Как это возможно такое святотатство - не любить детей?!... Для Пантелеймона Степановича, неисправимого детского затейника, даже сам факт подобного вопроса относился к категории изуверского состояния психики человека, поскольку сам он любил детей всей душой, всецело обожал их, наслаждаясь их бесконечной игрой с реальностью, восторгался их мудростью и неординарными проявлениями их умственных способностей, которым во всем их великолепии нестандартной логики впору было бы обзавидоваться любому учёному мужу, превозносил их, относясь к ним как к ангелам во плоти, сошедшим с небес для просвещения ставших сирыми взрослых жителей Земли. И, конечно же, при такой проникновенной любви к гармонии детского мира, совершенно естественной была его потаённая мечта, которую он бережно лелеял ещё со старших классов школы, о многодетном семействе и, впоследствии, о многочисленных внуках, с которыми можно было бы с проникновенной искренностью беседовать обо всём на свете, в том числе и о смыслах жизни. К сожалению, мечте этой не суждено было случиться, о причинах чего в последнее время, всё более беднеющее даже на случайные оказии боговдохновенного блистания его души среди особ детского возраста, он много размышлял, не отказывая себе при этом в удовольствии хотя бы дружески кивнуть какому-нибудь встречному карапузу, семенящему за руку с мамой по аллее парка.
Трудно описать обыденными словами всё то многоцветие восторга, который охватывал всё его существо при общении с детьми, особенно, дошкольного возраста. Пантелеймон Степанович готов был бесконечно долго с ними играть-фантазировать-возиться, занимаясь всякой ерундой по глубокомысленному разумению взрослой публики. Внимая чистому разуму детей, он нисколько не уставал от их нескончаемых выдумок, от их голосов, напоминавших звучание различных музыкальных инструментов на фоне звуков природы, от их шалостей, часто заканчивавшихся возмущениями родичей из-за чего-то разбитого или безнадёжно поломанного. Если же ему при общении с ребёнком удавалось добиться ещё и встречного заинтересованного отклика к себе с его стороны, то удовольствие от такого насыщенного вселенской мудростью диалога многократно превышало наслаждение, к примеру, от посещения знаменитого своими артистическими талантами театра.
Поэтому Пантелеймон Степанович с той уже далёкой поры, как осознал себя взрослым человеком, неизменно стремился при любой возможности окунаться в сладостное для него общение с детьми, чтобы вновь и вновь наслаждаться ощущением витающей между ним и детьми благости и светлой чистоты фантазийного взаимообмена на сущностном уровне бытия. Помимо всего прочего, такое погружение в детское мироощущение неизменно вызывало у него иллюзию возвращения в собственное до краёв наполненное радостью бытия детство, с годами всё более и более отдаляющееся в призрачные до'лги. Правда, нельзя не отметить, что такая нескрываемая устремлённость Пантелеймона Степановича к общению с детьми была крайне редка и уникальна в среде его знакомых, друзей и родственников, вызывая у многих из них светлое чувство искреннего удивления его способностью создавать при такой синергии радостную атмосферу взаимного притяжения и доверия, о которой дети долго помнят и никогда не отказываются снова очутиться среди её волшебных вихрей.
Однако, при всём при том, эта черта его характера подвергала некоторых обременённых матёрой взрослостью особей, уже намертво заякорённых невозможностью своего дальнейшего личностного развития, к провоцированию у них откровенно снисходительного отношения к нему, мол, что малый, что старый - всё одно, ибо не от мира сего.
Подобная снобистская снисходительность, надо сказать, мало волновала Пантелеймона Степановича. Гораздо больше его тревожила, если не сказать, что до глубины души возмущала, другая коллизия, пересилить которую ему так и не удалось в течение всей жизни. Эта откровенно негативная коллизия выражалась в тенденции, которая со странной закономерностью приводила к тому, что после первых весёлых и зажигательных времяпровождений с теми или иными детьми почему-то всегда возникали некие вроде бы объективные обстоятельства, прямо или косвенно блокирующие любые возможности продолжения его общения с ними. Тенденцию эту он выявил ещё в свои молодые годы, а вот подспудные её причины стали открываться ему только после преодоления им 40-летнего срединного перевала своего жизненного срока.
