Толик Барышев не умел играть в футбол. “От этого еще никто не умирал”, - скажет искушенный читатель. Так-то оно так, но если вам только одиннадцать лет и круг интересов ваших сверстников ограничен тем, как бы посильнее и поточнее послать мяч в ворота, этот незначительный, на первый взгляд, изъян может обернуться настоящей трагедией.
Были времена, когда на футбол ходили как на праздник. Мальчишки бредили именами Стрельцова и Нетто, Яшина и Воронина. А вот Толику не повезло: бабушка и мама предпочли обучать его такому никчемному занятию, как игре на фортепиано.
И вот Толик в пионерском лагере. Первый раз в жизни. Путевку достал старинный мамин друг дядя Юра. Он же подарил Толику перед отъездом красную спартаковскую футболку - предмет вожделения и зависти всей лагерной детворы. Даже сам Генка Хмырин, счастливый обладатель настоящего охотничьего ножа, с помощью которого он самозвано присвоил себе капитанский титул, глядя на футболку, шмыгнул завистливым вечно красным носом и поставил Толика рядом с собой в нападение. Красная футболка обязывала ко многому.
О своем позорном прошлом Толик, разумеется, умолчал. Понадеялся, как говорится, на русский авось. И все, возможно, сошло бы гладко, кабы не “медные трубы”, оглушившие нашего героя и подтолкнувшие его на стезю порока.
Играли, разумеется, коллективно, - тем и славится наш футбол, чуждый “звездной” болезни большинства зарубежных клубов, - то есть носились всем скопом, двадцать человек, исключая вратарей, вокруг мяча, толкались, скандалили, больше работали локтями, чем ногами, и были, безусловно, счастливы. И попробуй разбери в такой толчее, кто здесь фаворит, а кто аутсайдер.
Но буржуазная зараза исхитрилась и тут показать свой звериный лик, свои хищные зубы, коими душит она негров и прочий спортивный пролетариат. У самых ворот противника Толик неожиданно был вытолкнут из милой его, как, впрочем, и любому русскому сердцу, давки и толчеи. Поднявшись на ноги, он приготовился было снова нырнуть в родную стихию, но... тут-то он и увидел мяч. Может быть, впервые за всю игру. Тот самый мяч, из-за которого происходила вся эта свалка, преспокойно лежал неподалеку от дерущихся, как бы приглашая подойти и посильнее наддать по нему ногой. Великий искус! Голкипера же в воротах, как это ни странно, на тот момент не случилось: не утерпел, видать, бедняжка, и тоже затесался в толпу.
Тут-то наш Толик и оступился. В прямом и переносном смысле этого слова. Почувствовал себя эдаким индивидуалистом, “звездой” первой величины, на которую, затаив дыхание, взирает весь спортивный мир. Он разбежался, какими-то нелепыми игривыми зигзагами вернулся к мячу, по-балетному взмахнул ногой для удара и... упал. Заслуженное наказание настигло индивидуалиста - не отрывайся от коллектива! Злоязычный Генка Хмырин впоследствии утверждал: уж он-то закалил бы такой мяч в ворота даже, извиняюсь, задницей, что, в его понимании, являлось, вероятно, наивысшим футбольным шиком.
Не трудно догадаться, что после этого печального, но весьма поучительного инцидента, горе-футболиста с позором прогнали со спортивной площадки. Для Толика наступили черные дни. Злополучную футболку он больше не надевал, чтобы лишний раз не напоминать о своем позоре. Футбольное поле предпочитал обходить за версту. От тоски зеленой записался в состоящий сплошь из одних девчонок кружок хорового пения, но бодрые пионерские марши не скрашивали одиночества.
Первое время он пытался вернуть расположение товарищей тем, что преднамеренно грубил воспитателям, дрался с ребятами из старших отрядов, а однажды на целый день пропал из лагеря: до вечера просидел, вернее, пролежал на заваленном старыми матрасами чердаке клуба, рассчитывая таким образом заслужить двусмысленную славу отчаянного. Славы не заслужил, но чуть было не нарвался на отчисление из лагеря. Хоровые девочки спетыми голосами поручились за своего солиста. А ведь это позорно вдвойне! Ни один уважающий себя футболист после такого вопиющего факта не согласился бы перекинуться с ним мячом: надо же - девчонки отстояли!
