Аннотация: Лукка может показаться не такой пригожей, как ее сестрицы в той же Тоскане, зато она прокопчена историей поболее иных больших городов.
Триумвират
Когда гладиаторские игры объявили делом не богоугодным, мраморные трибуны амфитеатра в Лукке пошли на строительство церквей. Выкапывать же добротный фундамент или менять его очертания было сложно. Новая застройка вынужденно осуществлялась по большому античному эллипсу. Вот откуда непривычный в средневековом городе закругленный фасад.
Потом и арену заполнили новые здания, не пропадать же земле. Но в первой половине XIX века арену расчистили заново. Простое и сильное градостроительное решение. Мы получили не пустое место, не дырку от бублика, а нечто куда более важное, чем материал - освобожденное пространство и самый дух античности.
Мы стоим там, где сражались гладиаторы, хотя нас окружают не трибуны, а дома, которым 'всего' лет по восемьсот.
Налюбовавшись произведенным впечатлением, экскурсовод сообщает, что именно в Лукке в 57 г. до нашей эры Юлий Цезарь, Гней Помпей и убеленный сединами Красс требовали продления властных полномочий еще на 5 лет. Здесь состоялось что-то вроде расширенного заседания древнеримского сената. Желаемые полномочия триумвират, в нарушение закона, получил. Это привело к гражданской войне и узурпации власти. Затем Цезаря больно зарезали в Риме.
Большая тройка должна была в ходе этой выездной сессии время от времени уединяться и сговариваться по-тихому. Наш чичероне считает, что амфитеатр был самым подходящим для этого местом. Чем лучше слышно на трибунах, что происходит на арене, тем труднее различить с арены разговоры наверху. Это известный акустический эффект, c таким расчетом строили. Да и обзор сверху хороший, не подкрадешься, не подслушаешь.
Ох, уже эти экскурсоводы! Явный анахронизм: амфитеатра при Цезаре и в помине не было, его воздвигли лет через сто пятьдесят. Но судьбоносная встреча в Лукке была на самом деле.
'Да' и 'нет' Лукки
Чичероне привирал не из корысти, а чтобы приятное сделать. Между тем с легкой руки Данте местных жителях порой характеризуют как людей, скажем, чересчур расчетливых. Поэт выводил единство итальянского народа из родства языков, на которых самое важное, по его мнению, слово на свете - si, 'да' звучит одинаково во Флоренции, Милане или, например, Неаполе. Но в Лукке si за деньги c легкостью становится no, 'нет', и наоборот, даже стартовая цена известна - один динар: no, per li denar, vi si fa ita ('Ад', XXI). Не все знают, что великий изгнанник был за сильную руку и призывал на трон единой Италии германского императора. Ему не мог быть по сердцу коррумпированный демос Лукки - независимой коммуны с середины XI века.
Доставалось от Данте и другим населенным пунктам, а пуще всех родной Флоренции. Зато именно в Лукке создатель 'Божественной комедии' обрел на какое-то время желанный покой и отраду, на что есть прямое указание в тексте. Ему помогла некая Джентукка. Повстречавшийся Данте в чистилище уроженец Лукки, луккезе, точнее, его неприкаянная душа, пророчествует:
'Есть женщина, еще без покрывала, -
Cказал он. - С ней отрадным ты найдешь
Мой город, хоть его бранят немало'.
Была незамужняя ('еще без покрывала') Джентукка вертихвостка или, напротив, укрепила в Данте платоническое начало? Была ли у них любовь? Мы не собираемся так легко отказываться от романтической версии. Поэт отнюдь не являлся аскетом в личной жизни, о чем тоже не все знают. И контекст - в 'Божественной комедии' нет ничего случайного; cобеседник, желая удостовериться, что перед ним не кто-нибудь, а прославленный певец любви:
Но ты ли тот, кто миру спел так внятно
Песнь, чье начало я произношу:
'Вы, жены, те, кому любовь понятна?'
- получает поистине божественный ответ:
И я: 'Когда любовью я дышу,
То я внимателен; ей только надо
Мне подсказать слова, и я пишу' ('Чистилище', XXIV)
'Жены' - так в классическом переводе Лозинского. У Данте сказано яснее: Donne ch'avete intelleto d'amore - 'женщины, кое-что смыслящие в любви'.
Вряд ли мы узнаем что-то наверняка. Некая Джентукка угодила поэту и была за это увековечена. К тому же это имя так славно рифмовалось с её родным городом.
