(отредактированный в 2011 году рассказ 'Девятый круг' 1995 года)
автор Цезарь Кароян
Слоган книги:
Рай всегда находится где-то возле нас, но мы никогда этого не замечаем. И мы всегда сами захлопываем дверь.
ИГРА
Глава 1 Ренегат
Я ангел Люций. Люций-Цветочник. Когда-то давно меня звали по-другому, и у меня была подружка, хорошая маленькая девочка. Она умерла и я, спустившись с Небес, обнял ее нежными руками и на своих больших белых крыльях пронес по всем местам, которые были памятны ей при жизни. А потом с красивым букетом цветов мы отправились к Господу. С тех самых пор, когда Господу нужны свежие цветы, на Земле умирает хорошая маленькая девочка.
Я сижу на скрипучем стуле и чувствую, как сквозит из неплотно прикрытого окна. Напротив меня простой канцелярский стол, заваленный деловыми пергаментными свитками, за столом - Люцифер. Та давняя и грустная история из чувства протеста заставила меня присоединиться к его мятежу. Мы в Аду.
Глава 2 Табу
Светлейший и лучезарный Люцифер, самый красивый ангел Неба, низвергнутый за неудавшийся мятеж вместе с другими провинившимися ангелами в глубины Ада, придвинул к себе древний циркуляр и пробежал глазами свиток, дабы освежить в памяти разряды грешников, томящихся в его подчинении. Дьявол сопливил - в последние дни стояла промозглая погода. С потолка с чмоканьем капала вода прямо на стол, в китайскую бронзовую чашу с ручкой в виде маленького крылатого дракона, плотоядно разинувшего пасть. Чаша была грубой пластмассовой подделкой под бронзу, и Люцифер относился к ней с брезгливым презрением. Специально подставленная, чтобы вода не замочила важных документов, она была почти полна. При каждом новом шлепке вверх из нее взлетали брызги. Не поворачивая головы, Люцифер покосился на чашу своим пустым янтарным правым глазом с лишенной зрачка желтой радужной оболочкой, и отодвинул от нее свой драгоценный циркуляр. Сочно-зеленый левый глаз с вертикальной, как у змеи глубокой прорезью зрачка, медленно сполз с моего лица на обтрепанный по углам пергамент свитка. Глаза его, как у хамелеона могли вращаться в разные стороны независимо друг от друга, и жили каждый своей жизнью. Это было нашим спасением. Мало кто из сущих мог выдержать прямой пристальный взгляд Князя Тьмы.
- Круг первый, - нараспев прочел он, заметно гнусавя, - некрещеные младенцы и добродетельные нехристиане.
Тут он на миг задумался о том, куда деваются после смерти НЕ добродетельные нехристиане, не упомянутые ни на одном адском круге, и что приготовлено у Господа для них еще хуже Ада, но у него не было никаких сведений на этот счет, и он вернулся к чтению:
Круг второй - сладострастники;
Круг третий - чревоугодники;
Круг четвертый - скупцы и расточители;
Круг пятый - гневливые (отрицающие непротивление злу насилием);
Шестой круг - еретики;
Седьмой - насильники (тираны, убийцы, самоубийцы, богохульники, содомиты и лихоимцы);
Девятый круг - обманувшие доверившихся (предатели родных, друзей, Родины, предатели своих благодетелей) .
- Итак, Люций, - задумчиво произнес он, поднимая свою большую красивую голову с благородным и умным лицом. - Ты решил участвовать в игре?
Люций - это я. Один из ангелов Неба, примкнувший к Люциферу и подписавший его демократический Манифест. Но Божественный авторитет сумел устоять против нас. Мы были низвергнуты, прокляты и обречены на вечные муки. Теперь мы демоны, правим Землей и Адом в качестве низшего командного звена, наделенные известной самостоятельностью, не противоречащей Божественному провидению. Нам достается грязная работа. Нас называют падшими ангелами, и мы не перестаем мечтать о Небе. Я сижу напротив Люцифера, мой стул скрипит, я чувствую, как веет сыростью от неплотно прикрытого окна и чувствую, что заболеваю. Я отношусь к Люциферу как к отцу, не зря даже наши имена так похожи. Я красив почти как он особой ангельской красотой. Черные дела, которые нам приходится творить по указке сверху, почти не отразились на наших лицах. Пострадали только души.
- Да, я решил участвовать в игре.
- Прискорбно, прискорбно. Прискорбно не это, а то, что ты решил ввести в игру последних мерзавцев рода человеческого. Пфф! Предатели! - Люцифера передернуло от показного отвращения. - Ты не боишься? Как ты собираешься играть с таким ненадежным материалом? Нет, будь по-твоему, я тебя не уговариваю, только вспомни правила игры: победившим считается лишь тот ангелом, чья рыбка, пройдя все круги Ада, не запятнает себя больше ни единым пятнышком и не повторит своего главного грехопадения, заточившего ее в нашу славную обитель. Чревоугодник больше не должен объедаться, убийца - убивать, скупец - скупердяйничать, ну и так далее. Предатель больше не должен предавать. Ты вообще в это веришь?
Я кивнул. Рыбкой на укоренившемся жаргоне заядлых игроков называли выбранного грешника, которого играющий ангел должен за пять дней провести по всем кругам Ада, преодолевая различные препятствия, встречающиеся на пути и преследуемый по пятам ловчими бесами и Люцифером. Трудности меня не пугали, я слишком давно мечтал о небе.
- Даже не надейся, что я буду играть с тобой вполсилы, - строго предупредил Люцифер. - Хоть я люблю тебя как сына, в случае твоего проигрыша наказание будет ужасным. Сам понимаешь, положение обязывает, я все же не кто-то с чем-то, а Люцифер.
Он захихикал и дал мне время переварить его слова, но я не дрогнул. Он повздыхал, шурша бумагами на столе, видя, что его шутка не прошла.
- Ну хорошо, ты уже выбрал рыбку? Раз ты не передумал, назови имя выбранного грешника. Мы пожелаем ему стать первым человеком после римского императора Траяна, вернувшимся из Ада .
По его тону я понял, что это тоже была шутка. Он нисколько не верил в мой успех. У него был опыт погони, а его бесы преследовали бегущих игроков с азартом гончих псов, догоняющих несчастную лисицу. У них еще никто не выигрывал. Я собрал в кулак всю свою трепещущую волю и назвал имя выбранного грешника. Он тут же бросил шутить. Его изумрудное глазное яблоко с узким вертикальным зрачком стало вдруг вылезать из орбит.
- Ах, вот как? - мрачно произнес он, и глаза его гневно засверкали. - Делаешь высшую ставку, хитрец? Славную рыбку ты выбрал, нечего сказать! До меня начинает доходить твоя затея, Люций. Ты метишь прямиком на Небо? Я тут сам главный Дьявол, но у тебя точно дьявольский расчет! Как ты пронюхал, что Господь терзается раскаянием и будет рад простить любого, кто вернет ему душевное спокойствие и милого друга в придачу? Ведь это единственное обстоятельство прошлого, которое наш лицемер не в силах изменить самостоятельно! - Он помрачнел, в глубокой задумчивости кусая губы и негромко скрежеща зубами. - Я понимаю, ЧТО мы все когда-то потеряли, но нельзя же опускаться до такой степени. Это удар в спину, Люций! Подумай, что произойдет в случае твоего успеха: игра наша из потехи превратится в бойню! Десятки падших ангелов последуют твоему примеру! Все захотят вознестись на небо. Помилосердствуй, Люций, кончится тем, что я останусь в Аду в полном одиночестве! Благородно ли это по отношению ко мне? Ты мне как сын... впрочем, я вижу, ты меня не слышишь, - хмуро сказал он, угадав это по моему упрямому лицу. Глаза его снова заискрились. Я молча глядел в пол. Он драматично воздел палец к потолку. - Что ж, лично мне от Него прощенья не видать, поэтому я тоже буду беспощаден. Я буду преследовать вас днем и ночью, со всей возможной свирепостью, на какую только способен. Я буду грызть вам пятки. Догнав, я загрызу вас, Люций! По установленным правилам игры на побег вам отводится пять дней, мне этого хватит за глаза! Хорошенько подумай, эту игру у меня до сих пор еще никто не выиграл. Я вижу, ты не передумал? - злым жестким голосом вдруг крикнул он, и разноглазая его физиономия сначала покраснела, потом почернела. Самые свирепые тираны получаются из бывших убежденных демократов. Как всякий испорченный самодержец, убедившийся, что в демократии нет никакого проку, он очень легко переходил от гнева к милости и обратно к гневу. Он мог осыпать неожиданными ласками очередного лизоблюда, в коих здесь не имелось недостатка, а через минуту отдать его палачу.
- Тогда договоримся так: чтобы не сеять смуту в умы бесов и не раскрывать пока твою задумку, назовем выбранную рыбку вымышленным именем. Кто из литературных героев тоже был предателем своих благодетелей?
- Ну, может быть, Тартюф ?
- Тартюф? - он был достаточно начитан, чтобы озадаченно почесать за ухом. - Надо перечитать; а впрочем, пусть будет Тартюф!
Он раскрыл папку и кровью вписал это имя в ежедневник. Это была драгоценная кровь героя Прометея, каждую капельку которой на протяжении всей своей жизни бережно собирала в специальный флакон влюбленная в него девушка, после того, как улетал ежедневно терзающий его орел. Даже у мучеников и героев есть право на свою маленькую тайную человеческую драму и личную жизнь. Пара густых красных капель сорвалась с гусиного пера на чистый лист, но Люцифер этого даже не заметил, так был расстроен и огорчен моим неожиданным решением. В сердцах ткнув перо в чернильницу, он опрокинул ее, залив свободную часть стола, и кровь со стола закапала на пол.
- Все, можешь убираться! Лети, забирай своего грешника, вы с ним друг друга стоите. Я ли тебя не жалел, Цветочник? - с внезапной горечью и детской обидой выкрикнул он. - Как же ты мог? Впрочем, прощай, о чем нам еще говорить? С истекшего мгновения ты мой заклятый личный враг и счет пошел на дни.
Захлопнув папку, он схватил со стола чашу с водой и в сердцах выплеснул ее в дальний угол комнаты, тем и закончив разговор. Мне показалось, что в глазах его блеснули слезы, но искренни ли они были, я не знал. Отличить правду от вымысла и искренность от притворства, имея дело с Люцифером, было невозможно. С легкой иронией я поклонился ему и вышел из адской канцелярии, где потолок давно нуждался в ремонте, и жутко скрипели половицы. После его угрозы мне стало даже легче. Хоть я и относился к Люциферу как к отцу или старшему брату, мне стало жизненно необходимо выиграть эту игру. Выбора у меня не было. Условия игры были достаточно просты: я должен был без всякого насилия уговорить выбранного грешника бежать со мной из Ада, пройти с ним за пять дней пешком через все круги, дойти до Стикса и переправиться через него. Нам будет дан один день форы, чтобы оторваться от преследователей. Преследовать нас будут сонмы бесов во главе с Люцифером, но он не должен использовать в погоне свою магическую силу и крылья, иначе поединок выйдет слишком неравным. Я имел право на любые перевоплощения, но не имел права менять облик рыбки. В теории о выигравшем ангеле докладывали личному секретарю Господа архангелу Гавриилу, чтобы ходатайствовать о его прощении и возвращении на Небо, а беглый грешник, ничем себя не запятнавший за время бегства, считался исправившимся, и дело его направлялось для пересмотра в небесную канцелярию. Да вот беда, еще никто из ангелов не выиграл. Это была чистая фикция. Ад был несносно скучен, пока не придумали игру. Бойко заработали тайные букмекерские конторы, существование которых было секретом полишинеля . Там принимались большие ставки. Однако среди падших ангелов существовало неписаное соглашение, своего рода табу чести - неприкасаемый грешник, который ни при каких обстоятельствах не должен был становиться рыбкой, потому что Господь был к нему душевно расположен. Своим ослиным упрямством мы продолжали противостоять Господу даже в Аду. Это табу я сегодня осмелился нарушить. Я назвал имя неприкасаемого грешника. Я был уверен в успехе. О наказании за проигрыш думать не хотелось. Люцифер назвал нашу игру потехой; может быть она для него и была потехой, только я помнил имена всех проигравших падших ангелов, и что с ними сталось после этого. Двое из них были моими лучшими друзьями. Ад скучное, но страшное местечко.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Глава 1 Предатели
По улице клубилась тьма. В разрывах лохматого тумана сверкали синие черточки молний и серебрились воды Стикса. Тянуть дальше не имело смысла. Два быстрых крыла, увеличенная копия крыла летучей мыши, домчали меня до последнего круга Ада и я опустился на большое озеро, вода которого от лютой стужи стала твердой и мутной как бутылочное стекло. Крики и стоны, сопровождавшие меня в полете, замерли вдали. Если нарисовать Ад на плоскости, к примеру, на листе бумаги, он похож на мишень: круги его расходятся от центрального круга, как кольца на мишени. Девятый круг был яблочком мишени. На самом деле, с высоты птичьего полета видно, что Ад представляет собой гигантскую впадину-воронку, стены которой, все больше расширяясь, полого поднимаются вверх, то образуя широкие террасы, размером с адский круг, то поднимаясь чуть ли не вертикально. Круги расположены друг над другом; чем глубже, тем страшнее. Мертвые воды Стикса опоясывают адскую впадину по внешнему периметру. Река никуда не течет, в ней не водится никакая рыба, в том числе самая неприхотливая. Более того, над Стиксом не кружат даже птицы. Тяжелая радиоактивная стоячая вода способна на расстоянии убить любое живое существо. И хоть свинцово-серые бетонные валы воды никуда не катятся, они охотно и жадно расступаются под любой тяжестью, упавшей на их поверхность, даже под тяжестью лебединого пушка.
