Я вернулся со сборов усталый и опустошенный. За дверью меня уже ждали.
- Физкульт привет! - ухмыльнулся седовласый гигант в кожаном пиджаке, направляя мне прямо в лоб черный зрачок пистолета. Еще трое вышли из кухни, поигрывая стволами.
- Что надо? - хмуро откликнулся я, опуская на пол спортивную сумку.
- Зоя Михайловна умерла и ты здесь теперь никто, - тщательно пережевывая слова, произнес седовласый. - Уяснил?
Уж лучше б он выстрелил.
По этому жлобскому "уяснил" я его вспомнил и опознал. Это был начальник охраны моего тестя, бывший полковник по фамилии Корж.
- Только не надо ахов, не надо соплей, - вытирая вспотевший лоб рукояткой подержанного ПМ, прогнусавил один из боевиков, увидев, что я на секунду остолбенел, - нас это не впечатлит. Мы на работе. Так что, будь добр, уважай труд товарищей.
- Заткнись! - оборвал его Корж.
- Что с Зойкой? Это, действительно, правда? - спросил я, глядя в глаза полковника.
- К сожалению, да. Сегодня, в три часа ночи. Тело уже в Москве. Шеф стоит на ушах. Согласно его версии, во всем виноват ты.
Слово за словом, как пуля за пулей, одно за другим, туда, где больней.
- Это все, что мне разрешили сказать, - отстрелялся полковник. - Остальное попридержу. Времени мало.
Люди смертны. Помня об этом, я мечтал умереть красиво. И на гражданке, и на войне. Не довелось - что я без Зойки?
- Валяй, - согласился я. - Если не хочешь портить дизайн, можно пройти в ванну.
- Ты не понял, - поморщился Корж, - убивать тебя без крайней нужды мне никто не приказывал. Я здесь для того, чтобы уладить кое-какие формальности. А поэтому личная просьба: если сильно приспичило, поищи свою смерть в другом месте. Ни дзюдо, ни бои без правил против четырех пистолетов в данном случае не прокатят. Уяснил?
С последним его утверждением можно было поспорить. Только зачем?
- Ты должен уйти отсюда в той самой одежде, в которой когда-то пришел, имея в кармане паспорт, и тридцать рублей денег...
Последнюю фразу прервал телефонный звонок.
- Смотри, я предупредил, - недобро оскалился Корж, направляясь на кухню.
Старые джинсы, клетчатая рубашка и кожаный пояс висели на видном месте.
- Кроссовки мы не нашли, - пояснил тот самый педрило, труд которого я должен был уважать, - можешь оставить эти. В общем, давай, освобождайся от груза прошлого.
Я послушно переоделся. Сдал по описи ключи от машины, оба мобильника, техпаспорт, водительское удостоверение, кредитные карты, доллары и рубли.
- Дубликаты? - деловито справился хмырь.
- Под зеркалом, в верхнем ящике.
Один из молчаливых статистов удостоверился, согласно кивнул.
Вернувшийся к месту событий Корж, взглянул на меня и выдохнул с облегчением.
- Все? - спросил я его.
Процедура меня начала тяготить.
- Осталось поменять паспорт и получить выходное пособие.
- Это как? - недопонял я.
- Очень просто. Давай сюда ксиву. Взамен получишь точно такую же, но без штемпеля Загса и отметки о регистрации. Уяснил?
- Оперативно работаете, - сумрачно выдавил я, - так бы в Чечне.
- Шеф заставляет, - улыбнулся полковник, делая вид, что не понял тонкий намек на толстые обстоятельства. - Ты знаешь, Темный, я болел за тебя на последнем первенстве мира и против ничего не имею. В общем, ты можешь задать последний вопрос.
- Сына моего не спасли? - спросил я, в надежде на чудо.
- Нет. Некому было. Сам понимаешь, восьмое марта. Но Михаил Анатольевич не такой человек, чтобы спустить это дело на тормозах. Каждой сестре воздастся по серьгам, будет произведен выборочный отстрел. Этим делом я тоже займусь. Так что одна печаль с твоих плеч долой.
- Похороны когда?
- А вот это уже лишнее, - почему то вспылил Корж, - и думать забудь! Упаси тебя Бог появиться на кладбище. Тем же и закопаю. Уяснил?
За спиной хлопнула дверь. Я бездумно сбежал по лестнице, еще не осознавая, что делаю это в последний раз.
На улице было прохладно. В обезлюдевшем парке пахло робкой весной. И я заскользил над аллеей, привычным разминочным шагом. Неугасимая боль выжигала все мысли и чувства. В опустошенной душе не было даже слез.
Я нарезал круг за кругом, внутренне понимая, что просто бежать - значит, бежать от себя. Нужно что-то предпринимать: поставить перед собой хоть какую-то цель и начать движение к ней.
