Темно, тепло и тихо. Мысли-хулиганки тихо терроризируют мой отдыхающий
мозг.

«Кто я? Я, наверное, эмбрион. Кто же еще? А разве эмбрионы умеют думать? А
откуда ты знаешь, что умеют делать эмбрионы? И что, вообще, ты знаешь об
эмбрионах? Наверно, не больше теории относительности Эйнштейна. Да? А
откуда эмбрион, вообще, может знать о таком Эйнштейне? Значит, не эмбрион?
Тогда, наверно, человек. А что тогда такое человек? А может человек и есть
эмбрион, только в другой стадии. И так далее, до конца. А что в конце?
Эмбрион Бога? Сколько же у нас здесь претендентов на это место! Наверно,
многие погибают. Погибают так и не успев развится в человека. Какой сегодня
день? Никогда не поверю, что мой чернокожий сосед тоже эмбрион Бога. Он,
скорее, эмбрион центрально-африканского божка, которым пугают детей в
какой-нибудь небольшой деревне. Кем лучше быть? Эмбрионом или человеком?
Эмбриону не надо чистить зубы. Причем здесь зубы? Они у меня есть. Все-таки
не эмбрион. А может я эмбрион с зубами? Точно! Лежу себе тут. А где я,
собственно, нахожусь? Мягко. Постель? Разве эмбрионы лежат в постелях? Как
все сложно. Надо выбирать. Хочу быть эмбрионом. Ура! Все, я эмбрион!»

Резкое движение назад и моя голова бесстрашно натыкается на что-то твердое
и жесткое.

«Эмбрион. Два эмбриона. Эмбрионы себе шишек не набивают. Особенно так
глупо!»

Я слепо шарю руками вокруг себя.

«Никого. Ни людей, ни эмбрионов (-ок). Могут ли эмбрионы любить друг друга?
Хм. Как? Ну, если я эмбрион с зубами, то почему не могут быть эмбрионы с
другими органами. Хорошо. Скажем, что я очень крутой эмбрион с полным
набором всех человеческих причиндалов. Агент эмбрионов замаскированный под
человека. Сколько там времени? Еще пять минут. А чем я тогда качественно
отличаюсь от человека? Человек есть носитель разума. Мало... Еще светлого,
доброго, вечного. То есть получается, что львиная доля всех людей это
замаскированные эмбрионы? А сосед-то мой хреново замаскировался, скажу я
вам. Интересно, если я куплю ему бананов, купит ли он мне пива или покажет
свое настоящее лицо, лицо эмбриона? А может пойти к нему, и признаться - я
эмбрион. И поговорить по душам, как эмбрион с эмбрионом, о нашем, об
эмбрионском. А потом нажраться, как настоящие эмбрионы, и петь наши
эмбрионские песни. Так пять минут прошло. Надо идти чистить зубы.»

Я сползаю с кровати, и медленно направляюсь в ванную, держась одной рукой
за стену, а другой за, выскочившую на затылке, шишку.

«О Боже! Это кто? Я!? Нет, ну я точно чистокровный эмбрион. Глаз красный.
Сколько ж это я не брился? Человек! Тебе еще далеко до человека. Хотя по
сравнению с соседом я, вообще, Аполлон. Да по сравнению с ним и его собака
Аполлон. Так. Бленд-а-мед на Бленд-а-дент. Туда-сюда. Прополоскали.
Сплюнули. Что еще? Красный глаз. Его бы я тоже почистил, а еще лучше
заменил. С новым глазом я может быть сразу перешел бы в категорию людей.
Конечно, мечтай. Но все равно заменить его не помешало бы. Люди это,
наверно, просто миф, красивая сказка, придуманная каким-нибудь мудрым и
старым эмбрионом. Разумеется в корыстных целях. А вообще, они существуют?
Хотя бы один или одна. Как пример для подражания, как эталон. Чтобы все
ходили и смотрели - вот это Человек.»

Внезапная молния боли пронзила левую половину головы. Я закрыл глаза, и
прислонился к холодному кафелю. Все мысли в испуге разбежались врассыпную,
и я на секунду увидел старое, грустное, обезображенное морщинами лицо.
Видение продержалось недолго, и холодная стена забрала боль себе. Все
прошло.

«Интересно, что эмбрионы едят на завтрак? Молоко? Нет, молоко это для
младенцев. Хотя почему бы и нет? Так как я такой крутой эмбрион, то я еще
могу добавить и мюсли. Так. Загадка. Совещание. За столом сидит негр, белый
и китаец. Негра зовут мистер White, белого мистер Black, китайца мистер
Green. Внимание вопрос. Кто будет четвертым? Кто у нас зеленного цвета?
Лягушки, марсиане, водяные. В любом случае того парня будут звать мистер
Yellow. Иначе смысла никакого нет. Может надо было побриться? Какая
разница? Как говорила моя бабушка, одна дает другая дразнится. А когда
подразнится, наверно, тоже дает? Философские вопросы какие-то в голову
лезут. Задача. От чего зависит временной интервал дразнения у
среднестатистической особи женского пола до начала удовлетворения
естественных сексуальных потребностей? Хорошо сформулировал, молодец. У
соседа таких вопросов точно не возникает. Он, скорее всего, работает по
старинке. Дубинкой по лбу, а потом за волосы в пещеру или на пальму.
Интересно, где лучше, в пещере или на пальме? С пальмы легко можно
свалиться. Тэк-с, поручик начал о возвышенном, о пальмах. Может еще молока
добавить? Ага, сначала молока, потом еще мюсли, и так далее пока все не
закончится. Боже мой, что за утро такое, всякий бред в голову лезет. Это,
наверно, из-за красного глаза. Может пойти еще поспать? Или подумать о
чем-нибудь серьезном. Хорошая мысль. Вот сейчас чаю налью и подумаю. О
смысле жизни, например. Как будто раньше не думал. Ну, думал. Но в этот раз
я буду думать правильно и с легкостью его определю.»

Засвистел чайник, нагло требуя обратить на себя внимание. Через несколько
секунд свисток слетел с носика и с грохотом прокатился по столу.

«Этот чайник выскочка и каприза,» - продолжал рaзмышлять я, наливая себе
чай, кладя и размешивая сахар, - «Хотя тебя бы на огонь, ты тогда и не так
бы засвител. Ладно, значит, смысл жизни. Смысл жизни. С М Ы С Л Ж И З Н И.
Смыыыысл жииииизнииииии. Так, правильно думать не получается. Значит, надо
неправильно. Смысл жизни это вопрос архиважный и архисложный, товарищи, и
решать его надо сообща. А для этого мы будем создавать колхозы, потому что
только через них мы сможем понять всю глубокую суть и мораль искателей
смысла жизни. Мда. Куда-то я совсем не туда повернул. В какой-то книге по
астрономии я читал главу посвященную будущему Вселенной. О, уже лучше. Так
там описывалось, в частности, будущее звезд. Разумеется, все они, рано или
поздно, повзрываются и потухнут к чертовой матери, и в конечном итоге мы
будем иметь кучу потухших звезд. Насколько мой неокрепший мозг эмбриона
позволяет судить, в случае взрыва Солнца, от Земли останутся только рожки
да ножки. Хотя, наверно, к этому времени человечество заселит все что
можно, нарожает всяких лопоухих джидаев и им подобных. Хорошо, а когда все
погаснет, что тогда? Научимся создавать свои собственные звезды? Так, в той
книжке еще чего-то было про энтропию энергии, что энергия размазывается по
Вселенной, кaк мaсло по хлебу. Это получается, что звезды лепить будет не
из чего. ОК, надо более сердито. Все потухло, все умерли, в чем смысл
жизни? Минута пошла. Э-э-э. Ни в чем? Эще 55 секунд, думай. А мне что из
этого будет? Это у других будут болеть головы, а всякие Шварцы и Виллисы
будут своими широкими торсами прикрывать нас от взрывов суперновых и делать
звездам гелиевые иньекции, чтобы горели еще столько же на благо Америки.
Минута истекла, ваш ответ. Ага, значит, мой ответ. Мой ответ. Моооой
оооотвеееет. Кто-нибудь, наконец, разовьется из эмбриона в человека и всех
спасет. То есть, смысл жизни это развиться в человека и всех спасти. Ну,
если я разовьюсь в человека, то я точно никого спасать не буду. Поэтому и
не разовьешся. Разовьюсь. Мечтай. Отвали. Давай, давай, развивайся. Стоп.
Пойду я лучше в Университет.»

Я быстренько сконцентрировался на допивании чая и облачении в униформу
фасона свитер/джинсы. Еще раз критически осмотрел свое заросшее лицо,
вспоминая при этом классические строки старика Вильяма «Брить или не
брить», и принял единственно верное решение «Сегодня буду усиленно
отращивать бородку, завтра побреюсь». Потом накинул куртку, влез в туфли, и
вышел на улицу, захлопнув за собой дверь. Не успев пройти и пары шагов, я
оказался в окружении внушительной толпы, которая по-моему первому
впечатлению черезчур бурно среагировала на мое появление. Я был сразу
схвачен под руки, поднят, пронесен несколько метров, и поставлен на ноги
лицом к лицу с каким-то седым стариком с сумашедшим взглядом. Старик
неторопливо вынул из внутреннего кармана своего серого пиджака какую-то
бумажку, и начал мне ее торжественно зачитывать. Толпа притихла.

«Уважаемый житель нашего микрорайона, проживающий по адресу такому-то. По
результатам жребия проведенного такого-то числа такого-то года в управлении
нашего микрорайона, Вам выпала большая честь представлять наш микрорайон в
показательном выступлении страдальцев, который пройдет такого-то числа, во
столько-то часов. Управление нашего микрорайона. Печaть. Подпись»

Старик закончил читать, и спрятал бумажку обратно в карман. Этот документ
на короткое время отбил у меня способность мыслить и высветил мой
нездоровый интерес задавать разные глупые вопросы.

«Какие еще страдальцы? Какой еще наш микрорайон? Какой еще жребий?»

В это время толпа опять ожила, и частично разьяснила ситуацию.

- На крест его, пускай страдает... Ничего, это только в первый раз страшно,
потом привыкаешь... Понесли быстрее, скоро уже начнется... - неслось из
толпы.

Какая-то близорукая бабка приковыляла поближе, и внимательно осмотрела
меня.

- Так ты пострадаешь за нас, милок? - полуспросила полуутвердила бабка, и
окончательно добила меня еще одной, откровенно ностальгической, фразой. - А
у того хлопчика тоже были длинные волосы.

«Страдать за вас!? По жребию?! Идите вы все! Не хочу. Кто я вам? Нашли
страдальца. Как там у Геббельса, чем больше ложь тем легче ей верят.»

Я набрал полную грудь воздуха и закричал.

- Не хочу я за вас страдать! Я сатанист и мазохист! У меня не получится
страдать, я не умею, и, вообще, я эмбрион!

Толпа опять на секунду притихла, перевела произнесенное мною на доступные
ей понятия, и жестоко завозмущалась.

- А кто тебя, мерзавца такого, спрашивает-то? Мы тебя выбрали, мы тебя и
распнем. Да чего с ним возится-то, неблагодарная тварь. Хотя побрился бы,
тоже мне страдалец, вон как лыбится.

Пока толпа неудовлетворенно бурчала, я безуспешно пытался обьяснить старику
что такое мазохист, пробуя ему втолковать, что я все понимаю, что, конечно,
перед Богом равны и сатанисты, и эмбрионы, но наш родной микрорайон будет
опозорен, так как на кресте я могу самым бестыжим образом возбудиться, а
там пресса, масс-медия, сами понимаете. Было видно, что давно потухшая
фантазия старика просыпается, унося его мысли куда-то вдаль.

«Так, сейчас этот дед начнет мне рассказывать, как 500 лет назад он добился
невероятных успехов в перевыполнении пятилетнего плана по соблазнению
всего, что двигaлось в радиусе 100 километров» - понял я, и стал усугублять
ситуацию, обратившись к державшим меня амбалам с просьбой «Сожмите меня
покрепче», делая при этом сладкое лицо. Произнеся это, я сразу испугался,
что переборщил, так как «сожмите покрепче» в исполнении этих шкафов могло
быть намного хуже висения на кресте. Старик все еще колебался, и пытался
найти какое-нибудь решение.

- Мы тебе снотворного дадим, хорошо? - заговорщески прошептал он, положив
руку мне на плечо.

- Это не поможет. - соврал я, теряя последнюю надежду выкрутиться.

Меня спас сосед. Он появился в нужное время в нужном месте. Надо добавить,
что нужными они были для меня. Сосед явно только что проснулся, и вышел на
шум, будучи облаченным в халат и тапочки на босу ногу. Он подошел поближе,
и ненавязчиво поинтересовался что здесь происходит. Дальнейшие действия
старика вызвали у меня неподдельное восхищение. Председатель нашего
микрорайона оценивающе оглядел соседа, окинул взглядом дверь его квартиры,
опять вынул из внутреннего кармана серого пиджака ту самую бумажку, достал
из наружного авторучку, и красиво исправил номер квартиры с пятерки на
шестерку. Исполнив все это, он обратился к толпе с зажигательной речью.

- Братья и сестры! Сегодня мы все, как один, собрались здесь, чтобы отдать
наш гражданский долг перед городом, страной, человечеством. Наши сердца
преисполнены желанием показать всем, что мы это не сброд каких-то
отщепенцев, а свободомыслящяя гордая субнация, заслужившая своим тяжелым
трудом право на существование. Мы верим, что наступит тот день, когда слава
о нас будет лететь от страны к стране, наполняя души людей радостью и
гордостью за самих себя. Вчера мы выбирали самого достойного из нас,
способного передать другим всё страдание, перенесенное нами за эти долгие
годы. Наша судьба в его руках. Именем управления нашего микрорайона я хочу
вам представить нашего избранника (старик стильно обнял соседа за плечи).
Да воздастся ему. Аминь.

Толпа моментально потеряла ко мне всякий интерес, подхватила соседа,
который, выпучив глаза и губы, изображал усердную работу мысли, и понесла
его в едином порыве куда-то вдаль. Сидящие на скамейке бабки о чем-то
оживленно шушукались. «Наверно вспоминают, как 2000 лет назад, когда они
еще были девочками, вот также отлавливали всех подряд, пострадать за них»,
решил я.

Сопровождающий на расстоянии толпу, пожилой человек с тростью, в толстых
очках и зеленом плаще, грустно качал головой и причитал.

- Что у нас за район такой. У других везде добровольцы. А мы? Ходим, ловим,
уговариваем. Вот раньше считалось за честь пострадать за свой район. Отбою
не было от желающих. Я сам три раза страдал.

- Эй, папаша, куда его понесли? - прервал я его словоизлияние.

- Что? А? Понесли? В парк конечно, куда же еще? Там сегодня мэр выступать
будет. А вы что же, не пойдете? - произнес он с интонацией подразумевавшей,
что я, конечно, никуда не пойду, что таких как я убить мало, что все вокруг
быдло, один он Д'Артаньян.

- Как вы могли так подумать? Речь мэра это святое. - парировал я, и
направился в парк.

По пути в парк мои мысли вернулись к решению глобальных проблем,
скорректировав анализ с недавними событиями.