Как оказалось, всё дело было в подсознательном формировании у львиной массы людей специфических психических блоков, функционально идентичных друг другу, что определяло осуществление этого психического процесса по какому-то единому глобальному плану. При этом подобное форматирование психики у людей начинает осуществляться с ранних детских лет ввиду того, что психика ребёнка пластична по сравнению с жёсткой психической структурой человека во взрослом возрасте. Эти практически непереформатируемые психические блоки существенным образом искажают любые светоносные представления о жизненной целесообразности энерго-информационных взаимоотношений детей и стариков, при которых, благодаря музыке сфер бессмертной души ребёнка, созидательная божественная энергетика Вселенной, происходящая в земные пределы через совершенное детское сознание, подготавливает души стариков к приближающемуся возвращению в сказочные чертоги божественности, а также в фоновом режиме очищает от всех тёмных наслоений окружающее пространство. Благодаря же насыщенному земными опытом и знаниями встречному энергопотоку от пожилых людей духовно-интеллектуальная структура ребёнка получает резкое ускорение в своём развитии и упрочении, что позволяет детям эффективно противодействовать установленной извне агрессивности несовершенного земного мира, а также умело направлять свои созидательные усилия на всемерную поддержку общего планетарного блага людей.
Таким образом, если посмотреть на всё, что связано с данной проблематикой, с колокольни мировосприятия современных молодых людей, которые в дополнение к активированным в их подсознании психологическим блокам практически поголовно отторгают природность нематериальных сторон жизнеустроения, отдавая безусловное предпочтение дополненной или виртуальной реальности, то человек в пожилом возрасте в любом случае представляется им, как нечто совершенно невообразимое, только и способное, что нести какую-либо экзистенциальную угрозу их привычному образу существования. В действительности же людей, которым осталось не особо долго находиться в трёхмерной реальности Земли, вполне закономерно можно соотнести с детьми первых лет их жизни. И те, и другие, если опираться на взгляд человека с развитым мышлением исследовательского типа, представляются некими своеобразными уникумами, в наибольшей степени соответствующими загадочным астрономическим явлениям, в природе которых не способен разобраться ограниченный разум жителей нашей планеты. Дети и старики заслужили своё соответствие с непознаваемостью космических континуумов совершенной непредсказуемостью своих мыслей и поведения, своим иррегулярным несовпадением с общепринятыми порядками общественной жизни вплоть до прямого нарушения физических законов позитивистской науки, к примеру, левитируя подобно Виктору Степановичу Гребенникову, а также принципиальной невосприимчивостью примитивного интеллекта безликой массы похожих на людей существ, без всякого сожаления убивших в себе природный космизм своей изначальной персонификации ради собственных меркантильных интересов.
Для ограниченных же в уровне своего духовно-ментального развития человекообразных особей, шаблонно мыслящих и не осознающих ущербность своей разумности, сниженной до порога откровенной дебильности, свойственно повсеместно распространять убеждения в неоспоримой нормальности существования населения планеты в условиях, способствующих запуску на полные обороты механизма прогрессирующей деградации личности человека и биологии его организма. Для таких индивидов что дети, только недавно явившиеся в земной мир, где правит бал устоявшаяся мировоззренческая модель существующей в пятом варианте человеческой цивилизации, из каких-то неведомых реалий космической бесконечности, о которых человеческий интеллект способен что-либо представить разве что на уровне фантастической образности и примитивных с точки зрения первопричины вселенского разума научных гипотез; что старики, в индивидуальном ритме методично избавляющиеся от иллюзий земного миропонимания, с каждым новым днём всё более сливаясь с разумной цельностью единого космического сознания - процедурой, которую в конечном итоге необходимо совершить любому человеку перед его смертью для безконфликтного возвращения в родные пенаты внеземного мира исконного мироздания вселенского естества.
