День сегодня предстоял не самый легкий. Завтра похороны Лены. Я обещала ее маме взять на себя заботу о ритуальном зале. Ритуальный зал находится в одном здании с моргом, только входы разные. Мне предстояло войти в ту часть здания, где находится морг. Я, конечно, прекрасно понимаю, что любая работа накладывает свой отпечаток на человека, но работники морга - это особый случай. То, что для обычного человека считается недопустимым, для них же - вполне нормальным.
Зрелище, которое предстало передо мной, просто шокировало. Комната, куда я вошла, казалась довольно чистой и просторной. Мебели практически никакой. Лишь в самом углу стоял старый стол с тумбочкой, на котором в совершенном беспорядке находились предметы, свидетельствующие о недавнем чаепитии, а может и не только чай пили за этим столом. Глядя на застолье, казалось, что вот только что из-за него вышли люди, отлучились на минутку, сейчас они вернутся и продолжат свою трапезу. Но не стол с остатками продуктов питания поразил меня. В двух метрах от стола, прямо на полу стоял гроб с покойником. При жизни это был мужчина лет пятидесяти, сухощавый. Он был одет в спортивный костюм и кроссовки. (Видимо, у родственников нет денег, чтобы купить новую одежду. Что ж, и такое бывает). Бледное, спокойное, ничего не отражающее лицо. Именно такое, какое должно быть у человека уснувшего вечным сном. Часть комнаты была отгорожена занавеской. Я осторожно заглянула за нее. Там стояла большая кожаная кушетка, а на ней еще один покойник. Тоже мужчина, старичок. Только этот был одет в новый черный костюм и новые лакированные туфли. Больше никого и ничего в комнате не оказалось. Я огляделась. Санитар в коридоре, когда я объяснила ему зачем пришла, указал именно на эту комнату. Но к моему удивлению здесь никого не было. Мысль, что я нахожусь одна в комнате с двумя покойниками, заставила содрогнуться и физически ощутить, как по спине пробежали мурашки. Я постаралась взять себя в руки. Ведь, несомненно, совсем недавно здесь кто-то был и даже принимал пищу. И хоть, на мой взгляд, это не совсем нормально: пить чай в комнате с двумя покойниками, но сам факт недавнего присутствия живых людей немного успокаивал. Я еще раз внимательно осмотрелась и заметила дверь, на которую из-за поразившего меня зрелища сразу не обратила внимания. Направилась к двери, но чтобы к ней подойти, предстояло пройти мимо гроба с покойником. Оптимизма это не добавило, но не стоять же здесь. Я очень аккуратно обошла гроб и подошла к двери. Из-за нее слышалась какая-то возня. Признаться, я даже обрадовалась - это означало, что живые люди здесь тоже есть, а не только покойники. Я вежливо постучала и почти сразу приоткрыла дверь. За ней было совсем темно, я ничего не успела разглядеть, но возня на мгновение прекратилась, а потом, кто-то чисто по-русски выругался так крепко, что я невольно отпрянула и захлопнула дверь. От выражения, которое мне довелось только что услышать, краска прилила к лицу, и я растерялась. Вот это да! Люди здесь, несомненно, есть, но пришла я в самое неподходящее для них время. Что же делать? Пока я размышляла над тем, как мне поступить: ждать пока те, кто за дверью освободятся и уделят мне внимание или же придти в другое время, дверь открылась, и оттуда вышел мужчина в грязном, замызганном, когда-то бывшем белом халате. Он на ходу застегивал последнюю пуговицу халата. Застегнув халат, достал из кармана мятый, такой же замызганный колпак, водрузил его себе на голову и только после этого посмотрел на меня и спросил:
- Слушаю, че надо? Одежду принесла?
Я все еще пребывала в легкой растерянности и молчала. Мужик прошел мимо меня к столу. Открыл тумбочку, достал початую бутылку водки и отпил прямо из горла.
- Че молчишь? Тебя спрашиваю.
Я, наконец, пришла в себя и сообразила, что обращается он ко мне. С трудом подбирая слова, я попыталась объяснить, зачем пришла. Он выслушал меня, не перебивая, но и не проявляя особого интереса. Когда я закончила излагать, совершенно равнодушно ответил:
- Одежду можешь отдать мне, а на счет зала - это к Зинке. Зинка!
Из-за двери, откуда не так давно вышел он сам, вновь послышался шорох, минуту спустя, вышла женщина неопределенного возраста. Огненно рыжие волосы взъерошены, халат помят, зато губы накрашены ярко красной помадой. Чувствовалось, что макияж она поправляла буквально только что.
- Чего звал, Ленчик? - спросила она мужчину, делая вид, что не замечает мое присутствие.
- Это к тебе, на счет зала, - кивнул в мою сторону Ленчик.
- Что Вы хотели? - обратилась она ко мне вполне вежливо.