Похороны! Я должен успеть на похороны, - это была первая здравая мысль с момента моего возвращения. Вместе с ней обозначились две первоочередных проблемы: одежда и деньги.
Память работала избирательно. Дальнейшее переплелось в липкий, тягучий клубок: дома, фонари, улицы, перекрестки. Я заходил в квартиры, просил у людей денег и везде получал отказ. Даже хозяин ночного клуба, не раз и не два предлагавший мне выступить в его заведении с показательными боями - и тот закрутил носом:
- Не то время.
Лимит легковесных знакомств был постепенно исчерпан - не так уж и долго я жил в этом грустном городе, чтобы с кем-то подружиться по-настоящему.
Вот она, Ваня, - с горечью думал я, - истинная цена твоей популярности: червонец в базарный день. Ездил ты на крутой тачке, шелестел заграничной "зеленью" - был тебе почет и респект. Пришел пешком, за паршивыми деревянными - кто ты есть в глазах обывателя? - нечто среднеарифметическое.
Холодало. Я достал из спортивной сумки свой старенький тренировочный свитер цветов российского триколора и ускорил шаги.
Кто-то серьезный и мудрый, слепленный из осколков моего разбитого я, прорывался сквозь крики души:
Денег добыть обязательно надо. Ведь что такое любовь в Зойкином понимании? - это значит, внутренне согласиться, что тот человек, рядом с которым шагаешь по жизни, в конце земного пути похоронит тебя. Он, или ты? - как выпадет по судьбе. Зойка, она ведь ни за что не простит, если ты не увидишь ее в самый последний раз, не бросишь в могилу горстку земли. Никогда не простит, даже на том свете. Да и Корж - иезуит еще тот. Скоро местный минздрав будет нести потери в личном составе и полковник сделает так, чтобы стрелки указывали на тебя. Если следователь не дурак, он захочет с тобой побеседовать и будет держать тебя в предвариловке, всегда под рукой.
- Темный, ты слышишь? Темный! Сюда иди, дело есть.
Я обернулся.
Вдоль пешеходной дорожки медленно крался черный подержанный джип с раскрытою задней дверцей. Из салона плотно несло группой "Лесоповал". На министерском сидении, как и положено боссу, восседал местный авторитет, со смешным погонялом Индыка. Звали его, кажется, Лехой.
Убедившись, что он обнаружен, смотрящий махнул рукой и посунулся вглубь салона. Я не стал его заставлять себя уговаривать и сел рядом.
- Говорят, неприятности у тебя: жена умерла и деньги нужны.
- Очень нужны, - согласился я, - отдам после первого боя.
- У-у-у, - волком завыл Индюка, - когда он теперь будет, твой следующий бой?!
- Не понял, - насторожился я.
- Ты что, телевизор не смотришь? В новостях передали: антидопинговый комитет возбудил против тебя дело и ты исключен из сборной.
Четыре часа назад я бы воспринял это известие, как вселенскую катастрофу, теперь испытал лишь чувство легкой досады. Плотно работает Корж, мощно, напористо. Наверное, тесть вложил в мою разработку очень хорошие бабки. Ему убивать меня не резон. Ему нужен объект для ненависти, виновник его отцовской трагедии - живой человек, из которого можно каплей за каплей выдавливать жизнь.
- Сколько тебе надо? - проскрипел над ухом смотрящий, - штука баксов устроит?
- Устроит.
- Тотос, отслюнявь. Гарантии?
- Могу оставить паспорт в залог.
- Покажи, - оживился Индыка.
Он открыл мою ксиву на первой странице, вслух прочитал:
- Темный Иван Васильевич... гм... и действительно Темный! А мы с корешами думали, что это твоя "погремуха".
Он вложил под обложку деньги и со вздохом вернул обратно.
- Ты знаешь, Иван Васильевич, не нужно мне никаких гарантий. Будет достаточно и того, что сам Темный мне задолжал. Подбросить куда?
- Не надо. Я выйду именно здесь.
В этом городе мне некому больше верить. Кто знает, может, и сам Индыка, и паспорт, и эти деньги - всего лишь часть иезуитского плана, очередной этап тотальной войны, развязанной против меня пятнадцатью процентами акций "Газпрома".
Я долго бродил проходными дворами. Как волк, запутывал след. После трех безуспешных попыток поймал, наконец, припозднившегося "бомбилу" - красномордого мужика на бежевой опрятной "Приоре". Он и взялся подбросить меня до Москвы.
Свои двести долларов водитель отработал сполна: всю дорогу молчал, не лез в душу. Делал вид, что я ему абсолютно неинтересен. А может, действительно так? Последние пару часов я стал подозрителен до маразма: даже на автозаправках мне мерещились люди Коржа.
