Аннотация: Скорее всего, это антиутопия - о жестоком мире, в котором генетически неполноценных людей уничтожают еще во младенчестве...
Изгой.
И вошедши в дом,
увидели Младенца с Марией,
Матерью Его, и падши поклонились Ему;
и, открывши сокровища свои,
принесли Ему дары: золото, ладан и смирну.
И, получивши во сне откровение не возвращаться к Ироду,
иным путем отошли в страну свою
Евангелие от Матфея, 2, 11-12.
1.
- Ну послушай, дорогая, к чему эти глупые сцены?
Усталый молодой мужчина остановился перед сидящей в кресле женщиной, спрятав за спиной дрожащие руки. Женщина, к которой были обращены эти слова, медленно отвела маленькие ладони от красного лица и, глядя в упор на Серга припухшими от слез глазами, глухо спросила:
- Его убьют? - и сама вздрогнула от тихих звуков собственного голоса.
- Ну зачем же так, Мария? - криво поморщился мужчина. - Его просто не станет. Ты же знаешь, это совершенно безболезненная процедура. Длится не больше секунды... Да и что, в конце концов, он сейчас может почувствовать?
- Послушай, - прошептала женщина холодным, полным нескрываемой ненависти голосом, - послушай... Как ты... Как ты можешь так говорить? Это же наш... Это же твой ребенок!
Серг приблизился к Марии, присел рядом на твердый подлокотник кресла и осторожно, словно хрупкую чашу, взял ее холодные мягкие руки в свои ладони. И почувствовал, как он оттолкнула его руки. Буквально вырвалась. Брезгливо сморщилась, словно ее холодных ладоней коснулись не живые пальцы человека, которого она еще вчера любила, а толстые, жирные и скользкие щупальца мерзкого глубинного спрута.
- Ты считаешь меня чудовищем? - спокойно спросил он, делая вид, что не заметил холодных искр презрения в усталых глазах жены. - Извини, но твой отец...
- Умоляю тебя, не трогай хотя бы отца! - истерично закричала женщина, и снова закрыла лицо руками. Словно хотела скрыть от этого невыносимого человека, ее мужа, свое красивое смуглое лицо...
И Серг, понимая, что их еще вчера такая счастливая и безмятежная жизнь, жизнь двух искренне любящих другу друга людей, дала трещину, и теперь рушится, разбрасывая обоих на разные берега широкой и полноводной горной реки, взорвался. Он резко вскочил с неудобного подлокотника и забегал взад-вперед по маленькой гостиной, то и дело натыкаясь на стоящий посреди комнаты круглый обеденный стол, посреди которого стояла любимая лампа Марии - старинный светильник с зеленым абажуром. Лампа слегка подрагивала, и Серг неожиданно поймал себя на странной мысли: он будет несказанно рад, если лампа рухнет со стола на пол и разобьется. Какое значение имеет сейчас какой-то глупый старинный светильник, пусть даже семейная реликвия, если вся жизнь летит под откос со скоростью курьерского поезда...
Но лампа не желала падать, и Серг, все более распаляясь, пнул дубовую ножку стола. Лампа устояла, и Серг повернулся к креслу, в котором в прежней скорбной позе застыла Мария и резко, взвинчено, выкрикнул:
- Ну уж нет! Не я начал этот разговор... И я хочу напомнить о тебе, что если бы не я, ты давно уже сгнила бы вместе со своим папашей! Я ведь спас тебя, и ты прекрасно об этом знаешь. Как знаешь и то, как мне нелегко было это сделать... На нас и так уже косо смотрят в Департаменте безопасности. Ты же знаешь, что меня вызывали к следователю и интересовались, почему я женился на дочери бунтовщика и врага человечества. И ты прекрасно знаешь, что я им ответил...
На секунду он замолчал, будто поперхнувшись, а потом начал говорить снова. Он говорил громко, возбужденно, нервно размахивая руками, понимая, что каждое его слово наверняка сейчас слышат те, от кого нет и не может быть никаких секретов. И не просто слышат, а стараются не пропустить ни одного его слова, пытаясь отыскать в его взволнованной, сбивчивой речи малейшие нотки недовольства... Впрочем, сотрудники Департамента планетарной безопасности наверняка знают, что трудно найти еще более, чем он, лояльного гражданина Объединенной Федерации, у которого коэффициент лояльности равен единице. Вот если бы не жена, тогда он, возможно, вообще не привлек бы к своей персоне внимание Службы Контроля. Но разве можно обвинить человека в преступлении лишь на том основании, что он полюбил дочь врага человечества и женился на ней - то же по любви. Но любовь - весьма слабый аргумент, он не является решающим в определении коэффициента лояльности правительству.
- Ты, наверное, забыла, а я хорошо помню этот выморочный мятеж, - сбивчиво говорил он. - Сторонники твоего отца чуть не пустили в ход ядерное оружие! И если бы их не остановили... А ведь ты была целиком на стороне своего отца... Не так ли? Молчишь? Так слушай... - он снова на миг замолчал, словно хотел собраться духом, бросил полный ненависти взгляд на зеленую лампу, которую так и хотелось хватить об пол. И продолжил, так же нервно и сбивчиво. - Ну скажи, чего вы добились? Чего? Сначала толпы сумасшедших ходили с ублюдочными плакатами перед Всеземным Советом, орали: 'Это бесчеловечно! Это преступление! Это фашизм!' И во главе крикунов - твой отец. И все это называлось 'движением за гуманизм'! Вначале власти не обращали внимания на него и его сторонников, не мешали им высказывать свое сугубо частное мнение - как же, на планете торжествует свобода слова, демократия, выстраданная в многолетней борьбе! А потом их боевики где-то достали ядерную боеголовку, и твой отец пригрозил взорвать бомбу над столицей. Требовали отмены Закона о генном контроле... Они еще называли себя гуманистами, черт побери! Да, хороши гуманисты с атомной бомбой... а ты, дорогая, никогда не думала о том, что отмена закона может привести к вырождению человечества? Ты что, хочешь, чтобы на Земле жили одни неполноценные уроды? Ты что, хочешь, чтобы повторились ужасные мутации середины двадцать первого века, когда чуть ли не половине человечества угрожала гибель от вируса банального гриппа? Твой отец этого хотел? В таком случае, он получил по заслугам... И я не скрывал от тебя никогда, что на всепланетном референдуме проголосовал за смертную казнь...
Он услышал, как женщина сдавленно застонала, но уже не мог остановиться и продолжил, мысленно представляя, как в Департаменте безопасности облаченные в строгие черные мундиры чиновники сдержанно рукоплещут его сбивчивой речи:
- Я же спас тебя! Спас, неужели ты не можешь понять этого своими куриными мозгами? И неужели ты не можешь понять, что нужно очищать планету от балласта, от всех этих генетически неполноценных уродов? Нужно давать жить здоровым и полноценным, а не...
Женщина снова застонала, и он замолчал. Его пыл угас, и он почувствовал, что не может выдавить из себя ни слова, хотя ему еще очень много хотелось сказать этой женщине, которую он по-прежнему любил. Ну как объяснить ей, что он, Серг Яров, молодой мужчина двадцати восьми лет от роду, талантливый инженер по наладке киберов и биоров, не хочет, чтобы она лезла в петлю сама и затягивала петлю на его шее? Как ей объяснить, что он хочет только одного: спокойной, размеренной, без потрясений и неприятностей, тихой жизни. И чтобы в их семье воцарился наконец-то мир и покой, чтобы они оба были чисты перед Департаментом планетарной безопасности, чтобы никому из тех, кто контролирует жизнь человечество, не возникло желание объявить их обоих врагами человечества и отправить в Трансформатор - а это куда хуже физической смерти. Побывав там, человек уже ничего не помнит о своей прежней жизни. Он вообще перестает быть человеком, от него остается только физическая оболочка, физическое тело, которое годится только для производства биоров - универсальных биологических роботов. Мария не знала, Серг ни разу не рассказывал ей об этот, потому что давал расписку о неразглашении, что через его руки за пять лет работы прошли тысячи таких бывших людей, смотревших на окружающий мир глазами ничего не понимающих младенцев. Пока в них не вложили программу, они не могли самостоятельно передвигаться и разговаривать. Они лежали в длинных пластиковых ящиках, похожих на гробы, и пускали желтые слюнявые пузыри. Когда Серг впервые увидел это жуткое зрелище, его почти вывернуло наизнанку, весь день он не мог работать, и его отпустили пораньше домой. А потом... Потом он привык. Или думал, что привык. Потому что к таким вещам нельзя привыкнуть...
