Колька стал писать плакаты и графики занятий. Выходило коряво, но он брал количеством. Друзья-художники поражались его работоспособности. Во-первых, сказывалась производственная закалка, а во-вторых, лучше уж кисточкой водить по бумаге, чем зубной щёткой по очку. Но на занятиях по огневой и тактической подготовке появляться приходилось. Учебка, есть учебка. Тактика особой головной боли не вызывала. Ну, выведут в лес и заставят ориентироваться по солнцу или по компасу, карту читать, цель определять на глаз и по прицелу. Скучно, но не смертельно. А вот огневая - это да! Сначала бегом на стрельбище. Пять километров с полной боевой выкладкой, автомат, противогаз, сапёрная лопата, подсумок с запасными магазинами, да сержант ещё чего-нибудь подкинет. Например, мину учебную или две на ремень повесит, килограмм по десять, и ура, вперёд! Километр пробежишь, команда:
-- Внимание, газы! Вспышка слева, вспышка справа!
И опять бегом, только уже в противогазе. Бывало, на полигон прибежишь, противогаз снимешь, стакан пота из него выльешь, потом стреляешь. Но больше мёрзнешь, пока патроны выдадут. А ещё лучше ночные стрельбы, тоже в противогазах, но очкарикам почему-то без. Ночью вообще кошмар! Куда бежишь, куда стреляешь - не видно! Только крик сержантский:
-- Духи, сволочи, в роту вернёмся - все на спортплощадку или в гальён.
Колька после больницы ещё не оклемался, а тут такие нагрузки! Еле-еле выдерживал. А турник он вообще ненавидел. Модно сказать, с детства он этот снаряд не уважал. А зачёт - десять раз подтянуться и три раза подъём с переворотом. Смерть, да и только. А тут и к гранатомёту этому "АГээСу" приучать стали. Он, зараза, сам килограмм восемнадцать весит, тренога двенадцать и лента с гранатами пятнадцать. Хорошо расчёт три человека, не один несёшь. Но автоматы, хочешь - не хочешь тоже с собой, будь любезен - личное оружие. Правда, стрелять из него удобно, целиться не надо. У одной гранатки семь метров поражающая зона. Лупи, куда хочешь, всё равно попадёшь. Днём бегал, ночью рисовал и пил водку с друзьями художниками. Старшина пытался до них "докопаться", но "директор" привёз из увольнения пять палок сырокопчёной колбасы ротному, и прапорщик затих. Как-то раз в роту зашёл Чернышов:
-- Ну, как служба?
-- Замечательно, товарищ лейтенант, но нельзя ли что-нибудь придумать полегче?
-- А ты, кажется, типографию знаешь?
-- Вообще-то не типографию, а полиграфию, и знаю на отлично.
-- У нас тут в штабе дивизии есть дивизионная газета, попробую поговорить, вдруг им специалисты нужны?
-- Ой, товарищ лейтенант, подсобите с трудоустройством, век помнить буду. И папе с дедом доложу о ваших хлопотах. Не пора ли старшим лейтенантом становиться и в академию поступать?
Лейтенант, как про академию услыхал, заулыбался, чуть по стойке смирно не встал, и ушёл. Кольке ничего не оставалось делать, как ждать. Но надежда появилась, а вдруг?
И через неделю в роту влетел возбуждённый Чернышов.
-- Победа будет за нами, договорился.
-- Как? Что, товарищ лейтенант? О чём договорились?
-- Берут тебя в типографию. Поехали с редактором знакомиться.
Колькиному восторгу не было предела. Минут за двадцать доехали до штаба дивизии. Зашли в типографию. Редактор, майор Слеповский, в цех его провёл, печатную машину показал:
-- Покажи, что умеешь?
Колька машину включил, лист наложил - всё ясно, специалист. Прапорщик подбежал, что-то лопочет, маленький такой, и чем-то от него воняет здорово. Как потом выяснилось, от ног. Прапор служил в армии и привёз оттуда сапоги меховые. Шик, конечно, что и говорить. Но носил их этот "кусок" и зимой, и летом. А летом, сами понимаете, в меховых сапогах жарко. Но ради форсу надо. А ноги, естественно, мыть не хотел. Вот от этих сапог и несло на всю типографию так, что было впечатление, что где-то крыса сдохла. По разговорам Колька понял, что его хотят брать.
