Бруштейн Ян Борисович : другие произведения.

Следы на пыли. Из стихов 2009 года

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    От моей судьбы цветастой Не осталось даже дыма. Как по миру ты ни шастай, Но пора прибиться к дому, Чтобы тлела у забора Купина неопалима, Чтобы пели птицы хором Непонятное другому...

  СЛОВО
  
  Эта вечная наша надсада:
  Разговоры, как через стекло,
  И последнее слово мне надо
  Громко выкрикнуть, чтобы дошло.
  Так бывает порой между нами
  На вокзале, на выдохе дня -
  Ты потешно разводишь руками
  И не хочешь услышать меня.
  И стремительна ты, и готова
  К этой новой, отдельной судьбе.
  И мое задыхается слово,
  И пути не находит к тебе.
  
  
  ПРЕДРАССВЕТНОЕ
  
  из дома замкнутого как дот
  из дома выветренного как мол
  любовь безжалостно уведет
  туда, куда я и раньше шел
  и будет жизнь еще хороша
  и будет в горле комок дрожать
  и будет праздничная душа
  стихи мальчишеские рожать
  
  
  ОТ ПОРОГА ДО ПОБЕГА...
  
   Алексею Ивантеру
  
  От порога до порога, от побега до побега
  Хороша моя дорога, не видна моя победа.
  Путь от храма до притона, жуть от хохота до стона -
  Только тихая протока остановит непреклонно.
  Нет лекарства от ухода кроме совести укола.
  Жаль, что вывелась порода, эту помнящая школу.
  Можно бОсыми по снегу, можно с криком: "Стыдно, братцы..."
  От порога до побега главное - с крюка сорваться!
  В мире шатком, в мире гулком - опрокинутые лица...
  А приходишь - на могилку, поклониться, поклониться.
  
  
  НЫРЯЮЩИЙ С МОСТА
  
  Ныряющий с моста бескрыл, печален, вечен.
  Взлетающий из вод - хитер и серебрист.
  И встретятся ль они, когда остынет вечер,
  Когда забьется день, как облетевший лист?
  Ныряющий с моста, крича, протянет руки,
  Но унесет его резины жадной жгут,
  Туда, где у воды дебелые старухи
  Намокшее белье ладонями жуют.
  Взлетающий из вод без видимой причины
  Застынет, закричит, затихнет и умрет:
  Его стреляют влет солидные мужчины,
  Там, где летит к земле горящий вертолет,
  Где непослушный винт закатом перерезан,
  Где не узнаешь зло, и не найдешь добро...
  Ныряющий с моста стоит, до боли трезвый,
  И смотрит, как река уносит серебро.
  
  
  ВРЕМЯ СРЕДНИХ
  
  Уже не Средние века,
  И тьма слепая далека,
  Но всё ж горит Джордано Бруно.
  Его Венеция - сдала
  И, опустив свои крыла,
  Теряет яростных и юных.
  
  Всю веру бросив на весы,
  Средневековья блудный сын -
  Горит, горит Савонарола.
  Флоренция, мечту поправ,
  Скрутила свой могучий нрав
  И жалкие играет роли.
  
  У инквизиции дела,
  И птица-тройка раздала
  Кому тугой свинец в затылок,
  Кому - Устьлаг, лесоповал,
  Где доходяга остывал,
  И где закат взрывался стылый...
  
  Так и живем среди веков,
  И выбивает стариков
  Эпоха ворона и вора.
  Уже не Средние, увы,
  Но не поднять нам головы,
  Когда потрескивает хворост.
  
  Не может млечная страна
  Свои припомнить письмена,
  Дождаться доброты и света...
  И правит каменный закон
  В начале меркнущих времён.
  
  И поднимается комета.
  
  
  КОРНИ И КРОНЫ
  
  ...А в черноте апреля,
  где зелень - только ели,
  весною пахнет еле
  и угольны стволы,
  весь мир прямоуголен,
  и сам ты, словно Голлем,
  забрызган, замусолен,
  и размышленья злы.
  
  Нас не находит почта,
  еще не дышит почва,
  но вдруг пробьется почка
  у локтя твоего.
  Легко поправ законы,
  пусти скорее корни,
  и ты развесишь крону,
  не помня ничего.
  