Неужели и его жену может постигнуть такая невеселая участь? Мария будет неподвижно лежать в холодном ящике, не чувствуя ни боли, ни страха, не понимая, что она уже не человек, а всего лишь материал, из которого умные инженеры создадут послушную универсальную машину, которая будет, к примеру, согласно заложенной в ее биомозг программе, исследовать пояс астероидов, даже не подозревая о том, что когда-то у нее была нормальная человеческая жизнь, был дом, любимый муж, любимая работа... Неужели ЭТО может произойти с его Марией? Если ее отправят в Трансформатор, то спустя какое-то время он, Серг, может получить ее в качестве оболочки для производства очередного биора. Сможет ли он пережить эту встречу, во время которой его дорогая Мария не кинется ему к нему, не прильнет доверчиво к груди, не переплетет свои тонкие руки у него за спиной, и он, Серг, не почувствует на своих губах сладкий вкус ласкового поцелуя? Нет, лучше уж самому добровольно отправиться в Трансформатор...
От этих мыслей Серга передернуло, и он понял, что должен во что бы то ни стало попытаться уговорить Марию, упросить ее не идти против закона.
- Послушай, - тихо сказал он, снова присаживаясь на неудобный подлокотник кресла, чтобы оказаться рядом с женой. - Послушай, я же не виноват в том, что мы живем по таким законам. Закон не дает нам права выбора... - На долю секунды он запнулся, с содроганием подумав о том, как отнесутся к его словам те, кто сейчас слушает его, и не появится ли после этого в его электронном досье сухая пометка 'Лоялен с оговорками', или, еще хуже - 'Не лоялен', что станет причиной вызова его в Департамент для серьезного разговора, и кто знает, чем закончится этот нелегкий для него разговор...
Но слово уже вырвалось, и Серг, вытирая скомканным носовым платком липкий пот со лба, сказал:
- Его ведь все равно уничтожат... От нас же ничего не зависит. Ровным счетом ничего. Ты же знаешь, Третий параграф... Ты погубишь и меня, и себя... а мне недавно предложили повышение по службе... Я буду получать хорошие деньги... Разве ты не понимаешь, что...
Он снова запнулся, не зная, что сказать дальше.
- Я понимаю только одно, - проговорила женщина, не отрывая ладоней от лица. - Я понимаю, что ты трус. Маленький человечишко с трусливой заячьей душонкой. А мой отец, что бы про него ни говорили, в каких бы преступлениях его ни обвиняли такие же трусы и мерзавцы, как ты, был все-таки человеком. Он знал, на что идет, и чем это для него могло кончиться. А ты... ты... Ты подлец и негодяй!
Слова Марии звучали как безжалостный приговор, как хлесткая оплеуха. Серг даже почувствовал, что его холодные от ледяного пота щеки огненно зардели, словно от удара тяжелой пощечины.
Но эти, невидимые, неосязаемые, вездесущие, от которых не может укрыться ни одно произнесенное слово, они все видели, все слышали, все понимали, и Серг тоже понимал, что вызов в Департамент неизбежен, и что у него нет другого выхода, кроме...
Кроме как самому явиться в Департамент, не дожидаясь приглашения, и заявить, что его жена критически относится к существующим законным порядкам. И тогда, может быть, он спасется. Спасет свою жизнь, спасет свою карьеру, спасет свое будущее. Иного выхода для него нет. Он любит Марию - но теперь он готов ради собственного спасения возненавидеть ее. Как бы ни было ему потом горько после этого единственно верного шага.
- Дура! - взревел он, сжимая в кулаки непослушные пальцы. Сейчас он бросится к креслу, в котором отрешенно сидит эта ненавистная ему сейчас красивая женщина, которая вот уже почти пять лет была его горячо любимой женой. Сейчас он схватит ее за тонкие плечи, сорвет с этого дурацкого кресла, что есть силы ударит по лицу. И, когда она упадет на пол, будет бить, бить, бить. Бить с наслаждением и ненавистью. Бить с остервенением бешеного зверя и со страхом обреченного человека. Бить ногами по этим заплаканным глазам, в который когда-то отражалось бездонное голубое небо, бить по поджатым губам, которые когда-то он так страстно и нежно целовал, забывая обо всем на свете; бить по высокой груди, которую он еще позавчера нежно ласкал, не подозревая о том, что это было в последний раз; бить по мягкому животу, который не раз вздрагивал в сладкой истоме под ласковой тяжестью его умелого мужского тела. Бить до тех пор, пока в глазах этой женщины не погаснет последнее дыхание жизни - и тогда можно будет с легким сердцем отдать себя в руки правосудия, и пусть его в наказание отправят в Пояс астероидов, - туда, где отбывают наказание самые опасные уголовные преступники. Тем самым он сможет избавить себя от угрызений совести...
Но порыв ярости погас, так и не успев вырваться наружу. Он обессилено упал перед женщиной на колени и, глядя на ее босые ноги, глухо прошептал:
- Он же слепой! Он же совершенно слепой...
Ответом ему было презрительное молчание жены. И полный ненависти взгляд заплаканных васильковых глаз. Синих-синих глаз. Таких же, как у ее отца.
2.
У Рауля Клара Ортеги-и-Громова, пятидесятилетнего Регионального Координатора Всемирного Совета, начало рабочего дня выдалось нервным и суматошным. Не успел он войти в свой кабинет и сесть за рабочий стол, который добросовестные помощники уже успели завалить поступившими за ночь компьютерограммами, как зажегся матовый экран поливизора и дежурный биор сухо доложил, что на прием к господину Координатору со вчерашнего дня пытается прорваться какая-то женщина с явными признаками психического расстройства. Раулю, которого половину ночи мучила бессонница, страшно не хотелось начинать свой рабочий день с приема посетителей, тем более сумасшедших, но, будучи, невзирая на свой далеко не юный возраст, неравнодушным к прелестям противоположного пола - сказывалось латиноамериканское происхождение, - он приказал пригласить женщину в кабинет. Кто знает, подумалось бывалому ловеласу, как повернется дело, может быть, удастся соединить приятное с полезным - и вопрос важный решить, и немного отдохнуть и развлечься...
Однако уже спустя минуту Рауль сильно пожалел о том, что пригласил в кабинет эту женщину. Потому что пред его уставшими от бессонницы глазами предстала не кто иная, как Мария Перес, дочь пресловутого Винсенто Вильи Переса, преступника планетарного масштаба, несколько лет назад возглавившего мятеж против Объединенного человечества. Когда войска самообороны при помощи патриотически настроенных граждан Земной Федерации подавили мятеж, его организаторы были отданы под суд и вскоре казнены, однако дочь главного федерального преступника почему-то не понесла никакого наказания, хотя не отреклась от преступившего закон отца. Видимо, Департамент планетарной безопасности нашел какие-то особые обстоятельства, которые не только смягчали вину Марии, но и позволили дочери врага человечества сохранить все гражданские и имущественные права. Мария Перес, ставшая к тому времени Яровой, не была подвергнута даже обязательной в таких случаях корректировке личности, не говоря уже о более суровых мерах. Например, Трансформации... Впрочем, неисповедимы пути не только Господа, но и Департамента Планетарной безопасности, и если в Департаменте решили не трогать Марию, то на это, видимо, были какие-то особые причины и обстоятельства, знать о которых не положено даже ему, региональному координатору, человеку далеко не последнему, наделенному неограниченными полномочиями, сравнимыми разве что с правами древних наместников и губернаторов. Согласно пятой статье Декларации Объединения, принятой почти восемьдесят лет назад, региональный координатор вправе единолично решать все вопросы, находящиеся в компетенции вверенного ему региона, принимать региональные законы и указы, которые не противоречат решениям Всемирного Совета и Совета пяти. И, разумеется, негласным распоряжениям Департамента планетарной безопасности...