А в лагере что ни день какое-нибудь новое мероприятие. Сегодня - смотр строевой песни, завтра - военно-спортивная игра “Зарница”, послезавтра (вздох облегчения) - просто спортивная баталия (читай: футбол). Но однажды лагерное начальство решило внести в этот процесс некоторое разнообразие и объявило поход за лекарственной ромашкой. На сбор ее футбольная команда вышла в полном составе, дабы и на самом обыкновенном, поросшем травой и клевером, поле еще раз подтвердить свое высокое звание.
Потрудились ребята на славу - добыли полную наволочку ценного растения. Довольные собой, они уселись поболтать и передохнуть. Толика же до общей наволочки не допустили. Он собирал целебный продукт индивидуальным образом в индивидуальную тюбетейку.
Генка Хмырин, как обычно, витийствовал. Держа осторожно двумя пальцами у самого корня, - так держат крапиву, - стебель какого-то странного растения с узкими листьями и гроздьями красных, величиной с булавочную головку, плодов, но просвещал будущих чемпионов в области народной медицины:
- Ну, мужики, кто знает, что это такое? Не знаете? Тогда тихо... Это... - Генка сделал многозначительную паузу, - конский возбудитель!
- Да ну! Не ври!
- Зуб даю! Это такое средство... У нас один парень, значит, как-то попробовал, так - гад буду, если вру! - на собственную же сестру набросился! Насилу отбили! До сих пор на цепочке гулять водят!
- А почему на цепочке?
- Опасен для окружающих, балда! Как увидит девчонку, а то и старуху какую-нибудь лет за тридцать, рычит, слюной брызжет...
- А вдруг сорвется?
- Тогда все. Хана!
- Кому?
- Обоим. Пацана мусара пристрелят. А девчонка сама бешенной сделается. Тут никакие уколы не помогут.
- А если на старуху набросится?
-Фи! Сразу копыта откинет. Старухи долго не живут, - заключил Генка, наслаждаясь произведенным эффектом.
В этот момент Толик почувствовал, что наступил его час. Он повернулся к ребятам и коротко бросил капитану:
- А спорим, что я съем!
- Плохо тебе не станет, футболист!
- Не станет! Или слабо спорить?
Это был точно рассчитанный ход. Все знали, что по части споров Генка был прямо-таки одержим. Любая мало-мальски ценная вещь, случись ей попасть в его руки, не долго задерживалась у своего нового хозяина. Однажды довелось капитану проспорить - страшно сказать! - даже резинку от трусов самого Льва Яшина. Да, была и таковая! К сожалению, доподлинно не известно, где и когда исхитрился Генка вытянуть ее из трусов знаменитого спортсмена, зато известно, и на этот раз достаточно точно, что недальновидному скептику, усомнись он в реальной принадлежности сего деликатного предмета, явно бы не поздоровилось. Ибо это был фетиш, реликвия вроде гвоздей от креста Спасителя. И даже ее Генка умудрился проспорить! Единственное, на что никогда не спорил капитан, это охотничий нож.
- Так замажем, что ли, на ножичек! - играл с огнем Толик.
Ребята напряженно замерли. Отказаться, то есть поставить под сомненье свой собственный авторитет, капитан, разумеется, не мог.
Итак, пари состоялось.
Трудно сказать, что испытывал в тот момент Толик. Скорее всего, он и вправду верил, что произойдет нечто необычайное, то самое, о чем принято говорить с показным бахвальством в мужской компании, скрывая в душе неопытность и растерянность.
И, тем не менее, он разломил стебель. По краям разлома выступила тягучая беловатая жидкость. Зажмурив глаза, Толик принялся жевать. Вкус у растения оказался преотвратным: какая-то смесь горечи белены с кислицей щавеля, да еще с явным привкусом корицы в дополнение к букету. Проглотил. Сплюнул. Слюна, зеленая и клейкая, паутиной повисла на листах подорожника.
