Когда Алан Хаархофф открыл глаза, то увидел перед собой испуганное лицо жены Мелинды. Она перевесилась через него, чтобы включить ночник у его прикроватного столика. Сейчас одна ее рука лежала на его лбу, а другая на груди.
- Алан, ты здоров? Может мне позвонить доктору Варбеку?
- Нет,- сказал, хрипя Алан. Потом он откашлялся, прочистил горло, и уже своим нормальным голосом сказал:
- Мелли, со мной все в порядке. - Он попытался улыбнуться, но улыбка по всей видимости вышла натянутой и болезненной - он понял это по выражению лица жены, и уже пожалел, что вообще решил улыбнуться: ему никогда не удавалось скрывать от нее свои недомогания.
- Все, я звоню доктору,- она категорично замотала головой, как бы давай понять мужу, что спорить бесполезно. Что касалось его здоровья, то она была неумолима.
- Мелинда, послушай, мне всего лишь приснился дурной сон. Все хорошо.
Она недоверчиво покосилась на него.
- Правда-правда! - улыбнулся Алан. На этот раз улыбка вышла убедительнее.
- Сколько пальцев ты видишь?! - Мелинда показала сначала два пальца, потом четыре, потом три. Алан взял ее руку и поцеловал. Они рассмеялись. Мелинда - немного стесняясь, совсем как в молодости. Он все еще любил ее. Они были женаты уже тридцать шесть лет, но в такие моменты он любил ее, как раньше.
- Я пойду, заварю тебе травяного чаю. - Мелинда поцеловала Алана в кончик носа, встала, засунула ноги в тапки и пошла на кухню.
Когда она выходила из комнаты, Алан окликнул ее:
- Мелли, а у нас еще остались гренки?!
Она запрокинула голову, так что ее когда-то черные, а теперь пепельно-седые волосы откинулись назад, и наигранно вздохнула, пробормотав что-то про обжорок, которым посреди ночи приспичило полопать. Она снова одарила мужа улыбкой и вышла из комнаты.
Алан сел на постели, сложив по-турецки ноги и уткнувшись лицом в ладони. Ему в самом деле снился сон. Дурной сон.
Наверное, именно потому, что он сказал правду, Мелинда не стала звонить доктору Варбеку. И именно поэтому она так повеселела. Она поняла, что ее мужу действительно приснился плохой сон. Но плохой сон, каким бы плохим он ни был, все же лучше сердечного приступа.
Четырнадцать месяцев назад Алану Хаархоффу, засидевшемуся допоздна у себя в кабинете в университете за проверкой экзаменационных работ, стало плохо с сердцем. Уборщик, проверявший кабинеты, вызвал скорую. Карета скорой помощи увезла профессора Хаархоффа в больницу.
После перенесенного сердечного приступа Хаархофф вел лекции только у пятого курса, так как вести у больших потоков было слишком изнурительно. Также он принимал участие в различных семинарах и конференциях. Он стал больше заботиться о своем здоровье, бросил курить, ограничивал себя в еде. За эти четырнадцать месяцев он заметно похудел.
Сейчас, уткнувшись в ладони, он вспоминал то, что почувствовал тогда, в своем кабинете.
Алан встал, накинул халат и пошел в прихожую. Он открыл дверцу шкафа, в котором хранилась верхняя одежда, засунул руку в карман темно-зеленого замшевого пальто, но там ничего не оказалось. То, что он искал, было в светло-серой куртке на замке. Обычно Алан носил ее ранней осенью или поздней весной. В одном кармане лежала пачка Уинстона, в ней оставалось две сигареты. В другом кармане была зажигалка. Алан положил их в карман домашнего халата и прошел на балкон.
Когда Алан вышел на балкон, то прикрыл за собой дверь и закурил. Ночная прохлада приятно ласкала его морщинистое лицо, ероша седые волосы. Где-то вдали занимался рассвет. Алан закрыл глаза.
Последнее время ему не удавалось запоминать свои сны. Когда он был моложе, намного моложе, он даже вел дневник, в котором описывал свои приключения во снах. По прошествии времени Алан перестал записывать, но привычка анализировать их осталась. А может и не столько анализировать, сколько предаваться мечтам.
