Аннотация: (саркастическая пьеса о жизни за гробом)
Это только кажется, что с последним вздохом жизнь останавливается. Нет, этого не происходит - обывательские разговорчики. Напротив, случается, что вручив Богу душу, человек переходит в наиболее активный, бодрый и наполненный красками период своей жизни. Он оказывается в центре событий, вокруг него кипят страсти, ломаются копья и судьбы, рождается и умирает любовь... Любовь... какое это прекрасное чувство! И что мы иное, как не поленья в этом сжигающем пламени?
Одним прекрасным майским днём хоронили Александра Саныча Лепорукова, чиновника высшего дивизиона из городской администрации. Почил Лепоруков от недержания, этой страшной и, к прискорбию, распространённой болезни нашего времени. Не умел чиновник Лепоруков удерживать свои аппетиты. Не хватало ему для этого силы воли и стойкости характера. И то сказать - виноват покойный только отчасти. Как тут удержишься, когда наличные и безналичные соблазны существуют на каждом шагу?
А майское утро случилось воистину замечательным: пели птицы, небо, умытое ночным дождём, радовалось солнышку, в цветах гудели шмели и пчёлы. Звонарь Успенского собора взобрался на колокольню и осмотрелся. Отсюда, с высоты жизнь казалась ещё краше. "Лепота!" - вслух произнёс звонарь и погладил себя по животу. От этого ли движения или по какой-то иной причине, вспомнилось, что ради похорон заказали звоны, а, значит, придётся два часа дёргать за верёвки, орошать окрестности малиновым звоном. "И всё это ради кочерыжки, который и в бога-то не верил, царствие ему небесное!" Настроение звонаря испортилось, синева неба уже не казалась ему непорочной. Он плюнул, проследил глазами полёт и полез вниз, на землю.
К указанному сроку в соборе собрались провожающие, покойник - всё, как положено, - батюшка взялся служить панихиду. В соответствующие места вставили свечки; запахло ладаном. Соборные старушки сочувственно вздыхали и заглядывали в гроб - сравнивали себя с усопшим. По всему получались они в опоздавших.
По окончании панихиды поехали на кладбище. Провожающие выходили из церковного сумрака, жмурились от света - солнце шпарило немилосердно.
По дороге попали в "пробку". Ехали - теперь уже не по своей воле, - медленно и печально. Покрывали асфальтовые километры со смыслом - размышляли о бренности бытия. "Стоит ли затевать что-то в жизни, - вздыхал брат покойного, Николай Александрович, - если вот только добрался человек до благосостояния, припал к животворящему источнику, а ему уже обратный билет прокомпостировали? Получите-распишитесь: ваша полка нижняя!.. Самая нижняя".
В салоне стало душно, дьячок - он присоединился к процессии, дабы облагородить коллектив своим видом, а также надеясь на поминальные закуски, - перекрестился и открыл окно. На него посмотрели с негодованием. Неопознанная родственница ошпарила дьяка взглядом и буркнула укоризненное слово, остальные покачали головами: "А ещё слуга божий!" Что удивительно, негодующие тоже опустили окна.
Весна тут же полилась внутрь всеми своими запахами, ветром, гомоном улиц. Жизнь за пределами процессии бесстыдно продолжалась. Скорбеть стало затруднительно.
Молодая женщина помахала кому-то рукой, дьяку показалось, что именно ему, он смутился и потупил очи. Щёки покрылись румянцем. Тайком дьячок посмотрел, не заметил ли кто-то из присутствующих его конфуза, но нет - миновало. "Искушает прелестями, отроковица! - подумал, не без удовольствия. - Прости мя господи за помыслы грешные". И ещё раз перекрестившись, пальнул в девушку взглядом: "Однако хороша, галатея!"
В головной машине ехал сам, его вдова и ближайшие родственники. Племянница - девушка лет двадцати пяти в котиковом манто, - поправила платок и вздохнула. Уголки её пухлого рта опустились. Сегодня она собиралась встретиться с перспективным молодым человеком, однако встреча сорвалась. Сорвалась самым обидным и унылым образом - похоронами.
"А он хорош! - подумала племянница, естественно имея в виду молодого повесу. - И, говорят, умён. Хотя, что такое ум? Все беды от ума! И неприятности. А для мужа молодой и привлекательной девушки, ум и вовсе помеха. Всегда можно найти повод для ревности... взять, хоть покойного дядю..."