Чернышов отвёз нашего художника-гранатомётчика обратно, и ждать велел.
Пока политотдел запрос в полк послал, пока все нужные люди были охвачены, недели три прошло. Колька весь издёргался, как будто не дальше служить шёл, а домой возвращался. Из художников его выперли. То ли ротный со старшиной ругаться не хотел, то ли книги ему по барабану были. Колбасой Колька не владел, поэтому вернули к гранатам. Тут как раз и ЧП произошло. Сбегали на полигон, как всегда постреляли, а автомат сержанта не проверили. Обратно опять бегом, не понесёт же сержант свой автомат? Духу повесил на шею, решил, что в роте заберёт. А перед тем, как автомат в оружейный парк сдать, его надо по уставу на кисть руки положить и ремень затянуть. А один курсант, который автомат сержанта нёс, не на кисть цевьё положил, а ствол себе в живот направил и случайно нажал на курок. Как раз рядом с Колькой всё произошло. Выстрел - и лежит солдатик на полу. Колька его поднять хотел, под спину руки засунул - мокро. Посмотрел- кровь, и парень уже не дышит. На животе маленькая дырочка, а со спины - дырища. Пуля-то со смещённым центром, все кишки перемолола и улетела куда-то. Нашли в потолке. Потом уже перед самым дембелем через два года один из очевидцев решил показать, как было дело. И повторил всё в точности, нажал на курок. Выстрел, и тот же финал. Дня до дембелизации не дожил, судьба. Говорят же, на себе не показывай. Ну, в полку, конечно, следствие. Затаскали по следователям. Только угомонились - запрос и пришёл. Кольку в момент собрали, документы Чернышеву выдали, и будь здоров, не кашляй, курсант.
Поначалу Кольку хотели в хозвзвод определить, но потом опять почему-то в учебку запихнули. Теперь уже на санинструктора учиться будет. Только успевай эмблемы на петлицах менять. Теперь чаша со змеёй. У медиков, конечно, полегче. На стрельбы не гоняют, тактикой, если и занимаются, так только переноской раненых. Но сержанты тоже сволочи и издеваются по полной программе. Тем паче, Колька и ещё три "топографа" как называли их в роте, после развода уходили в типографию и возвращались только к обеду и ужину. Так в роте старались не показываться. Их ждали, и по мере отлова, запрягали сразу во все возможные тяжёлые работы. Опять не слава Богу! Хорошо, хоть не одного ненавидят. В компании и пострадать легче.
И начал Колька заниматься своим привычным делом. Газету набрал, отпечатал. Опять набрал, отпечатал. Вроде жить можно, если бы не санитарно-учебная рота. А в роте опять сержант на Кольку глаз положил. Правда, на удивление свой, земляк питерский. Откуда взялся, гад, на бедную Колькину голову? Утром койки заправлять и порядок наводить бросились, как обычно. Командир отделения отправил Кольку свою постель заправить. Наш герой бегом задание выполнять. Тут на его пути сержант-землячок:
-- Стой, куда бежишь?
Кольке бы встать по стойке смирно и доложить:
-- По приказу сержанта Манугеряна бегу заправлять его койку. Разрешите выполнять?
Но он опростоволосился и почти на бегу объяснил:
-- Коечку заправить.
-- Товарищ курсант, где вы находитесь? Как докладываете?
И - бац пощечину. Не больно, но обидно до смерти. Колька пока подушки взбивал, заплакал по-настоящему.
-- За что ударил? При всех, да ещё с таким цинизмом, землячок называется. Встречу на гражданке - порву, как грелку.