Осмыслив духовную сторону происходящих явлений, а также досконально разобравшись с прозаическими причинами недопущения родителями своих детей к долговременному общению с ним, Пантелеймон Степанович понял, что его устремлённость к живительным человеческим взаимоотношениям с детьми, которые в правовом отношении находятся в полной зависимости от родителей-опекунов вплоть до своего совершеннолетия, обречена на провал, ибо родители ради сохранения собственного спокойствия и недопущения выхода детей под его влиянием за пределы существующего в обществе мейнстрима не позволят детишкам почерпнуть из общения с ним хоть что-то отличное от общепринятого стандарта обывательщины. Почему он был так уверен в своих мыслях по этому поводу? Такое положение дел, стало ясным для него после анализа множества реальных случаев неразумного по отношению к нему поведения родителей детей, с которыми он находил в недалёком прошлом общий язык. В целом же реакция родителей на его общение с их детьми была, в принципе, однотипной, и выглядела примерно так.
Дети при контакте с ним обычно сразу же чувствовали его душевный настрой, после чего начинали общаться с ним на глубинном уровне языка душ, что абсолютно недоступно духовно незрелым людям, к которым, как правило, принадлежат современные родители, примыкающие к тому самому большинству ограниченных по уровню своего духовно-ментального развития человекообразных особей. Такое глубинное общение Пантелеймона Степановича с детьми почти всегда откровенно раздражало их родителей, поскольку они в своём большинстве принципиально не были способны воспринимать язык душ и узнавать, о чём же беседуют души их детей с душой этого престарелого чудака. Неизвестность порождает страх. Поэтому они опасались, что их дети наберутся от этого старика каких-нибудь неправильных мыслей, вслед за чем начнут вести себя неподобающим для приличного общества манером. Кроме того, они в силу своей неразвитости и примитивизации своих жизненных моделей поведения попросту тупо завидовали тому, как это ему удавалось быстро и грамотно устанавливать духовный контакт с ребёнком и живо беседовать с ним невесть на какие темы.
По этим-то причинам законные опекуны детей и не дозволяли Пантелеймону Степановичу общаться с ними продолжительное время, ибо боялись, что в итоге те выйдут у них из-под беспрекословного подчинения, из-за чего далее станет уже невозможным с их стороны монопольно диктовать детворе свою волю; боялись также, что дети перестанут быть их безвольными игрушками, заявят о своём праве на уважение своего персонального мнения, потребуют считаться с их человеческим достоинством, поскольку наравне с родителями принадлежат к Homo sapiens. Другими словами, наблюдая непритязательное общение его с ребятнёй, родителей одолевал липкий страх, что их дети обретут самоосознание себя полноценными людьми, что безобидные беседы с дедом, который, надо думать, наверняка себе на уме, несут угрозу отмены детского рабства в их семьях, что по непредвзятому рассуждению представлялось, конечно же, плодом их ограниченного воображения, ибо общение происходило совсем на другие темы, которые не имели никакого отношения к приземлённым страстям родителей детей.
На примере отношения к Пантелеймону Степановичу представителей деградирующего молодого поколения начавшейся эры постгуманизма можно уразуметь, как дремучее отвержение духовных методов постижения процессов рождения и умирания людей служит первостепенной причиной невосприимчивости к истинному осознанию психических реакций как детей, так и стариков особями, в принципе, не допускающими какие-либо сомнения в исключительной правильности догмата материалистического миропонимания при категорическом отвержении идеалистических методов познания объективной реальности. В этом как раз и кроется корень перманентных конфликтов детей и стариков с теми доминантными по жизни людьми возраста максимальной потребительской активности, исповедующими брутальные стандарты существования в материальной среде обитания. Но если с малышей спрос обычно не особо жёсткий в плане их отношения к окружающей жизни, мол, чего взять-то с дитя неразумного, ведь его ещё долго надо накачивать основам правильного уклада жизни современного общества, то к старикам подход особо требовательный, поскольку любое несоответствие их мыслей, чувств, поступков общепринятым нормам и установлениям, определяющим критерии добропорядочности жизнедеятельности граждан, трактуется как сознательная вредносность этих престарелых возмутителей спокойствия устойчивого развития общества, зацикленных на идее собственного превосходства над более младшими поколениями, выражающейся, к примеру, в желании установить на семейном уровне свой безусловный диктат над всеми сторонами жизни молодых членов семьи.
