- Гля! - всплеснула руками бабушка, - ну что ж ты стоишь истуканом, чи мамке родной не рад?
Как это я не рад?! Только радость с таким горьким привкусом, что враз не проглотишь.
- Иди, не журись, - шепчет мне на ухо Прасковья Акимовна, направляя меня к столу мягкой ладошкой, - если набедокурил, сразу признайся. Мамка сегодня не будет тебя ругать.
"Возвращайся, я без тебя столько дней...", - доносится из-за стены. Там никогда не выключают радио.
Последние два шага и я окунаюсь в океан мамкиных глаз. Они у неё синие с золотистыми точками. Такими и будут до старости, только поблекнут немного. Когда мамка плачет, золотинки изнутри переполняются влагой. Когда, как сейчас, смеётся - источают ликующий свет. Она тискает меня и щекочет. Хочет растормошить. Даже пробует усадить к себе на колени.
- А ну, поросёнок! Признавайся, что натворил? Ух ты, какой тяжёлый!
- Всё исть, не вредничает, - хвалит меня бабушка, - борщ, молоко, огурцы с помидорами...
- И сало, - поддакивает Прасковья Акимовна. - Ты ж, Надя, прими у него цветы, всю кофточку изгвоздаешь!
Мамка неловко подхватывает спадающие на пол веточки мака, подносит к лицу хлипкий букет:
- Боже, какая прелесть! И я тебе с Камчатки кое-что привезла, - спохватывается она и лезет в дорожную сумку, - сейчас...
Рядом с поредевшим букетом поочерёдно ложатся: паспорт с билетом, портмоне, косметичка, флакон с надписью "Пантакрин", пачка почтовых конвертов, перехваченная фабричною лентой...
Поймав бабушкин взгляд, мамка смущается и поясняет:
- В школу брала, для экзаменов. Не пригодились. Я думаю, не пропадёт.
- Не пропадёть, - соглашается та, - перед ноябрьскими всё разлетится. Прибери Сашка в комод. У тебя руки сухие. (Человеку с дороги не принято хлопотать по хозяйству, даже если даже она вторая хозяйка дома).
- На! - мамка достаёт из бокового кармана нечто, обёрнутое несколькими слоями газетной бумаги. Поясняет, - Это чавыча. Ты когда-то её очень любил.
А ведь было! По части деликатесов, в нашем камчатском доме всё было, как положено в офицерской семье. Отец получал на паёк банки с камчатскими крабами, чёрной и красной икрой. Только всё это я натурально не жрал. Пробовал пару раз, почему-то пошло не в кайф. Вот чавычу харчил - за уши не оттянешь! Но, опять же, не каждый кусок. Попадались места с запёкшейся кровью. И ведь не дефицит! Продавалась красная рыба в любом большом гастрономе с промышленным холодильником.
- Мы позже. Дедушка Ваня управится с Лыской, тогда сразу и сядем.
Как я давно догадался, на всех все равно не хватит. Ужин ещё только готовится. Кормят меня на скорую руку. Остатки вчерашней картошки разогреты на сковородке до золотистой корочки. Там же куриное крылышко, глазунья их трёх яиц. Быстро, вкусно и сытно.
Толчонка у бабушки - хоть мажь её на кусок хлеба. Перед тем как пустить в дело "толкушку", в неё добавляются три яичных желтка, стакан молока и кусок сливочного масла.
- Чи сала с прослойками ему принести? - спрашивает сестру Прасковья Акимовна, глядя, как я уплетаю все эти вкусности.
- А почему нет?
Такая вот жизнь, как телевидение без рекламы. Программа на неделю утверждена, упорядочена, от неё ни влево, ни вправо. Темы для разговоров только по существу, но они есть всегда. Случаются и авралы типа приезда гостей, но они здесь считаются выходным, праздничным днём.
В коридоре затихают шаги.
- Ваньку поторопи! - кричит в никуда бабушка перед тем, как проворною мышкой юркнуть за дверь и прикрыть её за собой.
Дочка и мать остаются наедине. Их голоса стихают до шёпота. Дело дошло до семейных женских секретов. Пора уносить ноги.
А небо сегодня вызвездилось! Как все равно на этикетке вина "Южная ночь". Листва на деревьях и камни отдают серебром. В пепельнице дымится бычок. За калиткой сдавленный шёпот:
- Что ты как маленький!