  
  ДАЛЕКО ПIД ПОЛТАВОЮ
  
  Лубны, Миргород, Диканька - ты попробуй, чудик, встань-ка на забытые следы.
  Девочкой была бабуля, и степные ветры дули, и стихали у воды.
  Принимала речка Сула все, что смыло и уснуло, уносила до Днiпра -
  Все испуганные плачи, все девчачьи неудачи, все побеги со двора...
  Лубны злые, золотые, в прежнем времени застыли, словно муха в янтаре,
  Вместе с криками погрома, вместе с ликами у дома, и с убитым во дворе.
  Миргород, Диканька, Лубны... Снова улицы безлюдны, только ходит в тишине
  Николай Василич Гоголь - вдоль по улице убогой, в страшном бабушкином сне...
  
  
  МАЛЕНЬКИЙ САПОЖНИК
  
  Маленький сапожник, мой дедушка Абрам,
  Как твой старый "Зингер" тихонечко стучит!
  Страшный фининспектор проходит по дворам,
  Дедушка седеет, но трудится в ночи.
  
  Бабушка - большая и полная любви,
  Дедушку ругает и гонит спать к семи...
  Денюжки заплатит подпольный цеховик,
  Маленькие деньги, но для большой семьи.
  
  Бабушка наварит из курочки бульон,
  Манделех нажарит, и шейка тоже тут.
  Будут чуять запах наш дом и весь район,
  Дедушка покушает, и Яничке дадут.
  
  Дедушку усталость сразила наповал,
  Перед тем, как спрятать всего себя в кровать,
  Тихо мне расскажет, как долго воевал:
  В давней - у Котовского, и в этой ...
   будем спать...
  
  Маленький сапожник, бабуле по плечо,
  Он во сне боится, и плачет в спину мне,
  И шаги все слышит, и дышит горячо,
  И вздыхает "Зингер" в тревожной тишине.
  
  
  ПИТЕРСКОЕ
  
  Мне старая улица Шамшева
  Прошамкает вслед нецензурно.
  Доныне душа моя тАм жива -
  В сараях за каменной урной.
  Её поджигали беспечно мы,
  И статные милицьёнэры
  Неслись, получая увечия,
  Ругаясь и в душу, и в веру,
  За нами. Но мы, слабокрылые,
  Взлетали над крышами ржавыми,
  Над ликами, лицами, рылами,
  Над всей непомерной державою,
  Над тихой квартиркой бабусиной
  (Пушкарская, угол Введенской),
  Домов разноцветные бусины
  Сияли игрушками детскими.
  Любили мы, к ветру привычные,
  Отличную эту затею,
  И крылья, к лопаткам привинчены,
  Никак уставать не хотели.
  Смотрели на город наш махонький,
  Туда, где такой бестолковый,
  Помятой фуражкой размахивал
  Восторженный наш участковый.
  
  
  ЛОДОЧКИ
  
  Наденешь ты лодочки лаковые,
  Пройдёшься у всех на виду,
  И парни, всегда одинаковые,
  К точёным ногам упадут.
  Глаза, до ушей подведённые,
  Стреляют их по одному...
  У мамки - работа подённая,
  У батьки - всё в винном дыму.
  Откроешь с подчеркнутым вызовом
  Ненужный, но импортный зонт.
  Витёк, военкомовский выродок,
  В "Победе" тебя увезёт...
  
  Слепая луна закачается,
  И я, прилипая к стеклу,
  Увижу, как ты возвращаешься
  По серым проплешинам луж.
  Пройдёшь мимо окон, потухшая,
  В наш тихо вздыхающий дом.
  В руках - побежденная туфелька
  С отломанным каблуком.
  Ушедшего детства мелодия,
  Дождя запоздалая дрожь...
  
  На красной забрызганной лодочке
  Из жизни моей уплывёшь.
  
  
  ЯБЛОКИ
  
  А этот сторож, полный мата.
  А этот выстрел, солью, вслед...
  И как же драпал я, ребята,
  Из тех садов, которых нет,
  Как будто время их слизнуло -
  Там, где хрущевки, пьянь и дрянь...
  
  И сторож, старый и сутулый
  Зачем-то встал в такую рань!
  ...Пиджак, медаль, протез скрипучий -
  Он, суетливо семеня,
  Ругая темь, себя и случай,
  В тазу отмачивал меня.
  И пусть я подвывал от боли
  (Кто это получал, поймет) -
  Грыз яблоко, назло той соли,
  Большое, сладкое как мед.
  
  Я уходил, горели уши,
  И все же шел не налегке:
  Лежали яблоки и груши
  В моем тяжелом рюкзаке.
  