Древнее представление об Аде как о Геенне Огненной - адский огонь в закопченных низких помещениях, бесы в кузнечных фартуках, с раскаленными щипцами в руках и грешники в красноватых отблесках пламени, вопли боли, котлы с кипящей смолой и медленно зажариваемые в печах грешники, корчащиеся от невыносимой боли - не выдерживает никакой критики. Все это больше похоже на гигантский завод по уничтожению. Все как-то забывают, что душа бессмертна и окончательная утилизация грешников никогда не происходит. Раз появившись, никто уже не исчезает безвозвратно. Грешники самовосстанавливаются и оттого их мучения длятся вечно. Даже самый гигантский завод был бы уже давно переполнен. Поэтому, Ад - это особая географическая территория с целым набором оригинальных ландшафтов, где грешников, привыкших к теплу, помещают в страшный холод и наоборот, или кидают из огня да в полымя . Это так же верно, как то, что воображаемые райские кущи, описанные в Библии - это прекрасный земной сад, где разлито блаженное тепло и свет, где не бывает непогоды, где течет беззаботная жизнь и где растут плодовые и прочие деревья и великолепные цветы.
Сейчас передо мной, насколько мог охватить глаз, расстилалась земля ледяного хаоса и ужаса. Десятки тысяч лиц с открытыми глазами, вмерзнув в лед, синели в глубине озера, похожие на песьи морды. Одни несчастные лежали на боку, другие вмерзли стоя, вверх и вниз головой, а третьи скрючились и переплелись телами наподобие земляных червей. Из нескольких прорубей высовывались и хватались за лед чьи-то посиневшие от мороза руки. В темной воде мелькали лица, в беззвучном крике разевающие рты. По льду мела белая поземка. Трещал мороз, кристаллы инея превратили низкие кривые деревца окрестного дикого леска в ледяную декорацию к сказке о злой Снежной фее. Царило снежное безмолвие, лишь лед страшно потрескивал при каждом шаге и острыми лучами разбегались во все стороны от ног предательские трещинки.
На противоположном берегу возились два вспотевших черных беса с рыжеватыми курчавыми бородками, окутанные горячим водяным паром. Они азартно поливали из деревянных кадок теплой водой какую-то ледяную глыбу. Вид у них был как у цирковых козлов, наученных ходить по-человечески. Под ржавым чаном был разведен костер. Чадили ветки, на белый лед с шипением капала черная смола. Я подошел поближе. Увидев меня, бесы оробели и стыдливо отошли в сторонку, подобострастно скалясь и нервно хлеща себя по волосатым ляжкам длинными голыми хвостами со щеголеватыми желтыми кисточками на концах. Им хотелось услышать похвалу своему усердию и рвению. Я пригляделся: сквозь мутный зеленоватый лед из глыбы на меня глядели выпученные глаза, полные застывших слез и обезумевшие от страданий. Это была моя рыбка, моя надежда на прощение. Самый страшный грешник. Я повернулся к бесам и небрежным жестом приказал им убираться прочь. Они печально осклабились и сгинули без звука. Огонь под чаном тотчас же потух.
Глава 2 Рыбка
- Ты можешь говорить сквозь лед? - спросил я человеческую тень, убедившись, что нас оставили одних. Тень шевельнула губами, но не издала ни звука.
- Не слышно. Ладно, я тебя сейчас освобожу.
По моему желанию белый огонь взметнулся из снега и, охватив низ ледяной глыбы, шипя, стал пожирать лед. Лед поплыл, размыв и без того неясное изображение. Пользуясь паузой, я быстро изменил свой облик, чтобы грозным видом не испугать несчастного грешника. Мне нужно было по-доброму убедить его бежать. Я выбрал образ древнеримского сенатора с плешивой головой, приятным решительным лицом и ямочкой на твердом подбородке. Такие сильные личности с первого взгляда внушают и не оправдывают доверие. Когда грешник синий и холодный, клацая зубами, вывалился из растрескавшейся глыбы, весь израненный мелкими осколками, его ждала, скорбно повесив длинный римский нос, такая же, как он униженная грешная бестелесная душа. Будь он не в столь плачевном состоянии, сразу бы понял, что ни один смертный не смог бы вызволить его из ледяного плена таким необычайным способом. К счастью мозг его еще был в шоке из-за пережитого, а сам он выглядел не лучше мертвеца.
- Я хочу предложить тебе избавление от мук, - начал я, переходя сразу к делу. Медлить было опасно, он мог прийти в себя. - Ты помнишь, кто ты?
Он тупо помотал головой и с трудом поднялся с колен. Кожа его была в струпьях и микротрещинах от многократных обморожений, но лицо со впалыми щеками, обрамленное нежной черной бородкой, оказалось молодым и приятным. К худой как у ощипанной курицы шее прилипли холодные металлические кольца, причиняя сухой кровоточащей коже дополнительные страдания. Такие кольца были у всех грешников в Аду, даже у падших ангелов. Количество их зависело от греха и номера круга, куда был направлен грешник. Они не снимались. У меня их было семь, у моего грешника девять.
- Твои страдания длились слишком долго, и если ты сочтешь, что с тебя хватит, я буду только рад. Мне кажется, всему есть естественный предел.
В этот момент у грешника внезапно подкосились ноги, и он мешком рухнул на стылый лед. Я стал смотреть, как он опять поднимается с колен. По всему было видно, что упрямства ему не занимать и сдаваться он не привык.
- Что же мне делать? - спросил он с расстановкой глухим глубоким голосом и стал надсадно кашлять, отчаянно раздирая скрюченными пальцами впалую грудь. В ней клокотало от мокроты. Он был совсем плох, черен и тощ, как египетская мумия. - Как я могу протестовать? Кто станет меня слушать? Я просто червь в сравнении со всеми вами.
- Всему есть естественный предел, - повторил я с усмешкой. Я, правда, так считал. - Может твой грех за столько лет уже простили, а тебя даже в известность не поставили. Нужно узнать, вдруг ты судебная ошибка?
Он вздрогнул, словно я наступил ему на старую мозоль. Наверное, думал об этом не раз. Все мы тут думаем о том, что мы судебная ошибка.
- Слушай меня и соглашайся. Сейчас мы отсюда уйдем. Пройдем через весь Ад и выйдем к Стиксу. Там я подкуплю лодочника, чтобы он вывез нас на волю. Ну как? Справедливость стоит риска?
Он сказал нет, ничего ему не прощено и во веки веков не будет прощено, пока он сам этого не захочет, а он не захочет, но я был бы не я, если бы не смог его уговорить. Он был так изнурен, что потерял способность здраво рассуждать, о чем свидетельствовал его бред, что от него что-то зависит. В конце концов, я вырвал у него согласие, получив очень уклончивый ответ и подхватив его подмышки, поставил на ноги. Мое грубое прикосновение должно было его насторожить и напугать, так как в Аду все грешники бестелы и только черти обладают острым осязанием и могут осязать, но не испугало и не остановило. Он был все еще слишком слаб умом.
- Хватит болтать! Ну что, идем? - я легонько ткнул его кулаком в спину и он, чтобы не упасть, вынужден был сделать первый шаг вперед. Лиха беды начало. За ним последовал второй тычок и второй шаг, потом он зашагал без понуканий.
Мы двинулись в путь через лед, мимо грозящих бедой прорубей, мимо хватающих пустой воздух сведенных судорогой рук, мимо беззвучных криков ужаса и боли. Громкое хлопанье крыльев застало нас врасплох еще на открытой местности. Метрах в двухстах от нас на озеро опустилась завернутая в пурпурную мантию высокая фигура с крыльями летучей мыши. Мантия распахнулась, играя роскошными складками на ветру и переливаясь в лучах низкого вечернего солнца. Я узнал Люцифера. Было слишком далеко, чтобы он мог разглядеть нас в подробностях, к тому же быстро темнело, солнце садилось за лесом, но мы были единственными живыми существами в пределах видимости, и потому нетрудно было догадаться, кто мы.
- Это ты, Люций? - крикнул Люцифер, быстрыми шагами направляясь к нам. - Аннушка уже разлила свое масло! Чему быть, того не миновать и от судьбы не уйдешь. Слышишь, Цветочник? Аннушка разлила свое масло! Постой!
Это была цитата из книги 'Мастер и Маргарита'. Мы побежали от него к спасительному лесу, увязая в глубоком снегу. Паяц! Он не мог жить без этой театральщины. Мы все в Аду много читали, чем тут еще было заниматься в свободное от работы время, но лишь один Люцифер к месту и не к месту вставлял в свою речь цитаты из любимых книг. Я тащил Тартюфа за шиворот, он был слишком слаб, чтобы бежать, и сразу начал отставать. К тому же он не понимал, что происходит.
- Не оглядывайся! - хрипел я на бегу. - Только не оглядывайся!
Ноги Люцифера мелькали все быстрей. Середина озера была чиста, снег сметен ветром, и бежать ему было легко. Мы все больше увязали в снегу, проваливаясь в него уже по пояс, хотя лес был близок. Он мог догнать нас за одно мгновение на крыльях, но боялся нарушить правила начавшейся игры. Он не должен был применять в игре свои крылья. Он не мог так же причинить нам пока никакого вреда, у нас был целый день форы; он только хотел посмотреть на нас, чтобы запомнить Тартюфа в лицо, ведь Тартюф до сего дня был для него всего лишь одним из миллионов грешников, пусть даже самым грешным. Он хотел знать, кого ловить. Я мог сменить свое обличье, но не внешность Тартюфа. И единственное, чем я мог ответить ему сейчас, это бежать, напрягая все силы, и отчаянно кричать Тартюфу:
- Не оглядывайся! Умоляю, не оглядывайся!
Ноги Люцифера мелькали все быстрей. Мантия тяжело билась за спиной. Он протянул вперед руку. На острых пурпурных ногтях его блеснул последний лучик заходящего солнца.
- Постой, Люций! Аннушка...
Лучик погас, солнце село. В тот же миг Люцифер с шумом провалился под треснувший вокруг него лед. Брызнула вода, замерзая на лету. Бессильно взметнулись крылья летучей мыши, белые языки инея стремительно помчались вверх по намокшей обледеневающей мантии Князя Тьмы, словно объяв ее белым пламенем. Вновь свершилось проклятие! Он был проклят Богом на веки вечные: каждый день после захода солнца великий мятежник Люцифер вмерзал по пояс в лед на девятом круге и тоже мучился нечеловеческими муками наравне с другими грешниками Ада до самого восхода. Днем он правил, посещал людей и творил черные дела, ночью страдал. Это было справедливо. Это спасло нас с Тартюфом.