Все эти мысли пронеслись в голове Рауля, пока женщина, театрально ломая красивые обнаженные руки, со слезами на глазах умоляла господина регионального координатора проявить снисхождение и милосердие к ее ребенку, который ни в чем не виноват, который совсем еще крошка... Вначале Рауль никак не мог уяснить, что нужно от него этой истеричной женщине, дочери казненного по воле народов Земли врага Объединенного человечества, а потом, когда до него начал доходить смысл ее просьбы, его праведному гневу не было предела. Раздраженно поднявшись из-за стола, Рауль Ортега поднял мясистый указательный палец на уровень груди и, сделав немного излишний, по его мнению, слишком театральный жест рукой, указал на дверь:
- Вон!
И женщина, которая, видимо, понимала, что уходит последняя надежда, ведь милость господина регионального координатора - единственный шанс спасти несчастного сына, как подкошенная, рухнула на пол, и ее красивые хрупкие плечи затряслись в истошном рыдании. Рауль брезгливо сморщился, он ненавидел женщин-истеричек, к тому же ему нужно было работать. Он нажал неприметную выпуклость на панели стола, и в кабинет тот час ввалились два рослых охранника-биора, облаченные в черную униформу Департамента, и, не говоря ни слова, проворно подбежали к лежащей на полу женщине, схватили ее под руки, подняли на ноги и молча поволокли к выходу из кабинета. Женщина упиралась, продолжая кричать о милосердии и снисхождении, однако охранники не обращали на ее крики никакого внимания.
Дождавшись, когда за женщиной затворилась дверь и крики стихли, Рауль тут же забыл о ней и приступил к накопившимся делам, большую часть которых он хотел завершить до обеда. Он внимательно читал распечатки, сортируя их по одному только ему известным критериям, когда снова зажегся экран поливизора, и тот же дежурный биор сухо доложил о том, что на прием к господину региональному координатору просится профессор Федотов, директор планетарного института проблем генетики и евгеники, который просит принять его в режиме 'три ноля тридцать один'. Рауль знал, что режим 'три ноля тридцать один' обозначает крайне срочное и секретное дело, которое не может быть отложено на более или менее длительный срок, и потому дал согласие принять профессора.
Профессор Федотов оказался крупным седовласым мужчиной, однако кожа его лица источала почти юношескую свежесть, и если бы не синие круги под красными, видимо, от бессонных ночей, глазами и две крупные морщины поперек широкого лба, который можно было назвать сократовским, профессору можно было дать лет сорок от силы, тогда как Рауль хорошо знал, что недавно ему исполнилось семьдесят.
- Вы знаете Марию Перес-Ярову? - спросил профессор, когда Рауль наконец-то соизволил оторвать взгляд от бумаг и коротко поздоровался с посетителем.
- В чем дело? - угрюмо спросил Рауль. Начало разговора ему не понравилось, сразу в памяти всплыло неприятное воспоминание об истерике, которую закатила в его кабинете эта женщина в самом начале рабочего дня.
- Видите ли, господин региональный координатор, - подобострастно глядя в глаза Раулю, проговорил профессор, - несколько дней назад... Точнее, пять дней назад вышеуказанная Мария Перес-Ярова родила ребенка, сына. Ребенок, в соответствии с Законом о генетическом контроле, был подвергнут всестороннему обследованию, в результате которого выяснилось, что его генетический индекс крайне низок. В соответствии с Пятым параграфом закона, ребенок является генетически неполноценным и подлежит ликвидации. Однако некоторое время назад открылись кое-какие сопутствующие обстоятельства, которые вынуждают меня просить вас оставить этого ребенка в живых...
- Да что, вы все сегодня все с ума посходили? - Рауль раздраженно ударил кулаком по столу. - С утра прибегает эта мать-истеричка, теперь вот вы... Сговорились, что ли? Ну она понятно, материнские инстинкты и все такое прочие... Но вы... Вы что, законов не знаете?
- Вы правы, господин региональный координатор, - спокойно ответил профессор Федотов. - Однако, как я вам уже сказал, имеются некие обстоятельства, которые позволяют мне просить вас... Вот...
Он мелкими шажками подсеменил к массивному столу регионального координатора, неловким движением вынул из кожаной папки два или три листа бумаги, испещренных какими-то значками и цифрами. Осторожно положил на стол рядом с включенным телескефом.
Рауль недовольно поморщился. Как ему осточертели эти яйцеголовые очкарики, которые считают себя вправе злоупотреблять его отнюдь не безграничным терпением, постоянно подсовывая на одобрение разные новые идеи, которые ну никак не могут принести пользу Объединенному человечеству. А уж эти, из института генетики и евгеники, так вообще повадились чуть ли не каждый месяц обращаться с просьбой сохранить жизнь очередному младенцу, генетический индекс которого чуть ниже нормы. И мотивируется эта суета интересами науки. Дескать, любопытно пронаблюдать, как скажется низкий генетический индекс на жизни ребенка... Приходится приглашать этих любителей удовлетворять свое любопытство за счет всего остального человечества к себе в кабинет и втолковывать в их набитые слишком умными мозгами головы простые истины, смысл которых сводится к том, что выходить в своих исследованиях за рамки, утвержденные Всемирным Советом - это значит работать не на благо, а во вред Объединенному человечеству. И если до слишком умных мозгов яйцеголовых эта истина не доходит, то дружеский разговор в кабинете регионального координатора служит всего лишь прелюдией к более решительным действиям - но уже со стороны Департамента планетарной безопасности... Безопасники не ведут разговоров по душам, а просто-напросто каленым железом выжигают возможную крамолу, отстраняя излишне ретивых ученых от работы, а путь наиболее строптивых и вовсе лежит в Трансформатор.
Вот и этот профессоришка, которому, конечно же, теперь уже никогда не стать академиком, взялся за старое - снова печется о жизни неполноценного ублюдка...
Рауль бросил ленивый взгляд на разложенные у телескефа бумаги, затем с нарочито тяжелым вздохом взял их в руки, словно говоря, что делает это исключительно из искреннего уважения научных заслуг профессора, которые так ценит Объединенное человечество.
Однако уже в следующую секунду с круглого лица Рауля слетела натянутая холодная маска пренебрежения, и он, нахмурив редкие брови, внимательно посмотрел на стоявшего перед ним в позе просителя профессора.
- Вы не ошиблись? - наконец спросил он растерянным голосом, и эта растерянность, конечно же, не ускользнула от профессора Федотова.
- Никак нет, господин региональный координатор! - по-военному ответил профессор. - Если вы хотите проверить информацию, запросите данные из информария Института, там все зафиксировано...
- Зафиксировано, говорите? - медленно проговорил Рауль, размышляя, как действовать дальше. Черт возьми, дело оказалось не таким ясным, как представлялось вначале. Закон есть закон, однако бывают исключительные обстоятельства, когда можно пренебречь буквой закона. И не придется ли отдать этой Перес-Яровой ее ребенка... Хотя нет. Она же - дочь мятежника, и не нужно делать ей никаких поблажек. - Тогда почему...
- Видите ли, - сказал профессор, - произошла досадная ошибка. Ассистент занес в индекс-карту только первые три цифры в начале каждого столбца, оставив без внимания три последние, так как эти цифры никогда не влияли на конечный результат. Так называемые 'пустые цифры'. Однако вчера вечером я решил проверить, и обнаружил... Я несколько раз проверял, так что ошибки быть не может.
- Ошибки быть не может, - задумчиво повторил Рауль. - Что ж... - он почесал складки массивной лысины. - Значит, индекс 025999?
- Да, господин региональный координатор...
- Но ведь 999 - это абсолют!
- Позвольте заметить, господин региональный координатор, - проговорил профессор Федотов, подобострастно склоняя седую голову, - что еще лет двадцать назад академик Торрес предсказал возможность появления абсолюта как один к ста миллиардам в течение ближайших тысячи лет...
- То есть вероятность такого появления равна нулю?
- Почти, - согласился профессор - Тем не менее это так. Поэтому я вынужден обратиться к вам. Я считаю, что в данном случае пятый параграф не имеет силы, ребенка нужно оставить. Конечно, родителям мы его отдать не сможем, он останется на полигоне, и мы будем за ним наблюдать...
- Вы что же, уже все решили без меня? - нахмурился Рауль. В его черных глазах сверкнули яркие молнии гнева.
- Нет, я... - начал профессор, но координатор не дал ему договорить.