  
  СЕСТРОРЕЦКОЕ
  
   Марине Шапиро
  
  В забубенном Сестрорецке, возле озера Разлив,
  Я свое пробегал детство, солнцем шкурку прокалив.
  Там, где Ржавая Канава, там, где Лягушачий Вал,
  Я уже почти что плавал, далеко не заплывал.
  Эта финская водица да балтийский ветерок...
  Угораздило родиться, где промок я и продрог,
  Где коленки драл до мяса - эту боль запомнить мне б -
  Где ядреным хлебным квасом запивал соленый хлеб,
  Где меня жидом пархатым обзывала шелупня,
  Где лупил я их, ребята, а потом они - меня.
  Только мама знала это и ждала, пока засну...
  Я на улицу с рассветом шел, как будто на войну.
  Чайки громкие летали, я бежал, что было сил,
  Со стены товарищ Сталин подозрительно косил...
  
  Сам себя бедой пугая, сбросил маечку в траву,
  Приняла вода тугая, и я понял, что плыву!
  Непомерная удача, я плыву, а значит - жив...
  Называлось это - дача, детство, озеро Разлив.
  
  
  ЯКИМАНКА
  
  Так ресторанно, пьяно, манко
  Меня приветит Якиманка.
  Там, где крышует Крымский Вал,
  Где я восторженно кивал
  И впитывал стихи чужие...
  Здесь добрые ребята жили,
  И наливали.
   И порой
  Я повторяю, как пароль
  Названья этих вин забытых,
  Из мест, куда врата забиты
  Российской танковой броней...
  
  Как эту память не роняй,
  Она - не дерево сухое,
  Она тебе не даст покоя,
  И ждет, заснувши до поры
  Под этикеткой "Хванчкары"!..
  
  
  СЛЕДЫ НА ПЫЛИ
  
  1.
  
  В пустом пространстве этого стиха
  Вдруг возникает тоненькая нота -
  Как будто ты стоишь за поворотом
  И я тебя предчувствую. Греха
  В том не найти. Предчувствие обманет.
  Тебя за поворотом просто нет.
  И без тебя в моей строке настанет
  Горячий и стремительный рассвет
  И без тебя мне будет губы жечь
  Обманчивая ласковая речь,
  Чужая кожа остановит руки,
  И смех чужой, и платье, и меха...
  Всё без тебя. Всё без тебя, в разлуке,
  В пространстве нерожденного стиха.
  
  2.
  
  А женщина чертовски хороша!
  Богата - за душою ни гроша.
  И, как стихи, она непоправима,
  И, как стихия, пронесется мимо,
  И скажет, усмехнувшись: "Я хандрю...
  Уйду. А может - вечность подарю.
  И будет вечность. Или - будет вечер,
  И сдержанность неторопливой речи,
  Старинной музыки тоска и ворожба.
  Почти вражда. Нечаянность. Судьба...
  Уйдёт. Припомню все, едва дыша.
  А женщина - чертовски хороша!
  
  3.
  
  Наши долгие длинноногие годы промчались, следами на пыли.
  А что же осталось, не песком на подошвах - в душе, в тайнике заветном?
  Какие богатства, какие золотые россыпи мы накопили,
  Или только одному научились - тянуться да вглядываться, вслед за памятью, за бегущей водой, за ветром?
  Мы всё ещё кажемся сами себе неисправимо молодыми,
  И, в случае чего, возможно, сумеем начать сначала.
  Много прошедшие, знающие - поверим ли, что стали остывшими и седыми...
  Но как же сделать, чтобы ночами душа не кричала?
  А вдруг однажды, в судный час, когда спросят: "Ну, как прожИли?" -
  Перелистав наши неимоверно многочисленные годы, месяцы, дни,
  Мы испугаемся, так ясно увидев: чужие...
  И Господу в ноги бросимся: "Соедини!"
  
  
  УДАРНЫЕ
  
   ...барабан не выдержал:
   "Хорошо, хорошо, хорошо!"
   В.Маяковский
  
  Выламывая зубы клавесину,
  Шел барабан - шарабадах! - на Вы,
  И саксофону жарко шикал в спину.
  
  Тарелки, элегантны и новы,
  Визжали - бздень! - и отрывали лапки
  Скрипичному больничному жуку.
  Литавры ухали, да так, что ныли лампы,
  И рампа слухами курилась.
  
   Мужику
  С цимбалами - похмелье грызло темя:
  У колокола вырвать бы язык!
  Он, медный, спал, во сне считая время,
  Когда пора бы...
  
