной змеиной кожи - единственном серьезном оружии, захваченном с собой. Легерлей и не подозревает, что ученик почерпнул из потрепанной тетради горского сарлы-шамана немного больше, чем учитель, с усмешкой подумал Витим. Незаметное движение руки - и белый, мгновенно исчезающий на воздухе порошок, летит в ничего не подозревающих, сморенных скукой долгого дежурства женщин.
Витим отнюдь не намеревался причинять кому бы то ни было вред. А потому сонный порошок - то, что нужно. Чтобы не вдохнуть ненароком собственного зелья, парень вынужден был нырнуть следом за Тасар и плотно притворить за собой дверь. Через несколько секунд вещество улетучится и можно будет выходить. Девушку и кладовщицу - как там ее назвала настоятельница - сестру Либерию лучше всего запереть здесь же, на складе, чтобы не подняли тревогу. Ему нужна всего-то пара минут - вряд ли в хранилище много книг, обычно там хранят громоздкую утварь для торжественных богослужений, которую извлекают по редким случаям, и которая совершенно не интересует похитителя.
Но в этот момент, наверное, его везение закончилось. Витим обернулся - и внезапно едва не налетел на Тасар. Девушка пристально вглядывалась в его затененное капюшоном лицо.
-Кто ты такая? - спросила она с оттенком презрения прежде, чем Витим успел опомниться. - Зачем следишь за мной целый вечер? Отец боится, что я сбегу, и потому нанял тебя шпионить?
Парень опешил: он-то полагал, что все его маневры были верхом ловкости и остались незамеченными. Отпрянул было назад, но выходить еще нельзя. Самым разумным было бы ударить девушку по голове, или хотя бы связать, но причинить ей боль вдруг оказалось выше его сил. Витим замер.
Тасар же мгновенно воспользовалась его замешательством: подскочив ближе, она сдернула с него капюшон - и вскрикнула, обнаружив под тканью балахона мужчину.
Витим прыгнул вперед, сграбастал ее в охапку, зажал рот - но было поздно.
-Сестра Тасар? - раздался голос из-за высоких, до потолка, стеллажей, заваленных бельем.
Подкрепление приближалось, оставалось только отступить. Внутренние часы стряхнули песчинки последних секунд: можно двигаться.
Дверь захлопнулась за Витимом и его невольной пленницей за миг до того, как тучная сестра Либерия выплыла из-за стеллажа с охапкой белья.
-Вечно эти молодые послушницы куда-то несутся, - пробурчала она, небрежно сваливая свою ношу в угол. - Может, думает, что я ей принесу одежду прямо в комнату? Привыкли к роскоши! Я ей не служанка. Понадобится, придет сама.
Продолжая бубнить, монахиня удалилась, а Витим, привалившийся к двери по другую ее сторону, вздохнул с облегчением. Если бы кладовщица отправилась выяснять, куда делась девушка, пришлось бы ударить ее - порошка больше нет.
Витим вдруг обнаружил, что Тасар задыхается в его руках, и ослабил хватку. Девушка чуть не упала, хватая ртом воздух. Она уже намеревалась разразиться возмущенной тирадой, как вдруг ее взгляд упал на безжизненные тела стражниц.
-О Бог и Богиня! Они мертвы?
-Спят, - раздраженно ответил Витим и потащил девушку за собой.
На поясе у одной из стражниц висела связка ключей, которая тут же перекочевала в руки парня.
-Так ты вор! - догадалась Тасар.
Витим криво усмехнулся. Она была абсолютно права, но ему почему-то захотелось оправдаться.
-Я не собираюсь красть монастырское золото, - сказал он, пытаясь подобрать ключ к хранилищу белья. - Мне нужны книги.
-Какая разница? Ты вор! - глаза девушки метали молнии, она яростно вырывалась, хотя этими попытками лишь причиняла себе боль: Витим легко удерживал ее руку. - Помогите, кто-нибудь! - закричала она, но парень немедленно прижал ее к стене, снова зажав рот. Ключ, который он пробовал в этот момент, хрустнул и сломался в замке.
-Если будешь орать, придется дать тебе по голове, как бы мне это ни претило, - прошипел он. - Хочешь остаться целой и невредимой - молчи.
Тасар испуганно кивнула.
Витим вернулся к своему занятию, но тут же выругался: дверь заклинило намертво. Теперь он не может запереть Тасар в кладовой.
-Ладно.
Надо было торопиться, в любую минуту кому-нибудь могло взбрести в голову спуститься в подвал. Витим потащил девушку за собой.
К решетке подошел всего второй ключ из опробованных, к двери за ней - третий. Заперев замки за собой, Витим позволил себе перевести дух и отпустить руку Тасар, которая тут же вжалась в угол. Но это его уже не заботило.