«Появится и спасет. Зачем? Кому тут может понадобиться кого-нибудь спасать?
Из-за безграничной любви ко всему живому? Глупо. Просто глупо. Глобальное
страдание оптом. Да если бы вы стали лучше от того, что я повисел за вас на
кресте, я все равно не стал бы этого делать. Почему? Потому что я не хочу.
Просто не хочу. И не верю. Неубедительно. Признай себе, что неубедительно.
Наверно, просто время бескорыстных страдальцев прошло, а может оно никогда
и не начиналось. Вот если бы председатель управления нашего микрорайона
сказал, что вот вам лилион баксов за ваши старания, то есть страдания. Вот
тогда я бы согласился днем и ночью страдать за весь микрорайон. И ты еще
после таких мыслей надеешся развиться во что-то высшее? Представь, что ты
уже развился. Э-э-э. Ладно, попозже представлю.»

День выдался солнечным. Я уже подходил к парку, о чем свидетельствовали
усиленные наряды конной полиции, обязательные при большом скоплении людей.
В самом парке царила атмосфера праздника. На эстраде играл военный оркестр.
Дирижер оркестра, по-видимому решивший, что все здесь собрались только
из-за него, вытягивал из своих подопечных все соки. Немножко полюбовавшись
этим представлением, и решив, что дирижер достоен Нобелевской премии
дирижеров, я направился по дорожке ведушей на стук молотков. Пройдя
небольшой лесок, я стал очевидцем грандиозного зрелища. Посередине огромной
поляны стоял небольшой, усеянный крестами со страдальцами, холмик. Недалеко
от холма была установлена переносная трибуна, около которой тусовались
какие-то шишки. С другой стороны холма происходила насадка страдальцев на
кресты. Я прошелся вокруг холма, осматривая распятый контингент, и был
очень удивлен не увидев ни одного белого. Хотя нет, один белый был. И,
наверно, в качестве компенсации он был установлен на самой вершине. Вел он
себя, мягко выражаясь, буйно.

- Что ж это он так убивается? - удивился я, и подошел поближе. Рассмотрев
его получше, я не смог сдержать улыбки, так как по иронии судьбы этот белый
был арабом. Это был Абдулла, декан моего факультета, холерик с лысиной и
орлиным носом, прозванный за свой характер Саддамом Хусейном. Вот этой
самой лысиной он в исступлении бился о крест, выкрикивая какие-то проклятия
на арабском языке, скорее всего грозясь лично отправить всех к Аллаху, как
только его снимут.

«Как же они его отловили? Он же живет черт знает где. Надо будет разузнaть»
задумался я, и пошел рассматривать распинателей.

Мохнатые и узкоглазые кудесники молота работали так, что было любо дорого
смотреть. Работали слаженно, работа спорилась. Они загоняли гвозди одним
ударом, причем создавалось ощущение, что их жертвам совсем не больно. Из
чьего-то подслушанного разговора выяснилось, что это, набившие руку,
проффесионалы из Филлипин, где такой бардак происходит каждый год. Поляна
медленно наполнялась делегациями от микрорайонов, несущих с собой своих
избранников. Некоторых сопровождали танцевальные группы поддержки.
Страдальцев регистрировали, сортировали, и отдавали на растерзание
филлипинцам. Отдельные бригады установщиков крестов, сбитые из местных, в
поте лица таскали и устанавливали кресты на холм.

Подошла очередная группа с кандидатом на распятие. Увидев этого кандидата у
меня перехватило дыхание от предполагаемой аттракции. Это была огромная
толстая негритянка, килограммов, этак, на двести. «Вот эта действительно
страданет за всех нас» констатировал я. К чести филлипинцев, надо сказать,
что размеры страдалицы не создали им никаких проблем. Она была прибита
гвоздями и обвязана ремнями почти моментально. Что касается носильщиков, то
тут все было намного веселее. Они долго что-то упорно обсуждали, спорили,
делали многочисленные попытки поднять крест, постоянно роняли его, каждый
раз в панике отпрыгивая метра на три, звали подмогу, материли советчиков и
проклинали всех тех кто это придумал, полностью разделяя мою точку зрения.
В конце концов, они пошли на контакт с конной полицией, одолжили двух
кобыл, и с помощью этих бедных животных заволокли, страдающую в полный
голос, негритянку на холм. Теперь им предстояло поднять ее крест и надежно
закопать его в предназначенную для этого ямку. Тут началось еще более
бурное обсуждение, которое к моему глубокому разочарованию, закончилось
решением не закапывать этот крест, а оставить его так и лежать.

«Интересно что бы делали римляне, если бы Джизис был бы таким же толстым?
Наверно все равно бы подняли, армия все таки. Не интересно.»

Народ вокруг расслаблялся как мог. Кто-то поджаривал колбаски, кто-то
танцевал и пел, кто-то молился. Большинство загорало. С холма неслась
непередаваемая смесь стонов и проклятий, причем казалось, что все это было
давно отрепетированно и отлажено. Бесподобнее всех, конечно, что было
отмеченно мной с особой гордостью, выступал Абдулла. Глаз отдыхал на нем.
Было видно, что он уже устал, но зная его бойцовский дух, можно было
предположить, что дергаться он будет до конца. На одном из крестов я
заметил соседа. Невооруженным глазом было видно, что он никогда раньше не
страдал, и просто не знает как это надо делать. Один тапок он где-то
потерял, и скорее всего подсчитывал в уме во сколько ему обойдутся новые
тапки. В районе трибуны началось оживление, и конферансье радостно обявил,
что слово дается мэру. Мэр оказался стандартным и неинтересным. Могу только
похвастатся тем, что я угадал 75 процентов его святой речи, хотя оставшиеся
25 я не понял вообще.

Становилось скучно. «Пионеров бы сюда» с тоской подумал я, и направился в
сторону выхода из парка, с целью, наконец, достичь Университет. По пути то
и дело попадались какие-то доморощенные ораторы, вещающие о дружбе народов
и какой-то одной общей идее. Еще одна тетка очень убедительно внушала, что
единственный путь к Богу лежит только через нее. Удивленный таким
заявлением я остановился, для того чтобы понять в каком именно месте там у
нее лежит этот путь. Из последующей речи выяснилось, что этот путь тернист
и труден, что студентам и пенсионерам скидка, и что все кто через нее шел к
Богу все доходили, и т.д., и т. п. Очень быстро я устал слушать этот бред,
и продолжил свой путь.

«Так, на чем мы там остановились? ммм Ага. Я пытался представить, что я уже
развился в человека. Трудно. Лучше я представлю, что я развился в Бога, так
будет легче. Тэк-с, представил. Ну а теперь ответь мне, если ты такой
всемогущий, зачем тебе вся эта возня? Игра в солдатики? Эксперименты? Игра
мускулами? Производство пищи? Развлечение? Человек создал Бога по образу и
подобию своему. Именно так, а не как иначе. Кстати, Сатану он тоже создал
по этому же принципу. А зачем? Ощущать свою слабость? Обьяснять свою
глупость? Эксперименты? Развлечение? О, вот этот парень подошел бы на место
мистера Yellow. Отчего это он такой зеленый? От освещения. Значит не
подошел бы. Хотя можно упростить задачку. Назвать китайца мистер Ред, и
тогда четвертым будет индеец. Так и до чего мы там додумались? Развиваться
надо, батенька, развиваться. Интересно, как висение на кресте способствует
росту личности? Надо будет на досуге понаблюдать за соседом.»

К Университету я добрался только к обеду.

Глава 2 - Узник

Вчера я вывел формулу жизни, над которой работал целых семь лет. Все
оказалось так легко и просто. Я до сих пор не перестаю удивляться ее
естественности. В порыве радости совершонного открытия, я рассказал ее
Пьеру, своему надзирателю. Мы с ним постоянно играем в шахматы, которые я
сделал из хлеба. Я иногда читаю ему свои стихи, а он рассказывает мне
последние новости. Очень славный парень.

Формула жизни, как я ее назвал, грубо говоря и определяет жизнь человека.
Главные компоненты формулы это судьба, предназначение, смысл, цель,
волеизьявление и самосовершенствование. Все они глубоко взаимосвязанны
между собой. Цель зависит от волеизьявления, судьба и смысл зависят от
предназначения. Самосовершенствование влияет на каждый компонент по
отдельности. Действительно красивая формула. Жаль только, что почти все
неизвестные. Известны только цель и частично волеизьявление. Все остальное
покрыто мраком.

Когда вчера вечером мы с Пьером играли нашу вечернюю партию и обсуждали мое
открытие, он спросил какая от этой формулы польза. Я честно признался, что
не знаю, но я верю, что кто-нибудь найдет ей достойное применение. Но Пьер
не успокоился и продолжал настаивать, чтобы я сказал где ее можно будет
использовать. Я ответил, что может быть для того, чтобы объяснять людям от
чего зависит их жизнь и как они могут улучшить ее, помочь людям разобраться
в самих себе. Играл я в тот раз просто бездарно. Нет, нет, я как всегда
выиграл, только я никак не мог сосредоточиться на игре. Я думал о том, как
изменить формулу, чтобы она стала понятнее и проще.

Всю ночь шел дождь и я не мог заснуть. Человек свободен выбирать свою цель.
Он свободен в способах достижения своей поставленной цели, но достичь ее он
сможет только если она будет совпадать с предназначением, или по крайней
мере не противоречить ему. Человек так же свободен вообще ничего не
предпринимать, то есть отказаться от свободы воли. Тогда конечный результат
будет ноль, пустая жизнь. Но так не бывает, я просто не могу себе
представить кого-нибудь ведущего бессмысленное существование. Люди способны
влиять на свою судьбу. Главное это свобода духа, воли.

Я заметил, что одновременно с радостью сделанного открытия, у меня
появилось еле ощутимое беспокойство. Наверно это от того, что мне опять
надо выбирать новую цель. Почему бы мне теперь не вывести формулу дружбы
или любви. Надо будет все очень хорошо продумать, составить план. Мне
запрещено читать, но мне не запрещено думать. Завтра исполнится ровно 25
лет моего заточения. Наверно это тоже влияет на мое нынешнее состояние.

В последнее время по дороге, которая видна из окна моей камеры, проходит
много солдат. Опять война. Пьер говорит, что с фронта не поступает никаких
сообщений, военная цензура не пропускает даже самой мало мальской
информации. Я помню, что когда меня арестовывали, тоже шла война. Все шли
воевать, а я не хотел. Я не понимал тогда и не понимаю сейчас почему мы
должны убивать друг друга. Ради чего? Ради чьих-то кровавых идей? Ради
чьей-то ущемленной гордости? Это лишено всякого смысла. Если поставить
жизни солдат в мою формулу, то получится пустышка, так как у солдат отнято
волеизьявление. Предназначение солдат воевать, а это означает убивать.
Никогда не поверю, что у человека может быть предназначение быть убийцей.
Пьер говорит, что я не прав, что предназначение солдат не убивать, а
защищать. Защищать от кого? От таких же машин смерти без права свободно
думать. Что-то похожее я говорил и тогда, 25 лет назад, на площади. Я
помню, что просил всех одуматься и остановиться пока не поздно. В суде мне
сказали, что я изменник Родины.

Родина. Никогда не понимал что такое Родина, как ей можно изменить, и
почему за нее надо умирать. Я спрашивал это у прокурора в суде, но не
получил никакого ответа. Они смотрели на меня с нескрываемым отвращением. Я
до сих пор не могу понять почему. Пьер говорит, что нельзя показывать
людям, что ты умнее их, иначе они начинают тебя открыто ненавидеть, что это
заложено в природе людей. Не верю! Не может быть такого заложено природой.
Мне даже не дали тогда ни с кем попрощатся. Даже с нею. Наверно она так и
не узнала куда я пропал. Если бы узнала, то конечно пришла бы навестить
меня сюда. А я все равно ее люблю, также как и тогда. Она осталась у меня в
сердце вечно молодой, и все свои стихи я посвящаю ей. Пьер все время
говорит, что стихи очень хорошие. Он постоянно спрашивает почему я не могу
ее забыть. Как я могу ему это объяснить. Она как Солнце, как звезда. Она
это мечта. Я все время представляю встречу с ней. Мне хорошо думать, что
она просто есть. Недосягаема, далеко, но есть.

Уже рассвет, а я так и не сомкнул глаз. Я знаю каждый камень в этой камере,
каждую шероховатость стен. Шесть шагов в длину и три в ширину. Стул, стол и
кровать. Я ни разу не пытался бежать, даже когда еще был молодым. Я все
время верил, что меня освободят. Поймут и освободят.

Надо будет попросить Пьера побрить меня, все таки такой день.

Ах да, чуть не забыл! Вчера вечером у меня необъяснимый приступ головной
боли, сопровождаемый галлюцинацией. Это было лицо умного молодого человека.
Пьер сказал, что это из-за переутомления, что я слишком много думаю. Не
знаю, это очень странно.

Глава 3 - Эмбрион

К Университету я добрался только к обеду. Поэтому дойдя до дверей
факультета, я остановился и справедливо рассудив, что на пустой желудок
работается не так хорошо как на полный, направился в сторону супермаркета,
пообедать. Альтернатив было две: у итальянцев или у китайцев. Перебрав в
уме всевозможные плюсы и минусы обоих заведений, и избрав главным критерием
цену, я выбрал китайскую кухню.

Народу, как всегда, было много, и обслуга крутилась как белка в колесе,
каким-то чудом умудряясь контролировать весь этот балаган. Я сел за столик,
заказал курицу с рисом, и стал изучать, лежащие на столе деревянные
палочки.

«В чей больной мозг могла прийти идея потреблять пищу таким способом?» -
меланхолично возмущался я, пытаясь ухватить палочками салфетку. - «Их же
еще надо уметь правильно держать, не то что вилку. А если, допустим, у меня
руки кривые, то что тогда? Умирать с голоду?»

Я взял палочки в разные руки, имитируя, что держу ножик и вилку. Потом
сделав левой рукой одно колющее, а правой два режущих движения, положил
палочки на место. В дальнейшем, в ожидании заказа, я развлекался
рассматривая в меню китайские иероглифы, и пытаясь определить что они
означают.

«Вот это ‘рис’. А это ‘жаренный’. Или нет, это ‘овощи’. Или ‘жареные
овощи’? Или ‘жареный рис с овощами’. А может это вообше ‘Только для белых.
Не заказывать!’»

Наконец принесли мое блюдо. Я взял лежащую в рисе, фарфоровую ложечку, и
начал неторпливый процесс поглощения пищи, методично скользя взглядом по
бегающим официанткам.