   Повторял азы -
  Дабибудабу - ксилофон клыкастый.
  Себя считая здесь особой кастой,
  Он повергал трещетки-щетки в шок,
  Всех обещая побросать в мешок.
  
  И только треугольник - диньбалала! -
  Все жаловался, ныл невесть кому,
  Что петь ему дают до боли мало,
  И воли нет, и всем бы - по уму,
  Таланту, гранту, был бы доминантой...
  
  На сцену тихо вкрался дирижёр,
  Он палочкой - дук-дук! - вот так и нам-то...
  И оборвался весь раздрай и ор.
  
  Так перед музыкой сжимается душа.
  Все замерли, почти что не дыша.
  
  
  ВОЛЧЬЕ
  
  В тугом огне и злобе лая,
  Ломая наст, и кровью метя,
  Слепую жертву гонит стая,
  Хрипя и разгрызая ветер.
  Пушистый снег укроет след ли
  И лунный свет коснется тени,
  Там, где прервали мы последний
  Вздох неподсудного оленя.
  Его душа слезинкой малой
  Дрожала здесь, над миром грубым...
  А стая долго пировала,
  Рыча и обнажая зубы...
  
  
  ПОД МОСТОМ
  
  Под широким городским мостом
  Шла собака с носом и хвостом.
  И читала, тихая, она
  Всякие собачьи письмена.
  Шла в сырой и гулкой полутьме,
  Выписав ответ в своем письме:
  Мол, иду, хромая и ничья,
  Посреди бездушья и вранья.
  Лапу мне подбил какой-то гад,
  Потроха от голода горят,
  Но в последний свой собачий час
  Я не полюблю домашних, вас...
  Шла собака, а навстречу ей
  Попадались несколько людей.
  Кто-то брел, а кто-то метил мост,
  Кто-то в лужу организмом врос,
  И, друг друга лапами обвив,
  Двое слиплись, видимо, в любви...
  Под мостом отдельная вода
  Тоже шла спокойно в никуда,
  Тихо уносила мимо них
  Души мертвых, голоса живых.
  Гулким эхом, бьющим через край,
  Остывал над ней собачий лай.
  
  
  НОЧНОЙ ЗВЕРЬ
  
  А если зверь задышит в доме,
  Домашний страшный зверь?
  Он невозможен и огромен -
  Там, где открыта дверь.
  Мне тихий шаг его понятен
  И рык его как жесть.
  На желтой шкуре черных пятен
  Мне в эту ночь не счесть.
  Он ищет в душном доме души,
  Он знает все места.
  Сейчас огонь свечи потушит
  Тень
  Моего
  Кота...
  
  
  ТЕАТРАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
  
  Под вешалкой театральной седой и пьяный артист матерно и орально дает в пятый раз на бис. Паленое зелье из горлышка прихлебывая в тоске, актер, наше ясно солнышко, уходит в пике, как все. Давно разбежались зрители... По-стариковски хитер, его, чтобы не увидели, сюда притащил вахтер. И, лежа в соплях и горе, сивухой дыша едва, он из несыгранной роли выкрикивает слова...
  Ну, вот и обмякло тело - спит, утомленный в дым, и сердобольный Отелло грозно стоит над ним.
  
  Воем "скорой" распорот, застыл черно-белый кадр:
  Провинциальный город и погорелый театр.
  
  
  ВОЗВРАЩЕНИЕ
  
  Под небом сыромятным,
  От Бога вдалеке,
  Я шел и пел невнятно
  На древнем языке.
  
  И было тяжким счастье,
  И сбиты ноги в кровь,
  Но все же - возвращался
  Туда, где хлев и кров.
  
  
  ПЕРЕКРЕСТОК
  
  Я утром вышел из пальто, вошел в седой парик.
  Старик с повадками Тельца стучал в литую медь.
  Шел ветер с четырех сторон, вбивал мне в глотку крик,
  И шрамы поперек лица мне рисовала смерть...
  В окно с наклеенным крестом я видел, что бегу
  Там, где у хлебного стоит, окаменев, толпа -
  На той проклятой стороне, на страшном берегу,
  Куда всегда летит шрапнель, бездушна и слепа.
  Смотрите, я улегся в снег, пометив красным путь,
  И мамин вой ломал гранит, и гнул тугую сталь...
  Я там оттаю по весне, вернусь куда-нибудь,
  И позабуду, что хранит во все века февраль.
  