Мысли опять скатились на грустное. Сан Саныч иногда поглядывал на зрелую племянницу с вожделением, и даже целовал страстнее, чем допускают правила. "Но разве есть тут повод? - Девушка вздохнула. - Хотя, при должном усердии, разглядишь даже то, чего и вовсе нет".
Вдруг захотелось пожалеть себя: "На что я трачу жизнь? Молодость? - она возвела очи. - Провести целый день со старым, глупым и, к тому же покойным стариканом... это ли не глупость?" - В глаз её залетела соринка, брызнули слёзы, поползла тушь.
- Ну что вы, голубушка! - Николай Александрович сжал девичью руку. - Не стоит так убиваться. Он (имея в виду покойника) отправился в лучший мир. В конце концов, мы все туда попадём!.. и некоторые уже скоро.
- Свят-свят! - вдова перекрестилась, посмотрела на деверя с ненавистью. Она его не любила, и это чувство было исключительно взаимным. - Чего ты городишь?
- Святую истину глаголю! И ты там, Женечка, будешь! - Николаю вдруг захотелось поддеть эту напыщенную, пустую женщину, с которой он был в контрах тридцать лет. - И я. Правда, Сашок? - Николай Александрович подмигнул брату.
"Он выпил! - решила вдова. - Нализался, скотина!"
По выходу из церкви, Николай Александрович действительно отлучался на непродолжительное время. Сказал, что по нужде, но какого качества эта нужда, не уточнял.
Покойный Александр Саныч на вопрос не ответил.
Вдова задумалась. Лепоруков ушел внезапно, почти не попрощавшись, и сим оставил после себя много волнующих загадок. Вдова думала о скоротечности, об ушедшей молодости, отданной покойнику, о последних тридцати годах, что промелькнули перед глазами с быстротою молнии... Но главное так и не открылось была ли у Сашеньки любовница? И кто эта презренная блудница? Вдова оказалась в морально подвешенном положении: если любовница была, то значит, она - законная супруга, - восстанавливала справедливость, и её совесть чиста. Если же любовницы не было, то получается она... наставляла мужу рога? Она, эта святая во многих смыслах женщина!! От этих мыслей бросало в жар: "Ах, как ты поторопился, дружок!" - думала Евгения Петровна.
Всё на этом свете имеет конец, и даже дорожные приключения. У кладбища машины остановились, публика высыпала на волю.
От ночного дождя земля раскисла, идти стало неудобно, особенно в местах, где гравийная дорожка пересекалась грунтовыми полосами. Высокие женские каблуки вязли и погружались глубоко в землю.
Впереди шла племянница, юношеский пыл подгонял её вперёд, к завершению процедуры. Евгения Петровна смотрела на девичью фигуру, на выдающуюся грудь... Каблуки проваливались, и племянница потрясающе виляла бёдрами. Многие присутствующие мужчины почувствовали напряжение в чреслах. Нервное вдовье воображение моментально извратило эту целомудренную картину. Оно рисовало Евгении Петровне сцены измены: бёдра виляли, тела сплетались, вздымалась грудь... "А хоть бы даже и она, - подумала вдова. - Очень может быть".
Это открытие спасительным дождём пролилось на тоскующую вдовью душу. Евгения Петровна посмотрела на племянницу с благодарностью.
В земле зияла яма.
На вежливом отдалении от могилы беспокоилась троица кладбищенских рабочих. Два крайних могильщика мяли в руках кепки, средний опирался на лопату. Эти люди никогда не слышали о Вильяме Шекспире, и имя "Гамлет" опознавали с трудом, но их лица вполне соответствовали моменту: в них отражалась вселенская скорбь и вопрос: быть сегодня или не быть?
- От щедрот? - спросил левый могильщик и протянул ладонь. Он говорил о денежных знаках.
- Хороший должно был человек, - высказался правый, качая головой. Он мечтал, чтобы сумма легко делилась на троих. Тогда можно будет немедля получить свою долю и присоединиться к скорбящим.
- Нихилус! - ответил средний могильщик, коверкая латынь. - Ничего!
Лицо этого человека оставалось чистым, как у младенца. Правой рукой он незаметно тронул в кармане купюры, убедился, что они на месте. - Перечислили, лишенцы, безналом.
- Как это? - возмутился правый и провёл по лбу рукою.
Со стороны могло показаться, что три апостола беседуют на библейские темы.