«Чем больше я поем, тем больше будет сил, чем больше будет сил, тем буду я
сильней, и всех я победю. Неужели все эти 12 апостолов не могли отбить
Джизиса от римлян? Ну хорошо, 11. Но все равно, почему бы нет? Взять
например взвод тех же самых горцев с калашами, и всех римлян в рекордные
сроки... Хотя тогда не было ни горцев, ни калашей. А кто же тогда там был?
Евреи. Да, хлопчик был обречен. Интересно, как бы развивалась ситуация,
если бы у Иуды не возникло проблем с деньгами? Не повезло. Хотя с другой
стороны повезло, вовремя умер. Для политика главное умереть, не запятнав
свою кристально чистую репутацию. Вовремя умри и твое имя останется жить в
веках. Вот поживи Джизис еще лет, этак, пять, смотришь и застукал бы его
какой-нибудь из апостолов с какой-нибудь девицей. И объясняй потом всем,
что всего лишь исскуственное дыхание ей делал. Хотя апостолы его, скорее
всего, как раз и прикрывали, пока у Иуды терпение не лопнуло. Джизис же сам
утверждал, что он всех любит. А фокусы его эти. Если бы я сейчас по воде
прошелся, весь пляж без вопросов мне бы отдался. Звездой бы стал. По
телевизору в каком-нибудь "Очевидное-Невероятное" показывали бы, и
какая-нибудь капица разъясняла бы, что все это легко объясняется с точки
зрения диалектического материализма. А этот перед рыбаками... А может он
того? Поэтому и не отбили. А бедные апостолы в это время наизнанку
выворачивались защищая репутацию своего наставника, Новый Завет сочиняли...
А что же тогда случилось с Иудой? Мда, где-то Джизис явно перегнул. Поэтому
его никто и не отбивал. Наверно оставлял Иуду вместо себя проталкивать
линию Христианства в массы, а сам шасть по пальмам. Хотя нет, Джизис по
пальмам не лазил, у Джизиса должна была быть культурка, свечки всякие,
Моцарт при луне. А о чем еще может думать здоровый мужик тридцaти лет от
роду? Вот прямо вижу, как сидит Джизис на каком-нибудь матрасе с Марией
Магдаленой при свечах, и внушает ей какие-нибудь высокие мысли о любви к
ближнему своему, легко поглаживая чего-нибудь там у нее, а эта Моника, то
есть Магдалена, так смотрит и думает, как завтра всем девчонкам с базара
раскажет, как она с тем который по воде ходил, семь раз подряд. А не за
много? Ну если по воде ходил, то почему бы и нет. Вон у китайцев легенды
есть про парней, которые по 50 раз за ночь могли. Ага. Вот тут Иуда и
рассвирипел, позавидовал. Хотя наверно все было по другому. Приходит он на
утро к Джизису и говорит - "Уважаемый Джизис, ты обещал мне 30 сребренников
за то что я тебя вчера ночью в Храме заменял, на звонки за тебя отвечал." А
Джизис ему и отвечает "Извини дарагой, нэту дэнэг, савсэм нэту, лэтом
приходи, даааа?" Довел Иуду, изверг. Ох, как я много знаю о жизни великих.
Может мне дополнение к Библии написать? Книга от Борки.

И повел он Марию с собой,
И были они вместе 7 раз подряд
Да здравствует Господь наш, Всесильный.

Это на меня так китайская пища действует или что? Кто там у китайцев? Дaо,
Будда. Хм, Будда это серьeзно. Хотя, Джизис тоже, говорят, по Индии
путешествовал. Ну а там Камасутра, Тадж-Махал. Вон там он и научился по
воде ходить. А про 50 раз это, наверное, макароны. Вот представь, что я 50
раз. Мда. Ну 25. Ну 10. Хвастуны эти китайцы, бессовестные. Вон тот пацан у
стойки, на него дунешь, он сломается. Какие тут еще могут быть 50 раз.
Тогда в Книге от Борки я напишу не 7 раз, а 70, или даже 77. Пусть знают
наших. Интересно, какая у Джизиса была потенция? А это китаянка совсем
ничего. Ну 9. Нет, так неправильно, надо считать с другого конца. 1, 2, 3.
Хорошо. 4. Пока еще представляется. А дальше? 5? Ну вот с этой китаянкой
может быть. Тоже представляется. Или, например, с этой. Ну повернись. Ой,
мама, какие они сзади все одинаковые. А дальше? Поэтому и не отбили.
Завидовали они все Джизису, смотрели как он несет свой крест и думали
"Любишь кататся, люби и саночки возить." А сейчас не позавидовали бы? Еще
как. Вообще, что изменилось в людях за последние 2000 лет? Э-э-э. Мы
накопили огромный багаж знаний, невероятно развили культуру. Ну и где она?
Вот разве сегодня в парке была та самая невероятно развитая культура? Нет,
там был культ. Культура культа. Культ культуры. Также за плечами
человечества огромный опыт. Опыт чего? Опыт наступления много раз на одни и
те же грабли. Уже в привычку вошло, вместо утренней гимнастики. Думаем, что
так и надо. На ошибках учатся, на своих. А на чужих зарабатывают. 6? Ну и
чем я тогда лучше этих самых хвастливых китайцев? Лучше... Лучше... Как
можно измерить кто лучше, а кто хуже?»

Я закончил кушать, рассплатился с кассиром, незаметно дунув на него, и в
третий, за сегодня, раз пошел к Университету.

«Ум, красота? Да, можно быть красивее, можно быть умнее, а разве это делает
человека лучше? Доброта? Смелость? А это как влияет на ‘лучше’?
Какой-нибудь Торквимада, например, допустим, был добрейшей души человек, а
чем он лучше меня, того кассира, своих замученных жертв? Бескорыстие?
Самопожертвование? Любовь? Хм, нужны примеры, надо анализировать сравнивая.
Берем, например, Гиену или Абдуллу. Кто из них лучше? Нет, я Абдуллу очеь
мало знаю. Заменим Абдуллу на Зипу. Кто лучше: Гиена или Зипа? Джизис или
сосед? Кто сильнее: Кинг-Конг или Годзилла? Скользко и некорректно. А если
так, взять и поделить всех на три части: плохие, хорошие и средние. А как
ты собираешся определять, кто у нас хороший, а кто плохой. Насколько я
помню, последняя официальная разбираловка закончилась разбором самих
разбиратей. Как там у Ницще. "Те кто сражаются с монстрами, сами могут в
них превратится." Если и не так то в любом случае очень похоже. И что
главное, правда. Годзилла наверно сильнее Кинг-Конга. Может в субботу в
кино пойти? А если делить так: эмбрионы, люди, боги? Мда, дели как хочешь,
хоть вдоль, хоть поперек, а вопрос о сортировке остается открытым. Человек
это очень непостоянная субстанция, чтобы ее оценивать. Нет, ну все таки кто
лучше? Я или сосед? Для этого надо понять какой я вообще. Я добрый? Ну так
как же иначе? Таких добряков как я еще поискать надо. Ок, ставим галочку.
Следующий пункт. Умный? Еще какой. Галочка. Красивый? Хоть на выставку
неси, только глаз заменить надо. Смелый? Э-э-э. Гхм. Ты мне ситуацию
обрисуй, тогда и решим. Какую еще ситацию? Смелый или нет? Что значит
‘смелый’? Все с тобой ясно, ты даже себя оценить не можешь, что тут
говорить про оценку других. Люди очень плохо разбираются в себе. Ага. Зато
очень хорошо разбираются в других. Интересно, Боги высокомерны или просто
сниcходительны? Разбираются ли Боги в людях? Или смотрят сверху очень
грустными глазами и думают "И какого дъявола мы тут на свою голову
понаделали?" Что такое ‘смелость’? Мне нужен словарь!»

Одновременно с этим выводом я перешагнул порог факультета. Вокруг сновали
стайки студентов. Я поздоравался с охраником и стал подыматся в
лабораторию, которая находилась на втором этаже. По пути я наткнулся на
Пятачка, который взволновано спросил не видел ли я сегодня Абдуллу. «Еще не
сняли» - понял я, и ответил, что не видел. В лаборатории я нашел скучающего
Гиену, который, как только я вошел, заметно оживился и стал забрасывать
меня своими новыми идеями. Я лениво отмахивался от них, подавая реплики
типа "угу" и "ага", зная что идеи Гиены обычно деструктивно влияют на
психику законопослушных налогоплательщиков.

- Взять и уничтожить все программы. А потом запрограммировать все заново,
по стандартам, со всеми последними наворотами, - вещал Гиена.

- Угу, конечно, - подбадривал его я.

- Чувствуешь, как тогда стало бы намного легче работать? - восхищаясь своей
мудростью вопрощал он.

- Ага, чувствую, - отвечал я, делая умное лицо, и надеясь, что никакого
немедленного воплощения этой идеи в жизнь пока не намечается.

Зaтем пришел Аллен, и начал забрасывать Гиену своими новыми идеями. В
отличии от меня, Гиена сразу вгрызался в них зубами, пытаясь доказать
Аллену, что ничего хорошо из этих идей не получится. На наивные просьбы
уточнить почему он так думает, из уст Гиены извергалось объяснение, что из
таких идей никогда ничего хорошо не получалось. Но Аллен не сдавался и спор
возвращался к своей начальной точке.

Послушав начало диспута, я спрятался за свои шкафы и ящики, и стал изучать
сводку последних новостей. Ураганы, выборы, кресты, террористы, деды
морозы... Просмотрев короткий дайджест, я открыл страницу о последних
событиях с войны. Обычно я суммировал число погибших с противоборствующих
сторон и делил их на два, получая таким образом примерную картину
прошедшего дня. Однако в этот сегодня что-то было не так. Приглядевшись
повнимательней, я обнаружил, что цифры потерь совпадали.

«Не верь глазам своим. Думай. Опечатка? Деза? Скорее опечатка. Что же это
за рукопашный бой такой, где с одной стороны погибает 300, а с другой 2?»

Я попытался представить грандиозную битву, где обе стороны в упор
расстреливают друг друга.

«300 на 2? Невозможно. 300 на 200. Или 3 на 2. Или 30 на 20. А почему
совпадает? Может они спали? Не понимаю. Чего я еще хотел? Смелость.»

Я взял словарик и открыл его на букве ‘С’.

«Тэк-с, смелость. Ага. Ментальная или моральная способность противостоять
опасности. Ничего себе. Ментальная способность. Можешь ли ты ментально
противостоять опасности? А это как? Не можешь? Могу. Какие здесь еще есть
слова. Ну что такое ‘человек’"? Так. Двуногое млекопитающее, примат.
Гениально. Могли просто написать "Иди ты, Борка, куда нибудь подальше". О,
человечность! Чувственность или сочувствие и слабости типичные человеческой
природе. Не нравится что-то мне этот словарик.»

Спор за стенкой затих, и через несколько секунд в моем отсеке появился
Аллен. Я отложил словарик в сторону и стал забрасывать Аллена своими новыми
идеями. Аллену все они очень нравились, и он сразу же пытался перенести их
в практическую плоскость, требуя что бы я немедленно начал писать статью, и
обещая отправить меня за это в Барселону. Я отвечал, что статью я конечно
напишу, только я хочу не в Барселону, а в Канаду. Аллен делал большие глаза
и уходил в сравнения Канады и Калифорнии.

- Ну что ты забыл в этой своей Канаде? - взывал он к остаткам моего разума.
- Гиблое место. Там скучно как в Аду. Давай лучше в Калифорнию. Там есть
Голливуд, Дисней-ленд, пальмы, пляжи, девочки.

- Хочу в Канаду, и только в Канаду, - настаивал я. - Это моя земля
обетованная. Это мое Рио-де-Жанейро. Там тоже полным полно девочек.

Аллен сниcходительно смотрел на меня и миролюбиво, совсем как санитар
успокаивающий психа, соглашался.

- Конечно, конечно. Езжай куда хочешь, мне все равно. Главное статью
напиши, и езжай.

Потом Аллен ушел и его место занял Гиена, жалуясь, что Аллен совсем его не
понимает.

- Угу, не понимает. - сочувственно поддакивал я, водя мышкой по столу.

Наконец, Гиена тоже иссяк, и я вернулся к своим цифрам.

«Если число жертв совпадает, значит, это правда. Значит, и предыдущие
сводки тоже могут быть правдой.»

Я покопался в своем архиве и аккуратно выписал на листочке число убитых за
последний месяц по версии обороняющихся. Получилось соотношение 1 к 20.
Тогда я составил график, показывающий как изменялось это соотношение в
течение месяца. Результат был впечатляющим. Линия плавно переходила от 1:1
к 1:150.

«Отчего это все так изменялось? Там что все в Рэмбо превратились? Хотя даже
в фильмах со Сталлоне не было 1 к 150. Надо распечатать и кому-нибудь
показать.»

Я послал график на принтер, и побежал за ним на третий этаж. Когда я
вернулся с графиком в лабораторию, то там уже появились китаец Джин и
американец Денис. Джин с нездоровым энтузиазмом и страшным акцентом пытался
объяснить Денису очень бородатый анекдот. Он все время сбивался, делал
длинные паузы, заходясь чистым и искренним смехом. Денис мужественно
терпел, являясь самим воплощением вежливости и честности. Он вежливо и
честно отвечал Джину, что ничего не понимает. Было ясно, что Джину уже
сделалось принципиально важно донести анекдот до сознания Дениса.

«Сейчас прийдет Франческо и начнется полная анархия» - тоскливо подумал я.

Ровно через семнадцать с половиной секунд в лабораторию ворвался Франческо
и началась полная анархия. Для начала он споткнулся о лежащие на полу
провода и скинул со стола телефон. Затем он начал говорить. Он говорил,
говорил много, говорил долго, говорил со всеми и одновременно ни с кем. Он
прервал Джина на его третьей миссионерской попытке ввести Дениса в лоно
постигших глубокий смысл анекдота, заявив что это не смешно, и стал
рассказывать свой собственный, в котором как предполагалось юмор должен был
плескать через край.

«По ночам здесь надо работать, пока все спят» - решил я, надевая на уши
наушники.

Вторая за день внезапная головная боль, заставила меня крепко cхватится за
стол, чтобы не упасть со стула. То же лицо, те же глаза. Видение ушло также
неожиданно как и пришло.

«Лучше бы я сегодня на кресте видел» - резюмировал я с чуством легкого
рaздрaжения.

Рабочий день продолжался.

Глава 4 - Узник

Я заснул только утром, и видел страшный сон. Сначала это был танец. Танцор
был с ног до головы облачен в черное. Он делал много резких, асимметричных
движений, создавая иллюзию виртуальной агрессии. Несмотря на кажущийся хаос
и несуразность, господствующие в танце, все было строго продумано и
упорядочено. Па, в основном, состояли из резких взмахов руками, поворотов
головы и скользящих движений ног. В конце танца человек в черном
остановился, сгруппировался и стал вращатся вокруг своей оси, постепенно
ускоряясь. Потом танцор исчез, и я увидел корабль, трехмачтовую шхуну,
плывущую по штормовому морю. Судно было полностью построено из человеческих
костей, от него иcходило мягкое зеленоватое свечение. Борты корабля были
украшены черепами. Шхуна боролась со стихией, накрываясь гигантскими
волнами и опять всплывая на поверхность моря. Свечение мерцало, создавая
еффект мрачности и безыcходности. А потом я понял, что море - это море
крови. Понял и сразу же проснулся. Мне было страшно.

Я рассказал сон Пьеру и он решил, что это про войну. Я не верю в вещие сны,
но этот был такой живой, такой материальный. Затем я попросил Пьера меня
побрить, предварительно объяснив причину столь неожиданной просьбы. Пьер
согласился, поздравив меня с таким долгим пребыванием в застенках башни.

Все оставшееся утро я обдумывал вторичные компоненты моей формулы. Они
никак не хотели вписыватся в схему, созданую мной сегодня утром. Тогда я
встал на стул, взялся руками за решетки окна, и стал смотреть на дорогу.
Сегодня она было непривычно пуста. Вдалеке виднелся город.

