Давным-давно, когда еще Кардахорт первый круг рисовал, жил в степи арак Бурхан Газор, а с ним двенадцать сыновей - больших батыров, и сестренка их меньшая, Хэмла. Были у старого Бурхана большие богатства, как у хана, жены молодые да красивые, все было. Идут овцы - как облака по небу стелятся, бегут кони - словно буря налетает.
Любил Бурхан сыновей, но еще больше младшую дочку, Хэмлу, любил. Росла она красавицей и отказу ни в чем не знала. Как исполнилось ей двенадцать, по всей степи уже знали, что у Бурхана выросла невеста-красавица. Стали к нему ездить да выкуп предлагать.
Только вот старик упрям да жаден оказался. Никакие сокровища не брал за свою Хэмлу - а еще говорят, мол, она сама от женихов нос воротила, а Газор ее слушал. Хан Бартан сына посылал, хан Кэлкэ двоих. Говорят, даже сидского принца у шатров Бурхановых видели, врут наверное. А уж сколько батыров собирались, чтобы хоть посмотреть на Хэмлу, то не счесть. Каждое утро у них не без мертвых - молодое дело, горячее. Всякий за соседом смотрел, как бы не выкрал тот красавицу Хэмлу, не увез в свой шатер.
Так бы и нашелся ей жених, только вот иначе все получилось.
Навестила стоянку Бурхана моровая язва. В одночасье захворали все - и арок, и кони, и овцы, даже трава гнить стала. Шаман с учеником бились-бились, а там и сами слегли промеж прочих. Не помогли им ни травы, ни ветер, ни духи степные. Говорят, из порченых земель такая зараза приходит, что ее и безобразия боятся, так-то.
Кто еще ходить мог, стал костры готовить, чтобы знак подать, как обычаем велено. Зажгли телеги и скарб, дымом весть подали, чтобы в гиблое место путник не шел. Кому охота перед загубленным по Ту сторону ответ держать? Зажгли огни и умирать легли.
Наутро, кто еще жив был, видят - чужеземец едет. По платью видно, что шаман или мудрец восточный, из каменных городов. Стали ему знаки подавать, чтоб уезжал поскорее, а он не понимает. Коня среди мертвых оставил и в юрту к Бурхану пошел. Смотрит, лежит там сам хозяин, и сыновья его, и Хэмла, что пить им давала, пока сама не упала.
Посмотрел на них и говорит так, дескать, он лекарь-шаман и любую хворь отогнать может. Ежели отдаст Бурхан ему самое дорогое, что у него есть, то и сам жив будет, и дети его. Что тут поделаешь? Согласился старик.
Стал чужеземец араков лечить. Не обманул, честь-по-чести, от всех болезнь прогнал - и от Бурхана, и от сынов его, и от младшей Хэмлы. Только вот больше никого лечить не стал. Говорит - исполнил я свой уговор, теперь за тобой черед. Бурхан отпер сундуки с сокровищами, а тот и не смотрит. Понял тогда старик, что не за золотом приехал чужеземец, а за его дочерью. Слышит, а снаружи кони ржут, оружие бряцает, и голоса воинов на чужом языке говорят. Сыновья за оружие схватились, да Газор их остановил. Уговор был, а ведь мог лекарь только Хэмлу вылечить, а их умирать оставить.
Взял чужеземец ее к себе, усадил на коня и повез в свою землю. Пока через стоянку ехали, видела Хэмла, как умирают арок, как гибнут птицы и скоты, а чужеземцы смеются и обирают тела. Ничего не сказала она, но в сердце затаила великую ненависть к лекарю и его людям.
Трижды обнимал ворон Бэр солнце черными крылами и трижды отпускал, а они все ехали по степи на восток. Видела Хэмла, что глупые чужеземцы пересекли границу запретных земель, и первую, и вторую - только молчала. Ждала, что отомстят за арок создания степи, духи или безобразия, только не показывались они.