- Вы же знаете, - сказал он, - что одного моего слова достаточно, чтобы... Я думаю, продолжать не стоит?
- Не стоит, - пролепетал испуганный профессор. На его лбу выступили капельки пота, но он не поднял руки, чтобы их стереть.
- Я тоже думаю, что не стоит, - улыбнулся Рауль, но эта улыбка подействовала на профессора как ласковый взгляд удава на беспомощного птенца. - Что же касается ребенка, то... Видите ли, в истории человечества еще не было ни одного абсолюта. То есть они могли быть раньше, в темные эпохи, но что мы знаем о тех временах, правда?
- Правда, - осторожно кивнул профессор, который никак не мог понять, к чему клонит его высокопоставленный собеседник.
- В истории человечества еще не было абсолюта, - повторил Рауль, - поэтому мы не знаем, как он поведет себя, когда вырастет. Вы можете дать гарантию, профессор, что он не причинит вреда человечеству? Или, говоря более поэтическим языком древних, вы уверены, что сейчас не являетесь адвокатом дьявола?
- Почему дьявола? - вытирая соленый пот со лба, спросил профессор. - Может быть, это новый бог...
- Бога нет, - сухо сказал Рауль. - А дьявол, скорее всего, существует. И не в единственном экземпляре. Как вы считаете, профессор?
Профессор ничего не ответил.
- Я вот считаю, что этот ребенок - одна из ипостасей дьявола. 999 - это же перевернутые три шестерки, 666. Число Зверя. Вы читали Апокалипсис?
- Но, господин региональный координатор...- начал было профессор, но был прерван торопливым взмахом руки Рауля.
- Я и сам не верю в эти поповские бредни, но кто знает, кто знает... Вдруг древние знали больше, чем мы? И сейчас, новорожденный, он не опасен, но когда вырастет, еще неизвестно, что нас ждет.
- Извините, господин региональный координатор, но мне кажется, что это не так...
- Вам может казаться что угодно, - махнул рукой Рауль, словно отгоняя назойливую муху. - От вас все равно ничего не зависит. Мне же, как человеку, облеченному властью, принимать решение. Я должен думать о благе человечества...
Рауль грузно поднялся и, опершись тяжелыми кулаками о лакированную поверхность стола, вполне миролюбиво спросил:
- Если я назначу вас руководителем эксперимента, вы сможете дать гарантию, что в будущем ребенок не будет представлять опасность для человечества?
- Могу, - ответил профессор не раздумывая. - Если я почувствую, что эксперимент выходит из-под контроля Института, он будет немедленно свернут.
- Хорошо. Тогда как вы себе все это представляете?
- Я могу предоставить письменно подробный план...
- Предоставите, потом предоставите, - устало проговорил Рауль, снова усаживаясь за стол. - А сейчас кратко, у меня мало времени...
- Если вкратце - ребенок и его воспитатель, который будет наблюдать за ним, поселяют на острове в районе Мексиканского залива, там у нас небольшой полигон...
- Хорошо, - прервал профессора Рауль. - Уже есть кандидатура воспитателя ребенка?
- Моя дочь... Даниэла.
- Почему дочь? - удивился Рауль.
- Она педагог, доктор наук, - поспешно ответил профессор. И, вытерев ладонью пот со лба, добавил извиняющимся голосом: - Она на хорошем счету в Департаменте планетарной безопасности, ее индекс лояльности равен единице...
- Похвально, - доброжелательно улыбнулся Рауль, выставляя напоказ свои красивые жемчужно-белые зубы. Крупные, как у лошади. - Только вот...
Он замолчал, в упор разглядывая стоящего перед ним профессора.
- Что? - испуганно вскинул голову профессор. Морщины на его лбу заблестели капельками пота.
- У вас, господин профессор, трусливая душонка. Вы неспособны на отчаянные поступки...
- Какие... отчаянные поступки? - сдавленно произнес профессор Федотов, не решаясь поднести ладонь к зудящему от холодного пота лбу.
- Ладно, идите, - Рауль вяло махнул рукой в сторону двери.
Когда профессор ушел, Рауль, ужасно довольный собой - удалось-таки поприжать этого трусливого интеллигентишку, теперь будет как шелковый - набрал на телескефе ему одному известный секретный номер:
- Департамент планетарной безопасности?..
Как и ожидал Рауль, в Департаменте уже знали о ребенке с необычным индексом. Безопасник, с которым разговаривал Рауль, очевидно, располагал более полной информацией, и потому, видимо, был не против проведения эксперимента. Более того, назначил его координатором эксперимента.
- Спасибо за доверие, - сказал координатор. - Только вот... что делать с родителями? Как предотвратить возможную утечку?
- Это уже не ваша забота, - сухо ответил в телефонной трубке пожилой усталый голос.
Удовлетворенный ответом, Рауль дал отбой. Он так никогда и не узнал, что уже через пару часов родители несчастного малыша будут находиться на другом конце планете - в Антарктиде. Там, вырубленный в ледяном щите, притаился, ожидая гостей, гигантский зев Трансформатора. Солдаты, облаченные в серо-зеленую униформу, вооруженные лучевыми автоматами, втолкнули обезумевших от ужаса людей в темное помещение. И спустя несколько минут все было кончено: лишенные чувств, памяти и души, пустые человеческие оболочки могли вернуться к жизни, только превратившись в универсальных биоров - человекообразных биологических роботов, которым не ведомы сомнения и надежды, которые не умеют думать и могу только четко и в срок выполнять команды человека, своего господина...
3.
Рауль остановился у окна, бросил усталый взгляд на площадь перед зданием, где на стоянке столпились служебные и личные авионы, побарабанил толстыми, как сосиски, пальцами по широкому подоконнику, и только после этого повернулся к посетителю. Вернее, к посетительнице. Женщине лет тридцати, которая сидела в мягком кресле сбоку от заваленного распечатками стола.
- Продолжайте, - устало уронил он.
- Ярику скоро будет четыре года, - сказала Даниэла. Она старалась не глядеть на стоящего у окна спиной к ней Рауля. - Он ничем не отличается от других детей. Он вполне здоровый ребенок...
- Только слепой, - тяжело бросил Рауль от окна, не оборачиваясь. Его с утра мучила тяжелая головная боль, и он хотел поскорее прекратить этот разговор.
- Слепой, - спокойно согласилась Даниэла. - Но, понимаете, господин региональный координатор, в нем присутствует нечто такое... Я не знаю, как это объяснить... Это неуловимо... Оно присутствует во взгляде, в движениях, в манере говорить...
- Может быть, это вам только кажется? - Рауль отвернулся от окна и внимательно посмотрел на сидящую перед ним женщину. Головная боль не отпускала его.
- Нет, господин координатор, не кажется... Понимаете, я не могу этого объяснить, но он плачет, когда другим больно. Вчера я случайно порезала палец, и он плакал. А сегодня у него шрам на том же месте, что и у меня. Вот здесь, посмотрите...
- Случайное совпадение, - поспешил ответить координатор. У него было только одно желание - поскорее остаться в одиночестве. А еще лучше - уйти с работы пораньше, принять стимулятор и лечь в постель. Может, тогда наконец-то пройдет эта нестерпимая головная боль...
4.
- Знаете, - сказала Даниэла, когда в очередной раз пришла с докладом к региональному координатору, - вчера Ярик попросил меня, чтобы ему построили деревянный домик в саду, где он играет... Такой маленький домик...
- А это ему зачем? - вскинул выгоревшие брови Рауль.
- Ему кажется, что потолок из полипума плавится под жарким солнцем, капает ему на голову и обжигает кожу...
- Еще чего! - координатор в сердцах ударил кулаком по краю своего необъятного стола. - Вы понимаете, что наш бюджет не беспредельный?
- Я могу продать дом своего отца, - тихо произнесла Даниэла.
- Когда он умер? - участливо спросил Рауль. - Кажется, год назад?
- Да... - коротко выдохнула Даниэла.
- Такова жизнь, - философски развел руками Рауль. Он не испытывал никаких чувств к покойному профессору Федотову, однако нужно было хоть как-то высказать свои запоздалые соболезнования. - Все там будем, кто раньше, кто позже... Кстати, есть мнение, что эксперимент приносит мало результатов и его нужно прекратить...
