Аннотация: История о человеке, который следит через подзорную трубу за странным соседом из дома напротив. Рассказ на тему помешательства.
Месяц назад мы похоронили дедушку. Из коморки, где он жил, я забрал только старый, пыльный чемодан с потрескавшейся ручкой, все остальное пришлось продать за долги - мебель, картины, антикварные часы дореволюционных времен. Я шел домой, стискивая зубы - ну почему мне достался только этот дурацкий чемодан, объевшийся пыли. В нем нё было решительно ничего интересного - записные книжки с телефонами, по которым уже нельзя позвонить, карты Камбоджи - дед мечтал поехать в эту страну, но так и не осуществил желаемое, зато скрупулезно сшивал вырезки из журналов, и бледные лики Анкора на газетной бумаге, и путевые заметки давно умерших археологов. На самом дне чемодана я нашел только старую книгу, обшарпанную, древнее, чем само время, и подзорную трубу.
Я подошел к окну, и развернул моноскоп, сперва только пыль виднелась на его посеревшем оке, и то, что могло бы стать деревьями, небом. Люди не различались, и мне пришлось несколько раз протереть стекло ваткой. Когда я снова приблизил трубу к глазу, реальность наполнилась непередаваемым чувством близких контуров, мешали только царапины, но с ними спиртовая ватка уже не справится.
Что я увидел в трубу? Ничего интересного! Аметистовый вечер, рогатины антенн на крышах, кучевые облака, гонимые ветром вдаль. Я скользил по двору, ища что-нибудь интересное - ворону, клюющую грецкий орех, или кошку, нанюхавшую среди куч мусора любопытную мышь. Взгляд заскучал, и зачем деду понадобилась эта дурацкая труба? Может, он представлял себя на борту корабля, и среди волн, среди пенистых кувшинок воды он мечтал увидеть Комбоджу? Именно в эту трубу, также близко, как я вижу собственный двор. Дурацкое чувство съедало меня, как будто занимаешься тупым, бесполезным делом и я уже хотел отправить трубу обратно в чемодан, как вдруг...
Обычно, интересные вещи сами находят нас. Решив напоследок поскользить по окнам дома напротив, я нашел кольцо среди песка. Нет, это была не раздетая красотка, и не сходка гангстеров на тайной явочной хате. Может, я не заметил бы этого, ведь люди прячут свою жизнь, даже банальные шторы защищают их от мира, но кое-кто защититься не хотел.
Человек с шестого этажа, он сидел на стуле, спиной к окну, в комнате кроме него не было ни людей, ни вещей, я едва рассмотрел хмурую краску пасмурных обоев, и человек не двигался, чем и заинтриговал меня. Я вновь побродил взглядом по двору, но так или иначе меня вновь тянуло глянуть в то самое окно.
Кто же он такой? Монах, служащий верному богу, или старик, бессильно стонущий под тяжестью болезни. Я стоял и смотрел, удивляясь неподвижности костлявых мужских плечей. В пользу того, что объект мужского пола говорила и стрижка - бритая налысо голова, немного подкрутив линзу, я все же рассмотрел темный, едва заметный ёжик. Да, это не Камбоджа, и далеко не похоже на естественные человеческие желания - но я будто увлекся, и наблюдал за истуканом до темноты. Когда в других окнах зажегся свет, его окно оставалось темным. Ни настольной лампы, ни торшера, другие комнаты, скрытые твердым рельефом штор, тоже не светились.
А может, он не живой?
Я думал о нем весь вечер, и когда зажглись фонари и небо окрасилось белым лилейным сиянием месяца, я вновь приблизил к глазам трубу. Но не увидел ничего, кроме тьмы.
С утра я первым делом отведал здоровый завтрак, колбаса и кофе давно исчезли из моего рациона. Творог готовился слишком долго, я тщательно вымешивал массу с мякотью доступных моему кошельку фруктов, и пока у меня нет жены, я намеревался кромить себя этим каждый день. После завтрака я собирался на работу немного дольше обычного, и вдруг эта мысль, как заноза, как внезапно задетый порез, заискрила в голове. Я же знаю себя и весь день буду думать об этом. Медленно, будто в тайне от обыденного распорядка, я взял подзорную трубу и нацелил её на окно шестого этажа.
