Долго не могла собраться и начать дневник за неимением бумаги. А сегодня купила в киоске залежалую книгу на немецком языке и буду писать между строк печатного текста. Конечно, это не очень красиво, но ведь я буду стараться не для того, чтобы давать кому-нибудь прочесть, а для себя. Если случится что-нибудь интересное, то потом с интересом прочту сама. А если нет, то тоже не повредит. Будет хотя бы практика в русском языке, а то Зося, т.е. наша литераторша Зоя Павловна, все твердит, что у нас "низкий уровень культуры речи". Немецкая книга, которую я купила, написал писатель Мартин Андерсен Нексе, и называется она "Киндхайт", наверное, "Детство". Нужно будет уточнить у девочек или по словарю дяди Пети.
В ноябре исполнится год, как я живу в Недрограде. Это маленький заполярный городок при комбинате, работающем на оборону. Город считается прифронтовым, но сейчас на севере активных военных действий не ведется, и при мне на город не упало ни одной бомбы и ни одного снаряда. Война идет на море, а это не настолько близко, чтобы здесь можно было хоть что-нибудь слышать или, тем более, видеть. Город закрытый, и въезд в него по пропускам. Я приехала сюда по вызову маминой сестры тети Лизочки и ее мужа дяди Пети. Летом сорок второго года их привезли из блокадного Ленинграда прямо сюда, потому что дядя еще до войны участвовал в строительстве комбината. Он хороший инженер. Когда они сюда приехали, у него была дистрофия третьей степени. Но тетя Лизочка его выходила, тем более, что здесь ему полагается литерный паек. Она выходила бы и сына, но Женю на Большой Земле сразу же направили в военное училище, и там он трагически погиб. А про меня правильнее сказать, что я не приехала сюда, а очутилась здесь чудом. Каким-то чудом моему папе удалось получить отпуск, приехать с фронта через всю страну в далекий райцентр в Узбекистане и оттуда привезти меня к тете в Недроград. В Узбекистане мы были в эвакуации, там умерла мама, да и мне, наверное, оставалось жить недолго. Но чудо произошло. Я здесь, жива и здорова, и даже снова умею смеяться. А к двум часам пойду в школу и начну заниматься в десятом классе.
...Пишу вечером. Сегодня новый учебный год начался в здании школы. В прошлом году занятия проходили в Доме Пионера и Школьника, в красивом, с запутанной планировкой, с башенками и крылечками, тереме из бревен. А в школе работал госпиталь. Эта школа, как и та, в которой я училась до войны в Ленинграде, была построена специально с тем расчетом, чтобы при необходимости стать госпиталем. Теперь госпиталя в городе нет, а в прошлом году, еще до моего приезда, девочки ходили туда читать раненым стихи и петь песни.
Сегодня нас в классе собралось семь учениц. С Адой Бякиной я подружилась еще в прошлом году. Мне очень повезло, что она стала со мой дружить. Она самая выдающаяся девочка в классе: самая высокая, самая хорошенькая, первая ученица, комсорг школы, а в прошлом году она еще и занимала первое место в школе по лыжам. Ее папа, как и мой, на фронте. Они с Минной Черногорской прошлым летом вернулись из эвакуации, из Казахстана. Сейчас Миннин папа работает на комбинате, а мама у нее умерла. С Минной в прошлом году у меня большой дружбы не получилось. Она показалась мне не то, чтобы злой, но какой-то ехидной. Например, вскоре после моего появления в классе, она на перемене спросила:
- Лера, скажи, кто твой папа?
Я, как Умная Маша, отвечаю, что он офицер и сейчас на фронте. Она же на это замечает:
- А я думала, что он стекольщик. Ты так стоишь, как будто сквозь тебя что-нибудь видно.
Теперь я понимаю, что это у нее такой юмор, и что обижать меня она не собиралась. А вот новая ученица Лиля Гаврилова сегодня ее юмора, кажется, не поняла. Лиля вошла в класс и сказала:
- Здравствуйте. Я к вам учиться.
А Миннка ей на это:
- А я думала чернильницы тырить.
Лиля, как и я, потеряла из-за войны год, и теперь ей, как и мне в прошлом году, придется догонять.
В классе учатся также Люба Любченко и Шура Алексеева. Их папы тоже работают на комбинате. Кажется, они приехали на север еще до войны, за длинным рублем. И еще тихая, немного грустная, Нина Семенова. Она не очень хорошо слышит и не очень хорошо учится. В прошлом году в нашем, тогда девятом, классе было все-таки не семь, а семнадцать человек. Но десятеро по разным причинам отсеялись.
Вчера девочки вымыли в классе пол и окна, а мы с Адой, как самые длинные, под руководством математика Виктора Степановича перенесли из ДПШ в учительскую большой шкаф. Оказалось: если правильно взяться, это не так уж и тяжело.
Сегодня все учителя уже ухитрились задать на дом уроки. Говорят, поскольку весной будут, впервые в стране, экзамены на аттестат зрелости, раскачиваться некогда. Виктор Степанович с места в карьер устроил контрольную по алгебре, а на немецком, как и в прошлом году, Римма Аркадиевна отсадила меня на последнюю парту, чтобы я не мешалась. В ленинградской школе я учила английский, а в эвакуации не учила никакого.