- Капиталистические отношения пустили метастазы и в нашем укромном уголке. Академическая схема покойник-деньги-могила претерпела изменения. - Молвил средний. - Пора задуматься о кредитных картах.
- Это невозможно! - воскликнул левый. - Банкомат? На кладбище? Как это пОшло. К тому же давать покойнику кредит бесперспективно!
- Согласен, - подтвердил средний. Он ещё раз тронул купюры и философски подытожил: - Вот вам и проза жизни, господа! Напрасно старались, можно было на штык меньше лопатить.
- Кто ж мог подозревать подобное коварство?
Пока длилась эта беседа, провожающие заняли у ямы полагающиеся места.
В голове могилы нахохлилась стайка родственников близких. Эти люди скорбели отчаянно, от всего сердца. Они переглядывались друг с другом, и в каждом взгляде звенел вопрос: "Зачем? Зачем, милый Сан Саныч, ты покинул нас так внезапно? Почему не узаконил свой уход?"
Дело в том, что Лепоруков не оставил завещания и теперь наследство придётся делить по закону... "А это так не справедливо! - думала племянница в котиковом манто. - Я заслуживаю большего! Я служила для него форточкой! Через меня он видел свет... вдыхал воздух..."
"Придётся отдавать юристам, нотариусам... этим крокодилам гражданского права! - размышлял брат покойного. В животе у него заурчало, потом свистнуло. Должно быть это произошло от печали. - Одних издержек тыщь... Эх! - он махнул рукой. - Большая часть, конечно, достанется вдове, а это жаль. Нет, Саня, ты поступил по-свински, - думал Николай Александрович. - Как в прочем и всегда".
Вполголоса переговаривалась воронья стая родственников дальних. Постепенно эта туча разделилась на две части: родню имеющую шансы (они стояли плотной группой - готовились к борьбе) и другую, рыхлую группу - эти люди могли только надеяться.
Удивительно, но дальние родственники задавали себе похожие вопросы: про внезапный уход, про завещание, про справедливость. Только тональность этих вопросов была диаметрально противоположна.
"Есть Бог на свете! Есть! - думал двоюродный брат. У него покойный как-то одолжил надувную лодку, и вернул её продырявленной. - Отсужу!"
"Я свои права знаю!" - надеялась другая родственница. Она работала в ресторане, где праздновали юбилей Лепорукова. Доставала осетрину и крабов.
"Ещё поглядим, кто кого! - размышлял третий причастный. - Потягаемся! Тут ведь, как развернуть. Может я усопшему был ближе родной жены? Массажист, он не просто мнёт спину, он котируется на уровне родной матери... или отца". - Этот родственник работал массажистом в бане. Иных родственных нитей с покойным он не имел.
"Мы за себя постоим! Бой будет страшным!" - этой фразой можно обобщить мысли родственников дальних.
Гроб опустили в могилу. Посыпались комья земли.
В этот момент случилась неприятность. Вдова, с криком: "Пустите меня к нему! Шурик, я иду за тобой!" бросилась к яме. Не ожидавшие такой прыти родственники остолбенели, и никто не догадался перехватить Евгению Петровну. Эта непозволительная на кладбище задумчивость поставила женщину в трудное положение: на самом краю, ей пришлось всплеснуть руками и лишиться чувств, дабы прервать свой путь к любимому.
В рядах провожающих возникло движение, все заговорили разом, откуда-то возникла склянка с нашатырём. Вдову подняли, привели в чувство. Это совместное действо взбодрило людей.
К могиле приблизился человек в чёрном фраке. В руках он держал скрипку. Учитель музыки подрабатывал таким образом - играл на похоронах. Скрипач пробежал глазами по лицам - искал, кому предложить свои услуги. В этот момент распорядитель (возможно, увидев скрипку) вспомнил о музыке и запустил проигрыватель. Зазвучала "Аве Мария". Божественная "Аве Мария" Шуберта.
Скрипач склонил голову и отошел - он умел проигрывать достойно. Состязаться великим композитором было ему не по силам.
Стали произносить речи.
Часть высказываний - таких было большинство, - касались временной составляющей события: Ушел во цвете. Слишком рано. Пожил бы ещё. Безвременно. Поторопился ты, Саныч. Туда никогда не поздно.
Другие выступающие фокусировались на личности усопшего, отыскивая положительные стороны. Сторон оказалось немало: чуткий, добрый, справедливый, красивый. Какая-то дамочка припомнила мужскую привлекательность покойного, а её муж - уже не в силах подобрать слов, - просто сжал кулаки и выпалил: "Ух! Какой был мужчина!"