В типографии, правда, старики тоже есть, но они особенно не пристают. Работу всю на духов сваливают. Ну, на склад послать могут картошку украсть, пожарить. Полы каждый день мыть с мылом и гиря. Гирю отжимать просто песня после трудового дня. В общем, жить можно. Но рота - это кошмар. Ещё появилась и новая национальность в обширной Колькиной военной карьере - молдаване. Это раза в два хуже узбеков будет. Колька только диву давался. В его представлении, все молдаване ассоциировались с Михаем Волонтиром из кинофильма "В зоне особого внимания". А в натуре они представляли из себя таких наглых вороватых ублюдков, которые могли ночью украсть портянки, а в столовой наглым образом отнять кусок хлеба. И выяснять с ними отношения было бесполезно. Они, как и все инородцы, сразу всей своей ватагой бросались на одного и рвали на куски, как свара диких собак. На гражданке Колька иногда попивал молдавский портвейн, но теперь всё это ассоциировалось с этим народом и вызывало в нём ненависть и брезгливость. Цыгане и молдаване - народ бесполезный и убедить его теперь в обратном было довольно проблематично. Теперь в роле целый день слышалось молдавское тявканье. Странный язык молдавский, действительно, тявкают, как собаки. Колька уже нахватался крепких словечек, пригодится в будущем. В Питере цыган хватает. Частенько пристают. То погадать, то просто клянчат деньги. Цыганский и молдавский языки схожи, как немецкий и еврейский. В общем, понимают друг друга. Ну, теперь держись, цыганва! Кольку несколько раз цыганки разводили на последние деньги, так что и на бутылку не оставалось. А сейчас - подходи. Так обматерю, по-вашему, только платок держи.
В типографии из всех солдат был один молодой. Так, в целом, коллектив был разношёрстный. Один дед, четыре черпака, один молодой и четыре духа. Дед, маленький толстый хлопец, по кличке Бос, ничего не делал вообще, как и полагалось по выслуге. Жрал и спал. Солдат спит - служба идёт. К духам относился хорошо. Кроме гири ничем не доставал. Черпаки являли собой интересную команду. Один, тоже земляк Колькин, сержант Провушкин, по кличке Провый, пил одеколон, печатал газету и вечерами сваливал домой. Жил Провый недалеко, в Озерках, и расстояние от службы до дома преодолевал легко, перейдя поле ближайшего совхоза. Как потом выяснил Колька, все старослужащие и молодой, были прикомандированы к хозвзводу, в котором никогда не появлялись, ни на вечерних поверках, ни на утренних. Казалось, что про них в роте никто и не помнил, только документы лежали в строевой части.
Второй черпак Волнорезов, по кличке Волнорез, маленький смешной парнишка, получавший пинки и от Боса, и от своих одногодков. Но он обладал неплохим чувством юмора. На все удары судьбы реагировал шутя. Колька даже завидовал ему. Вот так бы относится ко всему с юмором, жить бы легче было. Но пока у него что-то не получалось. А как тут пошутишь, если вечно голодный, вечно холодный, и вечно кто-нибудь норовит по шее дать. Ещё вдобавок ко всему Волнорез неплохо играл на гитаре и пел. Колька тоже с гитарой знаком был. В отличие от Волнореза знал наизусть несметное количество блатных песен. И ещё как раз перед уходом в армию, его друг гитарист записал с Розембаумом первый концерт "Гоп-стоп", и подарил Кольке кассету. Неудавшийся барабанщик, сразу выучил все песни и теперь мог запросто выдать "Извозчика" или "Гоп-стоп". Поскольку Розенбаум не был ещё таким известным, а песни действительно были зажигательные, Колька сразу поразил Волнореза новыми шлягерами. Юрий Антонов и "Земляне" потихоньку уступали место шансону. Ну, а тут Колька, как говорится, рыба в воде. Дружба с черпаком сулила выгоды даже с таким не авторитетным, как Волнорез. И наш солдат начал "наводить мосты", показывая ему аккорды и переписывая слова. Через неделю черпак был в друзьях. Третий сержант был