2 сентября 1944г (суббота)
Сегодня мы с Адой получали обновки из ателье. Здесь, по-моему, очень хорошее ателье. Главное, в нем берутся шить не только из нового материала, как, например, Адино платье, но и из чего-нибудь старого. Зимой они удачно перевернули на левую сторону мамино серое коверкотовое пальто и сшили мне из него бежевое платье для школы. А сегодня я получила неплохую кофточку. Дяде Пете выдали ордер на американское шерстяное нижнее белье, и тетя Лизочка рубашку пожертвовала мне. Правда, на рукавах, на уровне локтя, пришлось сделать швы, но тетя Лизочка считает, что эти швы можно замаскировать вышивкой по канве. Пока мы с Адой ждали своей очереди, мы увидели в открытую дверь, как кому-то примеряют шелковое платье с юбкой "солнце", то есть клеш в 360 градусов. Чтобы такой клеш сшить, требуется масса ткани, но, как нам показалось, большего ума не требуется. У Ады тут же родилась идея. Едва мы пришли к ней домой, она достала из комода что-то шерстяное, в клетку и с бахромой, то ли теплый платок, то ли покрывало. Причем это что-то было квадратным и таким большим, что из него вполне выходило "солнце". Ада сложила его вчетверо, недалеко от центра начертила мелом дугу и большими ножницами вырезала сразу все четыре слоя. Конечно, зная окружность, можно было бы заранее высчитать радиус, но она делать этого не стала, а просто начертила дугу совсем близко от центра. Однако дыра вырезалась такой, что мы с Адой могли бы влезть в нее обе одновременно. Кроить дальше уже не имело смысла. Тут как раз и пришла домой ее мама Анна Никитична, завуч в младших классах. Увидела раскроенный платок и подняла крик:
- Ах ты, паразитка! Ах, паразитка!
Но слово "паразитка" звучало у нее как-то нестршно, и мне даже показалось, что про себя Анна Никитична улыбается. Все же я поспешила распрощаться.
4 сентября 1944г (понедельник)
Сегодня первым уроком была история, мой самый нелюбимый предмет. Самый скучный и занудный, такой же скучный и занудный, как конституция СССР, которую мы учили в седьмом классе. В математике все понятно: дважды два - четыре, корень квадратный из единицы - единица. Все ясно и все можно доказать. А в истории ничего не ясно и ничего нельзя доказать. Все условно: и слова, и формулировки. Все не так, как в русском языке и как в жизни. Чтобы ответить правильно, историю требуется учить чуть ли не наизусть. Не зря же все исторички, у которых я училась, рассказывали новый материал почти дословно по учебнику. А если это и самим учительницам непонятно и не интересно, то почему же это должно быть понятно и интересно нам? Я отлично помню, как в пятом классе, перед самым первым в моей жизни уроком истории, я подошла на перемене к учительнице и сообщила ей, как долго ждала ее уроков. А ждала я их потому, что не раз слышала от мамы: "Ты увидишь, что это самый интересный предмет. Это так же интересно, как сказки". Ничего себе, сказки! Сегодня пришла какая-то новая учительница, не та, что учила нас в девятом. Но точно так же подсматривала в учебник, когда рассказывала. Хоть бы сделала себе какую-нибудь шпаргалку!
5 сентября 1944г (вторник)
Сегодня Виктор Степанович принес наши бедные контрольные. Семь контрольных - семь "плохо". Да еще таких жирных "плохо", красными чернилами, с нажимом. И еще долго нас воспитывал: если мы хотим окончить школу, нужно сразу же, с первого дня, начинать серьезно работать.
- Вот скоро придет в класс новый талантливый ученик, и на его фоне ни одна из вас ничего, кроме двойки, никогда не получит.
А Лиле Гавриловой он поставил даже и не "плохо", а "очень плохо".
- Вам нужно работать еще больше, чем другим, - сказал он ей. - Спросите у Свистуновой: она в прошлом году проработала весь пропущенный материал самостоятельно и сдала мне зачет, как в институте. Вам придется сделать то же самое.
Лиля, конечно, очень расстроилась, чуть ли не заплакала. Когда она будет этот свой "зачет" готовить? Я в прошлом году все-таки воспользовалась зимними каникулами. А на литературе еще и Зося поставила ей "плохо". Спросила что-то за девятый класс - и все, поставила "плохо". Вот так же и у меня начиналось год назад, каждый день одни пары по всем предметам.
7 сентября 1944г (четверг)
С сегодняшнего дня в школе перед началом уроков проводится физзарядка. Всех нас, десятиклассниц, назначили проводить ее в классах помладше. Мне достался 5-б. В этом классе учится одна хитрая и вредная девчонка, Зинка Прокофьева. Летом мы с Адой и Шурой проработали обе смены вожатыми в пионерлагере. Там эта Зинка Прокофьева однажды едва не "сделала меня, как маленькую". Пришла в нашу комнату сразу после отбоя и принялась заговаривать мне зубы на тему вышивки гладью, поскольку все знали, что я рукодельница. Ей было нужно, чтобы я не стала проверять их спальню, где что-то происходило: то ли война подушками, то ли какое-то другое безобразие. Я, было, развесила уши, но Шура моментально ее раскусила и разоблачила, после чего мы с Шурой и отправились напару усмирять безобразниц. В пионерлагере зарядку каждое утро проводила сама старшая пионервожатая Катя. Ей это нравится. Она командовала и показывала, баянист Дима Осокин, который сейчас учится в девятом, играл на баяне, а все четыре отряда смотрели на Катю и под музыку заряжались. Мы, как вожатые, себя от зарядки освобождали, для солидности. Теперь в школе вместо физкультуры военное дело, и я не занималась физкультурой с седьмого класса. Другие девочки тоже. Но вчера Катя оставила наш класс после уроков, поставила в шеренгу и заставила разучить комплекс упражнений. Через два часа всем нам, как выражается Ада, скоропостижно, было присвоено звание инструкторов. Как ни странно, но сегодня мы все зарядку благополучно провели, и Зинка Прокофьева безо всяких хитростей и вредностей наклонялась, вдыхала, выдыхала и бегала на месте.
11 сентября 1944г (понедельник)
Вчера днем, когда мы дома у Адки учили астрономию, она предложила:
- Пойдем вечером в клуб на танцы.
Я ей отвечаю:
- Я же не умею танцевать!
Конечно, я умею танцевать, но плохо. Однако Адка - человек дела. Она тут же завела патефон, схватила меня, проволокла минуту-другую в фокстроте и заявила:
- Ничего, сойдет.
Я ей говорю:
- И подходящих туфель у меня нет.
А она:
- А ты попроси у тети, на один-то раз она тебе одолжит.
Адка оказалась права: когда я попросила у тети Лизочки разрешения надеть вечером ее выходные туфли, та разрешила. Платье же довольно нарядное у меня есть. Еще весной к школьному первомайскому утреннику, тетя обновила одно из своих: прополоскала в уксусе, что-то и где-то переделала и указала мне, где и что нужно вышить.