Рауль увидел, как женщина вздрогнула, словно от хлесткого удара. Как отшатнулась от стола. Как умоляюще сложила на груди красивые, словно выточенные из слоновой кости руки с длинными пальцами.
- Господин координатор! - вырвалось глухим стоном из ее груди.
Рауль отчего-то почувствовал себя неловко. И, чтобы как-то загладить свою вину перед женщиной, он постарался приятно улыбнуться, продемонстрировав свои идеально белые зубы, и тихо сказал:
- Я пошутил... Никто не собирается прекращать эксперимент. Можете идти. Я подумаю над вашей просьбой.
5.
- Мамочка, хочешь, я расскажу тебе об этом дереве? Ты знаешь, у каждого дерева свой характер. Они ведь тоже живые, как люди. Только они ничего не могут нам сказать. Вот смотри, мама, это дерево - доброе и грустное. Потрогай, мама, какая у него теплая кора. Чувствуешь, мама? Дерево грустное, потому что ему очень одиноко. Раньше, когда оно было маленьким кустиком, ему не было так одиноко, потому что вокруг росли другие деревья, большие, сильные и добрые. А потом их зачем-то срубили, и маленькое дерево осталось одно. И ему сделалось очень грустно... Мама, а почему мы живем здесь одни? Почему к нам никто не приходит? Разве нет других людей?
Женщина, к сдавленному горлу которой всегда подкатывал комок горьких слез, когда маленький Ярик называл ее мамой, опустила глаза, чтобы не видеть немого вопроса в невидящих глазах семилетнего ребенка.
- Ты со мной, мой мальчик, - прошептала она, нежно обнимая ребенка.- Ты со мной... И пока мы вместе, все будет хорошо. Ты веришь мне, сынок?
- Да, мама...
6.
- На вас поступила жалоба, профессор. Хорошо еще, что бумага попала ко мне, а не прямиком в Департамент. Поймите, наконец, что моя власть не так безгранична, как вы можете думать. Моя власть ограничена законом... - Рауль немного помолчал, словно ожидая услышать, что скажет сидящая в его кабинете женщина. Однако Даниэла молчала, и Рауль счел нужным продолжить. - Поймите, господин профессор, когда в следующий раз вы нарушите - вольно или невольно - предписания, об этом могут сообщить не мне, а прямиком в Департамент, и тогда... Поймите, если это случится, дальнейшее проведение эксперимента будет невозможным...
Даниэла сидела, откинувшись на мягкую спинку кресла. Она старалась не смотреть на регионального координатора, потому что ей не хотелось, чтобы тот понял, что она ненавидит его. Ненавидит до такой степени, что готова задушить этого толстого монстра своими слабыми женскими руками... Разве непонятно, что этот самодовольный, уверенный в своей безграничной силе и власти бессовестно лжет, когда, пряча лукавую улыбку, утверждает, что жалоба (когда-то это называлось более верным словом - 'донос') не попала в Департамент. Как бы не так! Мимо этого всесильного и всевластного ведомства не может пройти ничего, Департамент на все накладывает свою длинную когтистую лапу. Департамент планетарной безопасности, как гигантская черная дыра, заглатывает в свою ненасытную черную утробу все то, чем вот уже почти сто лет живет и дышит Объединенное человечество. Отец как-то проговорился, что планетой давно уже правит не Всемирный Совет и даже не Совет Пяти, а Департамент планетарной безопасности, в ведении которого находится Трансформатор, это адское чудовище, безжалостный и жестокий молох, пожирающий в своих недрах ни в чем не повинных людей...
Отец скоропостижно скончался через несколько дней после этого памятного разговора, и Даниэла не сомневалась, что к его смерти приложил руку Департамент. Но Даниэла, естественно, не стала ни с кем делиться своими догадками. Она вообще запретила себе думать о том, кто в действительности виноват в ранней гибели ее отца и в странных исчезновениях его коллег по институту, потому что сейчас она не имела права умереть или исчезнуть в мрачной пасти Трансформатора. Ведь у нее был сын - маленький Ярик. Она назвала его так в память о родном сыне, у которого было бы точно такое же имя, если бы не низкий генетический индекс. Ниже нормы всего на две единицы... Сейчас ее сыночку было бы ровно восемь лет. Он был бы ровно на год старше того ребенка, который стал ее сыном по воле господина регионального координатора. И этому чужому ребенку, судьба которого ей была неизвестна, Даниэла отдавала себя всю без остатка, потому что любила его как мать, забыв о том, что не она родила его... Иногда Даниэла думала, что если бы те, кто придумал Трансформатор и закон о генетическом контроле, не убили ее новорожденного ребенка, он стал бы хорошим братом приемному сыну. Они сейчас играли бы вместе, резвились на лужайке перед домом, а она, счастливая мать, смотрела бы на них из кухонного окна. Но жестокие бездушные люди отняли у нее эту радость, не позволили ей даже раз прижать сына к груди, а муж вообще ушел от нее, когда узнал, что их ребенок родился генетически неполноценным, хотя еще за месяц до этого клялся ей в вечной любви...
Даниэла вздохнула. Если бы не маленький Ярик, она давно бы свела счеты с этой постылой жизнью. Но раз у нее есть тот, кого она любит, о ком заботится, ради кого не спит ночами, то надо держаться, не раскисать.
- Извините, господин региональный координатор, - проговорила Даниэла, стараясь казаться совершенно спокойной. Видимо, ей это удалось. - Я виновата. Впредь больше ничего подобного не повторится...
- Хотелось бы верить, - слащаво улыбнулся Рауль.
И тут Даниэла не сдержалась.
- Можете мне не верить! - громко крикнула она, вскочив с кресла. - Но я прошу вас, господин региональный координатор, не лишайте меня ребенка! Понимаете, он... Мне он дороже всего. Он сегодня обнял меня и сказал: 'Мама, какая ты красивая!'... Понимаете, он ничего не видит, он слепой... Но он увидел... что-то...
Даниэла замолчала и безвольно упала в мягкое кресло.
- Только давайте без истерик, - нахмурился Рауль. Он понимал, что женщина целиком в его руках, она боится потерять ребенка, дорожит им, и это значит, что она будет покорна и благоразумна. Даниэла не глупа, она прекрасно понимает, чем грозит ей малейшее проявление нелояльности...
Когда Даниэла ушла, Рауль некоторое время задумчиво смотрел на брошенную открытой дверь в кабинет, а потом расплылся в благодушной улыбке, возбужденно потирая пухлые потные руки.
- Черт возьми! - громко выругался он. - А ведь он прав, этот слепой ублюдок! Она красива, да еще как... И почему я этого раньше не замечал? Может быть, действительно старею? Лет двадцать назад я ни за что не упустил бы свой шанс... А может быть, и сейчас еще не поздно тряхнуть стариной? Пригрожу, что прикрою эксперимент, если она не...
И Рауль, весьма довольный собой, весело подмигнул своему лысому отражению в круглом зеркале, висевшем на стене напротив, и громко, от души, расхохотался.
7.
- Что случилось, мой маленький? Ты так громко кричал...
Тоненький, худощавый, похожий на испуганного маленького зверька, мальчик сидел поперек смятой постели, поджав под себя покрытые колючими мурашками босые ноги. В ночной темноте его вытянутое личико казалось матово-бледным, почти неживым, как у гипсового манекена. Нижняя губа ребенка нервно вздрагивала, по щекам катились крупные капли прозрачных слезинок. Даниэла, чувствуя, как горло сдавливает комок боли, стремительно обняла ребенка, прижала его к груди, провела мягкой рукой по волнистому шелку кудрявых волос.