Что же касается Пантелеймона Степановича, то он пришёл к окончательному мнению по поводу детей из неродственных семей - на качественное общение с ними ему не приходится надеяться. Естественно, с его стороны вполне логично было сосредоточиться на своих детях и внуках, которые были хоть и в малом числе, но зато они для него не чужие, а свои родные кровиночки. Однако, беда не приходит одна: и в своём собственном родственном окружении ему было отказано в благости общения с внуками, в посильной помощи им в понимании жизни по мере обретения ими самостоятельности в период взросления и возмужания.
Процесс отторжения от него внуков происходил с привычной, уже набившей оскомину закономерностью и завершился очередным поражением человеческого добролюбия - его общение с внуками было сведено до неприличного с нравственной точки зрения минимума миниморума.
В течение своей долгой и непростой жизни Пантелеймон Степанович обрёл серьёзный объём достаточно уникальных знаний о реальном, а не иллюзорном мироустройстве, овладел за много лет своей насыщенной деловой активности разносторонними навыками взаимодействия с представителями различных социальных групп, научившись уважительно относиться к человеческому достоинству самых разных людей, а длительная многоплановая деятельность в самой гуще народной среды позволила ему проявить и укрепить в себе способность находить вариативные методы по приобщению человека или человеческих объединений к каким-то важным общественным проектам, а также убеждать людей в праведных мыслях по направлению созидательных деяний.
Естественно, обладая всем этим духовно-интеллектуальным богатством межличностных коммуникаций, Пантелеймон Степанович не мог не выказывать его и в бытовой жизни среди родных и близких, усиленно стараясь в таких случаях контролировать корректность своих слов и поступков, дабы по максимуму возможного избежать конфликтов и разногласий. Однако, подобная щепетильность в родственных отношениях не предотвратила поток мелких и больших негаций в его адрес по банальному недоразумению, на которое он никак не мог повлиять в положительном смысле. Оказалось, что весь его жизненный опыт, весь его багаж знаний и даже его прирождённая черта характера, в соответствии с которой он по всем вопросам реальной жизни имел своё чёткое мнение, не подлаживаемое ни под чьё иное, - фактически все драгоценные богатства его души и ума прямо или скрытно способствовали принижению авторитета молодых родителей в глазах их детей, которым интереснее было проводить время именно с ним, в течение которого они, как говорится, лопатой гребли от него системные познания о жизни и различных способах одоления препятствий, которые в той или иной форме наверняка встретятся им на жизненном пути.
В связи с потенциальной возможностью в значительной мере потерять уважение детей родители внуков строго следили за тем, чтобы детишки не "зависали" вокруг него и не дай бог не вели с ним умные разговоры, поскольку они уже не единожды шокировали непритязательный интеллект членов семей родительских дружбанов, когда в обыденном режиме эта малолетняя дедовская гвардия обсуждала квантовую запутанность, достижение точки сингулярности или релятивизм корпускулярно-волнового дуализма. В итоге, дружбаны вменили их родителям обвинение в неадекватном воспитании своих детей, чреватом снижением социального рейтинга с лишением престижных преференций в сфере государственных услуг, а также намекнули, что вынуждены будут перестать с ними знаться, если они не образумят своих детей, плохо влияющих на других детей, образцово адекватных требованиям образовательной доктрины по формированию из них продвинутых потребителей и служебных людей.