Наконец, я нашел изящное решение. Я понял, что первичные компоненты это
отдельные временные функции, а не константы. Эти функции как раз и
формируются вторичными компонентами. Например, удача и характер это
отдельные составляющие судьбы. Цель также раскладывается на функцию из
субцелей, формируя достаточно сложные итерации. Они зависят от наших
мечтаний и иллюзий.

Я формулировал новые определения, расширял формулировки своих теорем,
доказывал их заново, каждый раз неизменно удивляясь логичности результата.
Чтобы не запутаться в своих собственных рассуждениях, я вынул из матраца
пучок соломинок и с их помощью выложил на каменном полу всю схему. За это
утро я сделал больше, чем за последние несколько месяцев. Я испытал такой
необычный прилив творческой энергии, что казалось мог бы разгадать все
тайны бытия.

Потом пришел Пьер, неся с собой тазик, кувшин с водой и бритву. Он очень
внимательно осмотрел мою формулу и сказал, что я, наверно, схожу с ума. Еще
он сказал что умер король, умер в такое неспокойное время. Надеюсь, что
может быть это сможет остановить войну.

Пока он меня брил, меня вдруг осенила мысль, что жизнь человека зависит не
только от него самого, на него влияют и жизни, окружающих его людей. Мне
даже стало не по себе от грандиозности осознанного. Я даже испугался, что
не смогу всего охватить, понять. Позже я понял, что это всего лишь
определяет систему с разными верятностными связями между уравнениями.
Разумеется это все очень сильно усложнило, но все равно можно использовать
и первый, более упрощенный вариант, хотя это тоже надо будет продумать
самым тщательным образом. Формула общества, если это действительно она,
может помочь измерить его состояние, понять что плохо в нем и как можно
улучшить жизнь общества в целом.

После бритья я опять смотрел в окно и видел одинокого всадника, скачущего
из города к башне. Я еще не знал, что он несет настолько противоречивую
весть об амнистии. Поля, лес, ничего не изменилось за эти 25 лет, все такое
же как и прежде.

Затем я попытался написать ей стихи, но ничего не получалось. Тогда я
решил, что сегодня не очень удачный день для стихов, и опять занялся
формулой. Я попытался подсчитать величину своей собственной жизни. Очень
скоро я понял, что мне не хватает данных о себе, очень много неизвестных
переменных, и все что я могу получить это лишь упрощенный вариант моей
формулы.

Я часто думал о добре и зле, о материях Добра и Зла. Около 10 лет назад я
разработал теорию Добра и Зла. Я понял, что материя Зла обычно
сконцентрированна, собрана в сгустки, а материя Добра рассеяна. Я с
интересом заметил, что я думаю о материях Добра и Зла, как об одинаковом
веществе, имеющим разные состояния. Такая предпосылка позволила установить
свойства присущие обоим состояниям. Зло - агрессивно, Добро -
безинициативно. Также я понял, что должно быть еще и промежуточное
состояние перехода, я даже не придумал для него названия. Моя идея была в
том чтобы вывести коеффициент Добра и Зла, и с его помощью определять, где
находить сконцентрированое Зло. Я думаю, что эту небольшую формулу для
подсчета коеффициента можно было бы интегрировать в мою нынешнюю работу.
Только я пока не знаю как это сделать. Мне, очевидно, нужно больше времени.

После обеда меня ждало большое потрясение. Пьер сказал, что в связи с
кончиной монарха объявлена всеобщая амнистия, и что я должен покинуть
башню, так как я уже свободен. Затем он ушел, заставив меня собираться, а я
не знал что мне и думать, радоваться или нет. Я понял, что мне некуда идти,
что эта камера, эти 18 квадратных шагов есть мой родной дом, который я
должен буду навсегда покинуть. Я позвал Пьера и еле-еле упросил его
позволить остатся мне в башне, хотя бы до утра.

В эту ночь я опять не мог заснуть. Я лежал и думал, что же я буду делать
там на свободе. Я убеждал себя, что это то к чему я стремился все эти 25
лет, что это и есть моя цель, но я явно чувствовал, что боюсь, потому что
мне хорошо и так. Еще я боялся признаться себе, что она не узнает, не
вспомнит меня, словно моя мечта была обречена умереть. Пьер сказал что за
эту ночь я сильно постарел. Он дал мне в дорогу хлеба и вина. Мы тепло
попрощались, и я зашагал в город. Я шел по дороге и не мог поверить, что я
свободен, что я опять смогу читать и свободно высказывать свои мысли, что я
увижу ее.

Я вошел в город, и сразу направился к своему дому. На стук мне открыл
неизвестный мужчина. Хотя действительно, как я мог кого-нибудь узнать за
столько лет. Он мне поведал, что всех, кто жил в этом доме до него, давно
похоронили. Выяснилось, что он купил этот дом 15 лет назад и с тех пор
живет в нем. Я поблагодарил его, и пошел к ее дому, где долго стучал в
деревянную дверь. Мне никто не открыл, а соседи сказали, что там давным
давно никто не живет.

Затем мой путь лежал в муниципалитет, в управление города. Меня даже не
пустили вовнутрь, заявив, что я бродяга, и должен убираться из города. Я
стал спорить, я доказывал им что они не правы, что нельзя меня так просто
взять и выгнать, но они остались глухи к моим речам. Полицейский на
площади, однако, выслушал меня, и дал мне двенадцать часов чтобы найти
жильё и работу. Это сильно воодушевило меня, и я стал ходить от лавки к
лавке, предлагая свои услуги. Обычно меня спрашивали, что я умею. Я
отвечал, что я умею считать и писать. Они почему очень странно реагировали
на это. Неужели настало время когда никому не нужно умение считать? В лавке
мясника меня попросили поднять тяжелую тушу, висящую на крюке. Разумеется я
не смог этого сделать. В других местах мне просто сразу отказывали.

Таким образом я добрел до городского трактира. Хозяин этого заведения в
ответ на то, что я умею считать просто рассмеялся мне в лицо. Вместе с ним
смеялся весь трактир. Я не мог понять почему они смеялись, что в этом
такого смешного? Когда они утихли, трактирщик спросил что хорошего я
насчитал за свою жизнь. Я ответил, что я вывел формулу Жизни, надеясь, что
хоть это заставит воспринимать меня серьезно. Я был просто раздавлен,
сметен их смехом. Они смеялись надо мною, над моей формулой. Мне стало
жутко обидно почти совсем как тогда, в суде.

Я вышел на улицу и сел на пустую бочку. Затем я взял лежащую рядом доску с
большим ржавым гвоздем, и на белой стене трактира, сильно вдавливая гвоздь
стал выскребать мою формулу Жизни. Пока я это делал, за спиной собралась
небольшая толпа. Они испуганно смотрели на меня и чего-то ждали, а я скреб
и думал, что сейчас я объясню вам значение этих значков. Я почти успел
довершить свой замысел, когда страшный удар сбил меня с ног. Это было так
неожиданно и так подло. Напасть со спины, не предупредив. Это был
трактирщик. Он бил меня, лежащего, ногами, и кричал, что убьет меня, что он
засадит меня обратно в тюрьму, грязно обзывал меня. Он бил меня до тех пор
пока я не потерял сознание.

Глава 5 - Эмбрион

Рабочий день продолжался.

«Дениса я оставлю в живых, он тихий. Джина напугаю. А вот Франческо убью» -
хандрил я, пессимистично рассматривая обреченного Франческо.

Итальянец уже успел рассказать анекдот, хорошо высмеяться, и сейчас читал
лекцию о ценах на мобильные телефоны. Джин вникал в нее приоткрыв рот и
широко раскрыв глаза. Франческо посвящал нас в тайны темного мира мобильных
телефонов, раскрывая гнусные интриги провайдеров, и призывая отдать все
телефоны народу.

«Нет я лучше буду его пытать» - от этой мысли мне сразу полегчало, и
Франческо предстал передо мною в совершенно новом свете.

«Я сделаю ему пытку молчанием. Я отучу его говорить. Для него такая пытка
будет хуже любого креста. О, как он будет страдать!» - улыбался я, перенося
свои мысли на течническую сторону проекта, - «Я назову его ‘Через молчание
к совершенству’ или ‘Молчание - жизнь’. Оставить его в закрытом помещении.
Это раз. За каждое сказанное слово жестоко избивать. Это два. Хотя нет,
избивать это не эстетично. За каждое сказанное слово не кормить.
Периодически проверять достигнутый прогресс, посредством подсаживания к
нему в камеру Джина. И через какой годик-другой он у меня будет как
шелковый, тише воды, ниже травы. Пытки, страдание. Страдание может изменить
только страдающего. Другие же могут только сочувствовать или сострадать.
Дома, с пивом, перед телевизором. Это и есть человечность? Смотреть на
молчащего Франческо или распятого Джизиса и думать "Ай-ай-ай, как не
повезло." А еще ниже, на уровне инкстинктов, рождаются мысли "А мне
повезло! Я сижу и пью холодное пиво, и мне хорошо." Конечно, все эти
мыслишки проходят там, внутри, через цензуру и достигают сознание в форме
"Сам виноват, дома надо было сидеть." Почему? Потому что мы боимся упасть в
собственных глазах, понять что нам все равно кто, как и ради чего страдает.
Игры в сочувствие? Хотя это даже не имитация страдания, а страх испытать
тоже самое. Не понял, у меня что, часы спешат? То есть смотря на страдание
других, мы сочувствуем самим себе? Это и есть человечность? Нет, это
эмбрионность. Хорошо, если ты такой умный, то где же ты твои деньги?
Объясни этим недоразвитым приматам, что такое сострадание и как правильно
сочувствовать. Точно, сейчас напишу инструкцию "Как правильно
сочувствовать". Пункт первый. Станьте прямо, ноги на ширину плеч. Пункт
второй. сочувствуем влево, сочувствуем вправо. Повторить. А теперь
сочувствуем вперед, сочувствуем назад. А сейчас сочувствуем быстро-быстро.
Ну а теперь сочувствуем раслааабившись. Дружнее сочувствуем, дружнее.
Хорошо утренее сочувствие повышает тонус и заряжает энергией на целый день.
Сочувствуйте с нами, сочувствуйте как мы, сочувствуйте лучше нас. Так.
Теперь надо распрастранить ее в народе, создать акционерное общество
"Сочувствие Лимитед", и зарубать капусту. Точно спешат. 15 минут. А если
серьезно, как правильно сочувствовать? Правильное сострадание... Есть муки
физические и моральные. С физическими, как я понимаю, хоть всем миром
сочувствуй ничего не изменится. А как насчет моральных?»

Подошел Гиена и начал агитировать меня на чашку чая. Я с радостью
воспользовался этой возможностью выскользнуть из радиуса слышимости
Франческо, отметив, однако, что Гиену тоже не помешало бы подвесить за ногу
к какому-нибудь дереву на недельку другую, чисто в профилактических целях.

Мы пошли на кухню. Из окна открывалась бесподобная панорама серых стен
соседских домов.

- Вот взять все... - начал было Гиена, задумчиво смотря на безцветные
стены.

- Гиена, в чем смысл жизни? - мгновенно перебил его я, пытаясь забрать
инициативу в свои руки.

- Чего? - удивился Гиена. - Смысл жизни? А зачем тебе это нужно?

- Диссертацию писать буду, - буркнул я в ответ, понимая что совершенно не
знаю зачем мне это нужно.

- А ты думаешь, что что-то изменится если ты будешь знать свой смысл жизни?
А вдруг смысл твоей жизни это зайти 20 ноября такого-то года в лифт,
создать там перегрузку, чтобы он застрял, и наемный убийца, тоже
находящийся в этом лифте, не успел в назначенный срок попасть на крышу дома
и убить, живущего в соседнем доме, мужика, у которого через 10 лет родится
сын, который станет ученым и найдет крутое лекарство от рака. - выдал на
одном дыхании Гиена, и стал разливать по чашкам чай.

«Лифт, убийца, лекарство», - думал я, хлопая глазами. - «За ногу подвесить?
Нееет, На галлеры его, пожизненно.»

- Вот взять все... - продолжил Гиена.

- Нет, ты постой, потом возмешь. То что ты сейчас сказал это не смысл, а
черт знает что. Смысл это что-то другое, высокое. - гнул я свою линию.

- Романтик. - зевнул Гиена, и о чем-то задумался.

«Ого!? Это диагноз или что? В любом случае надо быстрее допивать свой чай
пока он опять все не взял.» - думал я, делал большие глотки, и постоянно
обжигаясь горячей жидкостью.

Вернувшись в лабораторию, мои тайные надежды окунуться в море тишины, были
безжалостно и цинично развеянны Франческо, который на итальянском языке
самозабвенно болтал по телефону.

«Лифт. А после лифта что? В муках доживать свой век? Ну Франческо уже
недолго осталось, он уже почти отмучался. А пытать его надо не тишиной. Он
должен молчать и слушать, внимать. Полное собрание выступлений со всех
съездов всех коммунистических партий. Надо будет шнурки и ремни забрать,
чтобы не повесился. Моральные муки... Моральные муки... Мои примитивные
инкстинкты двуногого млекопитающегося подсказывают мне, что сострадание
должно уменьшать моральные муки страдающего. Иначе нету смысла сострадать.
Ну, может быть, если только для избирательной кампании. А так... Ну вот
представь что ты лежишь и испытаваешь сильнейшие моральные муки. А почему
лежа? Ноги не держат, плохо ведь. Хорошо, уговорил. Ага, значит, лежу я и
мучаюсь. Стону, плохо мне, депрессия накатила, все меня кинули, наплевали в
душу, и так далее. Теперь ответь мне, измученный ты мой, как тебе можно
уменьшить твои страдания?»

Вдруг Франческо внезапно бросил трубку, вскочил, и громко бормоча "Они
взяли Рим, они взяли Рим" выбежал из лаборатории.

«Ой какие молодцы! Какой еще Рим? Кто взял?» - я бросил взгляд на график, -
«Эти? Фронт же еще вчера был в Анкаре, кажется.”

Я опять полез в архивы, и убедился, что я был прав, обе стороны вели бои за
Анкару. Про Рим я не нашел абсолютно ничего. В свежайшей сводке новостей
говорилось про тяжелые бои по всей линии фронта и потерях 1 к 350. Я
добавил к схеме еще одну точку, и аккуратно дорисовал линию графика.

«А ведь здесь итерации. Рим? От Анкары до Рима за день недоедешь, а тут -
взяли. Мда, Рэмбо, и причем с крыльями. Нет, с пропеллерами. Легион
бесстрашных карлсонов. Бред какой-то.»

Я оставил свои бесплодные попытки понять кто же взял Рим, и вернулся к
своим баранам.

