|
|
||
К 600-летию успения Сергия Радонежского
КРУТА ТЫ, РУССКАЯ ГОЛГОФА
Сказание о пагубе народной
Он бросил меня в грязь, и я стал
как прах и пепел.
Книга Иова, 30-19
Годы с 1917-го идут не дневными шажками,
а десятилетиями, время подкатывается
вихрем. Вихрь, унесший Россию, вьется
над побережьем Океана, и здесь, на старых
камнях, каким трудом сложившаяся жизнь
хряснула.
Алексей Ремизов, из статьи об
Александре Блоке "Десять лет".
П Р О Л О Г
На голой земле, на помосте ли, - словом, на чем-то
горизонтально-эшафотном принимал муки смертные, крестные
русоволосый исполин. Вернее, то уже и не человек был, а некое
огромное, неуклюжее подобие его, странное существо, вытянутое,
деформированное почти до неузнаваемости, с обезображенной,
опухшей, потемневшей почти до гангренной фиолетовости
широкой скуластой физиономией, с угрюмыми, закатившимися
глазами, оскаленным - то ли в матерном, злобном рыке, то ли в
яростном крике - ощеренным гнилозубым ртом.
Синели, напрягшись мощными мышцами, богатырские руки и
ноги распятого великана, перепоясанные вздувшимися,
выпирающими венами и сухожилиями; временами они
порывались натужно, стремясь вырваться из сдерживавших их
пут, взметнуться ввысь, бились в усилии, загребая скрюченными
пальцами воздух, и снова замирали в бессилии.
Великан то хрипел, то стонал приглушенно, то выл - дико,
протяжно, потом затихал на время... И вновь душераздирающие
вопли пополам с рыданиями оглашали окрестности; иногда они
напоминали, особенно той отборной площадной бранью, что
прорывалась сквозь мычание и клекот в горле, крики пьяного
мужика, завалившегося ненароком в канаву и там ворочающегося и
буйствующего, не в силах выбраться на свет Божий.
Доминировали в тех воплях, составляя их основной фон, хрипение
с малоразборчивыми словами и проклятиями умирающего не
своей смертью, в агонии мучающегося человеческого существа,
самого разнесчастного и замордованного на всем белом свете.
И некому было во всей Вселенной помочь страдальцу
(напоминавшему поверженного, с разверзтой грудью
голливудского Кинг-Конга), ибо уже не существовало в ней,
казалось ему, таких ушей, кои способны были б воспринять его
смертные клики. Вокруг царил единый, бесконечный
космический вакуум, и лишь звезды в черноте ночи безучастно
взирали на мученика, перемигиваясь изредка в оцепенении от
мертвящей стужи, сковывающей немое, безжизненное
пространство.
... Синей, алой и бурой кровью наливалось и разбухало огромное
океанское чудовище, крепко опутавшее поверженного богатыря.
Кровь пульсировала, перекатывалась волнообразно в густой сети
сосудов, пронизавшей его тело, странным, чуждым пятном
выделявшееся среди песка и прибрежных скал.
То был огромный осьминог, собрат змеевидных ящеров,
обнаруженных учеными в Марианской впадине в 80-90-х годах
ХХ века. Он был порождением самых глубоких впадин Мирового
океана, детищем тех рифтовых разломов, что сообщаются
напрямую с инфернальными безднами и провалами земной коры,
с самим Тартаром, где владычествует Сатана, Красный Дракон о
семи головах. Об этом Драконе, как и о появлении Зверя из моря и
Зверя из земли, напавших на людей, повествует Иоанн Богослов в
своем "Откровении".
Спрут, терзавший поверженного волота, и был представителем
того апокалипсического Дракона, посланным в наказание и в
великое испытание русоволосому богатырю Дию за его
незлобивость, безграничную доброту, доверчивость и
беспечность, обломовскую лень, воловье терпение и простоту -
ту, что хуже воровства. Прежде чем наслать на легковерного Дия
страшный жребий Страстотерпца ХХ века, долго шумели,
спорили, злобно визжали, шипели и брызгались ядовитой слюной
те семь голов Врага рода человеческого, что царственно возлежит
своим циклопическим чешуйчатым телом, заканчивающимся
мощным колючим хвостом, в одном из самых огромных и
мрачных залов Тартара. Длинные, обтянутые дряблой кожей
драконьи шеи с яйцевидными головами, поросшими буйными,
растрепанными черными волосами и козлиными бородами, долго
и яростно хлестали, раскачиваясь, друг друга, замирая в бешеном
сплетении и снова расходясь в стороны для еще более сильного
размаха и удара. Бесовски сверкали при этом их глаза,
пронзительные взгляды-угли коих фокусировались стеклами
пенсне, венчавших высокомерно вздернутые носы пятерых из
них, самых злобных и сварливых. Шестая голова, лысая, как
пушечное ядро, была безголоса и лишь немо разевала рот.
Решающим стал голос седьмой, обильно волосатой, с окладистой
купеческой бородой, деланной добротой на широкой физиономии
непререкаемо-велемудрого патриарха-фундатора главных
идеологических установок Сатаны.
И во исполнение этого чудовищного жребия с
одиннадцатикилометровой глубины на поверхность океана
всплыл самый крупный осьминог из свиты Врага рода
человеческого.
Отличался он не только своими размерами, увеличенным
объемом мозга, но и количеством щупальцев: их было не восемь, а
почти впятеро больше, и потому чудище рифтовых глубин так
крепко и плотно "упаковало" свою жертву, что громадного тела
ее, кроме лица, кистей рук да ступней ног, почти не было видно,
за исключением редких синюшно-багровых участков кожи,
зиявших меж разноцветных, по-хамелеонски переливающихся
змеевидных щупальцев, обвивших и спеленавших распятого на
земле детинушку, словно заботливая нянька младенца.
Все многочисленные присоски чудища были заняты очень важной
работой: они, каждый на своем, строго заданном участке,
непрерывно и методично впивались в тело жертвы, высасывая
питательные соки, да так основательно, что кровеносные системы
обоих, судя по всему, составляли уже некое единое целое и
раздельно функционировать не могли. То был нерасторжимый,
насильственный симбиоз инфернального страшилища и
человеческого существа, которое когда-то, не в столь отдаленные
времена, захвачено было обманом, врасплох, в минуту доверчивой
беспечности неисправимого легковерного добряка, мерившего и
оценивавшего окружающий мир на свой незамысловатый копыл,
простодушный, недалекий, даже простофильский, с той дремучей
сердечной бесхитростностью, от коей люди пропадают. Но эта же
простота, как давно замечено, и к Богу приводит, если не выпало
раньше человеку погибнуть. "Простота святая, да ее ж на-зубы
подымают!" - констатирует одна из пословиц В. Даля.