карел, и ничего особенного из себя не представлял. Но и к нему, в последствие, был найден ключик. Парень был сам не свой до порнографии, а у Кольки дома была целая куча таких журналов. В сущности, этот черпак был тоже схвачен. Оставалось только в увольнение съездить. Четвёртый сержант был Хохол. Серьёзный, хитрый парень. Чувствовалось, что он имеет авторитет не только среди солдат, но и среди офицеров. Хохла побаивался даже Бос. Будучи в учебке, он не подчинился какому-то сержанту, и его жестоко избили. А в довершении надели на голову табуретку. Хохол пролежал в госпитале почти всю учебку, и по всей видимости, удар по голове не прошёл бесследно. Злить его было опасно, последствия могли быть непредсказуемыми. Хохол занимался переплётами и всяческой халтурой для офицеров, и Колька сразу понял, кому здесь нужны книги. Похоже, его время пришло. Главное - не спешить и дать рыбе заглотить наживку. Из молодого состава был один солдатик Сашка. Вот кому действительно не повезло - так это ему. Сашка по неписаному закону обязан был гонять духов. А в случае неподчинения их, получал от "черпаков" по шее и делал всё за них. Если бы Сашка был потвёрже, и мог наорать или в челюсть двинуть - было бы проще. Но он то ли стеснялся, то ли побаивался, и особых разборок не было. Нельзя сказать, чтобы Колька и остальные духи наглели, но гонять Сашку тоже было надо, и ему часто незаслуженно попадало. А что делать? Дедовщина была, есть, и будет в армии. Офицерам же с солдатами заниматься неохота, а при таком раскладе, всё-таки какой-то порядок будет.
Состав "духов" был тоже разноплановый. Два молдаванина и даргинец Шамиль, плотный симпатичный дагестанец небольшого роста. Придумывать Шамилю кличку было бы странно. Его настоящее имя и так тянуло на прозвище. Но отчество у него было Абдулаевич. Иногда Колька толи ради уважения, а скорее для прикола, именовал его по отчеству. У нашего солдатика, как и у всей этой учебной дивизии, была 310 команда, т.е. Куба. Заканчиваешь учебку - и на Кубу. Полгода туда плывёшь на барже, полгода обратно. Так что в целом, настоящей службы год получается. Но кубинцы - разговор отдельный, там свои порядки, своя дедовщина. Колька после службы встретился с контрабасистом, с которым вместе в оркестре были. Он попал на Кубу. Так синяк у него на груди и остался, хоть на дембель пришёл. У Кольки была дочка, а кого были дети, на Кубу не отправляли. Молдаване были стопроцентные гости к Фиделю, а вот с Абдулаевичем вопрос пока висел в воздухе. Шамиль тоже, как и Колька был специалист. Он закончил в Махачкале полиграфическое училище. Вот такой коллектив работал и служил в типографии газеты "На страже". Начальником типографии был прапорщик Федотов, кличка которого была Пацан. Мужику было лет тридцать пять, но вида он был настолько неприглядного, что погоняло вполне соответствовало его виду. Маленький рост, писклявый голос, женообразное лицо, меховые сапоги, о которых упоминалось ранее и страх в глазах. Страх перед солдатами, страх перед офицерами, страх перед людьми. Какое-то недоразумение, а не военный. И если офицеры никогда не позволяли себе взять кусок хлеба с солдатского стола, то Пацан запросто "садился на хвост" черпакам и Босу, и рубал картошку, приготовленную духами. Как потом выяснил Колька, дома у него тоже было непросто. Сам он детдомовский. Женился на своей однокласснице, тоже из детдома. У той уже был муж и трое детей. Но она почему-то мужа бросила и стала жить с Пацаном. Пожениться-то они поженились, а вот предыдущего мужа не выгнали, так и жили втроём. Правда, у Пацана была комната в коммуналке, и он иногда туда возил Кольку на мелкие работы. В комнате из мебели, кроме солдатской кровати, заправленной казарменным бельём и тумбочки, ничего не было. По всем стенам лежали пачками журналы "Наука и жизнь". Прослужить пять лет в Германии