- Мама, мне приснился очень страшный сон. Я видел очень много людей, они были в рваных одеждах, а лица их были в крови. Они молча шли друг за другом, не глядя по сторонам. Они смотрели вниз, на землю, себе под ноги. Они выходили из какой-то темноты, эта жуткая темнота шевелилась, будто была живая. А впереди тоже была какая-то темнота, и люди уходили туда. Они шли из темноты в темноту. Это была длинная, бесконечная и страшная вереница одинаковых, похожих друг на друга людей... И понимаешь, мама, я был среди них, шел вместе с ними. Но я не слышал их дыхания, не слышал шума их шагов. Я видел, как самые слабые и измученные долгой и тяжелой дорогой падали на землю, но им никто не помогал встать, и черная масса людей шла по телам упавших, вдавливая их в землю. А потом стало совсем страшно. Наверное, впереди упало очень много людей... и все смешалось. Люди бросались друг на друга, и я увидел большой и страшный клубок сцепившихся в ярости тел... Я видел окровавленные руки, оскаленные зубы, бешеные глаза... Это были не люди, мама... В них не осталось ничего человеческого, одна только слепая ненависть и звериная злоба... И желание убивать... Мама, мне очень трудно рассказывать, мне не хватает слов... Мне было очень страшно, я все это видел как бы со стороны, и в то же время я был в самом центре неистовой схватки. И я почувствовал, что умираю. Я чувствовал, что умираю в каждом из этих людей и рождаюсь снова, чтобы умереть опять. И так множество раз... Что это такое было, мама?
- Успокойся, сынок, - тихо сказала Даниэла. Она слушала рассказ ребенка с глухой тревогой в измученной душе, ей почему-то казалось, это не просто страшный, кошмарный сон, злые чары которого развеются при радостном свете утреннего солнца. Слушая плачущий голос Ярика, она почему-то вспомнила холодные глаза регионального координатора, его скрипучий, как несмазанные дверные петли, противный голос, матовую лысину, двойной подбородок... И прерывистое дыхание, когда он предлагал ей... И в ответ на это предложение никак нельзя было сказать твердое и решительное 'Нет!', потому что своим отрицательным ответом ты подпишешь себе и сыну смертный приговор...
- Успокойся, сыночек, - глухо выдавила из себя Даниэла. - Это был только сон. Просто очень страшный сон. Утром ты обо всем забудешь...
- Нет, мама, - прозвенел в глухой тишине ночи тихий голосок Ярика. - Это очень трудно забыть... А знаешь, о чем я сейчас думаю? Если бы каждый человек мог чувствовать боль другого человека, он никогда не мог бы убить или просто сделать кому-то больно. Потому что если бы он убил кого-нибудь, то это значило бы, что он убил бы и самого себя. А ведь никто не хочет умирать по своей воле... Правда, мама?
Большие незрячие глаза ребенка в упор смотрели на Даниэлу. В желтоватом полумраке, разбавленном тусклым светом полной луны, они казались живыми и лучистыми, как у нормального зрячего ребенка. И в тоже время Даниэла увидела в глазах Ярика что-то такое, непонятное и странное, что заставило ее вздрогнуть. Она снова вспомнила склоненное над ней белесое лицо потного регионального координатора, и ледяная волна холода сковала тело. 'Не думай об этом, Ярик, - захотелось ей закричать что есть мочи, - не смей думать об этом! Иначе тебе не выжить в этом мире...'
- Мама, а знаешь, о чем я мечтаю? - спросил Ярик. Видимо, он уже позабыл кошмарный сон и успокоился. - Я мечтаю когда-нибудь поиграть с другими детьми. Я хочу играть и бегать с ними, чтобы нам было хорошо и весело... Мама, как ты думаешь, я смогу когда-нибудь играть с другими детьми? Мне кажется, что мне будет очень хорошо с ними. Я буду их всех очень любить. Почти как тебя, мама... Я и сейчас всех их люблю, хотя никогда их не видел. Мама, а почему ты молчишь?
Даниэла отрешенно сидела рядом с Яриком, одной рукой обнимая его, а другой зажимая рот, чтобы сдержать рвущиеся наружу рыдания.
- Мама, что с тобой? - испуганно спросил Ярик. - Мама...
- Я здесь, сыночек, - отозвалась Даниэла. Ребенок доверчиво прижался щекой к ее доброй и мягкой руке, и Даниэла вдруг будто впервые почувствовала, какие у него мягкие и шелковистые волосы...
'Если бы они не отняли у меня сына...'- пронзала душу болезненная мысль. И, чтобы прогнать непрошенную гостью, Даниэла еще крепче прижала к груди доверчиво прильнувшего к ней малыша.
- Знаешь, мама, мне иногда кажется... Ты только не обижайся, мама, ладно? Мне иногда кажется, что ты не моя мама... Что у меня когда-то была другая мама, только она умерла, когда я родился. Это правда, мама?
Даниэла обнимала ребенка, крепко прижимала его к груди - так крепко, что он, наверное, слышал сбивчивый стук ее измученного сердца. Она дала себе слово не плакать, но слезы рвались наружу, и она не знала, как их сдержать.
- Это правда, мама?
Холодная слезинка упала на голое плечико малыша.
8.
Рауль медленно прошагал от стола к окну, остановился, опершись ладонями о подоконник. С минуту он разглядывал пустынную в это раннее утро площадь перед своей резиденцией. Затем проговорил:
- Прошло десять лет, и пора подвести кое-какие итоги. Я думаю...
Даниэла не дала ему договорить. Она решительно вырвала себя из мягкого удобного кресла, в которое минут пять назад ее заботливо усадил региональный координатор, и твердым шагом подошла к Раулю. На ее изрезанном ранними морщинами лице застыла суровая решимость, в глазах сверкали гневные искры.
- Вы ничего с ним не сделаете! - твердо сказала она. - Это мой ребенок! Понимаете - мой!
Рауль прекратил разглядывать скучный пейзаж за окном и повернулся к женщине. Мучительно нацепил на лицо гримасу дружелюбной улыбки.
- А с чего вы взяли, что я что-то собираюсь с ним делать?
Он старался не встречаться с ней глазами, и Даниэла поняла, что этот человек что-то скрывает.
- Я пошла на все, даже на унижение, лишь бы вы ничего не сделали с моим Яриком, - глухо произнесла Даниэла. - Что же вам еще от меня нужно? Если вам хочется крови, убейте меня, но не трогайте сына!
- Ну зачем вы так, Дани? - ласково улыбнулся Рауль. - Мы же с тобой друзья, не так ли?
Пораженный внезапным натиском Даниэлы, Рауль не знал, как себя сейчас с ней вести, хотя женщина целиком была в его власти. Но... Последний раз она пыталась выказывать строптивость три года назад, когда Рауль предложил ей оказывать ему одну услугу... Одну очень необременительную для нее услугу... Всего раз в неделю... И, конечно же, она тот час закатила истерику. Дескать, она честная женщина, и никто не в праве... Ну, и так далее в том же духе... Рауль разъярился, как загнанный зверь. Но он не стал бить строптивую женщину, он всего лишь спокойно напомнил ей, что в его власти раздавить ее вместе с ее неполноценным ублюдком как мерзких червей... Даниэла сразу же успокоилась. Но в ее черных, как космос, глазах пылала ненависть. Конечно, Даниэла не знала, что Рауль тогда немного покривил душой. Проведение эксперимента курировал Департамент планетарной безопасности, и безопасники, прознай они о самодеятельности регионального координатора, наверняка сделали бы ему внушение. Но, слава богу, которого, видимо, все-таки нет, обошлось... Зато Даниэла была теперь на коротком поводке. Рауль мог делать с ней все, что угодно. Правда, вскоре он сильно пожалел о том, что предложил Даниэле стать своей любовницей. Удовольствия это не принесло ни ей, ни ему. Даниэла лишь терпеливо сносила неумелые, грубоватые ласки Рауля, и когда он, насытившись молодым женским телом, отпускал ее, она тут же уходила, не говоря ни единого слова. Рауль скрежетал зубами от злости, но не спешил освободить ее от своих домогательств. Бунтарей надо держать в повседневном страхе, чтобы ни забыли о бунтах и вели себя так, как подобает вести себя свободным и лояльным гражданам Всепланетной Федерации.
Рауль не собирался прерывать эксперимент. Однако сегодня утром многое изменилось. В восемь ноль-ноль из Департамента пришел пакет с грифом 'Особо секретно'. Пакет принес человек, причем не биор, а человек, и Рауля почему-то пронзила волна животного страха. Департамент редко пользовался в своей благородной деятельности на благо Объединенного человечества столь древним способом связи, как курьер, только в экстренных случаях. Очевидно, сейчас был именно такой случай... Эта чрезвычайность и испугала Рауля, потому что в запечатанном пакете могло находиться все, что угодно. Вплоть до ничем не мотивированного приказа об отставке, за которой вполне мог последовать немедленный арест - Департамент работает четко и быстро, не оставляя времени на долгие и бесплодные размышления.