- Посссссссссстооой, Лююц....
Его уста сковал лед. Иней добежал до макушки головы и до самых кончиков пальцев. Побелевшая, простертая вперед рука с ледяными белыми ногтями затвердела в вытянутом положении. Тотчас из воздуха возник чумазый рыжебородый бес и плеснул в Люцифера из кадки водой со звенящими острыми маленькими льдинками, довершая его превращение в ледяную статую. Мы с Тартюфом повалились в снег лицом, едва переводя дыхание.
- Не оглядывайся, - прошептал сам себе Тартюф. Я видел его набитый снегом рот. Он ел его с блаженной улыбкой на черном от усталости лице.
Глава 3 Фальшивомонетчики, льстецы и лицемеры
Мы долго шли через заснеженный лес по бурелому, поднимаясь в гору. Тропа все время петляла между деревьями, уходила вверх. Было темно. Теплело. Вокруг стояли клубы густого белого тумана, топя окрестности в белесой дымке. В тумане клокотали и кипели гейзеры. Климатические условия каждого круга резко различались. Вскоре по кривому полосатому столбу с табличкой в виде стрелки я понял, что мы вышли на восьмой круг. Здесь следовало смотреть в оба, так как восьмой круг был гораздо гуще заселен грешниками и бесами. Попасть к ним в лапы не входило в наши планы. Мы шли по тропическому лесу. Гигантские листья низкорослых папоротников устилали сплошным ковром землю, толстые стволы теряющихся в головокружительной выси деревьев были увиты плотоядными лианами, высасывающими из стволов все соки. С лиан медленно капали тягучие как кисель и дурно пахнущие студенистые капли, растягиваясь в воздухе в длинные липкие нити. Привлеченные сладким дурманом, на эти нити слетались цветными светящимися точками тысячи тропических насекомых, прилипали и находили свою гибель, превращая смертоносные нити в праздничные новогодние гирлянды, а лес - в сказочную страну. Благодаря их свечению было достаточно светло, чтобы разглядеть дорогу в ночи. В густых темных зарослях кто-то мучительно стонал и подвывал, кто-то невидимый бежал, с треском продираясь сквозь сплошные кусты, кто-то догонял, кто-то угрожающе бормотал и хихикал сумасшедшим смехом, так что волосы шевелились от ужаса. С одной из лиан неожиданно свесилась большая зеленая обезьяна, которую мы до того принимали за уродливый отросток ствола и, оскалившись, заверещала нам в лицо таким пронзительным визгом, что Тартюф дико закричал и закрыл голову локтями. С испугу я одним махом снес ей голову острым обломком ветки, который недавно подобрал для обороны. Брызнула кровь, голова со злобным морщинистым лицом отлетела от тела, ударилась щекой о дерево и покатилась под листья папоротника. Эта тварь выполняла в лесу роль предательницы-сороки и могла своим верещанием предупредить о нашем передвижении кого не следует. Наглые и шустрые обезьяны вообще служат в Аду глазами и ушами бесов. Я объяснил это Тартюфу, поскольку он упрекнул меня в излишней жестокости к животному. Он упрямо насупился и помрачнел.
Дорога вскоре пошла в гору и нам стало не до препирательств. Идти становилось все труднее.
- Я буду звать тебя Тартюфом, - сказал я спутнику, когда мы преодолевали очередную гору. Он молча кивнул, ему было все равно. Пот заливал ему глаза. Внезапно он вскрикнул, застыв на месте и с ужасом указывая себе под ноги. Перед ним на горной тропе лежал распятый на вбитых в землю кольях человек, так туго скрученный веревками, что при всем желании он не мог даже пошевелиться.
- Что это?! Что?! О, Господи!
- Тише ты, тише! Что тут такого? Чего ты испугался? Это человек. Одна из грешных душ, фальшивомонетчик. Его специально положили поперек тропы, чтобы проходящие мимо путники могли топтать его, сколько захочется. Пойдем, не стоит тут задерживаться.
- Давай развяжем его и возьмем с собой.
- Еще чего. Ведь это новенький, за ними знаешь здесь какой надзор: приходят проверять по двадцать раз на дню. Пропажу сразу обнаружат и пошлют погоню. К тому же это страшный грешник, ему только тут и место!
- Чужие грехи всегда нам кажутся страшней и хуже собственных, - упрямо возразил он, не трогаясь с места.
- А тебе не кажется несправедливым и обидным то, что ты промучился в Аду две тыщи лет, а у него все кончится за одну неделю? - насмешливо спросил я. Ответа не последовало. Тогда я шагнул вперед и с удовольствием наступил на распростертую руку фальшивомонетчика, прямо на распухшую красную ладонь. Кисть хрустнула, он вскрикнул и забился. Вместе с ним вскрикнул и мой спутник. На его глазах выступили слезы.
- Да будь он трижды грешен! Пусть здесь положен специально, чтобы его топтали, но ведь топтать необязательно, ведь можно воздержаться! - крикнул он мне. - Ему же больно!
- Тогда давай все бросим и будем всех жалеть без разбора! Давай спасать всех первых встречных и вести их за собой! Славный получится караван! - напустился я в ответ, чтобы он очнулся. - Если так дальше пойдет, за нами увяжется весь Ад. Уж лучше сразу сдаться и лечь на тропу возле него, чтобы бесы нас скрутили.
- Позволь хотя бы ослабить его путы, ему станет немного легче мучиться. Гляди, как у него распухли руки: еще немного и он их совсем лишится.
- Делай что хочешь, только побыстрее. Нужно спешить.
Тартюф нагнулся над несчастным и над тонкими бесовскими бечевками, вымоченными в соляном растворе и твердыми, как высохшая виноградная лоза. И тут ему открылась дьявольская сущность наказания: фальшивомонетчик был весь в лишаях, кожа его нестерпимо зудела и чесалась, но почесаться не было никакой возможности. Следовало не просто ослабить его путы, а освободить хотя бы одну руку. Тартюф заколебался, опасаясь подхватить от грешника чесотку. Я издали с ухмылкой наблюдал за его терзаниями. Наконец, устыдившись своих колебаний, Тартюф снова нагнулся к несчастному. У него не было ножа, пришлось грызть бечевку зубами. Когда он распрямил спину, закончив свое дело, рот у него был в крови, на губах выступила соль, но по его измазанным щекам текли горячие слезы радости.
- Спасибо, добрый человек, - шепнул ему распятый грешник, приподняв голову с земли и жадно глядя нам вслед. У него сделались волчьими глаза. Мы ускорили шаг.
- Теперь он до остервенения расчешет себя в кровь. Ты этого хотел?
Дорога круто уходила вверх. Карабкаясь на обломки скал, мы головами упирались в тучи. Тропические светлячки исчезли, стояла темень, какой я еще не видел. Спасало только осязание и мое умение находить дорогу в темноте, но приходилось кончиками пальцев буквально ощупывать каждый встречный камень и проверять его надежность. Тартюф молча пыхтел сзади, ориентируясь на слух и на подъемах держась за щиколотки моих ног. Меня терзали нехорошие предчувствия. Я был уверен, что фальшивомонетчик выдаст нас, как только представится возможность. Когда я сказал об этом своему спутнику, он посмотрел на меня с отвращением, как на безнадежного. Дорога в гору кончилась внезапно, как и должно кончаться все плохое, и мы вышли на ровное травянистое плато, поросшее невысоким кустарником. Уже рассвело. Слепило солнце, струилась речка из кипящего природного асфальта. Из пузырящейся смолы торчали круглые головы грешников с разинутыми как у лягушек ртами и выпученными красными глазами. От нестерпимой температуры у многих полопались белки. Это были бывшие взяточники и воры, - все государственные чиновники. По берегам метались бесы с острыми длинными трезубцами и кололи ими не в меру высунувшихся грешников, заставляя их окунаться с головой. Я быстро схватил Тартюфа за руку и мы, пригибаясь, кинулись в кусты. Через реку были перекинуто несколько мостов и все они усиленно охранялись. С мостов сбрасывали в кипящую смолу упирающихся и вопящих грешников. С мостов же вылавливали их сетями. Работа кипела. Пришлось идти вдоль реки в поисках какого-нибудь брода.
Вскоре мы набрели на огромную канаву, о приближении которой нас еще издали предупредило невыносимое зловоние и мириады наглых мух, громко жужжащих в безветренном знойном воздухе. Мухи лезли в глаза, в рот, в уши, покрывали сплошным шевелящимся перламутровым ковром окрестные холмы. Все, на что можно было сесть, вплоть до последней сухой былинки, было густо облеплено ими. Смрад становился таким сильным, что мы едва не теряли сознание. Вскоре нам открылась причина этого жуткого природного явления. Земля разверзлась под ногами и с высокого обрыва мы увидели внизу наполненную коричневым дерьмом гигантскую канаву, в которой стояли тысячи людей, по горло погруженные в кал. Вдоль невысоких отвесных берегов, задрав вверх хвосты с желтыми кисточками и выставив вперед черные волосатые зады, неподвижно стояли и опорожнялись на головы грешников бессовестные бесы. Грешники горько вопили и захлебывались, хотя их жизни ничего не угрожало. Я знал это место. Это была Клоака, единственное отхожее место в Аду, которое хотя бы раз в неделю обязаны были посещать все без исключения бесы, до отвала объевшиеся маленькими отравленными яблочками во избежание запора. Яблочки эти росли на деревьях седьмого круга и были это не деревья, а превращенные в растения грешники-самоубийцы, ядовитыми же плодами являлись мании, приведшие их к печальному концу. Бесы были обязаны обжираться яблоками, чтобы зловонная канава никогда не пересыхала и была всегда полна, поскольку в ней топили льстецов и лицемеров, а было их на Земле несметное количество. И бедные бесы старались до кровавого поноса.
- Что может быть на свете хуже лицемеров? И хуже их посмертной доли! - рассмеялся я, увидев, что здесь происходит. Тут Тартюфа внезапно стошнило, и мы поспешили отползти от края пропасти и убраться подальше от этого зловония.