  Я сбросил эту седину, я спрятал в пальтецо
  Свои промокшие глаза, небывшую судьбу.
  От страшного рубца отмыл промерзшее лицо,
  И в памяти заштриховал: по снегу я бегу....
  
  
  ПЛАНЕТА СНЕГИРЬ
  
  Планета называется Снегирь.
  Вокруг двух солнц - Урала и Кореи
  Она несется, плавясь и шалея,
  Вдоль по Оби, и в круге Енисея,
  Во всю свою немыслимую ширь.
  Над ней два спутника с повадками зверей
  И рыба Бийск с раскосыми глазами,
  Шаманы с расписными голосами
  И бубнами из шкур нетопырей
  Уходят в подпространство, как в запой.
  
  Я там делился спиртом и тоской
  И гнус кормил в тайге под Верхоянском,
  Где вспарывает белое пространство
  Над каждой переписанной строкой
  Упряжка золотых моих собак.
  
  Планета называется Не-Враг.
  Сказал бы - Друг, но помню эту стужу,
  И третий страх, просящийся наружу,
  Когда у вездехода сорван трак.
  
  Он третий, и последний. Первых два
  Мне помогла осилить голова.
  
  Планета по прозванию Снегирь,
  С тобой не совпадет моя орбита.
  И розовые перья все побиты,
  И медный полюс, вытертый до дыр...
  
  Мне бы уехать. Завтра же. В Сибирь...
  
  
  НА ПОРОГЕ ОКТЯБРЯ
  
  На пороге октября
  Обломилось бабье лето.
  Жадно ветки теребя,
  Ветер снова ждет балета
  Листьев, замостивших двор,
  Веком тронутой плисецкой...
  Все же бьется до сих пор
  Подмороженное сердце.
  
  
  ОКРАИНА. Монолог женщины
  
  С битьем посуды, с криком и гульбой,
  С трясущимися жадными руками -
  Такой ко мне пришла твоя любовь,
  Такую заработали мы сами.
  Окраинный невозмутимый быт,
  И руки у парней - пожестче терки,
  А челками зашторенные лбы
  Тверды, как наши темные задворки.
  Но утром ты сказал: "Меня прости ..."
  Задумался, добавил мрачно: "Детка",
  И спряталась рука в твоей горсти -
  И было на тебя не наглядеться.
  
  ... Как схоронили - я и детвора,
  Сгоревшего в работе непомерной,
  И как потом гуляло пол двора,
  С битьем посуды, яростно и скверно,
  И как наутро сын, пьяней вина,
  Привел в наш дом испуганную Люду...
  Наверное, была моя вина,
  Что не сумела вырваться отсюда.
  Что этот прах не отряхнула с ног,
  Что всех тянула, ломовая дура...
  Но по-отцовски громко спит сынок,
  И вот под боком скрючилась дочура.
  И можно, тихо вспомнив, расцвести
  Среди вот этой жизни, злой и едкой -
  Как нежно он сказал: "Меня прости",
  И как чудесно он добавил: "Детка..."
  
  
  ГОРОД
  
  На асфальте прогоревшем,
  на перроне одуревшем,
  в чахлом парке у сосны -
  Здесь мои больные сны.
  Корни - в гравии колючем.
  Радуюсь тягучим тучам.
  Лучший воздух - выхлопной...
  В скорлупе своей квартиры
  я в душе латаю дыры,
  и вороний гомон сирый
  не умолкнет надо мной.
  Город, яростный калека,
  город гнет через колено,
  и меня клеймом калёным -
  так, что пахнет шашлыком,
  приучил к своим законам
  и закрыл своим замком.
  
  
  ПРОЩАНИЕ С АРАХНОЙ
  
  Арахна, слепая сестра, паутину трясущая жадно.
  Твой голод терзает и жжет, но пусты обветшалые сети
  Насмешлив твой сумрачный страх, и его отвратительно жало.
  И мох сквозь тебя прорастет, ты умрешь, и никто не заметит.
  
  Вот так безотказная старость отрежет пути отступленья,
  Презреньем обдаст, пролетая, никчемная юная муха.
  Дожив до немыслимых ста, раствориться под ангелов пенье?
  Прочитаны эти лета. Я увижу величие духа -
  
  Как ты, отпустив якоря, в свой последний полет оборвешься.
  Поймай и вдохни пустоту, в этом небе уже незаметна.
  Высокий обрыв сентября... Я скажу на прощание вот что:
  Лети, умирай на лету, стань покоем, закатом и ветром!
  