- Сказал, не пойду!
- Тогда забирай!
- Обратно не понесу. Зачем я её пёр?!
На улице дед и дядька Петро. Между ними трёхлитровая банка.
Лимонные корки, как рыбки в аквариуме, бороздят встревоженную поверхность.
Если б ни возраст, я не был бы здесь лишним...
- Вечер добрый, не помешаю?
Не успев отступить от щели в заборе, тут же возвращаюсь обратно. Голос настолько знаком что, кажется, слышал его пару минут назад.
- Хого!!! Здорово, Ань, проходи! Ты вовремя, радость в доме, Надя приехала!
Это Анна Акимовна, младшая сестра моей бабушки. Последний носитель её родовой фамилии Гузьминова. Не только голосом, они и внешне похожи.
- Так что ж вы стоите?! А ну, пропускайте меня вперёд!
Открывшаяся калитка прижимает меня к забору. Срабатывает пружина. Я вижу, как за стремительным контуром бабушки Ани едва поспевает дядька Петро с её неподъёмной сумкой. Последним тащится дед с банкою самогонки.
Когда стихают звуки приветствий и поцелуев, возвращаюсь на кухню. Там только Прасковья Акимовна, раскладывает по тарелкам еду. Отдаю ей пакет с чавычей и тихо прошу:
- Нарежьте, пожалуйста, маленькими кусочками, чтоб хватило на всех. Я этой рыбы на Камчатке напробовался, а вы ещё никогда.
***
Встреча не праздник, а просто торжественный ужин за столом, накрытым по-праздничному. Спиртное присутствует, но уместен один единственный тост. Застолье никогда не затягивается. Здесь вместо часов чувство такта: радость радостью, а человеку с дороги хочется отдохнуть. Да и пьют больше для аппетита.
Я не мешаю. Всему своё время, зачем его подгонять? То, что в тарелках у взрослых, стоит и передо мной, на кухонном столике. В их кругу, мне пока разрешается посидеть только на Новый Год, до последнего удара курантов. Как я сейчас понимаю, ёлка, игрушки, торт - всё это делалось и покупалось для меня одного, чтобы ни на йоту не ущемить любимого внука. Мои старики обошлись бы и так. Лишний год за плечами их уже не радует, а печалит. Не будь в доме меня, легли бы пораньше спать. А тут... как часто говорит бабушка, "мочи, та хлопочи". Это из притчи - аналога анекдота, в котором сочетаются юмор и глубинная мудрость.
Лежит детина подле реки, стонет. Услышал его прохожий и спрашивает:
- Что с тобой, мил человек?
- Да вот, помираю от голода.
- Есть у меня сухари. На вот, поешь!
- А они мочёные?
- Нет. Так ведь вода рядом.
- А-а, мочи та хлопочи... лучше помирать буду!
В моём поколении такое уже не рассказывали. Уж слишком оно не юмором отдаёт, а едкой сатирой. Подняли бы руки те, кто после ночной смены садится на велосипед и едет хрен знает куда полоть сорняки вместо того чтобы выспаться всласть? Я - нет. У меня один день год не кормил. Слишком сытно жилось...
Ел бы её, да больше не лезет. В стёклах двери отражается край свисающей скатерти, чьи-то руки, сцеплённые под столом, большая и маленькая. Кажется, это Анна Акимовна и дядька Петро. Чтобы в этом удостовериться, осторожно встаю, иду к остывающей печке. Мимолётного взгляда хватает: ну да, кто же ещё?
- Спасибо этому дому, - гремит за спиной голос деда Ивана. С перестуком отодвигается стул. - Ещё раз с возвращением, Надя!
От неожиданности приседаю. Чтобы скрыть пунцовость лица, снимаю с дужки мусорного ведра обрывок газеты, в который была завёрнута рыба, прячу его в карман. Типа так надо.
- Ну что ж ты, - хозяин другой половины возвышается надо мной, ковыряя мизинцем во рту. Потом, цыкает зубом, расправляет буденовские усы - за дёгтем до сих пор не зашёл?
- За каким дёгтем? - смущённо лопочу я.
- У-у-у, милый мой Гандрюшка! Сам же сказал, что кошка у вас в школе и котята у ей, вроде того, запаршивели...
Вспоминаю про Мурку с Зайчиком, снова начинаю краснеть.
- Завтра зайду!
- А то смотри...
