" Человек, что умирает за "да" и за "нет"..."

Примо Леви

"Я отдал жизнь - зачем? - Тебе..."

А. Белый

Того, кто предал меня - прощаю

Свет пронзил ночь, указывая на него, стоявшего на краю сцены, свысока глядевшего на людей, которые с жадностью ловили каждое его слово, так легко дававшиеся ему слова... а он просто, медленно и спокойно повествовал о своей жизни на не своём языке. Полный хаотически рассыпанных белых пятен лиц зал казался тысячей сорванных за все времена существования ветром лепестков.

... Так что же тогда было ? И..., в целом, когда? В какой день недели ? И день ли вообще ? Да нет, судя по всему, ночь. Длительное затемнение без надежды, настоящая полярная ночь - не постоянная, нет, но и всё никак не проходящая... Впрочем, тогда он ещё усиленно пытался из неё вырваться.

Да, кажется, был Петербург, Невский, зима, суббота и вечер. Может, даже больше, чем вечер и больше, чем все его отчаянные мечты о театре и славе, больше, чем синее небо и желание вырваться из своей нищеты... была ночь, ночь, всё время была ночь.

Он шёл по краю тротуара, слушая свои уверенные, мерные шаги, точно отвечавшие его ускоренному сердцебиению, единственные в толпе чёткие, непрекращающиеся и обрекающие, как стук барабана перед ритуальным сожжением, и просто физически чувствовал, как у него сдают нервы. Стремясь избавиться от чувства безвыходности, считал проходящие машины, гадая, под какую лучше броситься. Хоть суицидальные мысли и приходили к нему довольно часто, ещё никогда он не отдавался им с такой страстью.

Недавно он в который уже раз потерял очередную подработку, хоть какой-то источник дохода, и чувствовал себя соскальзывающим в бездну. Однако на его полусчастливой улыбке это никак не отражалось, и он пытался не съезжать вниз, уцепиться за взгляды прохожих, многие из которых - молодые девушки - улыбались ему, такому прекрасно-счастливому, и это на мгновение спасало.

Но внезапно он осознал, что больше ждать не может. Из-за того ли, что на мгновение прервалось дыхание и помутнело в глазах, или из-за какого-то резкого крика слева, со стороны проезжей части... он обернулся и понял, что глаза его полны слёз. " Этот мир переполнил меня, уже переполнил, мне больше ничего... нечего... " Потом ход мыслей оборвался вместе со звуком шагов, и он резко шагнул за заграждение, на дорогу.

Да, кажется, так... но на секунду задержался на паребрике, глядя вверх - как он полагал, в последний раз, - и этого оказалось достаточно. Полный решимости, опустив взгляд, он внезапно замер. В полуметре от него, не глядя никуда и не видя ничего, стояла тяжело дышащая девушка, да нет же, скорее, девочка лет четырнадцати-пятнадцати, вся в красном с белым. " Это сочетание цветов означает любовь ", - пронеслось у него в голове. Какую-то незначительную вечность он смотрел на неё, а потом... потом он убеждал себя, что не помнит, потому что не хотел больше помнить - но помнил всё равно, всё до капли, её взгляд вверх - ах, как он узнал свою полуулыбку ! - решимость опущенных прямых ресниц, сжатые губы, потом взрыв хохота, громом раздавшийся в его мире, перекрывая шум машин и гул голосов, и шаг, её почти бессознательный шаг. А потом свою резко вытянутую руку, секунды борьбы, - а она кричала не переставая ! - то затемнение, то вновь яркий электрический свет, своё молчание - и конец действия, ещё один театральный эффект - он, особо не желая того, прижал её, бьющуюся, к своей груди, всё время думая о том, что сам он не понимает, что делает.

Через мгновение она успокоилась и впала в какой-то транс : не кричала, не стонала, но её била крупная дрожь. Потом она подняла голову и сказала вопросительно :

Ј Привет ?

Ј Привет, - ответил он, не понимая, чего от него хотят.

Ј Слышишь это ?

Сначала он не понял, о чём она говорила, но потом услышал и содрогнулся : везде, повсюду, царствуя над смертельной трассой, отчаянно кричал ветер. Минуты три они стояли так, прижавшись друг к другу в своём одиночестве, на проезжей части, и кажется, им вслед оборачивались прохожие.

А может, и нет.

Дальше...дальше, кажется он, поддерживая её обеими руками, вёл до своей нищенской квартиры, лихорадочно вспоминая, что у него есть из еды и что нужен горячий чай. А в это время над головой новогодними гирляндами рассыпалось искуственное небо, которое он так внезапно сохранил себе и ей - небо в двойном размере, вдвойне беззаботное, вдвойне ночное, делилось на миллионы ветров, которые теперь - он это понял - они вдвоём должны были слушать и слышать. И этот свободный ритм, который они теперь отбивали вместе... внешне спокойный и усталый, внутренне взволнованный. Они молчали. Казалось, она была и не в состоянии говорить, а он никогда особо не любил болтать, и шёл вперёд, улыбаясь, только с каждым шагом и звуком всё дальше и дальше погружаясь в новое состояние правдивой игры в счастье. " Наверное, я очень слабый человек, раз мог решиться на... " - промелькнуло в мозгу, - " однако, если бы не это, то я бы не спас... спас ли ? " - И пришёл к выводу, что если бы его так " спасли ", ему было бы почти больно. Из-за гордости. Однако юная суицидентка особой гордостью, похоже, не страдала. Вообще, казалось, она не страдала ничем. Ей было всё равно. Только вот при входе в квартиру она тихо пару раз повторила " зачем ? зачем ? " по-французски.