Когда у Алана случился сердечный приступ, он перестал видеть сны, что доставляло ему немало тревоги, но совсем недавно они снова стали сниться ему. Бывало так, что он просыпался ночью и помнил сон так четко и ясно, что ему казалось невозможным забыть его, и он со спокойной совестью засыпал, а по утру помнил лишь жалкие обрывки того, что ему показал сидящий у него в голове киномеханик. В такие минуты его наполняло не простое сожаление, а какое-то чувство вины, исполненное горечи, как будто у него украли несколько лет жизни. В самом деле, человек на старости лет стар не потому, что он немощный или покрытый морщинами, а потому, что он долго жил. И выражаются прожитые им годы в его воспоминаниях. И когда вам осталось меньше, чем у вас было, то очень важно помнить то, что было. Что будет, если у вас украдут несколько лет воспоминаний?
Сны - это наши неосознанные воспоминания, принимающие самые причудливые формы. Благодаря этим метаморфозам они становятся шире, дальше, неуловимей, чем реальные воспоминания. Что, если вы сами крадете у себя ваши воспоминания, ваши сны, путешествие на Луну или ночь с тысячей полногрудых красавиц просто потому, что вы заспали сон? В таком случае винить вам остается только себя.
На этот раз Алану не из-за чего было винить себя.
На этот раз он запомнил все от начала и до конца... к сожалению.
Алан должен был повторить про себя еще раз то, что ему приснилось. Он шумно втянул носом воздух и...
...и он словно парил в ночи.
Он парил над рощей, резко пикируя вниз, а потом планируя несколько десятков метров, и снова в штопор, и снова несколько десятков метров плавания по кругу в ночном воздухе. Как сова, лавирующая в поисках маленьких нерадивых мышат, чьи белые хвостики сновали по лугу то тут, то там.
Наконец он увидел их: это были мать и дитя. Когда Алан опустился ниже, то увидел, что они мирно дремали среди деревьев. Мать, молодая женщина лет тридцати пяти, спала возле поваленного дерева, подложив ладони под голову. Ребенок же,- это был мальчик лет десяти, устроился меж корней большого дуба, уютно облокотившись на его ствол.
Внезапно лес как будто ожил. Сам воздух становился гуще, словно в него долили еще больше ночи; ее было так много, и она была такой вязкой, что Алану стало тяжело взмахивать крыльями, и он повис недвижим.
То место, где спали двое, словно осветилось изнутри больным желтым фонарем, на который налип ледяной снег. Хлопья этого снега падали до тех пор, куда достигал желтый свет. Точнее они не падали, а резко дергались из стороны в сторону, будто содрагаемые конвульсиями.
И тут женщина проснулась и попыталась встать, но ноги ее не слушались. Она упала и повалилась на бок, волосы закрыли ее лицо. Она встала на колени, выставила вперед руки и начала приближаться к мальчику. В этот момент свет внутри снежного вакуума сделался ярче в разы, как свет лампочки перед тем, как та взрывается. Всполох света ослепил глаза Алана так резко, что ему пришлось зажмуриться и прикрыть лицо крылом. Но желтый свет не исчез: если раньше он был нигде и внутри, заполняя все пространство, где лежали двое, то теперь там царила тьма. Свет же проник в каждую из снежинок, превращая их в пустившихся в сумасшедший пляс светлячков.
Женщина поднялась на ноги, оступилась, но устояла и продолжала медленно приближаться к ребенку. Голова ее наклонилась в сторону так неестественно, как если бы у нее была сломана шея. Слепые снежинки, налипая на ее лицо, умирали, мучительно потухали на ее ресницах, застывали на ее губах, превращаясь в оледенелую маску смерти.
Тем временем мальчик успел проснуться. Он заворожено смотрел на свою маму, которая, как Снежная Королева, приближалась к нему. Мальчик тихонько позвал ее, но она не ответила. Тогда он позвал громче:
- Мама! Мама, что с тобой?!
Но она продолжала, молча надвигаться на него. Тогда, испугавшись, он вжался в дерево так, что вспотевшая спина почувствовала ребристую кору ствола. Если бы он только мог, он превратился бы в дерево, но он не мог...
Мальчик закричал.
- Мама, не надо! Мама! Пожалуйста...