«Так как можно уменьшить мои страдания? Теоретически, кто-то должен их
уменьшить. Это, значит, приходит какой-нибудь сниматель страданий с
широчайшей улыбкой на лице, и начинает втолковывать мне что-нибудь типа
"Посмотри какое яркое солнышко, зеленая травка, мокрая водичка. Живи и
радуйся. Я пришлю тебе счет." Зашибись. И какая твоя реакция? Я наверно
тогда над этим снимателем страшно надругаюсь. О, тогда мне действительно
полегчает, и мир вокруг расцветет всеми цветами радуги и станет таким
прекрасным. Живи и радуйся. О, да, нам становится хорошо, когда другим
становится плохо. Это мы легко. Нас хлебом не корми, дай сделать
какую-нибудь пакость. А сострадание? Кто его придумал? Наверно, те кто
никогда не страдал. Потому что те, кто перенес лишения и муки, не занимаются
состраданием. Живи и радуйся, плодись и размножайся. Ха, это наверно к
Магдалене. Эта бы и уменьшила, и увеличила, и вообще все что хочешь. Стало
бы легче? Врядли. А вот если так. Я лежу, мучаюсь, а ко мне приходит такая
же как и я, и говорит, что да, все плохо. И тогда я предлагаю ей уничтожить
весь этот плохой мир, а она мне отвечает "Нет, давай лучше построим наш
собственный". Да, и тогда мне станет легче?»

Я на секунду напрягся, так как в лабораторию, смертельно напугав Джина,
опять влетел Франческо. Он cхватил свою сумку и выбежал прочь.

«А все оказалось так просто. Не надо было никого пытать. Хватило только
собрать две дивизии карлсонов с большими руками, и взять Рим» - улыбнулся
я.

«Да, мне действительно станет легче. Вывод? Сострадать способны только те
кто сам испытал душевные муки. Парадокс. Молчащий Франческо увеличивает
надои молока на два литра в день с каждой коровы. Может он побежал отбивать
этот Рим? Ну тогда удачи. А почему тогда они не помогают страдающим? А кто
тебе сказал что они не помогают? Наверно, они просто знают, что надо делать
и делают это. Все просто. Они не гримасничают в камеры, изображая соленые
огурцы, они просто идут и помогают. Вывод? Чтобы стать человеком надо
хорошо пострадать? А как создать свой собственный мир не разрушив то что
уже есть? Мда, для этого эмбрионом быть совсем недостаточно. А ведь завтра
в сводке будет один к 1000.»

Я взял чистый лист бумаги, приставил его к отпечатанному графику и соединил
их между собой липкой лентой. Потом расширил оси кооординат, и добавил еще
одну точку. Посмотрев на результат, я стал высчитывать будущее соотношение
потерь.

«1 к 1000, 1 к 4000, потом 1 к 20000, дальше 1 к 120000, еще дальше 1 к
840000, потом ... э-э-э... куда потом? Это получается миллион за неделю?
Хочу быть карлсоном. 1 к 6720000, 1 к огого! Какая потенция у карлсонов? 1
к 60480000. Вся Европа за десять дней. Интересно. И что сейчас делать?
Панику подымать? 1 к 604800000. Ага, а планета за 11. Засчитался я сегодня
чего-то. Может домой пойти? Ну еще чуть-чуть посижу и пойду. А между прочим
"стать человечнее" не означает стать человеком. Все равно получается, что
для того чтобы развиться в человека надо страдать? А иначе не как? Ну
почему так жестоко? А сколько надо страдать, чтобы стать человеком? 3 раза
в день перед едой? Или вместо еды? И как надо страдать чтобы стать
человеком? А чтобы из человека потом развиться в Бога это надо, вообще,
наверно, научиться ходить на ушах. А эти сегодняшние добровольцы? Разве они
стали человечнее? Хм. Ну это можно будеть легко проверить. Неужели
человечество за столько тысяч лет своего существования не нашло более
легкого способа развития? Прививку какую-нибудь. Нет, укол это больно.
Лучше таблетку. Хотя это горько. А, компресс или банки. Поставил компресс
на ночь, и утром просыпаешься человеком. Легко и гигиенично. Никакой крови,
никакого пота. И главное быстро, без очереди. Быстро только кошки
рождаются. Да знаю я. А что тогда дает страдание? Что-то изменяется?
Приходит какое-то новое понимание? Понимание чего? Стань человеком и
поймешь. Нетушки, а если эмбрионом лучше, я же локти себе кусать буду, что
променял беззаботную жизнь эмбриона на жалкое существование человека.
Понимание жизни? Это как? Понимание правил жизни? Надо будет на обратном
пути купить молока. Какие еще правила? Кто их устанавливал? И печенья
какого нибудь. Хотя все эти святые книги и есть своды правил. Или лучше
тортик? Шоколадный! Коран, Библия, Великие Книги нанайских шаманов. Это же
все своды правил, и все они противоречат друг другу по страшной силе. Это
получается я могу понедельник жить по Библии, вторник по Корану, среду по
Камасутре, четверг по какой-нибудь книге о вкусной и здоровой пище.
Камасутра это не святая книга. Да, но это тоже свод правил. Правил? Видел я
эти правила. Там йогой надо быть чтобы их соблюдать, иначе все кости себе
переломаешь. Или возьмем какое-нибудь правило из Библии. Плодитесь и
размножайтесь, например. Вот смотрю я на него и думаю "Вах, какое хорошее
правило. Где же я раньше то был?", и бодрой рысцой на улицу размножаться. А
потом лежу весь такой избитый в какой-нибудь канаве, и пытаюсь понять какой
же олух царя небесного написал эту Библию. Можно подумать что без нее никто
не наплодился и не наразмножался бы. Или уж если написал что надо, так
добавь еще как. Просвяти народ. Или хоть ссылку на Камасутру дай. А так
нет, делаем загадочные глаза, говорим высокие фразы, до пены на губах
доказываем, что каждое слово здесь Истина. Хорошо, пусть будет Истина. А
что, до нее своим умом дойти нельзя? Явно в Книге от Борки надо будет
написать как надо плодится и размножатся. И картинки добавить.

И повел он Марию с собой
И были они вместе 77 раз подряд
...показаны первые 10 поз, остальные есть в каталоге, который можно
заказать позвонив по телефону Х...
Да здравствует Господь наш, Всесильный.

Ладно, пойду я домой.»

Я собрал со стола все свои листки с графиками и цифрами, рассовал их по
карманам, махнул рукой оставшимся лаборантам, и пошел домой. На первом
этаже я притормозил у кабинета Абдуллы и прислушался. За дверью было тихо,
что означало, что декана там нет. Также в вестибюле я нашел листовку, в
которой большими буквами было написано "Джизис это Бог", и улыбнулся
представив, что завтра Абдулла будет делать с теми кто это тут разбросал.

На улице уже было темно. Я зашел в супермаркет, и купил молока, тортик и
печенье. Потом сел на автобус, и бысто доехал до дома. На газоне перед
домом я увидел соседа, который с перевязанными руками прогуливал собаку. Он
был в майке, шортах, кепке и новых тапочках. Я подошел поближе и увидел,
что на майке и шортах написано "Почетный страдалец".

- Болит? - спросил я, кивнув на руки.

- Нет. Сначала было больно, а теперь уже нет. Сказали что через две недели
и следа не останется. - спокойно ответил сосед.

- А эту кепку там же получили? - продолжал я докапыватся до самого
главного.

- Конечно, и это тоже, - оживился сосед, ткнув себя в грудь, - А еще
раздали карточку кредита в супермаркете, и годичный проездной в метро.
Потом еще был банкет в мерии. Хороший у нас мэр, не правда ли?

- Ага, очень, - выдавил я из себя, и пожелав ему быстрее выздоравливать,
зашагал к своей квартире.

«Кредитка и проездной. Оказывается это был мой шанс, а я его так бездарно
прошляпил. А майка с кепкой? Мммм. Они еще презервативы подарили бы.
Почетный страдалец. В форме креста.»

Я открыл дверь, и вошел в квартиру, мысленно представляя особенности этого
изделия.

«Интересно, как в таком было бы? Хм. Вопрос насчет роста личности и
увеличения человечности после висения на кресте предлагаю считать закрытым.
Кто за? Единогласно. Абдулла наверно завтра вообще в Зверя превратится с
большой буквы З. За мера он голосовать точно не будет. Это однозначно.»

В почтовом ящике я нашел листик с утверждением, что Джизис скоро вернется.

«Рехнутся можно. У них там что, паранойя? Что здесь написано? "Как
Христиане мы радуемся тому факту, что Джизис пришел умереть, для того чтобы
искупить наши грехи и дать нам шанс начать новую жизнь вместе с ним, когда
он придет во второй раз." Мда. Засуньте меня обратно в холодильник. Кто это
писал? Вот возвращается он, и встречает его мэр с хлебом-солью, цветы,
оркестр. Народ автографы берет, сосед просит расписаться на кепке. И тут
нежная женская рука протягивает ему презерватив "Почетный страдалец",
сугубо в целях получения автографа, разумеется. А Джизис так удивленно "А
это для чего?" А все вокруг "Ха-ха-ха". А какая-нибудь добрая душа
объяснит, жестами. Совратят они Джзиса, ой совратят. Нельзя ему к нам,
никак нельзя. Что тут еще? Последний опрос общественного мнения показал,
что более 70% населения считают, что Бог существует. Мда. Общественное
мнение это серьезно, против него не попрешь. Задавят.»

Знакомое видение, сопровождаемое изнуряющей головной болью, опять пришло ко
мне. Я увидел старика, одетого в грязную и непонятную одежду. Его глаза
светились какой-то необъяснимой наивностью. Он посмотрел на меня, и
приветливо помахал мне рукой.

«Кто этот дед?» - думал я, подымаясь с толстого ковра, - «Хорошо, что не
ушибся. Три раза за день это серьезно. Он похож на бомжа из подземного
перехода. Надо cходить к доктору. А что я ему скажу? Что я вижу бомжа по
три раза в день? Или что голова болит? Так он мне аспирин выпишет. Нет, это
не бомж. У него глаза пустые, а этот смотрит, как младенец на погремушку.
Все равно надо cходить, на всякий случай.»

Я прошел на кухню, вынул из холодильника банан, и начал его есть. Он
оказался неспелым, и я положил всю гроздь бананов на батарею, надеясь, что
за ночь они дозреют.

«Еще что-то всплыло. Ага. Понимание не зависит от страдания, страдание не
ведет к пониманию. Достижение понимания через страданиe есть только
побочный эффект, и в большинстве своем есть исключение подтверждающее
правило. Неисключенно, что страдание это только один из этапов на пути к
пониманию. Подтверждение достижения понимания через страданиe может быть
достигнуто через понимание страдания, которое... Все, все, все. Чистить
зубки и спать, спать спать.»

Глава 6 - Узник

Я очнулся на чьей-то кровати. Все мое тело ныло и болело. Я сразу вспомнил,
что произошло у трактира, и мне стало стыдно за свой поступок. Я оказался в
доме библиотекаря, это он остановил трактирщика, и принес меня к себе.
Более того, он заплатил за ремонт испорченной стены. Мы разговорились, и я
подробно объяснил ему про свою формулу. Библиотекарь очень внимательно
слушал, очень часто кивал, задавал различные каверзные вопросы. Потом он
совсем неожиданно предложил мне работу в обмен за жилье и еду. Я был так
сильно удивлен и растроган, что даже не смог внятно поблагодарить его.
Разумеется, я сразу же согласился. Библиотекарь объяснил, что моя работа
это вести архивы, помогать вести учет книг и прочее. Также он попросил меня
подробно описать всю мою теорию, все мои теоремы и умозаключения. Он
сказал, что сможет издать это как отдельный научный труд.

На следующий день я опять пошел в трактир для того чтобы извинится.
Трактирщик молча выслушал меня, и сказал что я сумасшедший. Его взгляд
напомнил мне Пьера.

Позже, я опять испытал повторение приступа. Галлюцинация была такой же
живой как и тот сон, с кораблем и танцем.

Зaтем я попросил библиотекаря помочь мне найти ее. Он выслушал меня и
посоветовал поискать ее на кладбище. Я не мог поверить, что он мог
подумать, что она умерла. Я был потрясен. Библиотекарь также сказал, что
если я действительно хочу найти ее, то мне надо перечитать архивы города за
последние 25 лет, а это очень и очень много.

Я был на кладбище, я пробыл там до самого вечера, но я не нашел ее могилы.
Я ходил между могил, вчитываясь в имена выгравированные на надгробных
камнях. Некоторые можно было разобрать только с очень большим трудом. На
некоторых могилах надгробия отсутствовали вообще. Кладбищенский сторож
ничем не мог мне помочь. То, что я не обнаружил место, где она похоронена
оставило мне надежду что она жива.

По дороге домой я задумался о счастье. Я понял, что счастье это тоже один
из факторов влияющий на жизнь человека, ее качественный показатель. Далее я
понял, что счастье зависит от мировозрения, а мировозрение это все равно,
что система координат, у каждого своя. Получается, что применить мою
формулу можно для каждого по отдельности, используя его отдельное
мировозрение. Таким образом все еще более усложняется.

Уже подходя к дому библиотекаря, я понял что можно ввести общую систему
координат, вывести одно общее мировозрение. Для этого надо создать формулу
трансформации мировозрения индивида к общему мировозрению. Это также
повлияет на счастье, которое тоже будет трансформировано в одно общее
счастье. Из этого следует, что мою теорию можно будет применять для того
чтобы сделать нас всех счастливыми. От этой идеи мне стало так хорошо, что
я поделился ею с библиотекарем. Он похвалил меня, и напомнил, чтобы я не
забыл все записать.

В течении всего дня я читал архивы. Я смог переработать все книги за
последние пять лет. Несмотря на то, что это были всего лишь сухие цифры,
мне было хорошо от того, что я читаю. Это было удивительное чувство. К
своему облегчению в этих книгах я не ничего страшного не обнаружил.

Ближе к вечеру я опять вернулся к составляющим моей формулы, а именно к
мировозрению. Я задался вопросом, что же влияет на мировозрение, чем же оно
определяется. Это ведь часть самосовершенствования.

Затем я стал записывать свою теорию. Боже мой, я не держал пера целых 25
лет. Я словно заново учился писать. Перо не слушалось, все время норовило
выскользнуть и уйти в сторону. За неполную ночь я успел написать вступление
к моей теории и сформулировать все основные определения. Я писал до тех пор
пока приступ головной боли, уже ставшим чем-то обычным, вновь настиг меня.
Я никак не могу понять, почему все время одно и тоже видение, одно и то же
лицо, чуть-чуть злое, чуть-чуть грустное. В этот раз видение было очень
долгим и я даже попытался поздороваться с ним.

На утро я показал исписанные листы библиотекарю, и он остался очень
доволен, он меня все время очень хвалит. Потом он меня куда-то повел. На
мои вопросы он отвечал молчанием. Когда мы пришли, оказалось, что нашей
целью была контора гробовщика. Гробовщик был еще достаточно молод, и не
помнил, чтобы ему приходилось делать гроб для нее. Тогда библиотекарь
спросил у него разрешения повидать отца, который много лет делал гробы, и
только несколько лет назад передал дело сыну. Гробовщик не был против, и
провел нас к старому мастеру. Старик был уже очень болен. Увидев его, я
засомневался, что он что нибудь вспомнит. Я обрисовал ему ее, где она жила,
как ее зовут и спросил знает ли он что-нибудь про нее. Старик надолго
задумался. Мы стояли в тишине и ждали когда он заговорит. Я втайне
надеялся, что не сможет сообщить ничего нового. Это ожидание тянулось
вечность, а затем старый гробовщик открыл глаза, посмотрел на нас своим
невидящим взглядом, и сказал, что этa девушка похоронена за кладбищем.