Вечером я умылась, аккуратно заплела косички, нарядилась, взяла под мышку завернутые в бумагу тетины туфли - и отправилась за Адкой. Та к моему приходу тоже успела уже умыться, заплести косички и надеть новое платье. Туфли у нее есть свои, правда, не очень новые. Мы зашли за Миннкой, и все втроем двинулись к клубу. Купили в кассе билеты, разделись и, уже при полном параде, поднялись из вестибюля по широкой лестнице в большое фойе на втором этаже. Фойе прямоугольное и имеет общую стену со зрительным залом. Зал тоже прямоугольный и спускается к сцене со второго этажа на первый. Там, внизу, выходы из зала. А входы из фойе, через две двери в общей стене. Когда фойе занято танцами, зрителей запускают в зал через выходы. Отступя метра три от стены и параллельно ей, стоит ряд белых колонн.
Когда мы вошли, народу было еще немного, но радиола уже играла, несколько пар танцевали, а между стеной и колоннами рассаживался духовой оркестр. Адка сказала:
- Смотри, твой Фрак опять красуется.
На это я ответила:
- Он такой же мой, как и твой.
Вообще-то его зовут Иван Иванович Борисов, но для нас он стал сразу и навсегда Фраком, после того, как в пионерлагерь приехала и дала концерт клубная самодеятельность. По ходу концерта объявили:
- Соло на трубе исполнит Иван Иванович Борисов.
Он вышел на сцену в черном фраке и заиграл свое соло. При этом он как с первых тактов на меня уставился, так до последних тактов и не отводил глаз. Гипнотизировал. После этого концерта и Адка с Шуркой, и Димка Осокин от безделья начали дразниться: "Фрак - Леркина любовь". Так как на праздник в пионерлагерь приезжала не только самодеятельность, но приезжало еще и районное начальство, мы болтали, что секретарь райкома комсомола Ивановский - "Адкина любовь", а зав. РОНО Пестрейко - "Шуркина любовь". Но эти две "любви" как-то забылись, а вот "Леркина любовь Фрак" осталось. И я в шутку стала соглашаться, что да, Фрак - моя любовь....
Мы остановились недалеко от входа, у одной из колонн. Оркестр заиграл вальс, но ни одну из нас на этот вальс никто не пригласил. Я вспомнила про первый бал Наташи Ростовой: как их с Соней не пригласили на первый вальс, и как им было из-за этого грустно и неприятно. Мне тоже было неприятно. Адка сказала:
- Так не пойдет. Пошли к роялю.
Рояль находится в дальнем углу фойе, по диагонали от входных дверей. Красиво на него облокотившись, там уже стояли две нарядные девушки. Мы пересекли фойе и пристроились рядом с ними. Между тем, народу прибавлялось. Вошли и остановились у первой колонны два летчика. Когда заиграл оркестр, они сразу направились в наш угол и пригласили нас с Адкой. А после этого, совсем, как Наташу Ростову, нас стали приглашать и другие кавалеры. Сразу же после летчика ко мне подошел длинный и вольно пожилой, лет тридцати пяти, человек. Встал напротив меня и вежливо наклонил свою лысую голову. А сделав несколько шагов в танце спросил:
- Я вас не шокирую?
Когда я пересказала этот его умный вопрос девочкам, Миннка сообщила:
- Этот твой "Я вас не шокирую", между прочим, работает на комбинате инженером.
Тут заиграли краковяк и "Я вас не шокирую" выступил с какой-то девушкой в первой паре. Он стал так азартно и высоко подпрыгивать, что я сказала:
- Никакой он не "Я вас не шокирую", он "Краковяк".
Танцуя, я время от времени взглядывала на Фрака и видела, что он снова меня гипнотизирует. Вдруг Адка сказала:
- Смотрите, девочки, Матильда!
И правда: совсем близко от нас остановилась с кавалером наша химичка Мария Васильевна. На ее ногах были потрясающие туфли и потрясающие шелковые чулки. На каждом чулке с боков, от туфли к колену, поднимались ажурные стрелки. Я таких чулок еще никогда не видела, но, наверное, именно о таких и упоминается в песенке из фильма "Антон Иванович сердится": "Чулок со стрелкой, каблук высокий..."
Ближе к концу вечера меня снова пригласил давешний летчик и задал странный вопрос:
- А как у вас обстоят дела насчет горючего?
Я не поняла и переспросила:
- Насчет чего?
Летчик ухмыльнулся и задал второй вопрос:
- А в каком классе вы учитесь?
Если про горючее я сообразила не сразу, то про то, что он надо мной смеется, сразу, и ответила:
- В 5-б.
Летчик пригласил на последний вальс девушку постарше, и по дороге домой мы видели, что он пошел ее провожать. А я спросила у девочек про горючее. Адка засмеялась и посоветовала:
- А ты сама подумай как следует.
Я подумала и догадалась.
17 сентября 1944г (воскресенье)
Ни вчера, ни сегодня, нам с Адкой, а из-за нас и Миннке, не удалось побывать на танцах, хоть и очень хотелось. У Адкиных туфель оторвалась подметка, а у меня туфель просто нет. Я умом-то, конечно, понимаю, что тетя Лизочка не может каждую неделю одалживать мне свои единственные выходные лодочки. Но все равно, когда вчера она отказала мне в моей просьбе, я расстроилась почти что до слез. А она сказала:
- Да ты так не расстраивайся, будут у тебя свои туфли, я их уже заказала.
В городе есть такой талантливый сапожник, который шьет на заказ модельные туфли. Но сколько еще ждать! В расстроенных чувствах я пошла к Адке. А та в каком-то старом барахле в кладовке раскопала два сокровища: старые туфли детского фасона, с ремешком и пуговкой, чуть ли не сорокового размера, и еще коричневые, почти до колен, сапоги со шнуровкой спереди. Такие сапоги изредка можно увидеть в кинофильмах про революцию. У меня мелькнул луч надежды.
- Адка, - предложила я, - а может быть, ты наденешь туфли, а я сапоги?