Женщина подошла к сыну и положила ему руки на плечи. Мальчика трясло как в лихорадке. Женщина провела ладонью по его щеке и... резким рывком вырвала ключицу с кусками мяса, содрав кожу с шеи мальчика. Глаза его были полны ужаса, а изо рта и разорванной шеи текла кровь. Оголенная кость торчала из плеча. Мальчик начал терять сознание, но перед тем, как умереть, он попытался что-то сказать, из глотки вырывалось только хрипящее бульканье. Он пытался сказать: "Мама, прости! Мама, я больше не буду!"
Алан шумно втянул носом морозный ноябрьский воздух, который обжег ему мозг. У него закружилась голова, и он почувствовал приступ тошноты.
- Алан, милый, где ты? - позвала его Мелинда. По всей видимости, она уже успела заварить чай и вернулась в спальню. - Алан? - послышалось уже ближе. Мелинда шла к нему на балкон.
Алан спохватился, ведь Мелинда не должна была знать, что он курил. Хотя, на самом деле, он успел сделать всего одну затяжку перед тем, как воспоминания о жутком сне захватили его. Он посмотрел на сигарету, зажатую между средним и указательным пальцем - она обуглилась почти до самого фильтра, так что теперь была похожа на пепельную рождественскую ель.
Обугленная сигарета обломилась и пепел, проскользив по пальцам Алана, закатился ему в рукав. В этот момент Мелинда отрыла дверь и вышла к нему на балкон. Он посмотрел на нее, и в его глазах читался стыд.
- Мелли, прости меня. - Он почти повторил то, что пытался сказать мальчик перед смертью. Алан прекрасно понимал, что пришлось пережить его жене, когда ей позвонили из больницы и сказали, что у него случился приступ. Он видел, как переживала она, и помнил, как она проводила дни и ночи в его палате, сидя у постели и держа его за руку. Знал, чего ей стоило улыбаться и шутить, пряча от него свои страхи. Поэтому сейчас, когда она увидела его курящим, он чувствовал себя виноватым.
- Мелли, я...- начал, было, он, но она подошла к нему и остановила, прижав ладонь к его губам.
- Тссшшщщ, не надо. - Она покачала головой. - Отдай мне это. - Она протянула руку и забрала его сигареты и зажигалку. Не глядя, засунула в карман своего халата и, прижавшись, обняла мужа. А тот стоял с опущенными руками. Мелинда гладила его по спине, успокаивая:
- Ну-ну, Алан. Все хорошо. Уже все позади. Расскажи мне, что тебе приснилось. Что случилось?
Алан рассказал то, что он увидел во сне.
Когда они пришли в кухню, то Мелинда усадила Алана за стол, села рядом и обхватила своими руками его руку, взяв его ладонь в свои. Она опустила голову ему на плечо. Какое-то время оба молчали.
Алан смотрел в одну точку, а Мелинда не хотела нарушать это состояние. Алан отпил из чашки уже успевший остыть чай:
- Они холодные? - спросил он, уже зная ответ.
- Конечно, как ты любишь. - Мелинде не нужно было видеть лицо Алана, чтобы понять, что он улыбнулся. Она почувствовала это, по его плечу, по тому, как его дыхание изменилось на долю секунды: сначала оно прервалось на короткое мгновение, а потом он тихонько выдохнул воздух носом.
Алан взял гренку с тарелки и откусил добрую половину. Его жевание успокаивало Мелинду. Да и сам Алан стал успокаиваться. В самом деле, мало ли что может присниться. Может, просто его мозг так отреагировал на все это насилие, которое так любят смаковать в десятичасовых новостях. Ведь ему и раньше снились кошмары, когда-то чаще, когда-то реже. Так что не стоило так волноваться из-за ночного кошмара.
Он повернулся к Мелинде и поцеловал ее, потом запихнул остатки гренки в рот, залпом выпил чай и стал вставать из-за стола:
- Мелли, я пойду прогуляюсь.
- Куда ты пойдешь в такую рань? - она посмотрела на часы, которые стояли на одной из полочек. Электронный циферблат показывал 5:47.
- Зайду к Марко в пекарню, посидим с ним, поболтаем. Помогу ему приготовить булочки.
- Когда он был у нас в прошлый раз, то жаловался, что когда ты ему помогаешь, курага быстро кончается, так что на булочки ее не хватает. - Она с укоризной посмотрела на него и покачала головой. - С тобой точно все хорошо?
- Да, просто после сна был под впечатлением, но сейчас уже окончательно проснулся, и все в порядке. Сейчас прогуляюсь, развеюсь, поем кураги, выпью чашечку кофе, поем кураги и часиков в одиннадцать буду дома.
