I) 33 года пролежал Илья Муромец на печи, а потом встал и сразу на Голгофу с крестом отправился. Бегут за ним Алёша Попович с Добрыней Никитичем, не поспевают. Остановились богатыри, коней своих оседлали и снова в погоню пустились:
- Одумайся, Илюша! Пропадёт без тебя Русь-матушка! Возьмут басурманы великий Киев-град!
Поднял Илья очи, устремил взгляд на добрых молодцев и человеческим голосом молвил:
- А зачем же ты, Алёша, намедни три раза отрёкся от меня? А ты, Добрыня, пропил ли тридцать серебряников, прогулял ли?
В один голос богатыри ответ держат:
Алёша: - Так пьян был, брат! Не признал!
Добрыня: - Так вместе же, братишка, прогуляли! Знатная трапеза, красны девицы...
Ничего не ответил им Илья. Путь свой праведный продолжил он, негромко напевая:
- Не вешать нос, гардемарины...
А над Голгофой в предвкушении кружились стервятники...
II) С рождения любил Алексей Попович музицировать на фортепиано. И ладно бы просто любил, так он ещё и музыку великолепную писал. В детстве окружающие нарекли его вундеркиндом, сейчас им просто им восхищались.
Любил в гости к Алёше захаживать его друг и соратник - Добрыня Никитич. Вместе они под звуки похоронного марша поднимали бокалы за брата-богатыря, самораспявшегося ради прощения всех грехов людских.
И вообще был Попович очень гостеприимным человеком.
Пришёл к нему однажды коллега и завистник - Антонио Сальери.
- Мне очень нравятся Ваши симфонии, - восхищался Антонио, - а ещё больше Ваши оперы, но больше всего я люблю, как вы играете гаммы! Всю ночь могу не спать, слушая Вашу игру!
При этих словах подал Сальери Алёше кубок с вином.
Ничего не сказал Алёша, никакого тоста не произнёс. Просто пропел:
-...Дурна ли жизнь, иль хороша...
А ещё не до конца растворившийся порошок в предвкушении кружился в Алёшином стакане...
III) Добрыня сидел дома, запершись в чулане. Времена настали такие, что верить абсолютно никому нельзя: ни друзьям, ни родственникам, ни себе. Он в ужасе прислушивался к каждому звуку. Естественно, вскоре раздался стук в дверь. Добрыня знал: за ним пришли. Он открыл дверь, и в комнату сразу вошла форма НКВД, одетая на каких-то людей.
Добрыня стойко держался на допросах, с достоинством переносил побои. Он вспоминал всех погибших друзей, в темноте камеры лил слёзы, не имея возможности отомстить за Илью и Алёшу.
Он снова в комнате для допросов, его снова бьют.
Ничего не сказал Добрыня. Только снисходительно улыбнулся и пробормотал:
-... Судьба и Родина - едины.
А в глазах Добрыни в предвкушении кружились лагеря.