А на четвертую ночь опились чужеземцы хмельного и спать легли. Вышла Хэмла в ночь от костра, шпилькой костяной жилу проткнула - духов позвать. Долго ли, коротко ли землю кровью кропила, как явился ей степной дух. Нескладный весь, как бурдюк на веточках, лицо глиняное, глаза кровью нарисованы. Говорит, мол, сильный шаман твой суженый, никто его извести не берется, потому что страшный бог ему благоволит. Заскрипела зубами Хэмла, слезы сдерживает. Тогда продолжил дух, мол, никто тебе помочь не возьмется, если только сама всего не сделаешь. Если не боишься, конечно.
Не испугалась.
Тогда повел ее дух среди трав тайными тропами к проклятым озерам, что бельмами прокаженными смотрят на Наатрон Калебор. Духовы тропы не такие, как люди протаптывают, и найти их под силу только Аглэ-Хагыр, ведьмачке, наполовину в мире духов живущей - или духам самим. Не успела Хэмла и обдумать все, а уже стоят они среди белесых озер, где духи купаются. Окружили их всякие степные существа - шеи тянут, глаза пучат, зубами лязгают. Тогда и говорит дух, что Хэмлу привел - мол, если войдет она в озеро да окунется трижды, то станет сильнее арока и даже многих духов, сильнее чародея иноземного и всех людей его.
Сняла Хэмла одежды и пошла в озеро. Страшно было, да только злоба сильней оказалась.
Не обманул ее дух, но и правды не сказал. Как вошла она по пояс, чует, словно ноги ее во все стороны раздались. Опустила руки в муть белую, а по ним чернота поползла, как ил речной. Испугалась Хэмла, обратно на берег бросилась.
Духи столпились, кричат, обратно ее в воду гонят. Набольший их ухватил за шею, давит, норовит окунуть да утопить. Чует Хэмла, что волосы мокнут, тяжелеют, а дух все сильнее давит. Окунет в проклятую жижу - и быть ей самой степным безобразием, в смерчах плясать, скотину губить.
Зачерпнула Хэмла обеими руками озерной жижи и в лицо духу плеснула. Тот завыл, заскрежетал, отпустил ее сразу. Куда вода попала та, пророс кореньями и нитью мясной. Как увидела это Хэмла, ровно оборвалось в ней что-то. Поняла она, что украло проклятое озеро ее красоту, сделало наполовину безобразием. Смотрит под ноги себе, а там змеи черные клубком шипят, клювами ястребиными щелкают. Подняла руки - а на них когти-серпы, как у рыси степной, костью белой светятся. Взяла Хэмлу тоска лютая и злоба звериная, такая, что даже голос пропал. Зашипела она на духов, завыла и поползла на змеях-ногах к ним. Какие врассыпную бросились, а иные и окаменели от страха. Изорвала их Хэмла, расчленила, в глину истолкла. Великую силу дало ей жуткое озеро, но и цену великую взяло.
Стала Хэмла в степи сама жить. Боялись ее все - и духи, и арок, и звери, и птицы. Даже безобразия иные стороной обходили змееногую Хэмлу. И шаманам рассказали духи о Хэмле Змеедеве, что ни дух, ни человек, ни безобразие степное. Стали иные шаманы оставлять на приметных местах ягнят да коз, откупаться от Хэмлы, чтобы не ела скот, не портила лошадей, не крала детей. Кто знает, что такая без судьбы сделать может?
Так и жила Хэмла одна много-премного лет. Время ее не брало, болезнь не точила, а иные арок, что ходили за ее головой, потом мертвыми находились там же, где ягнят ей оставляли. Не было на них ни ран, ни увечий, а только страх на лице. Не мог и самый крепкий сердцем арок совладать с Хэмлой - да и немногие пробовали. Оно ишь-ко, сколько чего ни говорили, а все выдумывали больше. Завсегда оно так - ежели что непонятное, то и страшное выходит.
Жила Хэмла на священных курганах, куда без особой надобности арок не захаживали. Иной раз видели издалека, как она на вершине песни пела, да змей своих пестовала.
Так сидела она однажды, ан видит - конные скачут. Один впереди, молодой совсем арак, почти безусый, а за ним иноземцы гонятся, пики вострят. Прямо к курганам и скачут.