Но она на это справедливо заметила:
- Если мы с тобой придем сегодня в этом, то потом, в чем бы мы ни пришли, над нами все равно будут смеяться.
Пришлось с ней согласиться. Мы зашли за Миннкой и отправились в кино на "Веселых ребят". А сегодня посмотрели киносборник.
18 сентября 1944г (понедельник)
Сегодня Лили Гавриловой на занятиях не было. Адка через Анну Никитичну узнала, что пришел кто-то из ее родных и забрал документы. Как и я в прошлом году, она не захотела идти учится на класс младше, а догнать нас она надежду потеряла. Теперь ей предстоит устраиваться на работу. Кажется, ее возьмут диктором на местное радио. А нас осталось всего шестеро.
20 сентября 1944г (среда)
Сегодня после уроков состоялось комсомольское собрание. Переизбирали комсорга. Адка выступила с докладом. Доложила, что за отчетный период комсомольцы и пионеры школы двенадцать раз посетили раненых в госпитале, за что школа получила письмо с благодарностью от руководства госпиталя. Что трое комсомольцев работали летом в пионерском лагере вожатыми, а один культработником. Что за отчетный период было проведено пять комсомольских собраний, а также два торжественных утренника. Что в прошлом году девятый класс совершил пять культпоходов в кино на историко-революционные и военные фильмы. И что в комсомол было принято десять человек из восьмого класса и один из девятого. Один человек из девятого - это я. Моя мама не хотела, чтобы я вступала в комсомол, и в эвакуации мне удалось как-то отговориться. А у Адки не удалось. Она меня вовлекла и теперь в этом отчиталась. В прениях о работе комсомольской организации, а также ее руководителя, положительно высказались Катя и директорша Марфа Кирилловна. Катя предложила признать работу Адки хорошей, и все мы единогласно за это проголосовали. А затем, по предложению Марфы Кирилловны, новым комсоргом мы единогласно избрали Димку Осокина. Этот Димка - единственный мальчишка в девятом классе. В прошлом году у нас их было все-таки двое: Витька Рябинин и Жорка Барановский. А он один. Он вундеркинд, лучший ученик класса и надежда педагогического коллектива. Играет в шахматы, играет на баяне и, кажется, втихаря пишет стихи.
26 сентября 1944г (вторник)
Сегодня мой день рождения. Мне исполнилось целых восемнадцать лет. Когда я была маленькой, я очень этот день любила. Это был мой день, и я была как бы принцессой. Вечером к нам приходили гости. Конечно, они были взрослыми и говорили о своих взрослых делах, но приносили для меня массу всяких подарков. Когда я училась в третьем классе, мамина сестра тетя Катюша подарила мне замечательную красную фетровую шляпу с большими, загнутыми вверх, полями. В один из морозных дней мне не разрешили ее надеть, и отправили в школу в шапке-ушанке. А я об этом забыла. Увидела свою любимую шляпу в раздевалке рядом с чужим пальто и потребовала выдать ее мне. Мне ее выдали, а потом выяснилось, что это шляпа другой девочки, из другого третьего класса.
Никаких гостей не было только в блокаду. Я тогда жила у родных на Петроградской стороне, потому что мама находилась на казарменном положении у себя на работе. Но жена дяди все-таки подарила мне шапочку из черного меха. А вечером пришла мама, как бы в увольнение. К тому времени она уже очень похудела, но отекать от голода еще не начала. Она подарила нам с двоюродной сестрой на двоих плитку шоколада, которую она хранила, и про которую иикто не знал. Достала ее из сумочки и сказала: "Это для Леры с Викой". Мама и в эвакуации этот день отметила. Она испекла горсточку сдобного печенья с изюмом, потому что накануне удалось, хоть и по дешевке, продать ее любимую горжетку. И год назад, уже после маминой смерти, тетя Катюша тоже испекла что-то сдобное.
А сегодня тетя Лизочка подарила мне обещанные туфли. Они коричневые, на высоком каблуке и очень нарядные: лодочки, а у носков пришиты небольшие бантики, тоже коричневые, но из лакированной кожи. Так как Адкины туфли уже починены, в субботу идем на танцы. Ура!
3 октября 1944г (вторник)
Сейчас состоялось классное собрание, и Марфа Кирилловна нам разъяснила, что в соответствии с приказом какого-то начальника из Москвы по фамилии Потемкин, нам всем, школьницам, запрещается ходить вечером в клуб. И не только на танцы, но и в кино. Наверное, постарались поскорее провести это собрание химичка Матильда и некоторые заинтересованные учительницы младших классов. Все они считают себя еще молодыми и сами ходят на танцы. А клуб в городе всего один. Поэтому мы им мешаем. Наверное, на наши успехи в учебе эта драконовская мера повлияет хорошо. Да и на чтение останется больше времени. В прошлом году, когда я все вечера сидела дома и отходила от всего пережитого за блокаду и эвакуацию, я только и делала, что зубрила, вышивала по канве и читала. Прочла даже "Былое и думы" Герцена и два романа того самого Даля, который составил "Толковый словарь". Не очень, кстати, интересные романы. А нынче на чтение как-то не остается времени. Правда, в последние дни увлеклась знаменитым романом Островского "Как закалялась сталь". Адка даже надо мной посмеивается, говорит, что я "скоропостижно поумнела". Я этот роман читала еще до войны, в пятом или шестом классе. Не весь, конечно, а отрывками, в журнале. Но получается так, будто бы вовсе и не читала. Тогда я только и запомнила, как возле реки подрались Павка Корчагин и гимназист Виктор Лещинский. И еще барышню Тоню Туманову, которая влюбилась в хулигана и будущего революционера Павку. Все же остальное прошло мимо меня. А сейчас книга оставила ощущение тревоги. Это всегда так: узнаешь за пару дней, как прошла человеческая жизнь от детства до старости, или даже до смерти, и сделается тревожно и как-то не по себе. А еще про комсомол. Почему комсомольцы из этой книги так не похожи на тех, кого я видела и знаю? Это оттого, что изменилось время? Или, может, комсомольцы, которых я видела - это исключение, а где-то существует правило? Или Островский идеализировал и время, и своих друзей? Или даже все выдумал? Или я просто ничего не вижу и не понимаю?