А потом были будто бы и не пролетевшие, а словно ушедшие в другое измерение в быстроте своего бега годы, её отец-режиссёр, театральная академия и, будто какая-то рождественская сказка, - место в театре, лучшие роли, гонорары, слава, Франция... и Она, каждый раз рядом, каждый раз по-новому вступавшая в постоянный, свободный и полный напряжения ритм шагов...

Теперь, читая монолог на краю уже ставшего родным парижского театра, он бессмысленно и отчаянно искал оправдания всему, что было между ними. Затверженные слова были холоднее, чем обычно, и громче, ярче звенели. Бросив в пустоту последнюю фразу, он погрузился в отчаяние.

Свет погас, и на мгновение снова настала ночь. Полярная ночь.

Потом зажёгся опять. На сцену вышла она - уже взрослая женщина, забывшая, судя по всему, всё произошедшее и не оставившая не малейшей благодарности, но всё так же в белом и красном, а значит, до сих пор любившая. И они начали затверженный обмен репликами, выученный ими уже давно, несколько месяцев назад. Но голос - он с самого начала понял, что они должны что-то сказать друг другу - раскрывал другой диалог, более глубинный, более надрывный. Однажды, перед своей первой ссорой, они читали его почти так же - и на следующий день критика угрюмо промолчала, ограничившись парой резких выпадов в адрес автора пьесы. Будет ли в этот раз то же самое, его уже не интересовало. Он задавал вопросы и ловил ответы в глазах, в интонации, в редких, порывистых, сдерживаемых жестах - задавал вопросы, ответа на которые никогда не получил бы, но, но...

Ј Почему-то всё не так, как прежде. Я ничего не могу понять... мне кажется, милая, скажи ? Посмотри на себя, ты продаёшься, продаёшься им всем, каждому из них... зачем, милая, зачем ?

Ј Не глупи, ты всегда забиваешь себе голову глупостями, почему же? Разве ни на что большее тебя не хватает ? Не забывай, что ты тоже не бросил театр после первых неудач, разве нет? Ты всегда защищаешься тем, что тщательно отбираешь роли. Ищешь, в каком свете выгоднее себя преподнести ?

Ј Ты делаешь мне больно... не надо. Я люблю тебя. Это убивает меня. Я делаю это ради тебя, твои азартные глаза...

Ј Хватит ! Я уже давно не больна, как в первые дни нашего знакомства, а если больна, то не тобой ! Ты бредишь ! Мои глаза давно уже больны не театром.

Ј Больна, но чем же ? Кем ? И любишь ли ты меня ? (Тут он и сам не заметил, как перешёл на настоящий текст пьесы в своей интонации)

Ј Это смешно, пойми.

Ј Ты меня любишь ?

И лишь бы никогда не услышать сверкнувшей стали в голосе - хоть бы чуток её обычной нежной хрипотцы, но нет, ничего...

Ј Ты любишь меня ? - Повторил он, вплотную подходя к ней и почти забываясь. На мгновение в её глазах мелькнул тогдашний страх, но она прекрасно играла, в отличие от него, просто передававшего людям свои эмоции, оставаясь честным... да, честность ! - Будь честной. Ты любишь меня ?

Ј Извини меня. Я не могу тебе лгать.

Сердце, казалось, сжали в кулак, выжали кровь и отпустили. Сейчас, сейчас он упадёт, на губах уже солёный вкус крови, и больше никогда не встанет, снова ночь, на этот раз очень долго, газеты напишут... какая разница, что ему до газет ! Его маленькая девочка...

Ј Кто ? - Прохрипел он, забыв, что по роли у него довольно длинная реплика. Зал замер.

Роль её любовника должен был исполнять молодой артист-француз, довольно высокомерно относившийся к его малышке, но, наверное, это - то, что ей нужно, привыкшей к своему положению... она не могла поставить себя, как они, мужчины, обособленно и гордо... но нет, неужели ? Она не могла так предать...

