Он и она (назовём их Витьком и Танюшкой) были нормальной парой.
Знали они друг друга давно и поженились не молоденькими пареньком и девчушкой, а вполне зрелыми молодыми людьми. Ему исполнилось двадцать восемь, а ей - без малого двадцать пять. На свадьбу пригласили много гостей, которые кричали, как положено "горько". Среди гостей были не то, что красивые, а скорее статные, высокие девушки, похожие на крупную невесту - её родные, двоюродные и троюродные сестры и племянницы. Все вместе они выглядели как гренадёрский полк. Даже сестра жениха, совсем не маленькая и не хрупкая, рядом со своими многочисленными новыми родственницами, была похожа на дюймовочку. Присутствуюшие на свадьбе мужчины казались помельче и побледнее.
- Признайся, это первый в твоей жизни поцелуй!
Жених, хотя и растерянный, нашёлся, что ответить на шутку одного из гостей:
- С моей невестой - да.
Это было правдой. Их отношения в течение четырёх лет оставались незапятнанными. Её отец напрасно беспокоился, когда провожал дочь в первую совместную с женихом проездку на корабле по Волге. Перед отправлением он отвёл Витька в сторону и сказал:
- Надеюсь, ты будешь вести себя как мужчина.
Им предстояло провести двадцать дней в одной каюте, правда, не наедине, а с пожилыми супругами. Так обходилось дешевле. Он вёл себя как мужчина... Он, может быть, и не женился или хотя бы подождал года два - три, прежде, чем сделать ей предложение. Но тогда одновременно произошли два неприятных события. Во-первых, отец привёл в дом чужую тётку, а сестра Лиля выкинула из дома Ваську - его любимиго кота. Животных он любил. У них всегда были коты, до Васьки - Васька-старший (Витёк называл его Василий Викторович), который в конце-концов умер от старости. В последние месяцы Васькиной жизни Витёк перекручивал ему мясо через мясорубку и бережно приподнимал полуживого кота на диван. Васька-второй был месячным котёнком, когда Витёк принёс его с улицы. Если бы котёнка научили пользоваться ящиком с песком и в квартире не стояла ужасающая вонь, то судьба всех троих сложилась бы иначе. Сестра воспользовалась моментом (Витёк ненадолго уехал) и отнесла Ваську во двор к знакомым, где тот мог резвиться и бегать и не нуждался в песке, чтобы справлять нужду. Он тяжело переживал разлуку с любимцем, а тут ещё физиономия мачехи мелькала в коридоре...
Когда-то в детстве его звали "почемучкой", - он постоянно задавал вопросы. Так же как и сестра он обладал абсолютным слухом. А потом любопытство и музыкальность исчезли. До девятнадцати лет он и Лиля жили в одной узкой длинной комнате с двумя блестящими никелированными кроватями, стоящими напротив друг друга, и одинаковыми шерстяными ковриками на стенах. Он никогда не говорил "я" о себе, он говорил "мы" о себе и Лиле. Лилины подруги, яркие и взбаломошенные юные создания, не обращали на молчаливого Витька никакого внимания. Его лицо с большими тёмно-карими глазами и высоким чистым лбом казалось одухотворённым, но после короткого знакомства их интерес к нему пропадал. Он был к ним равнодушен, и они платили ему тем же. Они иногда забывали, что он парень, и могли подтянуть чулки в его присутствии и не стесняясь его, делились с Лилькой своими девичьими секретами. В отличие от остальных Лилиных знакомых, Танюшка была скромная, рыхлая девушка, не музыкант, как Лиля и другие девушки, а студентка экономического техникума. Учёба давалась ей с трудом. Виктор решал для неё задачи по всем теоретическим дисциплинам, и Лилька, видя заинтересованность Танюшки, оставляла их наедине при каждом удобном случае. Три месяца она ходила в кино с обоими. Танюшка, конечно, знала, зачем её зовут, а Виктор, предполагалось, поймёт сам. Однажды Танюшка не появилась, и он удивился. На следующий день он впервые позвонил ей и назначил свидание. Для Танюшки это была прекрасная партия. Виктор ухаживал за ней без энтузиазма, но выбор у неё был не велик. Её немногие кавалеры значительно уступали Виктору. Он был перспективен (за плечами пять лет политехнического) и хорош собой - с ним было нестыдно показаться на людях. Остальные поклонники, грубые рабочие парни, лапали её под юбкой, но серьёзных намерений не проявляли.