И ничего ужасного не произошло. Только не приятная, но вполне терпимая резь в желудке напоминала об опасном эксперименте. Скорее всего, шутки ради, но вполне возможно, что и по иным, не известным нам доселе причинам, он несколько раз лязгнул зубами, закатил глаза и, устрашающе шевеля тонкими, музыкальными пальцами, медленно, словно на ощупь, двинулся вперед.
Ребята отпрянули.
Вроде бы самое время прекратить валять дурака, покровительственно похлопать по плечу капитана и, великодушно простив Генке проигранный нож, пожинать плоды собственного бесстрашия. Но не тут-то было!
С этого момента автор предупреждает, что решительно отказывается брать на себя ответственность за действия своего героя. Сразу оговорюсь: рассказ был задуман в эдаком милом лирико-романтическом ключе с известной долей дидактики под завязку, как это и считается необходимым в произведениях для детей и юношества. Но эти мне чувствительные натуры! Одному Богу известно, что выкинут они в самый кульминационный момент развития сюжета. Куда их понесет. Автору остается только теряться в догадках, было ли это шуткой довольно дурного толка или своеобразной местью за долгие дни вынужденного одиночества, за те насмешливые, а то и сочувствующие, что еще больней для уязвленного самолюбия, взгляды, которые пришлось пережить его юному герою. Впрочем, имеет место быть и третье предположение, о котором нам, рационалистам, материалистам и прагматикам, рассуждать явно не след. Однако...
- Ужо тебя! - дурным голосом прохрипел Толик не вполне понятную, но завораживающую, как боевой клич, фразу, позаимствованную им из классической русской литературы.
Капитана как ветром сдуло.
- Мужики, держите его! - повизгивая, орал Генка и вихрем мчался по полю, сбивая головки клевера и втаптывая в землю стебли целебной ромашка. По пятам его, с каждой минутой сокращая расстояние, несся разъяренный кентавр.
“Мужики” же, надо отметить, улепетывали в совершенно противоположенном направлении с благороднейшим, как они впоследствии утверждали, намерением предупредить лагерь о надвигающейся опасности.
На какие только ухищрения не пускался капитан! В бесплодной надежде оторваться от преследователя он то совершал неимоверные, которым позавидовал бы любой прославленный форвард, финты и кульбиты, то прерывающимся от бега голосом, навзрыд, умолял чудовище перенести свой праведный гнев на другой, более достойный предмет.
Но Толик был неумолим. Высоко по-жеребячьи вскидывая (задние!) ноги, он пас капитана. Волосы его, спутанные, как лошадиная грива, развивались по ветру, уголки воспаленных, еще не проколотых губ, словно изморозью, окутались пеной, а резкий запах пота из паха и подмышек растревожил табун колхозных кобылиц, мирно пасшихся за дюжину километров от места этой небывалой теофании.
К сожалению, у автора не хватает возвышенных эпитетов, чтобы передать весь кошмар этой леденящей душу скачки. Для полноты восприятия он позволит себе обратиться к заключительным строфам известного сонета Жозе Мария де Эредиа “Бегство кентавров” в замечательном переводе Максимилиана Волошина:
Порой один из них задержит бег свой звонкий,
Вдруг остановится, и ловит запах тонкий,
И снова мчится вслед родного табуна.
Вдали, по руслам рек, где влага вся иссякла,
Где тени бросила блестящая луна -
Гигантским ужасом несется тень Геракла...
Вконец обессиливший Генка, как подкошенный, ничком рухнул в траву, отчаянным рывком перекинулся с живота на спину и, молотя воздух ногами (на одной из них, правой, Толик успел заметить щегольскую красную повязку, якобы означавшую, что удар ноги ее владельца смертелен) в голос завыл:
- То-лич-ка! Не на-а-до! Я ма-а-ль-чик!
Толик остановился, с олимпийской брезгливостью окинул взглядом поверженного противника, широко раздувая ноздри, втянул в себя воздух, напоенный сочными запахами спелого клевера и перебродившего кумыса, победно щелкнул некованым копытом и громко, призывно заржал.