и не иметь телевизора и холодильника, было довольно странно. Пацан приходил на работу, переодевался в спецодежду и как простой солдат набирал ручной набор. Наверное, на гражданке он был наборщиком, и ничего, кроме этого, делать не умел. В дальнейшем Колька много сталкивался с прапорщиками-полиграфистами, и все они были с какими-то причудами. Офицеры редакции пили водку, делали газету и, в основном, валяли дурака. Ни наряды, ни учения их не касались. В отличие от остальных служак, это были интеллигентные люди с чувством юмора и склонностью к авантюрам. Офицеры-журналисты и офицеры-врачи - это довольно мягкая и довольно порядочная часть офицерства Советской армии. Здесь не наблюдалось уставных маразмов, и отношения складывались ближе к гражданским. Как правило, форма не делала из них "настоящих мужчин". Переодевшись в гражданскую одежду, они ничего не теряли, а порой даже приобретали. Что нельзя было сказать о полевых вояках. Колька неоднократно наблюдал в военном городке командиров рот, взводов, переодетых в штатское. Они как-то сразу теряли свой лоск, и в глазах читалось некомфортное состояние. Толи дело фуражка на голове на заказ, как у немцев с большим верхом и задранная назад, ушитые сапоги, погоны со вставками и вообще вся эта щегольская игра. А просто куртка и зимняя шапка - всё. Нет фигуры, и в глазах растерянность. Какой-то гопник, а не командир.
Постепенно Колька стал доказывать окружающим своё профессиональное превосходство, и в типографии к нему стали приглядываться. В роте же становилось всё хуже и хуже. А тут ещё попал в наряд. Командование решило строить новый медсанбат. Каждую ночь со стройплощадки, естественно, пропадали материалы. Да в таком количестве, что утром рабочие только руками разводили: строить-то не из чего. Причём, пёрли всё подряд: кирпич, цемент, плитку, краску и всё то, что в хозяйстве могло пригодиться. Комбат одного дневального решил поставить на объект. Вот Колька и попал. Ночь на удивление прошла спокойно, никто ничего не украл. А наутро начались неприятности. На стройке работали вольнонаёмные девушки-штукатурщицы, и к ним просто ломились армяне из артполка. Армянская мафия была многочисленная и шорох в дивизии наводила. Прибежал прапорщик, старшина роты. Колька доложил:
-- Товарищ прапорщик, дневальный такой-то, происшествий нет, и всё, как положено.
-- Происшествий нет? А эти чурки, что здесь делают? Если через десять минут я увижу хоть одного армянина на территории, пойдёте, товарищ солдат, на вторые сутки в наряд.
-- Товарищ прапорщик! Это же не посторонние, это такие же солдаты Советской армии.
-- Молчать! Десять минут! Время пошло!
Прапор сам боялся артиллеристов и решил на Кольке отыграться. Наш герой, вспомнив присягу, попрощавшись мысленно со всеми родными и близкими, плюнул три раза через левое плечо, перекрестился и пошёл объясняться с лицами кавказской национальности. Армяне, в основной массе старослужащие, ходили как голубки перед голубками вокруг девушек - штукатурщиц и изъяснялись в любви на страшном русском языке.
-- Товарищи артиллеристы, ради Бога, покиньте вверенный мне объект, а то старшина на вторые сутки оставит.
-- Эй, ара, пошёл вон отсюда! - под громкий хохот армян и улыбки девушек Колька ретировался.
Через десять минут появился прапорщик:
-- Ну, что, они ещё здесь?
-- Товарищ прапорщик, они не слушаются, я просил по-хорошему.
-- Ничего не знаю, если сейчас не выполнишь, я тебя на губе сгною. Ещё раз приду, если они ещё будут здесь - тебе хана.
Он гордо удалился. Это повторилось ещё раз. Теперь он грозил не только вторыми сутками и гаубвахтой, а уже намекал на измену Родине и расстрел. Колька перепугался не на шутку.
-- Товарищи армяне, то есть сержанты, - у Кольки от безысходности уже поплыли круги под глазами, - убирайтесь отсюда по-хорошему, иначе я за себя не ручаюсь.