Оставшиеся (немногочисленные) выступающие жаловались и упрекали покойного: "Зачем ты так с нами?" "На кого нас покинул?" "Как мы теперь без тебя?"
"Как мне теперь жить?" - это спросила вдова и обвела присутствующих печальным взором. Какой-то худощавый мужчина взялся утешить и произнёс: "Он туда, а мы здесь!"
Среди общей массы провожающих, выделялась одна фигура. Маленького роста мужчина в чёрном плаще. Он стоял, прижимая к груди шляпу, и в глазах его стояли слёзы. Горькие слёзы. Всё его существо: и фигура, и застывшая на лице гримаса, и даже загнутые концы ботинок выражали глубочайшую скорбь. Скорбь с большой буквы. Покойный Александр Саныч остался должен этому человеку крупную сумму денег. Мысли, одна другой мрачнее, бродили в голове бедняги. Он думал о невозможности доверять ближнему, о том, что впредь нужно проверять медицинскую карту, и что со вдовы теперь ничего не возьмёшь... а если потребовать, то ещё прослывешь дурным товарищем... а это неприятно... Груз этих мыслей был невыносим - кредитор тихонько заплакал и посмотрел в небеса. Он мечтал увидеть ангела с пачкой купюр, но в небе летел самолёт.
- Ну почему ты не занимался спортом? - выкрикнул кредитор. - Почему не следил за здоровьем? Ты мне был так дорог, Саша!
Его поспешили успокоить, сунули в рот таблетку. Он попытался выплюнуть, сунули ещё одну. Два дюжих молодца зажали рот - пришлось проглотить.
Между кланами родственников, стояли сослуживцы и коллеги усопшего. Они принесли на кладбище свои надежды и венок, купленный на общественные деньги. На алой ленточке белела пронзительная надпись: "От обездоленного коллектива, на вечную память!" Венок держал заместитель Лепорукова и его преемник - Антон Маркович Бойкин.
Антон Маркович разглядывал друзей покойного. Эти люди ему очень нравились. Настолько нравились, что взял бы и расцеловал. Сказать честно, в последние дни все без исключения люди нравились Бойкину. У него повысилось настроение, аппетит, жизненный тонус и со дня на день должен был повыситься оклад. Красавица-жизнь поворачивалась к нему лицом и опускала стеснительно глазки. Так есть ли повод грустить?
"Вот скажем, покойник, - думал Бойкин. - Что это за должность такая покойник, что о них непременно надо говорить хорошо... кто это сказал? Чехов? Гоголь?.. Не помню".
В этот момент заговорили о кристальной честности Лепорукова. Слово взял полный господин в кожаном пиджаке. Брылами он напоминал бульдога, бровями - филина.
"Вот уж и не правда, - продолжил размышлять Бойкин. - Очень я вас люблю, господин бульдог, а только врёте вы, как сивый мерин. Прошу прощения. Брал Лепоруков, ох, как брал! Если привести в соответствие, то на мраморной плите следует писать не Лепоруков, а Липоруков. Тому как прилипало к его рукам изрядно". Подумав это, Антон Маркович решил, что он брать не будет: "Ни копейки! Пора уже прекратить это безобразие. Стать ближе к народу! К этим милым, чутким, добросердечным людям!" - Антон Маркович обвёл толпу тёплым взором.
"А сколько теперь шуму в администрации! Мама дорогая! Помри, к примеру, клерк из второго отдела, и что? Ничего! А он, между прочим, тоже человек! Живая душа и кормилец семейства. Но совсем другое отношение! Преставился - и царствие ему небесное. Никто не заметит - через два дня обычная тишина, словно так и надо! Ничего не изменилось! Сидел в отделе Сайкин, занял его место Зайкин. Сайкин-Зайкин... у одного был синий галстук, у другого - зелёный, и вся разница.
Другое дело - Лепоруков преставился! Все на дыбы встали. В какой угол ни заглянешь, в какую плевательницу нос ни сунешь - везде шу-шу, шу-шу! Кого повысят, кого продвинут, кто перспективный, кому на пенсию пора. Ба-ба-ба! Ла-ла-ла! Особо шустрые прикидывают в какую щель сколько сунуть, чтоб коллегу обойти! Завертелась жизнь! Закружилась, как в паровом котле! Муравейник разворошили!"