Глава 4 Содомиты и тираны
Вскоре мы вышли на большое круглое здание без крыши, похожее на амфитеатр. Замшелые камни здания были покрыты скользкой вонючей плесенью, остающейся на ладонях в виде густой зеленой слизи при неосторожном прикосновении к стене. Вход в амфитеатр под красивой стариной аркой был закрыт двустворчатыми воротами, косо висящими на ржавых петлях, но маленькая калитка в воротах была приотворена. Сквозь щель видна была трибуна, заполненная зрителями, часть круглой сцены, расписной старый задник с огромными прорехами и грубо намалеванными на нем издевательскими картинками вольного содержания из жизни великих артистов-содомитов , микрофонные стойки и всякие музыкальные инструменты. На сцене шел концерт. Оркестром, подтанцовкой и подпевкой выступали бесы; они подпевали невпопад и танцевали что хотели, выписывая такие немыслимые па и выкидывая такие нелепые коленца, что в публике стоял непрерывный хохот. Выступающих артистов никто не слушал и все их всячески игнорировали или поносили, освистывали, потешались над несчастными, но как только кто-то из них, доведенный до отчаяния этим издевательством, прекращал выступление, его ударами бичей заставляли продолжать. У бесов, заполнивших зрительские места, были припасены в пластмассовых корзинках куски вонючего сырого мяса, гнилые помидоры, тухлые яйца. Эти испорченные продукты ежедневно снимались с полок гипермаркетов в разных странах мира, списывались и выбрасывались на помойку, где их собирали работающие на бесов опустившиеся бомжи. Все корзинки были маркированы брендами ведущих продовольственных сетей планетарного масштаба. Когда заканчивался очередной музыкальный номер, бес, исполнявший роль дирижера на сцене, исторгал из своего волосатого зада гнусный трубный звук, многократно усиленный звуковыми колонками, и портил воздух, а зрители, визжа от восторга и улюлюкая, начинали ловко метать в артистов припасенными продуктами. По лицам бывших кумиров толпы было видно, какие невыносимые моральные страдания причиняет им этот концерт. Из-за кулис испуганно выглядывали и снова прятались за грязный занавес артисты, время выступления которых еще не подошло. Длинная очередь других бывших кумиров тянулась от кулис к задним дверям цирка. Эта очередь не кончалась и за дверью и тянулась по знойному песку пустыни аж за горизонт. Список грешных артистов, зараженных при жизни кто великой гордыней, кто содомией, а кто и тем и другим одновременно, был так велик, что все новые и новые артисты приводились сюда бесами на потеху и мучение. И вдруг среди этой оголтелой вакханалии от удара ноги распахнулась калитка и в ее проеме с криком "Браво!" и аплодисментами возник Тартюф, бурно приветствовавший очередного оскорбленного артиста, не успевшего сойти со сцены. В наступившей сразу тишине и недоумении эти одинокие хлопки и крики прозвучали с каким-то особенно дерзким вызовом. Великий оперный тенор, у которого от прямого попадания в лоб по лицу стекал красный щиплющий помидорный сок, а пыльный фрак с прилипшей яичной скорлупой был заляпан подтеками желтка, повернулся к Тартюфу и церемонно поклонился ему с достоинством и одновременной признательностью и спесью на лице. На эту картину стоило посмотреть. Бедные бесы переводили взгляд то на сцену, то на входную дверь, не веря собственным глазам и той вопиющей наглости и солидарности грешников, с которой им пришлось столкнуться впервые, и потому еще целый миг сохранялись тишина и замешательство. Затем миг закончился. Бесы разом вскочили со своих каменных сидений и протянули к Тартюфу хищно скрюченные пальцы с блестящими острыми когтями на концах. Блеск их когтей бросился ему в глаза, словно их руки удлинились настолько, что уже хватали пустоту прямо у его лица. Пронзительный визг прорезал воздух. Бесы мчались к остолбеневшему Тартюфу, ловко перепрыгивая через сиденья и делая огромные скачки. Я едва успел выхватить его из здания и, захлопнув дверь перед их носом, крепко подпер ее под бронзовую ручку валявшимся рядом прочным просмоленным брусом. Бесы глухо ударились во внезапно возникшую преграду нагими волосатыми телами и с досады яростно завопили.
- Браво! Браво! - продолжал кричать Тартюф, вырываясь у меня из рук. Я за шиворот уволок его в ближайшую канаву. Уползая меж густых кустов подальше от амфитеатра по зловонной речушке, где под нами смачно чавкала похожая на сметану грязь, мы еще долго слышали возбужденные и разочарованные напрасными поисками голоса бесов. Нам удалось замести следы и скрыться. Как только опасность стала минимальной, я устроил привал и настоящую истерику Тартюфу.
- Как ты посмел?! - кричал я ему. - Как ты посмел?!
- Мы были обязаны поддержать артиста, - на все мои обвинения, пряча глаза, глухо бормотал он. - Нет хуже огорчения для творческой личности, чем непризнание ее таланта.
- Да это было все равно, что наступить на муравейник!
- Я должен был поаплодировать артисту, - упрямо продолжал твердить он. Спорить с ним было бесполезно. Я еще не встречал человека с таким тяжелым характером, как у него. Он по любому поводу или упрямился или замыкался.
- Ты просто не в своем уме! Еще одна такая выходка, я брошу тебя и уйду один.
Он сосредоточенно кивнул, как будто соглашаясь на мое условие, но видно было, что его взволнованный мозг все еще занят собственным подвигом, а не моими наставлениями.
Немного выждав, мы вновь пустились в путь. Через некоторое время дорогу нам опять преградила река с очень обрывистыми берегами . Вместо воды в ней бурлила алая кровь, нагретая до кипения. Несколько сот голых грешников барахтались в течении, дрейфуя в нашу сторону. Они все время с воем выскакивали из реки, протягивая вверх обваренные руки, и хватались за пучки травы, что росла на отвесных склонах, но корни травы неглубоко сидели в глине и были слишком слабы, чтобы удержать тяжесть их тел. Они срывались, с головой погружаясь в кипяток. Высота вертикальных берегов служила им естественной преградой. Вокруг не было ни одного беса. Мы осмелились подойти поближе, чтобы получше их разглядеть. Все берега были заляпаны запекшейся подсохшей красно-коричневой корочкой, которая хрустела и ломалась под ногами, в неровностях и трещинах окрестной глины стояли подсыхающие лужи, свежие ручейки крови змеились меж кустов, пополняя уровень реки. Сама земля сочилась кровью. В воздухе нестерпимо воняло сероводородом.
Обваренные грешники при жизни были деспотами и тиранами, пролившими целые потоки невинной людской крови, и теперь они купались в плодах своих земных трудов. Почти все они сохранили на себе элементы одежды, кто кусок военного кителя с погонами, кто тяжелый боевой доспех, который сковывал движения и тянул на дно. Беспокойные и раздражительные, они непрерывно ссорились друг с другом, кидаясь, словно бешеные псы и стараясь свирепым рычанием отпугнуть соперника. Никто не разнимал дерущихся, как скорпионы в банке они жалили друг друга и рвали глотки. Чтобы истязать их, не нужны были никакие бесы, они сами себе были сущим наказанием. Только один небольшого росточка тиран с трубкой в зубах флегматично лежал посреди реки на спине, сохраняя невозмутимое спокойствие и демонстрируя полнейшее презрение к окружающему миру. Неспешно взмахивая короткими красными руками и не встревая ни в какие распри, он получал видимое удовольствие от своего купания. Когда один из грешников, раскосый старый монгол с жирным круглым морщинистым лицом и жидким клочком волос на подбородке попробовал его догнать, он просто ткнул его ногой в лоб и продолжал плавать в крови и наслаждаться.
- Я знаю, где есть брод, - сказал я побледневшему Тартюфу. - Пойдем, там реку можно перейти по камушкам.
- Лучше мой лед, чем эта речка! - ответил он совершенно потрясенный. Обилие крови на некоторых действует очень сильно. Тартюф был близок к обмороку. Когда под ногой у него смачно хрустела корочка, глаза его невольно закатывались от отвращения.
- Ну, знаешь, кто к чему привык, - возразил я, глядя на флегматичного тирана.
Час времени ушел на то, чтобы дойти до мелководья. Здесь берега были пологи, алая кровь не так кипела, и поток был не такой стремительный, но неподвижные фигуры бесов с острыми трезубцами и желтыми кисточками хвостов четко виднелись на фоне белых облаков. Мы снова плюхнулись в кусты в жидкую грязь, и поползли на ту сторону реки. Тартюф тихо стонал, кровь для него была все еще слишком горяча. Я молча молился, чтобы он не закричал.
- Терпи! На той стороне спрячемся в стенах Академии и немного отдохнем.
- Ты хорошо знаешь географию Ада, - хрипел он в ответ, чтобы отвлечься от невыносимой жгучей боли. - Как тебе удалось ее изучить?
Вопрос был неудобный и опасный. Я промолчал. Не было времени придумывать легенды. В этот момент до нас донесся страстный шепот: 'Эй! Эй! Ты, жид! Ты жид?' и один из круглых булыжников у мелководья вдруг повернулся к нам лицом и оказался головой грешника с длинным острым носом и косой челкой прилизанных волос, упавшей на лоб с левой стороны.
- Ты жид?! - прошептал одинокий грешник, пожирая бедного Тартюфа своими нестерпимо жадными и страстными глазами.
- О чем он хочет знать? - недоуменно спросил меня Тартюф.
- Он выясняет, не еврей ли ты.
- Еврей.
- Жид! - в полный голос взвизгнул странный грешник с радостным видом, как будто мы сообщили ему об амнистии. - Очистить нацию! - заорал он еще громче. - Ма-алчать! Евреев и славян в концлагеря!
Он как дельфин, внезапно выпрыгнул из реки своим холеным белым телом, вздымая волну и разливая вокруг нас потоки крови, допрыгнул до нас и, вцепившись желтыми острыми зубами в лодыжку моего спутника, стал с хрустом грызть ее и тянуть его на дно. Тартюф, дико крича от ужаса и боли, бил руками по воде. Я молча тянул его к себе на мелководье, а бесноватый тиран - в губительную глубину. Мы чуть не разорвали Тартюфа надвое. Я страшно боялся, что на нашу борьбу сбегутся бесы, но они все также неподвижно маячили на фоне неба, видно привыкнув к частой возне кровожадного тирана. Тиран сопел, не разжимая зубов, сомкнутых на хрустящей кости. Круглые камни у брода стали один за другим поворачиваться в нашу сторону, обнаруживая одинаковые человеческие лица с горящими ненавистью глазами и оскаленными пастями. Медлить было нельзя. Первым попавшимся булыжником я ударил бесноватого по голове, чтобы она треснула, но понадобилось еще несколько увесистых ударов, чтобы он, наконец, обмяк и мы смогли оттолкнуть его на глубину, куда он так стремился. Тартюф рыдал в голос, невзирая на опасность. Я зажимал ему рукой рот. Один из бесов нерешительно двинулся в нашу сторону, но по дороге передумал и снова замер на своем посту. Похоже, даже они без крайней надобности не рисковали сюда приближаться. Мы без помех выползли на желанный берег.
- Кто? Кто этот сумасшедший? - икал и всхлипывал Тартюф сквозь лязгающие зубы, больше нуждаясь в самом звуке моего голоса, чем в ответе. Он находился на грани истерики. Его трясло, и он не мог взять себя в руки. Я озабоченно осматривал его пострадавшую лодыжку. Кусок кожи был оторван грязными зубами, кусок мяса откушен почти до голой кости. В рану набилась грязь. Нога уже начала краснеть и опухать. Не отвертеться было от гангрены. Если мы вовремя не дойдем до Стикса, на этой ноге можно было смело ставить крест.
- Как, очень больно?
- Да, очень.
- Сумеешь подняться?
- Я попробую. - Он встал на четвереньки и, осторожно поднявшись в высоких зарослях, согнул колени и сделал несколько шагов. - Терпимо. Расхожусь. Пройдет.
Он даже улыбнулся, но его губы жалко кривились и дрожали. Геройствовал. Я был настроен более пессимистично, потому что знал симптомы. Заражение крови было неизбежно. Оторвав рукав от моей рубахи, мы промыли рану и, как умели, сделали повязку.
- Ищите их, ищите! - раздался совсем близко зычный грубый голос и послышался дробный перестук многочисленных копыт. - Они должны быть где-то здесь!
Мы, не сговариваясь, упали на землю. Вдоль реки, взяв наизготовку луки, проскакал боевой отряд кентавров, численностью голов около тридцати. В их обязанности входило патрулирование этих мест. Нарочно создавая громкий шум, они длинными пиками кололи невысокие кусты, словно надеялись таким способом вспугнуть притаившегося зверя. Первым шел Фол , на крупе у него сидел прекраснолицый ангел с нетопырьими крылами и разноцветными глазами, обхватив его грудь когтистой лапой. Громкими криками он поощрял отряд на поиски. Я с содроганием узнал прекрасный облик Князя Тьмы, светлейшего и лучезарнейшего Люцифера. Солнце садилось, и положенный нам день неприкосновенности незаметно истек. Люцифер, как обещал, уже наступал на наши пятки. Выждав, когда они отъедут, небрежно пошарив в прибрежных зарослях и на этом успокоившись, словно их главной задачей было создание видимости погони, а не сама погоня, мы двинулись в путь через страну унылого дождя и вечной слякоти, в которой разъезжались ноги.