-- Ты что, дух, чмо, градусник, совсем оборзел? - один армянин потерял терпение. Ему хотелось выпендриться перед девушками, и он схватил Кольку за штык-нож, который висел у него на ремне. Битва за оружие продолжалась недолго. Ещё не хватало остаться без штык-ножа, тогда бы у старшины точно бы случился инфаркт. Отвоевав личное оружие, Колька отступил на шаг назад, а наглый кавказский сержант поднялся на ступеньки, повернулся задницей к нашему герою и предложил поцеловать его в это место, под улюлюканье и хохот сослуживцев. Это был предел, через который дитя гор переступил. У Кольки всё потемнело в глазах, он выхватил нож и со всего размаха всадил в жирную задницу артиллериста.
-- Мама, джан! - только и успел заорать армянин, как его задница в ушитом донельзя галифе, треснула, как спелый арбуз. Крови было, как со свиньи. Штукатурщицы заорали благим матом, остальные армяне с перепугу кинулись врассыпную, потому что Колькин вид с окровавленным ножом и зверским лицом уже ничего хорошего не предвещал. Вызвали санитаров, и шутника - ару, унесли в медсанбат, благо происшествие произошло на его территории. Кольку сняли с караула и велели сидеть в роте до выяснения. Ночь прошла в тревожных раздумьях. Что ж теперь с ним сделают? Дисциплинарный батальон казался теперь санаторием.
-- Пятнадцать лет, или лоб зелёнкой намажут, - рассуждал наш герой, перебирая в памяти хорошие моменты своей короткой жизни. Сослуживцы - молдаване тоже не спали. Как раз накануне они опять упёрли у Кольки портянки, а взамен подсунули рваные тряпки. Теперь они его боялись. Вон как с армянином резко разобрался, чего доброго, и их прирежет за компанию. Ночь была нервозной. Комбат сам не знал, что делать. Вроде, курсант поступил по уставу, а с другой стороны ЧП. Этого дурака, армяшку, зашили, ничего страшного. Здоровье его не пострадало, ну потерял девственность от ножа, не от другого же предмета.
Утром на разводе Колька стоял готовый к расстрелу. Но комбат вдруг объявил следующее:
-- По караульной службе вчера курсант нашего подразделения отважно присёк проникновение на вверенное нам строительство группы лиц, не находящихся в списках нашей воинской части, чем совершил геройский поступок. И этот наш курсант часовой награждается увольнением по гарнизону, сроком на пять часов. Но на будущее хотелось бы заметить, что служба-службой, а вскрывать ж... советских солдат без наркоза и в полевых условиях без всяких на то медицинских показаний, больше не рекомендую никому. В увольнение не пущу больше никого. Всё.
На этом развод закончился. Обалдевшего Кольку поздравляли друзья "типографы", а он стоял и не понимал всей этой счастливой развязки.
-- Иди к старшине за парадной формой и за увольнительной, - подсказал ему сержант. Колька пулей рванул в каптёрку. Через полтора часа, наглаженный, в вычищенных сапогах, он с гордым видом покинул расположение части.
Увольнение увольнением, но, как оказалось, большого фарта Кольке не выпало. Увольнение было по гарнизону, а это значит: Сертолово, Осиновая роща, Парголово. Дальше нельзя. Гарнизон есть гарнизон. Тоже мне, прогулка! Ходи по военному городку зимой. На улице минус тридцать, уши у шапки опускать нельзя, не по уставу. Один продовольственный магазин - всё развлечение. Колька зашёл погреться. Постоял, постоял, видит - продавцы на него косо смотрят. Колька с перепугу и с голоду купил на заначенный рубль бутылку сливок и булочку, и покинул это единственное убежище. Вышел во двор, присел на скамейку, достал бутылку, открыл пробку. А там не сливки, а сплошной кусок льда. Поковырял ручкой (самый главный предмет в кармане курсанта), на мороженое не тянет. Погрыз лёд - зубы свело. И так холодно. Зажевал булочкой и пошёл обратно в роту. Но в роту идти не хотелось, поймают и припашут. И будешь всё увольнение сортир чистить. Пошёл в типографию.