Я сидел на заднем сидении и жил прошлым.
С Зойкой мы не знакомились. Мне ее подарила судьба.
В клинику спортивной медицины на Земляном Валу я попал сразу же после того, как перешел в "профи". Тщедушный швейцарец отделал меня, как Бог черепаху: первым же выпадом отправил в нокдаун, а потом скрупулезно довел до состояния рубленой отбивной.
Болело все. Двое суток я спал, отвернувшись к стене. Игнорировал завтраки, обеды и ужины, открывая глаза лишь для того, чтобы подставить руку под очередной катетер.
А потом появилось она: незаметно, обыденно, навсегда.
- Можно, тебя молодая уколет? ─ спросила меня знакомая медсестра.
Я кивнул и открыл глаза.
Вокруг моей койки сбилась в плотную кучку группа студенческой молодежи. Все в белых халатах, все на одно лицо.
- Зоя, давай-ка ты!
Из-за спин кандидатов в интерны выкатился губастый жизнерадостный шарик. Я равнодушно взглянул на него и снова "отъехал". Ну, не было такого, чтобы раз - и влюблен по уши. Здоровье не позволяло.
Друзья мне потом не раз говорили: "Что ты в ней такого нашел?" И действительно, что? - мелкая, склонная к полноте, на лице никакой косметики. Никакого сравнения с "мисс Карловы Вары", вместе с которой я красовался на обложке одного из модных журналов. Почему рядом с Зойкой я дурел, замирая душой, а сердце сочилось нежностью и теплом? Я помню ту ночь, когда это все началось.
...Разбудило чье-то присутствие. Я приоткрыл глаза. В синем свете больничного ночника все казалось призрачным, неживым. Все, кроме нее. Зойкины руки поправляли мою подушку и пахли они руками моей мамы. Вдруг эта девчушка, ни с того ни с сего, поцеловала меня в лоб и сказала с недетской глубинной болью:
- Где же ты пропадал, мой суженый-ряженый? Как я долго тебя ждала!
И так по душе резануло, аж застонал.
Гад ты, - думаю, - Ваня, - тридцать лет тебе, дураку, а что жил - что под тыном высрался. Ни кола у тебя, ни двора, ни любви настоящей - ничего, кроме кулаков, да умения убивать. Скольким девкам ты жизнь испоганил! Не срослось у тебя, не сложилось - так что же теперь, помирать пустоцветом? Неужели тебе трудно сделать счастливой вот эту губастую кнопку, с пальчиками, перепачканными пастой от авторучки?
Я глянул в ее глаза и обомлел: она плакала.
Больше всего на свете меня напрягают женские слезы. Когда я их вижу, все остальное отходит на второй план, будь то школьница, получившая двойку или Анна Ильинична - соседка по коммуналке, в которой когда-то снимал комнату. Для меня эти слезы - символ несчастья, ипостась вселенского зла. Я хотел успокоить эту ревущую дуру, обнять ее, чмокнуть в припухшие губки (почему бы и нет?!), но распахнулась дверь и на пороге выросли два лысых трехстворчатых шкафа.
- Зоя Михайловна! - тоном, не терпящим возражений, отчеканил кто-то из них. - Уже поздно, Михаил Анатольевич беспокоится и требует вас к себе!
Я еще ничего не успел, а она отстранилась и покраснела, как будто ее застали за чем-то постыдным.
- Пойдемте, пойдемте Зоя Михайловна, - настоятельно повторял тот же голос, - я провожу вас к машине. Ничего не случится с вашим больным, - уговаривал он уже в коридоре, - кстати, я слышал...
Остальные слова заглушили шаги. Молчаливый напарник строгого провожатого подошел к спинке кровати и довольно профессионально схватил меня за кадык:
- Тронешь - убью. Уяснил?
...До утра я не смог уснуть. Сердце болело ревностью и тоской. Кто она, эта девчонка? - думал я, уставившись в потолок, - почему рядом с ней так спокойно и хорошо? И что за великая шишка этот самый Михаил Анатольевич?
- Видит око - да зуб неймет? - спросил после завтрака Сашка Ткачук - украинский биатлонист, маявшийся спиной. - Совсем ведь ребенок, а - поди ж ты! - любовница большого начальника. Куда катимся?
Зная его паскудный характер, я промолчал. Но Сашка не унимался: все травил и травил анекдоты про педофилов:
- Слушай, Гоги, "за растление малолетних" - это, оказывается, не тост, это статья! - Подобные "перлы" он рассказывал по нескольку раз на дню. И каждому, кто заходил в нашу палату.
Я лежал и все больше мрачнел. Не из-за этих глупых подначек, нет - к ним я привык еще в детском доме. Нужно было всего ничего: чтобы Зойка вошла в палату и я прочитал по ее глазам: что это было?
Ночью за мной пришли.