ВТОРОЙ ДЕНЬ
Глава 1 Лабиринт лженауки, Академия морального греха
Быстро стемнело. За спиной небо было засвечено цветным заревом взрывающихся пиротехнических ракет. Это в амфитеатре продолжался бесконечный праздничный концерт. Ад бодрствовал круглые сутки без всякой надежды на передышку, так он был устроен. Треск фейерверка до нас не доносился. Впереди посверкивали молнии. Мы видели, как несколько раз они ударили во флюгер высокой мрачной башни на холме, окруженной грозовыми облаками. В ней в многотысячелетнем заточении томились три самые злобные и страшные женщины человеческой истории: фурии Алекто, Тисифона и Мегера . Они неподвижно стояли в зарешеченных окнах верхнего этажа башни, каждая в своем окне, освещаемые острым блеском молний, и призывно смотрели на нас голодными жадными глазами. Волосы их сами шевелились и извивались как живые, хотя в густом душном воздухе не было ни малейшего ветерка. Окованная толстым листовым железом полукруглая дверь башни была заколочена огромными латунными гвоздями и завалена тяжелыми круглыми булыжниками. Это были не простые булыжники. Ими были забиты насмерть шестьсот шестьдесят шесть блудниц на улицах Иерусалима. В просторных казематах замка, или, проще говоря, в вечно сырых и темных подземельях, пропахших серой, нескончаемыми рядами в ржавых железных гробах лежали с открытыми глазами лжеученые, лжепророки и предсказители всех мастей, от Платона до Эйнштейна, от Нострадамуса до Ванги. На груди каждого из них лежал страшно тяжелый плоский камень, смертной тоской стесняющий дыхание. Ежедневно три превратившиеся в уродин фурии спускались сюда и объединенными усилиями пытались сбросить камень с груди какого-нибудь грешника, присмотренного ими для своих любовных утех, но неизменно оставались с носом.
- Откуда взялась тут эта нечисть? - нервно поеживаясь, спросил меня Тартюф, когда мы, пробираясь мимо башни, ускорили шаг, за что оскорбленные сестрички щедро осыпали нас плевками, всевозможными проклятьями и визгливым истеричным хохотом. - Разве в Аду томятся не только человеческие грешники?
- Конечно, нет! А куда, скажи, было девать всех тех разумных, кто грешил до появления людей? Здесь тролли, великаны, саламандры и драконы, да много кто еще. Сюда бы одного живого ученого-палеонтолога, чтобы классифицировать все эти ныне исчезнувшие виды. Тут многие из них пришлись довольно кстати и с разрешения бесов занимаются своим любимым делом - мучают людей.
Тартюф надолго задумался и замолчал. Дорога снова пошла в гору. Дождь все не прекращался, навстречу неслись потоки грязной воды, затрудняющие движение. Мы вязли по пояс в неистовом круговороте. Незаметно окончательно стемнело. Мы прошли по бескрайнему полю, где на земле крылом к крылу, нахохлившись, сидела плотная масса ворон, сотни тысяч птиц с горящими красными глазами. С крепких клювов у них капала вода, а по грубым черным перьям бежали ручейки. Они не взлетали и не расступались перед нами, чтобы пройти нам приходилось расшвыривать их ногами. В ответ они даже не пытались клюнуть нас или ударить крылом. Это было грандиозное и жуткое зрелище. Жалкие птицы вытягивали тонкие мокрые шеи, пытаясь разглядеть что-то во тьме, окутавшей их на веки вечные, ибо все они были слепыми. Такова была страшная оборотная сторона врожденной мудрости, приписываемой этим птицам.
Когда мы, наконец, достигли стен вожделенной Академии, Тартюф уже еле волочил распухшую ногу и подвывал исподтишка сквозь стиснутые зубы, искренне надеясь, что я его не слышу. Если бы я не знал дороги и не выбирал кратчайшие пути, лежащие вдали от основных скоплений грешников и бесов, его бы уже давно поймали и возвратили на девятый круг.
Белоснежное здание Академии, своим величественным портиком напоминающее храм, - надо полагать храм Науки, или скорее ее лабиринт, - стояло на красивом природном возвышении, нежась в холодном бледном сиянии полной Луны, и никем не охранялось. Двери ее были гостеприимно распахнуты для всех желающих. Помещения были чисты и просторны, коридоры светлы и длинны, кабинетные двери не заперты, этажей вверх и вниз - не считано, окон не было вовсе, а вход (он же выход) был только один и вернуться к нему, углубившись в лабиринт хорошо освещенных коридоров, не было никакой возможности. А был еще подвал и чердачные помещения! Разобраться со всем этим еще никому не удавалось. В этих научных дебрях с потерянным видом бродили тысячи грешников с разным количеством колец на шее. Их доставляли сюда со всех кругов Ада для опытов. С высоты птичьего полета бросалось в глаза, что очень сложное в архитектурном исполнении здание Академии было воздвигнуто в виде огромного знака Сатаны, - перевернутой пятиконечной звезды в окружности. Фасад был украшен колонами, гипсовой лепниной и многочисленными нишами, имитирующими проемы окон. В них стояли статуи химер с лицами выдающихся ученых. Это была гигантская лаборатория морального греха, оснащенная по последнему слову бесовской техники, единственное место в Аду, где все бесы были не бесстыдно наги, а носили лабораторные халаты, накрахмаленные белые шапочки и очки и имели весьма ученый и лукавый вид. Как только мы, грязные и мокрые ввалились внутрь, тут же ослепнув от нестерпимо яркого дневного освещения и изрядно наследив в приемном покое, несколько очкастых бесов бросилось к нам и с ласковыми уговорами уложили Тартюфа на лежанку, чтобы осмотреть его раненую ногу. Были принесены бинты и носилки. Запахло какой-то едкой мазью. Все напоминало больницу. Мы с Тартюфом испуганно притихли.
- Куда их? - спросил кто-то из бесов.
- Давайте на пятый этаж. Ногу отнимать!
Тартюф страшно вскрикнул и попытался привстать с лежанки. Бесы вцепились в него, прижимая к лежаку, чтобы он не дергался. Я кинулся на них. Мы были в ловушке! Громкий смех разнял нас. Хохотали все бесы, даже те, кто держал меня за локти и успокаивал Тартюфа.
- Шутка! Шутка! Ишь, какой живчик! Значит, жить будет!
- Шутка же! Шутка! - закричали и захохотали вокруг.
- Небось, ногу жалко? - продолжал веселиться главный бес, дородный и сытый, с приятной, чисто выбритой физиономией. - Никуда она не денется, нога-то, останется при вас, любезный. Эй, вы, несите им поесть! Нужно подкрепить силы. Пройдите, уважаемые гости, к лифту и поднимитесь на третий этаж, там у нас приличная столовая. Идите на запах, нипочем не ошибетесь.
Он подмигнул и исчез, распорядившись, чтобы отработанных грешников, собранных в нижнем зале, первым же транспортом отправляли восвояси на Круги своя, в четвертом зале готовили какую-то аппаратуру, а также вкатили какую-то сыворотку десяти тысячам грешников со второго и третьего уровней, так тут официально именовались этажи.
В почти пустой столовой действительно вкусно и обильно пахло. Два грешника горько рыдали над тарелками. Один сказал, что его только что с помощью волшебного экрана заставили взглянуть на свое прошлое. Он с ужасом узнал, что сын его, которому он оставил царство, был не от него. Жена всю жизнь обманывала его с сердечным другом. Второму показали, что произошло после его смерти. Он узнал, что все его книги были преданы забвению, бездетная вдова продала дом и вышла замуж за тренера по теннису, а весь архив, который он так бережно хранил, в надежде на своих будущих биографов, был выброшен на свалку новыми хозяевами. То есть, от него на том свете не осталось и следа. Тартюф помрачнел. Прекрасная Академия начинала открываться ему в неожиданном, новом свете.
- Как ты считаешь, Люций, можно мне будет тоже взглянуть хоть одним глазком на то, что случилось после моей смерти?
- Боюсь, нам этого просто не избежать. Ты выдержишь? Ты хоть помнишь, кто ты? При нашем знакомстве ты даже этого не помнил.
- Помнил и помню, - с мрачным достоинством возразил Тартюф.
- А что тебя интересует?
- Где Христос Назарянин .
Я вздрогнул. Он сказал это так просто, будто Христос по-прежнему оставался для него другом и человеком, а все случившееся между ними произошло только вчера, а не тысячи лет назад. Пользуясь тем, что ученые бесы в халатах оставили нас на время в покое, я рассказал ему, что случилось сразу после его смерти и что происходит на Земле до сих пор. О распятии на кресте и воскрешении Христа, о вознесении на небо, о создании новой церкви и апостолах, его бывших друзьях, написавших об этих событиях книги, о массовом поклонении и культе христианства. Словом, это была смесь из Евангелия и мировой истории. Тартюф сначала слушал, бледнея и сжимая кулаки, не сдерживая то удивленные, то протестующие восклицания, потом угрюмо замолчал, не мешая мне рассказывать. Потом он спросил: 'И люди верят всему этому?' и у него по лицу разлилась желчь. Я пожал плечами.
- Ты ведь в Аду, разве это не главное доказательство неверующим?
Мы огляделись, вспомнив, где находимся. Оказалось, что пока я рассказывал, столовая заполнилась народом. Грешники свободно входили и выходили, и вскоре столовая стала напоминать палату буйно помешанных, поскольку большинство грешников, входя, или рыдали в голос, или бились головой о стену, или бесновались, изрыгая всяческие проклятия. Один бывший судья, заработавший при жизни чрезвычайно высокую репутацию вследствие своей неподкупности, узнал, скольких безвинных людей он отправил на виселицу, хотя за оправдание некоторых из них ему предлагали очень большую взятку. Тут был уважаемый врач, которому показали, скольких людей он в течение своей практики замучил до смерти лекарствами или сделал калеками, поставив им неправильный диагноз. Здесь был один принципиальный английский лорд, который довел до самоубийства своего единственного сына, чье поведение он категорически не одобрял и которого оставил без средств к существованию уже будучи на смертном одре, в последний момент изменив завещание. Как в любом порядочном сумасшедшем доме не обошлось без Наполеона. Наполеон в своей неизменной, пробитой двумя пулями помятой треуголке стоял у стены, скрестив руки на груди, и скупые слезы солдата текли по его пухлым щекам. Ему только что показали, какой малости ему не хватило, чтобы выиграть свое Ватерлоо. Александр Великий узнал, кто подсыпал ему яд. На него было страшно смотреть. Но страшнее всего было видеть мать с воображаемым ребенком на руках, по собственному преступному желанию потерявшей пятерых детей. Рафинированная светская львица и жена уважаемого человека, она сделала пять тайных абортов от своих любовников, вследствие чего не смогла родить от мужа и лишилась радостей материнства. В лабиринте Науки бесы сумели реконструировать и продлить жизнь ее несостоявшихся детей от младенчества до взрослого возраста. Их жизнь во всех подробностях показали ей в волшебном зеркале. Она сошла с ума.
- На процедуры! - закричал в коридоре противный, высокий, подражающий сладкому женскому голос. Несколько убитых правдой грешников с криками ужаса заметались по столовой, переворачивая стулья. Они больше не хотели знать никакой правды о себе. Бесы в белых халатах с трудом поймали их, скрутили и куда-то повели. Какое еще испытание правдой и совестью придумали они для этих несчастных? Тартюф даже не обратил внимания на поднявшуюся вокруг суматоху. Он весь горел, на лбу его выступили капли пота. Он, наконец, плавился в Аду. В своем маленьком личном человеческом Аду. Он узнал правду. И он неслышно кричал внутри себя и корчился от боли. Его душа превращалась в пепел.
- Он оказался сыном божьим? А я две тысячи лет нещадно казнил себя, считая самым бесчестным и подлым человеком! Я считал, что меня еще слабо наказали, всего лишь вечными мучениями! Меня ел стыд! А что теперь? Я был ни в чем не виноват? Все было спланировано заранее, чтобы пострадать и выжать слезы из небесного отца? Сплошное надувательство, дешевые минутные мучения! Ему ведь даже на кресте ничего не угрожало!
- Тебя подставили, - согласился я, едва сдерживая смех.
- Подставили! А разве нет?! Подвели к краю пропасти и толкнули в спину, точно зная заранее, что дальше случится. Ведь он всезнающий и всемогущий, все делается по его указке. А я дурак! Я вместо него взошел на жертвенный алтарь и был обречен на вечные мучения! Это ли не величайшая на свете подлость?!