Глава 7 - Эмбрион

На утро оказалось, что мировой заговор, направленный против меня, наконец,
таки, состялся. Началось все с того, что я решил позавтракать бананом. Я
отломил банан, удовлетворенно отметив, что все они полностью пожелтели,
очистил и откусил. Последущую минуту я, стоял с застывшей физиономией,
размышляя на тему "Роль горячих бананов в мыслительном процессе головного
мозга", неизменно приходя к вопросу "Кто виноват?", а конкретнее "Какой
дебил положил вчера бананы на батарею?" Ответственность за этот теракт
никто признавать не хотел. Тогда я перешел к вопросу "Что делать?", давая
для легкости варианты ответов,

а) доесть,

б) выкинуть,

в) то что во рту доесть, а то что в руке положить в холодильник и доесть
позже.

Очевидно, горячие бананы на мыслительный процесс влияют очень плохо, так
как я выбрал вариант а, объяснив это тем что "ведь жалко-то выкидывать".
Додавившись бананом, я оделся и вышел на улицу, предварительно через глазок
изучив окрестности на предмет отсутствия какой-нибудь дежурной шизанутой
толпы.

По дороге в Университет я подметил очень странную закономерность, которая
как я понял была частью заговора. Все старушки пытались идти только передо
мною, выбирая для этго самую маленькую возможную скорость. Они меня жестоко
игнорировали, открыто и глумливо демонстрируя свое бессердечиe. Когда
очередная старая, извините за выражение, леди останавливалась в очередной
раз, чтобы широко раскрыв рот пялится на витрины, к ней сбоку обычно
пристраивался очередной двухметровый качок, заставляя меня обходить эти
бастионы по проезжей части. В конце концов я дошел до подземного перехода.
Бомж был там, на своем рабочем месте, честно клянча мелочь и сигареты.

«Вот он. Нет, это не тот дед. Ого, совсем не тот. А чего тогда я подумал
что тот? Волосы у них одинаковые. Как этот цвет называется? Пепельный,
именно, пепельный. Нету у меня ничего, не дам, отстань.»

Скоро я добрался до факультета, и мое настроение резко улучшилось, так как
в мое поле зрения попала ярко-красная машина Абдуллы.

«Христос воскрес» - подумал я, и вошел вовнутрь помещения, где сразу же
окунулся в атмосферу деспотии и диктата.

Абдулла, с перебинтованной головой и перевязанными руками, подпрыгивая
бегал по вестибюлю, и кричал, срываясь на фальцет - "Кто это сделал? Ты?
Ты? Кто?", наседая на двух девчонок-первокурсниц. По их внешнему виду было
понятно, что они никогда ничего ни делали, ни делают, и не будут делать. В
руке Абдулла держал пригоршню, найденных мною вчера листовок. Невдалеке я
заметил испуганного Пятачка, и стараясь никому не мешать подошел к нему.

- Что здесь проиcходит? - шепотом поинтересовался я у него. Пятачок ничего
не знал. Тогда я занялся телепатией. Я уставился в перевязанную лысину
декана, и мысленно стал приказывать ему вознестись. Мои телепатические
способности оказались в совершенно зачаточном состоянии, и я переключился
на Пятачка, обреченно произнеся вслух, - Он до нас всех доберется.

Вволю напрыгавшись и накричавшись, Абдулла кинулся к полумертвому Пятачку и
стал причитать. - Что за люди!? Что за люди!? Вышел на одну минуту купить
газету, а тут набрасываются какие-то хулиганы, оглушают, затаскивают меня в
закрытый фургон, и куда-то везут. Вы не представляeте, что я пережил. Это
ужас, кошмар!

Пятачок не представлял, явно не представлял.

«Спросить его как носится маечка?» - подумал я, но решил не сувать голову в
печку.

- Вы не знаете, кто здесь распространяет эту гадость? - пытливо спросил
Абдулла, показав мне листовки, и пытаясь заглянуть своим орлиным взглядом
мне в душу.

- Какую? Эту? Франческо. - ответил я с кроткостью невинного агнца.

Абдулла очень горячо меня поблагодарил, очень-очень тепло улыбнулся, и в
припрыжку побежал в свой кабинет.

- Бедный Франческо, царствие ему небесное. За муки, которые тебе придется
перенести от Абдуллы, тебя туда возьмут даже без заполнения анкеты, а за
болтовню твою безмерную лишь немного пожурят. - жалел я итальянца.

В лаборатории было на удивление тихо. Я опять начал ритуал просмотра
новостей и онемел. Первые страницы пестрели заголовками, говорящими, что
"Берлин пал". Поизучав поподробнее оказалось, что Берлин пал в 5 часов
утра. Соотношение потерь было 1 к 700.

"Так. Рим, Берлин. Быстро идут, то есть летят. А тут не итерации, тут
просто парабола. Хорошо то как, месяц живи не хочу."

Зашел Аллен, чтобы напомнить, что сегодня состоится очередной форум, у
попросил передать это Гиене. Я сказал, что все будет ок и продолжил
размышления о невероятном соотношении потерь.

«А ведь ни сейчас, ни 2000 лет назад человеческая жизнь ничего не стоила,
не ценилась. И тогда, и сейчас человек рассматривался только как орудие для
достижения какой-нибудь цели, каприза, заскока или просто для развлечения.
Изменилась лишь форма, содержание. Орудие кого? Тех кто считает, что имеет
право распоряжаться чужими жизнями. Боги? А разве Боги не должны быть
настолько гордыми, чтобы позволить кому-нибудь умереть за себя. По крайней
мере они должны уважать. Кого уважать? Себя, и только себя. Уважающий себя
Бог никогда не сможет осуществить подлость по отношению к другим. И по
отношению к себе, разумеется.»

Появились Гиена и Зипа. Я наполнил им обоим о форуме. Гиена странно
посмотрел на меня и спросил, чего это я такой грустный. Я отмахнулся от
него, и занялся Зипой.

- Зипа, в чем смысл жизни? - спросил я, стараясь соблюдать рамки приличия.

- Смысл? Знаю я весь этот ваш смысл как облупленный, - хихикнула Зипа.

«Чего это с ней? Вроде бы я сегодня само приличие, даже не ущипнул. Нет
Гиена с Зипой определенно лучше Абдуллы. Стоп. Как ты это определил? Как ты
это оценил? Э-э-э Интуитивно. То есть? Что то есть? Зипа-то понятно, она
готовить умеет, а почему Гиена лучше Абдуллы? Для Пятачка ведь Абдулла
наверно лучше Гиены. То есть лучше-хуже это сугубо индивидуальные понятия.
Значит, нельзя быть абсолютно лучше и абсолютно хуже. Хотя для этого
человечество изобрело голосование и общественное мнение. Скажи как за тебя
проголосовали, и я тебе скажу кто они. Ха. То есть если я утверждаю, что я
лучше соседа, я говорю правду. И сосед утверждая, что он лучше меня, тоже
говорит правду. Только воспринимать это надо с точки зрения говорящего. А
эти, развесившие уши двуногие все воспринимают только со своей колокольни.
И те пастухи, которые писали Библию и Коран, бессовестно списывая друг у
друга, излагали свою точки зрения. Моя Книга от Борки тоже есть выражение
моей точки зрения. Анкара. Рим. Берлин. Они вечером уже здесь будут. Писать
завещание? Ага, файлы дедушке, вот эту бумажку брату. Хотя нет, брату вот
эту бумажку, а эту бумажку бедным. А все остальное детям.»

Я взял чистый лист бумаги и большими печатными буквами написал "ДЕТЯМ ОТ
БОРКИ".

«Какой я хороший. Что значит нельзя использовать? Здесь еще до фига
свободного места. А уважение других и есть принятие их точек зрения. А
уважение себя это принятие своей точки зрения.»

На том же листе пониже я дописал "Если умру, считайте человеком".

«А почему так нагло? Потому что на Бога я не тяну. А разве можно всех
уважать? Как можно уважать эмбрионов? Трудно, непонятно, запутанно.»

Опять зашел Аллен, увидел завещанный детям лист и поинтересовался, что это
такое. Я честно ответил, что завещание. Аллен нахмурился, пытаясь понять
можно ли из этого написать статью, потом решил что овчинка не стоит
выделки, и потащил нас с Гиеной к итальянцам обедать.

У итальянцев мы сели за дежурный столик Аллена, и заказали по пицце. Пиццы
готовились в двух метрах от нас и Аллен все время кидал громкие реплики,
явно провоцируя парня, раскатывающего тесто.

- Двумя руками. Левее, левее. Выше, выше, - расслаблялся Аллен.

Когда пиццы были готовы, Аллен с серьезным лицом стал упрашивать официанта
разрезать свою пицу на семь с половиной равных частей.

- Аллен, в чем смысл жизни? - спросил я, решив спасти официанта.

За Аллена ответил Гиена.

- У него четверо детей, две жены и две любовницы. Вот весь его смысл.

Аллен гордо кивнул головой.

«И еше ослик на балконе, на всякий случай. Какая у Аллена потенция?» -
мысленно добавил я, - «Так этот наразмножался. Не подкопаешься. Хороший
смысл, крепкий, железобетонный. Живет и радуется.»

Мы поели, заставили Аллена за всех расплатится, и пошли обратно грызть
камень науки.

Супермаркет был насыщен людьми. Они скупали все: от нижнего белья до
крабовых палочек. Магазин очищался буквально на глазах. Вспотевшие грузчики
не успевали довозить до полок новые партии товаров. Все расcхватывалось
прямо с тележек. Гиена колебался ровно секунду, потом cхватил проволочную
корзину, и расстворился в толпе.

«О, я чувствую растлительное влияние Рима. Может купить чего-нибудь? О,
соски, нужная вещь. Килограмм сосок мне хватит на всю оставшуюся жизнь. И
зачем этой мамаше столько туалетной бумаге? Она сама, наверно, не знает.»

Из магазина Гиена выплыл со счастливым лицом, семью рожденственскими
пудингами и связкой баранок. Аллен критически осмотрел покупки, и спросил у
Гиены.

- Ты что, так любишь рождественский пудинг?

- Нет, - бодро ответил Гиена, раздавая нам мешочки с пудингами.

- А зачем тогда ты их столько понакупал? - пытал его Аллен.

«Сейчас он попросит Гиену написать статью про пудинги. Так, уже 2 часа. Как
время летит. Хм, А ведь уважение другого человека это не только уважение
его позиции, а также ненавязывание своей. Поясните, сударь. Ну, типо, эта,
как там его, короче. Хватит кривляться, объясняй, я жду. Если ты понимаешь
человека, то ты уважаешь его, так? Угу. А если ты понимаешь его, но при
этом начинаешь доказывать ему что он не прав, то ты не уважаешь его, так?
Как, как? Пиццы переел? Не так. Наверно, тогда так, если ты понимаешь его,
но при этом хочешь разбиться оземь, но добится от него понимания тебя
самого, то это не уважение. ??? А... это живи и не мешай жить другим? Ну
где то так, семь-восемь. Но ведь так все и живут! А что тогда плохо? Плохо?
Надо "живи и помогай жить другим". А диагноз Гиены наверно правильный.»

Мы вернулись в лабораторию, и свалили пудинги Гиене на стол.

- Смысл жизни это искать смысл жизни. - неожиданно перебил мои мысли Аллен.

«Смысл в искании? Масло маслянное. У кого-то это уже было. Ну и где Аллен
его ищет? В статьях, в любовницах? А если я завтра случайно найду этот
смысл жизни, и растрезвоню об этом на каждом углу. Меня что, побьют, что я
испортил такую тусовку? Все стараются, ищут, а тут прибегаю я и одним
словом отнимаю у них мечту, смысл. Ммм. Смысл жизни это искать и не
находить? Неинтересно так. А находить интересно? И притом, это не клад
чтобы его искать, это надо понять. То есть если я завтра его найду и всем
разболтаю, то меня не побьют, потому что не поймут. Не побьют. Но могут
распять или на галлеры к Гиене, чтобы не нервировал, не мешал людям жить.
То есть получается, что "живи и помогай жить другим" может быть опасно для
самого помощника? Ну тогда конечно, тогда "живи и даже не думай помогать
жить другим". Я гений. Я понял смысл бытия. "Не высовывайся". Все, можно
спокойно помирать.»

Я опять взял лист с завещанием и сбоку мелким подчерком приписал "Дети,
никогда не высовывайтесь!"

«Надо будет добавить в Книгу от Борки.

И повел Джизис с собой детей
И были они... Э-э-э Стоп, не туда
И строго-настрого он наказал им не высовыватся.

Тьфу. Нет, так нельзя. А как можно? Огнем и мечом помогать всем понять? Что
понять? Что можно помочь понять огнем и мечом? Можно понять чьи в лесу
шишки. А если не огнем и мечом, тогда тебе самому начнут объяснять кто тут
главный. Эмбрионы-с, декари-с. Ага прихожу я в деревню и говорю "Ребята,
хотите я научу вас жить?", а они мне "Чаво? Нашелся учитель." Потом
выписываюсь я из больницы, беру своих верных карлсонов, опять в ту же
деревню и уже "Ребята, хотите-нехотите, а я научу вас жить." А по какому
праву? А карлсоны не аргумент? Для этой деревни - да, для правозащитных
организаций - нет. Вывод? Должно быть еще что-то. Что-то, что-то, что-то,
что-то, что-то есть у бегемота. Что есть у бегемота? Бегемота даже львы
боятся. Уважают его точку зрения? Идея должна быть, идеология. Ага захожу
я, значит, в эту деревню, разумеется под прикрытием моих летающих убийц, и
заявляю "Ребята, вот вам книжка, выучить от сих до сих. Завтра прийду
проверю." А если они читать не умеют? А кого это волнует, я же их жить учу,
а не читать. А кто тебе сказал, что они до этого жили неправильно? Они жили
не по книжке, а этого достаточно. А ведь у них от такого учения может
выработатся неправильный рефлекс. То есть? То есть, прихожу я утром
проверять домашнее задание. Смотрю, так и есть, половина деревни ни бе, ни
ме. Тогда я говорю карлсонам "Фас", они их всех на колбасу. А другая
половина деревни, сжимая в кулачках шпаргалки, так смотрит с восхищением и
думает "Какая оказывается хорошая книжка!" И какой-нибудь мальчуган
подходит и спрашивает "Дядя, можно я себе вон те игрушки заберу?". Ну,
разумеется, можно, мне то они не нужны. А потом они, уже научившись жить,
берут книжку и шагом марш в соседнюю деревню, предварительно отдолжив у
меня карлсонов. Заваливаются, значит, они к соседям и видят, добра то
добра! И потом, вот вам 5 секунд, чтобы прочитать, понять и выучить. Что
значит не успеем? Мы то успели. Вы просто жить правильно не хотите. Не
хотите, не надо. Карлсоны, а ну ка устройте им шикарную Варфоломеевскую
ночь. Идеология - сила, главное правильно ее применить. Интересно, о чем
думали все те, кто писал свои своды правил? Они что, не понимали куда это
все пойдет? Или может они это для себя писали? Или по заказу? Скорее всего
по заказу. Врывается какой-нибудь Александр Македонский в агитпоезд и
пьяным басом заявляет, что у него упал... э-э-э... моральный дух у армии. И
что его надо поднять... э-э-э... тоже моральный дух. А для этого
напишите-ка мне книжку... э-э-э... с картинками. Затем Александр, конечно,
отрубается до утра, предвaрительно облевав всё вокруг. А агитбригада,
высунув языки, и с опаской посматривая на храпящего в своей блевотине
Александра, медленно пишет "Сначала была мысль...". Потом, на утро,
просыпается Александр, весь такой в непонятках, чего это я тут наговорил
вчера спьяну? А главный агитатор ему Библию в кожанном переплете, вот, сами
просили. А Александр так "Ого, молодцы, не ожидал, где тут про моральный
дух?". А ему "А она вся про моральный дух." У кого больше потенция, у
бегемота или у Македонского? А вот этого мы никогда и не узнаем. Это
навсегда останется покрыто завесой тайны. Ой, на форум я уже опоздал, лучше
я тогда займусь статьeй».