- Собирайся, - коротко бросил тот самый тип, что хватал меня за кадык, - или по косточкам соберем. Уяснил?
Сашка Ткачук возмутился, но его осадили назад. Остальные сделали вид, что спят. Я попробовал сесть, натянуть спортивный костюм, но меня повело в сторону. Так и вышел на улицу: в больничной пижаме и тапочках. Вернее, не вышел, а вывели и швырнули, как ненужную вещь, в багажную дверь черного внедорожника.
- Что с ним? - властно спросили из темноты.
- Общая слабость, плюс сотрясение мозга, - ответил мой "старый знакомый" и, будто оправдываясь, уточнил, - но это еще до нас!
- Дайте ему пакет, - распорядился тот же начальственный голос, - не то заблюет запаску.
Место, куда меня привезли, находилось в черте старого города. Отделанный мрамором особняк стоял в глубине реликтовой хвойной рощи и был отделен от галдящей улицы высокой чугунной оградой. Квадраты многоэтажек окружали территорию по периметру. Сравнительно недалеко высился силуэт Останкинской башни.
Это сейчас, после того, как ещё пару раз я там побывал, перед глазами стоит целостная картина. А тогда все запомнилось фрагментарно. Память работала, как маячок патрульной машины. В таком разобранном состоянии я не был даже после того злополучного боя. Глаза застилала мутная пелена. Тряслись не только руки и ноги - даже кишки.
Шел ли я сам, или меня волокли? - этого точно не помню, вновь осознал себя, лежащим на жестком диване. Рядышком суетился высокий нескладный мужик в белом халате.
- Уколи ему что-нибудь, - донеслось издалёка, - можно двойную дозу. По-другому до него не дойдет.
Разрозненные фрагменты мозаики постепенно вставали на место.
- Эй, "суженый-ряженый"! Ты слышишь, угробище?!
Обернувшись на голос, я увидел хозяина кабинета - моложавого мужчину примерно моего возраста. Он смотрел на меня оценивающе и, будто бы утвердившись во мнении, озвучил, наконец, свое резюме:
- Убил бы!
- Убил бы, убил бы, убил бы... - эхом отозвалось в моей голове.
- Было б приказано, - попробовал высказаться кто-то за моею спиной.
- Было б приказано, было б приказано, было б приказано... - все громче, громче и громче...
То ли ватка с нашатырем помогла, то ли укол довел, наконец, организм до нужной кондиции? Мне стало почти хорошо. Хозяин особняка воспринял это по-своему:
- Пересчитай! - брезгливо сказал он.
Я опустил глаза. На столешнице передо мной лежал раскрытый коричневый кейс, набитый пачками долларов.
- Здесь ровно один миллион.
- Не понял, - опешил я, - что это?
- Это деньги, - пояснил незнакомец, - забирай и проваливай! Мало - добавлю еще. Дам тебе шофера, машину, билет на любой самолет, устрою в самую лучшую зарубежную клинику. Только исчезни из Зойкиной жизни: распадись на атомы, растворись - я свою дочь не для тебя растил!
Блин загорелый, так это ж ее отец! - меня охватили самые противоречивые чувства и в первую очередь - законное чувство досады. - Вот сучка, - думал я про свою ненаглядную, - молодая, да ранняя! Поцеловала - будто черную метку поставила - и в кусты. Ёжься теперь из-за нее, разгребай непонятки! А еще почему-то казалось, что меня берут "на хапок", что сейчас этот примерный папаша до конца доиграет комедию, нагонит побольше жути, а потом возьмет, да объявит, что с этого дня он будет моим генеральным спонсором. (Стыдно, а что поделаешь? - перекос воспитания).
Слава Богу, у меня хватило ума отодвинуть от себя дипломат. Я хотел огрызнуться, отплюнуться (сила в руках прибывала), но не успел.
- Папочка! - пискнуло за спиной.
...Папочка... этот хитрый расчетливый монстр был всегда для нее "папочка". Любила она его, прощала. Наверное, было за что.
Семейная жизнь, как тельняшка: то черная полоса - то белая, то густо - то пусто. Зойка порой доводила меня до зубовного скрежета. Попробуй, к примеру, ей объяснить, что такое "нет денег" - сразу за телефон: "Папочка..." А я ведь мужик - не альфонс. Обидно было, досадно. Но только я, ни единого раза, не позволил себе накричать на нее, даже просто повысить голос. Чудо - оно и есть чудо: маленький человек со своими устоявшимися привычками. Как только начинало трясти, всегда вспоминал тот случай.
Зойка шла, как слепая, вытянув руки, глядя перед собой невидящими глазами.
- Папочка, - лепетала она, - миленький, родненький, папочка! Верни его мне, верни! - и, вдруг, сорвалась на крик, - Ну, почему ты не видишь, что это моя половинка?!