Замечая же провинность детишек по нарушению запрета на разговоры с дедом, сильные руки взрослых детей Пантелеймона Степановича с посильной помощью их вторых половинок грубо оттаскивали внуков от него, с шумом, руганью и истошным криком заставляя их заниматься какими-нибудь второстепенными, пустопорожними, а то и совсем ненужными никому делами, лишь бы только прервать его общение с внуками, что являлось показным наказанием ни в чём не повинных детей. Понятно было, что такое поведение молодых - результат их невежественности и необразованности, а самое главное - потери нравственных ориентиров по жизни, когда гордыня, завышенное самомнение, упоение своей властью над малыми дитятками, то есть все те ханжеские пороки, которые ещё в XIX веке так гениально описывал в своих пьесах Александр Николаевич Островский, что мигом проявляются во всей своей жалкой примитивности при попадании в это стоячее болото человеческих низостей какого-нибудь просвещённого человека с нестандартными взглядами на жизнь. Понятно было также и то, что Пантелеймон Степанович не в силах был в одночасье помочь родителям внуков, включая своих собственных детей, с детства игнорировавших его систему воспитания, ориентированную на непрерывное накопление знаний и опыта превозмогания различных жизненных затруднений, ликвидировать культурный разрыв между ним и ими. И, конечно же, понятно стало, что его мечты о высокоразвитых детях и внуках так и останутся мечтами, со временем растворившись в житейской реалистичности подобно облакам в небе. Но при этом, без всякого сомнения, существовала и та единственная возможность для беспрепятственного общения с внуками, которая всего-то и заключалась в необходимости его собственной стремительной деградации до уровня интеллекта, к примеру, рыночного торговца или чернорабочего на стройке, что без всяких сомнений было из области стопроцентно невероятного.
В реалии такое отношение к себе воспринималось им как неизбывная личная трагедия, напрочь лишавшая его радости приобщения к детскому восприятию окружающего мира, непередаваемо талантливых струнных потоков воображения внуков, специфики их умственных опытов с осмыслением универсума парадоксальных мыслеобразов. В действительности же, данный негласный запрет по внукам настолько глубоко и сильно задел душу Пантелеймона Степановича, что он оказался буквально преисполненным опасными для его самочувствия переживаниями, что, конечно же, не могло не вызвать ощутимого ухудшения здоровья, по причине чего на него навалились частые недомогания и болезни.
Молодые же вели себя так, как будто бы во взаимоотношениях с ним ничего неправедного не происходит, что всё хорошо и абсолютно нормально, ровно и гладко, как и всех их друзей и знакомых, при этом с выдающимся актерским мастерством якобы не замечая зримо ухудшающееся состояние Пантелеймона Степановича. Иногда, правда, с откровенной лицемерностью они интересовались его здоровьем и при этом ритуально, не дожидаясь ответа, присовокупляли с наигранной страстностью своё жёсткое требование к нему срочно идти на приём к врачу, хотя в их глазах читалось полное равнодушие и к его здоровью, и к нему самому со всеми его "умностями и духовностями". Неоднократные же попытки объяснить им, что обостряющиеся недомогания - это следствия нервных расстройств по поводу блокирования его общения с внуками, демонстративно замалчивались как раздувающие слона из мухи, а последующее нарочитое усугубление запретительной практики можно было истолковать только единственным образом - от него в очередной раз требовали, чтобы он не лез в жизнь ихних молодых семей, прекратил вызывать внуков на откровение, да и вообще, было бы очень хорошо, если бы он исчез куда-нибудь с горизонта, не возмущая их замечательно стабильное существование, где всё всех устраивает и никаких кардинальных изменений не планируется, ибо все многочисленные "пугалки" на эту тему и гроша ломаного не стоят.