Сидит! Также неподвижно, будто бы и не реальный вовсе, будто окно завесили картиной с изображением этого человека, и лишь глубокие краски дня подтверждали его реальность. В тот день я чувствовал себя как подхвативший простуду, когда болезнь уже проникла в организм, но еще не атакует в полную силу. Где-то к обеду я уже знал, что займет меня сегодняшним вечером. И не ошибся.
После ужина я вновь сидел с подзорной трубой.
Коты, мыши, вороны, люди, проезжающие машины, их дребезжащие в дырявом асфальте подвески не интересовали меня. Я следил за шестым окном, но за те три часа, до темноты, я несколько раз покинул свой пост, а мой объект оставался неподвижным. Мамаин звонок привел меня в чувство, голос на том конце провода поведал о последней проданной партии вещей, все дедово имущество с удовольствием купил некий бизнесмен, только шахматы остались непристроенными, и мама решила, что подарит их дому культуры. Я слушал её, не убирая трубу от глаз.
- Мам, - сказал я, временно одолев столбняк. - Ты же доктор, вот ответь мне на один вопрос! Как долго человек может быть неподвижным?
- О чём это ты?
- Ну, просто ответь!
- Смотря в чем причина его неподвижности. Если в коме - то сколько угодно, теоретически. Ты мне лучше скажи, зачем тебе это знать?
- Но ведь если человек в коме, - размышлял я, - он должен лежать, обклеенный трубками и приборами.
- Слушай! - резко сказала мама. - Я понимаю, ты переживаешь потерю дедушки, но мы, кажется, говорили о марихуане...
- Да какая марихуана! Это было два раза в 14 лет, а сейчас мне 26, я взрослый, самостоятельный человек. Просто... - просто медленно схожу с ума, к счастью, не сорвалось с моих уст. - Просто я кое-чем увлекся.
- Я не позволю тебе увлекаться всякими гадостями! В мире полно идиотства кроме марихуаны, например йога или все эти мистические течения. Из-за них дедушка остался одиноким.
- Да, помню, даже нас последние пару лет видеть не хотел. Ладно мам, я ужинаю и спать.
Только ужинал тогда не я, а мама, и кушала она мою ложь. Никакой сон не помешал мне сломить неприятеля, если этот человек слишком уперт в своем сидении, то он ещё не знает мою упертость. Разделила нас опять темнота, но еще минут сорок я по инерции всматривался в трубу, потирая усталый глаз, и долго не мог отвыкнуть от роли наблюдателя. Утром я вновь присмотрелся, и застал истукана на том же месте, в той же позе. Блеклые разводы на обоях, пыльные, почти невидимые в трубу, осторожное кружение пылинок - я знал об их существовании, и весь день занимался очень глупым делом - пытался застыть, и просидеть неподвижно как можно дольше. Вечером я кинулся к окну не раздевшись и не поужинав. Тогда я впервые почувствовал связь между мной и истуканом, плотная нить, которой однажды выстрелила труба наткнувшись на окно, и его силуэт, в плену квартиры, на шестом этаже.
Скорее всего, я гонюсь за любопытством, подделываю факты и истолковываю жизнь на свой лад. Если живой человек и смог просидеть так долго, то должно быть, его задница покрылась пролежнями, ноги уже давно не живые от кровяных тромбов. Он не смог бы сидеть, да и лежать бы тоже не смог. Значит, он все таки встает! Возможно ночью, когда мрак мешает подсматривать, или посреди дня, когда я работаю. На следующий день я твердо решил подловить его на обмане, для этого позвонил на работу и нагло соврал. Начальник поверил в ложь, ведь за пять лет я никогда не брал отгула или больничного, он разрешил не приходить и завтра. Тогда казалось, что игра, затеянная мной, веселая, беспечная, немного мальчишеская, как и дедовы причуды, никогда не отзовется болью или беспомощностью.
Оставалась одна проблема - затекшие руки. Но к счастью в кладовке нашелся штатив, а вместо стула я придвинул к окну удобное кресло, бутылки с водой и нехитрый корм. Да, меня посещали здравые мысли - что я - идиот, и занимаюсь ерундой, оборудовал целый наблюдательный пост лишь для того, чтобы уличить незнакомца в обмане. Говорят, что адвокаты и в жизни хотят преследовать истину. Именно этим я объяснил свою настойчивость, и увлекался, впитывал взглядом чужие очертания, замечая, как полдень прячется в сумерки, а их обволакивает ночь, разбавляя воздух чернильными красками.
