Буханьков Виталий Олегович : другие произведения.

Глава 1 Исходные данные

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Глава 1. Исходные данные
  
   1.1. Предмет политической экономии
  
   Знаменитый американский экономист Пол Самуэльсон сказал замечательные слова: "Предмет политической экономии - экономические системы, а не экономисты." [5, стр.368] Нас же в этом параграфе не интересуют как таковые и экономические системы (не говоря уже об экономистах). Нас интересует простой вопрос: что же такое политическая экономия? Только вот ответить на него, не упоминая экономистов, невозможно. Возможно лишь поменьше касаться экономических систем, рассматриваемых этими экономистами. Именно это мы и попытаемся сделать. Нас волнует сейчас узкий вопрос: кто как и когда давал определения политэкономии, а также, какие именно это были определения. Эти определения в явном виде давали не все экономисты, хотя в скрытом виде они конечно содержатся буквально у каждого из них. Не все экономисты прошлого представляют интерес для нас именно с точки зрения определения понятия политэкономии (хотя я, может быть, ошибаюсь в этом). Но ошибаюсь я или нет, в любом случае, в задачу этой работы не входит подробный (или даже поверхностный) анализ трудов всех экономистов прошлого и всех экономических школ. Поэтому я позволю себе приводить лишь тех авторов и те определения, которые вызвали у меня интерес. Заранее принимаю упреки в субъективности и неполном охвате всего круга мнений по этому вопросу, это не представляется мне критичным для настоящей работы.
   Что такое политэкономия? Понятие "экономия" ввел Аристотель, составив словосочетание из двух греческих слов: "эко" (или по другому "ойкос") и "номос". Первое слово принято переводить как "дом", "жилище", "местопребывание", "хозяйство". Со словом "номос" проще, это закон. Исходя из переводов двух составляющих, слово "экономия" переводят как "наука о ведении домашнего хозяйства" или "законы ведения домашнего хозяйства". Но вот что интересно. Аристотелю нового введенного им понятия, показалось мало и он, одновременно с ним, ввел еще одно: хрематистика от "хрема" - имущество, владение. Под хрематистикой Аристотель понимал способ ведения хозяйства, направленный на умножение денежного богатства и осуждал его, считая, что функционирование торгового и ростовщического капитала имеют источником богатства не производство, а обращение, поэтому хрематистика, где накопление, получение денег, является самоцелью, с точки зрения Аристотеля, противоестественна. Аристотель ввел пару терминов не просто так, а для того, чтобы разграничить два способа ведения хозяйства. Экономией Аристотель называл способ ведения хозяйства, который направлен на созидание благ без задачи получения прибыли. Предельно четко и ясно. Один способ ведения хозяйства созидательный, другой паразитический.
   Со временем, усилиями "экономистов" (а без кавычек будет хрематистов) была замутнена эту четкость. Аристотелю приписали ограниченность взгляда, якобы неизбежную в связи с тем, что основу античного общества составляло натуральное хозяйство, поэтому Аристотель превознес экономию как науку о натуральном хозяйстве. Это ложь. Если бы при Аристотеле не процветало ростовщичество, не было бы нужды его осуждать и тем более вводить второе понятие - хрематистика. Так что ему были одинаково хорошо видны обе стороны медали.
   Мы разобрались с понятием "экономия". Но почему "политическая"? Греческое слово "политикос" означает "государственный", "общественный". Термин "политическая экономия" был введён французским меркантилистом А. Монкретьеном в его труде "Трактат политической экономии" (1615г). Кстати, меркантилизм (от итальянского mercante - торговец, купец) - система взглядов экономистов XV - XVII вв., ориентированная на активное вмешательство государства в хозяйственную деятельность.
   Политэкономию можно определить как способ ведения общественного хозяйства (в отличие от домашнего). При этом, строго говоря, способ должен быть созидательным, а не паразитическим. Впрочем, апологеты хрематистики на термин "политэкономия" и не претендуют, при этом термин "хрематистика" они тоже не применяют. В связи с этим хотелось бы предостеречь читателя от распространенной ошибки в терминологии. Кажется очень заманчивым "неоклассическое" западное экономическое учение "экономикс" отнести к хрематистике. Строго говоря, это неверно. Предметом экономикс является не только и не столько изучение способов получения опосредованной прибыли, то есть прибыли, которую можно "унести в кармане". Этим предметом является многоукладное рыночное капиталистическое хозяйство. Экономикс ближе к политэкономии, чем к хрематистике.
   Хрематистики вне денег не существует. Но это не означает, что экономика должна существовать вне денег, возможны как денежные, так и безденежные экономические системы, описываемые экономической наукой. Как должна называться эта наука и должна ли одна и та же наука описывать и денежные и безденежные экономические системы - это уже второй вопрос. У экономики и хрематистики разные предметы изучения, но эта разница находится не в плоскости денег, а в плоскости задач и целей. Экономика может иметь задачу описания хозяйственной деятельности всего человечества и в интересах всего человечества, а может ограничиваться одной страной. И в первом и во втором случаях экономика выражает интересы всего рассматриваемого ею общества. У хрематистики цель значительно более узкая - она существует в интересах лишь части общества и решает задачу максимизации прибыли этой части. Эта часть общества может быть сколь угодно велика, это может быть целая страна, даже целые группы стран. Но эта часть никогда не может быть целым, никогда не может быть всем человечеством, да и в пределах одной-единственной страны хрематистика не отражает интересов всего ее общества. Хрематистика, в отличие от политэкономии и экономики, не фундаментальная, а всего лишь прикладная наука, обслуживающая богатую верхушку общества и, тем самым, применимая лишь к антагонистическим обществам. При этом антагонизм может быть вынесен за национальные границы на периферию, но на уровне человечества в целом антагонизм, обслуживаемый хрематистикой, всегда остается.
   Итак, предметом политэкономии является оптимизация ведения общественного хозяйства. Что считать общественным хозяйством - хозяйство одной страны или всего человечества, - здесь мнения экономистов радикально расходятся.
   Странно, но этот простой и короткий вывод не сделан явно и определенно в экономической литературе у подавляющего числа авторов. Какие же мнения сложились у экономистов по этому вопросу? Сейчас мы рассмотрим основные позиции экономистов, которых с полным правом можно одновременно назвать политэкономистами, сложившиеся как методологически, так и исторически. Мною выбраны пять экономистов (разумеется, кроме Маркса и Энгельса), четко высказывавшие свои точки зрения с 1841 по 1951 годы. Это Даниэль Фридрих Лист (1841г), Джон Стюарт Миль (1848г), Джон Невил Кейнс (1891г), Михаил Иванович Туган-Барановский (1909г) и Пол Энтони Самуэльсон (1951г).
   Несколько отступив от хронологии, начнем с Д. Милля, с его книги "Основания политической экономии с некоторыми применениями к общественной философии", впервые вышедшей в 1848 году. Миль был представителем так называемой классической школы (Адама Смита). Дадим ему слово.
   "Во всякой области человеческой жизни опыт является гораздо раньше науки; систематичное исследование способов, по которым действуют силы природы, есть позднейший результат бесконечного ряда усилий применить эти силы для практических целей. Взгляд на политическую экономию как на отрасль науки возник недавно; но предмет о котором трактуют ее исследования во все века, неизбежно представлял для человечества главный практический интерес, и иногда даже незаслуженно преувеличенный.
   Этот предмет -- богатство. Экономисты занимаются изучением и исследованием природы богатства в связи с законами его производства и распределения; сюда также относятся прямо или косвенно исследования всех причин, в силу которых положение целого или отдельного общества в отношении богатства, -- этого общего предмета человече­ских желаний, -- становится благоприятным или неблагоприятным.
   Обсуждение и даже перечисление всех этих причин недостижимо для трактата по политиче­ской экономии; его цель - изложить все данные о законах и принципах, по которым причины эти действуют." [1, с.3]
   Важно, что для Милля богатство - это вещественное достояние всего человечества, это не богатство индивидуума, не богатство группы, это даже не богатство государства. Тем более, это не бумажное богатство в форме купюр или долговых обязательств, это вообще не то богатство, которое возникает у одного человека по отношению к другому или у одного юридического лица по отношению к другому юридическому лицу. Дары природы, не требующие усилий, Милль богатством не считает.
   "Итак, богатство можно определить как все полезные или приятные вещи, имеющие меновую ценность, или, другими словами, все по­лезные и приятные вещи, за исключением тех, которые могут быть получены в желательном количестве без труда и жертв. Против этого определения, кажется, можно возразить только то, что оно остав­ляет без разъяснения вопрос, дебатировавшийся много раз: сле­дует ли считать богатством то, что называется невещественными продуктами? Например, следует ли считать богатством искусство рабочего или же какую-нибудь другую физическую или умственную силу, естественную или приобретенную? Но этот вопрос не имеет большого значения, и бу­дет удобнее рассмотреть его в другом месте, насколько он этого заслуживает." [1, с.10-11]
   Это конечно не хрематистика. Но политическая ли это экономия? Даниэль Фридрих Лист, написавший свою работу "Национальная система политической экономии" раньше Милля, никогда бы с этим не согласился. Он назвал бы взгляд Милля космополитической экономией. Не был согласен с таким подходом и Михаил Иванович Туган-Барановский, написавший свои "Основы политической экономии" в 1915 году. Он считал, что подход английских экономистов, оперирующих термином "богатство", неверен, так как богатство есть состояние вещей, а не состояние хозяйства. Туган-Барановский указывал на правоту немецких экономистов, которые как раз изучали хозяйство.
   С точки зрения Листа (представителя исторической школы), изложенной в его книге "Национальная система политической экономии", вышедшей в 1841 году, политическая экономия это государственная, а не глобальная, не общечеловеческая экономия (экономика). Будучи сторонником грядущей добровольной глобализации, в своем настоящем, Лист еще более убежденный государственник.
   "Политическая экономия в отношении к международной торговле должна основывать свое учение на опыте, соображать предлагаемые ею меры с потребностями настоящего времени и с своеобразным положением каждой отдельной нации, не упуская в то же время из вида требований будущего и всего человечества. Она опирается, следовательно, на философию, политику и историю". [2, с.24]
   Позиция Листа представляется настолько зрячей и настолько важной по сей день, что придется привести целый ряд больших цитат из его работы.
   "Сохранение, развитие и совершенствование национальных особенностей является в настоящее время главным предметом стремлений отдельных народностей и должно быть таким. В этом нет ничего неправильного и эгоистичного; напротив, это стремление разумно, и находится в полном согласии с интересами всего человечества; ибо оно естественно ведет под покровительством законодательства к мировому объединению, которое может быть полезно человечеству только в том случае, если многие нации достигнут одинаковой степени культуры и могущества и если это мировой объединение осуществится на почве федеративного устройства.
   Мировое объединение, имеющее источником преобладание политической силы и преобладание богатства одной нации, следовательно, ведущее к подчиненности и зависимости другой национальности, - имело бы напротив следствием гибель всякой национальной самобытности и всякого соревнования между народами; такое объединение противоречило бы как интересам, так и стремлениям тех наций, которые чувствуют себя призванными к независимости и к достижению высокой степени богатства и политического могущества; оно было бы в таком случае повторением того, что раз уже существовало, - повторением попытки римлян совершить посредством мануфактур и торговли то, что было уже осуществлено посредством холодного оружия, - но что снова не менее прежнего привело бы к варварству." [2, с.30-31]
   Гений Фридриха Листа фактически оперирует понятиями системного анализа, которого в его время еще не было, разделяя экономическую науку на государственную (политическую), общечеловеческую (космополитическую) и теорию развития производительных сил.
   "Подобно тому как человеческое общество может быть рассматриваемо с двух различных точек зрения, а именно: с космополитической, обнимающей весь род человеческий, и политической, принимающей в расчет лишь частные национальные интересы и национальные положения, точно так же и всякая экономия, как частная, так и общественная, должна рассматриваться с двух точек зрения, а именно: или по отношению к индивидуальным, социальным и материальным силам, при помощи которых создаются богатства, или же по отношению к материальным имуществам, имеющим меновую ценность.
   Есть поэтому экономия космополитическая и политическая, теория имуществ, имеющих меновую ценность, и теория производительных сил - учения различные по существу, но которые должны развиваться самостоятельно.
   Производительные силы народов зависят не только от труда, сбережений, нравственности и способностей людей или от обладания естественными сокровищами и материальными капиталами, но также от социальных, политических и гражданских учреждений и законов, а главным образом от обеспеченности их бытия, самостоятельности и их национальной мощи. Как бы ни были отдельные люди прилежны, бережливы, искусны, предприимчивы, разумны и нравственны, однако без национального единства, без национального разделения труда и без национальной кооперации производительных сил нация никогда не в состоянии будет достигнуть высокой степени благосостояния и могущества или обеспечить себе прочное обладание своими интеллектуальными, социальными и материальными богатствами." [2, с.32-33]
   Лист был сторонником взвешенного протекционизма, понимая, что без него возникновение и становление промышленной экономики государства, в котором промышленность еще только зарождается, в принципе невозможно. Понимал он и важность приоритета внутреннего рынка.
   "В собственных интересах такая нация должна стремиться к тому, чтобы прежде всего снабдить свои рынки собственными фабрично-заводскими изделиями, и затем все более и более входит в непосредственные сношения с странами жаркого пояса, доставляя им мануфактурные изделия на своих собственных кораблях и получая в обмен продукты того пояса." [2, с.35]
   Внешняя торговля, по мнению Листа, должна регулироваться государством.
   "Таможенная система поэтому не есть, как утверждали, изобретение спекулятивных голов, а естественно вызвана стремлением народов к самосохранению и к обеспечению своего благосостояния и преуспевания или к установлению преобладания их над другими нациями." [2, с.32]
   В то же время, Лист не превращал протекционизм в догму, считая, что для него есть свое время и свое место (свои отрасли). Не все и не всегда нуждается в протекции.
   "Националъно-экономическое воспитание нации, которая находится еще на низкой ступени развитая и культуры или недостаточно населена пропорционально объему и плодородности территории, лучше всего совершается посредством свободы торговли с странами высоко цивилизованными, очень богатыми и промышленными. В такой стране всякое ограничение торговли, с целью насаждения собственного мануфактурного производства, - преждевременно и оказывает невыгодное влияние не только на благосостояние всего человечества, но и на развитие самой нации. Только тогда, когда интеллектуальное, политическое и экономическое воспитание нации под влиянием свободы торговли сделает успехи настолько значительные, что ввоз чужеземных мануфактурных изделий и недостаток необходимого сбыта для своих продуктов будут и задерживать мешать ее дальнейшему развитию его, - тогда только меры таможенного покровительства будет полезны." [2, с.36]
   А вот к глобалистическому взгляду на политэкономию, который он называл "космополитической экономией", Лист нетерпим.
   "До Кенэ1 и французских экономистов не существовало другой политической экономии кроме той, которая практиковалась государственным управлением. Администраторы и писатели, которые трактовали о предметах административных, обращали внимание исключительно на земледелие, фабрики, торговлю и мореплавание тех стран, которым они принадлежали, не заботясь об анализе причин богатства и не возвышаясь до интересов целого человечества.
   Кенэ, у которого впервые зародилась идея всеобщей свободы торговли, расширил объем своих исследований на все человечество, не имея представления об отдельной нации. Заглавие его сочинения таково: "Physiocratie, ou le gouvernement le plus avantageux au genre humain", он хотел бы, чтобы "купцы всех народов образовали одну торговую республику". Очевидно, Кенэ имел в виду космополитическую экономию, т.е. ту науку, которая учит, как весь человеческий род может обеспечить себе благосостояние, в противоположность политической экономии, или такой науке, которая ограничивается изучением того, каким образом данный народ при известных мировых отношениях, при помощи земледелия, промышленности и торговли, достигает благосостояния, цивилизации и могущества." [2, с.114]
   Лист считал, что политическая экономия и космополитическая экономия это вообще две разные науки, сосредоточив свое внимание на первой. В то же время, он понимал, что так считают не все экономисты.
   "Адам Смит так же, как и Кенэ, не думал составлять трактата о предмете политической экономии, т.e. той политики, которой должны следовать отдельные нации, чтобы достигать прогресса в своем экономическом положении. [выделено мной - В.Б.] Он дал следующее заглавие своему сочинению: "Природа и причины богатства народов", т.е. всех народов, всего рода человеческого. Он говорит о различных системах политической экономии в особенной части своего труда, с единственной и исключительной целью представить их полное ничтожество и доказать, что политическая или национальная экономия должны уступить место всемирной экономии." [2, с.114-115]
   Лист был очень требователен к четкости понятий и формулировок. Критикуя предшественников, он ставил им в минус именно нечеткость понятий. Кроме того, Лист считал, что никто из его предшественников-экономистов так и не описал политической (государственной) экономии, а все, что описывалось ими, относится либо к человечеству в целом, либо, хуже того, к отдельному индивидууму.
   "При этом нужно заметить, во-первых, что Сэй2 под именем государственной экономии (economie publique) разумеет национальную или политическую экономию и что он нигде в своих сочинениях о ней не говорит; во-вторых, что он учению, очевидно, характера космополитического присваивает название политической экономии, и что он в этом учении всюду трактует лишь о той экономии, которая имеет в виду исключительно интересы всего человеческого рода без всякого отношения к интересам отдельных наций.
   Этого смешения наименований не существовало бы, если бы Сэй, предупредив о том, что он называет политической экономией и что на самом деле есть не что иное, как космополитическая, или мировая, экономия, познакомил нас также и с принципами того учения, которое он называет государственной экономией (economie publique), но которое на самом деле есть не что иное, как экономия в отношении к нациям, или политическая экономия. При определении и развитии этого учения он едва ли мог исходить из представления и существа нации и выяснить, какие существенные изменения должна претерпеть экономия человеческого общества, так как человеческое общество разделено на отдельные национальности, которые представляют союз сил и интересов и в своей естественной свободе стоят лицом к лицу с другими обществами подобного рода. Но, придав своей мировой экономии наименование политической экономии, он избавил себя от такого изложения; смешав слова, он произвел смешение понятий и замаскировал массу грубейших теоретических ошибок. Все позднейшие писатели повторили ту же ошибку. [2, с.115-116]
   И ниже:
   "Мы, со своей стороны, далеки от того, чтобы отвергать космополитическую теорию в том виде, как она выработана школой [классической политической экономии - В.Б.]; мы думаем только, что и политическая экономия, или, как ее называет Сэй, Оconomie publique, также должна быть научно разработана, и что, во всяком случае, лучше называть вещи их действительными именами, нежели придавать им названия, противоречащие смыслу слов.
   Если желают остаться верными логике и сущности вещи, необходимо противопоставить частную экономию социальной экономии и в этой последней различать: экономию политическую, или национальную, которая, исходя из представления и сущности национализма, учит, каким образом данная нация при современном положении всего света и при наличности особых национальных отношений может сохранять и улучшать свое экономическое положение, и экономию космополитическую, или мировую, которая исходит из гипотезы, что нации всего земного шара образуют собою одно общество, пребывающее в вечном мире." [2, с.116]
   Лист отмечает, что классическая политическая экономия (так он называет школу Смита) занята лишь производством, распределением и потреблением ценностей, совершенно игнорируя развитие производительных сил.
   "Что школа Смита излагает только теории ценностей, ясно не только из того, что она всюду основывает свою доктрину на представлении о меновой ценности, но также и из определения, которое школа дает своему учению. Это, по мнению Сэй, та наука; которая указывает, каким образом производятся, распределяются и потребляются богатства или меновые ценности. Очевидно, это не та наука, которая учит, каким образом пробуждаются и поддерживаются производительные силы и как они подавляются и уничтожаются. Мак Кюллох3 правильно называет ее наукою о ценности, а новейшие английские писатели называют - наукой об обмене." [2, с.126-127]
   И еще о производительных силах:
   "Благосостояние нации обусловливается не количеством богатств, т.е. меновых ценностей, как думает Сэй, а степенью развития производительных сил." [2, с.131]
   Лист подчеркивает, что экономика неотделима от политики, что не хочет признавать классическая "школа".
   "Школа [классическая политическая экономия, школа Смита - В.Б.] хочет непременно уверить нас, что политика и могущество не могут иметь никакого отношения к политической экономии. Пока она предметами своих изысканий ставит лишь ценности и обмен их, она может быть права; можно определять понятия ценности и капитала, выгоды заработной платы, доходности земли, разлагать эти понятия на составные части, рассуждать о причинах их увеличения или упадка и т.д., не обращая при этом внимания на политические отношения наций. Но все это, очевидно, одинаково составляет предмет как частной экономии, так и экономии целых наций. Достаточно обратить внимание лишь на историю Венеции, Ганзейского Союза, Португалии, Голландии и Англии, чтобы убедиться, в каком взаимодействии находятся материальное богатство и политическое могущество." [2, с.128]
   А вот что писал Лист о развитии в стране собственного производства:
   "Нация должна жертвовать материальными богатствами и переносить эти лишения для приобретения умственных и социальных, сил, она должна жертвовать выгодами в настоящем, чтобы обеспечить себе выгоды в будущем. Итак, если развитая во всех отраслях мануфактурная промышленность является главным условием всего дальнейшего развития цивилизации, материального благосостояния и политического могущества каждой нации, что нами, смеем думать, исторически доказано, если справедливо, как мы можем доказать, что при современных мировых отношениях молодая, необеспеченная покровительством, промышленность не в состоянии развиться при свободной конкуренции с промышленностью, давно уже окрепшею, покровительствуемой на своей собственной территории, - то каким образом посредством аргументов, извлеченных из теории ценностей можно решиться доказывать, что нация с таким же успехом, как отдельный коммерсант, может покупать свои товары там, где их можно приобрести дешевле всего, что бессмысленно производить самой нации то, что она может купить дешевле за границей, что нужно национальную промышленность предоставить на попечение частных лиц, что протекционная система есть монополия, выдаваемая отдельным промышленникам в ущерб нации?