Вот теперь мне ни капли не стыдно. Становлюсь на колени перед духовкой:
- Кис-кис-кис!
В ответ - долгий шелест старых газет. Из-под кошачьих лап в мою сторону отодвигается еженедельник "Футбол". На главной странице кудрявый детина с поднятой к небу ногой. Внизу мелкими
буквами: "Локомотив - Нефтяник 0:5. Форвард гостей Анатолий Банишевский завершает атаку ударом через себя. Фото А. Хомич". А вот мои кошаки жмутся к дальней стене. Ещё не простили.
Встаю, сгребаю с обеденного стола рыбьи и куриные косточки. Снова зову:
- Кис-кис!
В ответ долгое "мя-я-я", которое не стихает до открытой двери веранды. Мурка то жмётся к ноге, то забегает вперёд, чтоб бросить
в моё лицо преданный взгляд. Зайчик прёт по прямой. Как танк.
Сажусь на оставленный во дворе кухонный табурет, высыпаю гостинец под ноги. Преданность преданностью, а свобода дороже.
Кошаки не подходят, ждут, когда отвлекусь. Как же я их достал! Ну, будь по-вашему. Расправляю обрывок газеты. Судя по шрифту, это "Литературка". Броский заголовок статьи: "Министр в гостях у литераторов". Интересно, о ком это?
"Зал Центрального Дома литераторов был переполнен: писатели, журналисты пришли в ЦДЛ на встречу с министром охраны общественного порядка СССР Николаем Анисимовичем Щёлоковым. Во время беседы писателей с министром обсуждались самые различные проблемы, однако главной темой большого разговора была забота о воспитании нового человека, достойного нашей великой эпохи.
"Наших сотрудников, - говорил Николай Анисимович, - обычно принято называть бойцами переднего края борьбы с преступностью, борьбы за человека. Думается, это не совсем точно. В формировании мировоззрения человека, его характера, взглядов, навыков и привычек, прежде всего и весьма активно, участвуют семья, школа, литература и искусство. Преступником, как известно, не рождаются, им делаются под влиянием различных факторов. Следовательно, под передовой линией борьбы с преступностью нужно понимать воспитательную работу. И в этом смысле, на писателей ложится большая моральная ответственность... Ведь недаром мы называем писателей следователями по особо важным человеческим делам... Что же касается работников органов охраны общественного порядка, нам приходится иметь дело с издержками воспитания, с плодами вольных или невольных ошибок. Слов нет, исправлять ошибки, конечно, важно, но ещё важней не допускать их. Поэтому я выступаю за тесный союз Фемиды с музами"...
И всё. Далее неровный обрыв. Есть ещё одна часть полосы, но даже смотреть на неё не хочется. И так информации выше крыши.
Да и Мурке хочется почитать, ведь обрывок газеты соблазнительно пахнет рыбой. Осмелев, она деликатно трогает меня мягкою лапой.
Обычная кошка русской помойной расцветки. Минует полсотни лет, и станут подобные ей вымирающим видом. Их нагло подвинут англичанки, шотландки и прочая маета стоимостью в три косаря, которая подыхает , если сожрёт кусок натурального сала. Помню, за полгода до смерти, позвонила мне одна сумасшедшая тётка:
- Это вы написали объявление в интернете, что отдаёте котят в добрые руки? У вас есть кормящая кошка?
- Куда она денется?
- Надо же, как повезло! А можно мы с дочкой в гости придём за кошкой понаблюдать? Ей по учёбе задали письменную работу.
Я думал, что тётка прикалывается, нажал на "отбой". Так раза четыре ещё звонила, пока не сдался.
Приехали на такси: обычная сельская баба, девчушка с умным лицом. Чтобы задобрить, вручили мне банку варенья, два мешочка: с корейской морковью и квашеною капустой бордового цвета. На рынке, наверное, мамка этим торгует. Сидели они, смотрели во все глаза на кошку мою и мяукающее кубло безымянных разбойников. Как Анфиска кормит потомство своим молоком, а потом таскает из плошки куриные косточки, чтоб приучить их к самостоятельности.
Слово за словом, разговорились. Девчонка учится в Краснодаре на третьем курсе мединститута.
- Знаете, дедушка Саша, - сказала она, - сейчас домашних питомцев в квартирах не держат, а частного сектора всё меньше и меньше...
