"Том просыпайся, пора вставать, сегодня такой чудесный день, твой день. Ты его заслужил, так что вставай и одевайся, хорошие дни должны быть длинными, что бы остаться навсегда с тобой и в тебе". Как давно не звучали в памяти эти полузабытые слова матери Тома, сказанные ею в однозначный день рождения. Впрочем, и сейчас он их не слышал, только представлял, но очень, очень хотел услышать, что бы проснуться. Проснуться в холодном поту, с сердцем, сжимающимся от страха, с чувством ужаса и радости от мысли, что это всего лишь сон, страшный сон. Однако проснуться было невозможно. Том Раскос не спал. Он видел реальный мир, настоящий, без фантасмагорий, без дешевых спецэффектов, мир дикий и непривычный и поэтому реальный. От подлинности происходящего хотелось убежать, скрыться в потаенных закоулках корабля, укрыться там, где никто не найдет, не распилит, и не пустит серым прахом по вселенной. Ха-ха, смешно, не спрячешься, рано или поздно торт будет разрезан, до конца, до последнего кусочка. Единственное что смог сделать Том это оттолкнуться ногами от шероховатого пола, и кресло, шелестя колесами, отъехало к дальней стене отсека. Там не было спасения, но там был крошечный кусочек времени, позволявший увидеть больше.
Процессы, происходившие перед глазами, нарушали все мыслимые законы бытия в земном смысле этого слова: физические, химические и даже психологические. В первую очередь психологические. Они порождали чувство гадливой неприемлемости происходящего, словно кто-то хотел не просто напугать, а усомниться в существующей красоте и гармонии, подменить их своей интерпретацией. Так чувствовал себя Том когда-то давно на занятиях по биологии, где демонстрировали тело животного, кажется лошади, в виде сотен тонких срезов проходящих через туловище. Препарированное животное продолжало двигать головой и хвостом, прядать ушами, его сердце ритмично сокращалось, а по отдельным участкам кровеносной системы перекачивалась кровь. Конечно, ученики понимали, что это лишь модель, компьютерная трехмерная проекция, но чувство отвращения просматривалось у большинства на лицах, и лишь немногие, к счастью немногие, получали удовольствие от увиденного.
Теперь таким конем был он сам, вместе со стальной машиной, уязвимым и удивленным.
Космический корабль разрезала призрачная сеть. Она надвигалась из глубокого пространства, дрожала, вибрировала своими нитями и была до невозможности трехмерной. Со стороны казалось, что это не сеть, а глубокие тоннели, состоящие из полупрозрачных стенок, поглощают пространство, разделяя его на части. И каждая часть становилась обособленной в этом туннеле. Сеть состояла из огромных ячеек, которые в свою очередь делились на ячейки поменьше, и так продолжалось до тех пор, пока глаза улавливали это деление. Наверное, там, дальше на микроскопическом уровне все было так же. Эта бесконечность угадывалась как смысл, как незыблемое правило существования материи здесь и сейчас. Подсознание продолжало достраивать невидимые уровни, но уверенность в том, что все обстояло именно так, была всепоглощающей.
Нити сети беспрепятственно проходили сквозь любой материал, стальной струной кромсали его, рассекая на составные части, и все это происходило в полной тишине. Там, за корпусом корабля это было объяснимо, вакуум есть вакуум, но здесь в помещении, наполненном атмосферой должен быть скрежет, вой, визг - все те атрибуты разрушения и распада, все то, что сопровождает взрыв, аварию, уничтожение материального тела в привычном мире. Но жуткое безмолвие попирало привычные законы. Наверное, Том чувствовал себя, намного спокойнее наблюдая пламя взрыва и клочья машин, летящие ему навстречу, но перед глазами разворачивалась совершенно иная картина.
Все вокруг разрушаясь не распадалось. Сеть, проникая все глубже в корабль, превращало вещество в рыхлую субстанцию, которая продолжала сохранять форму и очертания прежних предметов и конструкций. Проникновение одновременно происходило и в линейном и в глубинном направлении. Объекты, теряя свою плотность, каким то образом удерживали материальные части на своих местах, только теперь они были больше похожи на облачка, сгустки миллиардов бешено движущихся точек, которые не могут покинуть друг друга, но и не способны возвратить прежние прочные связи.
Это напоминало сообщество одинаковых организмов, существующих только в системе, но ведущих самостоятельную жизнь, которая таковой в реальности не является. Было непонятно зачем это расслоение, для чего нужна такая деструкция, что это норма или патология и как к этому относится.