Мне пришлось еще раз изложить цель своего визита. Женщина выслушала меня и направилась к столу. Я с грустью решила, что она так же, как Ленчик, достанет бутылку водки, и будет пить, но Зина порылась в тумбочке и извлекла какой-то журнал. Сдвинула в сторону нехитрую утварь на столе и пристроила на краешке журнал. Внимательно изучив какие-то записи, она повернулась ко мне и вымолвила:
- С двенадцати до часу.
- Очень хорошо, - кивнула я удовлетворенно.
- Фамилия? - Зина взяла ручку и приготовилась писать.
- Моя - Румянцева, - быстро ответила я.
- На что мне твоя фамилия? - удивилась она, - Как фамилия покойницы?
- А-а, извините, - смутилась я, поняв, что сморозила глупость, - Сидорчук. Ее фамилия Сидорчук.
Зина записала фамилию, объяснила мне, как будет проходить прощание, что для этого нужно и отправила в кассу. Только я собралась покинуть это мало приятное помещение, как вдруг услышала за спиной какие-то странные звуки. Невольно обернулась и похолодела от ужаса. Покойник, что лежал в гробу, зашевелился. Не открывая глаз, он пытался повернуться на бок. При этом издавал какой-то странный булькающий звук. От увиденного волосы на голове зашевелились, сердце забилось так сильно, будто готово было выскочить наружу в любую секунду. Еще мгновение и я заорала бы от страха громче сирены, если бы, конечно, не грохнулась в обморок. Клянусь - я была на волосок от этого. Но странное спокойствие Ленчика и Зинки меня сильно удивили. Они не только не испугались, они даже не удивились такой аномалии.
- А-А! Ой! Что это?! - с трудом выговорила я.
- Не обращай внимания, это Данилыч спит, перебрал малость, - равнодушно махнула рукой в сторону гроба Зинка, - Эй, Данилыч, вставай! Через пятнадцать минут Парамонова заберут, надо Семенова выставлять.
- Пусть еще пять минут поспит, - вступил в разговор Ленчик, - Семенов у меня давно готов, только переложить осталось.
- Так он живой? - изумилась я.
- Живой, только пьяный, - утвердительно кивнул Ленчик.
- А почему в гробу, - удивилась я еще больше.
- А где еще? - ответил он вопросом на вопрос.
- Но ведь там есть кушетка, - показала я неуверенно в сторону занавески.
- Ты, что, с ума сошла? Там мы покойников одеваем. Там мы брезгуем, - возмутился он.
- А в гробу? - не унималась я.
- А что в гробу? В гробу еще никто не лежал, он чистый, новый.
От этих слов меня передернуло, тошнота подступила к горлу, я поспешила удалиться. А еще предстояло найти кассу. К счастью процедура эта заняла немного времени и уже через пять минут я снова оказалась на улице. Вдохнула полной грудью свежий воздух. Дыхание постепенно восстанавливалось, сердцебиение тоже. Мозги заработали в нужном направлении.
Если я не ослышалась, то сейчас в ритуальном зале идет процедура прощания с телом того самого Парамонова, который три дня назад выпал из окна шестого этажа. И, если я все поняла правильно, то у меня в запасе всего минут десять. Я поспешила обойти здание морга с другой стороны и оказалась у входа в ритуальный зал. Несколько человек стояли на улице небольшими кучками и мирно беседовали.
Я робко прошла в зал. Здесь людей было гораздо больше. Никто не обратил на меня внимание. Это и неудивительно: зачастую на похоронах многие люди не знают друг друга. Я не стала проходить к гробу, а устроилась в сторонке. Покойный сегодня интересовал меня меньше всего.
С места, где я остановилась, зал просматривался очень хорошо. Я стала внимательно рассматривать присутствующих. У самого изголовья гроба находились несколько женщин. Одна из них, судя по возрасту, мать покойного, склонилась над усопшим и что-то беспрестанно шептала. Слезы катились по ее лицу, но она их не смахивала, а даже вроде и не обращала внимания, лишь периодически подносила руку с платком к лицу и как бы пряталась в него. Две другие женщины, стоящие по обе стороны от матери, поддерживали ее с двух сторон. Они постоянно всхлипывали и промокали глаза платком. Скорее всего, это либо сестры, либо просто близкие подруги. Особого интереса они во мне не вызвали. Я обратила внимание на молодую девушку. Она стояла по другую сторону гроба. Девушка плакала почти навзрыд не стесняясь слез. Скорее всего, в другой ситуации она показалась бы симпатичной. Но сейчас лицо опухло от слез, губы тоже. Горе никого не красит. И не верьте, когда говорят, что вам идет, когда вы плачете. Слезы искажают черты лица до неузнаваемости. Вот и сейчас трудно было даже определить возраст девушки, но думаю, она не старше меня. Может быть, это младшая сестра или какая-нибудь родственница покойного. А плакала она вполне искренне. Даже у меня, совершенно постороннего человека, невольно набежали слезы. Я поспешила достать платок и промокнуть их. (Еще не хватало, чтобы тушь побежала). Ох, как вовремя я это сделала. В следующую минуту мой взгляд остановился на мужчине, лицо которого было мне знакомо. Это был Михалев Валерий Петрович, Михей, как назвал его сегодня утром Шурка. Он только что вошел в зал, положил цветы и подошел к женщине, которая стояла рядом с молодой девушкой. Женщину я еще не успела разглядеть. Сейчас мой взгляд остановился на ней. Довольно симпатичная брюнетка, не броский, спокойный макияж, осанка, строгий черный костюм, все говорило о том, что перед нами, по меньшей мере, леди. Она не плакала, на лице застыло какое-то каменное выражение. Казалось, она думает о чем-то своем, и эти мысли доставляют ей физические страдания. Михалев остановился рядом с женщиной и что-то стал говорить ей. Я решила подойти ближе. Михалев продолжал говорить. Она никак не реагировала. Не знаю, слышала ли она его. Наверное, слышала. Потому что она повернулась к Михалеву, пристально посмотрела на него, наклонилась к самому уху и что-то сказала. Ответ Михалеву не понравился. Думаю, она послала его куда подальше. Он смутился, но быстро взял себя в руки. В это время я стояла за их спинами и могла бы слышать разговор, если бы он продолжался, но, как видно я опоздала. Михалев лишь наклонился к женщине и сказал:
- У тебя, Лизавета, рассудок от горя помутился. Остынешь, приходи, потолкуем.