Алан ушел в спальню переодеваться, а Мелинда подошла к окну, которое выходило во внутренний двор, и задумчиво уставилась на молодые ели, растущие по сторонам.
- Алан, будь осторожен! - Мелинда повязала Алану теплый голубой шарф и расправила его. - Пообещай мне, что все будет хорошо!
Он улыбнулся:
- Конечно, милая, все будет хорошо. - Он чмокнул ее в лоб, взял свой зонтик и вышел за дверь.
Когда он спустился в парадную, то от его улыбки не осталось и следа. Еще на лестнице он обратил внимание, что фонарь под крыльцом подъезда горит. А это значило, что там, на улице было еще темно. Странно. Когда он стоял на балконе, то вдалеке уже начинало светать. Это не были лучи солнца, которые прокладывают дорогу новому дню, но серая бледность, которая приходит на смену черноте ночи. Которая должна была прийти ей на смену...
Алан пошел на остановку. Обычно в пекарню к Марко, он ходил пешком, но сегодня решил дождаться автобуса.
Пустой автобус подъехал через несколько минут. Алан пожелал водителю доброго дня, прошел в конец автобуса и сел у окна. Когда они проезжали мимо пекарни, Алан увидел поднятые ставни и самого Марко, который стоял на стремянке и протирал окна.
Спустя четверть часа Алан поднялся со своего места и подошел к водителю автобуса.
- Как-то темно сегодня утром,- сказал Алан, глядя по сторонам, чтобы не пропустить нужную ему остановку.
- Тучи, наверное, вот и пасмурно. - Отозвался водитель и посмотрел на Алана. - На сегодня дождь обещали,- добавил он.
- Что ж, может быть, - задумчиво ответил Алан.- Может быть... Остановите на следующей, пожалуйста.
Алан вышел на остановке недалеко от парка и сразу же обратил внимание, что улицы безлюдны. Он не знал точного времени, но предполагал, что должно было быть около половины седьмого. Была суббота, так что вполне понятно, что люди еще спали. Но дворники. Дворников не было. И было темно. Неправильно темно.
Это какие-то неправильные пчелы, Пятачок!
Когда он ступил на широкую аллею, выложенную бетонными квадратами плитки, то и без того унылые тополя, будто осунулись, угрюмо нависнув над Аланом.
Алан прошел по аллее до ступенек, которые уходили по сторонам на пару десятков метров. Внизу уже виднелись ворота парка. Занимающий несколько акров парк был излюбленным местом отдыха большинства жителей города. Сюда приходили заниматься студенты, шумные компании устраивали пикники, родители учили детей кататься на роликах, а потом все вместе, и студенты и шумные компании, и дети с родителями, кормили здешних уток. По крайней мере на такую мысль наводила комплекция уток: это были жирные и ленивые создания, которые безмятежно плавали в пруду, в центре которого находился фонтан. Когда им кидали хлеб, утки подплывали, благодарно крякали и ели, потом поворачивались задом, окунались в воду, как будто умывались после обеда, трясли своими перышками-хвостиками и уплывали по одним им ведомым делам.
Алан специально приехал в этот парк, чтобы убедиться, что его сон на самом деле всего лишь сон. Для этого нужно было всего лишь зайти в парк, пройти в его северную часть (именно там росли дубы как во сне Алана) и...посмотреть под каждым деревом. А можно было пойти на детскую площадку, забраться на горку и посмотреть окрестности. Так Алан и решил поступить. Он надеялся, что к тому времени, как он доберется до детской площадки, рассвет успеет прийти.
Алан быстро спустился по ступеням и вошел в парк.
Он ожидал, что в тот момент, когда он будет проходить в ворота, что-нибудь обязательно произойдет: калитка зловеще скрипнет или ворона каркнет, предвещая что-то ужасное. Но ничего такого не произошло. Все было тихо.
Только зеленая листва торопливо перешептывалась.
Алан посмотрел по сторонам, чтобы сориентироваться. Налево и направо уходили асфальтовые дорожки. Алан решил идти прямо. Он поднялся на небольшой холм и пошел по мокрой от росы траве.
Наконец начало светать.
Значит, водитель автобуса был прав: просто тучи отдалили приход рассвета. Алан был этому несказанно рад. Когда через несколько минут он оказался на детской площадке, то и там ничего странного не обнаружил: качели сами собой не раскачивались, карусель, вместо того, чтобы закрутиться под потустороннюю музыку, оставалась неподвижна.