Говорить о себе с позиции частного собственника, я до сих пор позволял только матери. А здесь промолчал: такая страстная убежденность звучала в каждом ее слове, таким беззащитным, искренним было ее недетское горе. Даже лицо моего тестя исказила гримаса боли.
- Уберите, - сказал он, схватившись ладонью за горло, - уберите отсюда ЭТО, отвезите туда, где взяли.
...Иудины тридцать рублей, что сунул мне в паспорт Корж, я потратил еще ночью, в киоске на автозаправке. Купил пару газет, не страдающих желтизной. Надежда, если она и была, умерла еще там: фотография Зойки в черной траурной рамке беззаботно смотрела с передовиц. К ней прилагался длиннющий перечень организаций и граждан, желающих выразить соболезнование. Меня они не касались.
Когда стало светать, я чуть ближе ознакомился с прессой и узнал о себе много нового. Статья называлась "Бой с тенью, или белые пятна темного прошлого". Некий Алан Петров со знанием дела препарировал мою жизнь: от детского дома и вплоть до скандальной дисквалификации. Как спортсмен и боец, был я, оказывается, "жестоким патологически", а по жизни - "человеком с двойным дном". То, что Зойка моя жена, Петров или не знал, или сознательно упустил. А вот близость мою к криминальным авторитетам и причастность, как минимум, к трем заказным убийствам - это, как говорится, "из достоверных источников". К сему прилагались: воспоминания одноклассников, сослуживцев (которых я никогда не знал) и мексиканского тренера Санчеса (был такой, но умер три года назад).
Читая, я все больше мрачнел, все сильней отворачивался к окну, чтобы заслонить от водителя текст, хоть ему и было не до меня. По мере приближения к Москве трасса становилась все оживленней. Покинули ночные стоянки грузовые "Камазы" и "Скании", построились плотными группами, прижали хвосты вольным бомбилам. Сектор обзора сузился, каждый обгон - уравнение со многими неизвестными. Монотонный пейзаж накладывался на бессонную ночь и все сильнее вгонял в мрачное дремотное забытье...
Я сразу не понял, отчего встрепенулся. То ли сильно тряхнуло, то ли кто-то окликнул?
- Что? - вырвалось из меня.
- Приснули, Иван Васильевич? - чуть громче спросил водитель. - Куда, говорю, вам конкретно в Москве? Адрес там... или приметное место? Минут через двадцать выходим на кольцевую...
И в самом деле, куда? Я не мог сообразить, что ответить. Зойкина мать похоронена на старом Никольском кладбище в городе Реутов. Мы ездили к ней на могилу: сразу же после свадьбы и несколько раз - в пасхальные дни. От церкви Михаила Архангела - и по аллее направо. Место приметное, мимо никак не проскочишь. Узорчатый крест с распятием у входа в семейный склеп, возвышался над местностью метра на полтора - Михаил Анатольевич расстарался. Сто процентов из ста, что под этим крестом Зойка и упокоится. Сейчас все мои дороги ведут туда. Только должен ли это знать кто-то еще?
Я поставил себя на место Коржа, и меня посетила еще одна здравая мысль. Полковник - очень толковый администратор. Зачем ему суетиться, дергать своих людей, если известно заранее, куда я, в конечном итоге приду? Пусть даже водила - засланный казачок, что это меняет?
- Реутов, - сказал я ему, - а там - где остановишь.
Кольцевая автодорога все больше врастала в тело Москвы и стала, практически, внутренней транспортной магистралью. Новые микрорайоны шагали через нее широкими языками.
"Этот город погубит квартирный вопрос", - когда-то сказал Булгаков. Он был прав, ибо в России сбываются только плохие пророчества. За сомнительную честь называть себя москвичом, здесь уже убивают.
С мордатым бомбилой мы расстались к взаимному удовольствию. Получив свои деньги, он развязал язык. Буквально за пять минут в тезисах изложил чуть ли ни всю свою биографию. Работает, дескать, учителем в школе. За извоз взялся от безысходности. Проживает в соседнем доме и меня, конечно же, знает. А еще он частенько бывает в парке, где я по утрам совершаю пробежки: прогуливает своего сенбернара.
Я, естественно, сделал вид, что тоже бомбилу узнал. Даже назвал приметы его флегматичного кобеля, чем привел человека в полнейший восторг. Он с готовностью обменял на валюту имевшиеся у него в кармане наличные, а в качестве бонуса, подарил мне старую безразмерную куртку и дымчатые очки. Куртка была с пятнами мазута на рукавах и пахла бензином, а очки - как у кота Базилио - с близко посаженными круглыми стеклами.