Тем паче Бойкину были приятны эти разговоры, что приказ о его назначении был уже подписан губернатором. "Будь моя воля, - в творческом запале подумал Антон Маркович, - я бы места в небесной канцелярии тоже включил в штатное расписание. А чего? Посидел положенное время и пожалте - на повышение. Хе- хе!" - Бойкин хихикнул в кулак и тут сообразил, что и ему в таком случае придётся вскорости отправиться на небо: "Нет, это не годится. Вертай взад..."
К Бойкину подошел мужчина в кожаном пиджаке, встал за плечом:
- Земля ему пухом!
- Все там будем! - заучено ответил Бойкин.
- Я слышал, ты занял кресло Сан Саныча?
- На всё воля божья! - Антон Маркович смиренно сложил ладони.
- Э, нет, богу - богово, а нам, - пиджак кашлянул, - кесарево. Мои документики у вас на рассмотрении, - он говорил Бойкину в самое ухо, было щекотно. - Я Санычу занёс, сколько требуется, ан видишь, как всё получилось. Теперь с него взятки гладки.
Бойкин горестно закатил глаза, мол эти дела нашей администрации неподвластны.
- Собрал, - продолжил кожаный, - ещё маленько. Ты уж не серчай. В лучшие времена дам больше.
Бойкин кивнул и пожал протянутую руку. Пожал нарочно вяло, словно говоря: "Стоит ли переживать из-за таких мелочей? Здесь? На кладбище? Давайте скорбеть!" Кожаный пиджак призыв понял и оценил. На прощание сдавил плечо и дружески похлопал Бойкина.
"Как?! Ну как тут можно служить честно? - Мысленно возопил слуга государев. В кармане он ощупал пачку денег. - Нонсенс! С таким народом невозможно не брать! Не брать у нас это... это... грешно! - Бойкин вздохнул. - Что будет если я не стану брать? Да меня станут пугаться! Перестанут понимать! Будут сторониться, как чумного. Что удивительно, первыми возмутятся те самые бедные просители, дела которых мы рассматриваем! Придётся всё делать по закону, а кому это надо? Им? Нет. Мне? Мне точно не надо".
"Вам?" - Антон Маркович посмотрел в небеса. Небеса молчали.
"Или тебе?" - вопрос Лепорукову. Лепоруков не ответил. Тоже промолчал.
"А, впрочем, можно провести эксперимент. Что ежели не брать взятки, а... давать? Вернее передавать? Завтра придёт ко мне Сичкин... я его конверт возьму, а ему суну пачку бульдога, - Антон Маркович заулыбался. Игра ему очень понравилась. - Сичкинский конверт передам послезавтра Мыльникову и так дальше... по цепочке... Хе-хе. То-то будет шороху! А кто станет жаловаться - взашей! Я теперь главный".
Меж тем, оформили холмик. Положили гвоздики и розы. Закончились речи. Провожающие переглядывались, шептались. Распорядитель куда-то запропастился, и люди не могли решить: стоит ли подождать и поскорбеть ещё маленько, или пора уходить? Все изрядно проголодались. Скорбеть на пустой желудок затруднительно.
Близился вечер. Стало свежее и прохладнее. Над свежей землёй, над зелёной травкой луга вилась мелодия, женский голос пел про райские кущи. Очень хотелось верить, что где-то есть места полные благодати, хотелось надеяться, что там живут счастливые честные люди...
В этот момент случилось странное. Быть может в проигрывателе сели батареи, или испортилась запись, или Лепорукову наскучили долгие проводы и унылые физиономии, и он магическим образом решил исправить положение... как знать?
Райский женский голосок вдруг "закусило", запись пошла медленными рывками, будто зажевало плёнку.
Скрипач улыбнулся и зажал себе рот - от греха. Он вообще-то был смешлив. В этот момент пьяный бас из динамиков что-то сказал про любовь. Скрипач не выдержал и хохотнул. Его поддержал кожаный пиджак - тоже прыснул в кулак, как мальчишка. Хихикнула вдова, сделала вид, что чихнула и закрыла лицо руками. Бойкин покраснел, как помидор, но не удержался и захохотал в голос. Подумал, что смеётся, как дурак и от этого ему стало ещё веселей.
Пьяный ямщик продолжал тянуть песню. Провожающие - покатывались. Теперь уже никто не сдерживался. Родственники держались за животы, коллеги вытирали слёзы. У полной дамы от смеха сделался колик. Николай Александрович пустил нежданчик, и это вызвало новый приступ смеха.