Поэтому потные ладони Рауля нервно подрагивали, когда он надрывал плотный пакет, доставал из него шифрограмму и вставлял ее в гнездо телескефа. И лишь расшифровав послание, используя только одному ему известный код, Рауль вздохнул свободно. И теперь, молча слушая стенания женщины, в которой так некстати проснулся слепой материнский инстинкт, Рауль мог думать только о том, как сделать так, чтобы она наконец-то успокоилась и побыстрее ушла из его кабинета, напоследок поверив в его, Рауля, добрые намерения.
- Не трогайте ребенка, умоляю вас! - верещала между тем женщина, которая, очевидно, что-то чувствовала на уровне подсознания. - Этот ребенок, которого вы все называете ублюдком, дал мне намного больше, чем... Чем я узнала за всю свою предыдущую жизнь... В нем есть то, что мы все давно уже растеряли... Наверное, потому, что он был изолирован от нашего грязного общества. И если вы хотите убить его, то я...
- Ну зачем же вы так, милая Дани? - елейно улыбаясь, проговорил Рауль. - Кто вам сказал, что я способен на такое чудовищное преступление? Убить ребенка... Знаете, еще древний русский мудрец Достоевский писал, что слезинка одного только ребенка не стоит всех мировых благ...
Даниэла внимательно слушала Рауля, но в ее глазах застыло недоверие.
- Вы же знаете, - продолжил Рауль спокойным, ровным голосом, - что Всемирный Совет и Департамент планетарной безопасности внимательно следят за ходом нашего эксперимента. Все считают, что вы работаете на благо человечества. Так что ничего не бойтесь. Более того, пользуясь моим особым расположением к вам, Дани, я могу открыть вам секрет. В Департаменте планетарной безопасности пришли к выводу, что ваш ребенок не представляет опасности для человечества и поэтому нет необходимости в жесткой изоляции. Через несколько дней вам разрешат покинуть ваше скромное уединение, и вы и ваш сын сможете жить в любом месте Земли, заводить любые знакомства. Иными словами, вы сможете жить обычной жизнью, какой живут миллиарды людей. Разве вам этого никогда не хотелось?
Рауль говорил мягким, доброжелательным голосом, стараясь убедить эту потерявшую красоту молодости угрюмую измученную женщину. И странно: почему-то ему самому хотелось верить своим лживым словам. Неужели Даниэла действительно нравилась ему?
- Хотелось, - кивнула Даниэла. Но в черных глазах по-прежнему жило недоверие.
- Ну вот видите, - доброжелательно улыбнулся Рауль. - Ваше желание наконец-то осуществится... Поэтому идите и ни о чем не беспокойтесь. И да поможет вам Бог! - неожиданно сорвалась с языка давно забытая древняя фраза. И Рауль поймал себя на странной мысли, что ему жутко не хочется выполнять предписание Департамента, потому что его душу - душу, в которой давно уже свил уютное гнездо страх - захлестывает искренняя жалость к этой молодой женщине, которая так искренне, беззаветно, не требуя ничего взамен, самоотверженно проводит научный эксперимент, десяток лет назад задуманный в недрах Департамента. Но для Даниэлы это никакой не эксперимент, эта женщина живет обычной жизнью любящей матери, которая обязана заботиться о своем малыше, защищать его, кормить, одевать, готовить к взрослой жизни. Даниэла живет этим ребенком и, конечно же, как и многие женщины, не понимает, не хочет понять, что кроме ее интересов, интересов мелких, порожденных слепым материнским инстинктом, существует и нечто более важное, более высокое - интересы Объединенного человечества. Интересы общества, которые могут не совпадать с интересами каждой конкретной человеческой особи. И кто виноват в том, что случается так, что даже один маленький новорожденный ребенок может стать досадной и нелепой помехой на пути к всеобщему счастью, потому что его генетический индекс не соответствует установленной обществом норме?
Но как найти слова, как объяснить эту простую истину женщине-матери, которая уже успела привязаться к своему новорожденному малышу, как волчица привязывается к волчонку, и не хочет слышать никаких доводов разума? Как объяснить, не прибегая к услугам безопасников, эту высшую необходимость миллионам матерей, которые никогда не смогут обнять своих младенцев только потому, что их генетические индексы оказались ниже установленной нормы всего на десятую долю процента? Как объяснить, что человечеству нужны генетически полноценные граждане, а не неполноценные уродцы, которые не смогут воспроизвести на свет здоровое потомство? Даже в античной Спарте выбраковывали слабых и нежизнеспособных, сбрасывали их с высокой скалы, и это шло на пользу государству. Спарта всегда побеждала в войнах изнеженных сибаритов-афинян.
Даниэла ушла, вероятно, уверенная в том, что ее ребенку ничего не грозит, а Рауль по-прежнему стоял у окна, опершись тяжелыми кулаками о холодный пластиковый подоконник. Он уже успел проводить взглядом вышедшую из ворот резиденции Даниэлу, которая пересекла маленькую площадь молодым, упругим шагом. Она, наверное, не чувствовала сейчас тяжелого груза долгих и трудных, отнимающих душевные силы лет. Треть жизни она уже прожила, и, видимо, была уверена, что следующие две трети будут намного лучше.
Поблескивая на жарком летнем солнце розовым боком, стремительно взлетел в небеса флаер Даниэлы. Рауль проводил его задумчиво-усталым взглядом, и когда флаер превратился в едва заметную точку, он грустно вздохнул, и тяжелым шагом уставшего от жизни человека подошел к своему столу, включил телескеф и несколько раз перечитал полученное утром секретное предписание. Возможно, он думал, что никакого предписания не было, что его текст был всего лишь галлюцинацией. Однако тайные ожидания Рауля не оправдались. Текст был, и он не оставлял Раулю никакого выбора.
'По крайней мере, моя совесть чиста', - подумал он с явным облегчением. И, утопив красную кнопку на служебной панели телескефа, которая обеспечивала прямую связь с Департаментом, проговорил ровным голосом:
- Через час буду с докладом о завершении эксперимента под кодовым названием 'Изгой'.
И, услышав быстрый ответ, торопливо кивнул невидимому собеседнику и тяжело рухнул в мягкое кресло, обхватив тяжелую голову трясущимися руками.
9.
Даниэла возвращалась домой пешком, оставив флаер на песчаном берегу, у подножия седой скалы, выраставшей, подобно средневековому замку, из темно-голубых глубин моря. Она шла редколесьем, по бурому мху, мягкому и податливому, и в душе царило непривычное в последние годы чувство растущей радостной легкости. Словно она, Даниэла, вопреки неумолимому течению быстрой реки времени, вернулась в прошлое. В небольшой городок на берегу Волги, Староволжск, где прошло ее детство. И она сама снова стала ребенком, сделалась озорной десятилетней девчонкой, ровесницей Ярика. И теперь у ее сына есть не только мать, добрая и строгая наставница, терпеливая и доброжелательная слушательница его невеселых фантазий, но и верная приятельница его детских игр... Даниэла грустно улыбнулась, представив себе на миг, как Ярик и та девочка, Дани, попавшая на этот затерянный в мировом океане остров из далекого детства самой Даниэлы, весело бегут, взявшись за руки, по песчаному берегу моря, и угрюмые волны окатывают их с ног до головы терпкими солеными брызгами. И дети беззаботно смеются... Наверное, десятилетняя Дани, если бы можно было повернуть время вспять, смогла бы стать Ярику хорошим другом. Ведь в ее характере в то время было что-то мальчишеское. Потому что общалась она в основном с мальчишками, была бессменной заводилой всех шумных мальчишеских игр и - чего скрывать? - хулиганских проказ в их старом городском дворе.
Даниэла поймала себя на странной мысли, что думает сейчас о себе как о совершенно другом человеке. Действительно, странно... Раньше с ней ничего подобного не случалось. Может быть, оттого, что прежде она не так часто вспоминала свое собственное детство? Не пыталась мысленно вернуться в прошлое. А ведь тогда, почти тридцать лет назад, она вместе со своими друзьями, ныне разбросанным по городам и весям Земли и по космическим Зонам Обитания, жила жизнью лихой и бесшабашной вольницы, и никто из ее друзей, да и она сама, не задумывался в те счастливые минуты о скрытом где-то за дальней линией горизонта далеком взрослом будущем и не даже не предполагал, что мир, в котором он пришел почти десять лет назад, чтобы радоваться солнцу, небу и ветру, не всегда будет таким чистым, добрым и ласковым, что жаркое летнее солнце, ослепительно сияющее с пронзительно чистого голубого неба, могут когда-нибудь навсегда скрыть злые черные тучи, которые прольются на землю долгим, почти бесконечным дождем, который будет лить на тебя до конца твоих дней...