Он долго тряс мою руку. С виду нормальный мужик, но поверить в его искренность мешала одна тонкость. Прощались мы с ним на Никольском строительном рынке. А граничил тот рынок с оградой действующего Николо-Архангельского кладбища - так называемой, старой его частью. Слишком мала вероятность, что сюда он заехал случайно. Только я не в обиде. Все получилось к месту и кстати, потому, что Корж допустил ошибку. Старое кладбище - и старая часть действующего: на слух, это одно и то же. Но разница между ними в два километра. Тот, кто давал инструкции моему шоферюге, или сам был не в курсе дела, или не смог донести до него эту тонкость.
В общем, я появился там, где не ждали. Потолкался среди народа, съел пирожок в миниатюрной кафешке, выпил чашечку кофе. Никто меня, естественно не узнал: звезды не ходят пешком, их несут на руках ликующие фанаты сквозь брызги шампанского и толпу папарацци. А так... ну, похож человек на Ивана Темного и что? Мало ли кто, на кого похож? Это ж ноги собьешь к каждому бежать за автографом.
В куртке было почти тепло. Весна в этом году выдалась поздняя. В окружении бетона, стекла и железа смотрелась никчемным мусором раздавленная земля. Застыли в недоумении силуэты редких деревьев.
Я пересек оживленную трассу и пошел по остаткам Ивановского шоссе в сторону Балашихи.
Трудно представить, что когда-то весь юг этого города окружал настоящий лес. Зойка рассказывала, что на месте Никольского рынка шумела рощица. Из-под земли били ключи, наполняя пруды чистой водой. Там она в детстве собирала березовый сок, каталась с ребятами на деревянных плотах. При реконструкции МКАД ключи заковали в бетон, лесок затопили. Деревья частично сгнили, остальные смахнули бензопилой.
Зойка часто рассказывала о детстве в Реутове. Жили они на Проспекте Мира, в стандартной пятиэтажке лимонно-желтого цвета. Рядом с домом стоял приземистый продовольственный магазин, в котором готовили молочный коктейль. "Папочка" забирал ее из детского сада и они по дороге домой всегда заходили туда. Было так вкусно, что весь день проходил в предвкушении этого мига.
Городок ее памяти и не мечтал подняться выше пяти этажей. Она проходила через него до Салтыковского парка, ни разу не сняв лыж. Дорога вела через одомашненный лес с вкраплениями стандартных домиков-близнецов. Жили там люди, переселенные из деревни под названием Лужники. Их потеснило когда-то строительство нового столичного стадиона. Теперь вот, внуков и правнуков этих переселенцев смахнули с насиженных мест новые микрорайоны, что бурно пустились в рост между улицей Октября и Юбилейным проспектом.
Деревня Поповка временно сохранилась только в названии улицы. Москва пожирала ее сразу со всех сторон: расширялось Носовихинское шоссе, строилась новая ветка подземки и станция метро "Новокосино" Сто тысяч рублей за квадратный метр - вот рыночная цена человеческой совести и отчим погостам. Отформатированный прибылью разум, в духовной своей немощи, даже не смог дать строящимся объектам запоминающихся названий: микрорайоны 9А, 10 и 10А; владения 2, 15 и 28; типовые дома П-44Т и П-44К.
Казалось бы, этот город мне ни с какого бока: ну, был - ну, не стало. Только память о Зойке - это все, что осталось у меня за душой. Я шел по пустынной дороге, переполненный ее ностальгией мимо огороженных стройплощадок. Сегодня ведь, 9 марта - мой день рождения, который всегда выпадает на праздник...
Квадроцикл я заметил километра за полтора. Он стоял в густых зарослях у поворота на старое кладбище. Рядом скучали три неясные тени. Солнце светило с моей стороны, но я все равно не стал рисковать - сошел на обочину и стал держаться ближе к забору, с намерением проскользнуть в ворота какой-либо стройки.
Состояние расслабленной грусти до сих пор не покидало меня, а надо было давно насторожиться: пуля прошла над левым плечом, вырвав из горбыля солидных размеров щепку. Я слышал полет этой пули: не шорох, не звук, а что-то другое - какую-то вибрацию воздуха. Тело само выполнило нужный маневр: сначала рванулось вправо, сокращая сектор обстрела, а потом вознеслось над шаткой оградой чуть ли ни без помощи рук.
Приземлившись на другой стороне, я был уже внутренне убежден, что стреляли совсем не оттуда, где стоял квадроцикл, скорее всего - с огороженной территории ипподрома, и что тот, кто стрелял, не хотел меня убивать.
Впрочем, "приземлившись" - это слишком приблизительно сказано: я падал плашмя на большую деревянную будку, и еле успел сгруппироваться. Грохнула железная крыша, завизжал, убегая, испуганный пес.
На шум и сигнал тревоги подоспела целая свора его четвероногих собратьев, считавших этот пустырь своей территорией. Подбадривая друг друга рыком и лаем, звери взяли меня в полукольцо.