- Послушайте, милейший, - сказал, стоя в дверях давешний главный бесовский весельчак и начальник. Он уже некоторое время кисло внимал нам, наводя дамской пилочкой красоту на свои длинные, чуть загнутые ногти. - Вы отнимаете у нас хлеб. Зеркало правды открыло бы ему глаза не хуже вас. Оно, конечно, не стоит без дела, но все же лучше, если бы этим занялись профессионалы. Эй, бесы! Тащите этого хромоногого на процедуры! Сейчас он узнает, о чем злословили за его спиной добрые соседи, и что было бы, если бы он нашел в себе силы хоть раз не потакать своему больному самолюбию .
- Я хочу знать, почему из всех друзей он выбрал именно меня? Почему именно меня? За что меня, почему меня?! - кричал увлекаемый бесами Тартюф.
- Всему свое время, - твердо ответил главный бес. - Узнаете. У нас еще много чего для вас припасено. А потом ваш черед, милейший.
- К вашим услугам, - насмешливо ответил я. - Я просто горю желанием узнать всю правду о себе. Только смотрите, не спалите вашу волшебную аппаратуру.
Главный бес ухмыльнулся. Ухмыляться он перестал потом, когда я напустил туману, и его зеркало правды выдало им, что я агнец Елай, не больше и не меньше, и сразу потемнело. Беспокойно забегали бесы, снова запуская аппаратуру. Агнец Елай. Агнец Елай. Агнец Елай. Меня скрутили и повели к главному врачу.
- Итак, вы агнец Елай? - со злостью сказал он и вытащил большой клетчатый носовой платок, чтобы натереть до блеска ненужные бесам очки. - Овечка с лицом, твердым как орех и со статью воина? Ничего себе овечка! А кто, собственно говоря, этот ваш агнец Елай?
- Вы разве не слышали? Это жертвенный агнец, которого Господь подсунул Аврааму на закланье вместо сына Исаака, когда проверял Авраамову лояльность. Помните Библию?
- И вы та самая бедная невинная закланная овечка? - прищурился он, игнорируя мой вопрос о Библии.
Я улыбнулся и развел руками.
- В тот момент я был взрослым овном, а не агнцем. Но не суть.
- И вы здесь, в Аду?
Я снова развел руками. Неисповедимы пути Господни. В этот момент главврач незаметно и словно невзначай провел твердым острым ногтем указательного пальца по простой металлической линейке с делениями, мастерски извлекая из этого нехитрого приспособления такой отвратительный и громкий скрежет, что у менее крепкого человека непременно заныли бы зубы. Я улыбнулся. Меня этим не проймешь. Главврач не сдался и извлек из своего своеобразного музыкального инструмента еще более мерзкий и долгий звук. Такой мерзкий и такой долгий, что врачу хватило бы времени, если бы он имел дело с размазней, чтобы вытянуть из несчастного все жилы и намотать их на кулак. При этом он мне еще приятно улыбался. Мы смотрели друг другу в глаза.
- Ну ладно, - сказал он, наконец. - А как вы относитесь к визгу пенопласта по стеклу?
- Никак, - ответил я. - У меня крепкие нервы.
- Вижу, - согласился главный бес с ноткой уважения в голосе. - А некоторые, знаете ли, просто выходят из себя. Готовы на все, лишь бы прекратить этот визг, особенно женщины. Им кажется, что с них живьем сдирают кожу.
- Представляю.
- Представляете? - с надеждой встрепенулся он. - Давайте попробуем?
- Не тратьте зря время. Я неточно выразился. НЕ представляю.
- Ну, хорошо, хорошо, не будем отвлекаться. Вернемся к нашим так сказать агнцам, то есть к баранам. За какие такие грехи вы здесь, агнец Елай? Вам ведь место в Раю, если я не ошибаюсь.
- Гарантия молчания. Я слишком много видел, когда меня убивали на той злосчастной горе. Чего стоят только две мозоли на пальцах правой ноги Господа! Как далеко нам всем до совершенства! А его вечно поджатая левая нога? Я могу рассуждать о ней часами!
- И сейчас мы имеем дело с реинкарнацией? Ваша овечья душа переселилась в тело воина?
Я снова покивал. Бес нацепил на нос очки и злорадно заблестел на меня круглыми стеклышками в тоненькой проволочной оправе.
- А вот я не индус и, к несчастью для вас, не верю в реинкарнацию. Мы догадались сосчитать количество колец на вашей шее и на шее вашего спутника, и засомневались. Мы давно не заказывали для опытов грешников с девятого круга, слишком уж ненадежный и мерзкий материал, да и транспорт с новыми опытными образцами придет только через два дня. Тут рядом есть одна букмекерская контора, - доверительно сообщил он мне, понизив голос, чтобы караулившие у дверей его кабинета бесы ничего не услышали. - Я уже сделал там весьма крупную ставку. - Он подмигнул и снова заблестел стеклышками очков. - У каждого своя игра, господин агнец, и свои интересы. А что прикажете делать? И что прикажете думать? Через наше зеркало правды мы вдруг доподлинно узнаем, кто ваш спутник. Мы тут в Академии тоже не лыком шиты, и кое-что слышали о табу на этого грешника. Вопрос: что он делает на нашем круге? Почему шляется по Аду без конвоя? Почему пришел к нам добровольно? К нам не приходят добровольно, моральные муки ранят больнее физических. Вас же наше зеркало вообще никак не идентифицирует. У вас что, нет прошлого? Словом, я быстренько сделал ставку против вас и послал гонца к господину Люциферу. Жду его с минуты на минуту.
Я привстал. Он поспешно позвонил в колокольчик, не спуская с меня глаз. Я снова сел. Вошли бесы в фартуках. Без очков и халатов, очень плечистые и рослые. Драться с ними не имело смысла.
- Возьмите этого господина и того скандалиста, что пытался бросить в зеркало стулом и уведите их на первый уровень. Заприте в подвале. И не пытайтесь бежать, господин агнец. Даже если вы выйдете из каземата, из лабиринта Науки еще никто сам не выходил. На то и наука! Ну-с, желаю не скучать.
Мы оказались в сыром каменном мешке. Тартюф замкнулся в себе, молча переваривая всю свою злосчастную жизнь, перевернутую кривым зеркалом. Я был в отчаянии. Я представлял Люцифера, который мчится сюда на огнедышащем драконе, радостно клацая зубами и потирая руки. Если бы ему было позволено пользоваться в игре своими собственными крыльями, он бы уже давно был в Академии. Я так увлекся этим красочным видением, что пропустил момент, когда за стеной вдруг заскрежетало и раздалось три взрыва подряд. Они потрясли и всполошили Академию, а самый сильный третий взрыв обрушил часть стены каземата. Взрывной волной нас отбросило к противоположной стенке. В проломе показался задымленный кусок бледного неба и чей-то пыльный башмак, который ударами каблука выбивал из поврежденной кладки обломки камней, расширяя пролом. Затем он сменился мужским лицом с прекрасными темными коровьими глазами, нежными как у девушки и опушенными длинными загнутыми ресницами. Глаза кротко взглянули на нас и вспыхнули радостным блеском.
- Они здесь! - громко крикнул незнакомец. Несколько смуглых мужчин с крючковатыми, тонко очерченными библейскими носами, в белых чалмах на головах, одновременно протянули к нам через пролом сильные цепкие руки и помогли выбраться наружу. Накрапывал дождь, хмурый день клонился к закату. Я пришел в отчаяние: мы незаметным для себя волшебным образом провели в Академии ночь и большую часть дня. От вторых суток из пяти отведенных нам на побег почти ничего не осталось.
- Кто это? - тихо шепнул мне Тартюф, невольно поеживаясь от свежести налетевшего на нас ветерка.
- Это мусульмане, - ответил я ему. Невидимые за кустами горячо всхрапывали кони. Где-то высоко в небе две трепещущие, широко разверстые ноздри огнедышащего дракона с шумом выдохнули водяной пар и мелкие раскаленные угольки и искры фейерверком разлетелись в дождливом небе. Минуту спустя внизу появилась Академия, и дракон стал снижаться, плавно кренясь на правое крыло.
Глава 2 Гневливые
Террористы, точно определившие наше местонахождение по имеющейся у них карте лабиринта и аккуратно взорвавшие стену Академии, обитали на пятом круге, где содержались все гневливые. Большинство гневливых грешников составляли мусульмане. Это были как раз те самые НЕ добродетельные нехристиане, о судьбе которых размышлял над своим циркуляром Люцифер. Гневались они на всех без исключения, в том числе и на себя, но больше всего гневались на божескую несправедливость и на своих собственных мусульманских пророков и учителей, которые ввели их когда-то в страшное логическое заблуждение. Объявив главным критерием человеческой добродетели не вечные и понятные общественные ценности, типа не убий, не укради, а фанатичную преданность 'истинной' религии и объявив остальные существующие религии 'неистинными', исламские проповедники вдруг зачем-то признали, что мусульманский и христианский Бог одно лицо, только с разными именами и оказались в логической ловушке. Раз Господь один, каким именем его не называй, то Рай у него тоже один, и нет никакого основания не пускать в него никого, кроме правоверных мусульман только потому, что их пророкам вздумалось объявить единственным пропуском туда 'истинную' веру. Господь слишком мудр, чтобы вмешиваться в человеческие дела, но и в свои дела лезть не позволял. После смерти все грешники продолжали, естественно, сваливаться в одну общую кучу, а праведники - в другую кучу, без рассортировки по религиям, так как судили умерших по грехам, а не по вере. Гибель в газавате, священной мусульманской войне с неверными не почиталась на Небе за доблесть, которая требовала немедленного поощрения райскими кущами, а расценивалась как банальное смертоубийство. Пояс Шахида вообще рассматривался как подлость. Души погибших в бою правоверных мусульман вместо обещанного их пророками мусульманского Рая с разбитными нарумяненными гуриями , попадали прямехонько в Ад, где уже в нетерпении потирали руки бесы, и где им приходилось соседствовать с душами убитых ими христиан. Как же тут было не озлобиться на своих учителей, тем более что справедливость происходящего была налицо. И все же в этом порядке вещей крылась какая-то странная неясность в отношении более молодой мусульманской религии , и Господь счел нужным пойти им на некоторые уступки. Теперь уже души всех, кто попадал под исламское понятие 'неверный' без разбору стали направлять в Ад, даже если те совершали при жизни благие деяния и были достойны лучшей доли, чем терпеть ни за что вечные мучения. И опять Господь узрел здесь несправедливость уже по отношению к христианам, главной своей опоре, и исправил эту необъективность вот каким образом. Теперь и все праведные мусульмане стали автоматически попадать в Ад, так как их глубокая враждебность христианству сама по себе в глазах Господа являлась смертным грехом хотя бы по причине первородства христианства. В общем, всё слегка запуталось. В Рай стали попадать только завшивевшие махровые атеисты, чтобы ни нашим, ни вашим не было обидно, а среди атеистов святых праведников по пальцам можно пересчитать, так что Рай захирел и опустел. По райским кущам бегали волосатые слоны и прыгали смущенные ручные обезьянки. Огромные бабочки лениво порхали с цветка на цветок, шмели и пчелы собирали нектар и мед в кубки, но их некому было пригубить. Немногочисленные праведные души древности, такие, как великие ученые врачи Гиппократ и Авицена, да Понтий Пилат , попавший сюда без объяснения причин, за особые заслуги, загрустили и совершенно одичали. В Аду, напротив, закипела жизнь. Мусульмане и христиане наконец зажили в мире, объединившись против общего врага - бесов. Особенно усердствовали гневливые и энергичные мусульмане, которые и тут смогли раздобыть тротил, точнее, создать точный эквивалент взрывчатки из растертых в пыль старых бесовских копыт, смешанных со слюной огнедышащих драконов. У них везде, даже в стенах Академии среди ученых бесов были свои люди. Кроме того, большинство букмекерских контор контролировалось ими и в свободное от мучений время они неплохо наживались на бесовском азарте. Им было важно, чтобы нас с Тартюфом не схватили еще хотя бы пару дней, чтобы успеть принять побольше ставок в игре. Этим главным образом и объяснялось их вмешательство в нашу судьбу и их доброта по отношению к нам.