Каструччо Антельминелли, он же Кастракани
Прогуляемся по Лукке XIII века. Частокол башен, выстроенных отнюдь не по военной необходимости, а из тщеславия. Главное, чтобы повыше, чем у соседа. Город богат.
Повезло, но везет рано или поздно всем, да не все умеют вовремя распорядиться везением. Как попал в Лукку тутовый шелкопряд? С крестоносцами, заезжими иудеями? Более или менее достоверно только, что это произошло в XI в., остальное - загадка. Какие-то неизвестные нам доморощенные Марко Поло могли вызнать бесценное ноу-хау и прямо в Китае.
Население занято делом. Производство, в основном, на дому - разводят червячную массу. Коробка-домик должна регулярно проветриваться, а прихотливый червячок вовремя получить свою пайку - лист шелковицы.
Почём был в те времена шелк? В 1300 г. король Англии заплатил купцу из Лукки 50 фунтов за отрез; покупательная способность фунта была тогда в 400 с лишним раз больше нынешней.
В лондонской Национальной галерее один луккезе вызывает неизменный интерес русскоязычной публики. Этот господин представлял крупнейший банк Лукки в Брюгге. В Лондоне он оказался позднее, в виде центрального персонажа с картины Ван Эйка 'Чета Арнольфини'. Арнольфини - вылитый Путин.
Деньги, вырученные за дорогущую ткань, в умелых руках превращались в новые деньги. Те же английские короли ходили у здешних банкиров в должниках. Деловым людям из Лукки были в Лондоне почет и уважение. Вот и удалой молодец по имени Каструччо из очень небедной семьи Антельминелли нашел при тамошнем дворе все условия для карьерного роста. Вскоре, правда, сгоряча убил какого-то знатного англосакса. Не стали наказывать, отпустили с миром. Потом вошел в доверие к французскому королю и германскому императору Людвигу IV. Что помогло впоследствии под носом у могущественной Флоренции аннексировать Пизу и Пистойю. А бесполезные башни пошли по его указанию на слом.
Деяниями узурпатора вдохновился Николо Макиавелли, бывший в Лукке по службе в 1520 г. В 'Жизни Каструччо Кастракани' насочинял с три короба, куда там нашему чичероне. Но, во-первых, получилось здорово, прямо веришь, а, во-вторых, в этих фантазиях присутствует логика. Ради блага государства можно и нужно лгать, утверждает Макиавелли. Отчего же не солгать и на бумаге в виду прекрасной цели -обобщения передового опыта правления. Цель эта отчетливо обозначена, а cредства...средства могут быть разные. Политическое завещание Каструччо, явно выдуманное, как выдуман и преемник, понадобилось Макиавелли, чтобы вложить в уста умирающего государя программное: 'Итак, я оставляю тебе большое государство, и этим я очень доволен. Но я оставляю его тебе слабым и шатким, что повергает меня в великое горе...'.
Иногда и правда полезна. Реальный Каструччо охотно отзывался на прозвище, которое автору жизнеописания менять как раз ни к чему было. Оно вполне подходит энергичному политику. Кастракани означает 'кастрирующий псов'.
Тиран скоропостижно скончался от малярии. Кого-то он при жизни облагодетельствовал, кого-то не успел убить. Первые желали погребения с почестями, вторые грозились, что они в таком случае доберутся до ненавистного праха и скормят его собакам. В конце концов похоронили в церкви Св. Франциска, но не указали, где именно. Могила Каструччо вроде бы есть, и вроде бы её нет. Все этим компромиссом удовлетворились.
Сегодня церковь находится в стороне от нахоженных туристами троп, что несправедливо. Это своеобразный пантеон. Здесь упокоились епископ Уголино, сочувственно упомянутый Данте, поэт Гвидиччиони и композитор Боккерини. О Каструччо напоминает велеречивая эпитафия: 'жил...сражался...грешил...каялся'. Точного места захоронения по-прежнему не знает никто.
Бабье царство
Матильда Каносская правила Луккой в XI веке. Что за женщина была! Держала в ежовых рукавицах почти весь север Италии. Императора Генриха IV поставила перед папой на колени. Говорят, ей захотелось еще и отслужить мессу, чего женщинам не положено; римский понтифик выдвинул условие: построить сто церквей, тогда можно - и она умерла, не достроив сотой. Это вряд ли. Но что Матильда помогла удержать папский престол, святая правда. Замуж выходила исключительно по политическим соображениям, потомства не оставила.