Просто сон, подумал Алан. Теперь ему хотелось быстрее подняться на железную горку и осмотреть все вокруг, чтобы убедиться, что не было никакого мальчика и никакой Снежной Королевы.
С неба начали падать тяжелые капли дождя.
Алан подошел к горке и посмотрел на нее снизу вверх: он очень давно не катался с горок, и сейчас, стоя в самом низу, она казалась ему намного больше, чем когда он подходил к ней. Алану не терпелось оказаться наверху.
Он поставил одну ногу на вторую ступеньку, другой резко оттолкнулся, а свободную от зонтика руку выставил вперед и вбок, чтобы ухватиться за поручень. Но металлический поручень оказался мокрым, и ладонь Алана, опустившись, поехала вперед под тяжестью тела, так что Алан едва удержался, чтобы не упасть. Его мозг тут же нарисовал картинку, как он хватается за поручень и, поскользнувшись, падает вперед, впечатываясь со всего маха в одну из железных ступенек, и раздрабливает себе зубы. От этой мысли его передернуло.
На этот раз Алан поднимался осторожно. Оказавшись наверху, он перевел дыхание. Он принялся смотреть по сторонам, но ничего странного не увидел. И тут краем глаза заметил какое-то движение. Чтобы лучше разглядеть, Алан подался вперед, при этом его кисти плотно вцепились в ограждение. Чья-то фигурка мелькнула между деревьев недалеко от центральных ворот.
В эту минуту небо, которое дало было трещину, прорвало, и дождь полил с такой силой, что вода начала засекать Алану в лицо и ему пришлось снять очки, чтобы хоть что-то видеть. Теперь зрачки Алана потеряли фокус, и все стало расплывчатым. Алан тщетно пытался отыскать того, кто недавно вошел в парк.
Где-то справа всполохнула молния, и грянул гром. Алан повернулся на звук и в этот момент чуть левее увидел едва заметное желтоватое свечение. У Алана оборвалось внутри.
Светлячки.
Кошмар был правдой.
Алан на мгновение замер. Именно столько ему понадобилось, чтобы принять решение. Он устремился вниз по спуску, стараясь удерживать равновесие на гладкой металлической поверхности, по которой дугообразными разводами стекала вода. Но Алан не рассчитал своей скорости, подошвы его туфель проскальзывали, одна нога поехала в сторону, Алан покачнулся и вылетел за ограждения. В момент падения Алан почувствовал хруст - это была его ступня. Волна дрожи пробрала все его тело, а за ней пришла и боль, которая резкими толчками прокладывала себе путь от сломанной ступни до мозга и обратно. Алан застонал в холодную землю. Его рассудок заполнило черное пульсирующее пятно. Алана бросило в жар.
Всполох молнии озарил небо над детской площадкой и отогнал черноту из мозга Алана. А раскат грома стал переломным моментом между пронзенным болью стоном и гневным криком, который вырвался изо рта Алана: он был зол, чертовски зол. И злился он на самого себя.
Алан чувствовал, что кричит по тому, как надрывались его связки, но он ничего не слышал: ни себя, ни грома, ни усиливающегося дождя. Он перевернулся на спину, при этом ступня отозвалась дикой болью, а виски сдавило так, будто невидимый цирковой силач с пышными усами, в полосатых шортах и такой же полосатой майке, который до этого мирно катался на одноколесном велосипеде, вдруг решил, что голова Алана - это арбуз, который надо во что бы то ни стало лопнуть, чтобы повеселить публику.
Алан стал прерывисто дышать. Капли дождя смыли с его лица грязь.
Боль в висках утихла - следующим был номер клоуна.
Алан попытался подняться, но сломанная ступня не выдержала его веса, и он упал - "а-ха-ха! Как смешно он падает!" - прогремела толпа раскатами на небе.
Алан протянул руку к лежащему рядом зонту, крепко схватил его и прижал к себе. Он воткнул зонт в сырую землю и встал на колени. - "Это что-то новенькое!" - публика с интересом затаила дыхание. - Капли дождя были такими тяжелыми и, казалось, обжигали тело, как если бы кто-то сидящий на туче плавил свинец и выливал его на Алана.
Алан выпрямился и стал медленно двигаться к тому месту, где было свечение.