   Верно, что ввозные пошлины сначала вызывают вздорожание мануфактурных изделий; но также верно и то, как признает и сама школа, что нация, способная к значительному развитию промышленности, с течением времени может вырабатывать эти произведения сама дешевле той цены, по какой они могут ввозиться из-за границы." [2, с.131]
   Ниже он продолжает свою мысль:
   "Таким образом нация, которая имеет призвание к развитию мануфактурной промышленности, прибегая к протекционной системе, поступает точно так же, как собственник, который жертвует своими материальными ценностями для того, чтобы обучить своих детей какой-нибудь производительной промышленности." [2, с.132]
   Лист предостерегает от механической экстраполяции "экономики индивидуума" на экономику страны или человечества в целом, проявляя в этом еще раз системность своего мышления.
   "Смит и Сэй уподобляют нацию, желающую поощрить свою промышленность посредством ввозных пошлин, портному, который вздумал бы сам себе шить сапоги, и сапожнику, который вздумал бы увеличить свое производство посредством установления входной платы в свое помещение. Томас Купер4 в своем сочинении, направленном против американской протекционной системы, доводит до крайности последнюю мысль, как и все другие заблуждения школы: "Политическая экономия, - говорит он, - почти то же самое, что и частная экономия всех индивидуумов; политика не составляет какой-либо существенной особенности политической экономии; нелепо было бы думать, что общество есть нечто совершенно иное, нежели индивидуумы, из которых оно состоит. Каждый человек знает лучше всего, каким образом он должен распоряжаться своим трудом и своими капиталами. Общественное богатство есть не что иное, как накопленное богатство отдельных лиц, и если каждый человек лучше, чем кто-либо, понимает свои собственные интересы, то богатейшим народом должен быть тот, в котором каждый человек предоставлен собственным своим силам." [2, с.144-145]
   И здесь же:
   "Нет! Что благоразумно в национальной экономии, может оказаться нелепостью в частной экономии, и наоборот, и по причине очень простой: потому что портной - не нация и нация - не портной; потому что семья есть нечто совершенно другое, нежели союз миллиона семей, и дом - нечто совершенно другое, нежели громадная национальная территория." [2, с.145-146]
   К этому вопросу Лист возвращается неоднократно, обозначая три различных иерархических уровня системы: человечество - нация - отдельный человек. Закономерности одного уровня системы совершенно необязательно применимы для другого уровня, поэтому Лист абсолютно прав, выделяя каждый из них отдельно.
   "Но между отдельным человеком и человечеством стоит нация с ее особенным языком и литературой, с ее собственным происхождением и историей, с ее особенными нравами и обычаями, законами и учреждениями, с ее правами на существование, на независимость, прогресс, вечную устойчивость и с ее обособленной территорией; образовавшись в ассоциацию посредством солидарности умственных и материальных интересов, составляя одно самостоятельное целое, которое признает над собой авторитет закона, но в то же время, как целое, владея еще естественною свободой по отношению к другим подобного рода ассоциациям, нация, при существующем мировом порядке, не может обеспечить свою самостоятельность и независимость иначе, как собственными силами и своими частными средствами. Подобно тому как отдельный человек, только благодаря нации и в недрах нации, достигает умственного образования, производительной силы, безопасности и благосостояния, так и цивилизация человечества немыслима и невозможна иначе, как при посредстве цивилизации и развития нации." [2, с.152]
   Итак, по Листу, политическая экономия - это, скорее, экономическая политика, причем политика конкретного государства (нации):
   "Задача политики - цивилизовать варварские нации, сделать малые - великими и слабые - сильными, но прежде всего обеспечить их существование и устойчивость. Задача политической (национальной) экономии заключается в экономическом вoспитании наций и в подготовлении их к вступлению во всемирное общество будущего." [2, с.152]
   Теперь обратимся к описанию предмета политической экономии в понимании Джона Невила Кейнса. Его книга так и называется "Предмет и метод политической экономии". Книге более ста лет (вышла в 1891 году). В основном в ней звучат мотивы хрематистики. "В выражениях экономия и экономика есть некоторая двусмысленность, значительно способствовавшая возникновению общераспространенной путаницы понятий относительно сущности политической экономии. Экономным называют обыкновенно всякий ряд действий, достигающий своей цели с возможно меньшей затратой денег, времени и усилий; а экономией - употребление материальных средств с благоразумием и умеренностью, так чтобы они приносили наибольшую сумму чистой выгоды.
   Но слово экономия употребляется также и в другом смысле, не подразумевающем специфически - разумного приспособления средств к целям; и в экономической литературе выражение экономический употребляется, вообще говоря, просто как прилагательное, соответствующее существительному богатство. Таким образом, под экономическим фактом подразумевают всякий факт, относящийся к явлениям богатства; под экономическою деятельностью - виды человеческой деятельности, которые направлены на создание, присвоение и накопление богатств; а под экономическими обычаями и учреждениями - обычаи и учреждения человеческого общества, относящиеся к богатству.
   Политическая экономия или экономика есть свод учений об экономических явлениях в вышеуказанном смысле..." [3, с.3].
   Нетрудно заметить, что это чистая хрематистика. Сделав такой вывод, далее Кейнс рассматривает, тем не менее, два существовавших уже тогда подхода к политической экономии. Одна часть экономистов, по его мнению, определяет политэкономию как "...теоретическую, абстрактную и дедуктивную науку, а другая видит в ней дисциплину этическую, реалистическую и индуктивную." [3, с.7] Первая часть экономистов считает, что "Задачу политической экономии составляет изучение фактов и раскрытие истин о фактах, а не предписывание житейских правил. Экономические законы суть теоремы о фактах, а не практические наставления. Иначе говоря, политическая экономия есть наука, а не искусство и не отрасль этики."[3, с.9] "...Представители рассматриваемого направления утверждают, что та абстракция, в силу которой политическая экономия берет главным предметом своих исследований "экономического человека" (economic man), деятельность которого определяется исключительно стремлением к богатству, не только законна, но и необходима..."[3, с.13] Экономистов этого направления Кейнс условно называет представителями английской школы. Второе направление он именует, также условно, немецкой школой.
   "Самое себя эта школа называет этическою, полагая, что политическая экономия имеет высоко этическую задачу и должна заниматься важнейшими проблемами человеческой жизни. Она должна не только классифицировать мотивы, лежащие в основе хозяйственной деятельности, но также оценивать и сравнивать их нравственное достоинство. Она должна установить такую норму (standart) правильного производства и распределения богатств, которая бы удовлетворяла требованиям справедливости и нравственности. Она должна выработать идеал экономического развития, имея в виду не одну лишь материальную, но также и интеллектуальную и нравственную стороны жизни; наконец, она должна обсуждать те пути и способы, - каковы поддержки разумных побуждений, распространение здравых обычаев и нравов в промышленной жизни, а также прямое вмешательство государства, - при помощи которых следует добиваться осуществления этого идеала".[3, с.19]
   А вот это уже не хрематистика, это рассуждение об оптимальном хозяйствовании. Прошло более ста лет с момента издания книги Кейнса, а отчетливые следы "английского" и "немецкого" подходов во всем их различии видны сегодня в экономике Англии и Германии.
   Рассмотрев два подхода экономистов, Кейнс сделал вывод, что можно выделить три направления исследования в экономике. "Первое относится к положительной науке, второе - к науке нормативной или регулятивной (вместе с этикой, если только оно не составляет, скорее, отдела этики или того, что можно назвать прикладною этикой), а третье относится вообще не к науке в современном смысле этого слова, а к искусству, как отличной от нее категории.
   Поясним употребленные здесь термины. Положительная (positive) наука может быть определена, как совокупность систематических знаний, относящихся к тому, что есть; нормативная или регулятивная наука - как совокупность систематических знаний, относящихся к тому, что должно быть и потому имеющих своим предметом идеальное, как нечто отличное от действительного; искусство - как система правил для достижения данной цели. Положительная наука имеет своим предметом последование единообразий (uniformities), нормативная наука - определение идеалов, искусство - формулировку предписаний (precepts)".[3, с.26]
   Здесь важно сделанное Кейнсом разделение экономической науки на фундаментальную (объективную) и прикладную часть. Фундаментальная часть не должна зависеть от выбранного способа ведения хозяйства, в отличие от прикладной части. Прикладная часть уже будет отталкиваться от способа хозяйства, и ее закономерности будут зависеть от этого способа.
   Российский экономист М.И. Туган-Барановский в 1909-1918 годах подошел к проблеме предмета политической экономии со всей серьезностью. Сделал он это в своей работе "Основы политической экономии". Автор прекрасно понимал, что вопрос этот сложен и неоднозначен, что само: "Капиталистическое хозяйство, по преимуществу изучаемое политической экономией, не представляет собой чего-то неизменного и неподвижного." [4, с.19]
   Туган-Барановский сразу же предварительно определил политэкономию как науку о народном хозяйстве.
   "Политическая экономия изучает народное хозяйство - в каких отношениях, в каком смысле и с какими целями, это выяснится из дальнейшего изложения." [4, с.21]
   Михаил Иванович считал политэкономию некоей общественной полинаукой, некоей объединяющей философией общественных наук, консолидирующей общественные закономерности.
   "...она [политэкономия - В.Б.] является единственной среди всех общественных наук, ставящей себе верховной целью не описание конкретных явлений и даже не причинное объяснение каждого из них в отдельности, но установление общих закономерностей причинных соотношений соответствующих явлений. Достигает ли политическая экономия этих целей или нет - во всяком случае, она их себе ставит и этим существенно отличается как от наук права, содержание которых слагается, главным образом, из описания действующего права, истории развития его и критики с точки зрения целесообразности, так и от общей науки истории, которая описывает и объясняет историческую смену общественных явлений, но не доводит своих обобщений до установления общих закономерностей общественных явлений." [4, с.22]
   Туган-Барановский понимал ограниченность возможностей политэкономии в вопросах точности.
   "По своим целям политическая экономия приближается, таким образом, к тому точному абстрактному познанию, образцом которого может служить абстрактное естествознание. Но, конечно, современная экономическая наука по точности и общеобязательному значению своих выводов стоит далеко позади естествознания." [4, с.22]
   Указал он и на опасность крайностей в экономических исследованиях: как на опасность чрезмерного увлечения формализацией экономических процессов, так и на опасность простого собирательства эмпирических фактов, к которому начала переходить экономическая наука на рубеже 19-20 веков.
   "Открытие законов причинных или функциональных зависимостей есть высшая задача науки. Но задача эта далеко не всегда, не при всяком уровне знания разрешима. В частности, в политической экономии долгое время преобладало увлечение общими формулами, в которых современники видели выражение неизменных и вечных законов хозяйства; впоследствии, однако, многие из этих якобы законов оказались поверхностными, а иногда и неправильными, обобщениями частных и преходящих явлений. Чрезмерная склонность к широким обобщениям и абстракции имела своим последствием то, что экономическая теория мало-помалу потеряла связь с реальной жизнью. Многие построения экономической теории приобрели схоластический характер - чисто словесных определений, которые вращались в кругу условных терминов, не обогащая ни на йоту нашего знания действительности.
   Такое положение дела не могло не вызвать реакции. И вот мы видим, что увлечение теорией сменяется увлечением фактами. Разочаровавшись в достижении более высоких целей научного познания, многие экономисты проникаются презрением к теории. Место прежней отвлеченной теории занимают обстоятельнейшие описания фактов конкретной экономической действительности и истории хозяйства - и экономическая наука в трудах ученых этого направления превращается в простое скопление огромной массы эмпирического материала с крайне скудным теоретическим освещением.
   Палка была перегнута в другую сторону. Но страх поклонников фактов перед теорией так же не соответствует духу истинной науки, как и чрезмерное увлечение теорией более ранних экономистов. Если теория, оторванная от фактов, пуста, то и факты, не освещенные теорией, слепы.
   Научный курс политической экономии должен избежать обеих указанных крайностей. Он должен быть проникнут с начала до конца стройной теорией, которая должна укладывать в систему и ставить на свое место каждый отдельный факт, находящий себе в нем место; но сама теория должна излагаться в непосредственной связи с фактами. И теория, и факты должны быть органическим целым, в котором одна часть предполагает другую.
   Теория, вытекающая из фактов, и факты как основа теории - таково должно быть содержание курса, стоящего на высоте современной науки." [4, с.22-23]
   Итак, согласно взглядам Туган-Барановского "Политическая экономия изучает народное хозяйство. Но этим сказано еще очень мало. Прежде всего, нужно точно определить само понятие народного хозяйства" [4, с.23]
   Далее следует определение хозяйства.
   "Итак, хозяйственная деятельность характеризуется двумя отличительными признаками, объективным, заключающимся в том, что непосредственным внешним объектом хозяйственной деятельности всегда является не человек, а внешняя природа, и субъективным, состоящим в том, что хозяйственная деятельность всегда является средством, а не целью в себе. Соединяя в одно оба эти признака, мы получаем следующее определение хозяйства, как деятельности: хозяйство есть совокупность действий человека, направленных на внешнюю природу и имеющих своей целью не наслаждение самой деятельностью, но создание материальной обстановки, необходимой для удовлетворения наших потребностей." [4, с.28]
   Но это определение того, что автор называет единичным хозяйством. Поэтому далее он уточняет: "Эта совокупность юридически свободных, но связанных обменом единичных хозяйств образует собой то, что называют народным хозяйством." [4, с.32]
   И, наконец, автор добирается до окончательного определения предмета политэкономии.
   "Во всяком реальном народном хозяйстве действуют силы двоякого рода: во-первых, бессознательные, стихийные силы взаимодействия единичных хозяйств, которые, как сказано, и составляют важнейший предмет изучения политической экономии; во-вторых, сознательное, целесообразное регулирование хозяйственных процессов общественной властью. Народное хозяйство есть не только стихийный комплекс единичных хозяйств: в нем действует и регулирующая сила органов общественной власти - прежде всего, государства. Государство в большей или меньшей степени ограничивает свободу действий единичных хозяйств, подчиняя их деятельность определенному плану, привносимому самим государством. Тем не менее наука политической экономии возникла на основе изучения не этих сознательных регулирующих сил народного хозяйства, а именно бессознательной закономерности свободного обмена." [4, с.33]
   Итак, политэкономия прежде всего изучает бессознательные закономерности свободного обмена, так или иначе существующие в рамках любого государственного регулирования. Само же государственное регулирование, согласно взглядам Михаила Ивановича, изучает экономическая политика. То есть, со взглядами Ф. Листа Михаил Иванович не согласен.
   "На основе этого сознательного регулирования государством народнохозяйственных процессов возникает наука экономической политики, имеющая, однако, совершенно иной гносеологический характер, чем теоретическая политическая экономия." [4, с.33]
   Окончательное определение политэкономии дается автором в следующей формулировке:
   "Таким образом, мы можем определить политическую экономию, в широком смысле, как науку об общественных отношениях людей в пределах их хозяйственной деятельности, и, в более узком смысле, - современную политическую экономию - как науку об общественных отношениях людей в пределах их хозяйственной деятельности, совершающейся в среде исторически развивающегося свободного менового хозяйства." [4, с.34]
   Интересный и очень взвешенный взгляд на предмет экономической теории у американского экономиста 20 века Пола Энтони Самуэльсона, чей труд "Экономика", впервые вышедший в 1951 году, выдержал множество изданий и стал классическим. Несмотря на то, что "Экономика" Самуэльсона это, в сущности, и есть западный "Экономикс", Самуэльсон не являлся однозначным последователем хрематистики. Он понимал, что экономика не ограничивается прибылью, он даже не называл прибыль основным предметом экономики.
   "Экономическая теория не является экономикой домоводства. Чтобы обучиться искусству выпечки тортов и ведению домашнего счетоводства, нужно обратиться к другим источникам.
   Экономическая наука не является наукой об управлении предприятиями. Она не раскроет вам секретов успеха - как заработать миллион, подготовить годовой финансовый отчет, разработать наилучшую рекламную стратегию или предвосхитить курс акций на бирже." [5, с.6]
   Ниже приводится обширная цитата из книги Самуэльсона с целой подборкой определений экономической теории.
   "В прошлом люди, начинающие изучать экономическую теорию, обычно требовали, чтобы им было дано краткое, в одном предложении, определение этого предмета. И надо сказать, что этот сильный спрос не испытывал недостатка в предложении. Вот некоторые из таких определений:
   1. Экономическая теория есть наука о видах деятельности, связанных с обменом и денежными сделками между людьми.
   2. Экономическая теория есть наука об использовании людьми редких или ограниченных производительных ресурсов (земля, труд, товары производственного назначения, например машины, и технические знания) для производства различных товаров (таких, как пшеница, говядина, пальто, концерты, дороги и яхты) и распределения их между членами общества в целях потребления.
   3. Экономическая теория есть наука о повседневной деловой жизнедеятельности людей, извлечении ими средств к существованию и использованию этих средств.
   4. Экономическая теория есть наука о том, как человечество справляется со своими задачами в области потребления и производства.
   5. Экономическая теория есть наука о богатстве.
   Втиснуть в несколько строк точное описание любого предмета, которое четко отделило бы его от смежных дисциплин и дало бы представление начинающему о всех вопросах, охватываемых этим предметом, -- дело весьма нелегкое. Экономическая теория, несомненно, включает в себя все элементы, указанные как в этих определениях, так и в тех, которые могли бы войти в более длинный перечень.
   Тем не менее, для ознакомления с предметом можно было бы дать следующую его краткую характеристику.
   Экономическая теория есть наука о том, какие из редких производительных ресурсов люди и общество с течением времени, с помощью денег или без их участия, избирают для производства различных товаров и распределения их в целях потребления в настоящем и будущем между различными людьми и группами общества." [5, с.6]
   То есть, по Самуэльсону, экономическая теория есть наука об оптимальном использовании ограниченных ресурсов. Тут можно сказать только одно слово: "Браво"! Но это слово будет означать оценку намерений автора, а не оценку фактического состояния дел. А фактическое состояние дел таково, что ни одна из сегодняшних экономических теорий этого не описывает и не охватывает. К этому только приблизилось советское планирование, приблизилось в целом неудачно. Неудача не удивительна. На тот момент СССР не располагал инструментами оптимального планирования, равно как и инструментами оптимальной реализации оптимального планирования (тавтология намеренная). Попытка создания такого инструмента была сделана Виктором Михайловичем Глушковым, который выдвинул, обосновал и тщательно разработал идею ОГАС (объединенной государственной автоматизированной системы). Эту идею не приняли. Возможна ли была реализация идеи ОГАС на инструментальном уровне 70-х, 80-х лет прошлого века? Можно однозначно и уверенно ответить - нет.
   В исследовании вопроса предмета политической экономии естественно обратиться к Марксу как к автору фундаментальных работ именно по политэкономии. Удивительно, но вы не найдете у Маркса прямого ответа на поставленный вопрос. Маркс занимает позицию критика политической экономии, не пытаясь определить предмет своей критики. Его экономическая теория так и называется "К критике политической экономии", а "Капитал" является естественным продолжением этой критики.
   Энгельс считал, что политическая экономия "...исследует прежде всего особые законы каждой отдельной ступени развития производства и обмена, и лишь в конце этого исследования она может установить немногие, совершенно общие законы, применимые к производству и обмену вообще" [6, т.20, с.151].
   Критикуя политическую экономию, Маркс рассматривает исключительно товарное производство, исключительно рыночное распределение, рассматривает механизм получения капиталистической прибыли. То есть, критикуя политическую экономию капитализма, Маркс пишет, пусть новую, но политэкономию именно капитализма, причем именно с точки зрения получения прибыли, то есть, с точки зрения хрематистики. "Капитал" Маркса это хрематистика, как ни парадоксально это звучит. В нем вы не найдете рассуждений об оптимальном хозяйствовании вне плоскости извлечения прибыли. Маркс критикует понимание природы прибыли, предлагая свое понимание этой природы. Но в этой критике нет ничего такого, что нельзя было бы рассмотреть с точки зрения хрематистики.
   Если рассматривать предмет "Капитала" с точки зрения Кейнса (который вполне бы мог сделать это сам, но почему-то не сделал), то его нельзя отнести к фундаментальным исследованиям, описывающим действие объективных законов, относящихся в равной мере ко всем способам хозяйствования, хотя "Капитал" и не ставит этических вопросов, оставляет этику в стороне. Но описывает он (и описывает фундаментально) исключительно капиталистический способ производства, вскрывая закономерности именно этого способа. А ведь, как считал сам Маркс, существуют докапиталистические способы и послекапиталистический способ производства. Подытожим возникающие вопросы в отношении политэкономии.
   Вопрос первый. Существует ли политическая экономия некапиталистических способов производства или применение к ним самого понятия "политэкономия" лишено смысла?
   Вопрос второй. Что считать политэкономией капитализма: исключительно хрематистику, или возможна иная политэкономия капитализма?
   Вопрос третий. Считать ли политэкономией исключительно не зависящую от этических посылов часть общей экономической теории или внутри самой политэкономии выделить общий, не связанный с этическим выбором раздел, а также другой раздел, с этим выбором напрямую связанный?
   Вопрос четвертый. Что чему предшествует: экономический механизм дальнейшему этическому выбору или первоначальный этический выбор определяет дальнейшее построение экономического механизма?
   Вопрос пятый. Существует ли политическая экономия отдельных государств или она обязательно должна быть всеобщей?
   Почему возникают такие вопросы? Почему важно разобраться в самом понятии "политэкономия", почему это не безразлично? Хотя бы потому, что за 70 лет существования СССР так и не удалось создать адекватную "политэкономию социализма". Этому вопросу уделил серьезное внимание крупнейший российский философ, политолог и социолог С.Г. Кара-Мурза. Сергей Георгиевич считает, что политической экономии социализма не существует, поскольку хозяйственный механизм социализма не может быть описан категориями рыночной экономики. Это очень важный вывод, сделанный из двух предпосылок: при социализме невозможна рыночная экономика, при этом политэкономия изучает только рыночное (товарное) хозяйство.
   Если согласиться с Сергеем Георгиевичем, тогда придется отказаться от попытки исследовать возможность устойчивого существования рыночной экономики при социализме. Также придется отказаться от намерения называть политэкономией изучение закономерностей докапиталистического и послекапиталистического хозяйства.
   Отказаться от названия "политэкономия" можно. Нужно лишь будет придумать обобщенное название тем немногим закономерностям, которые универсальны для всех способов производства, оставить капитализму политэкономию, а исследование хозяйственного механизма социализма назвать еще как-нибудь. А можно и оставить термин "политэкономия", поделив его на разделы: всеобщие объективные закономерности, политэкономия капитализма, политэкономия социализма (коммунизма). Правда, в этом случае предстоит доказать, что неудача создания в СССР "политэкономии социализма" не была объективно обусловленной. И еще придется рассмотреть возможность существования двух вариантов хозяйственного механизма при социализме: рыночного и нерыночного. И конечно описание нерыночного варианта не стоит называть политэкономией, в этом я совершенно согласен с Сергеем Георгиевичем. Вот что он пишет в своей работе "Научная картина мира, экономика и экология", вышедшей в 1997 году, к которой я еще не раз буду обращаться:
   ""Обобщения, которые делают совpеменные автоpы совpеменных политэкономических теорий, порождают лишь фикцию и затемняют понимание сущности некапиталистических формирований как прошлой, так и современной экономической жизни", - писал А.В.Чаянов5.
   Но Чаянов, занимаясь экономикой сельского хозяйства, не был прямо вовлечен в теоретическую дискуссию, которая состоялась в январе 1925г. в Коммунистической академии. Главным был вопрос о предмете политэкономии. Докладчиком был И.Скворцов-Степанов6, который утверждал, что политэкономия изучает любой вид хозяйственной деятельности и что необходимо разрабатывать "политэкономию социализма". Это встретило поддержку только двух ораторов - историка М.Покровского и А.Богданова7, остальные 12 выступавших решительно возражали, утверждая, что политэкономия - наука, изучающая товарное производство и меновые отношения.
   В отчете о конференции Скворцов-Степанов выговорил оппонентам строго: "Невыразимая методологическая нелепость подобных разграничений не бьет в глаза ни авторам, ни читателям: установившаяся у нас "предвзятость" делает и авторов, и читателей слепыми к подобной чепухе".
   Расшумелся Скворцов-Степанов зря, потому что из всего контекста "Капитала" прямо следует, что политэкономия исследует именно и только товарное производство и движение меновых стоимостей. Всякое "натуральное" хозяйство (экономия, а не хрематистика), выводится за рамки политэкономии, и Маркс берет сведения из натурального хозяйства только для иллюстрации, для контраста. В словарях западных языков слово "хрематистика" даже отмечено как устаревший синоним слова "политэкономия".
   Наш современник, экономист и историк экономики И.Кристол8 также вводит вполне определенное разграничение: "Экономическая теория занимается поведением людей на рынке. Не существует некапиталистической экономической теории... Для того, чтобы существовала экономическая теория, необходим рынок, точно так же, как для научной теории в физике должен существовать мир, в котором порядок создается силами действия и противодействия, а не мир, в котором физические явления разумно управляются Богом".
   Давлению сторонников политэкономии социализма помогало понятное желание иметь свою теорию хозяйственного строительства. В книге Н.Бухарина "Экономика переходного периода" (1920) на полях против слов "Итак, политическая экономия изучает товарное хозяйство", Ленин написал: "не только!". Это "задание" пытались обойти с помощью уловок. А.В.Чаянов считал, что следует разрабатывать частную, особую политэкономию для каждой страны. С начала 30-х годов экономисты начали "сдаваться" - разработкой политэкономии социализма занялись Н.Вознесенский9, К.Островитянов10, Л.Гатовский11 и др. Однако вплоть до 1941г., как пишет А.Пашков12, "советские экономисты упорно твердили: наш товар - не товар, наши деньги - не деньги" (а после 1941г., видимо, не до того было).
   В январе 1941г. при участии Сталина в ЦК ВКП(б) состоялось обсуждение макета учебника по политэкономии. А.Пашков отмечает "проходившее красной нитью через весь макет отрицание закона стоимости при социализме, толкование товарно-денежных отношений только как внешней формы, лишенной материального содержания, как простого орудия учета труда и калькуляции затрат предприятия". Д.Валовой13 видит в этой "вульгаризации политэкономии социализма" руку Сталина, который на том совещании предупреждал: "Если на все вопросы будете искать ответы у Маркса, то пропадете. Надо самим работать головой, а не заниматься нанизыванием цитат". Саморазоблачение вульгаризатора!
   Д.Валовой крайне негативно оценивает роль Сталина в той многолетней подспудной дискуссии. Мы же, не давая сейчас оценок, обратим внимание на тот факт, что, не имея возможности [отойти] от "научного марксизма" в экономике, Сталин, видимо, интуитивно чувствовал неадекватность трудовой теории стоимости тому, что реально происходило в хозяйстве СССР. Он сопротивлялся жесткому наложению этой теории неявно и нерешительно, не имея для самого себя окончательного ответа. В феврале 1952г., после обсуждения нового макета учебника (ноябрь 1951г.), Сталин встретился с группой экономистов и давал пояснения по своим замечаниям. Он сказал, в частности: "Товары - это то, что свободно продается и покупается, как, например, хлеб, мясо и т.д. Наши средства производства нельзя, по существу, рассматривать как товары... К области товарооборота относятся у нас предметы потребления, а не средства производства".
   Очевидно, что такие товары и такой товарооборот существуют и при натуральном хозяйстве, начиная с зачатков земледелия. "Рыночная экономика" как особый тип общественного производства возникает именно с превращением в товар средств производства и, главное, рабочей силы. В "Экономических проблемах социализма" Сталин сказал несколько туманно, но все же достаточно определенно: "Не может быть сомнения, что при наших нынешних социалистических условиях производства закон стоимости не может быть "регулятором пропорций" в деле распределения труда между различными отраслями производства".
   В неявном виде и И.В.Сталин, дав в "Экономических проблемах социализма" определение Аристотеля для двух разных типов хозяйства - экономики и хрематистики - предупредил о непригодности трудовой теории стоимости для объяснения советского хозяйственного космоса в целом.
   После смерти Сталина тех, кто пытался, по выражению Чаянова, разрабатывать "частную" политэкономию советского хозяйства как нетоварного (не-хрематистики) загнали в угол, хотя дискуссия периодически вспыхивала, пока давление "рыночников" не соединилось с интересами партийно-государственной номенклатуры и не привело к реализации всей "программы Горбачева-Ельцина".
   Несмотря на эти дискуссии, советская экономическая наука начиная с конца 50-х годов стала пользоваться языком и интеллектуальным аппаратом хрематистики, что в конце концов привело к ее фатальной гибридизации с неолиберализмом в его разрушительной версии."[7, с.21-22]
   Сергей Георгиевич ясно обозначил проблему. Эта проблема не терминологическая, как может показаться. Она была бы терминологической или ее уже не было бы вовсе, если бы теория социалистического хозяйствования, как бы ее не назвали, все-таки появилась, все-таки была разработана. Но этого, к сожалению, не произошло. Не произошло на мой взгляд потому, что в экономической теории вообще кроются серьезные ошибки, что помешало правильно представить экономику капитализма и не позволило найти и обозначить разницу между ней и экономикой социализма (коммунизма).
   Следует сразу сказать, что нет единства понятия "политэкономия капитализма". Это может быть хрематистика, а может быть и реальная экономика. Книга П. Самуэльсона это четко доказывает. Не всякое товарное хозяйство хрематистика.
   Предстоит исследовать два теоретически возможных направления социалистической (коммунистической) экономики: рыночное и нерыночное. Здесь я не расшифровываю понятия "социализм" и "капитализм", принимая их в данном месте своего исследования как общепринятые, сложившиеся, всем понятные термины, что, конечно, достаточно условно. В дальнейшем, в ходе исследования, мы рассмотрим эти термины более подробно, когда возникнет в этом необходимость. В настоящей работе будет рассмотрено только рыночное направление социалистической экономики. В связи с этим, следует сделать два утверждения. Первое: рынок при социализме все же возможен, а значит, возможна и политэкономия социализма. Второе: исследование нерыночной экономики намного сложнее, чем рыночной, поскольку сама нерыночная экономика, не страдающая разного рода дефицитами, то есть, не нарушающая системный принцип необходимого разнообразия, по крайней мере, на порядок сложнее рыночной. В доказательство первого утверждения и написана настоящая работа.
   Теперь попробуем ответить на возникшие пять вопросов или, если угодно, сделать новые утверждения.
   Политическая экономия некапиталистических способов производства не существует. Но политэкономия социализма существовать может. Дело в том, что в рамках социализма может существовать рыночный, то есть, капиталистический способ производства. Экономика социализма может быть многоукладной, а производство на государственных предприятиях можно рассматривать как государственный капитализм.
   Возможна истинная политэкономия капитализма, а не только хрематистика. Было бы странно, если было бы по-другому. Это означало бы отрицать принципиальную возможность объективного экономического исследования капитализма.
   Политэкономию следует считать наукой, не зависящей от этического выбора, описывающей с равным успехом как экономику отдельных государств, так и экономику человечества в целом, но только рыночную экономику. При этом политэкономия, при описании экономики стран и народов, опирается на сделанный этими странами этический выбор, если он не был вынужденным, то есть, объясняет результаты и последствия выбора экономической политики. Не политэкономия формирует экономику, а экономическая политика. Политэкономия лишь объясняет происходящее в экономике при любой экономической политике.
   Этический выбор первичен по отношению к экономическому механизму, если существует (или появляется на каком-то этапе развития) возможность такого выбора.
   Не существует политической экономии отдельных государств, политэкономия применима к любому государству с рыночной экономикой. Но у каждого государства может быть своя экономическая политика.
   Политэкономия не является наукой оптимизации использования ограниченных ресурсов, это направление достойно быть предметом изучения самостоятельной отдельной науки.
   Итак, политэкономия это наука о принципах рыночного хозяйства. Знание этих принципов, открываемое политэкономией можно использовать двояко: как для оптимальной организации общественного хозяйства (понимая под обществом либо страну, либо все человечество), либо в целях получения максимальной прибыли группой лиц (как бы ни была велика эта группа). Организация хозяйства есть прерогатива экономической политики.
  
  
   1.2. Законы и закономерности в экономике.
  
   Существуют ли экономические законы?
   Вопрос далеко не праздный. Марксизм, да и не только он утверждает, что существуют. При этом отмечается, что экономические законы, с одной стороны, объективны, а, с другой стороны, проявляют себя через деятельность людей, то есть субъектов. Здесь скрыто противоречие, вернее, даже не скрыто, а лежит на поверхности. Противоречие это не в том, что произвольные действия отдельных личностей складываются в предсказуемые действия массы людей, эта закономерность достоверно известна. Противоречие в том, что законы социальные, то есть законы, описывающие, условно говоря, равнодействующую всего спектра интересов и действий людей, представляются как законы чисто экономические, то есть, базирующиеся не на всех интересах и действиях людей, а лишь на части этих интересов и действий, пусть и наиважнейшей. Допустим также (и это действительно так) что на деятельность массы субъектов возможно воздействие. В таком случае, что дает основание утверждать, что результатом самой сильной (или даже единственной) реакции на все воздействия являются действия массы людей, связанные именно с экономическими интересами? И являются ли экономические интересы объективными сами по себе, ведь носители их опять же люди, относящиеся к разным социальным группам, а значит, имеющие различный уровень социальных запросов?
   Конструктивно ли понятие упоминаемого Д.Н. Кейнсом "экономического человека" (economic man), "деятельность которого определяется исключительно стремлением к богатству"? [3, с.13]
   Экономические законы существуют. Попробуем перечислить их.
   Говорить об экономике натурального хозяйства мы не будем. Его отношения достаточно просты и не могут помочь в изучении хозяйства общественного. Для возникновения общественного хозяйства нужно производство, то есть изготовление или выпуск большего количества продукта, чем необходимо для собственного потребления. Таким образом, экономика начинается там, где начинается производство. Это можно назвать законом технологического пути развития. Человеческая цивилизация пошла именно по этому пути, и мы должны исходить из этих реалий. Экономикс (вместе с марксизмом) провозглашают закон экономии времени, который, на мой взгляд, является следствием технологического пути развития. "Закон экономии времени - всеобщий экономический закон, определяющий объективный процесс рационального использования времени обществом и отдельной личностью для более быстрого достижения намеченных целей."[8]
   Марксизм выделяет еще закон повышающейся производительности общественного труда, это тоже интерпретация закона технологического пути развития.
   Общественный характер производства является экономическим законом. Производство осуществляется для потребления его результатов обществом, в какой бы форме ни происходили обмен или распределение этих результатов. Надо различать процесс отчуждения результатов производства и само производства как систему. При одном и том же процессе отчуждения (обмена, распределения, продажи и т.д.) возможна разная организация самого производства. Это может быть коллектив, организованный как артель или община, а может быть корпорация, связанная должностными инструкциями и штатным расписанием и ничем больше. Вот этот способ организации производства экономическим законом не является. Наличие пролетариата, этих атомов рабочей силы, не слишком связанных между собой, свободно перемещающихся из предприятия в предприятие, из страны в страну, вовсе не обязательно. Экономика знает примеры, опровергающие такой взгляд. Японские производственные коллективы, существующие в рамках капиталистической экономики, не имеют пролетариата. Их рабочие, это скорее рабочие артелей, с традициями служения своему делу, долгосрочного, а то и пожизненного найма. Это больше напоминает модифицированную крестьянскую общину, приспособившуюся к условиям промышленного производства. В сфере услуг на небольших предприятиях во всех странах можно встретить семейный подряд, то есть коллективы, состоящие из родственников и доверенных лиц, которые тоже нельзя назвать пролетарскими. Есть ли тенденция к пролетаризации, разобщению подобных коллективов? Я такой тенденции не вижу, но даже если она и есть, то неизвестно, что произойдет раньше, всемирная пролетаризация или смена экономической политики, не дождавшаяся этой пролетаризации. Верно и обратное. При одной и той же (или близкой) организации производства возможны разные способы отчуждения. Во всех этих случаях производство остается общественным. Если были бы возможны скатерть-самобранка, волшебная палочка и ковер-самолет, то понятие "производство" потеряло бы всякий смысл, как и его общественный характер. Но вместе с этим потеряла бы смысл и вся экономика как таковая, каждый был бы властителем своей собственной экономики (или, если угодно, своего собственного универсального натурального хозяйства). Пока таких технологических чудес нет, производство остается общественным.
   Стоимость также является экономическим законом. При этом в вопросе стоимости у экономистов больше разногласий, чем единства. Существует сразу несколько теорий стоимости.
   Наиболее известная из них - трудовая теория стоимости, поддержанная такими авторитетами как К.Маркс и В.Леонтьев14. Согласно этой теории в основе стоимости лежит общественно необходимое рабочее время (затраты труда) на производство товара.
   Существуют теории издержек, которые выводят стоимость из себестоимости производства. Конечно, они носят чисто расчетный характер и не пытаются вскрыть сущность стоимости.
   Есть также теория предельной полезности, в основу которой положена потребительная стоимость (полезность). "Многие западные экономисты отрицают трудовой характер стоимости. Они акцентируют внимание на полезности (потребительной стоимости) товара, как на главном мотиве к обмену. Они считают, что пропорцию обмена диктует полезность и редкость, а также желание обладать полезными и редкими предметами." [9]
   Субъективная теория стоимости доводит до логического завершения теорию предельной полезности, приходя к выводу, что только спрос и предложение определяют стоимость, то есть, только рынок. Наличие объективной стоимости отрицается.
   Если вывести за скобки теорию себестоимости, без которой не может обойтись ни одно производство, но которая носит не фундаментальный, а прикладной характер, то констатируется противостояние двух подходов к определению стоимости: объективного, к которому относится трудовая теория стоимости, измеряющая стоимость трудом (рабочим временем) и субъективного, измеряющего стоимость в деньгах, то есть, никак не раскрывающего ее природу. В сегодняшнем мире применяются оба подхода, но все большей популярностью пользуется второй, субъективный. Именно субъективная теория стоимости родила понятие бренда, этой сознательно никем не определяемой сущностной пустышке. Смысл бренда - разница между разрекламированным товаром и неразрекламированным, выраженная в денежной наценке "на эмоцию". Человек платит буквально за внушенное ему чувство глубокого удовлетворения. За брендом не стоит никаких дополнительных затрат (кроме рекламы), тем не менее, за него надо платить, часто в несколько раз больше реальных издержек производства.
   Стоимость, будучи важнейшим экономическим законом и на сегодняшний день окончательно не определена. "Сто?имость -- основа количественных соотношений при эквивалентном обмене". [9] И все? А при неэквивалентном обмене? А вообще без обмена?
   Именно неудовлетворительная определенность понятия стоимости явилась одной из причин неудачи создания экономической теории социализма. Определение стоимости является одной из важнейших задач настоящей работы и будет подробно рассмотрено ниже. Но неверная или нечеткая определенность понятия стоимости не отменяет сам экономический закон стоимости, хотя и неизбежно искажает формулировку этого закона.
   Я понимаю стоимость как экономическую интерпретацию физической природы вещей, как связующее звено между объективным реальным миром, описываемым естественными науками, который существовал и до человека и сферой субъективной чисто человеческой деятельности. Стоимость является сущностной характеристикой, отражающей природу в экономике. Всякая деятельность человека базируется на объективных законах мироздания, хотим мы этого или нет. Так вот стоимость является отражением этих законов в обществе. И не только в обществе, состоящем из многих людей, но и в обществе натурального хозяйства, даже в "обществе" одного человека. Все, чем пользуется человек, он берет у природы. Все живые организмы пользуются дарами природы, но мы не вводим для них понятия стоимости, потому что им, за исключением человека, вообще не нужны никакие понятия. Как только возникают отношения между человеком как сознательным существом и природой, то возникает и стоимость как внутреннее содержание взятого человеком у природы. Здесь совершенно не важно то, является ли человек общественным существом или он является единственным существом на свете. Будь он даже единственным существом, между ним и природой немедленно возникают отношения стоимости. Для возникновения этих отношений не нужно ни товарного хозяйства, ни экономических построений, нужно чтобы человек просто осознанно взял что-то у природы. Взяв что-то, человек немедленно вмешался в природный энергетический баланс. В тот самый энергетический баланс, который дает возможность существования всему живому. Таким образом, стоимость есть отражение природного энергетического баланса в человеческой деятельности. В дальнейшем мы рассмотрим именно энергетическую теорию стоимости.
   Ограниченность ресурсов является всеобщим экономическим законом. Экономикс называет его законом редкости. "Закон редкости - закон, утверждающий, что в каждый данный момент существует ограниченное количество трудовых и других ресурсов, которые, при имеющемся уровне технологии, могут быть использованы для производства только ограниченного количества благ, а это ставит перед обществом основные экономические проблемы". [8]
   Но, фактически имея формулировку закона ограниченности ресурсов, экономикс относится к этой проблеме противоречиво.
   "Закон убывающего плодородия почв - закон, согласно которому на определенном этапе добавочные вложения труда и капитала в землю не сопровождаются соответствующим увеличением количества добываемого сельскохозяйственного продукта и всякий дополнительный эффект становится невозможным". [8]
   Это частный, но очень важный случай предыдущего всеобщего закона ограниченности ресурсов.
   Вновь обращаюсь к работе "Научная картина мира, экономика и экология" С.Г. Кара-Мурзы:
   "В политэкономии представление о бесконечности мира преломилось в постулат о неисчерпаемости природных ресурсов. Уже поэтому они были исключены из рассмотрения классической политэкономией как некая "бесплатная" мировая константа, экономически нейтральный фон хозяйственной деятельности. Предметом экономики же является распределение ограниченных ресурсов. Рикардо утверждал, что "ничего не платится за включение природных агентов, поскольку они неисчерпаемы и доступны всем". Это же повторяет Сэй: "Природные богатства неисчерпаемы, поскольку в противном случае мы бы не получали их даром. Поскольку они не могут быть ни увеличены, ни исчерпаны, они не представляют собой объекта экономической науки".
   (Ту же мысль повторяет Вальрас15, давая понятие общественного богатства: "Вещи, которые, обладая полезностью, не являются дефицитными, не являются частью общественного богатства".)" [7, с.8]
   "Насколько устойчиво это вошедшее в культуру представление, говорит отношение экономистов к сенсационной книге У.С.Джевонса16 "Угольный вопрос" (1865), в которой он дал прогноз запасов и потребления угля в Великобритании до конца века. Осознав значение второго начала термодинамики (впрочем, еще сохраняя надежды на возможность в будущем повторного использования рассеянной энергии), Джевонс дал ясное понятие невозобновляемого ресурса и указал на принципиальную невозможность неограниченной экспансии промышленного производства при экспоненциальном росте потребления минерального топлива." [7, с.9]
   "В переписку с Джевонсом вступили Гладстон и патриарх английской науки Дж.Гершель17, Дж.С.Милль докладывал о книге в парламенте. Напротив, экономическая литература обошла книгу, которая регулярно переиздавалась в течение целого века, почти полным молчанием. Та проблема, которую поднял Джевонс, оказалась вне сферы экономической науки.
   Та же судьба постигла важнейшую для политэкономии работу Р.Клаузиуса18 "О запасах энергии в природе и их оценка с точки зрения использования человечеством" (1885). Объясняя смысл второго начала термодинамики с точки зрения экономики, Клаузиус сделал такие ясные и фундаментальные утверждения, что, казалось бы, экономисты просто не могли не подвергнуть ревизии все главные догмы политэкономической модели. Однако никакого эффекта выступление Клаузиуса, означавшее, по сути, смену научной картины мира, на экономическую науку не оказало". [7, с.9]
   Сегодня ситуация изменилась. Буржуазная экономическая наука (экономикс) признает ограниченность ресурсов.
   Я назвал четыре всеобщих экономических закона, объективно действующих в любом обществе. А остальные? А остальных нет. Только эти четыре закона являются всеобщими, остальные зависят уже от типа экономики. "Тип экономики объективно определяется общественно-экономической формацией, сложившейся в ходе человеческой истории", - скажут мне марксисты. Но что это за объективные законы, которые действуют не для всех формаций? Закон всемирного тяготения действовал и действует для всех формаций. А экономические законы нет? Тогда какие же они законы? Тогда это в лучшем случае частные закономерности, эмпирически выведенные путем наблюдения за существующими экономическими системами. "Есть только один тип экономики", - скажут приверженцы либерального капитализма, - "остальное это не экономика, а лишь нестойкие противоестественные построения, обреченные на гибель". Не факт, отвечу я. Готов согласиться с вами, если вы докажете полное отсутствие необходимости государственного регулирования экономики. Доказать это невозможно, поскольку факты упрямо свидетельствуют об обратном. Товарный, валютный и какой угодно другой протекционизм ведущих стран наблюдается невооруженным глазом. Государственная поддержка финансового и реального сектора экономики - тоже, вплоть до государственного кредитования погашения долгов предприятий-банкротов или их национализации. Само наличие национальной валюты, хоть и выпускаемой частной лавочкой, неопровержимо свидетельствует о государственном регулировании экономики. А там, где начинается государственное регулирование, там заканчивается претензия на исключительную объективность либеральных капиталистических "экономических законов", ибо объективность нельзя отменить никаким государственным вмешательством. Экономические законы либерального капитализма больше напоминают законы психологии, законы поведения больших масс людей в определенных условиях. Так ведь условия можно в принципе менять! Либеральный капитализм (как крайность) предлагает не менять условия и вообще не вмешиваться в них, сделав естественным состоянием общества социальный дарвинизм, войну всех против всех. Но ведь само невмешательство это всего лишь один из вариантов поведения государства, который к тому же откровенным образом не соблюдается.
   Поэтому нельзя признать объективность большинства так называемых экономических законов. Рассмотрим их подробнее.
   "Закон спроса и предложения -- объективный экономический закон, устанавливающий зависимость объёмов спроса и предложения товаров на рынке от их цен. При прочих равных условиях, чем цена на товар ниже, тем больше на него платёжеспособный спрос (готовность покупать) и тем меньше предложение (готовность продавать). Обычно цена устанавливается в точке равновесия между предложением и спросом. Закон окончательно сформулирован в 1890 году Альфредом Маршаллом19". [9]
   Этот закон действует только в условиях рыночной экономики и предусматривает ряд дополнительных условий. Во-первых, нужен платежеспособный спрос, то есть, наличие у населения денег. Во-вторых, нужно поступление товара на рынок в достаточном количестве для его насыщения. Только при наличии спроса и отсутствии дефицита образуется точка равновесия. Дефицит хлеба в голодный год вызовет конечно повышенный спрос на хлеб, но этот спрос не будет описываться законом спроса и предложения и точка равновесия будет достигнута не повышением цены на хлеб при его отсутствии, а дополнительными государственными закупками, если это будет возможно, введением хлебных карточек или и тем и другим сразу, как это не раз бывало в истории самых развитых государств. При нерыночной экономике этот закон как регулятор не работает. В нерыночной экономике бывает и затоваривание и дефицит, вызывающий повышенный спрос и очереди. Но повышение цен запрещено и "объективный экономический закон" просто выключен. Я сейчас не рассуждаю хорошо это или плохо, но это именно так. Закон спроса и предложения является хорошим регулятором, создание условий для его работы и его использование являются весьма желательными, но в принципе этот закон можно выключить, как это было в СССР. Места в кинотеатре распределялись не столько по цене, сколько по тому обстоятельству, кто раньше пришел, чтобы их купить. Здесь возможно возражение, что в СССР торговля дефицитными товарами ушла в тень, к спекулянтам и осуществлялась в этой тени по закону спроса и предложения. Безусловно, это так. Но так же безусловно и то, что влияние теневой спекулятивной торговли "дефицитом" на уровень жизни советских граждан, то есть, на экономику страны, было незначительным. И даже если бы это влияние было очень значительным, это не означало бы принципиальной невозможности "отключения" закона спроса и предложения в соответствующих типах экономики, а означало бы всего лишь несовершенство этих экономик.
   Закон конкуренции. "Конкуренция (экономика) -- соперничество субъектов рыночных отношений за лучшие условия и результаты коммерческой деятельности". [9] Также действует только в условиях рыночной экономики.
   Закон тенденции падения нормы прибыли, выведенный К.Марксом в 3 томе "Капитала" и утверждающий, что рост производительной силы труда, способствуя повышению органического строения капитала, приводит к падению нормы прибыли. Действует в условиях рыночной экономики. Кроме того, этот закон под большим вопросом, так как его на сегодняшний день не подтверждает практика.
   Я перечислю кратко, так называемые экономические законы, в большинстве своем являющиеся всего лишь эмпирическими наблюдениями и действующие только в условиях рыночной экономики.
   Закон Вальраса, закон Оукена20, закон Парето21, закон Сэя, закон Швабе, закон возрастания предельных издержек, закон возрастающих альтернативных издержек, закон замещения, закон непреднамеренных последствий, закон убывающей отдачи, закон убывающей предельной полезности, законы Энгеля22. [8]
   Марксизм выделяет закон соответствия производственных отношений характеру и уровню развития производительных сил. Я не наблюдаю непосредственного действия этого закона. Один и тот же уровень развития производительных сил позволяет выстраивать разные производственные отношения. Марксизм также формулирует Основной экономический закон капитализма, закон движения капиталистической экономики, содержание которого определяется основным производственным отношением капитализма между наёмным трудом и капиталом как процесса производства и присвоения прибавочной стоимости. Это не всеобщий закон.
   Большая Советская Энциклопедия выделяет еще ряд специфических экономических законов, также не всеобщих. "Особое место занимают специфические Э. з., к-рые действуют только в условиях определённого способа производства. Они выражают существенные черты функционирования и развития исторически определённых производственных отношений. Именно специфические законы принципиально отличают друг от друга различные системы Э. з. Ряд специфических Э. з. действует только на отд. фазах, стадиях данного способа произ-ва. Так, система Э. з. монополистич. капитализма отличается новыми чертами от системы Э. з. домонополистич. капитализма (напр., при империализме - закон монопольной прибыли). Система Э. з. социалистич. фазы перерастёт постепенно в систему Э. з. полного коммунизма, т. е. второй (высшей) его фазы. Напр., закон распределения по труду постепенно превратится в закон распределения по потребностям.".[10]
   Марксистский исторический материализм утверждает, что: "Э. з. носят ист. характер. В зависимости от уровня развития производит, сил определяются содержание, способ действия и формы проявления Э. з. Люди вступают между собой в исторически определённые экономич. отношения, их деятельность оказывается подчинённой различным Э. з. Истории известны пять способов производства: первобытнообщинный, рабовладельческий, феодальный, капиталистический и коммунистический (социализм - первая его фаза). Каждому способу произ-ва присуща своя система Э. з.".[10]
   Нельзя сказать, что исторический материализм твердо подтвержден историей. Экономические законы не слишком вписываются в перечисленные способы производства. Нисколько не отрицая сами способы производства (и не оспаривая в этом исторический материализм), пойдем все же своим путем, путем выделения всеобщих законов, четко проявивших себя в истории.
   Итак существуют четыре всеобщих экономических закона:
   - закон технологического пути развития;
   - общественный характер производства;
   - закон стоимости;
   - закон ограниченности ресурсов.
   Все остальные так называемые экономические законы, большинство из которых я перечислил выше, не являются всеобщими, то есть, зависят от выбора пути, сделанного человеческим обществом, или вообще не являются законами, а всего лишь эмпирически выведенными закономерностями.
  
   1.3. Отправная точка экономических построений.
  
   Это закон стоимости. Да-да, закон с привычным названием. Но формулировка этого закона совершенно непривычна, она совершенно другая. Ибо фундаментальным экономическим законом я считаю не общепринятую, хоть и по-разному интерпретируемую трудовую стоимость и уж тем более не широко распространенную субъективную стоимость, а иную, энергетическую стоимость. Сравнивать энергетическую стоимость с субъективной стоимостью бессмысленно. Сравним ее с трудовой стоимостью.
   Смысл привычного всем понятия трудовой стоимости в том, что стоимостью обладает только то, к чему приложен труд человека. Если какое-либо благо образовалось без участия человека, то оно, согласно трудовой теории стоимости, ничего не стоит.
   Энергетическая концепция стоимости утверждает другое. Стоимость предмета оценки эквивалентна заключенной в нем энергии. При этом не важно, появилась ли эта энергия в результате труда, приложенного человеком, в результате технологических процессов, управляемых человеком или она содержалась в нем изначально.
   Предвижу возражение, что, в таком случае Е=МС2, согласно известной формуле Эйнштейна. Заключенная в массе энергия равна произведению массы на квадрат скорости света. Но я имею в виду вовсе не полную энергию вещества, а лишь ту ее часть, которая доступна в рамках достигнутых обществом технологий. Может показаться, что в этом случае понятие энергии становится относительным, так как меняется на протяжении человеческой истории. Если это и так, то, как ни странно, в очень незначительной степени. Судите сами: с древнейших времен человек умеет использовать энергию сгорания топлива, он лишь совершенствует это умение с течением времени. И что же мы научились использовать в качестве источника энергии с этих древнейших времен? По большому счету только атомную энергию, энергию расщепления ядра. Ведь энергию Солнца, ветра и воды человек тоже использует достаточно давно. Это дает мне основание утверждать, что мы можем условно принять энергию, заключенную в предмете за величину абсолютную, не в физическом, а в экономическом смысле, подразумевая не всю энергию предмета, а используемую человеком ее часть.
   Рассмотрим несколько иллюстрирующих примеров.
   Какова стоимость буханки хлеба? Рыночная ее цена, в зависимости от спроса и предложения, весьма различна. В мирном городе одна, в осажденном другая. На необитаемом острове третья. В послевоенном СССР хлеб стоил 16 - 20 копеек. В современной России столько же, но рублей. Рассмотрим стоимость хлеба с позиций политэкономии Маркса. С ее точки зрения, она эквивалентна общественно-необходимому труду на выращивание зерна и выпечку хлеба. Само понятие общественно-необходимого труда весьма условно, так как зависит, скажем, от степени развитости транспортной сети "общества" и от его технологического уровня. Хлеб, испеченный в условиях натурального хозяйства (слабой транспортной сети) из зерна, выращенного с использованием подсечно-огневого земледелия, будет более трудоемким, чем такой же хлеб, испеченный на хлебозаводе крупного города в стране с механизированным сельским хозяйством. Следовательно, по Марксу, хлеб будет все дешевле и дешевле, вследствие развития технологий и транспортной сети, которая позволяет выращивать зерно в наиболее урожайных местах, быстро доставляя его повсюду. С другой стороны, в условиях неограниченного роста населения на Земле, при ее конечных, ограниченных ресурсах, рыночная стоимость хлеба будет непрерывно расти, так как его буквально будет не хватать на всех. Ни трудовая, ни рыночная стоимость хлеба не является не то что абсолютной, а просто определенной величиной. Рыночной стоимостью невозможно пользоваться теоретически, а трудовой - практически. Я намеренно смешал здесь совершенно разные понятия стоимости для иллюстрации ограниченности их применимости.
   Энергетическая же стоимость буханки хлеба всегда одинакова. Она складывается из световой энергии Солнца, под лучами которого рос хлеб, биохимической энергии почвы, напитавшей зерно своими соками, из энергии топлива сельскохозяйственной техники, обрабатывавшей поля и перевозящей зерно и готовый хлеб, из мускульной энергии людей, управлявших этой техникой и выпекавших хлеб, из электроэнергии хлебопекарных печей. Но дело даже не в этом. При разных условиях сельскохозяйственного производства и выпечки хлеба количество использованной человеком энергии может весьма различаться, более того, можно определенно утверждать, что оно растет по причине все большего использования энергоемких в производстве минеральных удобрений, необходимых для восстановления плодородия истощающихся от непрерывного использования почв. Но это никак не влияет на совокупное количество всех видов энергии в готовой к употреблению буханке хлеба. Пищевая ценность буханки хлеба всегда одинакова.
   Какова стоимость литра высокооктанового бензина? Энергетическая стоимость этого литра всегда и везде одинакова и равна содержащейся в нем энергии сгорания топлива. В рамках же трудовой теории стоимости это трудозатраты на добычу и переработку нефти, причем "общественно-необходимые", то есть низкие ближневосточные, а не высокие северные. Сама же нефть согласно трудовой теории стоимости ничего не стоит, так как получена от природы в готовом виде. Из этого примера видно, что трудовая теория стоимости исходит из посылки о практической неограниченности природных ресурсов. Только такая посылка дает основание утверждать, что данное природой ничего не стоит. В условиях ограниченности ресурсов рынок рано или поздно докажет обратное, даже если "общественно-необходимые" трудозатраты и не повысятся.
   Какова стоимость одной тонны бокситов, то есть глины с высоким содержанием алюминия? С точки зрения трудовой теории стоимости очень невысокая, опять-таки, равная затратам на ее добычу и транспортировку. А в рамках энергетической теории стоимости бокситы очень ценны, так как из них алюминий выплавляется с меньшими энергозатратами, чем из более бедной руды, тот есть, стоимость бокситов можно определить, как сбереженную при выплавке алюминия энергию по сравнению скажем с обычной глиной, в которой тоже содержится алюминий. Бокситы экономят энергию, поэтому их и перевозят кораблями из мест добычи в места выплавки алюминия точно так же, как перевозят энергоносители.
   Сколько стоит тонна конструкционной стали? Конструкционная сталь (железо) производится многими странами с разными климатическими условиями и уровнем жизни. В рамках трудовой теории стоимость тонны стали будет определяться трудозатратами цепочки производств от добычи руды и топлива до выплавки собственно стали. С точки зрения энергетической теории стоимость тонны стали равна энергии, потраченной на добычу руды и выплавку металла, сложенной с энергией, содержащейся в железной руде. Выплавка металла из руды с высоким содержанием железа экономит энергию по сравнению с бедной железом рудой, эту экономию можно считать энергетической стоимостью железной руды.
   Я грубо проиллюстрировал смысл энергетической стоимости. Энергетический подход к стоимости имеет свою историю.
   Первым я хочу назвать Сергея Андреевича Подолинского, написавшего в 1880 году замечательную работу "Труд человека и его отношение к распределению энергии". Он дает такое определение энергии:
   "Под словом "энергия" какой-либо системы тел нынешняя наука понимает сумму способностей тел этой системы к каким бы то ни было действиям". [11]
   Осознав значение недавно на тот момент открытого второго закона термодинамики (закона энтропии), вступающего в противоречие с законом сохранения энергии, Подолинский разрешает это противоречие следующим образом. Он считает, что да, энергия в системе сохраняется, но не всю ее можно использовать для выполнения работы. Ту энергию, которая может быть использована для выполнения работы, Подолинский называл превратимой энергией. Он рассмотрел доступные источники этой превратимой энергии на Земле и назвал следующие:
   "1. На первом месте по своей величине стоит энергия вращения Земли вокруг Солнца и вокруг своей оси". [11]
   "2. Мало чем бСльшую роль играет и внутренняя теплота Земли". [11]
   "4. Одна из наименее превращенных форм энергии, то есть наиболее полезных в человеческом смысле этого слова, могущих дать значительное количество механической работы при своем превращении, есть движение воздуха, или ветер. Но нам не трудно показать, что движение воздуха есть не более как часть солнечной энергии, подвергнутой обратному превращению". [11]
   "5. Сказанное относительно двигательной силы, доставляемой ветрами, приложимо и к силе водных течений, и вообще к силе падающей воды". [11]
   "7. Наконец, мы должны упомянуть еще о превратимой энергии, заключающейся в живых растениях, животных и людях. Пока нам достаточно только признать, что и она есть только сбереженная энергия Солнца, и затем перейти к общим условиям сбережения энергии". [11]
   Подолинский, придя к выводу, что основным источником энергии является Солнце, описывает пути расширения использования энергии Солнца, пути обращения ее в "превратимую энергию".
   Вот что пишет об этом С.Г. Кара-Мурза в работе "Научная картина мира, экономика и экология":
   "Подолинский, широко образованный ученый (физико-математическое и медицинское образование) сделал попытку соединить учение физиократов с трудовой теорией стоимости Маркса, поставить политэкономию на новую, современную естественно-научную основу.
   (В своем втором письме Марксу 8 апреля 1880 г. он писал: "С особым нетерпением ожидаю услышать Ваше мнение о моей попытке привести в соответствие прибавочный труд с общепринятыми сегодня физическими теориями".)
   Поняв значение второго начала, он не стал вдаваться в размышления о "тепловой смерти" Вселенной, а рассмотрел Землю как открытую систему, которая получает и будет получать (в историческом смысле неограниченное время) поток энергии от Солнца. То есть, никаких оснований для того, чтобы отвергать второе начало исходя из социальных идеалов прогресса и развития производительных сил, не было.
   Однако такой взгляд требовал пересмотреть само понятие труда и связать его не просто с созданием меновых стоимостей, но и с физической основой деятельности человека - энергией. И Подолинский, изучив энергетический баланс сельского хозяйства как рода деятельности, через фотосинтез вовлекающей в экономический оборот энергию Солнца, написал в 1880г. свою главную работу - "Труд человека и его отношение к распределению энергии". В том же году он послал ее на французском языке Марксу и получил от него благожелательный ответ (они были лично знакомы, Марксу представил Подолинского в 1872г. Лавров в доме Энгельса. По некоторым сведениям, в архивах ИМЭЛ хранился конспект этой работы, сделанный Марксом.)
   Подолинский показал, что труд есть деятельность, которая связана с регулированием потоков энергии. Некоторые виды труда исключительно эффективны в вовлечении энергии Солнца в хозяйство, другие - в ее сохранение и переработку, так что в совокупности человечество может обеспечить поток отрицательной энтропии, достаточный для устойчивого развития. Но для этого трудовая теория стоимости должна быть дополнена энергетическим балансом - политэкономия должна была соединиться с физикой. По расчетам Подолинского, устойчивым развитием общества следует считать такое, при котором затраты одной калории человеческого труда вовлекают в оборот 20 калорий солнечной энергии (теперь это нередко называют "принципом Подолинского"). В крестьянских хозяйствах Франции, например, при затратах 1 калории труда человека и лошади фиксировалось 41 калория на сеяных лугах и примерно столько же при производстве пшеницы.
   (Несколько позже и независимо от Подолинского подобные данные для Пруссии и Австрии привел австрийский [ученый] Эдуард Захер (1834-1903). В 1880г. возобновимые источники энергии - культурные растения, луга и деревья - составили в этих странах (на душу населения) 19 млн. ккал, а ископаемое топливо (уголь) 9 млн.)
   Подолинский обосновал свои выводы настолько ясными и красноречивыми эмпирическими данными, что его труд приобрел фундаментальное значение и послужил основой современной научной экологии в ее экономическом аспекте. (Работа Подолинского была быстро опубликована во французском, итальянском и немецком левых журналах.) Он, например, сыграл важную роль в становлении взглядов В.И.Вернадского.
   Энгельс внимательно изучил работу Подолинского и в двух письмах в 1882г. изложил свой взгляд Марксу. Он повторил общий для марксизма тезис о том, что "производство" энергии человеком может быть почти неограниченным, если производственные отношения это позволят. Общий вывод был таков: попытка выразить экономические отношения в физических понятиях невозможна. Описать известный факт зависимости между промышленностью и сельским хозяйством на языке физики можно, но мало что дает.
   Таким образом, главный смысл работы Подолинского - определение критериев устойчивого развития и включение в политэкономию "энергетического императива" (выражение Оствальда) - не вызвал у Энгельса интереса. Он не посчитал, что новая, термодинамическая картина мира уже требовала (и давала возможность) изменения всей базовой модели политэкономии.
   Надо признать, что Энгельс в своих комментариях четко разделил два понятия: использование в хозяйственной деятельности потока энергии (возобновляемых источников) и запаса энергии (ископаемого топлива, накопленной за миллионы лет энергии Солнца). Это было важным шагом вперед, но он не привел к смене гештальта.
   Последствия этого выбора (прежде всего, Энгельса) для марксизма и для экологической мысли следует считать тяжелыми. Представления о мире, включающие биосферу и хозяйственную деятельность человека, начали интенсивно развиваться - но уже помимо марксизма и даже нередко, к несчастью, в конфликте с ним. Тот тяжелый культурный кризис, вызванный столкновением индустриальной цивилизации с природными ограничениями, который мы в открытой форме наблюдаем сегодня, "обрел язык" уже в формулировках Клаузиуса и Томсона23. Уклониться от вызова было невозможно, надо было преодолевать механистический детерминизм в политэкономии. В труде Подолинского марксизм имел материалистический и оптимистический ответ. Марксистская мысль его не приняла и в себя не включила. Либеральная не могла его принять тем более.
   Особенно сильно этот выбор сказался на русских марксистах - и Плеханов, и Ленин как бы приобрели иммунитет против экологизма и "энергетизма". В 1909г. Ленин нанес сокрушительный удар по "энергетизму" Оствальда и заодно Богданова".[7, с.18-19] Но сокрушен был не энергетизм, сокрушен был научный подход к экономике в рамках марксизма.
   В 1903 году вышло в свет русское издание книги Вильгельма Фридриха Оствальда "Философия природы". Оствальд по-другому подходил к энергетизму, чем Подолинский. Если Подолинского волновала практическая сторона энергетизма как проблема сбережения и "превратимости" энергии, то Оствальд хотел построить философию, основанную на идее первичности энергии. Он назвал это "энергетическим императивом". Книга с таким названием была написана им в 1913 году и сделала Оствальда "главным" представителем энергетизма.
   Вот выдержки из его "Философии природы":
   "Энергия есть самая общая субстанция, ибо она есть существующее во времени и пространстве, и она же есть самая общая акциденция, ибо она есть различимое во времени и пространстве." [12, с.106]
   "Одна только энергия присуща всем известным явлениям природы без исключения; или, иными словами, все явления природы могут быть подчинены понятию энергии." [12, с.110]
   "Только пол-века спустя после открытия закона энергии был серьезно исследован вопрос, в каком друг к другу отношении стоят энергия и материя. Из прежнего представления о них, как о равноценных понятиях, медленно развился взгляд на них, как на неделимое понятие. По крайней мере материю нельзя ни понять, ни определить, не упоминая непрестанно о свойствах энергии. На обратную попытку, понять энергию без материи, долго не решались, хотя, вскоре после установления закона энергии, Рэнкин24, Максвелл25, а позднее Гельм26 указывали на то, что в сущности все, что мы знаем о мире, заключается в знании отношений энергий. Однако, все же на материю смотрели, по крайней мере, как на носителя различных энергий, причем она понемногу заняла такое же почетное и покойное положение, как и кантовская "вещь в себе".
   Итак, мы попытаемся построить мировоззрение исключительно из энергетического материала, не пользуясь понятием материи." [12, с.119]
   "Особенно важным результатом энергетического воззрения следует считать замену понятия материи понятием комплекса известных энергий, подчиненного пространству." [12, с.176]
   Для нас сейчас не важно, материалист Оствальд или идеалист. Из того, что он понимал материю как проявление энергии еще не следует философская нематериальность энергии. Важно другое - Оствальд придал энергии первостепенное значение в системе мироздания. И в этом он был абсолютно прав.
   С идеей энергетизма, понимаемой по-разному, связано много имен. Это Роберт Майер27, Макуорн Ранкин, Вернер Гейзенберг28, Джон Беннетт29, Александр Богданов.
   Именно на идее энергетизма базируется концепция энергетической стоимости.
   Здесь будет уместно изложить авторское (то есть мое) понимание энергетизма.
   Во-первых, оно полностью материалистично. Энергия материальна, поскольку она существует объективно, независимо от нашего сознания. Если Оствальд считал, что энергия может существовать независимо от вещества и поля (многие материалисты именно так упрощенно понимают материю, как совокупность вещества и поля, а некоторые даже упрощают ее до одного вещества), то я считаю, что энергия не может существовать без носителя, она накрепко привязана к носителю, но может быть передана от одного носителя другому.
   Во-вторых, обратное утверждение неверно, энергия не может существовать без носителя, но материальный носитель может не обладать энергией. Это известно из второго закона термодинамики, который гласит: "Энтропия изолированной системы не может уменьшаться". Попросту говоря, конечная изолированная система обязательно израсходует всю свою энергию и застынет без движения. Если глобальная Вселенная, которая бесконечна, не застыла без движения за вечное время своего существования, то именно потому, что она бесконечна.
   В-третьих, энергия относительна, то есть, зависит от принятой точки отсчета. Суммарная энергия глобальной Вселенной равна нулю, хотя частные, локальные вселенные могут обладать энергией по отношению друг к другу. Понятие энтропии ко Вселенной неприменимо, так как она бесконечна, то есть, не может рассматриваться как замкнутая система.
   Энергия замкнутых систем невосполнима, конечна, то есть ограничена. Это важнейший невозобновляемый ресурс. Более того, это единственный невозобновляемый ресурс, поскольку, обладая энергией, в принципе можно тем или иным способом получить любой другой ресурс: воду, воздух, пищу. Это означает, что самое дорогое на свете это энергия. Именно она дает жизнь, именно ее отсутствие отнимает жизнь.
   Поэтому именно энергию целесообразно выбрать мерой стоимости в экономике.
  
   1.4. Этические принципы в экономике
  
   Они всегда существуют. Кто бы что ни говорил или, напротив, умалчивал, этические принципы в экономике присутствуют. Это значит, что политическая экономия лишь рассмотренная отдельно от этих принципов, как мы постарались сделать это до настоящего момента, является, собственно говоря, общей для всех типов экономики наукой, вместе же с этими принципами она является уже наукой прикладной. Можно считать, что рассмотрение политэкономии в настоящей работе кончается с момента начала рассмотрения этических принципов, а можно, напротив, полагать, что оно только начинается именно с этого места. Мне это все равно. Безразлично, как называть теоретическое исследование, важно, чтобы им можно было практически пользоваться. Раскрытие понятий важно в деталях, а не в обобщенных названиях.
   Этика предшествует экономике, а не наоборот. Или, точнее, этика сопутствует экономике до определенного момента выбора. Но этот момент неотвратимо наступает, этика начинает предшествовать экономике, иными словами, наступает момент, когда необходим сознательный этический выбор. "Бытие определяет сознание", - говорит Маркс. Правильнее сказать: уровень бытия определяет уровень сознания. Но коль скоро уровень сознания достигает определенной величины, то сознание, начинает, в свою очередь, влиять на бытие. Бессмысленно отрицать, что экономика зависит от этических принципов общества. Это можно проследить хотя бы по религиозному признаку. Когда религия еще играла определяющую роль в жизни общества (хотя кое-где она продолжает играть эту роль и сейчас), было особенно заметно отличие экономики мусульманских стран от стран православных, православных от католических и даже католических от протестантских. И все это в рамках одной и той же капиталистической общественно-экономической формации. Флагманом капитализма выступает безусловно протестантская этика с ее разделением общества на избранных и отверженных, с ее ярко выраженным индивидуализмом и социальным дарвинизмом.
   Видели ли мы в истории чистый капитализм, чистый коммунизм или чистый социализм? Нет, не видели. Мы видели нечто, иногда более, иногда менее вразумительное, называемое некими словами, далеко не всегда соответствующими увиденному. Вот эти некие слова и отражают этические принципы общества, отражают вовсе не так, как может быть и есть на самом деле, а так, как хочет видеть, слышать и воплощать та часть общества, которая допущена к принятию решений.
   Вот этический принцип невмешательства государства в экономику. Может он выполняться на практике? Конечно нет. Не существует ни одного государства, не допускавшего исключений из этого принципа. Тем не менее, принцип существует. Или возьмем этический принцип заботы общества о каждом своем члене. Где и когда он выполнялся на все 100%? Однако, такой принцип есть. Это два главных, два полярных принципа, на которых может строиться экономика. Есть и другие.
   Нравственность и вседозволенность. Материальность и духовность. Коллективизм и индивидуализм. Стремление к снижению страданий и стремление к увеличению удовольствий.
   Это только часть возможных этических принципов общества. Ни один из них в полном объеме недостижим. Их задача - структурировать общество в том или ином направлении.
   К чему ведет принцип невмешательства государства в экономику? Если в экономику не будут вмешиваться одни структуры, то это обязательно сделают другие. Например, транснациональные корпорации, сравнимые с государствами по экономической мощи. Принцип невмешательства это тот же принцип индивидуализма, который не признает над собой арбитра. Это означает социальный дарвинизм, не больше и не меньше. Став на путь социального дарвинизма, мы изначально отказываемся решать, отказываемся даже ставить перед собой проблему большинства членов общества. Судьба этого большинства не имеет для индивидуалиста никакого значения. Она его просто не интересует. Этическая модель общества индивидуалистов это модель счастливчиков и неудачников. Когда индивидуалист говорит о развитии общества, он говорит лишь о развитии той его части, которую принято называть элитой. Общество с этикой индивидуализма разделено на две неравные части: полностью обеспеченное меньшинство и так или иначе существующее большинство. Все ресурсы такого общества направлены на удовлетворение потребностей меньшинства. Меньшинство, не испытывающее недостатка в ресурсах, имеет возможность ускоренно развиваться интеллектуально. Общество индивидуалистов может обладать поэтому мощной наукой и передовыми технологиями. Но это общество в принципе не может быть нравственным. Индивидуализм - синоним вседозволенности, а вседозволенность и нравственность несовместимы. Вы легко найдете примеры этому. В обществе индивидуалистов всегда будут расти человеческие пороки. Наркоторговля, торговля людьми и человеческими органами, для такого общества вещи нормальные и даже обыденные. Ведь у общества индивидуалистов есть "внешняя среда" в виде большинства, в которую сбрасываются все отходы жизнедеятельности "элиты". Наркомания или алкоголизм большинства не затрагивают интересов обеспеченного меньшинства. Посмотрите как высказываются транснациональные производители и торговцы пивом в России. Они говорят: "Да, мы рекламируем пиво, но мы не заставляем его пить. Наши дети не пьют пиво, потому что мы хорошо воспитываем и следим за своими детьми. Следите и вы за своими детьми, тогда они тоже не будут пить пиво." Это говорится открыто в телеэфире, как будто никому не приходит в голову, что реклама - это и есть кричащий призыв именно пить пиво. Все остальное - пустые слова.
   У общества индивидуалистов нет единой общественной нравственности, у меньшинства своя нравственность, у большинства - своя. Общественную нравственность заменяет закон, который возводится в степень нравственного принципа. "Что законно, то и нравственно", - не правда ли, несколько странное выражение высоких устремлений?
   Может ли общество индивидуалистов быть духовным, то есть, стремиться к высоким идеалам, которые, правда, можно трактовать по-разному? В очень ограниченной степени. Изначальное циничное пожертвование большинством делает нравственную задачу такого общества нерешаемой. Нельзя делить людей на демос и охлос, на элиту и быдло, и при этом претендовать на нравственность.
   Обществом индивидуалистов руководит стремление к увеличению удовольствий. Отсюда термины "общество потребления", "качество жизни". В этих терминах скрыто стремление к удовольствиям. Фактически, человек низводится до мыслящего животного.
   Экономика, которую выстраивает общество индивидуалистов, будет иметь характерные черты того, что мы называем капитализмом, свободным рынком, свободным миром и т.д. Это экономика отрыва, в которой есть летящий на всех парах вперед авангард и плетущаяся следом основная масса. Экономика индивидуалистов не может быть однородной, не может быть "для всех", она выстраивается изначально в интересах меньшинства именно за счет отстающего большинства, обеспечивающего меньшинство ресурсами.
   "Для практического продвижения излагаемых подходов я обычно использую такой приём. Я говорю оппоненту о том, что для нормальной жизни человеку необходимо, чтобы на него приходилось 2 кВт электрической мощности. Эта цифра характерна для всех цивилизованных стран. Все к этому стремятся. И даже самые отпетые террористы. Они просто хотят нормально жить. Если все будут жить нормально, то не потребуется никаких баталий и, соответственно, вооружений и прочих непроизводительных трат, и не будет никаких террористов. С другой стороны, сегодня в мире проживает около 7 млрд. человек. Следовательно, установленная мощность должна составлять 14 терраватт, а общая установленная мощность земной энергетики сегодня равна 2 терраватт, т.е. недобор в 7 раз. Вопрос. "Можно ли сегодня ликвидировать этот разрыв?" Грамотный человек всегда ответит -- нет. Следующий вопрос: "Что делать и на что надежда?" Честный человек отвечает, что надо сдерживать развивающиеся народы, и надежда при этом только на военную мощь США. Всё. Просто, как паровоз. Больше не нужно никаких дискуссий, потому что основной террорист в мире -- это США..." [13]
   Вопрос, - кто создал такую ситуацию в мире, что для "нормальной жизни" нужно 2 кВт "электрической мощности" на человека (по-видимому в день)? Ответ - ускоренное развитие потребностей привилегированного меньшинства, потребностей, разрекламированных средствами массовой информации по всему миру и воспринимаемых, хотя бы поэтому, всем населением планеты как нормальных. Общество индивидуалистов пропагандирует параметры потребностей, недостижимые для большинства, как нормальные. Неудивительно, ведь это практически единственный, но очень эффективный способ демонстрации им своего превосходства. Все те же пресловутые "сто сортов колбасы" и "полные витрины магазинов" при общем падении потребления, как это происходит в России по сравнению с СССР (правда в СССР колбасу можно было есть, а сгущенное молоко не было противной сладкой пастой, но это частности). В развитых странах ощутима проблема увеличения реализации товара, когда рынок уже насыщен. Предприятия-производители идут на различные ухищрения, для того, чтобы добиться этого. Например, товар расфасовывается не штучно, а группами по нескольку штук (шоколадки) в расчете на то, что покупатель пяти шоколадок не будет их есть по одной в день, а съест быстрее и купит следующую партию. На тех же шоколадках насекаются более крупные квадратики для ускорения их съедания. В тюбиках зубной пасты делается широкая горловина для увеличения разовой порции. В рекламе дезодоранта артист поливает им не только подмышки, а и все тело. Освежающие таблетки в рекламе обязательно принимаются парами. И т.д. Что происходит? Покупателю навязывается дополнительное, совершенно не нужное ему количество товара. Какое это имеет отношение к рациональному использованию ограниченных ресурсов? Никакого. А ведь эти дополнительные товары кому-то на Земле нужны.
   Маркс не рассматривал этические принципы отдельно от экономики, он не предполагал возможность их выбора. По Марксу, этические принципы меняются вместе с экономическими формациями. Но история продемонстрировала нечто совсем другое. Возник и существовал несколько десятилетий СССР - общество с совершенно иными этическими принципами. И существовал он и, в конечном счете, погиб в рамках одной с капитализмом общественно-экономической формации. Это значит, что выбор в принципе есть, он существует, он существовал всегда.
   Когда критикуют СССР, сталинизм, застой, всевластие номенклатуры, убожество ширпотреба, цензуру и тому подобные вещи, критикуют ведь практику, а не теорию. Этику взаимопомощи никто предметно не критикует, потому что это было бы просто жалкое зрелище. Более того, везде, где это только возможно, Запад демонстрирует малейшие ростки этики взаимопомощи, правда, не на уровне общества в целом, а на уровне групп людей, которые на Западе принято называть "командами". Этим он пытается удовлетворить естественное стремление человека к справедливости.
   СССР, при всех его недостатках, продемонстрировал, что построение общества на иных, отличных от принятых капитализмом этических принципах, возможно. Этого достижения СССР не отнимет уже никто и никогда.
   Удивительно, но капитализм является самой безнравственной экономической формацией за всю историю человечества. Во всех существовавших до него обществах были нравственные табу. Например, табу на ростовщичество в Исламе и Христианстве и в соответствующих обществах. Табу на гомосексуализм, на инцест. Истории известны примеры заботы древних обществ о беднейших слоях населения путем продажи хлеба но низким государственным ценам или даже бесплатной его раздачи (Египет, Византия). Общество индивидуалистов декларирует отказ от всех нравственных принципов. Единственным (но отнюдь не нравственным) ориентиром такого общества является закон. Преступность в обществе индивидуалистов не является антиобщественным явлением, что неудивительно, ведь нравственности нет. Преступность органично существует в индивидуалистическом обществе на правах состязательности в рамках юридической системы. Защитил тебя адвокат, - значит ты не преступник. Не защитил, - преступник. И то и другое нормально. Рассматривается обществом как удачная или неудачная попытка улучшить свое благосостояние.
   Итак, какой выбор (или какие последовательные выборы) приходится делать обществу?
   Первый и самый главный выбор следующий: общество ставит своей задачей заботу о каждом своем члене или объявляет борьбу за существование?
   Допустим, общество делает выбор в пользу борьбы за существование. Каковы последствия такого выбора?
   Первым последствием будет деление общества на две неравные части: меньшинство и большинство, со снятием взаимной ответственности по отношению друг к другу. Меньшинство не интересуется судьбой большинства, большинство не интересуется судьбой меньшинства. Взаимный интерес существует лишь внутри этих групп, он существует как интерес союзнический, обусловленный необходимостью сотрудничества для совместной борьбы с антагонистической группой. Таким образом, это общество классовое в полном соответствии с марксизмом. Есть класс эксплуатируемых и класс эксплуататоров. Конечная цель борьбы за существование в таком обществе воплощается в погоне за прибылью. Экономическая модель такого общества носит название хрематистики. Экономическая цель заключается в максимальном получении прибыли.
   Существует три способа получения прибыли: непосредственное производство, посредничество (перепродажа) и ростовщичество (перепродажа денег). Внутри меньшинства эксплуататорского общества образуется три группы капитала: производственный капитал, торговый капитал и банковский капитал. В результате борьбы за существование между этими тремя группами побеждает та группа, которая несет наименьшие издержки и наименьшие риски. Естественно, это будет не производство и даже не торговля. Это будет финансовый сектор, это будут банки. Имея более высокую рентабельность по сравнению с реальным сектором экономики и меньшие риски, банки побеждают в экономическом соревновании и начинают диктовать свою волю всей экономической системе.
   Но и этого банкам кажется недостаточно. Им становится недостаточно реальных денег для ростовщичества и они изобретают четвертый способ получения прибыли: производство необеспеченных денег. Теперь они имеют от торговли деньгами уже не комиссионные в виде процента за кредит, а всю сумму номинальной стоимости денег. Конечно для этого деньги должны приниматься на рынке в ходе совершения сделок, для достижения чего недостаточно силы одних только банков, а необходимо привлечение всей мощи государства, считающего такие деньги своей национальной валютой.
   Выбор номер два: государство участвует в экономике. Либерализм страшится обозначения этого выбора, так как это означает начало его заката. Участие государства в экономике наблюдалось на протяжении веков и тысячелетий, наблюдалось всю историю человечества за исключением маленького (около 200 лет) отрезка оголтелого капитализма. Этот оголтелый отрезок подходит к концу. Не говоря об этом громко, не называя вещи своими именами, государство уже вовсю участвует в капиталистической экономике. Любой госзаказ промышленности это уже участие государства в экономике. Вы сможете назвать страну, в которой совсем нет госзаказа? Пенсия работающему населению по достижении определенного возраста это участие государства в экономике. Дотирование сельского хозяйства это участие государства в экономике. Национализация обанкротившихся частных банков это участие государства в экономике. Вокруг столько примеров этого участия, что не замечать их может лишь недобросовестный исследователь. Впору говорить не о дилемме участия или неучастия государства в экономике, а о формах и целях этого участия. Формы и цели могут быть разными.
   Хоть мы и рассматриваем сейчас этические принципы в экономике, но сам по себе выбор участия или неучастия государства в экономике еще не является этическим выбором в полном смысле слова. Если государство привлекается как "аппарат насилия господствующих классов над угнетенными" [Ленин], то этический курс общества не меняется, он остается прежним. Марксисты на рубеже 19-20 века именно так и понимали государство, видя в нем исключительно опору эксплуататоров и корень всех бед. Именно в отмирании государства они видели избавление от этих зол. В этом заключалась чудовищная ошибка марксизма, исправленная кровавой ценой уже в СССР. Советский Союз самим фактом своего существования опроверг марксистскую догму о необходимости отмирания государства. Оказалось, что государство может выступать не только как аппарат насилия, но и аппарат защиты и заботы. Удивительно то, что марксисты проигнорировали тот факт, что государство уже выступало в этой роли еще в своей докапиталистической истории. И совсем уж удивительно как можно не заметить тот факт, то в той же, например, царской России было бесплатное начальное образование и была бесплатная земская медицина. Что это, если не забота государства о людях? Государство может быть аппаратом эксплуататорского подавления, а может быть высшей ступенью самоорганизации общества для своей защиты.
   Если государство вмешивается в экономику в интересах меньшинства, то такое государство это действительно аппарат насилия и только. Такое происходит в сегодняшней России (правда, уже появляется обратная тенденция). Государство не занимается ни заботой о трудящихся, ни вопросами продовольственной безопасности, ни реальным сектором экономики. Оно целенаправленно поддерживает олигархию: финансовый сектор и сырьевые отрасли экономики, ориентированные на экспорт. Такое государство работает не на общество, не на народ России, а на транснациональные корпорации и на чужие экономики. Взгляните на налоговую политику в нынешней России. Чуть ли не весь экспорт зарегистрирован в оффшорах, тот есть в местах, откуда не надо платить налоги в Россию. Назовите хоть одно развитое государство, которое позволяет компаниям, работающим на его территории, делать подобное. Позволить такое это позволить грабеж своей страны. В России плоская шкала подоходного налога при чудовищном расслоении населения на богатых и бедных. Предлог, что прогрессивный подоходный налог будет невозможно собрать, является смехотворным. Это просто отговорка в пользу богатых. Сегодняшнее российское государство целенаправленно помогает богатым грабить бедных. Вступление России в ВТО подтверждает это. Эта организация создана для невмешательства государства в экономику. Для слабых экономик ВТО - смерть. Кто в России выигрывает от вступления в ВТО? Только сырьевой сектор, Газпром и нефтянка. Им не придется платить государству экспортные пошлины. Вся остальная экономика становится неконкурентной и отдается на заклание в угоду нефтяным и газовым олигархам.
   Выбор в пользу участия государства в экономике становится этическим выбором тогда и только тогда, когда он привносит в экономику элементы социализма. Что такое социализм? Это забота государства о социуме, то есть, об обществе. При этом не следует забывать, что под социумом конкретное государство понимает конкретное общество, конкретный народ. Все остальные народы и общества могут рассматриваться (и рассматриваются) вне социума. Иными словами, социалист не станет грабить свой народ, но он не видит препятствий для ограбления других народов. Социализм переносит борьбу за существование, то есть, социальный дарвинизм, из недр общества, изнутри его вовне, переносит за его рамки. Вместо борьбы внутри государства он устраивает борьбу с другими государствами. Социализм не сглаживает межгосударственные противоречия, а обостряет их. Если при "чистом", "капиталистическом капитализме" часть противоречий между государствами решается внутри государств за счет эксплуатации своих народов, то при "социалистическом капитализме" такого смягчителя межгосударственных противоречий уже нет, что неминуемо ведет к обострению конкуренции более высокого уровня - конкуренции между государствами. Это сейчас и происходит на наших глазах. Мы наблюдаем социалистическое объединение Евросоюза против остального мира, мы видим все больше и больше элементов социализма в Швеции, Германии, Австрии, Швейцарии, Канаде, в США. Этот социализм направлен на консолидацию обществ для конкуренции с другими государствами планеты. Такой социализм принципиально не отличается от гитлеровского национал-социализма, который никуда не делся и никуда не исчез. И если сегодняшний "капиталистический социализм" не пользуется нацистской риторикой, то это только потому, что необходимости в этом нет, потому что изменилась обстановка и методы господства над другими. В настоящее время основной метод господства - финансовый. Государства-метрополии выстраивают свою финансовую систему и получают с ее помощью ресурсы всего мира в обмен на ничем не обеспеченные денежные знаки.
   Такой социализм не только прекрасно существует в условиях виртуальной финансовой системы, но только в таких условиях он и может относительно мягко существовать, не превращаясь в откровенный фашизм.
   Таким образом, выбор в пользу социализма, выбор в пользу вмешательства государства в экономику не является еще последним и окончательным выбором. При таком выборе экономика может все еще оставаться хрематистикой, а государство - аппаратом насилия, разве что не над собственным населением, а над другими государствами (понятно, что я здесь говорю не о полицейских функциях насилия, которые были, есть и будут в любом государстве).
   В мире начинается настоящая гонка, призом в которой является именно социализм. Тот, кто выиграет эту гонку, имеет шанс стать мировым лидером, имея прочный тыл в виде консолидированного неантагонистического общества, используя его как инструмент в борьбе за мировое господство.
   Мы привыкли связывать слово "социализм" с планом, с общественной собственностью на средства производства, с монополией внешней торговли и т.д. Это заблуждение. Главное в социализме другое: бесплатное обучение, бесплатная медицина, доступное жилье, право на труд и на достойную старость. Формы собственности, наличие или отсутствие планового хозяйства не имеют при этом никакого значения. Когда освободившаяся "от пут" СССР "творческая" интеллигенция его критикует и часто проклинает, она критикует на самом деле не социализм. Социализм обеспечивает право на труд, но не обязывает работать. Именно обязанность работать, которая была в СССР, является неприемлемой для "творческой" интеллигенции. Но это вовсе не обязательный элемент социализма, это даже вовсе не элемент социализма, так же как закрытые границы, которые тоже очень не нравились интеллигенции. И еще ей не нравились невысокие стандарты жизни в СССР, говоря проще, недостаток роскоши. Но это тоже вовсе не обязательное свойство социализма. Недостаток роскоши это не столько свойство общественного строя, сколько совокупный результат исторического пути, который пришлось пройти стране, чтобы выжить в условиях присущей ей этической системы. "Творческая" же интеллигенция скорее откажется от этической системы и от самой страны, чем откажется от роскоши. Интеллигенция любит рассуждать о свободе, но ее понимание свободы всегда на поверку оказывается ниже пояса. Ее свобода это безделье и гедонизм. Любой производительный труд для "творческой" интеллигенции это несвобода. Ни один "творец", получив долгожданную свободу от СССР, не создал за прошедшие четверть века ничего хоть сколько-нибудь значимого. Не творить социализм им мешал, им мешал советский принцип "кто не работает, тот не ест". Уберите этот принцип из социализма и он окажется вполне симпатичным любому "свободному творцу-художнику".
   Я задаю вам вопрос: что мешает в условиях одной и той же ныне существующей экономической формации обществу сделать тот или иной выбор в пользу участия или неучастия государства в экономике, в пользу "чистого" капитализма или в пользу "социалистического" капитализма? В принципе, ничто не мешает, особенно, если сделанный выбор не ухудшает, а улучшает "качество жизни" в обществе. Я взял в кавычки этот расхожий термин, потому что, в сущности, нет ничего глупее этого термина в его бытовом применении, сам этот термин "ниже пояса". Но суть от этого не меняется, мы видим, что в рамках одной и той же экономической формации, в силу сделанного обществом этического выбора, может существенно меняться общественный строй, сохраняя прежнее название, но изменяя внутреннее содержание. Не только бытие определяет сознание, но и сознание определяет бытие.
   Допустим, общество сделало выбор в пользу участия государства в экономике, иными словами, сделало социалистический выбор. Это выбор не последний. Теперь перед обществом встает гораздо более сложная этическая дилемма: попытаться эксплуатировать другие общества или сделать ставку на внутреннее развитие?
   Эксплуатировать другие общества можно двумя путями: с помощью неэквивалентной торговли, обеспечиваемой мощной финансовой системой метрополии или с помощью прямого военного насилия в стиле гитлеровского национал-социализма. Сегодня эксплуатация осуществляется в основном с помощью неэквивалентной торговли и финансовой системы, но за торгово-финансовой системой все равно маячат авианосцы, бомбардировщики и крылатые ракеты. Не только маячат, но частенько и напоминают о себе прямым военным вмешательством. Этот подход нам хорошо известен. Как же выглядит другой подход, неэксплуататорский?
   Понятно, что изолированных обществ сегодня не существует. Невозможно полностью замкнуться в себе, это повлечет за собой быстрое технологическое отставание за счет сужения технологической базы, а то и недостатка ресурсов. Но это не значит, что взаимодействие обществ, народов и государств обречено на постоянную конкурентную борьбу между ними. Во-первых, Земля еще не настолько перенаселена, чтобы чувствовалась общая нехватка жизненных ресурсов. Во-вторых, в дальнейшем можно, если понадобится, регулировать рождаемость внутри обществ, а не уничтожать стремительно растущее население планеты в истребительных войнах, болезнями, наркотиками и другими изощренными способами.
   Для того чтобы взаимодействие государств было неантагонистическим, необходимо и достаточно использовать эквивалентный обмен в международной торговле. Это замедлит развитие уже развитых государств и ускорит развитие отстающих. Развитие человечества станет более равномерным. Эквивалентный обмен в международной торговле является осознанным этическим выбором. В настоящее время действует неэквивалентный обмен, позволяющий развитым государствам получать с развивающихся государств технологическую ренту.
   Выбор принципа эквивалентного обмена означает ставку на внутреннее развитие, точнее, развитие за счет внутренних источников. Развиваясь за счет внутренних источников, общество (народ, государство) лишаются возможности грабить другие народы с помощью неэквивалентно обмена. С другой стороны, они получают возможность не быть ограбленными сами.
   Для реализации принципа эквивалентного обмена необходим отказ от необеспеченных денег. В этом и только в этом случае возможен такой обмен. Если в международных отношениях победит этот подход, то постепенно начнут исчезать бедность и нищета вместе с бедными и нищими странами.
   Но спустимся на уровень одного отдельно взятого государства. Может ли отдельное государство реализовать принцип эквивалентного обмена с другими государствами? В общем случае нет, не может. Ему не позволят сделать этого другие государства. Максимум, что возможно для одного отдельного государства это введение в обращение обеспеченных денег. Введя в обращение обеспеченные деньги, такое государство не сможет этим влиять на цены, сложившиеся в международной торговле, а значит, не сможет ликвидировать сложившийся неэквивалентный обмен. Но, при правильной финансовой политике, такое государство уже самим фактом своего перехода к обеспеченным деньгам, сможет нанести серьезный удар по существующей финансовой системе.
   Допустим, какое-то государство пошло по этому пути. Он сделало этический выбор в пользу процветания всех своих членов, то есть, в пользу социализма и пошло еще дальше, собираясь отказаться от хищничества в международной торговле, собираясь следовать, по возможности, принципу эквивалентного обмена, введя обеспеченную национальную или государственную валюту. Какие этические принципы могут применяться в экономике самого этого государства?
   Ясно, что принцип борьбы за существование изначально отвергнут в пользу принципа заботы о всех членах общества. Что дальше? Может ли в этом социалистическом обществе существовать капиталистическая экономика? Вполне. Может существовать капиталистическая или рыночная экономика. Может существовать частная собственность на средства производства. Может отсутствовать плановое хозяйство. Для заботы о всех членах общества важен не способ организации производства, не формы собственности и не способы управления в обществе. Важен принцип распределения общественного богатства. Этот принцип распределения является очередным этическим выбором. Этот выбор уже, собственно говоря, сделан многими перечисленными выше государствами. Но мы говорим о государстве, которое вводит обеспеченную национальную валюту, делая сознательный шаг к будущей справедливой международной торговле. В таком государстве также возможна рыночная экономика, более того, обеспеченная валюта идеально подходит для такой экономики. Но такому государству придется создавать защитные механизмы для международной торговли, во избежание организованных атак международных спекулянтов на свою финансовую систему. Лучшим способом защиты является переход на торговлю в собственной валюте. Это уменьшает необходимость обмена национальной валюты на иностранную и, соответственно, уменьшает зависимость от колеблющихся курсов пустых, необеспеченных иностранных валют. Для осуществления перехода на торговлю в собственной валюте страна должна располагать остро востребованными ресурсами, что, в общем-то, является скорее правилом, чем исключением для развивающихся стран. Это касается и развитых стран. Никакими технологическими достижениями, никакой интеллектуальной собственностью невозможно реально обеспечить валюту. Для этого подходят исключительно ресурсы. Только ресурсы позволяют сделать точный и прозрачный расчет обеспеченности валюты. Переход к национальным обеспеченным валютам означает приговор "резервной валюте", означает конец грабительским финансовым спекуляциям с использованием этой "резервной валюты".
   Далее, такому государству необходимо пресечь вывоз капитала, иначе его самостоятельная финансовая система погибнет. Ввоз капитала при этом угрозы не представляет.
   Если какое-либо государство, пройдя всю цепочку этических выборов, придет:
   а) к социализму;
   б) к обеспеченной валюте;
   в) к запрету на вывоз капитала;
   г) к отказу от захвата "жизненного пространства" в виде чужих территорий, то это государство, независимо от внутренней структуры его экономики, следует считать коммунистическим. Строго говоря, это еще не коммунистическое государство, он еще только взяло курс на коммунизм. Для того чтобы оно стало по-настоящему коммунистическим, необходим отказ на деле, а не в форме декларации, от неэквивалентной международной торговли, а такой отказ в условиях некоммунистического окружения практически невозможен. Заметьте, я ни слова не говорю об общине, о коммуне, о коммунальных квартирах, об уравниловке. Это не есть атрибуты коммунизма, это скорее атрибуты его профанации.
   Мы пришли к известному марксистскому выводу о невозможности коммунизма в одной отдельно взятой стране. Но все не так просто. Во-первых, социализм в отдельно взятой стране возможен и этот социализм может внутри страны быть почти неотличим от коммунизма. А во-вторых, из этого правила все же возможны исключения. Если очень большое и очень мощное государство, полностью обеспеченное собственными ресурсами, взяв курс на нехищнический социализм, а затем на коммунизм, сумеет выдержать технологическую гонку с окружающим миром, называемую холодной войной и кое в чем опередит окружающий мир в этой технологической гонке, то оно сможет в конце концов начать диктовать правила международной торговли. Такое государство станет продавать технологии (вернее результаты технологий) окружающему миру избирательно: развивающимся странам по эквивалентной цене, а некоммунистическим конкурентам - по рыночной цене, или вообще не будет вести технологическую торговлю с некоммунистическими конкурентами. Это приведет к постепенному изменению мировых цен в сторону эквивалентного обмена, что неизбежно сузит возможность для маневра государств, проповедующих социальный дарвинизм в отношении окружающего мира, заставляя их жить, полагаясь на собственные, а не чужие источники развития.
   Этический выбор в пользу коммунизма имеет мало общего с марксистским выбором. Во-первых, он не требует "строительства коммунизма". Об это непонятное "строительство" сломала зубы советская идеология. Провозглашая это "строительство", марксизм загоняет себя в угол. Ведь его невозможно понимать иначе как строительство того самого "общества потребления", борьбу с которым изначально ведут марксисты. Им нужно сначала разрушить капиталистическое общество потребления для избранных, чтобы потом создать свое, уже для всех. Но создать (да еще в обозримые сроки!) для всех, то, что существует для избранных, да еще соревнуясь при этом со всем миром, практически невозможно. И нужно ли вообще это провозглашать? Коммунистический рай на земле так же невозможен, как и любой другой. Стоит ли из-за невозможного рая на земле устраивать идеологическую войну с церковью, не имея для этой никому не нужной войны никаких объективных предпосылок? Ведь у любой религии подход личностный, а у любого государственного строительства, как ни крути и как не называй, подход общественный, они вообще мало пересекаются, если не ставить перед обществом невозможных задач, прямо противоречащих религиозным учениям. Можно постоянно улучшать благосостояние, что и делалось в том же СССР, и это нисколько не будет противоречить никакому церковному учению. Не нужно пытаться отнимать у церкви ее хлеб: у церковной идеологии другая задача, чем у общественной. Они могут и не противоречить друг другу. Рай на земле вовсе не обязателен для достойной жизни. Вот эту достойную жизнь для каждого члена общества и следует провозглашать целью коммунизма, не принижая при этом и не сводя к среднему уровню рвущийся вперед талантливый пассионарный авангард, но и не бросая на произвол судьбы менее способный и более пассивный арьергард. Во-вторых, выбор в пользу коммунизма я никак не связываю с пролетариатом в его марксистском понимании. Выделение из общего числа трудящихся некоего пролетариата, на сегодняшний день совершенно непродуктивно. Да, в каждой стране, сделавшей выбор в пользу борьбы за существование, есть класс трудящихся, класс собственников и класс паразитов, занимающий промежуточное положение между ними. С одной стороны, сегодняшний класс трудящихся впитал в себя многие черты марксова пролетариата, перечеркнув необходимость выделения из себя собственно пролетариата в виде наемных рабочих. С другой стороны, материальное положение трудящихся разных стран настолько различно, что вряд ли можно всерьез говорить о классовой солидарности между ними. Фермер, рабочий и инженер в США, представляющие собой класс трудящихся США, гораздо ближе и солидарнее между собой, чем скажем те же категории трудящихся в США и в Таиланде. Нет серьезной почвы для солидарности американского рабочего и таиландского, получающего зарплату во много раз меньше. То же по отношению к инженерам и крестьянам. И весь класс трудящихся в США вряд ли солидарен такому же классу в Таиланде, которого, правда и нет, в Таиланде рабочий и инженер относятся к разным классам, к которым до сих пор подходит описание Маркса. Поэтому лозунг "пролетарии всех стран - соединяйтесь!" является утопическим лозунгом. Не станут они соединяться, слишком разный у них на сегодняшний день уровень жизни. Американский пролетарий для таиландца буржуй. В сущности, ее и раньше никогда не было, этой всемирной пролетарской солидарности. Советские солдаты в первые месяцы Великой Отечественной войны (как и в последние) не встретили никакой пролетарской солидарности у своего жестокого противника. Это конечно не значит, что вовсе не существует солидарности трудящихся, в том числе и чисто пролетарской солидарности. Конечно, существует и не только она. Есть и простая человеческая солидарность, есть и классовая. Но она не является некоей постоянно действующей величиной, она в какой-то момент возникает, а в другой момент проходит в силу очень многих внутренних и внешних для государства факторов. Короче говоря, опираясь на пролетарскую солидарность, мировую революцию сделать сложно, потому что очень сложно выбрать момент, когда эта пролетарская солидарность (а точнее солидарность трудящихся) на какое-то время станет всеобщей, если такое время вообще когда-нибудь наступит. В-третьих, я не связываю жестко коммунизм с полной общественной собственностью на средства производства, хотя, безусловно, уже для социалистического общества необходим государственный контроль за ведущими отраслями промышленности, за использованием земли и ее недр. С моей точки зрения, необходим и запрет всех форм торговли землей, являющейся общенародной собственностью. Но это моя точка зрения, я не исключаю, что можно обойтись и без этого запрета, оставив непременно запрет на вывоз капитала.
   Как видите, в представленной модели коммунизма, он может существовать и в условиях государственного капитализма, с рыночной экономикой внутри коммунистического государства. Мало общего с марксизмом. Кроме того, я не вижу необходимости отмирания государства и коммунистической глобализации, более того, такое отмирание и такую глобализацию я считаю опасной авантюрой, которая ничем не лучше навязываемой нам сейчас капиталистической глобализации.
   Но этический выбор в пользу коммунизма не является последним выбором. Формы коммунизма теоретически могут быть многообразными.
   Первую возможную форму мы только что рассмотрели, в этой форме присутствуют минимальные отличия от привычной многим рыночной экономики. Государству оставлен принципиальный минимум специфических функций, отличающих его как коммунистическое. Главный принцип - забота о каждом члене общества, соблюден.
   Бесконечно возвращаясь к причинам, погубившим Советский Союз, я вновь и вновь нахожу среди них такие, которые не связаны напрямую ни с экономикой, ни даже с идеологией, и, тем не менее, эти причины сыграли свою негативную роль. Это тоже причины этического характера, но имеющие некоторое своеобразие. В СССР была поставлена очень высокая моральная планка, оказавшаяся недостижимой для большинства. Дело не в том, что декларировался "моральный кодекс строителя коммунизма", дело в том, что его пытались заставить принудительно выполнять. А человек не всегда готов к высокому и уж точно не готов к высокому 24 часа в сутки. К сожалению, в человеке много животного и этому животному тоже необходимо давать выход, чтобы оно не начало разносить страну. Да еще и неразрешимое противоречие, заложенное в советскую идеологию: с одной стороны "моральный кодекс", а с другой стороны "строительство коммунизма", в котором - "каждому по потребности". Не стоит строго наказывать за несоблюдение морального кодекса и не стоит обещать невозможное, тогда не будет и противоречия. Нужно дать возможность выхода содержащейся в человеке животной энергии, той, которая ниже пояса. Тогда, освободившись от этой энергии, человек всерьез задумается о высоком. Станислав Лем в своем фундаментальном исследовании "Сумма технологий" приходит к выводу, что эволюция умеет строить надежные системы из ненадежных элементов. Более того, элементы всегда ненадежны, надежных элементов попросту не существует. Что мешает людям сознательно осуществить этот принцип в обществе? Что это означает на деле? Это означает, что в обществе должна присутствовать индустрия развлечений, пускай даже совершенно пустых и вредных. Это значит, что не должно быть "знакового голода", когда при нормальном потреблении наблюдаются пустые витрины и прилавки. Пусть будут коммерческие магазины по свободным ценам, в которых, пусть дорого, но будет все. А государственная торговля может при этом вести свою ценовую политику. Пусть будут рестораны, клубы, пусть будет ночная жизнь. Пусть будет даже реклама, которая из всего перечисленного является наибольшим злом. Но реклама должна быть умеренной и добросовестной и государство (или общественные организации) должно (должны) за этим следить. Главная проблема здесь: где взять этот ширпотреб? Решаться она может по-разному.
   В минималистской форме государственного коммунизма теоретически и разработка недр может остаться у частников, у которых государство будет выкупать продукцию не по полной энергетической стоимости, а по себестоимости с какой-то фиксированной долей прибыли. При этом торговля ресурсами за рубеж, да и, по-видимому, внутри страны, остается исключительной прерогативой государства.
   Возможна и другая форма коммунистического государства. Назовем ее условно "взвешенная", чтобы как-то отличать от минималистской. В ней тоже сохранен внутренний рынок, но максимально увеличено вмешательство государства. Под словом "максимально" я понимаю здесь ту степень вмешательства, которая еще допустима без разрушения рыночного характера экономики. В такой экономике государство контролирует не только ключевые отрасли, но и другие, оставляя частному сектору только минимум, необходимый для разнообразия ассортимента. Это существенная часть легкой и пищевой промышленности, сфера услуг и т.д. Ни в коем случае нельзя повторять ошибок СССР, нельзя допустить полной и жесткой централизации всей экономики! Это приведет к потере стимулов и нежеланию работать.
   Во взвешенной форме государственного коммунизма разработка недр становится в основном государственным делом, хотя вполне могут существовать артели по добыче, например, золота. Земля не продается, при этом частная недвижимость существует. Леса, водные акватории, как и земля, являются общенародной собственностью и охраняются государством.
   Многоукладность форм собственности сохраняется: наряду с государственной собственностью существуют все виды акционерной собственности, частная и коллективная собственность. Но ведущая роль по стоимости выпускаемой продукции принадлежит государственным предприятиям.
   И минималистская и взвешенная формы государственного коммунизма представляют собой рыночную экономику со значительной степенью экономической свободы. При этом рынок является внутренним, а выход на внешний рынок жестко контролируется государством, как и вся внешняя торговля. Государство же осуществляет валютное регулирование, препятствующее вывозу капитала, который категорически запрещен. Ввоз же капитала приветствуется, но без права последующего вывоза. Государство гарантирует инвестору, что ввезенный капитал навечно останется его собственностью без какой бы то ни было угрозы ее национализации, но эта собственность так же навечно останется на территории государства.
   Въезд и выезд в страну должны быть свободными с общепринятыми ограничениями для должников, нежелательных персон и лиц, знакомых с государственными секретами.
   Возможна и максималистская форма коммунистического государства. Смысл этой формы не в том, что в таком государстве все жестко централизовано, а в нерыночном характере его экономики. Такая форма коммунизма является самой сложной и самой малоизученной, хотя многие ее черты присутствовали в СССР, и она неоднократно применялась в виде военного коммунизма. В СССР были бесплатное образование, бесплатная медицина, чисто символическая оплата детских садов, бесплатные клубы по интересам для детей и юношества во дворцах пионеров, на станциях юных техников. Существовали ДОСААФ (добровольное общество содействия армии, авиации и флоту), ДЮСШ (детско-юношеская спортивная школа), которые организовывали бесплатный доступ детей и юношества в бассейны, на спортивные самолеты, плавсредства, в спортивные тиры, на стадионы и т.д. В СССР предоставлялось бесплатное жилье, которого, правда, надо было еще дождаться, но можно было и купить кооперативную квартиру или построить частный дом. На нерыночный характер советской экономики неоднократно указывал С.Г. Кара-Мурза. Хочу внести ясность в этот непростой вопрос.
   Любая коммунистическая экономика, даже минималистская, является нерыночной в том смысле, что не рынок определяет ее основные этические установки, они никак не связаны с рынком. Любая коммунистическая экономика является именно экономикой, а не хрематистикой, ее задача не в извлечении прибыли, а в оптимизации хозяйственной жизни людей. И, применяя рынок как инструмент этой оптимизации, коммунизм вовсе не абсолютизирует его, контролирует и ни в коем случае не допускает власти рынка. И когда я говорю о максималистской форме коммунистического государства, то я подразумеваю под этим отмену рынка вообще, то есть отмену денег.
   До сих пор человеческое общество применяло, в сущности, лишь два способа распределения благ: нумизматический (то есть, посредством денег) и бюрократический (то есть, посредством выстроенной системы приоритетов). Оба эти способа имеют существенные недостатки, и ни один из них не годится для максималистской коммунистической экономики. Любое бюрократическое распределение ущербнее денежного, хотя бы потому, что всегда рассматривает ограниченное число вариантов, то есть, имеет ограниченную степень разнообразия, изначально нарушая системный принцип необходимого разнообразия, который требует, чтобы сложность управляющей системы была большей, чем сложность управляемой системы. Денежное распределение гениально обходит эту проблему, переводя управление в режим "автопилота". Но автопилот, в отличие от самого мерзкого бюрократа, не знает куда лететь. Поэтому в тяжелых (но простых, с точки зрения системного разнообразия) военных условиях бывает эффективным именно бюрократическое распределение (карточная система).
   А если системный принцип необходимого разнообразия будет соблюден? Современные информационные технологии в принципе позволяют сделать это. Впервые об этом заговорил еще в 70-е годы советский академик Виктор Михайлович Глушков, разрабатывая тогдашние АСУ (автоматизированные системы управления). Ему тогда уже стало ясно, что возможности централизованной системы управления, опирающейся на быстродействующие компьютеры, теоретически безграничны. И, рано или поздно, человечество вернется к этому вопросу. Оно не возвращается к нему уже сейчас только потому, что не готово перейти к максималистской форме коммунизма, в рамках которой исключительно и может быть воплощен этот проект. Сейчас мир переходит на электронные деньги, представляющие собой предельно упрощенную модель системы, предложенной Глушковым, но это даже не полумеры, это скорее монетаристские контрмеры, призванные продлить существование хрематистики.
   Итак, если принцип необходимого разнообразия будет соблюден, то есть, если распределением благ будет руководить достаточно мощный и достаточно сложный (в идеале - самопрограммирующийся) компьютер, то мы можем уйти от изначально ущербной нумизматическо-бюрократической дилеммы. Не нужны будут ни деньги, ни рынок. Система приоритетов при этом конечно останется, но она перестанет быть бюрократической, не будет зависеть от воли чиновника. Реальные формы такого распределения предсказать очень сложно, но, по-видимому, хотя бы поначалу, останется какое-то цифровое, количественное воплощение приоритетности, по форме напоминающее электронные деньги. Но сущность этой количественной приоритетности будет совершенно иной, чем у денег. Деньги, что ни говори, уравнивают в правах достойных и недостойных, в этом заключается едва ли не основная причина любви к ним людей бесталанных и ограниченных, не желающих делать ничего полезного, но богатых. А здесь такое никак не получится, ибо любая нормальная система приоритетов выбросит таких людей на периферию, которой они, собственно говоря, и заслуживают.
   Рассуждая об этических принципах в экономике, я намеренно ни слова не произнес о плане, о плановом хозяйстве. Причина проста: с одной стороны, план ни в коей мере не является этическим выбором, а представляет собой всего лишь подчиненный инструмент, а с другой стороны, он широко применяется (и не может не применяться) самыми рьяными своими (на словах) противниками, то есть это вопрос попросту до крайности политизирован.
   Понятно, что максималистская форма коммунистического государства фактически основана на всеобщем и всеохватывающем плане, но ирония ситуации заключается в том, что об этом плане люди могут и не знать, им в общем-то и нужды в этом никакой нет. Кроме того, этот план, существующий в памяти самообучающегося компьютера, не является чем-то застывшим, он актуализируется в каждое следующее мгновение и поэтому вряд ли даже может быть конкретно сформулирован, разве что в самых общих чертах.
  
   1.5. Критерий экономической эффективности
  
   Сейчас будем говорить только о критериях экономической эффективности в рамках технологического пути развития, потому что для нетехнологического пути они будут совершенно другими. Есть еще и третий путь развития, намеченный Подолинским в его книге "Труд человека и его отношение к распределению энергии". Это технологический, но не разрушающий путь развития, критерии его экономической эффективности также намечены в упомянутой книге, и они тоже отличаются от критериев обычного технологического пути. Мы же будем рассматривать сейчас исключительно технологический путь развития, так как не видим ему альтернативы в сегодняшних реалиях. Это не значит, что альтернативы нет вообще. Это значит лишь то, что любая попытка нетехнологического развития сегодня будет раздавлена катком глобальной экономики без всяких шансов на самостоятельное существование. Альтернатива появится тогда, когда исчерпание природных ресурсов и неограниченный рост населения Земли загонят технологическую экономику в тупик, если только она не выйдет раньше этого на более высокий энергетический уровень, позволяющий на порядок или даже на несколько порядков увеличить население планеты, не разрушая окончательно ее экологии.
   Рассмотрим как критерий экономической эффективности хорошо известную производительность труда. Несколько поколений экономистов считали этот критерий основным, не совсем понятно почему.
   Во-первых, с точки зрения энергетической теории стоимости, само понятие "производительность труда" приобретает крайне узкий, "технический" смысл, аналогичный понятию "мощность" в физике. Мощность это работа в единицу времени. Очевидно, что мощность человеческого организма есть величина достаточно точно определенная и никак не изменяющаяся от смены общественно-экономических формаций. Поэтому делать ее критерием какой-то эффективности по меньшей мере странно. Но, даже если понимать производительность труда как совокупность мощности человеческого организма, его энерговооруженности и технологических навыков, как это, по-видимому, рассматривал Маркс и многие другие экономисты, то само по себе производство еще не делает автоматически экономику эффективной. Если рассуждать об эффективности именно производства в Марксовом понимании производительности труда, то так надо и говорить, ведь производство это еще не вся экономика. Но и эффективность самого производства определяется далеко не только скоростью выпуска продукции. Надо еще сравнить выручку с затратами и посчитать рентабельность. Очень хорошо организованное с точки зрения производительности труда производство бывает, тем не менее, низкорентабельным и даже убыточным.
   Во-вторых, если рассматривать хрематистику, то производство это лишь один из трех, даже один из четырех способов получения прибыли. Есть еще торговля, банки и печатание необеспеченных денег. И если говорить о производительности труда в торговле еще с некоторой натяжкой можно, то о какой производительности труда можно говорить в банковском деле и в печатании денег?
   Однако вернемся к производительности труда в Марксовой трактовке. Маркс выводил объективность смены общественно-экономических формаций именно из роста производительности общественного труда. Смысл простой: производительность труда растет и производственные отношения перестают соответствовать уровню развития производительных сил, в результате чего происходит слом старых производственных отношений и устанавливаются новые, знаменующие собой переход к новой общественно-экономической формации. Этот критерий является объективным, то есть, не зависящим не от какого этического выбора. Чей труд производительней, та экономика и эффективней.
   Для высокого уровня абстракции, который представляет собой общественно-экономическая формация, такой критерий вполне подходит. Ну, а если спуститься на землю? В рамках одной ОЭФ существуют не только государства с совершенно разным уровнем экономического развития, но и разные экономические системы. Годится ли для них единый критерий? Объективен ли он, если он вообще существует? Производительность общественного труда, если измерять ее в натуральных, а не денежных показателях, как критерий уже не годится. Выпуск многих товаров в натуральном исчислении в Южной Корее и Японии выше, чем в Норвегии, а уровень жизни в Норвегии выше, чем в этих странах. Почему? Потому что Норвегия ведет государственную добычу нефти, и выручку от этой добычи распределяет в интересах всех граждан, а у Японии и Кореи таких ресурсов нет. Кроме производства существует еще распределение, которое имеет огромное значение. Если сравнить Китай и США, то разница в выпуске товаров будет еще заметнее, как и разница в уровне жизни. То есть, критерий производительности труда на уровне государства уже не работает, во всяком случае, уже не может быть единственным и основным критерием.
   Хрематистика заменяет его другим критерием - валовый внутренний продукт на душу населения (ВВП на душу населения). Этот показатель родствен показателю производительности общественного труда в той же мере, в какой производительность труда на предприятии родственна выработке, то есть, производительности труда в денежном выражении. Идея, в общем-то, была бы неплохой, если бы в ВВП включался только результат реального производства, без финансового сектора и учета спекулятивных операций. Даже и в этом случае встает практически неразрешимая проблема: в каких ценах считать ВВП? Во всяком случае, ВВП бывшего СССР в американских долларах адекватно посчитать не удавалось, так как советский рубль не конвертировался. Таким образом, ВВП, учитывающий производство реального сектора, внутри страны, взятый в динамике, является неплохим экономическим показателем, но сравнивать между собой ВВП разных стран часто бывает бессмысленно. Если же в ВВП включается весь финансовый результат деятельности экономики государства, вместе с виртуальным сектором экономики, то критерием экономической эффективности он будет выступать лишь в условиях господства доктрины монетаризма. Ведь очень значительную часть ВВП США и Евросоюза формирует использование ими своих, ничем не обеспеченных, денег в качестве так называемой резервной, а проще сказать мировой валюты. Лопнет этот мыльный пузырь - и показатель ВВП этих стран не будет отражать объективной реальности. То есть, применяя показатель ВВП с учетом виртуальной экономики, делается этический выбор в пользу хрематистики и монетаризма. А, значит, это уже не всеобщий показатель.
   Очень важен показатель энерговооруженности экономики, а для технологической экономики он попросту первостепенно важен. Рассмотрим его, потому что он как раз является объективным и применимым для всех типов технологической экономики.
   Вся так называемая производительность труда повышается не за счет использования производительных новых машин и вообще технологий непосредственно, а за счет повышения энерговооруженности производства, достигаемой как раз применением новых машин и новых технологий. Новые технологии лишь средство для повышения энерговооруженности производства. Что такое энерговооруженность производства? Это количество энергии, расходуемое производством в единицу времени, это энергетическая мощность производства. Чем больше энерговооруженность, тем производительнее экономика. Таким образом, показатель энерговооруженности как раз и отражает степень обновления основных фондов, степень обновления технологий, которые всегда развиваются в сторону повышения энерговооруженности.
   Если брать уровень развития человечества как технологической цивилизации в целом, то он хорошо характеризуется энерговооруженностью, расходованием энергии в единицу времени. Чем больше энергии использует человечество, тем более высока степень его технологического развития. Экономическое развитие коррелирует с технологическим. Чем выше энерговооруженность, тем выше уровень экономического развития. Энерговооруженность характеризует уровень развития именно реального сектора экономики, поскольку прямо не соотносится с движением денежных масс, хотя и зависит от этого движения в рыночной экономике. Если говорить совсем просто, неважно, сколько у страны денег, важно, сколько энергии она использует. Живой пример - Китай. Денег у него меньше, чем у США, но он догнал Америку по количеству используемой энергии. Это значит, что реальный сектор экономики Китая как минимум не уступает американскому. Говорят, что в Китае хуже энергосбережение и значительная часть энергии расходуется непроизводительно. Очень может быть. Но, говоря об этом, нельзя умалчивать и о том, что очень значительную часть энергии Америка тратит не на производство, а на потребление.
   Затрагивая важную тему рационального использования энергии (энергосбережения), необходимо ввести еще один показатель - энерговложенность, то есть, количество энергии, вложенное в произведенную продукцию. В сущности, показатель энерговложенности является еще более точным и еще более важным, чем показатель энерговооруженности, вот только рассчитать его значительно труднее.
   Энерговложенность или энергетическое содержание результатов производства в единицу времени является самым объективным, самым точным показателем того, что принято называть производительностью труда. Его можно назвать универсальным критерием экономической эффективности, не зависящим от этического выбора. Но это слишком общий, слишком однобокий критерий. Он не отражает экономического устройства общества, он просто сообщает некий общий результат его работы, не раскрывая структуры общества. Он, безусловно, очень важен как показатель уровня развития общества, прежде всего, по отношению к другим обществам, к другим государствам. Если рассматривать человеческую историю как бесконечную борьбу за существование конкурирующих государств и народов, то этот показатель отражает степень успешности этой борьбы. И пока история человечества будет историей борьбы за существование, так и будет продолжаться. Любые государства, даже государства, претендующие на справедливое внутреннее устройство, вынуждены считаться с этим показателем. Они не могут с ним не считаться, потому что, в противном случае, другие государства-конкуренты их раздавят, невзирая ни на какое внутреннее устройство. От этого показателя напрямую зависит способность государства защитить себя в военном столкновении. Современная война это, прежде всего, война технологий, а технологии питаются большими энергиями. Холодная война, которую вели Западная Европа и Америка с Японией против СССР и его союзников, была войной технологий. Эта война не была изначально проиграна СССР только потому, что полуголодная и разрушенная предыдущей войной страна нашла в себе силы создать ядерное оружие. Эта война не проиграна Россией еще и сейчас хотя бы потому, что она продолжается. Те, кто упрекает СССР в гонке вооружений, вовсе не интересуются его судьбой. Упрекать СССР в гонке вооружений это упрекать его в том, что он не сдался сразу же на милость победителя. Можно ли было Советскому Союзу ограничиться меньшими затратами на гонку вооружений? Да, можно было. Но причина крушения СССР лежит вовсе не в экономической плоскости, показатели 1991 года сухо и бесстрастно свидетельствуют об этом.
   Государства не одиноки на Земле и любое из них вынуждено заботиться о своем энергетическом потенциале, совершенно независимо от своего внутреннего устройства. Самые благие государственные намерения, самое справедливое устройство могут быть реализованы лишь на фоне мощного энергетического потенциала. Никогда нельзя забывать об этом. Я говорю сейчас о действительно самостоятельном государстве, желающем жить по собственным правилам и сопротивляющемся внешнему давлению. Это относится и к другим государствам, согласным с идеей глобализации, то есть, готовым пожертвовать своим суверенитетом, с той только разницей, что этим государствам, если они готовы стать союзниками метрополий, иногда дается время на спокойное развитие, которое никогда не дается государствам, желающим быть по-настоящему независимыми.
   Итак, государства вынуждены следить за состоянием своей энерговооруженности, вне зависимости от какого бы то ни было этического выбора. Ну, а что дальше? Неужели критерий экономической эффективности для всех один, независимо от типа экономики? На уровне государств, да, один. Но не внутри государств. Но не на уровне понимания людей. Маркс разделял общественно-экономические формации по достигнутому уровню производительности труда, что соответствует более точному понятию энерговооруженности или энерговложенности. Но что, если в рамках одной ОЭФ, то есть, при одном примерно уровне развития производительности труда, при похожем уровне энерговооруженности, в разных государствах возникают разные экономические системы? Что, если нынешняя и все последующие ОЭФ, если таковые будут, вовсе не однородны и изначально включают в себя возможность (а может быть и неизбежность) совместного одновременного существования государств с различным социальным строем, то есть, с различными этическими принципами, в том числе и в экономике? Не следует ли в этом случае коммунистам, вместо догматического ожидания "неизбежной" мировой революции, которая вовсе не является неизбежной и которой, может быть, вовсе не будет, заняться конкретной работой по реализации коммунистических принципов в экономике своих государств? Я вовсе не утверждаю, что Маркс неправ и что смены капиталистической ОЭФ на коммунистическую точно не будет. Я утверждаю другое: совершенно очевидно, что капиталистическая ОЭФ, в которой мы живем, неоднородна, не обязательно быть марксистом, чтобы видеть это. Более того, порою даже вредно быть марксистом, потому что марксизм, при всем своем величии, исходит из ошибочного представления об однородности ОЭФ, он рассматривает дискретную ее смену более или менее одновременно во всем мире сразу, то есть, как ни крути, рассматривает мировую революцию. Но ведь для того, чтобы сегодня строго следовать марксизму, нужно сделать шаг назад, нужно ликвидировать ростки коммунизма в тех странах, где они есть: на территории бывшего СССР, на Кубе, в КНДР, в Китае, в Венесуэле наконец. Получается как в анекдоте про физиков. "Что нужно, чтобы вскипятить чайник? - Налить в чайник воду, поставить его на плиту и включить ее. А если чайник уже стоит на плите и в него налита вода? - Вылить из чайника воду и снять его с плиты. Таким образом, задача сведена к предыдущей." Догматически следуя марксизму сегодня, мы именно этим и занимаемся - сводим задачу к предыдущей. Печально, но заниматься этим начал еще сам Карл Маркс. Это хорошо описано С.Г. Кара-Мурзой в книге "Карл Маркс против русской революции".
   Мы не будем сводить задачу к предыдущей. Такое сведение - совсем не безобидное занятие. История - не такая уж обратимая вещь как может показаться. Если уничтожить ростки коммунизма сегодня, то в человеческой истории они могут уже не появиться никогда, человечество может просто не дожить до следующего их появления. Будем исходить из того, что есть, то есть, из неоднородности современной нам общественно-экономической формации, а также из того очевидного факта, что в этой неоднородной ОЭФ хозяин не коммунизм.
   Почему я так настойчиво говорю именно о государствах? Разве рыночная экономика это государственная экономика? Разве не слышим мы отовсюду о снижении роли государства в экономике, о транснациональных корпорациях как о новой перспективной форме организации экономической деятельности, о глобализации как о светлом и неизбежном будущем человечества? Существует множество доказательств обратного. Роль государства в экономике не только не снижается, а даже растет. Государственный протекционизм пышно процветает во всем мире под отвлекающие заявления о невмешательстве государства. Там, где делаются громкие заявления о недопустимости вмешательства государства в экономику, следует искать следы государств, в интересах которых и делаются эти заявления. Транснациональные корпорации в действительности существуют в интересах определенных государств или групп государств и поддерживаются этими государствами. Впрочем, о ТНК требуется отдельный разговор. Они и сами обладают некоторыми признаками своеобразных государств.
   Вернемся к нынешней (рыночной) общественно-экономической формации. Какие критерии экономической эффективности возможны внутри ее, учитывая ее неоднородность?
   Для отдельного человека возможны несколько критериев. Это размер его доходов, размер личного потребления и условия жизни. Размер доходов вторичен по отношению к потреблению и условиям жизни. У ребенка нет доходов, но он бывает вполне доволен условиями жизни, а у многих людей детство - самая приятная часть жизни. Потребление не может быть безграничным в силу физических возможностей человека. Нельзя съесть и выпить больше определенного, весьма небольшого количества. Можно иметь много одежды, но очень трудно много ее износить. Условия жизни можно улучшать бесконечно, но существует определенный набор условий, совершенно достаточный для нормального существования и развития личности. На что общество нацеливает человека, таков и этический выбор этого общества, таков и критерий экономической эффективности, напрямую зависящий от этического выбора.
   Есть так называемая американская мечта, представляющая собой определенный этический принцип и критерий эффективности. Это богатство любой ценой. Делаемый при этом этический выбор - борьба за существование. Критерий экономической эффективности - максимальная прибыль. Это критерий расслоенного общества, его можно перефразировать следующим образом: возможность для меньшинства получить максимум. Это критерий того самого "экономического человека", о котором писал Д.Н. Кейнс в книге "Предмет и метод политической экономии", имея в виду подход английской экономической школы к вопросам политэкономии. По этому критерию сегодняшняя Россия бурно и неудержимо экономически развивается. Почему нет? Ведь количество долларовых миллиардеров растет как на дрожжах. Правда, подавляющее большинство населения России не признает этого критерия. Никто из сторонников этого критерия не говорит громко, что возможность получить максимум существует только для меньшинства. Но всегда надо помнить об этом. В самих США критерий максимальной прибыли уже не является сегодня ни единственным, ни даже основным. Являясь государством-метрополией, Соединенные Штаты получили возможность создать нормальные условия жизни для многих своих граждан, довести их личное потребление и доходы до размеров, порою начинающих превышать разумные. Эта общность обеспеченных людей получила название среднего класса. Заботятся в США и о малообеспеченных гражданах.
   Таким образом, сейчас в США другой основной критерий экономической эффективности, который можно сформулировать так: обеспечение уровня доходов, уровня потребления и условий жизни, превышающих средние мировые показатели для критической массы своих граждан, ядром которой является средний класс.
   Это еще не социализм, но это уже не эксплуатация. США имеют возможность не эксплуатировать свое население за счет эксплуатации периферийных стран. Единственное, что они продолжают эксплуатировать, это желание пробиться наверх в условиях продолжающейся борьбы за существование. Это позволяет держать людей в необходимом напряжении и в готовности к максимальной отдаче на работе. США - яркий пример расслоенного общества с консолидированной метрополией, готовой нещадно эксплуатировать периферию. США вовсе не замкнуты в своих границах, они представляют собой империю, ведущую мировую экспансию и уже подмявшую под себя большую часть мира. Если замкнуть сейчас американскую экономику в национальных границах США, то она не сможет существовать в том виде, в котором существует сегодня, возникнет точка бифуркации - неустойчивое состояние системы, после чего система или перестроится или рухнет.
   Какие критерии экономической эффективности в Западной Европе? Западная Европа, являясь мегагосударством-метрополией, как это ни странно, экономически неоднородна. В Великобритании критерии экономической эффективности очевидно американские, с несколько меньшей, чем в США заботой о среднем классе и несколько большим креном в сторону получения максимума для меньшинства. Есть группа стран Западной Европы, которые вполне можно считать социалистическими. Это Швеция, Норвегия, Австрия, Германия, отчасти Швейцария и Финляндия. В этих странах вовсе отсутствует критерий максимизации прибыли для меньшинства.
   Их критерий такой же как в США: обеспечение уровня доходов, уровня потребления и условий жизни, превышающих средние мировые показатели для основной массы своих граждан. В разных странах в основную массу входит разный процент населения, но везде этот процент достаточно высок. Понятно, что западноевропейский социализм грабительский и существует за счет эксплуатации периферийных государств. Таким образом, Западная Европа это тоже империя, эксплуатирующая периферию.
   Известно стремление руководства некоторых стран "стать Европой", то есть, присоединиться к Евросоюзу. Среди этих стран можно назвать Турцию (которая, впрочем, уже одумалась), Россию, Украину. Такое стремление, по меньшей мере, наивно. Даже не рассуждая о степени экономической готовности к такому присоединению, неужели не ясно, что этим присоединением будет уменьшен размер периферии, то есть, будет уменьшена "кормовая база" Западной Европы? И кто же на это пойдет? Ведь это экономическое самоубийство для Запада! В Евросоюз могут быть втянуты лишь не очень значительные по размерам и населению государства, почти все такие государства туда уже втянуты и не всегда это было в интересах Евросоюза.
   Каков критерий экономической эффективности позитивного, неграбительского социализма?
   Это обеспечение нормального уровня потребления и достойных условий жизни, способствующих творческому развитию подавляющего большинства своих граждан.
   Здесь речь изначально не идет о превышении среднемировых показателей, потому что в перспективе показатели социализма и должны стать среднемировыми. Но в СССР эти показатели были выше среднемировых и конечно ниже западноевропейских и американских.
   В этом было уязвимое место СССР. Под рассуждения о неизбежной победе коммунизма и преимуществах социализма мы отставали от стран-метрополий по уровню потребления. Наше потребление было вполне нормальным и достойным, за исключением некоторых болезненных моментов, связанных с дефицитом деликатесов, без которых обойтись можно, но обходиться не хочется. К концу существования СССР снабжение резко ухудшилось, но объективных причин для этого не было. Если не брать за сложившуюся практику это никуда не годное снабжение последних советских лет, то потребление советских граждан обеспечивало достаточную продолжительность жизни (она была выше среднемировой) и все условия для творческого развития личности. Оно не было роскошным, но оно было достаточным. Но советская идеология не объясняла и не обосновывала этого факта. Вместо того, чтобы объективно и честно описывать наше положение в мире по уровню потребления и указывать причины такого положения, никак не позорящие СССР и вообще социализм, мы говорили о каком-то грядущем обществе потребления, еще при этом и коммунистическом. Было совершенно непонятно, чем коммунистическое потребление отличается от капиталистического и почему оно меньше, если социализм лучше капитализма. Мы своими руками вырастили у советских граждан психологию потребителей, поставив потребности во главу угла коммунистических лозунгов. Странно было бы, если бы люди с такой психологией не обратили бы свои взоры, в конце концов, на Запад, который столь же умело, сколь и лживо изображал себя потребительским раем, выставляя на обложки и экраны потребление своего среднего класса или даже меньшинства. Потребление же на душу населения на Западе было не намного выше советского, если вообще было выше. Что нам мешало отказаться от несбыточных обещаний и пропагандировать действительные достижения СССР, которых было много? Ведь ясно же, что экономика, построенная на собственном труде, на собственных ресурсах, экономика, не грабящая колонии ни путем неадекватного обмена, ни с помощью финансовой системы, будет неизбежно более скромной, хотя бы в плане потребления?
   Советская экономика имела три преимущества перед западной в плане объемов и эффективности производства. Во-первых, она использовала все трудовые ресурсы, а не часть их, так как труд в СССР был обязательным. Во-вторых, она могла в любой момент сконцентрировать ресурсы на наиболее важном участке за счет централизации единого народнохозяйственного комплекса, что сыграло решающую роль в нашей победе в Великой Отечественной войне. В третьих, она давала мощный кооперативный эффект от согласованных действий многих отраслей и от удачного сочетания бытовых и производственных затрат. Но никакой коммунизм, никакие этические принципы не могут сами по себе повысить энерговооруженность экономики, хотя коммунизм всегда и везде немедленно берет курс на ее повышение. Для этого требуется время. Западная экономика тоже не стоит на месте и делает все возможное, чтобы не допустить отставания от коммунистических стран в энерговооруженности. И ее этические принципы, ее социальный дарвинизм, никак этому не препятствуют. Можно с уверенностью говорить о том, что СССР выступил мощным стимулом развития экономики Запада, что Запад вынужден был развиваться быстрее своих естественных потребностей, чтобы не дать Советскому Союзу опередить себя экономически.
   Как только СССР и Запад вступили в экономическое соревнование друг с другом, возможность достижения потребительского рая в СССР по сравнению с Западом сразу же исчезла. Несмотря на три упомянутых преимущества советской экономики, ее возможности были ниже западных экономик, которые использовали ресурсы периферийных государств. Эта проблема никуда не девалась, финансовые и производственные ресурсы метрополий и сегодня намного выше, чем любого из суверенных государств. С этим можно бороться, постепенно переламывая ситуацию. Единственным действенным методом борьбы с эксплуатацией метрополиями периферии является установление и расширение эквивалентного обмена в международной торговле, связанное с введением и использованием реальных обеспеченных денег. Западная экономика, лишенная возможности грабить периферию, замкнутая в национальных границах, будет лишена своего единственного серьезного преимущества и соревноваться с нею тогда можно будет на равных.
   Но сейчас этого нет, не было этого и во времена СССР. Поэтому и не следовало перед советской экономикой ставить недостижимую на тот момент и вообще несвойственную ей задачу, - кого-то догонять и перегонять по уровню потребления.
   Экономический критерий коммунизма - разумная достаточность. И ничто не мешало СССР соответствовать этому критерию. Его и нужно было провозглашать прямо и открыто, наводя при этом порядок в своем хозяйстве.
   Экономические критерии коммунизма и общества социального дарвинизма прямо противоположны. У коммунизма это достижение приемлемого уровня для всех, а у соцдарвинизма - достижение максимального уровня для избранных.
   Социализм занимает промежуточное положение между ними, ближе конечно к коммунизму, кроме того, социализм носит двойственный характер, потому что может иметь критерий, совпадающий с коммунистическим, а может иметь и критерий грабительского социализма - блага на уровне выше мировых для основной массы своих граждан. Подлинный социализм вовсе не отказывается от попытки обеспечить своим гражданам блага выше мирового уровня, но он это будет делать для подавляющего большинства граждан, а не для основной массы. В этом радикальное отличие подлинного социализма, имеющего своей дальнейшей целью коммунизм от социализма грабительского. Грабительский социализм никогда и ни при каких обстоятельствах не будет ставить своей целью облагодетельствование всех граждан, ему достаточно заботиться об основной массе для удержания контроля над обществом. В этом он ничем не отличается от американского критерия, - блага для критической массы своих граждан. Просто основная масса несколько больше критической массы, вот и все. И в том и другом случае решается лишь задача контроля над обществом, а вовсе не задача повышения его благосостояния. Благосостояние здесь выступает не целью, а лишь средством контроля, в то время как в подлинном социализме благосостояние (разумное и достаточное) это цель. Разница между американским и, условно говоря, европейским критерием чисто тактическая: Европа зачастую выбирает социализм, в то время как Америка всячески стремится этого избежать, впрочем, не совсем удачно.
   Если перейти на лозунги, то критерии экономической эффективности будут выглядеть следующим образом. Лозунг социального дарвинизма: "Победитель получает все". Лозунг грабительского социализма: "Победитель делится с народом", при этом "победитель" не сам народ, а некая избранная его часть, некое меньшинство. Лозунг подлинного социализма: "Народ получает все".
   В СССР было модно интерпретировать лозунги эффективности в форме: "От каждого..., - каждому...". Лозунг социализма озвучивался как: "От каждого по способностям, каждому по труду", а лозунг коммунизма: "От каждого по способностям, каждому по потребностям". Я бы сформулировал их по-другому и объединил бы в один лозунг, так как подлинный социализм внутри государства ничем от коммунизма не отличается.
   "От каждого по необходимости, каждому по возможности", - так сформулировал бы я коммунистический лозунг. У государства небольшие возможности, - каждый получает немного. Растут возможности, - каждый получает больше. Не следует искать в этом лозунге признаки уравниловки, уравниловка, если и будет, то только в вопросах минимального жизнеобеспечения и то в критические периоды.
   Лозунг социал-дарвинизма прямо противоположен: "От каждого по возможности, каждому по необходимости". Нет необходимости тебе что-то давать, - не получишь ничего. Есть необходимость дать много, - получишь много.
   Коммунизм не есть общество уравниловки и не есть общество потребления. Коммунизм есть общество взаимопомощи.
   Мы рассмотрели критерии экономической эффективности на уровне государственных систем. Но этого недостаточно. Есть еще уровень предприятий, коллективов и, если угодно, предпринимателей внутри государственных систем. Почему я так трепетно отношусь к государствам? Почему не рассматриваю прямые межгосударственные связи типа "предприятие-предприятие" или типа "предприниматель-предприниматель"? Эти связи, конечно же, есть и я, конечно же, о них помню. Но это горизонтальные связи системы, называемой Человечество. И они никогда не заменят и никогда не отменят основные, вертикальные связи этой системы. Человечество само по себе является системой, состоящей из подсистем-государств. Я глубоко убежден и принимаю это как аксиому, что по-другому система Человечество существовать не может, что государства как части системы вечны и никогда никуда не денутся, как не могут никуда деться из человеческого организма мышечные ткани, они необходимы, чтобы существовал организм. Что такое глобализация? Это стремление вовсе не к ликвидации всех государств, одно государство, а точнее, одна империя должна остаться и править остальным миром, который все равно так или иначе будет состоять из государств, только уже не суверенных. Вот истинная цель глобализации.
   Итак, погружаемся внутрь государственных систем. В западной рыночной экономике критерии просты и понятны. Это прибыль и норма прибыли или рентабельность. Прибыль представляет собой разницу между доходами и затратами, а рентабельность есть прибыль, деленная на затраты. Если предприятие прибыльно, если его рентабельность при этом не ниже, чем у конкурентов или не ниже, чем в среднем по отрасли, то такое предприятие экономически эффективно. При этом неважно из кого состоит предприятие: из большого коллектива или одного-единственного предпринимателя. У предприятия есть хозяин или группа хозяев - акционеров, а коллектив, если его можно в данном случае так назвать, делится на две неравные части, аналогично делению самого общества социального дарвинизма. Меньшую часть составляет так называемый топ-менеджмент, - высший руководящий состав. Это хотя и наемные работники, но более или менее высоко ценимые собственниками и, соответственно, высоко оплачиваемые. Далее идет управленческий персонал, состоящий как правило из опытных профессионалов, который тоже неплохо оплачивается, но уже не считается ядром компании и каждый управленец легко может быть заменен, без всякого сожаления. И остаются рабочие, среди них текучесть кадров еще выше.
   Западная экономика пронизана показателем рентабельности, она пропитана им. Это понятие действует не только на предприятиях, оно действует и на уровне отдельной личности. Личность востребована, пока она рентабельна, пока вложения в нее окупаются. Как только человек становится нерентабельным, рыночная экономика теряет к нему интерес.
   Итак, низовым критерием экономической эффективности в обществе социального дарвинизма является рентабельность. Этого одного-единственного критерия вполне хватает.
   Как же обстоит дело в коммунистическом обществе? С одной стороны, экономика не может не учитывать показатель рентабельности, во всяком случае, рыночная экономика не может его не учитывать. С другой стороны, что делать с нерентабельными предприятиями и нетрудоспособными людьми, что делать с людьми, не желающими работать?
   Поскольку коммунистическая экономика может быть рыночной, а может и не быть, то надо рассматривать отдельно каждую из этих возможностей.
   Рассмотрим рыночный вариант истинного социализма или коммунизма, внутри страны они практически не отличаются.
   В рыночном варианте показатель рентабельности и прибыли у предприятий конечно останется. Другое дело, что существует возможность регулирования этих показателей, в том числе и нерыночного регулирования. Но они, так или иначе, остаются. При этом могут существовать так называемые планово-убыточные предприятия. Задача этих предприятий - обеспечение необходимой продукцией народно-хозяйственного комплекса в целом, когда использование в качестве регулятора ценовой политики нецелесообразно. Убытки этих предприятий покрываются дотациями из государственного бюджета. В СССР были такие предприятия. Встречаются они и в западной экономике. В основном это угледобывающие предприятия и фермеры. Сельское хозяйство дотируется в США, Германии, Японии. Задача очень простая - продовольственная безопасность страны. То есть, в отношении нерентабельных предприятий выход давно найден во всех видах рыночной экономики.
   В отношении нетрудоспособных людей подход коммунистического общества в корне отличается от социал-дарвинистского и это принципиальное отличие. Коммунистическое общество содержит нетрудоспособных людей, выплачивая им небольшое пособие по нетрудоспособности. Да, на это пособие не разгуляешься, но прожить можно. Самое ценное в том, что это именно государственное пособие, а не частная благотворительность, не подачка от богатых. Тем самым общество обозначает ценность этих людей для себя, что нельзя измерить и заменить никакими благотворительными деньгами.
   В отношении пенсий картина несколько более сложная. В коммунистическом обществе пенсии выплачиваются всегда и всем, имеющим определенный минимальный трудовой стаж. Это вопрос принципиальный и не подлежащий обсуждению.
   В западной экономике применяются разные подходы: от полного отказа в пенсионном обеспечении, до вполне социалистических пенсионных выплат. Но в целом подход смещается в сторону нормальных пенсионных выплат, правда, при очень большом пенсионном возрасте. Но это относится, конечно, только к метрополиям. В государствах периферии, как правило, вообще нет пенсионного обеспечения. Эту свою часть социал-дарвинистское общество "не видит".
   К бездельникам подход разный. В западных странах к ним просто теряют интерес. Каких-либо пособий они не получают, разве что обманным путем. В СССР их пытались заставить работать, не слишком успешно. Если в этике социального дарвинизма бездельники считаются нормальными членами общества (как и преступники), то в коммунистическом обществе они изгои, так как своим поведением ставят себя вне народа, нарушают принцип "от каждого...", то есть, не собираются вносить свой вклад в общественную экономику. Именно поэтому люди, полностью или частично склонные к безделью, так не любят коммунизм. В коммунистическом обществе, предавшись безделью, они сразу же потеряют свой социальный статус, даже сохранив каким-то образом возможность безбедного существования. Их просто не станут уважать, они превратятся в объект презрения. Это напрямую касается людей, не желающих заниматься производительным трудом. Коммунистическое общество очень ценит производительный труд и хорошо его оплачивает. Социал-дарвинистское общество относится к производительному труду двояко. В метрополии производительный труд оплачивается хорошо, а в периферийных странах плохо. Поскольку в социал-дарвинистских империях современности периферия является неотъемлемой частью общества (существовать без периферии эти империи не могут), то в целом отношение к производительному труду в этих обществах ниже среднего. В непроизводительных сферах деятельности (финансовая система, торговля, шоу-бизнес, профессиональный спорт) уровень оплаты гораздо выше. А чем выше доходы конкретного человека, тем выше его социальный статус и тем полезнее он для общества, так заведено в западной системе ценностей. Ничего не делающий рантье, живущий на проценты от депозитного вклада, более ценен для такого общества, чем квалифицированный рабочий. Разница между доходами в производительной и непроизводительной сфере в социал-дарвинистском обществе намного больше, чем в коммунистическом. Но есть ряд профессий, которые не связаны с производством и, тем не менее, хорошо оплачиваются в любом обществе. Это так называемые творческие профессии: артисты, певцы, художники, композиторы, кинематографисты. Люди этих профессий очень часто считают себя недооцененными в коммунистическом обществе. Этому есть две причины. Во-первых, в коммунистическом обществе меньше разрыв в оплате труда между высокооплачиваемыми и низкооплачиваемыми профессиями, во всяком случае, в СССР этот разрыв был меньше. Во-вторых, в мире еще не было коммунистических стран со средним уровнем жизни выше западных метрополий, что конечно неудивительно, учитывая молодость их коммунизма, враждебное окружение и сложные исходные условия для становления коммунистического общества в этих странах. Да и возможности для поднятия уровня жизни у метрополий выше, так как они грабят периферию. Если метрополию и ее периферию считать за одно государство, то средний уровень жизни этого государства, или вернее общества, будет наверняка ниже, чем в коммунистической стране. Но так никто не делает, метрополии тщательно затушевывают свой неоколониальный характер. Поэтому люди "творческих" профессий, так называемая творческая интеллигенция и считают себя недооцененными. Они не единственные в этом своем ощущении, в позднем СССР недооцененными себя считали чуть ли не все поголовно. Самый характерный пример тому - антисоветские выступления шахтеров, которые сами же выступали за приватизацию шахт, на которых работали, и это притом, что шахтеры были одной из самых высокооплачиваемых рабочих профессий, если вообще не самой высокооплачиваемой. Результат известен - шахтеры в России стали почти нищими. Но, несмотря на подверженность ощущению недооцененности очень многих людей в позднем СССР, творческая интеллигенция очень сильно выделялась на этом фоне. Она, в своем большинстве, буквально ненавидела советский строй и очень сильно приложила руку к его ликвидации. Этот феномен ненависти к собственному государству заслуживает рассмотрения. Творческую интеллигенцию не устраивал именно советский критерий экономической эффективности, именно лозунг "все для народа". Интеллигенция хорошо училась в школе, то есть, была небесталанна. По роду своих занятий она много общалась с зарубежными коллегами из стран-метрополий, которые жили, конечно, лучше советской интеллигенции. У иностранцев было лучше жилье, качественнее одежда и выше доходы. Поскольку советская творческая интеллигенция второго и третьего поколений была не то чтобы воинствующе гуманитарна, но уж точно воинствующе социально безграмотна, так как давно потеряла реальную связь с народом и его нуждами, а сама ни в чем реально не нуждалась, то легко переходила во внутреннем общении на язык апартеида с его антитезой "элита - быдло". СССР был государством, стремящимся обеспечить разумную достаточность всем, неизбежно срезая при этом максимумы функций социальных ожиданий творческой интеллигенции. А она, глядя на зарубежных коллег с Запада (но, конечно, не глядя на коллег из стран периферии), хотела именно максимума, и ничего нельзя было с этим поделать. И конечно она предала СССР при первой возможности. Я далек от мысли, что СССР был идеальным государством, как для интеллигенции, так и для всего советского народа. Но предательство есть предательство, и оно было. Часть общества, щедро вскормленная народом, считающая себя солью земли и сливками общества, отвернулась от народа, ее вскормившего. И основная причина тому - общественная мораль, зараженная потребительством. Вы обещали нам дать "...каждому по потребности"? Не дали? Значит, обманули, теперь мы вам ничего не должны. Вот примерная нить рассуждений советской творческой интеллигенции и не только ее. Почему я подчеркиваю именно роль интеллигенции в предательстве СССР? Да потому что именно она формировала долгие годы общественное сознание и формировала его именно в сторону потребительства. Поэтому именно ее предательство наиболее преступно и наиболее тяжко. Опасность состоит не только в этом, уже свершившемся предательстве. Опасность в том, что творческая интеллигенция имеет к этому склонность и может предать вновь и вновь в будущем. Для того, чтобы этого не случилось, необходимы две вещи. Первое: из лозунгов коммунизма должно быть искоренено потребительство, оно не должно быть приоритетом и народ должен согласиться с критерием разумной достаточности и принять его. И второе: нельзя допускать отрыва интеллигенции от народа, как ни избито это звучит. Интеллигенция должна быть выразительницей чаяний народа, а не себя любимой.
   Предала СССР и партийно-государственная верхушка. Предательство это растянулось на десятки лет. Вначале произошло переключение на отрицательный отбор в систему управления государством. Элита начала превращаться в антиэлиту, готовую воспринять и, в конце-концов, воспринявшую принцип потребительства. Потом обновленная элита, а точнее, уже антиэлита зашла в идеологический тупик, огласив принцип потребительства, но не имея ни малейшей возможности реализовать его в тогдашних условиях. У общества произошел срыв надежд, люди увидели, что обещанное "построение коммунизма" в оглашенном виде просто невозможно и перестали верить власти. Официальная идеология превратилась в пустышку, а ее потребительские обещания - во вранье. Общество стало быстро впитывать идеологию неофициальную, которую еще раньше впитало партийно-государственное руководство. Эта неофициальная (потребительская) идеология стала переходным мостиком к западным культурным ценностям. В моду вошло все западное: одежда, музыка, кино, англицизмы стали стремительно наполнять русский язык. Перейдя на язык культуры идеологического противника, мы стали проигрывать ему войну за умы людей. Руководство страны угодило в ловушку, которую само себе и поставило. У людей начало пропадать желание работать, потому что они перестали верить в результат. Снизилась интенсивность труда, в результате упала производительность. Быстро развивалась коррупция, которая, в условиях жесткой централизации выпивала из страны последние соки. Резко ухудшилось снабжение, столь же резко уменьшался ассортимент товаров ширпотреба советского производства. У руководства страны, потерявшего доверие, было два выхода: уйти, обеспечив себе смену в виде новой, позитивной руководящей группы, которую надо было еще воспитать, или окончательно предать. Попытки спасти страну были. Одной из таких попыток было создание на базе Московского инженерно-экономического института в 1975 году Московского института управления, в котором учился ваш покорный слуга. Это была попытка воспитать новую управленческую элиту, которая, возглавив страну в будущем, могла бы сохранить ее в условиях жесткой экономической и идеологической конкуренции с Западом. Руководство страны внимательно отнеслось к назначению руководящего состава института, довольно тщательно был подобран преподавательский состав. Но было уже поздно. Имелись неплохие учебники по теории и организации управления, но адекватной экономической теории и адекватной коммунистической идеологии не было. Учили все то же "Научный коммунизм" и все ту же "Политэкономию социализма", не имевших ничего общего с реальностью. Да и среда студентов уже была безнадежно испорчена потребительством, особенно это касалось студентов-москвичей.
   Таким образом, руководство страны даже уйти нормально не могло, поскольку не было адекватной позитивной замены. Тупиковая ситуация привела к сдаче страны и официальному переходу на западную систему ценностей. Возможно, что делалось это из лучших побуждений, разумеется, при вопиющей экономической безграмотности высшего руководства. Возможно, что отчаявшись и дальше управлять страной "вручную", надеялись на автоматическое регулирование экономики без участия государства (а участие государства в позднем СССР было все менее и менее успешным), которое даст рынок. Но это конечно не отменяет факта предательства.
   Почему СССР в 1991 году никто не защищал? Потому что защищать было некого. Не было ни одной позитивной группы людей, которой можно было доверить руководство страной. Группа Ельцина обманчиво выглядела наиболее позитивно. Поэтому нашлось некоторое (не очень значительное) количество ее защитников. А альтернативы не было. ГКЧП? Но все видели, что ГКЧП сам не знает, что ему делать. Какой же смысл было его поддерживать? Поэтому народ безмовствовал. Как в трагедии великого Пушкина.
   В деле коммунизма ни в коем случае нельзя допускать двух вещей: идеологии потребительства и дружбы с Западом, что, в сущности, одно и то же. Мы допустили обе эти ошибки. Те, кто придет за нами, не должны повторить их.
   Повторю еще раз "бытовой" критерий экономической эффективности коммунизма: разумная достаточность потребления, обеспеченная для всех членов общества. Коммунизм не отрицает рынка, особенно внутреннего рынка. Коммунизм не отрицает прибыли, рентабельности, добросовестной конкуренции, он не отрицает частной и личной собственности, он не отрицает коммерческого азарта и богатства. Но пусть коммерческий азарт и богатство будут при коммунизме чем-то вроде азартной игры, а не смыслом существования. Потому что коммунизм отрицает бедность, а для того, чтобы ее преодолеть, надо отказаться он чрезмерного богатства для некоторых в пользу достаточного обеспечения для всех.
   Ключом же для надежной защиты коммунистического государства от внешних посягательств, а также источником его быстрого и динамичного развития является энерговооруженность и еще раз энерговооруженность.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   юююююю
  

70

  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"