5 октября 1944г (четверг)
Та учительница истории, что начинала учебный год, куда-то пропала. А на прошлом уроке появилась новая, кажется, жена кого-то из городского начальства, или из РОНО. Она явилась в красивом черном платье, с живописными локонами и с живописно накинутой на плечи шалью. Как в гости. Дежурная Люба Любченко принесла из учительской и повесила на стену карту СССР. Дама-историчка взяла в руки указку, начертила ею на карте большой эллипс и произнесла:
- Бросим взгляд на матушку Россию!
Бросив взгляд, она села за учительский стол и принялась пересказывать учебник, безо всякой отсебятины и время от времени сбиваясь
К ее сегодняшнему уроку я, как дежурная, давно повесила на стену карту, а ее все не было и не было. Тогда я сама, как она, встала рядом с картой, как она, взяла в руки указку, как она, начертила на карте эллипс и, как она, произнесла:
- Бросим взгляд на матушку Россию!
В это время открылась дверь, но вошла не новая историчка, а сама Марфа Кирилловна. Я поспешила на свое место, а она сказала:
- Сегодня истории не будет.
Она сделала вид, что моего неуважения к начальству не заметила. А Адка, со слов Анны Никитичны, вечером рассказала, что в учительской над этим еще и посмеялись. Кажется, в учительской вообще иногда бывает весело. А Анна Никитична при случае и сама не прочь пошутить. Однажды, это тоже рассказала Адка, Матильда искала компанию, чтобы вместе отправиться на танцы к летчикам. Дело в том, что где-то в лесу, в нескольких километрах от Недрограда, находится аэродром. Поэтому военные приходят на танцы в наш городской клуб, а взрослые девушки, в том числе и школьные учительницы, добираются через лес в клуб военного городка. В тот раз компании у Матильды не находилось, и она, от отчаяния, пригласила Анну Никитичну. Та возьми, да и скажи, что с удовольствием. А ей, между прочим, сорок лет. К тому же, она очень полная и почти совсем седая. Марфа Кирилловна вначале поверила, испугалась, очень возмутилась и строго сказала:
- Анна Никитична, я вам запрещаю это делать!
А потом вся учительская долго смеялась.
6 октября 1944г (пятница)
Вчера вечером я рассказала Адке с Миннкой, как еще до войны, в седьмом классе, мы с ребятами написали письмо в газету "Ленинские искры". Тогда наш 7-б класс считался самым недисциплинированным в школе, и наша классная воспитательница, а также завуч и директор, пытались призвать нас к порядку суровыми методами. Например, заставляли целыми уроками стоять за партами. На это мы и пожаловались в газету. А однажды, когда папа и мама были на работе, а дома у меня "готовили уроки" несколько одноклассниц, мы, от нечего делать, набрали по телефону номер учительской нашей школы. И как раз в это время что-то произошло с телефонным оборудованием, потому что мы услышали в трубке разговор редакции с директором по поводу нашего письма. В школе нам об этом разговоре ничего не сказали, но от нас отступились. Нас перестали наказывать, а мы постепенно перестали бузить. Адка и Миннка согласились, что наш 7-б поступил правильно. Мы втроем тут же сочинили письмо в "Комсомольскую правду". Так, мол, и так, нам по семнадцать и даже восемнадцать лет, а нам не разрешают сходить вечером в кино или в клуб. Сегодня на перемене мы обсудили это письмо в классе. Все девочки его одобрили и подписали, а после уроков мы пошли на почту и отправили его в Москву заказным.
8 октября 1944г (воскресенье)
Вчера получила письмо от папы. С самого начала войны он находился на Ленинградском фронте, совсем близко от города. А теперь он пишет, что их переводят куда-то далеко, и заехать в Ленинград, как он надеялся, у него не получится. А ему хотелось взглянуть на наши комнаты и зайти на свой завод. Война-то идет к концу! Я прочла папино письмо, а ночью видела сон, будто мы, живем, как до войны, в нашей квартире. И соседку Лелю видела, с маленьким сынишкой на руках. Она была милой и улыбалась. Ведь до войны никто не догадывался, что в блокаду они с мужем разграбят наши комнаты.... Может, такой довоенный сон приснился еще и потому, что вчера же я получила и письмо из Ленинграда. Мне ответила школьная подруга, Муся Иванова. Муся так и не эвакуировалась, так и прожила в Ленинграде всю блокаду. Но сегодня она, как и я, о блокаде особенно не думает. Она "философствует": "Я не умею влюбляться, мой "он" уехал, я без причины грущу". Конечно, беспричинная грусть может напасть на каждого, но разве можно писать об этом в первом же письме человеку, которого не видел три года?
Я тут как-то проходила по коридору и случайно услышала, как высказывается моя симпатия из 5-б: "Я списывала, и буду списывать, потому что алгебра мне не нужна, а нужна отметка. Без отметки не получить аттестата". Тоже своего рода философия. Впрочем, Зинка Прокофьева хорошо рисует.
11 октября 1944г (среда)
Сегодня после уроков мы с Адкой и комсорг Димка Осокин отправились в райком комсомола за мандатами. Нас троих выдвинули от школы участвовать в районной отчетно-перевыборной конференции. Когда мы пришли, первый секретарь райкома Ивановский сидел в своем кабинете в глубине здания клуба и выдавал мандаты. Этот Ивановский знает меня, как облупленную, потому что в прошлом году, пока ему не предоставили отдельную квартиру, он занимал одну из комнат в нашей. Знает, но потребовал предъявить ему комсомольский билет. Как будто кто-нибудь постоянно носит его с собой! Естественно, билета у меня с собой не оказалось, и этот бюрократ заставил меня сходить за ним домой. Правда, на улице прекрасная погода. Вчера выпал снег и к сегодняшнему утру растаял. Но под ногами никакой грязи. А воздух чистый и слегка морозный. Поэтому вынужденная прогулка оказалась даже приятной.