Те, кто хотя бы пробовал читать 'Войну и мир', может быть, помнят, что Лукка упоминается там буквально в первой строке. Она становится удельным владением семьи Бонапарте, о чем сетует хозяйка великосветского салона Анна Павловна Шерер. Последняя нарочно называет императора не по имени, как принято, а по фамилии, да еще произносит её на итальянский манер - дабы подчеркнуть, что этот выскочка, сын юриста, и не француз вовсе.
В 1805 г. Наполеон объявляет Лукку герцогством и отправляет сюда свою сестру Элизу в качестве герцогини. Она приезжает с мужем. Феликс Баччоки храбро сражался в Итальянской кампании и был настоящий полковник, а стал ненастоящий герцог; всем понятно, кто здесь хозяйка.
Вскоре замечена была за ней крайне неприятная в глазах итальянцев черта: грубо разговаривала с подчиненными, по делу и не по делу распекала обслугу. И монастыри закрывала. Сложных и скрытых схем 'распила' не было: половина церковной собственности уходила на сиротские дома и прочую благотворительность, половина - на личные нужды правящей четы. Герцогская доля глаза застила, конечно. А все же Элиза была своя. Вызывала у подданных чувство 'своего сукиного сына', если позволительно применить это выражение к даме. Умела, когда хотела, найти подход к людям. Своя была и по крови - предки были из Тосканы. По отцу - флорентийское семейство Буонопарте, по матери - Рамолино. И те, и другие перебрались на Корсику в XVI веке, когда остров был под Генуей.
По сути, спасла жизнь многим, оградив мужское население Лукки от рекрутчины. За эту привилегию содержала наполеоновский батальон на своей территории. Если бы не родство с Наполеоном, тот бы и батальон разместил, и в армию забривал, но важен сам факт. Можно было распорядиться этим родством иначе. Промотать, профукать на балы и бриллианты. Не промотала.
Стены Лукки не имели военного значения чуть ли не со времени их возведения в XVII веке. Но Элиза не позволила их разобрать, хотя в городе было что строить и эти 6 млн. кирпичей оказались бы совсем не лишними. Вслед за стенами мог уйти в небытие и весь старый город. Сегодня это главная, 'градообразующая' достопримечательность. А тогда могучие бастионы не остались в долгу, задержав в 1812 г. вздыбившиеся воды реки Серкио. Вода просачивалась и сквозь закрытые ворота, но это полбеды; не будь стен, горожанам бы не сдобровать. Элиза была к тому времени по совместительству правительницей Тосканы, однако, узнав о наводнении, примчалась к месту событий. Герцогиню краном переносили с утлой лодочки на сохраненные ею стены. Всё бросила, рванула туда, где опасно. Такое не забывается.
Для ныне здравствующих луккезов это 'пассаджата', по стенам гуляют. Гуляют допоздна, особенно летними вечерами, и есть где: ширина - около 30 метров. Ритуально целуются-обнимаются, выводят под ручку стареньких мам, сюсюкают над детьми. Итальянцы сюсюкают над чужими детьми искренне. Пассаджата Лукки всей Италии на зависть - широкая, тенистая, нескончаемая аллея, полный круг можно сделать. Настоящий парк необычной кольцеобразной формы, приподнятый над землей на метров 10-12, а по утрам - беговая дорожка.
В середине прошлого века в центре должны были пересечься две магистрали. Проект был утвержден на всех уровнях, главный подрядчик уже потирал руки. Не вышло. Жители принялись усердно бастовать и боролись до победного конца. Город вновь встал на защиту своих стен, не дал образоваться в них четырем зияющим проломам.
Променад был благоустроен преемницей Элизы. Преемницу звали Мария-Луиза - из испанских Бурбонов, в свое время обиженных Бонапартом (не путать с тезкой, второй женой Наполеона - та Габсбургская). Проложила акведук и вообще старалась что-то полезное сделать для людей. Не давала повода для пересудов. Но не своя она была, вот что. Отношение к Элизе было cложным, а к Марии-Луизе - никаким. Проигрывала 'Борбона' своей предшественнице, харизмы ей не хватало.
Площадь перед герцогским дворцом не очень похожа на итальянскую. Какая-то она чересчур правильная. Огромный прямоугольник под сенью платанов, более уместный в Париже или где-нибудь в Марселе. Проект утвердила Элиза, Мария-Луиза воздвигла на площади памятник себе.