Может быть и успел бы арок среди священный камней укрыться, да только иначе все вышло. Попал его конь копытом передним в сусликову нору, да и пал. Не скакать ему больше по степи, не нести в бой своего арока.
Поднялся арок, да не побежал уже. Подошел к коню, что на земле бился, закрыл глаз ему и нож в шею воткнул. Придержал, пока умирал тот, и рядом с саблей встал. Смерти ждет, значит.
Пронеслись рядом всадники иноземные, кругом заплясали, пиками в арока метят. Искололи его, да только не до смерти, а последний мечом по лицу рубанул. Так, чтобы и не убить, а глаза рассечь. Упал на колени арок ослепший, из последних сил машет саблей, воздух рубит, а чужеземцы смеются.
И как-то тошно Хэмле стало, гадко. Вспомнился как наяву смех тот, с которым давным-давно чужеземцы павших от мора обирали, чародей вспомнился, который ее до жизни такой довел, дух-предатель, озеро... Зашипела Хэмла, завыла и вниз поползла. Издалека посмотри, так словно плывет в траве, и не сбежать, не ускакать, быстрее всякого коня настигнет, змеями опутает, заглянет в глаза - мой ты, не выкрутишься.
Кони как завидели Хэмлу, на дыбы встали, седоков сбросили. Заржали испуганно и прочь бросились. Зря, конечно, не тронула бы их змеедева, да страху не прикажешь. Чужеземцы тоже не храбрее оказались - кто упал, в страхе скорчился, кто в степь побежал как есть, оружие бросив, а кто и руки на себя наложил, чтобы только не попадаться живым.
Один арок остался - то ли сил в нем не было бежать, то ли не понял он, что случилось тут.
Подползла к нему Хэмла, в лицо заглядывает, а он не пугается. Как же испугаться ему, если оба глаза рассечены?
- Помоги, - говорит, и падает.
Стало Хэмле жалко его. Слепой арак в степи не жилец, никому не нужен, ни к чему не годен. Не скакать ему больше в битву, не гнать по весне стада, не ввести в юрту невесту. Все отобрали чужеземцы - как и у Хэмлы.
Забрала арака в свое логово Хэмла Змеедева, раны его вылизала и скрепила, положила среди змей своих, чтобы не замерз, и думать стала. По всему выходило, что помрет гость ее, от ран в лихорадке сгорит или потом, оправившись, от страха скончается. Хоть и была Хэмла снаружи чудовищем, душа-то у нее была девичья. Не хотела она смерти спасенному.
Где искать помощи Хэмле? Не примет ее ни шаман, ни гаруспик, не откликнутся дух степной и безобразие стороной обойдет, стрелами и копьями встретят чужеземцы в каменных городах своих и сладкоречивые сиды обожгут, прогонят запретительной песней. Некуда податься Хэмле, негде искать совета. Горюет Змеедева, тоскует, жжет ее обида да горечь - не за себя, духами обманутую, а за арока, которому оттого помереть суждено.
Так и уснула.
Дремлет Хэмла и видит - слетаются к ней вороны старые, иссохшие, с лицами мертвых, глазницами темными смотрят. Кружатся, да не клюют, а ровно говорят. Стала слушать Хэмла, а вороны ей речи сказывать. Рассказали вороны Хэмле про соленые пустоши на юге, где среди мертвой воды и сухих ветров живет старая Тюр-арзаха, сидская ведьма, служительница их бога. Если кто Хэмле и поможет, то она только. Так вороны сказали и прочь улетели - тут и проснулась она. Думать-гадать не стала, а подхватила арока и наружу поползла. По тайным дорогам, духовым дорогам на юг, под лунами бросилась Хэмла, за надеждой своей погнавшись. Что в девять дней не проскакать одвуконь, за две ночи прошла. Вороны-то ей на звездах путь указали, днем не сыскать.