  
  * * *
  
  А музыка была вначале!
  Она звучала в том саду.
  Ее порой не замечали
  Как ветер, сон или звезду.
  Она была и змей, и древо,
  Катился яблоком мотив...
  Его протягивала Ева
  Неосторожно надкусив.
  
  
  МАРТОВСКАЯ ПЕСНЯ ШОКОЛАДНОГО ЗАЙЦА
  
  а если шоколадный заяц не вынырнет из-под воды
  а если в берега врезаясь волна не вынесет беды
  а коли так зачем причуды огня укора и замка
  уколет маета простуды и глянет страх из-под зонта
  петляем и следы запутав спасаемся от них едва
  глаза откроешь синим утром закроешь исчерпав слова
  и тает шоколадный заяц на черном противне весны
  ручьями рыжими срезая тень золотую у сосны
  и этот ком уже в гортани и бьет и жжет и жив чуть-чуть
  но если на колени встанешь простится ледяная жуть
  под снегом допревают листья когда до марта полчаса
  и быстрый бег шального лиса прожжет несмелые леса
  
  
  НАСЛЕДНОЕ. НАВЬ
  
  След медузы, слепок рая, эта праздная судьба...
  Выход узок, выбираю путь свободного раба.
  Сам себе, ломая крылья, пылью жадный рот набью.
  Глазом белым, криком "Ты ли?" навью долю отпою.
  Мне достанутся, я знаю, не наследные права:
  Дань земная, тень резная, да кинжальная трава.
  Рассечет меня осока, невысок ее прыжок,
  Но не пустит раньше срока на порожек сапожок.
  Трудно быть зеленым светом там, где нынче я живу -
  Рядом с птицей, прямо с веток уходящей в синеву.
  Буду, словно павший воин, сам себе и смерд, и князь...
  И моя звезда завоет, к изголовью наклонясь.
  
  
  ЛЕТАЛЬНОЕ
  
  ...А я провалился сквозь лён простыней, во чрево земное,
  В притворное золото, дым постных дней, в хранилище Ноя.
  Здесь твари по паре вповалку легли, здесь души не дышат.
  И прорва их парит, и жар от земли, которой - по крыши.
  Я в этом котле, я себя разменял, я выпал из ряда...
  Но, как бы ни тлел, отпустите меня, мне все еще надо
  Остывшие руки обжечь о траву, назвать ее имя,
  Найдя и теряя, измерить тропу до Ершалаима.
  С несбывшейся женщиной дом разорить, на радость и муку.
  И все объяснить, протянув эту нить, от прадеда к внуку...
  Я брошусь в спасенье воды ледяной, мне сладко и жутко.
  И радио заголосит за спиной, играя пробудку.
  
  
  НИТЬ
  
  Выводит художник последний рассвет,
  Он знает, что выпадет завтра ему -
  Ворует художник из россыпи лет,
  Рисует себе и тюрьму, и суму,
  Малюет укрытый деревьями дом,
  Веселых и злых нерожденных детей,
  Жену, что старательно плачет о нем,
  И друга (утешит без всяких затей).
  Залетная птица - всего три мазка,
  За ней плотоядно крадущийся кот,
  И лишь у собаки застыла тоска
  В глазах. И сегодня - петух не споет.
  Задымленный сад - нечто вроде Ватто,
  Забор покосился - пора подновить...
  Художник встает. Надевает пальто.
  Уходит. И здесь обрывается нить.
  
  
  ВЕТЕР
  
  Когда начинается северный ветер, держи паруса,
  Несет он не только тоску, и песок, и заточенных птиц.
  Приходит чешуйчатый зверь, и грызет на гремящих часах
  Минутные острые стрелки, и падают прочерки лиц.
  Когда начинается западный ветер, пей яблочный сок.
  Дави эти желтые, красные, в добрые бочки налей.
  Поднимется пена от сидра, и голос твой будет высок,
  Тогда золоченые кубки достань, и расставь на столе.
  И жди: если ветер с востока обрушится ржаньем коней,
  Наполни разверстые пасти, и заново кайся, и вот
  Дождешься ты южного ветра. Тогда ни о чем не жалей:
  Над миром и местом раскосое солнце взойдет.
  
  * * *
  
  От моей судьбы цветастой
  Не осталось даже дыма.
  Как по миру ты ни шастай,
  Но пора прибиться к дому,
  Чтобы тлела у забора
  Купина неопалима,
  Чтобы пели птицы хором
  Непонятное другому...
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"