Шок уже прошел, и теперь Алан ступал правой ногой, а левую волочил за собой, как нотр-дамский горбун. - "О-хха-ха-ха! Какой он чудной, какой уродец!" - показывали пальцами зрители, прочерчивая ночной воздух серебристо-голубыми молниями.
Но Алан не обращал внимания на этот глумливый шум в ушах и все тянул ногу за собой. Дойдя до ограждения детской площадки, он с трудом перелез через нее.
Свечение усилилось. Казалось, сам воздух заискрился в том месте, где должен был быть ребенок.
Алан, превозмогая боль, ускорил шаг. Он должен был помочь этому мальчику, должен был помешать...
Раздался оглушительный раскат грома, и внезапно все стихло. Дождь продолжал лить, ветер сделался еще резче, желая каждым порывом вырвать кусок плоти настырного старика. Но Алан ничего не слышал. Чем ближе он приближался к роще, тем труднее ему было передвигаться, а с каждым вдохом кислород все быстрее кончался в легких.
Алана поглощало воздушное болото: воздух сделался зеленоватым и липким, капли дождя превращались в грязный ил. Алан перестал чувствовать боль. Он видел все искаженным и замутненным, окружающие предметы ускользали от него. Расширившиеся зрачки были прикованы к расплывчатому сиянию. Алан начал задыхаться. Он пошатнулся, но устоял, его пульс участился, и сердце пустилось в дикую пляску, отдаваясь в ушах глухими ударами.
На мгновение Алану удалось вынырнуть из болота и набрать в легкие обжигающе ледяной воздух. Окружающий мир вернулся на свое место.
Снежная Королева уже стояла перед мальчиком и протягивала к нему свои руки. Алан попытался закричать,- ему снова захотелось, чтобы это был простой сон. Он кричал, чтобы проснуться. Снежная Королева повернула голову в сторону Алана и улыбнулась. В следующее мгновение воздух прорезал душераздирающий крик ребенка.
Два голоса слились в один смертельный вопль.
Снежинки облепили голову Алана, и тот снова погрузился в болото. Теперь он тонул. Его тело обмякло и плавно опускалось на дно, а снежинки растворялись в воде, слабо мерцая. Глаза Алана были широко открыты.
2
Алан проснулся оттого, что его кто-то трясет.
- Держи,- сказал ему Пятачок.
Алан ничуть не удивился тому, что Пятачок стоит и смотрит на него. Он огляделся по сторонам и узнал знакомый зеленый лужок.
- Здравствуй, Пятачок, - поздоровался Алан.
- Держи это, - Пятачок протянул ему воздушный шарик.
Алан посмотрел сначала на Пятачка, потом на бесцветный шарик, и снова на Пятачка.
- Пятачок, а зачем мне это?
Тут Пятачок не выдержал и больно ткнул палкой Алану в грудь.
- Ай, - айкнул Алан. - Ты чего?
- Возьми этот шарик!
Алан послушно взял шарик. - И что теперь?
Пятачок молчал. Он тоже оглядывал окрестности. Только вот вид у него был какой-то нервный,- он был явно чем-то взволнован. Тут бабочка, синяя красивая бабочка с желтыми кругляшками на крылышках села ему на ухо, и то принялось так же нервно подрагивать, как и сам поросенок. Это развеселило Алана, и он засмеялся.
Пятачок сердито посмотрел:
- Чего ты смеешься?
- Ничего,- ответил Алан, улыбаясь, и закашлялся.
- Вот-вот, и я не вижу повода для смеха. Сначала наглотаются светляков, а потом смеются. Ты шарик-то в рот засунь.
Алан послушно зажал шарик между зубами, и кашель сразу же прекратился.
- Так-то лучше, - одобрительно хмыкнул Пятачок. - А теперь надувай!
Алан вопросительно посмотрел на Пятачка, но тот пригрозил ему, помахав перед носом палкой.
- Он не надувается,- пожаловался Алан.
- Да не шарик, а легкие надувай.
Алан принялся не вдувать воздух в шарик, а вдыхать из него, и ему сделалось дурно.
- Давай-давай, поглубже,- наставлял его Пятачок.
У Алана потемнело в глазах, и последнее, что он увидел, было то, как бабочка перепорхнула с уха Пятачка ему на копытце, и они стали о чем-то тихонько беседовать...