Пришла в Хар Сэгор, Соленый глаз, где столбы-пальцы к небу тянутся, а там уже и ждет ее ведьма. Не боится, прочь не бежит от Хэмлы. Говорит ей - велено мне было тебе совет дать, так слушай. Что тут сказать? Научила Тюр-арзаха Хэмлу, как ей суженого сохранить и от проклятия озерного спастись. Дала ей соли особой, наговоренной, и отпустила с миром.
Стала Хэмла ведьмины наставления исполнять. Приползла к озеру проклятому, где духи ее обманули, на берегу арока оставила. Собрались глинолицые, кровоглазые, смотрят, ждут, что Змеедева делать будет. А она снова в озеро вошла. Соль наговоренную в рот взяла - горькая та, острая, словно кровь да ножи на языке. Терпит Хэмла, не плюет попусту, все как научена делает. Отворила себе жилу и стала арока кровью поить.
Тот зря что уже дышал едва - на глазах здороветь стал. Жар мигом ушел, склеились раны, гной да сукровица наружу повышли. Видит Хэмла, что и глаза его расти стали, да так, что откроются скоро. Все в ней перевернулось, страхом сомлело - вдруг увидит ее? Взяла она соль да в глаза те и положила. Вмиг перестали расти. Плачет Хэмла, да кровью арока поит.
Долго ли, коротко ли, да зажили раны. Заросли, ровно и не было их. Только глаза слепыми остались.
Стал слепой арок с Хэмлой в логове ее жить. Звали его Сэлги, да только не любил он имя это. Глаз лишившись, кто Сэлги, Зорким, зваться станет? Горевал сперва много, да отошел потом. Хэмла ему не рассказывала ничего, боялась, что уйдет Сэлги. Только разве спрячешь такое? Как-то раз застал ее арок спящей. Кто знает, чего сделать хотел - тоже ведь не железный, с бабою под одной крышей жить. Только вот Хэмла не совсем бабой оказалась. В ту ночь и узнал Сэлги правду всю. Думал долго. А к утру остаться решил.
Хэмлу он хоть и не видел всю, да что-то нашарить успел, пока змей не нащупал. Сперва испужался, вестимо, да потом стыд его разобрал. Виданое ли дело, ароку бабу бояться? Хоть бы и со змеями - много ли чести? Да и попривык он к Хэмле зело, знал, что не будет она его мучать али жрать. Куда слепому идти? Остался Сэлги.
Пуще прежнего стала за ним ходить Хэмла. Мясом да травами кормила его степными - тут и случилась оказия. Довелось ей по ошибке - али нарочно - горянки промеж прочего набрать. Поел Сэлги, как обычно, спать устроился, да куда там! Горянки кто отведал, спать уже не будет. Вертелся-крутился бедолага, ан не выдержал, до того распалился, что к Хэмле и пошел. Ну да ее и уговаривать особо не пришлось, только стеснялась очень. Западенка-то бабья у нее на месте оказалась, так что пошли у них до утра забавы да веселье.
Ну с тех пор жили они уже ровно женатые. Скоро Хэмла от того и забрюхатела. Чудное дело - бабы по девять лун носят, а ейный ребяш такой богатырь вышел, что через три луны наружу запросился. Очень боялась она, что порченый будет, ан нет - статный да здоровый вышел младень, да и рос не по дням, а по часам. Только глазенки щурил, ровно змей али ящерица.
Следом и другого родила Хэмла, и третьего.
Стал Сэлги странное подмечать. Ровно слабее стала его Хэмла и меньше, что ли. Стал допрашиваться - дознаваться, да как узнал, в чем дело, места не мог сыскать от радости. Порча-то с каждым дитенком от Хэмлы уходила, рассеивалась. Как родился девятый, так уже и не стало старой Змеедевы. Даже стареть стала немножко - во как!
Жили Сэлги с Хэмлой еще долго, пока правнуков не дождались, а на свадьбе у тех так пировали, что и померли. Арта Сэлги к тому времени уже большим родом были, да и время пришло им.
Говорят, похоронили их вместе в старой Хэмлиной пещерке, а когда засыпали вход-то, то видели, будто кружат над холмами вороны мертвые с черепами человечьими заместо лиц. Врут, наверное.