...Её нежно-розовое лицо, не поддающееся загару, портило почти постоянное выражение скуки, но на свадьбе оно сменилось удовлетворением. Она была красивой невестой, ростом почти со стройного худощавого жениха, с тонкой талией, пышными бёдрами и прекрасной формы руками с блестящими ровными ногтями...
Любил он её спокойно, не спеша, дважды в неделю. Изучив технику секса по книжке, он знал, когда и до какой части её тела дотронуться, и у него никогда от нетерпения не рвались презервативы. Она в эти короткие минуты просто "работала", делая то, что положено. Особых интересов у неё не было, она не шила, не вязала и соглашалась пойти в гости к любым знакомым и в кино на любой фильм. К приходу гостей она распускала свои чёрные длинные волосы, надевала нарядное платье и выставляла еду в красивых маленьких вазочках. Стол не отличался изобилием, но выглядел аппетитно и прилично. Она была рада любым гостям, и в любых гостях чувствовала себя одинаково хорошо. Она работала в какой-то конторе, где могла в течение рабочего дня штопать детские носки и стирать детские рубашечки... Он был разный. С ней - необщительный и вялый, но с гостями - душой компании. Он умело рассказывал анекдоты, так, что самый глупейший и старый в его исполнении вызывал смех. Если он где-то оказывался без неё, то становился ещё разговорчивее и остоумнее, независимо от того, с мужчинами или женщинами он общался. Со временем её красота поблекла, церезчур сухая кожа покрылась пятнами и преждевременными морщинами. Она пополнела и обабилась. После родов у неё так и не спал огромный живот (она родила двоих бойких хорошеньких мальчуганов). Оба плода были крупые, и во время беременностей у неё появились растяжки на разных частях тела. Он, наоборот, похудел, черты его длинного лица заострились, волосы поредели и иногда дёргался левый глаз. Занимая должность инженера первой категории, а затем старшего и ведущего инженера-конструктора, он ездил в командировки в соседние районы на заводы. Двадцать лет он проработал в одном и том же институте, за одним и тем же письменнным столом и чертёжным комбайном. Она, конечно, замечала, как он менялся, когда болтал с сотрудницей по телефону или с соседом во дворе, во-первых, разговор, обычно, был долгим, а во-вторых, он улыбался и даже смеялся. Её это обижало, но она не устраивала ему сцен, он был нормальным мужем, ворчливым и ленивым, но не пьюшим, не курящим, и добытчиком. Зарабатывал он намного больше, чем она. В свободное время он предпочитал смотреть телевизор (всё с одинаковым безразличием, кроме футбола, если играла городская команда). Когда появился их первенец, он помагал Танюшке ухаживать за ним до первых восьми недель жизни ребёнка. Купая малыша, он с любопытством и страхом дотрагивался до его маленьких слабых красных ножек и ручек. Позднее интерес к детям в нём пробуждался редко, разве что, когда покупалась новая большая и сложная игрушка, требующая сборки, например, конструктор или велосипед. Старший был очень похож на отца, такой же рослый и кудрявый, но в отличие от худосочного отца, широкоплечий и ловкий. Молодой человек заводил кратковременных подружек, но вдруг он увлёкся совсем несимпатичной одноклассницей, закрывался с ней в своей комнате подальше от родительских глаз и ушей и не отпускал её от себя ни на шаг. Страстность сына, способность юноши испытывать ему самому неведомые чувства удивляли и радражали Виктора.
Размеренную жизнь их семьи на год с лишним разрушил семидесятипятитилетний отец Виктора. Брошенный любовницей, старик с трудом ходил и плохо видел. Для него освободили комнату, поселив детей вместе. Старика никто не любил, особенно Танюшка и собака - чёрная злая такса, которя появилась в их доме почти в то же время, что и старик. Собака обожала Витька, и он обожал её . Он был с ней очень ласков и говорил ей самые нежные слова, которые знал. Он звал её Ларой Викторовной или Лариской. Лариска лаяла на всех остальнах, а старику не давала проходу. Дети смеялись над дедом и подбадривали и без того злого пса, Витёк кричал на детей, старик замахивался на собаку. Характер у старика был далеко не ангельский, он брюзжал, капизничал и ругался, но может быть, если бы его окружили знакомыми ему вещами и комфортом, он бы был добрее и терпимее и умер если не счастливой, то хотя бы спокойной старостью. Он, конечно, стеснял их. Их квартира была недостаточно велика для его библиотеки (старые издания Риммана и Лобачевского и десятка два потрепанных словарей). Когда он заболел и попал в больницу, Танюшка тут же затеяла перестановку мебели в комнате, где он жил. Его книги до приезда мусорщиков выставили в подъезд, и в примыкающий к комнате корридор она передвинула швейную машинку... Старику устроили скромные, но приличные похороны. Танюшка суетилась больше всех, такого душевного подъёма она не испытывала со дня своей свадьбы. Она осмотрела покойного. Даже после смерти он был красив: густые седые кудри спадали на высокий лоб, в крупных характерных чертах уже не было прежних страданий. Он умирал мучительно, так говорил ей муж. Сама она ни разу не навестила умирающего в больнице. Она проверила, не забыли ли вложить в карман его костюма футляр с очками, и расправила воротник... Вскоре у могилы старика построили серый гранитный памятник, и она посадила там васильки и ромашки. Затем она часто уговаривала мужа пойти на кладбище, чтобы полюбоваться её первым и единственым творением - маленькой клумбой из голубых и желтых подросших цветов.