После этих слов он стал пробираться к выходу. Я тоже отошла в сторону и продолжила разглядывать присутствующих. За моей спиной негромко разговаривали две женщины. Лиц их я не видела, а вот разговор показался мне интересным. Я не стала оборачиваться, чтобы разглядеть женщин. В конце концов, какая разница как выглядят сплетницы, главное внимательно послушать то, о чем они говорят. И я стала прислушиваться:
- А Лизавета даже не плачет, - отметила одна из женщин.
- Чего ей реветь? Они с Женей последнее время и не жили вместе. Он ведь гулял сильно. Все одно - дело к разводу шло. А теперь она вдова.
- Вот действительно: "нет худа без добра". А что это за девица, что ревет навзрыд?
- Ты что, ничего не знаешь? Это же Юлька - последняя любовница Евгения.
- Да ты что? Вот нахалка, явилась на похороны, да еще встала рядом с женой, - искренне возмутилась женщина.
- Да уж, нравы нынче, - поддержала другая.
- А Егор как постарел, - переключились женщины.
- Как не постареть, он ведь Женьке практически заменил отца. Когда Полина овдовела, Жене тогда лет десять было, а Егор только с армии пришел.
Я невольно стала искать глазами мужчину, о котором говорили женщины за моей спиной. Вычислить его не составило большого труда. Он стоял рядом с пожилыми женщинами возле гроба. В лице чувствовалось напряжение, слез не было, но видно было, что он сдерживается с трудом. Это был высокий коренастый мужчина лет сорока пяти. Брюнет в молодости, сейчас почти вся голова седая и даже наметилась лысина. Он стоял прямо, широко расставив ноги и сцепив руки спереди в замок. Я внимательно всмотрелась в лицо мужчины, перевела взгляд на фотографию Парамонова. Понять, что это два брата не трудно. Один жесткий мужской подбородок, широкие скулы, глубоко посаженные глаза, только Егор гораздо старше. И еще, Евгений на фотографии широко улыбался, а на лице Егора читалась глубокая скорбь, что было вполне естественно в данной ситуации. Я невольно задумалась о бренности человеческого существования. Вот ведь интересно: когда человек приходит в этот мир, то он один плачет, а все вокруг улыбаются; а когда человек покидает этот мир, то все вокруг плачут, и лишь он один улыбается. Пока я размышляла, в зале появился Ленчик и объявил, что процедура прощания подошла к концу. Народ потянулся к выходу, и я тоже, больше мне здесь делать нечего.
Я вышла на улицу, встала в сторонке, закурила и продолжила разглядывать выходивших из зала людей. Я старалась запомнить их лица, но никого, кто бы особо привлек мое внимание, не заметила. Наверное, в такой ситуации все люди кажутся на одно лицо: хмурые, грустные, сосредоточенные. Каждый думает о своем. Кто-то действительно грустит об усопшем, а кто-то, например, я, думает о том, как коротка наша жизнь и как мало мы ее ценим. Словом больше ничего интересного я не услышала и не увидела. Вынесли гроб, установили в катафалке; народ расселся в автобус, по машинам и весь этот печальный кортеж отправился в сторону кладбища. Я же, с чувством выполненного долга отправилась по своим делам, думая о том, что завтра мне предстоит вновь оказаться в этом месте и грустить по-настоящему, потому что завтра отсюда в свой последний путь отправится моя хорошая приятельница Ленка. А вот Серега, ее муж, не сможет присутствовать здесь завтра, так как он до сих пор находится в милиции, где именно его обвиняют в смерти жены. Абсурд! Но пока я не смогла найти никаких доказательств его невиновности. Вот в этом вся беда.