Я смял завещание, и выкинул его в корзину для мусора. Потом я достал
материал для статьи и проработал до глубокого вечера.

Глава 8 - Узник

За кладбищем я тоже ничего не смог определить. Сторож показал мне участок
на котором хоронят самоубийц, но все могилы были настолько заброшены, что
ничего нельзя было понять. Тогда я вернулся в город и пролистал все архивы,
год за годом. Я просидел над книгaми весь день и всю ночь, но я нашел
нужную запись. Она умерла ровно через неделю после моего заточения, она
повесилась. Она не смогла перенести разлуки со мною.

После того, как я определил дату ее смерти, я стал ходить от дома к дому,
ища стариков и старух, которые помнили бы точное место где она была
похоронена. После моих долгих и бесплодных попыток мне опять помог
библиотекарь. Он посоветовал мне cходить к священнику, будучи уверенным,
что тот должен помнить всех самоубийц.

Я никогда не признавал церковь, ее идеи, религию. Религия мне всегда
представлялась, как что-то ограничивающее человека в его развитии,
впихивающая его в определенные фиксированные рамки, угнетая свободу воли и
чувств. Вера есть сугубо индивидуальная характеристика, которая очень
сильно влияет на мировозрение человека. Фантазия человека безгранична, и
поэтому пределы мировозрения лежат в бесконечности. Религия же заставляет
личность зафиксировать эти пределы, связать самому себе руки, заточить свои
мысли в темницу. Вера также присутствует в моей формуле.

Несмотря на свое отношение к церкви я пошел на поклон к священнику, и
попросил его помочь мне. Священослужитель даже не хотел вспоминать кого я
имею в виду. Я умолял его, я даже встал перед ним на колени. Он отмахивался
от меня, утверждая что ничего не помнит, и не хочет иметь дело со мною. Я
не могу понять, разве это так трудно помочь другому человеку, в этом же нет
ничего плохого. Я ничего не добился от священника и вернулся домой.

Усталость бессоных ночей дала знать о себе, и я проспал до следующего утра.
Я снова видел сон. Это был очень яркий и приятный сон. Снова был танец,
только на этот раз танцевала она. Она танцевала одна, вращаясь в такт
неслышимой музыки вальса. Она то приближалась, то удалялась, и ее белые
одежды очень гармонично сочетались с молодой улыбкой.

Утром я рассказал библиотекарю о моей неудаче уговорить священника помочь
мне. Библиотекарь укоризнено покачала головой и сказал, что я не умею
правильно просить людей. Когда я спросил какими словами надо просить о
помощи, библиотекарь рассмеялся и ответил, что об этом просят не словами, а
золотом.

Деньги. Я никогда не мог уважать силу денег. Они рождают алчность, которая
страшна своей жестокостью и глупостью.

Библиотекарь повел меня к священнику, и с помощью нескольких монет
мгновенно уговорил его. Затем мы втроем направились к кладбищу. Священник
несколько раз обошел заросшие могилы, и надменным жестом ноги указал место,
где похоронена она. Потом они удалились, а я все стоял и смотрел на этот,
обильно покрытой травою, выпуклый кусочек поля. Мне было одновременно
горько и радостно. Горько от того, что я не могу посмотреть в ее красивые
карие любящие глаза, а радостно от того, что мы снова вместе.

Когда я вернулся в город, я продолжил описание своей теории. От определений
и теорем я перешел к описанию причинно-следственных связей между
компонентами. Также я успел написать в каких интервалах могут изменятся
величины компонент. Я работал, а перед глазами стояло ее лицо. Внезапно мне
стало очень одиноко, настолько одиноко, что я даже испугался. Я всегда
знал, что я живу ради нее, а сейчас когда я воочию видел ее могилу, у меня
появилось ощущение пустоты, абсолютной ненужности. Я ощутил себя совсем
дряхлым и разбитым.

Закончив записи, я отнес их библиотекарю, который им очень обрадовался.
Также он сказал, что по городу ходят слухи, что мы проигрываем войну и
очень скоро здесь могут быть войска неприятеля. Он сказал, что из-за этого
он хочет покинуть город и спросил какие мои дальнейшие планы. Я ответил,
что не собираюсь никуда уходить. Тогда он сказал, что в таком случае он
оставляет всю библиотеку под мою ответственность. Затем он дал мне
несколько монет, и предположил что мы когда-нибудь еще увидимся. Очень
хороший человек, очень мне помог. Я всегда останусь благодарен ему.

Ночью я смотрел на звезды, думал о вечности и бесконечности, о том как
много можно выразить языком цифр. Ими можно выразить даже любовь. Только
настоящая любовь это тоже самое что и бесконечность, а соответственно и
вечность.

Проснувшись, я занялся приведением в порядок ее могилы. Я нанес свежей
земли, и построил аккуратный холмик. Затем я нарвал букет полевых цветов и
украсил ими могилу. С помощью кладбищенского сторожа мы перенесли и
установили у изголовья могилы тяжелый круглый камень. После этого я сел
рядоми, и стал читать ей свои стихи, все те которые я сочинил для нее за
эти 25 лет. Я знал, что ей они нравятся, Она всегда любила стихи.

Глава 9 - Эмбрион

«Так, еще вставить диаграмму. Хм, мало. А мы ее растянем. О, уже намного
лучше. Теперь дать почитать Аллену и можно будет слетать в Канаду. Эх,
засиделся я сегодня чего-то. Домой!»

Я потушил в лаборатории свет, и направился к выходу. Потом вспомнил, что
факультет уже давно должен быть закрыт, развернулся, и пошел к центральному
выходу. Университет представлял из себя самый настоящий лабиринт, состоящий
из разнообразных коридорчиков, ступенек, башенок, катакомб и прочих
архитектурных наворотов. Я шагал по полуосвещенным коридорам, точно зная в
каком месте я должен завернуть, чтобы не наткнуться на изглоданные останки
заблудившихся студентов.

«Почему в старину они строили таких монстров?!» - спрашивал я у себя,
аккуратно спускаясь по очередной винтовой лестнице. - «Уже, ниже, еле
протиснуться. Или они в прятки здесь играли? А почему в этом коридоре все
время холодно? О, а тут вообще света нет!»

Я не успел как следует возмутиться отсутствием света, как подскользнулся на
чем-то скользком и от души грохнулся наземь. Хорошо ругнувшись и прокляв
всех уборщиц, которые не оставляют предупреждений о мокрых полах, я перешел
к выяснению на чем я навернулся и почему это я вдруг стал такой липкий.

«Где здесь свет? Вот тут чего-то видно. В чем это я весь? Вот здесь еще
светлее. И куртка, и джинсы. Краска? Нет, не краска. Кровь? Ну кровь легко
смоется. Джинсы правда надо будет стирать, но в принципе не так страшно. А
чья это кровь? И почему ее тут так много? Где здесь включается какой-нибудь
свет? Что тут вообще происходит?»

Мое раздражение, вызванное шоком падения, усилилось появившимся страхом. В
конце концов я нащупал выключатель, и нажал его. Свет, как и следовало
ожидать, зажегся совсем не там где хотелось бы. В конце осветившегося
коридора, раскинув руки, лицом кверху лежал человек. Сглотнув слюну, я
направился к нему, оставляя за собой обильный кровавый след. Я подошел и
присел перед ним на корточки. Это был Пятачок. На его мертвом лице застыл,
обычный для него, испуг.

«Кому то он очень сильно насолил. Нечаянно. Потому что специально он не
смог бы, даже если бы очень сильно захотел. Или это Абдулла обнаружил
настоящих распространителей листовок и заклевал их всех своим могучим
носом. А Пятачок тут причем? Наверно он просто с испугу умер.»

Я поднялся, обошел Пятачка, стараясь не задеть его, вернул свои мысли на
лужу крови в соседнем коридоре, и решив что Пятачок это только вершина
айсберга, побежал. Я выбежал на пустынную улицу и продолжил свой бег вдоль
проезжей части. Я остановился только у дерева, которое росло у перекрестка.
Отдышавшись, я пошел дальше, стараясь при этом находится в тени, однако я
никогда не славился талантом к искусству маскировки. Я не успел дойти до
следующего прекрестка, как меня остановил громкий окрик. Повелительным
тоном мне было приказано стоять и не двигатся, с последующим обещанием
применить силу. Ко мне подбежали четыре человека, одетых в форму цвета хаки
и окружили меня, загородив таким образом все пути к отступлению. Затем я
был тщательно обыскан и допрошен. Допрашивал меня интиллигентного вида
негр, с седой бородкой. Сначала он спросил, отчего мне взбрело в голову
выйти на улицу во время комендантского часа. Затем он попытался
познакомиться со мной поближе.

- Имя? - выжидательно произнес он.

- Бонд, - улыбнулся я, и после короткой паузы учтиво добавил. - Джеймс
Бонд.

- Профессия? - негр даже глазом не повел.

- Эмбрион, - зыркнул я глазами.

- Что? - удивился негр.

- Ребята, а где ваши пропеллеры? - поинтересовался я, - Вы их на ночь
снимаете? Правда?

- А чего с ним возиться, давай его просто посчитаем. - неожиданно раздался
голос у меня из-за спины.

- Хорошо, Джордж, посчитайте его. - одобрил идею негр.

Джордж вынул из висящего за спиной рюкзака какую-то коробочку, усеянную
лампочками, стрелочками и кнопочками. Затем он поставил ее на землю, присел
и стал чего-то в ней регулировать. Все остальные молча наблюдали за этим
процессом. Наконец Джордж объявил

- Готово, - и они с негром уткнулись в прибор.

- Меня посчитали, - заныл я, потом прокашлялся и басом спросил, - Ну,
сколько там набежало?

Негр с Джорджем не обращали на мои реплики никакого внимания, вовсю играясь
со своей считалкой. Время от времени они подымали головы, оценивающе
смотрели на меня и обсуждали, стоит меня пересчитать или не стоит. Наконец
негр отошел в сторону, вынул рацию и поинтересовался, что им со мной
делать.

- Это потенционометр? - спросил я у Джорджа.

- Нет, это мобильный дихотомайзер. - отрезал Джордж.

Я с недоумением посмотрел на этот агрегат, не понимая кто кого больше
подколол.

- В коммендатуру его. - приказал негр, вволю наговорившись по рации.

Меня взяли под руки и повели в коммендатуру, точнее говоря не повели, а
поволокли, так как я всю дорогу подгибал ноги, цеплялся за тротуар, просил
меня пересчитать, слезно обещал, что я больше так не буду, что я стану
хорошим, что у меня дома 8 детей и больная мать, всем хотя бы один раз в
жизни надо сделать что-нибудь хорошее. Когда мой запас аргументов иссяк, я
перешел к угрозам и оскорблениям. Я сказал, что я лично знаком с Абдуллой,
который лично знаком с самим мэром. Потом я заявил, что я тайный агент
контрразведки, и поэтому мне в коммендатуре строго настрого запрещено
появлятся. Мои страшные угрозы не испугали доблестных воинов, которые
неуклонно приближались к коммендатуре. Мимо несколько раз проезжали колонны
танков.

К моему большому удивлению, коммендатурой оказалось здание мерии. Меня
занесли вовнутрь, затащили на четвертый этаж, потом затолкнули в кабинет,
сказали ждать здесь, и заперли дверь. Я подошел к стоящему у окна
письменному столу, нашел несколько канцелярских кнопок, и аккуратно
переложил их на стул. Полюбовавшись образованной на стуле симметрией, я сел
на стоящее в центре кабинета кресло и в дальнейшем рассматривал, висящий на
стене портрет какого-то очень бородатого дядьки.

«Действительно, где их пропеллеры? А может это как раз наши? Ну тогда
понятно. Такие в рукопашном бою по рации будут просить разрешение додушить
врага. Чего они там еще считали? Счетоводы. А мер здесь уже не авторитет,
зря пугал. А кто тут тогда авторитет? Этот бородач? Такое чувство, что этот
бородач и для своей жены не был авторитетом. Ни для своей, ни для чьей
чужой.»

Открылась дверь, и в кабинет вошел стильно одетый, высокий молодой человек
с короткой стрижкой. Из-за стекол очков на меня смотрели умные и холодные
глаза.

- Бернард, ваш следователь, - коротко представился он, четко выговаривая
слова, и добавил - Признайте, что Ян Флемминг был посредственностью.

- Ну это как посмотреть, - неопределенно пробормотал я, высматривая у него
за спиной пропеллер.

- Что, что-то не так? - настороженно прищурился Бернард, не оборачиваясь
назад.

- Да нет, все так, - разочарованно потянул я.

- Вот и чудненько, - расслабился он, и сел за стол, грациозным жестом
смахнув с него кнопки, - Так значит эмбрион?

- Такой же как и вы. А что, не похож? - улыбнулся я.

Бернард ухмыльнулся, достал из стола похожую на калькулятор, машинку,
стопку ламинированных таблиц, и стал производить какие-то подсчеты, время
от времени поглядывая на меня поверх очков.

- Вам помочь? - попытался пошутить я.

- Нет, спасибо, здесь для вас все очень сложно, - серьезным тоном ответил
Бернард, водя пальцем по одной из таблиц. Затем он закончил считать, и

победно объявил, - Ноль целых, две десятых. Я так сразу и подумал когда вас
увидел.

- Чего ноль целых две десятых? - недоуменно спросил я, понимая что
действительно все становится очень сложно.

- Ваша жизнь, - оскалился Бернард, и вдоволь насладившись моим глупым
выражением лица, пояснил. - "По индивидуалистической формуле жизни
проффесора Каца.

- Каца? А какие у него еще есть формула? - промлямлил я, вспоминая кто
такой проффесор Кац.

- У него много формул, очень много, - продолжал скалиться следователь.

- А можно на них взглянуть? - попросил я, молча рассуждая, 0.2 это хорошо
или плохо, и думая как исправить двойку на тройку.

- Работы проффесора Каца занимают несколько тысяч листов мелкого печатного
текста. Проффессор Кац, хочу вам напомнить, является так называеным
социальным генетиком. Его заслуга в том, что он дополнил начальную теорию
Жизни Исаака Ньютона и сумел, наконец, найти ей применение, - неторопливо
стал рассказывать Бернард. - А именно, проффесор Кац создал, так
называемый, дихотомайзер способный не только высчитывать величину жизни, но
и влиять на нее.

Перечислив эти заслуги проффесора, он вынул из стопки один ламинированный
лист и передал его мне.

- Вы спрашивайте, спрашивайте что вам непонятно, - Бернард явно наслаждался
собой.