Потом, кажется, ещё что-то было. Тот вышел, взял её на руки, перемолвились парой слов, которым он вторил, не слыша,... в этот момент с её плеч упала красная с белым накидка. Платье под ней было голубым. Он интуитивно осознал, что оборвалась какая-то нить, возможно, последняя. Двое исчезли за кулисами. Казалось, в сердце больше не осталось крови. Тихо и медленно, чтобы не вызвать новый приступ, он начал свой последний монолог :

Ј Господи, правда ли это ? Я оглушён, ослеплён (как назло в зале мелькнула вспышка, он на секунду потерял зрение и даже испугался) - я не понимаю, не вижу ! Кто здесь ? Зачем? (он протянул руку над молчащим залом, чувствуя, что если и правда кто-то отзовётся, он будет почти счастлив) Кто живой ? Не молчите ! Кто здесь ? Кто ? (Срываясь на крик отчаяния, он всё не опускал руку и отчётливо видел её, одинокую, белую, протянутую в осязаемой темноте) Неужели никого ? Неужели я один в кромешной тьме ! Земля уходит из-под ног, прибежище моё, любовь моя... Неужели вы всё, всё вырвали у меня из души ! (Вместо того, чтобы по роли запрокинуть голову, он просто поднял глаза, наполнявшиеся слезами) Неужели это из-за вас двоих я никогда не буду счастлив ? Из-за вас ? (Бросил он в зал, обвиняя и пытаясь убить всех, кто стал свидетелем его единственной верной драмы) Ведь вы убили меня !... (Голос сорвался на хрип и дальше он продолжал, отчаянно, тихо, страшно, видя перед собой только этот отряд врагов с белыми лицами, ловивших каждое, каждое слово) Но нет, я не имею права обвинять других, я честен. Подождите. Я любил вас. Только вас ! Я жил ради этого, только ради минуты вашего внимания ! (Сердце сжималось ещё сильнее от верности этих слов, обращённых к каждому из тех, кто внизу) И теперь, теперь, на что я обречён ! Ведь я уже обречён ! Протяните же мне руку, ещё раз, если мне нельзя больше жить, просто протяните мне руку ! Не дайте мне сдохнуть - перед казнью так отчаянно ищешь живое тело ! Всего лишь незначащий жест, я лишь прикоснусь к этим тёплым пальцам, нежным пальцам, которые так принадлежали мне, которые делали меня счастливым в этой каждодневной ночи, неужели снова она, эта ночь ? полярная ночь ? Ведь я люблю... я любил... ответьте мне, я приказываю, прошу ! ( Он натянул над залом тишину и снова порвал её) Затемнение ? Ночь ? Снова... ночь ? Вечная ночь ?

Он замолк, замер, паря над залом и не справляясь с болью. ... Не мог прийти в себя, хоть всё и было кончено. ... Ждал аплодисментов, но их не было... " Неужели опять ?... Всё равно " Вспомнились слова их режиссёра, говорившего, что высшая награда для актёра - когда зритель забывает хлопать... и верно : эти мгновения в зале раздавались только шмыганья носов. " Они плачут... по мне... если бы кто-нибудь хоть раз произнёс моё имя, всего лишь имя !... "

Он ничего не слышал. Не слышал громовых запоздалых аплодисментов, видел только, что они аплодируют стоя - ещё один жест сверхвнимания. Кто-то, наверное, кричал, но было поздно : уже никто не мог нарушить этого леденящего одиночества.

Не принял цветов, оставил их другим... режиссёр жал руку, дружески, горячо, другие актрисы - страстно, во время поклона всё поплыло в глазах, потом опять остановилось, их двоих нигде не было... в гримёрке он не задержался, только сжал ещё раз тёплую руку поздравляющего режиссёра и ошарашил, сказав, что играть больше не сможет. Потом был ещё где-то, довольно долго. Когда все ушли из театра, он бросил свою сумку и бессмысленно пошёл искать их.

Лучше бы не находил.

Они оба страстно стонали под лестницей у чёрного хода ... вот тогда что-то сломалось окончательно. Его малышка больше не существовала - он бросился на улицу - это была зрелая, опытная и продажная женщина - вперёд, к Сене, подышать воздухом летнего, ещё солнечного вечера - всю жизнь, а он навязывал ей этот свой образ - неожиданный мерный, чёткий, свободный ритм одиноких шагов разрезал слух - его сломали, он сломался, его разбили, он разбился - решительные шаги и вечная ночь в глазах - значит, больше никогда ни к кому не прикоснуться ? - а после вечера всегда будет... - это он виноват, нужно позвонить ей, простить, - вечная или полярная ночь, затемнение... жить в нём ? - на мосту, в одиночестве, среди слишком целеустремлённых машин он достал сотовый телефон и набрал знакомый номер. Окружавший его горизонт полыхал тысячей многократно усиленных пламеней его души и он вновь, как тогда, почувствовал, как растворяется в мире, свою переполненность. Глаза невольно наполнились криком рыже-алого цвета вместо боли. Вода внизу внушала страх и он резко отшатнулся на мгновение. В этот момент послышался усталый голос - конечно, она-то устала !

Ј Привет ? - вопросительно произнёс он, садясь на перила.

Ј Привет.

Ј Слышишь это ? - протянул он трубку в сторону, зная, как свистит ей ветер, поднялся, сделал шаг...

Должно быть, он падал головой вниз, потому что небо вдруг оказалось под ногами.

Octobre 2001 - le 5 Janvier 2002 - le 5 Fevrier 2002Petersbourg