Не тратя лишних слов, нас с Тартюфом вдвоем посадили на горячего арабского скакуна, чтобы доставить к границе между четвертым и пятым кругом, и мы поскакали. Дождь усилился. Дорога раскисла окончательно, ноги лошадей, скачущих во весь опор, разъезжались в жирной глине. Это были кони отряда легкой арабской конницы, испугавшиеся когда-то вида и запаха боевых слонов одного непокорного индийского раджи и повернувшие назад вопреки желанию всадников, отчего те проиграли важную битву. Из-за единственного в их жизни случая трусости они теперь терпели вечные муки дождливой погоды и раскисшей глины. Это были великолепные сильные животные с широкой грудью, тонкими резвыми ногами и маленькой красивой головой на изящной, почти лебединой шее. И теплолюбивые кочевники, привыкшие к жизни в условиях абсолютно сухой погоды, к песку, знойному воздуху, чистому небу, которое одаривало их дождем раз в год по чайной ложке, мучились на пятом круге не меньше лошадей. Их вечно сырая одежда не согревала холодными ночами, все они были простужены, мокрые волосы висели сосульками, из носа текло, их душил кашель и мокроты, их раны мокли и гнили, но они не унывали. Отряд состоял из пятнадцати человек, командовал им молодой человек с приятным лицом, ассирийской курчавой бородкой и добрыми коровьими глазами. Он был главным специалистом по самодельному тротилу и бомбам. Хитростью и дальновидностью он не уступал Люциферу. Разговаривать при таком бешеном аллюре было невозможно, и мы с ним ограничивались знаками и улыбками приязни, между собой же разбойники перекликались такими непонятными по содержанию фразами, что Тартюфу каждый раз приходилось обращаться ко мне за разъяснениями, благо он сидел сзади, обхватив меня за талию, и я хорошо его слышал. Я шепотом объяснил ему, кто такие мусульмане и чего они добиваются и он потерял к ним всякий интерес и благодарность.
На глинистой тропе поскользнулись и упали сразу две лошади с всадниками. Дождь лил как из ведра. Две белых чалмы, разматываясь на ходу, покатились с холма вниз, на глазах превращаясь в маленькие грязно-коричневые шары. Отряд спешился, чтобы поднять упавших и оценить размер катастрофы. Лошади побились, одну из них даже пришлось отпустить, так как у нее была перебита спина, и она уже не могла нести всадника, вторую, прихрамывающую, повели налегке, распределив людей между уцелевшими наездниками и значительно снизив скорость. Лица мусульман слегка погрустнели и сделались сосредоточенными. Косые струи дождя секли их, стирая лучезарные белозубые улыбки молодости, которая не унывает ни при каких обстоятельствах. Внезапно из мокрого гнилого леса, из серой мерзости, в которую превратил вечный дождь молодой, но уже подгнивший и неразвивающийся подлесок, вырвался отряд кентавров с пиками наперевес. Гикнув, они без промедления пустились в галоп, направляясь в нашу сторону, и стало ясно, что они давно нас тут поджидали. Секунду спустя второй отряд кентавров показался из леса с другой стороны и нас взяли в 'клещи'. От одного из кентавров отделилась и взмыла вверх большая крылатая фигура в пурпурной мокрой мантии, широкими взмахами кожистых крыльев рассекая каскады холодной дождевой воды, водопадом льющейся с небес, неподвижно повисла над лесом. Мы пришпорили коней и понеслись, не разбирая дороги. Еще одна наша лошадь поскользнулась и упала на крутом вираже, когда мы огибали гнилой лес и овраг, за которым начиналась горная тропа, уходящая вверх на новый уровень пятого круга. Оглянувшись, я увидел, как она стремительно летит с холма вниз по скользкой траве копытами вперед навстречу кентаврам, дважды перевернувшись через голову и волоча за собой безжизненное тело всадника, чья нога застряла в стремени, затем она сшиблась с передовым кентавром первого отряда, который пытался пригвоздить ее к земле пикой, чтобы остановить. Трех кентавров снесло с ног одного за другим и снесло бы еще больше, если бы остальные не бросились врассыпную. Второй отряд на скаку перестроился во фронт, и кентавры вынули из колчанов луки. Наш ассириец что-то гортанно крикнул и нырнул под лошадь, демонстрируя отменную ловкость и сноровку. На виду осталась только его рука, вцепившаяся в верхнюю луку седла. Весь отряд последовал его примеру. Они мгновенно исчезли с наших глаз и мы с Тартюфом остались один на один с кентаврами, уже вложившими стрелы в тетивы, как беспомощные сиамские близнецы, приросшие друг к другу и к своей спасительнице-лошади, перешедшей в самый бешеный галоп. Перестук ее копыт по горной тропе, казалось, достигал глубин Вселенной и одновременно ушей Господа, и мы уже смели рассчитывать на божью помощь, но вместо грозного гласа небесного и метких молний, поражающих кентавров, с неба грянул безудержный и безумный хохот Люцифера. Рассекая потоки дождя крыльями летучей мыши, он продолжал неподвижно висеть над лесом, не вмешиваясь в погоню, но указывая своим кентаврам на нас простертой вперед рукой с растопыренными пальцами, словно он умоляюще протягивал кому-то большое невидимое яблоко. Жест из его большого сценического арсенала. Тут очень важно было правильно откинуть голову назад и слегка наклонить ее к плечу вытянутой руки.
- Это ты, Цветочник? - громовым голосом крикнул сей славный труженик сцены. Я не ответил: в данной ситуации и так не трудно было догадаться, кто были те неловкие сиамские братья, незнакомые с приемами джигитовки. Он дал отмашку. Запели стрелы. Тартюф тоскливо взвизгнул, еще теснее прижимаясь к моей спине. Он понимал, что является моим живым щитом и все стрелы достанутся ему, превратив в подушечку для иголок. В этот момент наша лошадь подвернула ногу. Метров пятнадцать я бежал впереди нее под свист стрел на четвереньках, напрягая все силы, чтобы не попасть под перекувыркивающуюся через голову несчастную лошадь, которая нагоняла, поскольку в момент падения мы спускались в ложбину, и дорога шла под уклон. В последний миг, когда ее туша уже наваливалась на меня, чтобы переломать все кости, я по-лягушачьи отчаянно прыгнул в сторону. Все стрелы опять просвистели мимо. Это был уже второй совершенно неудачный залп кентавров, что было для меня просто невероятным везеньем. Не успел я опомниться и оглядеться, как чья-то крепкая рука схватила меня за ворот и выдернула из кустов, где я застрял, барахтаясь в колючках и не дотягиваясь ногами до земли. Это был ассириец. Мусульмане возвращались, яростно пришпоривая коней. Кони их были в пене и бешено грызли удила, а глаза метали молнии. Память о былой трусости, которая привела их в Ад на вечные мучения, горячила сердца, и они яростно рвались в бой. Грешники больше не прятались под брюхом у своих коней. Ассириец улыбался кроткими темными глазами и отдавал четкие распоряжения. Он отделил от отряда трех мусульман и послал их вперед, навстречу неотвратимо приближающимся лучникам, еще двоих отправил вскачь в обход холма, где по его расчетам нас должен был перехватить первый отряд кентавров, чтобы сомкнуть 'клещи'. И тем и другим были быстро переданы какие-то многочисленные холщевые мешочки, висевшие на поясе у каждого члена нашего отряда. Оставшиеся семь человек во главе с ассирийцем, приструнив горячившихся коней, съехали с тропы, построились в короткую цепочку и спокойно повернулись лицом к надвигающимся преследователям. Никакого оружия у нас не было, грешникам не положено было его иметь. Я сидел на коне за спиной одного из простоволосых мусульман, который в пылу скачки потерял свою чалму, и волновался за Тартюфа. Я не знал, где он и что с ним случилось.
Кентавры яростно взревели. Они уже успели убрать бесполезные луки в колчаны и взяли наизготовку длинные пики. Они мчались по склону вниз громадными скачками, наваливаясь на нас всей своей грозной массой и взметая в воздух крепкими копытами дробленную гранитную крошку, которая шрапнелью секла придорожные кусты. На наших глазах они страшно сшиблись с маленьким отрядом мусульман, состоявшим из трех человек, но за миг до столкновения скакавший впереди мусульманин молодецки вскочил ногами на седло и встал во весь рост, раскинув руки в стороны, словно его распяли на невидимом кресте. В руках он держал два буро-желтых куска, похожих на хозяйственное мыло. Поравнявшись с первыми кентаврами, причем его конь с красными от бешенства глазами умудрился схватить и надвое перекусить древко направленной в них острой пики, он изо всех сил ударил друг о друга бурые куски. Полыхнул взрыв. Он разметал по тропе отряд кентавров и разнес в клочья самого смертника, у которого сдетонировали все его многочисленные мешочки с самодельным тротилом. Два других, опаленных огнем смертника, довершили остальное, взорвав себя хоть и менее эффектно, но не менее эффективно. Это был единственный способ взорвать адский тротил мусульман, каждый раз жертвуя кем-то из своих людей. Гневливые так и не смогли сконструировать толковый детонатор, безотказно срабатывающий в абсолютной сырости их круга. Конечно, в Аду никто не умирает насовсем, но и испытывать при каждом взрыве смертные муки от разрывания на части тоже было не сладко. Но это было справедливо.
Когда дождь прибил книзу клубы дыма, мы увидели страшную картину разрушения. Преследовать нас было некому. Дымящиеся куски мяса, оторванные конечности, косматые человеческие головы и лошадиные туши валялись по всему склону холма, ручейки крови текли, смешиваясь с дождевой водой. Два или три искалеченных тела все еще бились в судорогах агонии и попытках подняться на ноги. Фигура над лесом гневно вскрикнула, сложила крылья и камнем упала за холм, который как раз огибал другой отряд кентавров, уже пострадавший ранее от столкновения с самой первой нашей упавшей лошадью. Взрывов мы больше не услышали. Свято выполняя условия игры и не имея права физически вмешиваться в битву, Люцифер уберег и увел своих кентавров в густую чащу леса. Об этом рассказали нам два вернувшихся из-за холма и уцелевших смертника-мусульманина.
Мы разыскали живого и невредимого Тартюфа, который прятался в кустах, и к утру без приключений добрались до полосатого столба на границе пятого и четвертого кругов. Я подозревал, что неприятные приключения не раз незаметно подстерегали нас в дороге, но благодаря хитрости и опыту предводителя нашего отряда и прекрасным умным арабским скакунам нам удалось их благополучно избежать. У пограничного столба мы спешились. Молодые грешники, улыбаясь, обступили нас со всех сторон и беспардонно затормошили, больно хлопая по спине и плечам. В хмуром сумраке холодного дождливого утра сверкали их ослепительные улыбки и белоснежные зубы. Тартюф больше не спрашивал меня поминутно, о чем они говорят, хоть он по-прежнему не улавливал смысл их напыщенных речей. По лицу было видно, что он мечтает скорее избавиться от них. Молодой человек со смолисто-черной ассирийской бородой, кудрявой и нежной, как шелк, и с прекрасными добрыми коровьими глазами, вышел вперед и по очереди обнял нас по-братски, пожелав счастливого пути. Рассвело. Дальше мы должны были идти пешком одни. Кто-то из мусульман вырезал из ветки дерева клюку, чтобы хромающий Тартюф мог на нее опираться при ходьбе. Они стояли и махали нам вслед до тех пор, пока мы не скрылись из виду, потом вскочили на коней и помчались назад, разбрызгивая во все стороны попадающиеся на пути лужи. Их ждали ставки, мучения и бесы. Молодого ассирийца должны были публично разорвать на части дрессированные львы, имитирующие взрыв пояса Шахида, после которого смертник разлетается на мелкие кровавые кусочки. Так он когда-то погиб, унесся с собой в могилу тридцать ни в чем не повинных жизней в оживленный базарный день, и эта гибель изо дня в день изощренно повторялась с ним на протяжении уже десяти лет, прошедших в Аду.