Хранилище было довольно большим помещением с недавно топленным камином и отверстиями в потолке для вентиляции. По стенам стояли сундуки, ларцы, шкатулки, ящики, большинство из которых были заперты на висячие или врезанные замки. Оценив их количество, Витим застонал: вот деталь, которую он как-то упустил. Ключей от всех этих вместилищ у охранницы, конечно, не было, а времени оставалось мало. Тем не менее Витим приступил к осмотру. Была не была, второго такого случая не представится, после сегодняшнего налета монахини будут настороже.
Он сразу отмел мелкие обитые бархатом и шелком шкатулки, разложенные на полках тюки и свертки. Витима интересовали большие деревянные сундуки, и он сразу придумал, как их проверить. Если при движении в таком ящике что-то звякало, или сундук оказывался слишком тяжел, чтобы вмещать в себя бумагу, значит его содержимое парня не интересовало.
Витим обливался потом, приподнимая и встряхивая огромные сундуки, но, видимо, и в этот раз судьба благоприятствовала ему: ящик, отвечающий представлениям парня о хранилище ценных книг, оказался только один. Большой ржавый замок красноречиво свидетельствовал, что этот ящик в последний раз открывался лишь Бог и Богиня знают, как давно.
Витим не рискнул сбивать запоры, опасаясь поднять слишком большой шум, но он все же не зря некогда учился у деревенского кузнеца. Ящик кое-где подгнил, но все еще выглядел крепким, а вот охватывающие его металлические полосы явно недавно менялись: на потемневшем дереве сохранились отверстия от старых гвоздей. Замок был сделан на славу, но цеплял его на сундук, очевидно, человек, не сильно разбирающийся в кузнечном ремесле. Судя по всему, подумал Витим, монахини не допустили до своих сокровищ посторонних, тем более, мужчин, и все делали сами.
Поковыряв там и здесь, Витим подцепил кинжалом железо, расшатывая грубо вбитые гвозди - и вот один приподнял шляпку. Поддеть, нажать - и первый кусочек железа звякает о каменную плиту пола.
Увлекшись работой, Витим не обращал внимания на пропавшую с глаз девушку - но вдруг, когда уже половина гвоздей валялась на полу, что-то звериное, на уровне инстинкта, заставило его обернуться. Только поэтому обрушившийся на голову удар огромным серебряным подсвечником пришелся вскользь и не раскроил ему череп.
Парень рухнул на землю, но тут же перекатился через плечо и вскочил прежде, чем Тасар успела снова замахнуться. Кровь из рассеченной брови немедленно залила правый глаз и противной теплой струйкой потекла по шее. Витим перехватил занесенную руку, заставив девушку застонать от разочарования.
-Вот как, ты хочешь меня убить? - рявкнул парень в красивое бледное лицо, на котором отражалась смесь страха, ярости и азарта. - Что ж, будет мне наука: нельзя проявлять жалость даже к тем, кто выглядит так безобидно как ты!
-Ты всего лишь гнусный вор, но я не собиралась тебя убивать, - возмутилась Тасар, немного растерявшись и еще больше побледнев от зрелища хлынувшей крови врага.
Однако Витим не сжалился на этот раз. Разорвав уже не нужный ему балахон, он крепко привязал извивающуюся и отбивающуюся девушку к закрепленному стеллажу.
-Ты все равно не уйдешь далеко, - бросала она гневные реплики, пока Витим, прижимая кусок ткани к лицу, продолжал ломать сундук. - Если даже тебя не поймают наши воины, то Бог и Богиня все видят! Они накажут тебя за то, что ограбил их святилище!
-Да замолчи ты, - не выдержал парень. Одной рукой действовать было неудобно, к тому же кровь не собиралась останавливаться. Тряпка пропиталась насквозь, и он уже начал ощущать едва заметный звон в ушах. Проклятый удар рассек артерию, и скоро начнется слабость от потери крови, но если он займется раной, может не успеть справиться с сундуком. Уходить несолоно хлебавши представлялось позорным.
Наконец крышка ящика распахнулась, и открывшееся зрелище заставило взгляд проясниться: он рассчитал все на диво правильно! Внутри, пересыпанные стружкой, лежали три толстых тома в переплетах из тисненой кожи. Корешки книг слегка заплесневели, страницы покоробились от сырости, но их вполне можно было прочесть - а большего и не надо.
-Вот, посмотри! - Витим встряхнул книгой перед носом Тасар. - Посмотри, в каком они жалком состоянии: еще несколько лет и рассыплются! Зачем монастырю книги, которые никто не читает? Монахини "Северной обители" только считаются хранителями благочестия и культуры, а на самом деле их ничто не заботит кроме наездов тардовского двора и сопутствующих светских развлечений! А настоящие произведения искусства, вместилища многовековой мысли никому не нужны и гниют в сырых подвалах!