Как бы ты не относился к происходящему, какие бы ярлыки не вешал все это лишь, попытки разума подогнать необычное под определенный шаблон. Стремление присвоить ему значение, того же икса, который несет неизвестную величину но в понятной форме, и, определив форму, но не суть, засунуть его на полку с четким понятным обозначением, и вовсе не беда что на полке с названием "мячи", лежат арбузы. Форма объясняет, суть ускользает. Большинство дальше формы не идет, они ограничены визуальностью.
Геометрические микро лезвия продолжали резать материю вдоль и поперек. Тому казалось, что все происходит очень медленно, растягиваясь во времени, разворачивая события на составные части, складывая их рядом, но по-другому. Если это так, то рассекалось не только пространство, но и время. Неизвестность демонстрировала себя обстоятельно и в мельчайших подробностях. Она говорила, кричала, издеваясь, - "Посмотри. Посмотри на меня. Разорви свой разум от несостоятельности понять. Исполосуй его вопросами и умри".
И Том Раскос приготовился умереть. Клетчатая структура заполнила практически полностью центральный отсек и приблизилась к человеку, сидящему в кресле. Тот инстинктивно отпрянул, прижался к стене спиной и застыл в ожидании. Сеть надвигалась ровной, вертикальной стеной, за ней оставалась исполосованное вещество, перед ней - материальный мир, застывший в ожидании. Оцепенело все: мониторы с пустыми экранами, обесточенные сети, механизмы. Все процессы остановились. Только кровь продолжала стучать в висок, напоминая о существующей жизни. Пока существующей. Здесь вблизи линии, которая разделяла все на "до" и "после", Том замечал подробности, которые раньше были скрыты от его взора.
Разложению подвергались не только тела и вещи, распаду подвергались субстанции не способные на это. Воздух за стеной становился иным. Со стороны могло показаться, что он стал гуще, плотнее, но это был обман. Просто молекулы воздуха стали видны. Они зыбкими миражами порхали в пространстве, каждая по отдельности, создавая индивидуальное пространство, только для себя, существуя внутри себя. Еще удивительней изменились свойства света. Его лучи рассеялись и не реально, а интуитивно стали видны. Это напоминало звёздное небо с Земли, когда наблюдатель не видит тысячи звезд, но уверенность в том, что они там есть на небе, приводит к тому, что их присутствие ощущаешь на самом деле.
Том Раскос приготовился к встрече. Сняв обувь и откинув ее в сторону, он крепче ухватился за поручни кресла, вытянул ноги, пристально уставился на них. Ему хотелось увидеть и почувствовать, что произойдёт с ними от соприкосновения с сетью. Что случиться дальше, если оно это дальше будет доступно. Том чувствовал себя экспериментатором, для которого наблюдаемый объект, он сам.
Сеть врезалась в пальцы и пятки, Том приоткрыл рот, затаил дыхание и, ничего не почувствовал. Он видел, что ткань ступней становится рыхлой, превращаясь во множество самостоятельных крупиц, и по мере продвижения нитей дальше, плотность тканей уменьшалась, но боль или неприятные ощущения отсутствовали. Ноги немного деформировались, просели, словно кости внутри них стали резиновыми от вымачивания в кислоте. То, что видели глаза, никак не отображалось на ощущениях. И все же что-то изменилось. Клетки организма перестали быть единым целым, они утратили связь между собой и мозг перестал их воспринимать как часть себя. Он ощущал их как окружающую среду, но жизненно необходимую.
Линия распада и трансформации продолжала подниматься вдоль тела, она достигла пояса, затем груди, подобралась к шее. Том инстинктивно вытянул шею, как человек переходящий реку боится захлебнуться, но продолжал смотреть. Части тела, изменившись визуально, исчезали полностью для нервной системы, теряли привычную связь, стали чужими. Но видимыми они оставались недолго. Сеть проникла в глазные яблоки, в глазах зарябило, запрыгали разноцветные точки, изображение расслоилось и исчезло, лишь в памяти осталось фантомное пятно роящегося тела, то во что превратился Том.