- Они б может и хотели, - поддакнула мать, - только время такое пришло, что оно тебе больше не принадлежит. - За худобой уход нужен. Котята пойдут, а куда их? Утопить и то негде...
- Вот, для таких, как они, - подхватила студентка, - рынок и предлагает пакет услуг: "купил - и забыл"...
Я с уважением посмотрел на внеурочных гостей и подумал, что нет, не зря пустил их в свою берлогу. Умение выхватывать суть и чётко излагать свои мысли это сейчас прерогатива "избранных". Ну, мама ладно. Училась в советской школе, смотрела добрые фильмы, читала хорошие книги. У дочки-то это откуда?!
- За каких-то три тысячи, - тем временем говорила девчонка, - к вашим услугам любимцы любых пород: трёхцветные, чёрные, белые, вислоухие, пушистые, плюшевые. Все приучены ходить на песок, непривередливы к пище. Насыпал сухой корм, комкующиеся гранулы для кошачьего туалета и спокойно иди на работу, в полной уверенности, что в квартире не будет вонять, что питомец точно не загуляет. Котов предпродажно кастрируют, а кошечек стерлизуют.
Вот так так! А я и не заметил, что есть такая проблема. Рыжий боится выйти во двор - бьют его Анфисины кавалеры. У бабушки Зои в доме сразу четыре бандита. А вот на помойках и оптовых базах такого добра так прибыло, будто Мамай наединоросил.
Что делать? Меняются люди, мельчают. Помню, когда работал, довелось нам с крановщиком выгружать итальянский кирпич для нашего директора. Из КАМАЗа, поддонами - прямо ему во двор.
В общем работаем. Хозяин не жлобствует, а в меру сил помогает: там стропы освободить, там груз подтолкнуть, чтобы на место лёг.
То кофе нам принесёт, то минеральной водички из холодильника. Человек! И тут подъезжает к воротам служебная чёрная "Волга".
Выпрыгивает из-за руля персональный водитель и - мелким бесом - к правой задней двери, разве что только не кланяется. И выходит оттуда Танька, моя одноклассница, активистка, отличница, бывший председатель совета отрядов нашей пионерской дружины, а ныне супруга большого начальника.
Натуральная дама с собачкой! Идёт, прижимает к груди свою тупорылую тварь и видно, что нет за этой душой никаких идеалов, кроме золота и рублей. И куда оно всё подевалось?
А вот девчушка, что с мамкой ко мне приезжала, она молодец, живой человек. Не жалко таким, как она, страну оставлять. Только
не взяли они у меня ни Дусю, ни Мусю, не оправдали надежд...
- Да, Мурка?
Услышав мой голос, кошка чухает в сторону. Зайчик полон намерений лыгануть на чердак. На верхней ступеньке лестницы
оборачивается, оцениват степень угрозы.
- Ну, на, на!
Мохнатая лапа подхватывает на лету обрывок газеты. Две
стремительных тени бесшумно скрываются за границей света и тьмы.
- Смотри, я предупредил...
- Степан Александрович, ты ж меня знаешь...
В чём-то оправдываясь, расходится единственный гость. Дед держит его под локоть, деликатно, но твёрдо направляет к калитке. Дядька Петро оборачивается. Через оба плеча, ищет глазами Анну Акимовну.
- Да что ж я такого сказал?!
Та прячется за дверной занавеской. На смуглом лице румянец.
Рядом с ней бабушка Паша:
- Пойдём Ань. Ленке немного поможем, а потом заночуешь у нас.
- Да что ж я...
Всё правильно. Это тебе не Москва!
На месте Петра я тоже бы возмутился. Сами же посадили рядом со смазливой бабёнкой, а теперь подавай им чистоту отношений!
Здесь так. Всему ведь своё время. А время разврата наступит к началу двухтысячных.
На кухне сегодня тесно как никогда. Бабушка чистит тарелки, собирает объедки в "собачью" кастрюлю. Остатки спиртного из рюмок сливаются в специальный графин, где на донышке, слоем, сушёные вишни. На сегодняшний вечер набралась уже треть. Там сложный состав: самогон, водка, вино. Настаиваясь, они обретают цвет, крепость и очень приятный вкус. Сам пробовал годочков полста назад.
