Аннотация: Рассказ об одиночестве. О тяжкой участи человека не нашедшего себе пару и цепляющегося за прошлое.
Грохот удаляющейся электрички постепенно стихал, пока окончательно не затерялся где-то вдали за изгибом леса. И, как всегда бывает в такие моменты, осталось какое-то послезвучие, словно на станцию опустилась густая плотная тишина. Шли секунды, в тишину постепенно начинали пробираться звуки, сперва робкие, едва различимые, затем - более смелые, навязчивые и хорошо узнаваемые. Вялый шум ветра в верхушках сосен, унылый лай собаки у сторожки, озябшее карканье с одного из столбов - всё это придавало, хоть и ненамного, некоторую чёткость картине сырого октябрьского утра, погружённой в серую дымку плотного, как недавняя тишина, тумана. Туман плыл по перрону, обволакивая столбы и деревья, спускался по насыпи, просачивался в закрытый с конца сезона ржавый ларёк и даже забирался под одежду, скатывался по козырьку кепки, оседая зябкой моросью на лице. Станция была пустынна, что в купе с туманом, прогнившими скамейками, покосившимся ржавым ограждением и обшарпанными стенами с обвалившейся плиткой создавало вид некой таинственной заброшенности, сонного царства.
Он поднял воротник, укутался в куртку и, спустившись по потрескавшимся, едва не разваливающимся ступенькам, ещё раз окинув станцию взором, вышел на дорогу. Сколько прошло лет? Пять? Десять? А может, всех двадцать? Уже неважно. С той осени года потеряли счёт, превратившись в серую однообразную обыденность. И только осенью время слегка замедлялось чтобы напомнить, потревожить старую незаживающую рану.
По этой дороге они когда-то ходили вместе, делая первые глотки воздуха после душного и шумного города. Он остановился возле ручья, достал из кармана кисет и начал неспешно набивать трубку табаком. Вода неторопливо струилась из бетонной трубы, выглядывавшей из-под асфальта, наплывала на отполированные камни и тонкой извилистой лентой скрывалась за старыми соснами, чьи подмытые корни, выглядывая из земли, заносились над ручьем, словно тянулись за водой. Этот ручей помнил их, помнил их смех, споры, разговоры о будущем. И по сей день на дне в ворохе ила он хранит утерянную тогда серёжку.
Пахучий дым извилисто поднимался и практически сразу растворялся в тумане, успевая при этом очертить причудливые образы, в которых каждый бы увидел своё. Память вновь начинала листать перепутанные страницы. Ночная станция, последняя электричка. Только двое сошли на перрон - он и она. Он молод, согрет глотком коньяка из фляжки, она - подавлена, напугана пустынностью и темнотой леса. Его робкая попытка начать разговор, подстёгнутая коньяком, растекающимся теплом и раскрепощением сверху вниз. Её испуг, смятение, желание броситься прочь. Молчание и, непонятно откуда, появившееся доверие. Что-то подвело их друг к другу. Спустя несколько минут они, сделав по глотку из фляжки, вместе шли мимо того самого ручья, вглядываясь в тусклое пятно света, отбрасываемое на дорогу фонарём.
Где-то высоко зашумели сосны, поднялся ветер, разгоняя дым и окончательно унося навеянные образы. Он вытряхнул пепел из трубки, поднял свою потрёпанную сумку и не спеша зашагал по широкой просеке. Почему здесь каждую осень столько листьев? Ведь кругом только одни сосны. Она тоже удивлялась этому ковру и говорила, что сами духи леса застилают эту дорогу для своих гостей. Место это на самом деле казалось загадочным. Неподалёку на просеку выступал плетень, огораживающий одинокий хутор. Он уже начинал виднеться вдалеке. Они никогда не видели там хозяев. И, хотя сруб всегда казался ухоженным, а сад - досмотренным, казалось, там никого нет. Словно хозяева куда-то уехали и вскоре должны вернуться. Тут было загадочно, но не зловеще, как обычно бывает в странных местах. Просека всегда манила их своим уютом и спокойствием. Если тут и обитали духи, то это были добрые духи, не желающие тревожить людей.
Впереди вновь послышалось журчание воды. Это тот самый ручей, огибая хутор сквозь самую чащу леса, сквозь сухостой и поваленные деревья, здесь снова вырывался на свет, пересекая путь. В этом месте никто не вторгался в природу с асфальтом и бетонными трубами - ветхий деревянный мостик гармонично вписывался в заросли можжевельника и виделся неотделимой частью этого места. Доски раздражающе заскрипели под ногами. Как она боялась, делая робкие короткие шажки по этим доскам и цепляясь за перила мёртвой хваткой. Зато каждый раз миновав мостик она смеялась от души. Смеялась над собой, над низким мостиком, над канавой ручья, глубиной от силы полметра. Теперь ему часто казалось, что пересекая ручей, он вновь слышит её задорный смех. Это не сумасшествие, думал он, просто эмоции, наверное, впечатываются в место, где они были испытаны. Причём впечатываются чаще почему-то отрицательные эмоции (злоба, страх, ненависть) и действуют на всех. А положительные уловить дано не каждому, пожалуй только тому, кто эти эмоции сопереживал, был рядом в тот момент.