Тасар расширившимися глазами смотрела на парня, который, пошатнувшись, прислонился к стене и бережно завернул книги в холстину. Спрятав свою добычу в заплечный мешок, он повернулся, чтобы уйти.
-Не оставляй меня здесь! - в панике воскликнула девушка. - Здесь водятся крысы!
-Ну вот, еще и крысы, - пробормотал Витим, но перерезал веревки. - Иди вперед, - велел он, - не хочу получить подсвечником еще раз.
"Куда же ее деть, - напряженно размышлял он, проходя мимо все еще спящих стражниц. - Хорошо хоть, кровь остановилась. И хорошо, что никто еще сюда не заявился".
Не успел он додумать эту мысль, как действительность ее опровергла: со ступеней винтовой лестницы почти бесшумно спустилась женщина. Витим вздрогнул: не кто-нибудь, а сама мать Сурима!
-Сестра Тасар, - начала она, и вдруг заметила Витима. Ее метнувшийся по коридору взгляд охватил безжизненные тела воинов, распахнутую решетку и ужас, плескавшийся в глазах юной послушницы.
Надо отдать должное настоятельнице, она мигом оценила ситуацию: не бросилась бежать, не начала кричать или рыдать, не стала попусту угрожать, понимая, что это бесполезно. Окровавленный молодой мужчина с мешком в одной руке и кинжалом в другой выглядел достаточно решительно, чтобы оставить сомнения.
-Кто бы ты ни был, - произнесла она своим глубоким, мягким, но в то же время и суровым голосом, - ты знаешь, что это злодеяние не останется безнаказанным. Оставь награбленное и уходи - а мы будем молиться о спасении твоей души перед Всевышними.
-Замолчи, - хрипло сказал Витим. Может, в другое время он и прислушался бы к словам женщины, с одного взгляда внушавшей немалое уважение. К тому же он вовсе не был закоренелым злодеем, глухим к увещеваниям совести. Но сейчас он чувствовал предательское головокружение и тошноту и, ежеминутно опасаясь потерять сознание, не слышал ни единого слова. - Ступай в хранилище. Надеюсь, посидев в этой сырости пару часов, ты поймешь, как надо обращаться с книгами. Ну, быстрее!
Мать Сурима окинула вора уничтожающе ледяным взглядом и гордо прошла за решетку:
-Да воздастся тебе по заслугам, сын мой, - спокойно сказала она, подняв взгляд к небесам и шепча молитву.
Уже запирая за ней дверь, Витим вдруг вспомнил о Тасар - но перестук легких шагов по лестнице говорил о том, что надо спешить. С проклятьями он бросился следом.
Галереи монастыря были безлюдны: сестры уже легли спать. Путаясь в длинной юбке, Тасар бежала к обители для монахинь-воинов, но не успела. Витим нагнал ее в пустом заднем дворе, поблизости от конюшен.
-Отлично, - зло сказал он, чувствуя, как от быстрого бега вновь открылась рана. - Как раз то, что нам нужно!
-Скотина, - пыхтела Тасар.
-Какие некрасивые слова для смиренной послушницы! Куда бы тебя деть хоть на несколько минут?
-Вор! Душегуб! Негодяй!
-Вот разошлась! Помолчи хоть минуту.
Лошади уже спали, и появление людей в конюшне отнюдь не пришлось им по душе. Недовольно всхрапывая, они косились на этих крайне странно ведущих себя особ.
Наконец, Витиму удалось скрутить девушку остатками балахона и перекинуть через спину коня, оказавшегося в ближайшем стойле - крупного гнедого жеребца, который решил фыркнуть ему прямо в лицо. Однако с лошадьми-то парень умел справляться - в отличие от женщин, мелькнула грустная мысль. Запереть Тасар было негде, а рваные тряпки едва держали - Витим опасался, что освободиться ей при ее темпераменте будет делом двух секунд.
Ворота в "Северной обители" охранялись, но стражи в этот час мирно сидели в привратницкой, попивая крепкий чай и полагаясь на прочность запоров. Вообще, охрана в обители была скорее данью традициям, чем необходимостью. Высокие каменные стены и обитые железом бревенчатые ворота были слишком крепким орешком, чтобы случайные шайки разбойников могли рассчитывать раскусить их в надежде на поживу. А от настоящих набегов тех же тавритов, саратожцев или санкрийцев, от которых страдали и крестьянские селения, и дворянские замки, монастырь защищали не столько укрепления и оружие, сколько имя дорианского императора, под чьей мощной десницей он мог спать спокойнее, чем под охраной многотысячных ратей.
Подскакавший в ночной тьме всадник успел откинуть засовы и толкнуть тяжелую створку прежде, чем воины отыскали свои копья и выскочили во двор.