В левой руке памятник сжимает копье с наконечником в виде бурбонской лилии, в правой держит какую-то важную бумагу, свернутую в трубочку. Под бумагой - голый, явно половозрелый отрок. Это, очевидно, должно подчеркнуть блестящую династическую перспективу. Но отрок надежд не оправдал. Мало сказать, не оправдал - в прямом смысле продал родину. Марии-Луизин сынок Карл-Людовик, приняв в 1824 г. бразды правления, стал пешкой в руках своего министра финансов, в прошлом лихого жокея англичанина Уорда. Когда-то Лукка субсидировала английских монархов, а нынче худородный британско-подданный втянул местного герцога в сомнительные спекуляции. Карл-Людовик, чтобы избежать полного банкротства, в 1847 г. отдал Лукку Тоскане. За вознаграждение, конечно. Многовековая борьба с исторической столицей Тосканы Флоренцией была проиграна. Вначале по воле Наполеона Лукка превратилась из республики, хотя бы и формальной, в монархию, теперь она вовсе перестала существовать как отдельное государство. Вот и это колесико истории обернулось фарсом.
Житие Зиты
Зита была талантливой домработницей.
Домработницы тоже ведь бывают талантливые и бездарные, трудоголички и ледащие. Эта была талантливая. Ключница, cтряпуха, воспитательница, домоуправительница. Каждая вещь у нее знала свое место. Дети слушались. Еда подавалась вовремя. Поэтому ее охотно брали в какой-нибудь добропорядочный дом. А дальше происходило следующее.
В Евангелии сказано, что надо делиться с нищими. Cвоего у Зиты мало что было, всю себя отдавала семье работодателя, вот и делилась имуществом этой семьи. Ну, не понимают люди сами, что помощь неимущим слоям - дело богоугодное.
В официальной католической агиографии выносились ломти недоеденного хлеба, но, похоже, и предметы одежды, и прочее посущественнее тоже выносилось.
Думаю, что и в старой Лукке - а дело было именно там, в XIII веке - уголовщины не усмотрели бы, в виду отсутствия корыстного мотива. Не кража, выходит. Хотя матущерб налицо.
Короче, по-тихому увольняли Зиту, но, учитывая ее деловые качества, снова где-то нанимали.
Тут очередному хозяину вздумалось поднять шум, изобличить Зиту всенародно.
А гильдия нищих уже давно знала о Зитиных душевных порывах. И вот в один прекрасный вечер они где-то на окраине уже и собрались, предвкушая. Но - утечка была, и хозяин подговорил городской патруль взять девушку с поличным. Идет Зита и несет в подоле все фамильное серебро. Хозяин из-за угла, патруль сзади: "Cтой! Руки вверх!" Она руки и подняла. Подол раскрылся. Но стали из него валиться на землю не фамильные ложки-плошки, а огромные благоуханные цветы. Чудо! На небесах давно были в курсе, но прощали Зите этот незначительный грех ради большого доброго дела, которое она совершала в меру своего понимания. Хозяин устыдился, упал на колени, просил прощения.
Зита прожила до 60 лет, совершив еще много добрых дел и разных чудес.
Лет через 250 после ее смерти в церкви был ремонт. Переносили прах, заглянули в гроб, а там - нетленные останки. Человек ученый, неверующий скажет: мумификация. А для верующего - еще один, необходимый и достаточный, признак святости, наряду с чудесами.
Cвятая Зита была канонизирована в 1696 году. Ее в полный рост можно увидеть в Лукке, в церкви Св.Фредиано. Говорят, одного пальчика на ноге не хватает, английские католики выпросили, не то купили. Под саркофагом значится на латыни: Тело Святой Зиты, девы.
27 апреля мощи переносят из отдельной часовни в центральный неф, и все утопает в цветах. Это ее день.
Надо молиться Зите, если кто потерял ключ, или дети расшалились без меры, или вообще все валится из рук и хочется не домашним хозяйством заниматься, а послать дорогих домочадцев подальше и уехать неважно куда, к морю.
А еще она, очевидно, покровительствует тем, кто берет без спроса чужое. Мотивы их противоправной деятельности отнюдь не столь благородны, как у Зиты, но эти люди тоже верят в Бога, и им тоже нужен заступник на небесах.
Какая музыка была!
Дом напротив южного фасада церкви Святого Фредиано. Здесь останавливался Паганини. 'Гения преследовали любовь и бедность (amore e poverta), но музыкальный город дал славу его волшебной скрипке' - гордо вырезано в мраморе. О, это особый жанр - мемориальные доски в Италии! В действительности Паганини - самый высокооплачиваемый музыкант своего времени. Но влюблен не на шутку бывал, что правда то правда; как раз в Лукке ради добровольного затворничества в поместье одной прекрасной дамы на целых три года оставил скрипку. Кто эта дама, биографам так и не удалось установить.