Но я сидел, почти до часу ночи. Если он встает, то наверняка включает свет в комнате, или проветривает, или каким-то другим способом выдает свою активность. Но меня ждало горькое разочарование, истукан не двигался, и ничто не двигалось вокруг него.
Через неделю в театре одного актера появился второй персонаж. Я заметил её случайно, будто бы контуры этой странной, азиатской девушки и раньше присутствовали в комнате, но выплыли только сейчас, проступили через обои, как клей или более старый рисунок. Может, я по ошибке заглянул в чужую квартиру? Нет, никакой ошибки! Все тот же истукан, и только загадочная азиатская женщина могла видеть его лицо. Она пробыла в квартире часа три, и судя по всему, наводила порядок.
Мой телефон разрывался от звонков, звонили с работы - там меня не было уже пятый день, но я был полностью съеден загадочными делами девушки и даже завидовал ей. Пару раз она протирала лицо истукана тряпкой. Если это медсестра, то почему она его не положит? Я жадно щупал глазами её силуэт, пытаясь найти логику в её действиях, причины, следствия, да всё, что угодно. Но увы, отыскать их не удалось.
Кроме того, сидящий никак не реагировал на её присутствие.
Когда азиатка покинула квартиру, я хотел кинуться вслед за ней и засыпать вопросами. Но что-то сдержало меня. Резкая походка, глубокая уверенность в каждом шаге, будто, она все делала правильно, и ухаживать за неподвижными статуями - норма, а ненормальный в этой истории я.
На следующий день подзорка обрела ещё один глаз. Стеклянный, не уставаемый, холодный глаз видеокамеры, которая следила за окном в те минуты, пока я мылся, кушал и справлял нужду. Глубокой ночью я снова наблюдал за окном, просматривая записи с камеры наблюдения, жил одинаковой картинкой, и казалось, эта история не закончится никогда.
Через неделю азиатка снова пришла. На этот раз она не утруждала себя уборкой, зато открыла шторы других комнат, и их пустота, их спартанский аскетизм поразил меня до глубины души. Квартира выглядела нежилой, никто не пользовался ею, главное заключалось в истукане, что уже вторую неделю сидел ко мне спиной. Кто он? Какую роль выполняет? Один раз азиатка остановилась перед ним, губы шевелились, и я бы отдал все, лишь бы расслышать её слова. Равнодушным лицом она говорила с истуканом, упулясь вниз, и лишь спустя час мне удалось понять - она не говорит с ним, она читает. Читает вслух! Значит - он живой, не кукла, не порождение моего разума, а живой, способный слышать человек. Ночами я не мог спать, я летел, ломая пространство и притяжение, летел как голубь к его окну и прорывался внутрь, хватал вспотевшими руками его плечи разворачивал к себе.
Во что бы то ни стало я должен увидеть его лицо!
Иногда мерещилось движение. Но истукан не двигался, его двигала моя усталость, моя одержимость, случайно заметив себя в отражении стекла я чуть не лишился дара мыслить - кто это? Я? И давно ли я стал таким? Возможно, он тоже смотрит за мной, или просит других смотреть, и пока я отвлекаюсь, меняю батарейки в камере, или пока сплю - он спокойно встает со стула и подставляет дневному свету или ночному мраку самую главную тайну - свое лицо. Зачем он сидит спиной? Почему смотрит в стену? Какой прок в таком существовании, глупом, без цели, без смысла, без намека на жизнь?
На третей неделе мне несказанно повезло - мальчишки пускали ракеты, одна из них врезалась в фонарь и теперь его овальная головка смотрела не вниз, а вверх, даря свет не бесполезному тротуару, а тому самому окну. Теперь я мог наблюдать за ним даже ночью, сидеть, не отворачиваясь, изображая зеркальную копию истукана. Я разговаривал с ним, ругался, возможно вибрации воздуха донесут ему мою речь и он услышит, и повернется, и я, наконец, увижу его.