-- Чего пришёл? Ты же гулять должен, - удивился Бос.
-- Так по гарнизону же увольнение. Куда я пойду? - стал оправдываться Колька. - Можно я погреюсь в типографии?
-- Полы помыть хочешь? - сразу заулыбался Бос.
-- Не очень, чтобы...
-- А до скольких у тебя увольнение?
-- До поверки.
-- Ладно, начисти картошки, пожарь, и можешь посидеть за умывальником, - снисходительно разрешил Дед.
Покормив старослужащих, помыв за ними посуду, доев объедки хлеба и консервов, выкурив парочку окурков, оставшихся после офицеров, внук полковника - доцента и пасынок полковника - заместителя командующего автослужбой округа, почесал бритую голову и прикинул, что день удался. Не расстреляли, дали увольнение, посидел в тепле, малость перекусил. Теперь ещё бы в роте не пристали, и, считай, тебе повезло. Но в роте его ждал сюрприз. Неделю назад у Кольки украли портмоне. Там лежала его фотография, ещё на гражданке. С нормальной причёской, с усами, где наш герой был ещё похож на человека. Два или три рубля, письмо домой и комсомольский билет. Ну, украли так украли, ничего не попишешь. Наверное, опять эти сволочи молдавской национальности постарались. И не успел наш боец переступить порог казармы и отдать честь дневальному, как его немедленно вызвали в секретную часть. Старший лейтенант, довольно милого вида, с добродушным лицом сидел за столом и с удовольствием прихлёбывал чай вприкуску с сахаром, разбивая штык-ножом большие куски рафинада и вытирая пот полотенцем, струящийся с его большого широкого лба.
-- Товарищ старший лейтенант, курсант по вашему приказанию прибыл.
-- О!!! Молодой человек, милости прошу. Чайку не желаете? - глаза особиста выражали такое радушие, что казалось, что Колька ему не просто солдат и подчинённый, а, по крайней мере, брат, кум и сват одновременно.
-- Спасибо, я уже откушал, - принял игру наш боец.
-- Тогда позвольте узнать, товарищ курсант, - глаза особиста моментально приняли холодно-колючее выражение. Казалось, он видит всё насквозь, как на рентгене.
-- Что это за антисоветские, циничные поступки?
-- Какие поступки? - опешил Колька.
-- Какие поступки? - передразнивая солдата, стал надвигаться он на Кольку. - А это что за демарш?
Старший лейтенант вытащил из стола Колькин комсомольский билет. Билет члена ВЛКСМ был весь в разводах и попахивало от него довольно гнусно.
-- Это что, мой? - у Кольки пересохло всё во рту. - Где вы его взяли?
-- Вопросы здесь задаю я, - просто заорал приветливый служака.
-- А нашли ваш комсомольский билет в сортире, он плавал в очке, весь в говне. А теперь всё по порядку: где, когда и при каких обстоятельствах вы выбросили в туалет священный для каждого комсомольца символ, олицетворяющий собой героические подвиги Павки Корчагина и молодогвардейцев. Да за такой поступок Корчагин тебя бы лично расстрелял, а молодогвардейцы подорвали бы, как немецкий штаб.
-- Украли у меня бумажник, товарищ гвардии старший лейтенант, честное благородное слово! Что бы я сам в туалет - да никогда в жизни! Дайте мне пистолет с одним патроном, я докажу, какой я комсомолец. Дайте, дайте!
-- Прекратите издеваться! На губе сгною! Будем сознаваться в преднамеренном вандализме? - продолжал наступать старлей.
-- Украли, товарищ старший лейтенант, ей Богу, не вру.
-- Так, с вами всё ясно пока. Идите, а мы подумаем, что с вами делать.
Колька отдал честь, щёлкнул каблуками и с поспешностью удалился.
Что будет дальше - оставалось только гадать. В стране победившего социализма, за такой поступок можно было здорово поплатиться не только карьерой, но и вообще здоровьем, смотря в какие руки попадёт материал.