Затем на здешнем горизонте воссияла Элиза. Она сделала молодого музыканта своим придворным композитором. И тут вопрос. Было или не было? Флирт, несомненно, был, и доподлинно известно, что её светлость время от времени заводила любовников. Но она находила их в своем кругу, а Паганини к этому кругу не принадлежал. Нам достались лишь противоречивые слухи.
Памятник Джакомо Пуччини находится рядом с домом, где он родился. Широко признанный при жизни, красивый мужчина. Только грустный. И на всех своих поздних фотографиях - грустный.
Постмодернизм, слезоточивый катарсис, разлитие адреналина. Великая, великая музыка! Но и критика слышна: неправдоподобные коллизии, преувеличенные страсти. Так не бывает.
А как бывает?
26-летний Пуччини уводит красавицу Эльвиру Джеминьяни, жену своего школьного товарища, бакалейщика из Лукки, с которым та успела прижить двоих деток. Сын останется у мужа, дочь воспитывается на вилле Пуччини неподалеку от Виареджо. Cегодня вилла Торре деи Лаго - музей и центр проведения фестивалей Пуччини. Эльвира не может развестись; разводы в Италии будут разрешены только в 1970 г. Сожителям в Лукке лучше не показываться. Тому, что они совершили, нет оправдания.
Через 15 лет покинутый муж умирает. В Лукке и во всей большой деревне Италии облегченно вздыхают. Джакомо и Эльвира оформляют отношения. Растет уже и общий сын. Все забыто, создатель всенародно любимых мелодий прощен.
Но не видать этой семье покоя. Эльвире доносят, что их молодая служанка Дориа Манфреди - возлюбленная мужа. Ужасная сцена, с оскорблениями и угрозами. От девушки отворачиваются родные; винят её, кого же ещё. Не выдержав, она сводит счеты с жизнью. Врач констатирует отравление дихлоридом ртути. В ходе полагающегося по закону вскрытия выясняется, что покойница была невинной. Она никогда не вступала в интимную связь с Пуччини. Хозяйку виллы начинают таскать на допросы. Статья нешуточная - доведение до самоубийства. Композитору стоит огромных хлопот и средств уберечь супругу от тюрьмы. Он негодует, гнев его праведен. Вот до чего доводит ревность! Эльвира переживает.
Нет, нет, этого мало для всепоглощающей оперной драмы.
Любовницей была не служанка, а её двоюродная сестра Джулия. Имелась укромная квартира, и ребеночек на свет появился. Служанка сознательно брала вину на себя и уносила тайну в могилу.
Всю эту историю дотошные исследователи раскопали совсем недавно.
Пуччини знал и молчал. Было от чего печалиться, врагу не пожелаешь такого. Эльвира умерла через 6 лет после мужа, так и оставаясь в неведении.
Нет ничего более неправдоподобного и невероятного, чем правда. И если уж под диктовку жизни записывать это либретто, то для финальной арии подойдут слова самого Пуччини. В 66 лет он умирал в брюссельской больнице после неудачной операции. Жена и сын давно знали, что у него рак горла, но боялись, что впечатлительный Пуччини не перенесет эту страшную новость, и ничего не говорили ему. А он все курил.
Не мог говорить. С трудом вывел карандашом для своей бедной, cвоей povera Эльвиры четыре слова: ELVIRA DONNA POVERA FINITA.
***
На полпути от кафедрального собора к упомянутому в начале нашего рассказа амфитеатру (Piazza dell'Anfiteatro) находится Instituto Musicale - нечто среднее между музучилищем и консерваторией. Пуччини постигал здесь основы гармонии. Перед входом восседает Боккерини, в руках - бронзовые виола и смычок, на лице выражение страдания и упоения. Наверное, исполняется бессмертный менуэт. Не исключено, что разучиваемые кем-то аккорды и въявь донесутся из окон до случайного прохожего. Или это будет первая песня Листа, написанная им в Лукке, и просто его первая песня.
Под славный аккомпанемент выходят другие тени: Генрих Гейне, не увидевший здесь 'ни одной рожи фарисея'; Шелли с умной и красивой женой-писательницей; лорд Байрон; Иосиф Бродский - тоже с юной красавицей, полу-русской, полу-итальянкой из местных, с которой состоял в счастливом браке.
Этот город и для них был неподражаем, пленителен, исполнен достоинства.
![[]](/img/b/buzhor_j/tenilukki/clip_image001.jpg)