Остальные Акимовны моют посуду. В четыре руки ловко у них получается. В большой комнате уже наведён привычный порядок. Только стол осталось собрать. Он у нас, оказывается, раздвижной. Вытянешь по салазкам две половины столешницы, а внизу между есть ещё парная вставка. Сегодняшним вечером я это впервые увидел. Немудрено забыть.
Мамка в большой комнате. Сидит на кровати, парит ноги в горячей воде. Время от времени бабушка подливает в таз кипятка, успокаивает:
- Может, разносятся?
- Нет, мам, это уже навсегда. Хорошие туфли, чехословацкие, но с пяточной шпорой их стало невозможно носить. Ноги как будто в колодках...
И в прошлой моей жизни мамка на обувь жаловалась, а я... чем я тогда мог ей помочь? Теперь совершенно другое дело! Спасибо тебе, Василий Иванович, "коновал" из питерской мореходки!
***
...Из нескольких тысяч курсантов, заведующий медсанчастью Денисова отличал. В первом семестре, зимой, у меня разболелись зубы и левая часть лица. Не вытерпел, обратился к нему.
- Какое освобождение от занятий?! - возмутился Василий Иванович. - Садитесь возле стены, где есть батарея и грейте!
Не помогло. Выпросив увольнение у ротного старшины, пошёл в поликлинику водников.
У тётки, которая меня приняла, округлились глаза:
- Абцесс! Воспаление среднего уха! Что врач говорит, какие назначены процедуры?
Я был человеком наивным. Часами сидел в телефонной будке, звонил по бесплатному номеру 009. Всё ждал, когда флегматичный мужик, в сотый раз сообщающий мне точное время, возмутится и сорвётся на мат. Поэтому врать не стал, рассказал ей про батарею. И тётка затарахтела наборным диском:
- Вы с ума сошли! - сказала она в трубку, переходя на смесь нецензурщины и латыни.
В мореходке меня госпитализировали. Поместили в палату под названием "карантин". Василий Иванович совмещал должности врача, лаборанта и медсестры. Дежурил подле меня, приносил из столовой усиленный спец. паёк. Так началось наше вынужденное общение, переросшее в дружбу. Василий Иванович очень любил поговорить, я - послушать. На том и сошлись.
Честно сказать, этой дружбой я потом бессовестно пользовался вплоть до последнего курса. Неохота идти на строевой смотр, я к нему:
- Василий Иванович, ты ведь, во время войны по фашистам стрелял. Убил хоть одного?
- Все стреляли и я стрелял. Главное, падает фриц, а чья пуля его свалила, это уже неважно. Понимаешь, Денисов...
"Спохвачусь" через полчаса:
- Блин, строевой смотр!
- Сиди. Напишу тебе освобождение на три дня. Понимаешь, Денисов...
Всем хочется сачкануть. Но подобные фокусы прокатывали у меня одного. На какие только ухищрения завистники не пускались! Градусник натирали, нюхали табачок до чиха с соплями. "Коновал" был непробиваем. Всех посылал греться у батареи.
За это, наверное, господь покарал меня шпорой. Вчера ещё не было ничего и вдруг, ни с того ни с сего, на ногу не наступишь! В пятке как будто шарик из плотного мяса. Надавишь - болит.
Василий Иванович долго смотрел сквозь меня, что-то в уме взвешивал. Наконец, поднял глаза:
- Помогу ненаучно, но действенно. Только смотри, ни-ко-му!
Я разве что не божился, а он выдвинул ящик стола и достал из-под стопки служебных бумаг пятикопеечную монету. Советскую, но ещё дореформенную.
- Только не потеряй! Будешь носить в носке, прятать в карман после отбоя. Через неделю вернёшь. Смотри, не забудь! А то был у меня царский пятак, он за три дня помогал. Вот так же кому-то дал - и с концами. Помню, после войны...
***
Журчит кипяток. Как камни на перекате, в воде сталкиваются тарелки. Спасибо тебе, Василий Иванович, "коновал" из питерской мореходки! Мне помогло, а Мамке почему не поможет? Мы ведь с ней из одного теста. Дореформенных пятаков в сарае навалом. Дед делает из них обратные клапана для опрыскивателя. Такого добра не жалко: возьму - не заметит, попрошу - отдаст. Кто ж знал, что советские деньги где-то уже использует народная медицина? Вот только... согласится ли мамка? Отстань, - скажет, - со своими глупостями! Да и не встрянуть сейчас в разговор. Тема импортных туфель витает в воздухе плотно и без зазоров.