То есть семьи детей, в полной мере оперившись и уверившись в своей самостоятельности по жизни "здесь и сейчас", с завидным консенсуальным единством мнений, когда муж и жена - одна сатана, переключили своё отношение к нему из разряда "критически значимого" в разряд "раздражающей ненужности". В довершении ко всему этому, до понимания деда косвенным образом довели важный нюанс - расширенной общей семьи больше не существует, есть только отдельные семьи детей со своими порядками, нормами и привычками, а его судьба, как осколка родительской семьи из их детско-юношеских лет, теперь никого не волнует, включая внуков, пристальное наблюдение за которыми будет неукоснительно продолжаться. Озаботиться же своей дальнейшей судьбой надлежит исключительно ему самому, ну а любые его попытки хоть как-то повлиять на семьи детей будут жёстко пресекаться с серьёзным ущербом для него самого. Вот так, и никак иначе. И поскольку интеллектуальность низших сословий не входит в систему идеологических ценностей современного общества, никого из взрослых знатоков жизни нисколько не напрягло резкое оскудение интеллектуальной среды развития их отпрысков, на что они были обречены означенным "мудрым" решением своих родителей.
Так что, с какой стороны ни глянь, возникшая у Пантелеймона Степановича ситуация была патовая, никаких выходов из которой не проглядывалось, как бы он не стремился за несколько последующих лет найти хоть какое-то разумное разрешение сложившихся обстоятельств. И вот, когда внутренняя безысходность достигла предела его дальнейшей жизнеспособности, он стал писать художественные миниатюры, выставляя их в интернет на нескольких общедоступных сетевых ресурсах, которые по его мнению имели все основания не исчезнуть в ближайшее время. Смысл этого писательства был в том, что эти миниатюры неявным образом адресовались внукам, имея целью восполнить те пробелы в их мировоззрении, которые из-за отсутствия общения с ним зияли своей пугающей пустотой подобно пробоинам в стенах крепости от попадания ядер. Здесь надо уточнить, что на мировоззренческие темы сегодня вообще мало кто из взрослых отваживается говорить с детьми. И именно такое положение дел имело место быть без каких-либо уточнений оправдательной направленности в ситуации с его внуками: исключая экстраординарные случаи, с ними никто, кроме него, не беседовал о мировосприятии современных людей и об их взаимоотношениях, об образовании и воспитании, о культуре и общественных тенденциях развития страны, о киборгизации людей и их электронных двойниках, о судьбах цивилизации и вероятном будущем людей, об угрозах глобальной цифровизации и античеловеческой направленности большинства научно-технических достижений последнего времени...
Вполне возможно, что адресуя свои произведения в будущее своих внуков, он тешил себя несбыточными иллюзиями, поскольку существует множество факторов, способных воспрепятствовать получению внуками его посланий в течение двадцати последующих лет - они, к примеру, могут принципиально отказаться заглядывать на его ресурсы из вредности или нежелания напрягать ум, поскольку им, возможно, будет уже не по силам осознать этот материал ввиду галопирующей деградации людей, которая вряд ли обойдёт стороной и их персоны. Всё это учитывалось им, но он упорно продолжал писать вопреки всем доводам разума о бесполезности этого занятия, поскольку провидение ничего другого ему не оставило в заделе...
Думал, непрерывно думал Пантелеймон Степанович о судьбах молодого поколения, получившего у социологов название "поколение альфа". Почему он выставлял писания в интернет, а не складывал их в тайный сундучок, как в средние века, с патетической адресной надписью-посланием внукам? Он был бы рад, если бы и другие альфовики, да и вообще - любые люди, осознающие неестественность фиктивного процесса всестороннего прогресса современной человеческой цивилизации, стали читать эти неперсонализированные миниатюры, обращенные, если говорить глобально, ко всем людям нашего культурного кода, к которому, естественно, принадлежат и его любимые внучата.
Думал он и о судьбах взрослых миллениалов, давно забывших своё детство, свои детские мечты, свой детский задор жизни. Им он фактически ничего не мог адресовать, разве что вот это: источник мудрости - в детях, а не в пыльных фолиантах, не в больших деньгах, не в потребительском рае, не в нескончаемой череде отупляющих тусовок, не в бессмысленных мытарствах по белу свету, не в пустоте сердец и не в продаже своих душ ради гнетущих прелестей техногенеза.