Однако, долгой радости не случилось - на седьмой день фонарь перегорел. Было бы глупо сидеть сложа руки, и я позвонил в Жэк с просьбой поскорее заменить лампочку. Грубая тетка ответила, что их меняют раз в пол года, и следующая плановая замена состоится не раньше, чем через три месяца.
Бесконечный срок, я готов был сам покорить проклятый фонарь, и ввинтить в него лампочку. Думая об этом, я бросил зерно. Оно упало на очень плодородную почву, удобренную лютой бессонницей.
Идея была проста и безумна.
То вещество, тот клей, который сцепливает сознание человека постепенно начал высыхать: я перестал ходить на работу, здороваться с соседями, не звонил друзьям. И причина всегда находилась передо мной - лысый, неподвижный идиот! Только он виноват в случившемся, и если подумать - сколько окон существует на земле, и сколько разных людей проживают за ними - маленькие, большие, глупые, красивые, странные, отчужденные - просто живут, плавают в быту как рыбы в аквариуме. Но мне подвернулся этот, гипнотический, далекий, и одновременно слишком близкий.
Я решился на последний шаг. Если мне суждено провалиться в безумие - я готов, но и надежда на дальнейшее спокойствие тоже лежала там, за этим окном - два варианта - либо увидеть и сойти с ума, либо убедиться в собственной дурости. На следующий день я долго стоял у его подъезда, свет падал так, что мне не удалось разглядеть ничего, но я знал это проклятое окно, вблизи оно казалось ещё старее, древние рамы, выгнутый дугой подоконник. Сколько птиц садилось на него, сколько дождей и снегов, столько ветров тыкалось в эти стекла, и теперь я - один из них. Проведя некоторые умозаключения я смог выяснить, где находится его дверь. Уже в лифте у меня засосало под ложечкой, ведь если кто-то найдет меня там, на этаже, с ломом и отверткой - всему придет конец. И, кстати, я совсем не боялся ареста. Я боялся не узнать! Боялся, что мне заломают руки раньше, чем я войду в квартиру и посмотрю в лицо своей одержимости.
Чем ближе дверь, тем сильнее трепыхалось сердце. Кажется, что мир за приделами дома умер, стихли уличные звуки, человечество разбежалось по своим домикам, и жизни больше нет, только темное поле, где в вечной смерти покоятся чучела, набитые временем.
Взломать замок не составило труда, хлипкий язык отскочил в дверь и затаился там, открывая путь в темную прихожку. Кажется, я споткнулся обо что-то, уже не помню, и даже не шел, а крался, держался тихо и вдыхал ртом остановленный, старый воздух. Тени ползли за мной, липкие, кромешные тени, наступать в которые нельзя ни в коем случае, они окружали кольцом, чтобы я не вернулся, не передумал, не удрал. Одержимость подвела меня лишь раз, когда я заметил на тумбочке раскрытую книгу. Нет, прочесть мне ничего не удалось в такой-то темени, но я видел название - и эта книга, копия, сестра-близнец книги моего деда. Здесь что-то сработало, щелкнул защитный клапан и пелена безумия потихоньку расползлась. Я стоял, в сомкнутом кольце мрака, и дрожащими руками теребил зажигалку. От истукана меня отделяла последняя дверь, сквозь задымленное, ломанное стекло уже светился его силуэт, мерцал загадочной темнотой. Неужели, я наконец увижу его лицо? А может, у него нет лица? Может спереди черепа нет вообще ничего, ровная кожа, натянутая на череп, без носа и глазниц, без рта. Такой он есть - тесто, заготовка человека, и кто-то оставил его здесь, та девушка или её хозяева, или даже Господь Бог, в которого я не верю.
От напряжения сосуды головы наливались кровью, я дрожал, беспомощно мучая язычок зажигалки. Сколько так продолжалось - не знаю, но день за окнами окончательно слился, изжил себя, и теней вокруг действительно не было, лишь однородная, густая темнота. Из подъезда донеслось гудение, поднимался лифт, и только это добавило мне решительности и направило в комнату к истукану. Если сюда кто-то войдет, или жильцы заметят дверь приоткрытой, хотя жильцы абсолютные идиоты, раз не знали, не видели какой ужас живет у них за соседней стеной.