Человек еще мыслил, еще существовал. Его мозг лихорадочно строил предположения, о том чего уже не видел и лишь полагал, но и это состояние продолжалось недолго. Вдруг вопросы исчезли, сразу, все. Тома не стало. Не стало как человека, единого организма способного мыслить, рассуждать, принимать решение, как человека несущего свой мир в своей голове. На смену этим убогим ощущениям пришло другое, одно, великое и неповторимое. Он стал ничем и всем одновременно. Его клетки стали такими же, как любая частичка великой вселенной, равноправными, идентичными, и было непонятно, это человек растворился в космосе или тот ворвался в него. Было непонятно где начинается бесконечное мы и где оно заканчивается, только ощущение беспредельной свободы заполняло огромный мир. Дух и интеллектуальность изменились больше. Его сущность выросла и стала равноправной наравне с остальными, которые находились рядом, были повсюду, собственное я рассыпалось мириадами атомов и прикрепилось к материи мира, установив прочный контакт невидимых связей. Так, наверное, чувствует себя бог, существуя во всем, что сотворил из себя самого, а может это обыкновенное состояние вселенной, о которой мы ничего не знаем.
Том не слышал, не видел, не ощущал привычными органами осязания окружающее, он просто знал что это и какое оно. Лишь по привычке старался перевести знание в изображение, увидеть обыкновенную картинку. Диорама получалась колоссальной и... субъективной. Нейронные связи все еще оставались доминирующими.
Существо, составной частью которого стал человек, могло теперь заглянуть в такую даль, в которую не смог бы попасть ни один корабль, ни одной известной расы. Оно могло скользить вдоль пространства, фиксировать все события и явления, безучастно наблюдать за происходящим. Нагромождать факты, не объясняя их, так как не существовало слов способных на это. Да и кому объяснять, себе самой, вселенная не требует для себя объяснений, другим незачем. Объяснение удел ограниченных. Но существовали процессы, и они сменяли друг друга, выстраивали свой рейтинг. Одни, сильные, нокаутировали слабых, отбрасывали их за ненадобностью, определяя внутриважностный рейтинг, уничтожая едва появившийся паритет.
Процессы происходили слишком быстро, настолько, что понять и определить, что это было невозможно. Серая безликость доминировала, но не была однородной. Существовала некая линия, вдоль которой это однообразие и безликость становилась подавляющей, дальше в обе стороны она постепенно исчезала. Эта линия, своеобразная вторая волна, с приближением приобретала особенности провала, бездны в которой исчезает все. Однако это все же было субъективным видением того, что раньше называлось человеком. Вторая линия приближалась, расширялась и приобретала вполне объяснимые свойства. Объяснимые, в словах и понятиях.
Сказать, что линия была узкой или широкой, это сказать "АХ", - которое каждый воспримет по-своему. Что значит ширина в миллион парсеков для бесконечности, чем измеряется бесконечность? Что для нее парсек - пустое беззвучие.
Еще немного и линия пустоты приблизилась настолько, что потеряла безликость. Это была не просто пустота, это было нечто, которого не было. Только на первый взгляд щель казалась областью тьмы, вблизи стали заметны процессы, происходившие над ней. Именно над ней. Бессчётное количество каких-то полупрозрачных крупинок сновали от края до края пустоты, они захватывали атомы молекулы, все, что попадалось на пути, и переносили их через брешь во вселенной. Оставив их на другой стороне, перевозчики возвращались обратно, и все повторялось снова и снова. Все происходило ритмично, четко, правильно. Казалось, что между краями пропасти ввинчивается пружина, жесткая и живая. Когда часть пространства, в которой растворился Том, попала в круговорот частиц, его разум снова подвергся новым испытаниям.
Оказалось что темная щель не одна. Их тысячи, спрессованные в единое целое, и вещество вселенной прыгает по них с молниеносной скоростью. Запрыгал вместе с ней и он - человек. Кода это произошло, Том Раскос снова ощутил себя человеком, и не одним. Над множеством пропастей находились миллионы Томов. Они не двигаясь, стояли бесконечной вереницей в затылок друг другу. Позади него, существующего сейчас, дубли Тома становились моложе, впереди старше. Наверное, там в самом начале странной очереди был ребенок, а впереди - глубокий старик. Все они были одним человеком. Это был Том. Его жизнь, каждый миг его существования, от начала до конца.
Вдруг все они разом сложились как гармошка в единое целое, на миг стали одним телом и, рассыпавшись, перенеслись на другую сторону пропасти. Затем понеслись вперед.
По мере удаления от провала процессы распада прекратились и побежали вспять. Пространство восстанавливало свою прежнюю версию вместе со всем, что в нем находилось. Том почувствовал, что становиться прежним и ощущение безграничной свободы исчезло.