Я сделал стремительный выпад, делая вид, что поднимаю камень. Первые ряды отшатнулись, припали к земле. Человеческий взгляд их не пугал.
За спиной нарастал сдержанный рев мощного двигателя. Нагнувшись, я вырвал из грунта железный шкворень, за который крепилась собачья цепь, попутно встретил ногой обнаглевшую сучку, которая, пользуясь случаем, подкатилась под меня с левого бока. Псы напружинились, подобрали хвосты. В желтых глазах читались решимость и беспощадность.
Я тут же рванулся вперед, раскручивая над головой дебелую цепь. Тяжелый железный шкворень с шумом прошелся над наглыми мордами одичавших друзей человека. Стая благоразумно отпрянула за границы смертельного круга.
И тут за спиной ахнуло: кучный заряд картечи в клочья разнес железную вывеску над правой стойкой ворот. Собаки с визгом бросились врассыпную.
- Э, крутой, - донеслось с той стороны, - тебе ведь Корж, как человеку, сказал: появишься на кладбище - там же и закопаем. Что молчишь? Я ведь знаю, что не попал, но в следующий раз обязательно попаду. Так что, считай это самым последним предупреждением. Не быкуй, уноси ноги!
Квадроцикл медленно развернулся и столь же неспешно, с осознанием собственной силы, пустился в обратный путь.
Вагончик сторожа пустовал - кроме бездомных собак, да бездонного котлована, здесь нечего было красть. Ключ был надежно запрятан у входа, под резиновым ковриком.
Стереотипы мышления, - думал я, открывая большой навесной замок, - маленький человек продолжает мнить себя личностью, невзирая на обстоятельства. Прав был Корж, кулаки в данном случае не прокатят. Пора опять становиться солдатом.
Результат первого боя был для меня удручающим. Очки раздавил, разгоняя собак, сумку бросил той стороне забора. Скорее всего, она до сих пор там лежит, но где гарантия, что вещи мои, все вместе и порознь, не усеяны электронными насекомыми, как и все, что уже побывало в чужих руках? А я все недоумевал: почему это Корж так настаивал, чтобы я вышел из дома "в чем когда-то пришел"?
Сторожка оказалась бытовкой. Слева от входа - железная печь, справа - вешалка, в торце - небольшой лежак. Прямо по центру - большой необструганный стол, по краям - два широких сидения с откидывающимися крышками и запасами дров.
Подходящей одежды, пусть не совсем стерильной, на вешалке было валом. Судя по характеру загрязнений, здесь обитала бригада бетонщиков. Я выбрал себе утепленные, на ватине, штаны, желтый шерстяной свитер, рабочую куртку с надписью "Мосстрой-31" и черную каску. Из того, что было на мне, оставил лишь майку, трусы и кроссовки. Все остальное вынес на улицу, щедро полил соляркой из стоящей у печки канистры, и запалил.
Бродячие псы мне больше не досаждали - признали за своего. Та самая куцехвостая сучка, что пыталась проверить меня на вшивость, вертела поджарым задом, демонстрируя преданность, покорность и готовность служить. Я достал из кармана новенький паспорт, прощупал страницы, придирчиво осмотрел и бросил в огонь - идущий на смерть не должен цепляться за прошлое.
Вагончик я запер. Ключ положил на место. На столе, под стеклянной пепельницей оставил сто долларов - компенсацию за причиненные неудобства, и побрел наугад, по направлению к Черной дороге. Прятаться я не стал: человек в одежде строителя - сама по себе хорошая маскировка. Стая рванулась было за мной, но вскоре отстала.
Аппетиты Большой Москвы заканчивались здесь: она возводила последний редут на границе пустыря и частного сектора, точно зная, что дальше пути нет. дальше - нейтральная полоса, частная собственность. Не та частая собственность, что валялась у меня под ногами и смотрела сквозь стены полуразрушенных особняков, а самая настоящая, подкрепленная деньгами и связями. Никольскому кладбищу повезло: его никогда не будут сносить, ибо там, за старинной церковной оградой, начиналось царство так называемых, дач, окруженных гектарами настоящего леса. Олигархи ведь тоже люди. И желают пожить, как люди. Пусть даже - за счет людей. Где-то в этом районе застолбил себе вотчину фармацевт Брынцалов, обустроила уютное гнездышко гламурная Ксюша Собчак, обставился вешками мой дорогой тесть.
В силу своего звездного положения, я часто бывал на строящихся спортивных объектах: закладывал первый кирпич, резал ленточки, читал по бумажке скучные речи, но такие масштабы, как здесь, не снились даже олимпийскому Сочи. Я насчитал больше десятка обнесенных лесами коробок.