Понуро иду к комоду. Отдам, думаю, мамке свой юбилейный рубль. Вдруг она такого ещё не видела? Спросит, где взял, скажу, что на дороге нашёл. Зачем он теперь мне? Почтовых конвертов много, и для Гагарина хватит...
Мамка перехватывает меня на ходу, с размаху сажает рядом с собой, тискает, обнимает:
Что меня, что Серёгу она читает как магазинную вывеску, влёт! Будто и правда на лбу что-то написано.
Таю... растекаюсь... плыву... из ранее заготовленных слов, на языке только начало:
- Я закончу будущий год круглым отличником!
- Умница! Это всё? - Ласковая ладонь гладит мою макушку, но по глазам видно, что мамка не верит.
- Только... я очень прошу! - Вырываюсь из податливых рук, достаю из комода игрушечную пластилиновую машинку, которую сделал очень-очень давно, ещё в прошлой жизни, тычу пальцем в переднее колесо. - Вот такие же пять копеек положи под пятку в чулок... буквально на несколько дней!
Мамка медленно отстраняется взглядом. В нём вопрос, тревога, непонимание.
- За-чем? - сухо и по слогам спрашивает она.
- Чтобы нога у тебя больше никогда не болела!
Это не передать как мамка смеётся. Искренне, самозабвенно, до всхлипа. Никакой Галкин не повторит!
Мне очень обидно. Горячей волной к глазам подступают слёзы. Наверное, это всё-таки возрастное. Уже к сорока я забуду, что такое плакать, стыдиться, краснеть...
- Напрасно смеёсси, - роняет из-за плеча Елена Акимовна. - Помнишь Пархоменчиху? Не тётку Параську, а ту, что наспроть школы жила? Староверка, крива на один глаз...
- Евдоха! - подсказывает Анна Акимовна.
- Она! - вспоминает рассказчица. - Та тоже три дня не могла на пятку ступить. А как поносила в чувяке царский пятак, прыгала как коза!
- Царский пятак? Есть у меня за божницей, сейчас принесу. - откликается Прасковья Акимовна.
Мамка смотри на одну, на другую, на третью...
- Вы с ума сошли! Я - коммунист!
- И дед коммунист! - подбоченивается бабушка. - Однако ж, водил тебя к дьяку зашептывать зуб?!
- Мама!
- Что мама? Я сорок лет уже мама! Не сахарная. Да брысь вы проклятые! Чтоб вы повыздыхали, чуть с ног не сбивают...
Вот так. Только что размеренность, созерцание, можно сказать, покой - и вдруг, динамика, неудержимая мощь! Скоро припомнят, кто эту бузу затеял и мне обязательно попадёт.
Дед ходит возле стены. Отсчитывает шаги. На изувеченном лбу поблёскивают очки.
- Скоро они там? Одиннадцать... двенадцать!
- Посуду моют.
- А с чего разгалделись?
- Про туфли мамкины говорят.
- Тако-ое... Поросёночка, Сашка, самое время купить. Завтра курятник начну перегораживать.
- Зачем?
- Так держать-то его где? - вспыхивает спичка, на мгновение освещает прищуренные глаза. - Один поросёнок это для семьи не накладно. Что человек не доел, он подберёт. Вырастим, продадим, купим кирпич. Хату надо достраивать, комнаты две-три, скоро ведь Серёжа приедет
Были люди! Каждое слово наполнено чувством собственного достоинства. Три класса церковно-приходской школы, а к нему по-иному не обращались, кроме как Степан Александрович. Я ж до седых волос - Саня, Санёк, максимум, дедушка Саша. Эх, мне бы таким в новой жизни побыть!
Улица спит. На железке толпятся составы вагонов с кубинским сахаром. Он не такой сладкий, но зато, если насыпать три чайных ложки на двести грамм кипятка, никакой заварки не надо. Готовый тебе чай.
Уходит Прасковья Акимовна, уводит с собой сестру. Их даже не провожают - свои. Я думаю, что Петр Васильевич был бы для бабы Ани неподходящей парой. А глянуть с другой стороны, где ей другого взять? Перебирала женихами до старости, пока ни одного не осталось.
- Пора, Сашка, спать. Не то завтрева быстро сомлеем...