Я смотрел на формулы, чувствуя себя абсолютным идиотом, тaк кaк я не
понимал в них практически ничего.

«Так, это знак равенства. Хоть что-то знакомое. Это сумма. Сумма чего? Тут
написано "формула жизни". Значит справа это жизнь? А что тогда слева? О,
дельта. Социальный генетик, надо же. Это не эмбрионы. Это Боги?»

- Я не помню у Ньютона ничего похожего, - заметил я.

- Записи с формулами были обнаружены в архиве Ньютона. Дальнейшие
исследования установили, что они были проданы ему бежавшим от войны
библиотекарем. Эти записи и стали основой Теории Каца. Он добавил в нее
теорию относительности, теорию информации и многое многое другое, - ответил
Бернард, надменно улыбаясь.

«Этого Каца к нам бы в лабораторию, фиг он тогда бы тебе таких теорий
навыводил.» - мысленно заныл я.

- Кац, это вон тот с бородой? - кивнул я.

- Нет, это Дарвин, - ответил Бернард.

- Знаете, я не силен в социальной генетике и кое что здесь не понимаю. Вот
что это такое, например? - ткнул я пальцем совершенно наугад.

- Коеффициент дихотомизации, - отбил Бернард.

- А это? - я указал на усеянную цифрами спираль.

- Информационный интеграл третьего порядка. - издевался следователь.

- А зачем он здесь?

- Для подсчета судьбы.

Я с уважением поглядел на информационный интеграл третьего порядка, и задал
наивный вопрос. - А как ее вообще можно подсчитать?

- Пользуясь последними достижениями социальной генетики, проффессор Кац
вывел таблицы. - Бернард подал мне еще несколько ламинированных листков
картона. - Вот это судьба, вот это свобода воли, а вот здесь смысл.

- Смысл. - убито прошептал я, смотря на колонки цифр. - И сколько мой
смысл?

Бернард пергнулся через стол, полазил пальцем по столбцам таблицы, и
отвалился назад - "0.246"

- А это как? - спросил я, пристально глядя на эти самые 0.246.

Бернард сниcходительно скривился, и заявил. - Ничего хорошо в 0.246 быть не
может. Забудьте.

Я сглотнул и попытался забыть. Ничего не выходило.

- А у вас сколько? - поинтересовался я.

- Где-то 0.7, - мгновено ответил он.

- А у Каца? - нахмурился я.

- 0.91, - последовал быстрый ответ.

«И почему я не стал социальным генетиком. Я бы себе такую формулу бы
забацал, все от зависти бы подохли.» - укорял я себя за плохо выбранную
проффессию. - «Интересно, какая потенция у этого Каца?»

- Еще вопросы будут? - спросил Бернард, посматривая на часы.

- Конечно. Хотя бы про этот дема... дехи... автоматический этот ваш.

- Дихотомайзер, - уточнил Бернард.

- Да, он. Как он может влиять нa жизнь?

Бернард поднялся со стула, прошелся по комнате, потом сел обратно за стол,
и принялся рассказывать лекцию про дихотомайзер.

- Вы даже не представляете какое интересное создание - человек. Он ищет,
мучается, метается, а ведь все ответы заложены в нем самом. Обычный человек
не имеет не малейшего понятия, сколько самой разной информации он излучает
каждый день. Вот вы, например, верите в судьбу? - неожиданно спросил он, и
приняв мою задумчивую гримасу за отрицательный ответ, продолжил, - А вот и
напрасно. Она есть, и по излучаемым вами волнам ее, как и многое другое,
можно определить. Для этого, конечно, нужна специальная аппаратура, но
составленные проффесором таблицы позволяют обходиться и без этого.
Дихотомайзер был создан с целью принимать эти волны и переводить их на
понятный нам язык цифр. Также он способен оказывать обратное влияние,
оптимизировать, так сказать. Он, конечно, не может изменить личность, но он
может определить оптимальный состав общества, как можно более
максимизировав общую величину счастья. Вам все ясно? - остановился Бернард.

- Угу, яснее и не бывает. А как вы ее максимизуруете? - спросил я с
интересом математика.

- Очень просто. Дихотомизируя волны негативно влияющие на общую величину
счастья. Вот смотрите." - Бернард взял чистый лист бумаги, карандаш,
натыкал карандашом много точек, затем провел по середине листа
горизонтальную линию, и продолжил - "Здесь чистая статистика. Если взять
все точки, и интерполировать их, то общая линия будет проходить здесь, а
если взять все точки, то их общее значение будет намного ниже."

- Вы эти нижние точки что, просто убиваете? - удивился я.

- Нет, ну зачем так грубо. Автоматический дихотомайзер может работать с
общей волной, создаваемой, например, городом. Он сам высчитывает порог, вот
эту горизонтальную линию. Она никогда не бывает ниже 0.25. А эти точки, они
просто исчезают. - спокойно разъяснил Бернард.

- А зачем тогда вам здесь армия? - заметил я, думая о луже крови в
Университете.

- Армия. Армия затем, что не все точки, которые попадают в число избранных,
понимают это. Далеко не все. - посетовал Бернард.

- Кстати, дихотомайзер установленный за городом сработает второй раз через
два часа. Понимаете, чем больше народу, тем больше вычислений. А армия еще
затем, чтобы никого не выпускать, а не то разбредутся по лесам, лови их там
потом."

- Вы сказали во второй раз... - уточнил я.

- В первый раз мы всегда запускаем аппарат, без автонастройки с порогом
0.1. Очень ускоряет последующую работу. Вот например в Париже ето ускорило
весь процесс в четыре раза, - делился он своим бесценным опытом., потом
опять взглянул на часы и добавил. - Засиделся я тут с вами, пора мне
закруглятся. Вы не против?

- А если у меня 0.2, чего вы со мной возитесь? - с надеждой спросил я.

- Просто у патруля машинка сломалась, что вызвало колебание показателей с
0.24 до 0.26, а по распределению Пуассона-Каца это очень редкое явление. Не
подтвердилось. Жаль. - дружелюбно успокоил меня Бернард.

- А если мой смысл это застрять в лифте... - решил пофилософствовать я.

- Я же сказал, все это излучается, все учитывается. Прощайте. - говорил
Бернард, подталкивая меня к двери.

- А какая величина жизни у вашем достопочтенной мамы? - пытался зацепится
я, сыграв на сентиментах.

- В чем это вы? - брезгливо поморшился следователь рассматривая свою руку.

- Ой, это уже не отмоется. Это уже навсегда. До свидания, - улыбнулся я и
вышел в коридор.

Меня вели по многочисленным коридорам окупированной мерии. Я смотрел в
спину конвоира и восстанавливал в памяти прошедший разговор, задаваясь
массой новых вопросов.

«А если... Нет. Никаких если, все уже подсчитано. Ну и сволочь этот Ньютон.
Интересно, сколько... э-э-э... жизни у соседа, или у Франческо? А этот
интеграл третьего порядка совсем неплохо выглядел, оригинально. Хоть на
знамя лепи. Общее счастье. Возможно ли такое вообще? Хотя не такое оно
общее, как я погляжу. Что это за бумажка? Мой график. Ха. Армия противника
в своем большинстве попадает в нижний предел? А если рубануть этот
...ммм... айзер с порогом 0.9. Один Кац останется? Боги? Нет, они такие же
эмбрионы, только немного умнее. Это получается, что мое существование
негативно влияeт на общую величину счастья. Ага, а существование Каца
влияет на эту величину позитивно, даже черезчур позитивно. Ну поживут они в
своем созданном счастье, и захотят поднять планку еще выше, увеличить
нижний предел величины жизни до 0.4. А потом до 0.6, а потом до 0.8.
Бедняга Бернард. Справкой здесь не отделаешься. Посчитают тебя в
каком-нибудь темном переулке, без всякой жалости, приговаривая что из-за
тебя мы все такие несчастные.»

Меня вывели во двор мерии, и посадили в грузовик, в котором уже в два ряда
сидели такие же как и я, посчитаные и отсортированные. Я занял последнее
свободное место в начале кузова, предварительно заявив сопровождению, что я
никуда не спешу, и если можно, то я могу и пешком. Затем солдаты закрыли
борт, и грузовик, конвоирумый джипом, выeхал со двора.

- На кой ляд нас надо куда-то везти если все равно через два часа все
накроется? - начал громко возмущаться я.

- На площадь везут, чтоб убирать легче. - отозвался голос из глубины
кузова.

«Убирать? Недоделали они этот свой. Черт, ну и название придумал проффесор.
Нет чтобы как-нибудь полегче, распылитель или, например,
счастьеувеличитиватель. Используемый в мирных целях. Также в ассортименте
имеются военные образцы. От теории к практике, через тернии к звездам. И
никому не надо страдать. Ха, оказывается моя смерть может сделать нас
счастливыми. Без пота, без очереди. Только крови будет много, море крови.»

Что-то взорвалось впереди, и грузовик, замедлив движение, остановился. Джип
резко свернул в сторону, и из него на ходу стали выпрыгивать солдаты. Я с
любопытством высунул голову, ожидая увидеть, как они начнут расправлять
свои красивые блестящие пропеллеры и взлетать в воздух. В следующую секунду
взорвалось где-то совсем близко. Меня толкнуло в спину, и вынесло из
кузова. Я летел и удивлялся как много я успеваю заметить. Поднимающиеся в
воздух тучи пыли, обваливающийся дом, пылающий грузовик, стремительно
приближающуюся лужу. Затем я приземлился на мостовую, несколько раз
прокатился по ней, с каждым переворотом ударяясь головой о камни, отметил
еще один, жахнувший в конце улицы взрыв, и потерял сознание.

Глава 10 - Встреча

Они некоторое время просто смотрели друг на друга, потом старик словно
извиняясь произнес. - А у нас тут война.

- А у нас тут конец света. - усмехнулся молодой - нашествие социальных
генетиков с формулой жизни.

- Моей формулой жизни? - спросил старик, его лицо выражало смесь радости и
удивления.

Молодой недоверчиво посмотрел на старика, и произнес. - У Ньютона харя была
намного толще. Ты библиотекарь?

- Нет, я помощник библиотекаря. Библиотекарь бежал от войны, - ответил
старик.

- Даю 0.1 своей жизни, что твоего библиотекаря звали Аллен, - иронично
заявил молодой.

- Что? Я вас не понимаю? - недоуменно переспросил старик.

- Отцы и дети, конфликт поколений. Неважно. Забудь. Брежу я, - ответил
молодой пытаясь приподнятся на локте.

- Вы используете мою формулу так как я ее описал? - поинтересовался старик.

"Нет, не думaю, проффесор Кац добавил туда информационный интеграл третьего
порядка и коеффициент, этот долбаный, будь он неладен. - просипел молодой.

- Коеффициент Добра и Зла? - с надеждой спросил старик.

Молодой недоуменно повел бровями, моргая посмотрел на старика и произнес, -
Мда, у нас точно конфликт поколений. В каком инкубаторе тебя держали?

- Вы про башню? Я провел там в заточении 25 лет. - неуверенно ответил
старик.

- Ясно. А почему ты не бежал вместе с библиотекарем? - молодой оставил
попытки поднятся, и улегся обратно в лужу.

- Я не хочу никуда идти, я хочу быть с ней" - ответил старик, и, поймав
недоуменный взгляд молодого, поясняя продолжил, - "Это девушка, которая
помогла мне пробыть там все эти 25 лет.

Старик с нежностью посмотрел на холмик земли.

Молодой устало вздохнул, и с усмешкой спросил, - И она что, ждала тебя все
эти 25 лет?

- Да. Она осталась вечно молодой, - также нежно ответил старик.

- Блажен, кто верует, - произнес молодой, затем несколько секунд пристально
рассматривал старика, и со скрытым восхищением тихо скaзaл. - Какая
гениальная месть!

- Месть? Нет, что вы? За что? Хотите я вам лучше стихи почитаю? - предложил
старик.

- Ой нет, спасибо большое, но я лучше через этот ... дхмаизер, - произнес
молодой сплевывая в лужу.

- У вас кровь, вам нужна помощь, - заволновался старик.

- У нас много крови, море крови, - с усмешкой ответил молодой.

- Море крови, - нaстороженно повторил старик.

- А как ты, не зная жизни, сумел вывести ее формулу? Ты ведь провел большую
часть своей жизни в зaстенке, - зло спросил молодой.

- Да, провел, но я чувствую какая должна быть жизнь, правильная жизнь, -
ответил старик.

Молодой о чем-то задумался, переводя взгляд со старика на могилу. Потом он
произнес "Лифт... 0.246...". После этого сжав зубы приподнялся на локте, и
смотря старику в глаза внятно, без тени иронии, произнес, - Знаешь, ты
вывел очень нужную формулу. Мы здесь ею все очень пользуемся. Спасибо тебе,
большое.

Сказав это, он закрыл глаза и тяжело дыша отвалился на спину.

Старик радостно блестнул глазами, улыбнулся, посмотрел на могилу и
утвердительно воскликнул, - Ты слышала, что он сказал!" Затем он положил
голову на лежащие на могиле цветы и закрыл глаза.

Глава 11 - Эмбрион

«Кто я? Я эмбрион. Где я? Я в луже. А разве эмбрионы лежат в лужах?
Эмбрионы могут все, нет почти все. Мы способные. Доминирующий вид.
Эмбрионом быть хорошо, эмбрионом быть полезно. Эмбрион звучит гордо.
Сколько времени? Осталось 15 минут. Надо выбираться из этой грязи. Ой, как
больно. Это тот самый грузовик? Быстро сгорел, ничего не скажешь. ОК,
ползем к нему.»

Я с трудом перевернулся на живот и пополз к остову машины. Где-то вдалеке,
к северу города, шел бой.

«Еще чуть-чуть, вот так. А теперь этой рукой. Ай. Нет, этой рукой не надо.
Тогда ногами. Действительно кровь. Вот, молодец, вот так. Нет, так больно,
Надо обратно на спину. Уффф... А вот теперь ногами. А сейчас этой рукой за
эту железяку. Хорошо.»

Я облокотился спиной о колесо грузовика, и посмотрел на часы.

«Не понял, уже должны были запустить. Ах да, они же у меня спешат. Удобно
уселся ведь. Вот сижу и смотрю как весь мир летит в Тарары, нет в
Тартарары. Да, так верно, так правильно. Кац наверно тоже чувствовал, что
такое правильная жизнь. Общее счастье... миф... сказка... 25 лет... так
любить... Поэтому и не отбили. Потому что не умеем, не хотим, не можем.»

Эпилог

Из-за того, что большая часть города бежала в страхе перед врагом,
практически все мое свободное время я провожу у ее могилы. За деньги,
которые оставил мне библиотекарь, кузнец выковал заборчик. Я установил его
вокруг ее могилы. Я еще хотел сделать деревянный навес и скамейку, но
плотник бежал вместе со всеми. Наверно надо будет попросить Пьера помочь
мне со скамейкой. Пьер часто навещает меня. Иногда он говорит, что завидует
мне.

Сегодня моросит весь день. Я возьму, оставленный библиотекарем, плащ,
тяжелую табуретку, и пойду к ней. Если дождь усилится, то я накрою ее
плащем, потому что я знаю, что Ей никогда не нравилось мокнуть под дождем.