Я решился. И это было подобно выходу в открытый космос. Конечности вмиг замерзли, ноги задревенели, я слышал собственное, сбивчивое дыхание, и тонкий парок жизни кружился надо мной. Я здесь! Здесь! Целый месяц напряженного бдения я видел эту комнату со стороны, в крошечном квадрате окна, как в телевизоре. Но вот он - я! Тут! И будто бы был здесь всегда, ничто не настораживало, не удивляло, потрясающее спокойствие сменялось страхом как бусины в четках.
И он сидел передо мной. Истукан на стуле, неподвижный, будто сама вечность случайно застыла в обличие человека. Я подошел поближе, но его лицо так и оставалось в тени, за окнами уже вспыхнули огоньки, даже мое окно светилось блеклой настольной лампой, которую я забыл отключить.
- Кто ты? - прошептал я, и чуть не умер от ужаса. Нарушая звуковой покой комнаты, я переступил последнюю черту. Сейчас все откроется, я чиркну зажигалкой и рассмотрю его лицо. Кто бы он ни был, я наконец спасу себя. Или накажу.
Кажется, входная дверь заскрипела. Нервно оглядевшись по сторонам, я достал зажигалку, и медленно, как в дурном сне, давил на ребристое колесо, но огня не было. Как же так? Меня не должны схватить раньше, чем откроется правда. Пусть убьют, но я должен, должен увидеть!
Раз, другой, третий!
Зажигалка выпала из трясущихся рук и оказалась на полу. Не может быть, вошли именно сюда! Стоят в прихожей, разглядывая мои следы. Я с трудом согнул ноги и пошарил по полу, в темноте мне показалось, что пол мягкий, словно пластилин, а частички пыли вдавлены в него, как самоцветы. Я сидел под темной горой истукана, и все, чего мне хотелось, всё, к чему устремлялись мои желания - достать проклятую зажигалку и спалить свое любопытство. Не сразу, но это получилось. Предмет оказался у меня, холодный, будто её уронили в прорубь. В то же время шаги, близкие шаги, кажется, прошли уже половину прихожки.
Говорят, все решается в ключевой момент. Когда шаги подошли до умопомрачения близко, я ощутил силу в своих руках и уверенность, одновременно нажав и на колесо и на кнопку. Вспыхнуло пламя, живое, оранжевое, взметнулось вверх по невидимой лестнице и остановилось, на найдя сквозняка, который мог бы его затушить. Сейчас войдут, надо торопиться! Но движения давались мне очень медленно, я нес свет его лицу, и тени постепенно спрыгивали в пустоту, открывались контуры, черты, сперва полоса подбородка, губы, впадина под носом, сам нос ещё держал последнюю тень, но она уже не мешала обзору. Когда пламя вскарабкалось до глаз, я чуть не потерял себя.
Любопытство убито, но вместе с ним убит и я.
У истукана, за которым я следил целый месяц, было мое лицо. Каменное, неподвижное, с глазами, похожими на озера других миров. Он смотрел прямо перед собой, не выражая совсем ничего, будто жизни внутри этого тела нет и быть не может, но я ошибся!
Когда распахнулась дверь, я уже не боялся быть застуканным. Каменная усталость и страх сделали мышцы твердыми и совсем нечувствительными. Лишь разум, остатки, крохи разума ещё принимали информацию из реальности.
Истукан встал, распрямился, впервые в его груди загорелась хоть одна человеческая искра. Пустующий стул все ещё хранил отпечатки фантома, и девушка, что вошла в комнату, и он сам, и даже я - исполненные запредельной, страшной гармонией хаоса. Меня усадили на стул и сложили руки на колени, зажигалку отняли, но даже без света я видел, как моя копия покидает квартиру, и даже знал, куда он теперь пойдет.
Женщина заботливо протерла лоб, избавив от пота и лишних складок, она наклонилась и долго глядела так, как хозяйка глядит в духовку, проверяя, застыло ли тесто или ещё подождать. Наконец, она заговорила. Голос лился из далеких, сумасшедших долин, где растут фрактальные деревья, простой голос, и одновременно очень сложный. Голос, который я буду слышать всегда.
- Ничего страшного! Теперь я буду о тебе заботиться! Мы останемся тут навечно. Даже если дом снесут или уничтожат, я найду тебе новое место. Только, - она запнулась, будто кукла, у которой в миг закончился завод. - Только чтобы напротив было много окон!