Да и зачем в детстве думать о плохом? Зачем вообще думать о плохом, если в мире по-прежнему есть она и ее приемный сын Ярик, которого она любит больше всей жизни, и который изредка возвращает ее в детство?
Думая так, Даниэла легко шагала по лесной тропинке, усыпанной побуревшими иглами сосновых иголок. Набиравший силу вечерний ветерок ласково подгонял Даниэлу в спину, и ей казалось, что он, прочитав ее добрые мысли, предлагает ей скинуть с утомленной души тяжелый камень взрослых забот, проблем и тревог, которые пригибают к земле голову и спину, и, как это бывало в далеком детстве, раскинуть в стороны маленькие руки-крылья, подставить усталое лицо навстречу горячему дыханию упругого ветра и взлететь высоко-высоко в небо, за белые облака, поднявшись к самому солнцу. Взлететь вместе с сыном...
Теплые мысли о Ярике заставили Даниэлу чуть прибавить шагу. Она вышла из леса на поляну, от которой рукой подать было до ее дома, и ей на глаза попались молчаливые люди в черной форме, вооруженные лучевыми автоматами. Охранная служба Департамента планетарной безопасности, бездушные надсмотрщики и церберы, цепные псы жестокой и бесчеловечной власти, установленной на Земле чуть меньше века назад, когда все государства решили положить конец войнам и насилию и объединиться в единую федерацию. Но что-то недодумали отцы-основатели нового справедливого и счастливого мира, раз у власти оказались люди, для которых понятия 'свобода личности' и 'демократия' оказались пустым звуком. Вначале, под впечатлением от эйфории объединения, никто и не задумывался о том, что, помимо положительных сторон, объединение человечества в единую семью принесло и новое, более страшное рабство. А когда задумались, было уже поздно. Департамент планетарной безопасности, как гигантский дракон, подмял под себя все человечество, безжалостно расправляясь со всеми, кто подозревался в инакомыслии. Но власть Департамента не могла длиться вечно, особенно если эта власть боится детей, точнее, одного маленького беззащитного ребенка, которого без устали стерегут десятки вооруженных до зубов солдат. Даниэла, которая часто бывала на Большой земле - правда, под негласным наблюдением Службы Контроля, - знала о секретном приказе, рожденном в недрах Департамента, который непосредственно относился к ее Ярику. Приказ гласил, что если 'объект', за которым ведется наблюдение, вознамерится покинуть территорию полигона, то во имя безопасности Объединенного человечества он должен быть ликвидирован. И этот бездушный приказ пугал Даниэлу, ведь тупоголовый охранник сгоряча может и не разобрать, предпринимает ли 'объект' попытку скрыться, либо у него просто возникло желание искупаться в море. Поэтому Даниэла строго-настрого наказала Ярику в ее отсутствие не выходить за пределы сада. Мало ли что... Десятилетний мальчонка никак не мог понять, почему на острове находится столько вооруженных людей, и Даниэла не могла ему этого объяснить.
Даниэла подошла к небольшому деревянному домику, окруженному высоким забором с бетонными воротами.
Около ворот неподвижно застыли два часовых. Даниэла прошла мимо них, скользнув равнодушным взглядом по их черным фигурам. Вошла в дом...
Ярик с радостным воплем повис у нее на шее.
- Мама, я по тебе так соскучился! Ну почему тебя так долго не было?
- Ты же знаешь, Ярик, у меня дела...
- А ты знаешь, мамочка, - начал Ярик, и вдруг замолчал. Даниэла обнимала ребенка и чувствовала, как гулко и радостно бьется его маленькое сердечко.
Она осторожно отпустила сына, поставила его на пол и стала ждать, что он ей скажет. Ждать с радостным волнением и тайной надеждой.
А Ярик ничего не говорил, только пристально смотрел на Даниэлу. Смотрел как-то странно, по-особенному, словно изучал, и его голубые, как полевые васильки глаза озарял какой-то странный лучистый свет.
- Что, Ярик? - спросила Даниэла, и ее сердце рухнуло в глубокую пропасть.
- Знаешь, мамочка, - наконец сказал Ярик. - Я тебя теперь вижу... Я теперь все вижу...
Даня схватилась за спинку стула, чтобы не свалиться на пол. Голова закружилась, как после бокала легкого вина, окружающие предметы потеряли свои четкие очертания.
Ну конечно! Как же она сразу не догадалась! Взгляд сына был теперь вполне осмысленным, открытым. Он глядел на нее прямо, не скашивая взгляд в сторону, как это было раньше, когда он был слепым... Неужели милосердный Бог услышал ее молитвы?
- Неужели Бог услышал мои молитвы? - прошептала Даниэла, прижимая к груди ребенка. - Сыночек, миленький...
- Мама, а ты почему плачешь? - спросил Ярик. В его голосе слышалось нескрываемое удивление.
- Ничего, Ярик, ничего, сыночек, от радости тоже могут плакать... Бог услышал мои молитвы...
Неожиданно за спиной раздался какой-то шум, и Даниэла тревожно обернулась. Страшное предчувствие не обмануло счастливую женщину, и ее наполненные слезами радости черные глаза расширились от невыразимого ужаса.
У распахнутой настежь двери стояли, широко расставив в стороны похожие на бетонные сваи ноги, пять вооруженных лучеметами людей, облаченных в черную форму Департамента. Старший, который стоял чуть впереди, издал какую-то отрывистую команду, и черные стволы взметнулись вверх и уставились слепым оком на Даниэлу и Ярика.
Вначале Даниэла не поверила. Она еще не забыла, как час назад региональный координатор с пеной у рта убеждал ее в том, что ни ей, ни ее ребенку ничего не грозит. В его зеленых, как у сытого кота, глазах Даниэла тогда увидела слабый, едва тлеющий огонек, огонек доброго участия в ее судьбе. И она поверила этим глазам. Поверила...
Если бы она знала, что это была очередная ложь, она бы удавила этого человека ... нет, не человека - безжалостного монстра... своими руками...
- Ярик, - тихо сказала она. - В другою комнату. Быстро! В окно! Лесом к скалеё! Там флаер.
И, схватив стул, она бросилась на вооруженных людей. Она не знала, что она сейчас будет делать. Она не знала, хватит ли у нее сил опустить легкий стул хоть на одну из твердых голов, выхватить из сильных рук хоть один автомат. Она понимала только одно - она должна защитить своего сына. Чтобы он успел добежать до флаера... Это недалеко, если бежать быстро, он успеет за пять минут... И почему она не прилетела к самому дому? Тогда было бы легче...
Точным ударом солдат выбил стул из рук женщины, и он отлетел к стене. В грудь Даниэле уперся жесткий ствол лучемета. А еще она почувствовала, что кто-то коснулся ее руки. Оглянувшись, она увидела Ярика. Ну конечно... Он и не думал никуда убегать, он остался здесь, рядом с матерью... Вцепился маленькой горячей ладошкой в ее руку, беззвучно моля о защите. И мать, почувствовав эту немую мольбу, не посмела прогнать его. И не смогла защитить его...
Так они и стояли несколько очень долгих секунд.
С одной стороны - двое, мать и сын, безоружные и беззащитные. У них были только две жизни, по одной на каждого. Жизни, которые так нелегко дать человеку и так просто отнять.
На них молча смотрели черные зрачки лучеметов. Пять гладких, блестящих черным металлом стволов в руках пяти человек. А может быть, и не человек, не людей, а биоров, бездушных человекоподобных роботов, которые когда-то тоже были людьми, но теперь не помнили об этом, потому что теперь они были солдатами. И за спинами этих солдат, обтянутой лоснящейся черной кожей, украшенной на груди красным треугольником, стояла огромная всепланетная система - система всеохватная, жестокая и безжалостная, целиком уверенная в своей высшей правоте...