Мне постелено на полу, под столом. Глажу ладонью точёную ножку. Вспоминаю, как в прошлом детстве мечтал сделать из неё деревянную вазу. Тут вот, и тут обрезать - хоть сейчас ставь на комод! Тускло горит ночник. Мамка ворочается во сне. Жарко!
Из-под тонкого одеяла выглядывает голая пятка с прилепленным пластырем пятаком царской чеканки. Ух, здоровенный какой! Не хочет бабушка нести на толкушку чехословацкие туфли... а ведь, скоро Серёга приедет. Будет мне и затрещин, и пендалей, и сракачей...
***
Сегодня семнадцатое июня, суббота. По радио предали, что Китай взорвал свою первую водородную бомбу. Через тринадцать дней будут сороковины. Закончится испытательный срок и там, на верху, будут решать, куда определить на постой мою душу, если, конечно, она есть. А то прижился! Как тот сорняк, корни пустил...
Нужно писать письмо. Кто знает? - может, для этой миссии меня и оставили тут, подвели так сказать, под решение. Смерти я уже не боюсь. Как говорил Симонов, два раза не умирать...
Утренний душ смывает мрачные мысли. Мамка с бабушкой ходят по огороду, смотрят: где что посажено, как взошло или скоро взойдёт. А дед оседлал рубанок.
На кухне встаю на стул, дотягиваюсь до верха буфета. Достаю из кипы газет две самые маленькие. Одну расстилаю на скатерти, другую кладу под руку. Нельзя оставлять на тетрадном листе ни одного отпечатка.
Пишу быстро. Даю свободу руке, застоявшейся на школьных домашних заданиях. Что заморачиваться, если текст давно сидит в голове? Попутно успеваю прочесть несколько коротких заметок. Особенно повеселила одна:
"Табаководы сельхозартели имени ХХ11 съезда КПСС начали высадку табачной рассады в грунт. Всего у нас эта культура займёт 80 гектаров.
Раньше мы сразу же после дождей применяли ручную посадку, но как ни старались, после этого механизированную обработку табака на таких участках вести не могли. А это значит, опять ручной труд, опять повышение себестоимости продукции. В этом году мы от ручной высадки рассады в грунт отказались.
За первые три дня в колхозе посажено 6,37 гектаров табака".
Гм, в концовке артель плавно превратилась в колхоз! Заметно, что писал дилетант, но правил-то профессионал! Нет, просмотрел, или сам по запарке ошибся. Кто автор? - Н. Мишин, статистик колхоза (опять?!) имени ХХ11 съезда КПСС, общественный корреспондент "Ленинского знамени".
Эх ты, И. К. Клочко! А ещё главный редактор! Сколько тебе, двадцать пять? Пора брать под контроль...
Кончиками ногтей достаю из пачки конверт. Небрежно пишу адрес: Гжатск, городская больница, старшей медицинской сестре Гагариной З.А. В строке: "адрес отправителя" проставляю чёткий автограф Виктора Фёдоровича Котелевского, будущего начальника строевого отдела будущей моей мореходки. Столько воспоминаний навеял этот царский пятак!
В коридоре шаги:
- Сашка! Чи вже куда-то забёг?!
Прячу конверт под скатерть, сверху кладу какую-то книгу. На ходу отзываюсь:
- Я тут, ба!
- Вот вумница! Чи не сбегаешь до магазина?
- А куда я денусь?
- Не вумничай!
Запечатываю письмо. Обычный блеклый конверт в чёрно-зелёных тонах. На рисунке пьедестал, памятник, слева и справа кудрявые деревца, на переднем плане трава, женщина с малышом.
Всё выполнено штрихами, небрежной лёгкой рукой, но довольно-таки схематично. Этюд наверно, или набросок кисти знаменитого мастера.
Столь же небрежно постаралась и типография. По рисунку
три зелёных пятна и одно красное - на платье у женщины. Вместо рамки - две надписи "для тупых". Мелкими буквами на русском и украинском: "Чернигов. Памятник Богдану Хмельницкому".
Туфта-туфтой, но в целом какой-то авангардизм. Привет из прошлого будущим коекакерам. А вот марка обычная, за четыре копейки. Ей можно полюбоваться: герб, знамя с серпом и молотом, сверху "Почта СССР", снизу год выпуска - 1961. Нет, это не обычная марка. Её нельзя отодрать. Она отпечатана на конверте в типографии Госзнака и входит в его стоимость. Они тоже разные, эти конверты: бесплатные для солдат, "без марки" за три копейки и "с маркой" за семь. Квадраты для индексов городов и "авиапочту" ещё не придумали.