Свежий горный ветер так привычно и так успокаивающе ворвался в легкие, словно в монастыре воздух подавлял своей затхлостью. Витим понимал, что это только иллюзия, но она не мешала наслаждаться чистотой и прелестью свободы. "Сумасшедшие, - думал он, погоняя коня, - все, кто запер сам себя в мрачных каменных стенах безумны!"
Витим с жалостью посмотрел на Тасар, висящую поперек седла. Он планировал отпустить девушку за ближайшим поворотом: теперь ее рассказ не угрожал разоблачением.
Но вместе с облегчением на него вдруг накатила непреодолимая слабость, мир поплыл, сияющие над головой звезды неожиданно потускнели, погружаясь в звенящий мрак. Парень едва успел заставить жеребца сойти с дороги в какой-то овраг - и провалился в забытье.
Разумеется, святейшая мать Сурима никогда не прибегала к вульгарному гаданию. Тот, кто осмелился бы заподозрить настоятельницу самого знаменитого в империи монастыря в приверженности к языческим ритуалам, решил бы, что сходит с ума. А что следовало бы подумать тому, кто застал мать Суриму именно за таким занятием?
К счастью, очевидцев невероятного богохульства не случилось. Но это не значит, что за содеянное не придется расплатиться, подумала настоятельница.
В своей сознательной жизни монахини она никогда не изучала и даже не знакомилась с тем, как следует проводить подобные обряды. Но после того как очнувшиеся от странного сна стражницы выпустили ее из подвала, мать Сурима неожиданно вспомнила старую служанку, работавшую горничной у ее матери в то время, когда святейшая была живой и непосредственной двенадцатилетней девчушкой, дочерью состоятельного торговца из Ямады. Добродушная пожилая степнячка охотно гадала по книгам и трем восторженным девушкам, и даже их матери, подробно объясняя свои действия, но сами женщины почему-то боялись совершать загадочные манипуляции с казалось бы самыми обыкновенными предметами обихода, от которых они вдруг превращались в вещих оракулов.
А вот теперь мать Сурима почувствовала настоятельную необходимость вспомнить слова старухи.
"Это уж чересчур", - твердила она про себя, словно три невыразительных слова могли оправдать ее в глазах Бога и Богини - и в своих собственных глазах.
Совпадение слишком невероятно, думала мать Сурима, тщательно запирая дверь своей личной молельни. В обители побывал самый странный вор, какого только можно себе вообразить - и уже одно это должно было заставить насторожиться. Но каков же был ужас и суеверный страх, охватившие настоятельницу, когда она в панике убедилась, что из ломящегося от сокровищ хранилища похищены только три книги - именно те три книги!
Кто был этот парень? Зачем ему старые монастырские книги, не имеющие никакой ценности ни для кого кроме историков? И какое отношение ко всему этому имеет юная послушница, которую он тоже зачем-то увел с собой?
То ли это событие, на которое указывали все предзнаменования, в которые мать Сурима никогда не верила, и какое значение оно будет иметь для "Северной обители"? А для остального мира? Добро или зло несет оно в себе? И есть ли какой-нибудь способ вмешаться в его ход, исправить содеянное зло или способствовать торжеству добра?
От бездны вопросов пухла голова, но ответов не было ни на один.
Глубоко вздохнув, словно собираясь ринуться в пропасть, мать Сурима извлекла из кошеля принесенные с собой принадлежности: свечи, нитки, серебряную алтарную чашу, воду и книгу - собрание священных текстов. Ту самую, которой решила воспользоваться некая сила дабы объявить свою волю. Быть может, теперь она продолжит сове повествование.
Ритуал не требовал произнесения заклинаний, поэтому мать Сурима непрерывно шептала молитву - мольбу о прощении за свои безбожные действия. Горячий воск капал на тонкую нить и чашу с водой, вырисовывая на ее дне замысловатый узор. Почему-то когда стаяла свеча, первое, что пришло в голову настоятельнице при виде изображения - оружие. Что-то длинное и заостренное, словно меч или стрела, с расширением на конце: не угадать, то ли рукоять, то ли оперение.
Она покачала головой и взялась за книгу. Навощенная нить скользнула между страницами, словно нож, вошедший в горячее масло. Сердце матери Суримы тревожно забилось: что-то прочтет она в отмеченных строках? Она нерешительно развернула книгу. Вот и восковой след.
"...Руда добыта и сталь уже в горниле! - провозгласил могущественный демон смертному существу, чья душа навеки принадлежала ему. - Спеши, мой раб, спеши завладеть тем клинком, что будет выкован из этой стали. Только он может уничтожить Изгнанника - и тогда падет камень краеугольный, без которого рухнет царство добра!"