13 октября 1944г (пятница)
Снова праздничный салют, сегодня в честь освобождения столицы Латвии Риги. Сейчас салюты производятся часто. Это каждый раз радость, но радость уже привычная. А самый первый салют, в честь освобождения городов Орел и Белгород, прозвучал в самый страшный в моей жизни день, в день смерти мамы, пятого августа сорок третьего года. Пока войска Прибалтийских фронтов сражались за эти города, она всего за неделю сгорела в больнице далекого узбекского райцентра. Утром того дня, когда в Москве производился салют, ее вынесли умирать из общей палаты на веранду. А я сидела рядом с ее кроватью и плакала. Потом меня послали в аптеку за кислородной подушкой, которая маме уже не пригодилась...
Сейчас по радио передают разные бодрые песни: "Вася-василек", "Соловьи" и другие. В райцентре тогда никто ничего такого не пел, то ли этих песен еще не было, то ли их не знали. Ведь и радио-то было там только в здании райисполкома и, может быть, дома у начальников. Даже "Темную ночь" я впервые услышала от пассажиров поезда по дороге из Узбекистана. А уж кинофильм "Два бойца" увидела только здесь. Адка тогда мне говорила: "Какая ты счастливая, ты будешь смотреть этот фильм в первый раз!"
14 октября 1944г (суббота)
Оказывается, в глубине клуба существует огромное помещение, где располагается парткабинет. Там и начала работать конференция. Мы с Адкой, как и положено, пришли к семи часам, без опоздания, а Димка Осокин и еще раньше. В четверть восьмого конференция открылась. Очень долго выбирали президиум и определяли повестку дня. То есть не то, чтобы выбирали и определяли, но утверждали. Ивановский зачитывал очередной параграф или очередную фамилию и говорил:
- Кто "за", прошу голосовать мандатами.
И все мы, весь зал, дружно поднимали руки с мандатами. Затем президиум занял свои места, и тогда третий секретарь Федя Баранов предоставил слово для доклада Ивановскому. Тот прошел к трибуне, а Федя занял его место в центре длинного стола президиума. Оттуда он стал гипнотизировать Адку, строить ей глазки. Кажется, он влюблен в нее еще с прошлого года. Что же касается самой Адки, то я подозреваю, что она в прошлом году была влюблена в Ивановского. Весной товарищ первый секретарь посетил школьный первомайский утренник и, на удивление всем школьникам, пригласил ее на вальс. А как-то, когда был еще нашим соседом, сказал тете Лизочке:
- Если бы ей уже было восемнадцать лет, я бы на ней женился.
Сегодня, делая свой доклад, он тоже время от времени поглядывал в нашу сторону. Это несмотря на то, что жена у него уже есть.
Доклад, конечно, начался с международного положения и с положения на фронтах. Когда же дело дошло до местных проблем, доклад пришлось прервать, поскольку приветствовать конференцию явилась делегация. Первой в парткабинет вошла старшая пионервожатая Катя, а за ней гуськом тридцать юных пионеров. Барабана у делегации почему-то не было. Катя шла и приговаривала:
- Раз, два, три! Раз, два, три!
После того, как пионеры продекламировали все выученные стихи, а делегаты растрогались и поаплодировали, доклад продолжился. Затем наступил заслуженный перерыв. Димка Осокин посмотрел на нас подозрительно и спросил:
- Вы что, собираетесь смотаться?
Мы гордо его проигнорировали, спустились в вестибюль и подошли к кассам кино. Шел опять "Антон Иванович сердится". Мы стояли и колебались: пойти в кино или вернуться на конференцию. Решили вернуться, но, едва сделали несколько шагов, как сзади кто-то произнес:
- Девушки, вы куда?
Это был наш новый военрук Николай Александрович, недавно демобилизованный после ранения. Узнав, что мы на конференцию, душевно посоветовал:
- Да что вы, девушки! Идите лучше в кино!
Несмотря на добрый совет педагога, мы все же вернулись. Слушать прения было еще скучнее, чем доклад. У Ивановского хотя бы хорошо подвешен язык, а почти все остальные читали свои выступления по бумажке и путали падежи. Говорили о производственном плане, о бане и о чем-то еще. Только одна девушка с производства, без шпаргалок и от души, сказала, что у молодых работниц не хватает денег на билеты в кино и на танцы. Мы с Адкой удивились: ведь билеты и в кино, и на танцы совсем дешевые. И тетя Лизочка, и Анна Никитична дают нам на них деньги безо всяких разговоров. Конечно, тетя и без кино тратит на меня больше, чем я получаю по папиному аттестату и отдаю ей. Но все равно, билеты стоят дешево
15 октября 1944г (воскресенье)
Сегодня снова нужно идти на конференцию, выбирать новый районный актив. Мы с Адкой собирались перед началом посмотреть "Антона Ивановича" на сеансе в четыре часа, но в кассе не оказалось билетов по причине наплыва зрителей в выходной. У нас с ней имелись старые билеты, от которых однажды в сутолоке не оторвали контрольных талонов. Адка взяла этот свой старый билет, потерла-потерла пальцем на том месте, где стоит дата, выбрала момент, когда через контроль проходило несколько человек, и уверенно прошла вместе с ними. Я хотела, было, последовать ее примеру, но на мне, наверное, было написано, что я иду незаконно, и меня не пропустили. Я не так уж сильно и расстроилась, пришла домой и пишу сюда. А к семи придется снова идти заседать, хоть и не хочется. Моя любовь к общественной работе закончилась где-то классе в пятом или шестом. Но я подозреваю, что на этой конференции скучают все, кроме тех, кто выступает и сидит в президиуме. К тому же, всем ясно: кто бы что ни сказал, первым секретарем все равно останется Ивановский.
16 октября 1944г (понедельник)
Боюсь, что из меня, несмотря на мою неспособность к общественной работе, все-таки собираются сделать активистку. По рекомендации Марфы Кирилловны меня "выбрали" в учком, а Марфа Кирилловна, к тому же, норовит превратить меня и в его председателя. И еще нас с Адкой "выбрали" редакторами классной стенной газеты, несмотря на то, что рисовать мы с ней не умеем. Предчувствую, что ни одной газеты мы не выпустим. Конечно, вся эта напасть на меня потому, что нас в классе только шестеро. Впрочем, в прошлом году нас было семнадцать, но я все равно что-то не помню классных стенгазет.
19 октября 1944г (четверг)
Сегодня я первый раз занималась немецким языком с новой учительницей Натальей Николаевной. В прошлом году Римма Аркадиевна даже не захотела разговаривать с тетей Лизочкой о каких-то там дополнительных занятиях. Сначала она просто выгоняла меня на своих уроках из класса. Потом Марфа Кирилловна ей это запретила, и тогда она стала пересаживать меня на последнюю парту. А там свободное место было только рядом с Витькой Рябининым. Случалось, мы начинали болтать, и тогда она сурово окликала:
- Парочка там, на Камчатке!
Витька называл ее "Маленькой Немой". Она и на самом деле маленькая и старенькая. А Наталья Николаевна появилась в школе совсем недавно. Ей передали уроки немецкого в девятом и десятом классах, и она сразу же согласилась мне помочь.
27 октября 1944г (пятница)
На редкость скверное настроение, что-то вроде угрызений совести. Совесть грызет, хотя ничего плохого или неправильного я, вроде бы, и не сделала. Был учком, и я вела его, как председатель. Вела плохо, неуверенно. Учком воспитывал троих мальчишек из седьмого класса. Из-за чего-то они на переменке подрались и в азарте разлили чернила на учительском столе и порвали висевшую на стене карту. Марфа Кирилловна сама их разнимала. Само собой, в школу вызвали родителей, и, само собой, придти смогли только матери, которые с ними не справляются. Было решено продолжить воспитание троицы с помощью учкома. И кто-то дернул меня за язык выразить и свое порицание. Как будто я сама всегда была такой уж примерной! Сказала что-то вроде того, что сами они ничего полезного пока что не сделали, а испортить сделанное другими уже успели. Димка Осокин, который присутствовал на учкоме, как и прочее школьное начальство, когда все разошлись, пригвоздил меня к позорному столбу такими словами:
- Вот ты, оказывается, какая!
Сам-то он, конечно, "не такой", и потому просидел все заседание, набрав в рот воды. Мог бы и заступиться за "подсудимых", раз уж такой "не такой".
3 ноября 1944г (пятница)
Сегодня Виктор зашел в класс со словами:
- Я вас поздравляю, в нашем городе завелись домовые. Не верите? Может, вы считаете, что домовых не существует? А вот ваша бывшая одноклассница Гаврилова сообщила по радио, что вечером состоится заседание Совета ДомовЫх комитетов. Так что домовые не только живут в городе, но создают Советы и Комитеты, а также собираются на совещания. Вероятно, из-за их козней трое из вас (пятьдесят процентов!) завалили контрольные.
И давай громить наши несчастные контрольные, уже не упоминая о нечистой силе.
У меня сейчас много времени отнимает немецкий. Его приходится зубрить. Вчера я даже не пошла со всем классом в кино. Адка из-за этого попыталась, было, дразнить меня ученой крысой, но, как ни странно, классная общественность ее не поддержала, и инициатива заглохла.
9 ноября 1944г (четверг)
Сегодня Зося предприняла очередное наступление на низкий уровень культуры нашей речи. Ближе к концу урока она распорядилась:
-Откройте ваши тетради и запишите: "Аксессуары сказочности в романе Гете "Фауст". Записали? Алексеева, прочти, что ты записала.
- Элементы сказочности в романе Гете "Фауст", - скромно опустив глаза в тетрадку, прочла Шурка своим приятным и нежным голосом:
- Садись. Кто знает, что такое аксессуары?
Мы не знали. Однако, судя по Зосиной фразе, нам казалось, что это приблизительно то, что написала Шурка. Тут-то и начались разоблачения. И "низкого уровня", и того, что мы мало читаем, а интересуемся только всякими глупостями. Меня она разоблачила индивидуально:
- А у тебя вообще ленинградский диалект!
Это потому, что я говорю не "што", а "что" и имею еще кое-какие погрешности того же рода. Она меня разоблачила, а мне от ее разоблачений стало даже приятно. Диалект-то диалект, но ленинградский!
В прошлом году Зося как-то раз отчитывала и разоблачала за "низкий уровень" и "неприличные жаргонные словечки" Витьку Рябинина. Он возвращался с каникул из областного центра, где жила его мать, на одном поезде с Зосей, которая следовала домой из санатория "Заполярье". Она зашла в класс в тот самый момент, когда Витька вдохновенно повествовал:
- Смотрю - Зося из "Заполярья" чешет!
12 ноября 1944г (воскресенье)
Вчера нам не только разрешили, в виде исключения, посетить прошедший с некоторым опозданием молодежный вечер в честь Великого Октября, но прямо в школе вручили пригласительные билеты.
Сначала мы всем классом посмотрели концерт художественной самодеятельности. Но, как только в фойе зазвучала музыка, а в зале закрутили кино, мы все, кроме Нины Семеновой и Любы Любченко, ринулись в фойе, так как фильм "Учитель" посмотрели еще накануне. Удивительно, что в седьмом классе этот фильм мне понравился. Может, потому, что тогда не было еще "Актрисы", "Двух бойцов" и "Воздушного извозчика"?
Самое главное: на вчерашнем вечере я познакомилась с "моей любовью Фраком". Он пригласил меня на вальс и сказал:
- Я думаю, нам пора познакомиться. Меня зовут Ваня. А вас?
Потом он спросил:
- Вам сегодняшний вечер нравится?
Ответить я не успела, потому что мощный третий секретарь райкома Федя Баранов, который танцевал с Адкой, толкнул Фрака в бок и стал быстренько, продолжая вальсировать, двигаться прочь. Мой герой пустился, было, его преследовать, но, к счастью, закончилась пластинка. Дальше танцевали уже под духовой оркестр, и Фрак играл на своей любимой трубе.