Последний недостроенный небоскреб возносился над местностью на уровне шести этажей. Если бы мне был нужен хороший наблюдательный пункт, я бы обязательно обустроил его здесь. Впрочем, ставить себя на место Коржа - все равно, что гадать по кукушке. Здесь нужна парадоксальная логика, на уровне генерального штаба. Иначе никогда не поймешь, как можно проигрывать войны, имея в наличии таких офицеров.
К моему разочарованию, в доме никого не было. А я уже было настроился разжиться здесь хоть каким-нибудь огнестрелом. Зато уже с третьего этажа открывался замечательный вид на окрестности. Ветки деревьев выстлались подо мной столь причудливой паутиной, что казалось, я смотрю в этот мир сквозь треснувшее лобовое стекло. Под ними угадывался силуэт квадрацикла, который, то замирал, то снова срывался с места. Еще две машины держали свои сектора на этом участке Черной Дороги. Слева темнели подтаявшим льдом заросшие осокой пруды на реке Серебрянке, высились купола и кресты кладбищенской церкви. Они, как маяк, притягивали, манили. Сердце подсказывало, что Зойка уже там. Нужно поторопиться.
Я направился, было к лестничному пролету, но отзвук близкого выстрела эхом гульнул под сводами бетонной коробки. С потолка сорвалась мелкая пыль. Где-то внизу отчаянно завизжал подыхающий пес. Ему вторил озабоченный гомон разбегающейся стаи. Ох, не любит полковник Корж решать уравнения, в которых присутствует хотя бы одно неизвестное!
Подходящий оконный проем я нашел с третьего раза, чтобы лишний раз в том убедиться. Старый знакомый стоял у строительного вагончика и ковырял ботинком золу на месте моего "жертвенного костра". Был он в парадной форме, но без фуражки, с черным траурным бантом над орденскими колодками. Трое его подчиненных в потертых кожаных куртках, смотрелись на этом фоне затрапезными босяками. Склонив к широченным плечам лобастые головы, они с благоговением наблюдали за правой ногой своего непосредственного начальника. Четвертый сидел за рулем пепельно-серой "Мазды" с открытым багажником и флегматично курил.
Корж опустился на корточки, осторожно, двумя пальчиками поднял что-то с земли и спрятал в нагрудный карман. Я следил за ним сквозь небольшую прореху в кирпичной кладке, но все равно чуть не отпрянул, когда он, поднявшись, неожиданно повернулся и глянул, казалось, мне прямо в глаза. От меня до вагончика метров семьдесят по прямой. Читать по губам я не умел, но будто услышал короткое "там". Корж подтвердил это слово небрежным указующим жестом и отвернулся - у него зазвонил телефон.
Люди в кожаных куртках подобрались. Сквозь праздную мишуру гражданской одежды, проступили бойцы. Они подходили к багажнику "Мазды", как к пирамиде с оружием. Двое взяли по автомату и паре гранат. Третий подумал, и выбрал гранатомет "Кастет".
Тем временем, Корж достал из кармана "трубу", бросил в нее несколько фраз и тоже пошел к машине. Водитель выплюнул сигаретку, выпрыгнул из-за руля, изогнулся знаком вопроса и открыл для него переднюю дверь. Ну да, не полковничье это дело - гонять по заброшенным стройкам старшего сержанта запаса.
Нависшую тишину нарушали лишь звуки далекого города. От железнодорожной платформы отошла электричка. Хрипло орали грачи - вспоминали, наверное, те времена, когда эта земля кормила и их.
Охотники приближались неторопким, вкрадчивым шагом. Обложить человека силами трех человек, в строящейся махине, где одних только подъездов не менее десяти - это, мягко говоря, не реально. Я сразу не понял задумку Коржа, но случайно взглянул в сторону Черной Дороги, и мне стало нехорошо: несколько групп выдвигались оттуда. Это значит, сигнал на уничтожение поступил. А что у меня в активе? - от силы двенадцать минут, железная цепь с собачьим ошейником, и груда черновых кирпичей. Я взял небольшую стопку, первую пару сложил шалашиком, остальными придавил сверху. Спустился на этаж ниже и точно такую же пирамидку построил там. Третью поставил над лестничной площадкой первого этажа, а сам спустился в подвал.
Зачистку высоток обычно начинают оттуда: граната, первый пошел, второй прикрывает, третий, на плечах остальных, занимает господствующую позицию.
Так все и произошло. Я встретил взрывную волну, сидя на корточках за ближайшей от входа колонной. Первые двое уже расходились веером, в правом углу шарил фонарь. Третий замешкался: обрушилась одна из моих пирамид.
Крик "он наверху!" внес корректив в годами отлаженный алгоритм. Ничто так не расхолаживает атакующего бойца как близость конечного результата. Не закончив работы, они поспешили на зов.