Тихая просека осталась позади. Впереди возвышалась насыпь старой давно заброшенной железнодорожной ветки. Несколько усилий - и он оказался на ржавых рельсах. Путь зарос травой, прогнившие деревянные шпалы во многих местах были подмыты дождями и временем. Куда же ведёт эта ветка? Пытливый ум не давал покоя ещё тогда, много лет назад. Она сама предложила устроить прогулку вдоль рельс и посмотреть, куда они их в итоге приведут. Они шли, строили догадки, периодически спотыкаясь о шпалы, но рельсы всё не кончались. Они продолжали идти, не сдавались, но рельсы всё продолжали тянуться вдаль. Под вечер голодные и усталые они повернули назад.
Когда он спускался с насыпи начал накрапывать мелкий знобящий дождь. Капля за каплей с глухим звуком разбивались о синтетическую ткань холодной куртки. И хоть куртка была непромокаемой, стало как-то зябко холодно и противно. Простуда, похоже, обеспечена.
Идти осталось немного: узенькая лесная тропинка длинной метров пятьсот. Можно конечно срезать напрямую через чащу, однако ботинки после прогулки по сырой дороге и так уже превратились в сборщики глины и песка. Он шёл, спотыкаясь об осколки битой плитки и кирпича. Здесь когда-то были ямы, и кто решил, что будет лучше засыпать их строительным мусором. Ходить, однако, от этого удобней не стало. Ещё немного - лес начал расступаться, впереди показался свет тусклого осеннего солнца. Он вышел на поле и начал приближаться к забору дачного посёлка.
Посёлок опустел. Люди поспешили собрать урожай, укрыть деревья, расставить неприятные сюрпризы для непрошеных гостей и убраться в город, чтобы там встретить уже стучавшуюся в окна зиму. Участки были голы, дома заперты глухими амбарными замками, и кругом царила тишина. Только ветер уныло посвистывал в проводах.
Дом был холодным и пустынным. Сразу даже не верилось, что раньше им было в нём тепло и уютно. Всё это осталось где-то там, в прошлой жизни, от которой остались одни воспоминания. Кто-то говорил ему: "Никогда не возвращайся по собственным следам - там тебя ждут только тени". Вот только что делать, когда в душе остались одни только тени?
Он сбросил куртку, задвинул сумку в угол и принялся комкать старые газеты, чтобы растопить печь, невольно задерживая взгляд на обрывках слов, вырванных из времени. Закончив это занятие, он набросал в печь щепок, положил два полена и поднёс спичку. Огонь начал медленно разгораться - тепло будет ещё не скоро. Вот точно также они разжигали эту печь в их первый вечер и тянули руки к кафелю, пытаясь согреться. Потом, когда печь прогрелась, она прижалась к ней спиной, вытянув руки вверх. В этот момент он увидел её во всей утончённой сказочной красоте. Жаль, что тогда у него не было фотоаппарата. Да и разве мог он в такой момент думать съёмке? Этот образ засняла память и хранила его во всех красках до сих пор. Нелепый карандашный набросок, стоящий на столе в рамке, лишь жалкая попытка повторить тот момент.
Он проделал ещё много работы в саду прежде чем вернулся в уже тёплый, но по-прежнему одиноко пустой дом. В гранёном стакане стыл горький чай, дымилась трубка, и вновь дым, струящийся по комнате тревожил в памяти то, что давно ушло, но продолжало зиять незаживающей раной на сердце. Они не знали ничего друг о друге: ни телефонов, неи адресов - просто каждую пятницу вечером ровно в семь они встречались на вокзале и приезжали сюда. Вот только в одно октябрьский вечер она не пришла. Он ждал, долго смотрел на часы, потом уехал. Ни в субботу, ни в воскресенье она не пришла. Он продолжал ждать её каждую пятницу вплоть до холодов. Зима, конец сезона, думал он, весной она обязательно придёт. Всю весну и лето следующего года по пятницам он упрямо приходил на вокзал - она не появлялась. А осенью он просто начал приезжать один и продолжал так из году в год до поздней осени.
Грудь вдруг сдавила резкая боль, пронзающая невидимым кинжалом. Сердце сжалось в маленький комок, жизнь повисла на качающихся весах. И был бы тихий тихий сдавленный вопль, и разбитый стакан, и упавшая на пол, ещё тлеющая трубка. Был бы безжалосный инфаркт, тихая смерть, нелепо распластавшееся по дивану тело. И никто бы не стал его искать, никто бы не забеспокоился, и даже зимние непрошенные гости поспешили бы ретироваться из дома. Так могло бы быть, но весы качнулись в дугую сторону. Был, рассосавшийся во рту валидол, проглоченная боль и ещё один год, прожитый в бесцельном одиночестве с блуждающими по душе тенями.