Бабушка уже сполоснула трёхлитровый бидон. На дне тарахтят семьдесят две копейки - полтинник, двадцарик и двушка. Пацану собраться в дорогу, что голому подпоясаться. Я в синих сатиновых шароварах, майке и сандалетах на босу ногу. Под резинкой трусов
выстраданное письмо, выдранный из тетрадки "в полоску" листок лощёной бумаги, чистый конверт и газета с адресом. Хочу написать
Ивану Кирилловичу. Пора наводить мосты. На вокзале всё рядом: и почта, и магазин. Времени тоже навалом. Очередь за молоком чуть больше, чем в паспортный стол моего будущего, но проходит куда быстрей. Потому, что нет "блатников".
Только открыл калитку, а навстречу, лоб в лоб, Валерка. Чуть не столкнулись! Он озабочен и хмур, к нам целенаправленно шёл.
- Здорово! Ты за седушкой? Сейчас вынесу.
- Та-а-а, - машет рукой атаман, - оставьте себе! Тут Быш с Овцами приходил... ну эти... которые Музыченкины... вызывают сыграть в "дыр-дыр" кодла на кодлу! (Напомню, "дыр-дыр" - предок мини-футбола).
Валерка садится на наше бревно, сопя, отдирает "болячку" - подсохшую корку над "расчуханным" комариным укусом. Ждёт, когда я "проникнусь". Честь края это вам не хухры-мухры, вот он и подкатил. В уличном рейтинге я футболист не первой десятки, но лучше, наверное, под рукой не нашлось никого. Лето!
- Их трое, - вслух размышляет Валерка, - а нас пока... я да Сасик. Думал Витьку позвать, но так будет нечестно. И Быш точно не согласится. Опозоримся, если просрём... Видел я их на нашей поляне. Даже Мишка мячик чеканит...
"Музыки" это серьёзно. Я помню. "Стенка" для них не высшая математика. Откажусь - не простит атаман. Он тоже, как Витька, злопамятный.
- Как играем, на время?
- До десяти голов, три угловых - пеналь. Встречаемся завтра в десять утра, на асфальте у новой школы. Мяч ихний.
- Замётано!
- Ты только не балеринкайся, пасульку давай на ход...
Валерка великий стратег. Сейчас он придёт к решению играть от защиты, чтобы Музыки выдыхались, отступая к своим воротам при контратаках. Это я тоже помню, но не прервёшь, обидится...
Выждав паузу, показываю бидон:
- Я вообще-то за молоком.
- А-а-а, ну давай! Потом расскажу.
Перед тем как уйти, спрашиваю:
- Как дядя Ваня?
Валерка, как взрослый мужик, щёлкает кадыку, безнадёжно отмахивается рукой:
- Хоть жгрёть...
***
Не было б на железной дороге столько составов, я б не пошёл пешком, а поехал на велосипеде. По времени то на то, но есть одно неудобство: приходится низко кланяться, чтобы сахар на спину не сыпался. Его почему-то стали грузить не в мешках, а навалом. Вот и лезет из всех щелей.
В рыночной экономике такого бардака не бывает. Все ёмкости сепарированы, при каждом составе охрана. Кинутся потом - нет ничего: ни сахара, ни вагонов, ни того человека, что ставил подпись с печатью. Бывало такое, что находили вражину по выступлениям в центральной печати, но ничего не предъявишь. У него приёмные дни расписаны по часам, неприкосновенность на законодательном уровне и никакой он теперь не вражина, наоборот, - элита.
Пока я вагонам кланялся, опоздал. Утренний поезд от Шедок - Курганная забрал пассажиров и уже набирал ход, подмигивая красными огоньками в частоколе придорожных столбов. Жаль. Так хотелось бросить письмо в почтовый вагон! Есть там специальная щель и внутренний ящик.
Молоко купил без проблем. Тётка черпнула из середины фляги. Не самое жирное, но тут уж как повезёт. С Витькой Григорьевым пообщался. Он в очереди на почте стоял. Мамка послала за свет заплатить. Это рядышком, соседняя дверь.
Пока его ждал, отправил письмо Ивану Кирилловичу. Верней, не письмо, а просто набросал на листочке первый попавшийся стих из своего жизненного стола: