Кленов Алексей : другие произведения.

Какой я раньше был...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Алексей КЛЕНОВ
  
   рассказ
  
   КАКОЙ Я РАНЬШЕ БЫЛ...
  
   Привезли его поздно ночью, что-то около трех, нарушив тишину палаты шарканьем
   тапочек, поскрипыванием колес каталки и негромкими разговорами. Осторожно
   перегрузив вместе с капельницей на кровать, врачи и медсестры удалились,
   оставив бедолагу в одиночестве и неведении. Вывод такой напрашивался потому,
   как он полубезумно таращился в потолок, плохо соображая, где находится.
   Заметив, при дежурном освещении из коридора, что я не сплю, слабо спросил:
   - Где я?
  
   Ответить я не успел. Подал голос Михалыч, сморщенный и сухонький тракторист,
   насквозь проспиртованный и прокуренный, всегда злой и ни с кем не церемонившийся:
   - В нуремации ты. Спи, давай, завтра болтать будем.
  
   Нуремацией Михалыч по простецки называл реанимацию. Слово то длинное и
   мудреное, без ста грамм не выговоришь. А вместо привычных ста грамм Михалыч
   получал ежедневно аж целых восемьсот, но капельницы.
  
   Новичок слабо простонал:
   - Ничего не помню. Поднялся по нужде, потом боль и сознание потерял...
   - Да мать вашу!- снова не выдержал Михалыч.- Дадите поспать?
  
   Так ни слова и не сказав, я накрылся простыней с головой, и попытался отключиться...
  
   Утром я рассмотрел его получше, и понял,- все. Мне снова "повезло". Серый
   и какой-то пыльный старик лет под семьдесят был из той породы людей, которые
   упорно преследуют меня всю жизнь. Как правило, народ это с малоприятной,
   иногда отталкивающей внешностью, но самое главное - тихий, забитый, никому
   не нужный, но остро жаждущий общения и понимания. На роль исповедника почему
   то попадаюсь я. В детстве, когда лежал в больницах, в школе, в казарме,
   на производстве всегда находился такой, который считал необходимым выговориться
   почему-то именно мне. И я сидел и слушал, в нужном месте ободряюще улыбаясь,
   в подходящий момент, сочувственно кивая, с тихой тоской глядя в потолок
   и думая: "Господи, за что же мне?"
  
   Петрович, как звали новичка, был именно таким. С острой мордашкой, мелким
   подбородком и тусклыми глазами, в которых всегда стояло болезненное выражение.
   Он хныкал по любому поводу, жаловался на грубость медсестер, требовал
   переставить капельницу, потому что попали ему "не в ту вену"... Словом
   делал все, чтобы его невзлюбили уже к исходу первого же дня. Правда, вечерами,
   когда ему становилось лучше, Петрович начинал вклиниваться в наши разговоры,
   которыми мы коротали время. Чаще - некстати, с видимым удовольствием пытаясь
   рассказать какую-то свою историю, или просто вставляя реплику совершенно
   не к месту. Что-то вроде: "А вот мы с женой весь юг объездили. Я во всех
   санаториях на баяне играл. Я раньше знаете, какой был? У-у-у..." Или: "Я во всех
   санаториях фотографировал, люди были довольны. У-у-у... Какое время было..."
  
   Словом, доставал он всех порядком. Михалыч сдержанно матерился, другие
   мужики просто замолкали, и отворачивались, словно не слышали. Я, как самый молодой, стоически
   выслушивал рассказы о его прошлой, замечательной жизни. Или давал советы
   на все случаи жизни, которые Петрович у меня постоянно спрашивал. В общем,
   через четыре дня я счастливый вдвойне, и оттого что покидаю опостылевшую
   реанимацию, и что, наконец, избавляюсь от Петровича, перебрался в палату
   стационара. Радовался я недолго. Через три дня на освободившееся в нашей
   палате место привезли Петровича...
  
   Ситуация усугублялась еще и тем, что в ту же палату попал и Михалыч.
   Когда Петрович начинал хныкать, и жаловаться на жизнь, Михалыч злобно
   сплевывал, и выскакивал в коридор, по-пролетарски комментируя слова Петровича,
   иногда в рифму, с использованием непарламентских выражений. Петрович
   непонимающе смотрел ему в
   след, и мелко хлопал ресницами, искренне удивляясь такой бестактности.
   После чего с двойным усердием набрасывался на меня. Двое других мужиков
   только сдержанно хмыкали, и с сочувствием посматривали на меня. И с интересом:
   как, дескать,
   выкручусь на этот раз? А выкручиваться становилось все сложнее и сложнее.
   Особенно после того, как Петрович выяснил, что живем мы с ним совсем рядом,
   в каком то километре друг от друга, что по уфимским меркам все
   равно, что в одном доме. Ну а раз соседи, то грех было не поговорить...
  
   Как-то Петровича пришла навестить жена. Посмотрев на нее, я понял, что
   теория о похожести долго живущих вместе людей имеет право на жизнь. Только
   супружница Петровича была малость... Как бы помягче... Чуть-чуть неприятнее
   его самого. Те же морщины, та же остренькая мордочка, но только хищная,
   и глаза как два острых буравчика. Тихо со всеми поздоровавшись, она шмыгнула
   к Петровичу, выставила на тумбочку банки и мешочки, и стала о чем-то с
   ним шушукаться в полголоса, так что слов было не разобрать даже с пяти
   шагов. И так было ежедневно. Приходила, приземлялась у кровати Петровича,
   потом тихо шелестела: "До свидания" и исчезала до завтра. А Петрович после
   ее посещений грустнел еще больше, и долго лежал мрачный, и, что удивительно,
   молчаливый. Однажды оставшись в палате со мной один, спросил:
   - Алексей, посоветуй, как мне развестись?
  
   Отложив журнал в сторону, я озадаченно спросил:
   - С чего вдруг? То рассказываешь что всю жизнь душа в душу...
   - Да не с ней. Первая то моя жена умерла, царствие ей небесное. Живу теперь
   вот с этой... А куда деваться? Детей нет, родни нет, а эта хоть как-то
   ухаживает. Только вот квартиру загадила... Веришь, по потолку улитки и
   червяки ползают. А ей: "Приберись, порядок в доме наведи", а она молчит
   и смотрит. Мне аж не по себе становится... Она ведь чего меня обрабатывает,
   чтоб я ее к себе прописал. А я не хочу. Она мне: "Дескать, помрешь, квартира
   государству достанется". А я боюсь. Сама то она с сестрой жила, не бездомная,
   а сестра у нее... у-у-у... Боюсь, сживут они меня со свету.
   - А ты не преувеличиваешь, Петрович? Может у тебя уже того самого.- И
   я изобразил характерный жест у виска.
   - Не-е-е-т, до маразма мне далеко. Квартира то приватизированная, небось
   ей, как законной жене, после моей смерти и достанется. Так, или нет?
  
   Хмыкнув, я пожал плечами:
   - Даже не знаю, я ведь не юрист... Вполне возможно. Через полгода, кажется,
   ближайшие родственники вступают в право наследования.
   -Вот,- многозначительно поднял палец Петрович и, вопреки обыкновению,
   сам прервал разговор, и отвернулся к стене. Даже всхлипнул, как мне послышалось.
  
   Однажды сошлось так, что меня навестила матушка в тот момент, когда у
   Петровича сидела его благоверная и, по обычаю, что-то ему нашептывала.
   Увидев ее, мать улыбнулась, и кивнула. Та в ответ тоже изобразила улыбку
   и бормотнула: "Здрас-сьте." Мир тесен, не зря говорят. Оказывается они
   знакомы, и пару минут поболтали о том, о сем, вспоминая каких-то общих
   знакомых. А когда я пошел проводить мать до выхода из отделения, и спросил
   о жене Петровича, та нахмурилась, махнула рукой, и с явной неохотой ответила:
   - Работали в заводе вместе, на соседних участках. Недолго. Я ее и не знаю
   толком, даже имени не помню. Лицо вот запомнилось...
  
   А Петрович в тот же вечер снова подкатил ко мне с вопросом, когда я прогуливался
   по коридору:
   - Алексей, как же насчет развода?
  
   Остановившись, я не менее озадаченно, чем в первый раз, посмотрел на него:
   - Петрович, ты меня удивляешь. Возьми да и разведись, коли приспичило.
   - Так не дает развода!
   - Через суд. Детей у вас совместных нет, общего хозяйства тоже. В том
   смысле, что квартира твоя, и имущество тобой нажито еще до нее. Там ее
   и спрашивать никто не станет, хочет она развода или нет.
  
   Прижав к себе мой локоть, Петрович побрел рядышком и трагически зашептал:
   - Я подавал в суд. Она по повестке не приходит. Это все сестры ее козни,
   я знаю. Та науськивает...
   - Ой, лукавишь, Петрович. Раз не придет, другой, а потом и без ее присутствия
   разведут. Не так?
  
   Обидевшись, Петрович отстранился, посопел, и горько сказал:
   - Вот и ты тоже... Я же по-человечески советуюсь...
  
   С тем и ушел, сгорбившись, шаркая по полу тапочками и всем своим несчастным
   видом давая понять, что смертельно на меня обиделся. И дня два, о чудо,
   потом со мной не разговаривал. А я только в тот момент понял, что и хочет
   он развестись, и боится. Потому боится, что одному оставаться страшнее.
   Совсем одному. Во всем мире. Отсюда и разговоры эти про развод, которого
   ему якобы жена не дает, про ссоры с ней,
   и про первую жену, умницу и красавицу, что действительности, возможно и
   не соответствует, но так ему хочется в это верить, маленькому, одинокому
   человечку, у которого все уже в прошлом...
  
   Видевший нас вместе Михалыч, разящий табаком, тишком накурившийся в лифтовой,
   в сердцах высказал мне:
   - Что ты с ним цацкаешься? Пошли его, и вся недолга. Или тебе своих проблем
   мало?
   - Проблем хватает, Михалыч, иначе бы с инфарктом не загремел. Мужика жалко.
   Несчастный он.
   - У нас пол-России несчастных, всех не пережалеешь. А этот сам нытик,
   и себе же своим нытьем могилу роет. Ты смотри, он же тебя как вампир
   высасывает. Неужто не видишь?..
  
   ...Пару месяцев спустя после больницы я едва не столкнулся с Петровичем
   в поликлинике. Сидел в очереди к участковому, и тут в конце коридора
   нарисовался Петрович. Все такой же несчастный, с мукой мученической в
   глазах, хотя и выглядел гораздо лучше. Испугаться такому подарку судьбы
   я не успел, открылась дверь, и, поскольку была моя очередь, я проскользнул
   в кабинет. Петрович меня, кажется, и не заметил. А заметил бы, так обязательно
   упрекнул бы, что я не захожу в гости, как обещал при выписке. Обещал, было
   дело. Только твердо знал, что никогда не приду в его однокомнатную приватизированную
   где властвует его супружница со своими клопами-тараканами.
  
   А еще три месяца спустя матушка, придя как-то из магазина, спросила:
   - Ты Петровича то помнишь? С которым в больнице вместе лежал?
   - Ну, еще бы,- с чувством ответил я.- Такое скоро не забывается.
   - Встретила на улице жену его... Помер ведь Петрович. Второй инфаркт,
   не успели и до больницы довести. Вот ведь как в жизни то бывает, вроде
   и не старый еще, всего то на три года меня постарше...
  
   Помер... В ступоре я не был, врать не стану. Но что-то в сердце неприятно
   кольнуло, словно и сам к этому руку приложил. Может, и прав был Михалыч,
   что Петрович сам себя в могилу загонял своим пессимизмом. А может, и протянул
   бы еще годов несколько, если б было, кому душу излить и от кого сочувственное
   слово услышать. Вот только рад ли он был такой жизни? Признаться, меня
   тоже всегда не покидало ощущение, что человек уже "с печатью на челе",
   видно чувствовал, что немного ему оставалось.
  
   И еще встретил я как-то на улице его жену, шла с какой-то женщиной. Судя по
   внешнему сходству,- с сестрой. Кивнув друг другу, мы молча разошлись.
   Говорить нам было не о чем, да и желания я такого не испытывал. Судя по
   выражению ее лица, чувство это было взаимным. И обе они были такие сытенькие,
   такие жизнью довольные, такие...
  
   Май, 2003 год.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"