18 ноября 1944г (суббота)
В Недроград приехал гипнотизер, и это очень всех заинтересовало. Не только нас, школьниц, но и вполне взрослых людей. Пару дней в городе только и разговоров было: есть гипноз или его нет. Тетя Лизочка уверена, что он, конечно, есть, а дядя Петя, наоборот, что нет. А я вспомнила прочитанный до войны рассказ, кажется Зощенко, в котором одна колхозница, якобы под гипнозом, разоблачила со сцены все колхозное начальство. Так или иначе, но сегодня мы отправились "на гипнозу", как выразилась у кассы незнакомая девушка, всем классом. Мы устроились почти в центре зала, возле одного из двух проходов, которые ведут к сцене. На сцене стояло в ряд около двадцати стульев. Вышел пожилой, длинный и худющий гипнотизер, а по бокам его встали две дамы-ассистентки в роскошных платьях до пола. Гипнотизер объяснил, что ничего сверхъестественного в гипнозе нет, но что, тем не менее, каждого человека можно усыпить и, пока он спит, внушить ему что-нибудь полезное. Например - человек перестанет курить, или даже пить. Или получит способность хорошо учиться.
--
Поэтому, - закончил он, - те из вас, кто хочет воспользоваться этим счастливым случаем, должен заранее написать на бумажке свое желание и положить бумажку себе на голову. Когда весь зал будет усыплен, к вам подойдут.
Из первых рядов спросили:
--
А если кто не заснет?
--
Конечно, это возможно, - солидно ответил гипнотизер. - Наука говорит, что гипнозу не поддаются душевнобольные.
Адка сказала:
- Лерка, тебе нужно обязательно этим счастливым случаем воспользоваться, раз ты зубришь немецкий.
Я подумала: "Конечно, никакого гипноза не существует. Но мало ли что, вдруг он и правда поможет мне с немецким?" - и согласилась, тем более, что и другие девочки Адку поддержали. А Адка уступила мне свое место у прохода, написала на бумажке "учеба" и положила бумажку мне на шапку.
На сцене погасили свет, а гипнотизер стал размахивать каким-то светящимся шариком и твердить:
- Вы очень хотите спать. У вас слипаются глаза. Вы засыпаете.
Я закрыла глаза и честно, изо всех сил, пыталась представить себе, что очень хочу спать, и что у меня слипаются глаза. Вскоре кто-то положил руку на мою голову, и я услышала таинственный шепот:
- У кого моя рука на голове, встаньте, откройте глаза и идите на сцену.
Я последовала указанию. Разрешение идти с открытыми глазами было очень благоразумным, потому что спускаться к сцене нужно по ступенькам. На сцене уже снова горел свет, и почти все стулья были заняты загипнотизированными зрителями. Меня за руку подвели к еще свободному, второму с края, стулу, и я села. Голос гипнотизера уверенно и с нажимом повторял:
- Вы спите. Вы сладко спите. У вас закрыты глаза. Вы улыбаетесь.
Глаза я, конечно, закрыла, но улыбаться, ни с того, ни с сего, постеснялась. А уверенный голос между тем продолжал:
- Теперь откройте глаза и посмотрите: вы в саду. Вы в прекрасном цветущем саду. Перед вами розы. Смотрите: алые розы, белые розы, чайные розы. Некоторые из них уже цветут пышным цветом, а другие только-только распускаются. Какие прекрасные розы! Как они прекрасно пахнут! Какой аромат! Наклонитесь, вдохните этот чудесный аромат!
Я сидела, как дура, и краем глаза видела, что на всех стульях загипнотизированные наклоняются и нюхают пустое место. Голос же продолжал:
-Но в прекрасный сад залетели пчелы. Смотрите, как много пчел! Пчелы окружили вас! Сейчас они начнут вас жалить! Отгоняйте их! Отгоняйте пчел! Машите, сильнее машите руками!
Шеренга загипнотизированных замахала руками, а в самом ее центре активно махал руками "моя любовь Фрак".
Тут над моей головой раздался злой шепот:
- Машите! Машите же руками!
Ассистентка схватила мои руки и начала их дергать, будто бы и я отгоняю пчел. И это я должна была проделывать на глазах полного зала! Я вырвала руки, а она зашипела:
- Уходите! Немедленно уходите отсюда!
Я сошла со сцены и вернулась на свое место.
- Ну, с тобой все ясно, - прокомментировала мое бесславное возвращение Адка. - Все, кроме тебя, загипнотизировались, а ты почему-то нет. Значит, ты ненормальная!
А на сцене в это время нормальные люди, в том числе и знакомые, по команде настырного голоса выделывали черт знает что. Я смотрела на них и удивлялась, как же им не стыдно! Я теперь твердо уверена, что все это одна халтура. Хотя Адка с пеной у рта уверяет, что все, кто выделывал на сцене "черт знает что", выделывали это во сне и под действием гипноза.
27 ноября 1944г (понедельник)
Получила еще одно письмо из Ленинграда, от Муси Ивановой. Пишет о некоторых девочках из нашего седьмого класса. Второгодница Тамарка Федорова была в армии, но теперь демобилизовалась, потому что у нее родился ребенок. Ага Семенова вышла замуж за офицера, и у нее тоже скоро будет ребенок. Сама же Муся учится в кораблестроительном техникуме. Прислала фотографию: незнакомая хорошенькая девушка в морской фуражке набекрень. У меня такое впечатление, что я безнадежно отстала от жизни. Я все еще ученица, тогда как все мои ровесницы уже взрослые люди. Когда я поделилась этим с тетей Лизочкой, та даже удивилась:
- Неужели ты не понимаешь, что одна изо всех заканчиваешь школу и собираешься поступать в институт?
7 декабря 1944г (четверг)
Неожиданно пришло еще одно письмо от Муси Ивановой. Очень грустное письмо, даже трагическое. Умер ее папа. Пережил весь блокадный голод, а теперь умер от его последствий. И еще погиб ее "он", морской летчик. Муся пишет: "И это окончательно сбило меня с ног". Я отлично помню ее папу. Он работал на заводе у станка, а все свободное время работал дома, шил на всю семью одежду, даже пальто. Тетя Лизочка, когда я показала ей это письмо, обратила мое внимание на то, чего я сама как-то не заметила:
- Смотри, умер папа, и это все-таки не сбило ее с ног. А когда погиб "он"- сбило...