...Виктору минуло сорок пять, и у него стали побаливать зубы. Пришлось удалить все четыре "шестёрки" и два седьмых. Он занялся установкой коронок и мостов и посещал зубной кабинет дважды в неделю. У врача была помощница Маргарита - молодая, шустрая женщина, кажущаяся старше своих лет. Он с ней шутил, как обычно шутил со всеми посторонними - легко и остроумно. Внешне она была полная противоположность его жене - маленькая, крепко сбитая, короткостриженнная. Чаще, чем он появлялся на лечении, она превращалась то в зеленоватую блондинку, то в яркую шатенку. Выглядела, да и вела себя она странно. Никто из знакомых Виктора не носил такую короткую стрижку, такие короткие, плотно-облегающие фигуру платья и не ругался между прочим в разговоре. Её мальчишеские бёдра казались слишком узкими по-сравнению с широкими прямыми плечами, на пористом лице были заметны редкие следы от прошлых угрей, но её живость, улыбчивость и доброжелательность с лихвой искупали физическоё несовершенство, и она многим нравилась. Однажды она приснилась ему обнажённая, и он страстно целовал её в губы и грудь. Это был странный сон, - ему никогда не снились женщины, и он не изменял своей жене. После первой ночи он видел продолжение - Маргарита в рабочей одежде, раздевающаяся, с инструментами в руке и совсем голая, и он покрывал поцелуями её коренастое тело. Она в ответ целовала его длинными сильными поцелуями, касаясь языком его зубов и языка, и прижималась огрубевшими сосками и животом к его груди и бёдрам, и утром он находил жёлтые пятна на постели. Он ощущал боль в теле, когда она во сне ласкала его крепкими быстрыми пальцами ниже живота.... Днём он не думал о ней, но он будто вырос и раздался в плечах, и у него почти прекратился нервный тик... Маргарита не дождалась никакого развития, хотя была бы не против. Женщина она была одинокая, давно разведённая, и этот худой нервный пациент с длинными ресницами и густыми бровями был ей симпатичен. Но сама активности не проявляла и не кокетничала. Когда он полулежал в кресле под ярим светом прожектора и врач включала бор-машину, он закрывал глаза и старался думать о чём-то хорошем, например, об очередной премии или о последнем выигрыше любимок команды. Маргарита подавала врачу инструметы, касаясь узким бедром его плеча. Он испытывал приятное чувство от её близости, насколько это было возможно, когда кто-то ковыряет иглой или пинцетом в зубах и рядом зудит бормашина.
...Зубы были вылечены. Вскоре он и жена занялись обустройством дома, доставшегося им после смерти её родителей. К выражению скуки на одутловатом полном лице Танюшки прибавилась самодовольство. Последующие сны Виктора были похожи на первый, а потом они пропали. Он не сожалел о них, он постепенно привык к их отсутствию так же, как привык к отклеенным обоям, которые по началу его беспокоили. Они завёли рыбок, улитку, пару хомячков и подкармливали приходящую к их крыльцу белку. Собака рожала щенков, хомячки размножались, младшие поедали старших... Забот прибавилось. Руки у Виктора были золотые, он умел делать всё, но ничего не хотел. Помидоры, посаженные во дворе на грядке, засыхали, рыбки дохли, собака гадила на ковёр... Он ещё больше отощал, его плоский живот, казалось, впал вовнутрь. Изредка он прибивал выпавший гвоздь или поливал огород, но чаще часами лежал на диване, смотрел в никуда и вяло гладил потолстевшую таксу перед включенным телевизором, вещающим что-то неважное и неслышное. Собака скулила от удовольствия, жена ковырялась длинным ногтём в тонком носу, а он ни о чём не думал, даже о том, как он счастлив.