ТРЕТИЙ ДЕНЬ
Глава 1 Скупцы и расточители
До полудня Тартюф шел сам, а с полудня мне пришлось тащить его на своем горбу, проклиная всех на свете, в особенности бесов и тиранов с Кровавой речки. Клюку он потерял при переходе через бурный ручей и сам чуть не утонул, хотя воды там было по колено. За эти дни Тартюф ничем себя не запятнал, что было важно по условиям игры, но ему с каждым часом становилось хуже. Я совершенно выбился из сил. Мне до сих пор никто не попадался в жизни, кто прилагал столько усилий, чтобы попасть на небо, как это делал я. Да чтоб оно перевернулось!
Мы сделали привал. Теперь мы часто делали привалы. Пока я обвязывал свои разбитые в кровь ноги грязной тряпкой, стоптав стандартные, положенные римским сенаторам открытые сандалии, Тартюф предался размышлениям.
- А Люций значит 'лютый'? - спросил он вдруг, поставив меня в тупик этим вопросом. Во-первых, я не знал, какой вывод последует за моим ответом, а во-вторых, я никогда не думал о значении своего имени.
- Не знаю, может быть. А что? Какая разница?
- Нет никакой, - поспешно успокоил он меня. - Я просто так спросил. А ты давно в Аду?
- Больше чем ты. Несколько тысяч лет.
- Ого! Я думал я здесь старожил. Теперь понятно, почему ты так хорошо ориентируешься тут. Нам далеко еще до Стикса?
- Четыре полных круга. Очень далеко.
- А что за грешники находятся на этих кругах?
Я ознакомил его по памяти с древним циркуляром Люцифера, с наслаждением растянувшись на траве и подложив под голову руки. Все мои кости ныли, ступни горели. Он рассмеялся, тоже развалившись.
- Наверное, ты хотел сказать не сладострастники, а сластолюбцы? На втором круге.
- Да какая разница? - буркнул я. Этот зануда начинал действовать мне на нервы. В циркуляре было ясно написано 'сладострастники'. Смешное слово.
- Ну как же? Подумай хорошенько, - Тартюф сорвал и закусил травинку. - Ведь слово сладострастие означает качество страсти и суть его - качественная работа. Это ненаказуемо. Всегда карают за количество. Чем больше у мужчины женщин, тем больше он сластолюбив; так же и женщины. Мы порицаем множественность связей. Кто больше грешен - тот, кто съел одну конфетку и получил от ее сладости и вкуса неземное наслаждение, или тот, кто как свинья в один присест умял гору конфет? Конечно этот последний! Значит, все грешники на втором круге должны быть сластолюбцы, а не сладострастники, или весь Ад ужасная ошибка.
- Похоже, ты эксперт в вопросах страсти? - язвительно спросил я, с негромким оханьем перекатываясь набок, чтобы лечь к нему лицом. Ад был ошибкой. Сплошной ошибкой и несправедливостью. Интересно, что думал по этому поводу Господь? Любил ли он свое творение так же горячо, как ненавидели его мы?
- Эксперт я или не эксперт, но логика есть логика, - со скромным достоинством возразил Тартюф. - Представь себе, что до сих пор имела место страшная судебная ошибка. На втором круге собраны не те! Тебе понятна моя логика?
Я посмотрел на его вздувшуюся красную лодыжку. Похоже, он и себя уже причислил к жертвам и мнил безвинно осужденным, что придавало ему дополнительную злость и силу. По логике вещей он сейчас должен был выть, катаясь по траве, а он лежит и умничает. Неужели он тут так привык к страданиям, что не замечает боли? И все же наступать на больную ногу он не может, следовательно, не может и идти самостоятельно без посторонней помощи. Полдня я нес его на своем горбу и совершенно выбился из сил. Его нога мне вылилась в серьезную проблему.
- Ты меня слушаешь?
- Я думаю, - грубо отрезал я, чтобы он заткнулся. - Думаю, что мне с тобой делать? Я очень многое поставил на карту. Мне просто жизненно необходимо за оставшиеся два с половиной дня дойти до Стикса. Смогу ли я нести тебя так долго через густонаселенные круги?
Он понял меня и страшно побледнел.
- Ты хочешь бросить меня здесь? Скажи прямо, я смогу это пережить. Чего мне ждать?
- Я думаю. Еще не решил. Своя рубашка ближе к телу. Я или брошу или донесу, разве есть третий вариант?
- И в том и в другом случае я буду благодарен тебе за попытку. Не мучайся лишними переживаниями. Если я не дойду, значит, мне не судьба была дойти. Уфф! Я это сказал? Я рад, но знаешь, как заныло сердце?
- Сердце не ноги! Сейчас важнее ноги.
Я очень хотел его помучить. Меня трясло, мне нужен был допинг, чтобы злостью восстановить утраченную веру в собственные силы. Я уже третий день был не у дел. Садистская привычка мучить кого-нибудь изо дня в день превратила меня в проклятого сукиного сына. Однако нужно было что-то решать. Тартюф не подозревал, что в нашем путешествии он главное действующее лицо и без него игра теряет всякий смысл. Бросив его, не доиграв и добровольно сдавшись Люциферу, я сохранял свою жизнь, но на сто лет лишался права на следующую попытку. Мой путь на небо лежал через Тартюфа. Сумею доказать, что самый главный грешник земли исправился, пройдя все круги Ада - и буду прощен. Мне было страшно. Душа сжималась при мысли о мертвых водах Стикса и о наказании, ожидающем меня в случае провала.
Отдохнув, мы снова вышли в путь. Поднялся страшный ветер, не прекращающийся ни на минуту. О, это была адская дорога! Все время вверх, имея на двоих три кровоточащих ноги. Навстречу нам катились камни, рушились деревья, из склонов вырывались корни трав, за которые мы цеплялись. Мы поднимались из глубин Ада. Черная бездна жадно маячила внизу, с готовностью разевая свою пасть, когда соскальзывала нога. Мы повисали на крутом склоне, болтая в воздухе ногами, напрягая иссякающие силы. Несколько раз нас чуть не схватили бесы, которые построившись длинными цепями, старательно прочесывали лес, кололи острыми трезубцами придорожные кусты, или устраивали по своим реестрам повальную проверку мертвых душ и пересчитывали кольца на их шеях, когда мы с Тартюфом пытались затесаться в толпы скупцов и расточителей. Тех и других было огромное количество. Большинство скупцов были немолодые лысые обрюзгшие мужчины с интеллигентными умными лицами, большинство расточителей - красивые молодые женщины с высокими гибкими шеями, обритые наголо. Мужчины были наги или почти наги, женщины одеты в одинаковые длинные бесформенные платья неопрятного желто-грязно-белого цвета. По сути дела это были просто холщевые мешки, доходящие до пят, обтрепанные по краям дырок для рук и головы. Мне было не совсем понятно, почему все эти люди попали в Ад, тем более что их никто не мучил. Бесы, когда не были заняты прочесыванием местности и нашей поимкой, только и делали, что кривлялись друг перед другом, прихорашивались перед зеркалом, щеголяли в узких женских трусиках, смешно шевеля волосатыми мускулистыми ягодицами, и без конца мерили одежду 'от кутюр', которой тут было видимо-невидимо. Вереницы женщин дни напролет бродили среди тряпичных куч, где каждая была высотой с Джомолунгму, не имея права даже остановиться. Все горы тряпок имели свои собственные названия, коряво начертанные углем на грубо сколоченных деревянных табличках, обычно 'Дом моды такого-то' или 'Дом Моды такого-то'. Громкие имена 'таких-то' были всемирно известны, а их изделия, уникальные предметы одежды, были официально приравнены к произведениям искусства. Одна из несчастных мотовок, не в силах больше сопротивляться своей женской сущности, стянула из какой-то кучи одежды блестящую розовую тряпочку и незаметно сунула под свой мешок, служащий платьем. И тут же полчища ее товарок как с цепи сорвались, стали в открытую хватать и мерить на себя одежду, словно на распродажах выхватывая друг у друга из рук понравившуюся вещь, сбрасывая с себя противные белые мешки и бесстыдно обнажаясь. На гвалт сбежались бесы и разняли дерущихся. Кроме издевательского смеха всех провинившихся наградили только парой увесистых шлепков по мягкому месту и заставили вернуть все облюбованные вещи. За женщинами, качаясь на ветру как тени, бродили совсем маленькие дети, кожа да кости, с надутыми, как барабан животами и опухшими от водянки ногами. Все они умерли когда-то от голода. На их сморщенных личиках остались только огромные, на пол лица, умоляющие глаза. Они протягивали к бывшим красавицам грязные ручонки и лепетали как птички на разных языках, моля дать им немного еды. Еды у женщин не было никакой и дети падали замертво на тропу, усеянную бусинами из разорвавшихся жемчужных ожерелий, усыпанную великолепными бриллиантами и рубинами, которые нельзя было есть. Везде валялись искусственные детские скелетики в драных лохмотьях, нельзя было шагу ступить, чтобы под ногами не захрустели пластмассовые косточки. От пошлой безвкусицы этого адского наказания у нас голова пошла кругом.
Мужчин тут заставляли носить на себе два тяжеленых рюкзака с 'черной' мелочью, один за спиной, а второй в руках, баюкая как уснувшего младенца, тогда как под ногами у них так и хрустели золотые и серебряные монеты. В совокупности с железными кольцами на шеях все это делало мужчин похожими на римских рабов в каменоломнях. Они изнемогали, не имея права присесть хоть на минуту, и все время двигались по кругу, выискивая среди золотых монет медяки и пополняя ею свои запасы. Если какой-то обессиленный скупец плохо старался или упускал из рук мешок с мелочью, его нещадно пороли бичами. Из-за нестерпимого золотого сияния все скупцы здесь страдали снежной слепотой.
Мы видели богатейшие россыпи алмазов, золотые жилы, равных которым не было в природе, окованные золотыми уголками разбойничьи сундуки со сбитыми замками и откинутыми выпуклыми крышками, полные сверкающих драгоценностей. Мы прятались в лесах, где на деревьях вместо листьев росли зеленые банкноты, а вместо ягод - золотые мелкие монетки. Вскоре нас стало просто тошнить от вида этого бесполезного богатства. Так и хотелось обменять его все на хотя бы малую толику счастья и везенья!
Уже возле пограничного столба перед третьим кругом нам пришлось предстать перед светлейшими очами Князя Тьмы, одиноко сидящего на острие высокой скалы. Он обозревал окрестности в огромную черную подзорную трубу. Сердце мое так и замерло в груди! Он посмотрел прямо на нас, заледеневших в шевелящемся потоке грешников, над которым к тому же щелкали бичи. Несколько долгих секунд он не сводил с нас глаз. Не зная моего нынешнего облика, он не мог меня узнать, но мог узнать Тартюфа. В мире полно картинок с его приблизительно верным изображением. Прошла целая вечность, пока его ржавая труба снова не пришла в движение, выпустив нас из поля зрения. Я мысленно воздал горячую хвалу Господу. Мы благополучно пережили и это испытание! Тартюф приблизил к моему уху свои искусанные от волнения губы и хрипло прошептал:
- Ах, Люций! Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал? Даже если я останусь калекой и лишусь своей ноги, моя признательность тебе будет безграничной!
- Не лишишься, если мы вовремя дойдем до Стикса. Я знаю на реке один тайный приток, который вылечит твою гангрену. Не хнычь, не раздражай меня, и я тебя не брошу.
Он шумно вздохнул и крепче обхватил меня за шею.
- Ты мне дороже брата, слышишь, Люций. Ах, как же мне хочется дойти!
ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ
Глава 1 Обжоры
Я промолчал, наливаясь злостью и досадой. Легко сказать - дойти, когда иду один я, а он сидит на моем загривке! Поначалу Тартюф отталкивался от земли здоровой ногой, но потом напоролся на колючку и просто оседлал меня верхом. День склонился к закату, солнце село, окрасив в багровые тона тихую волнистую равнину третьего круга, а мы прошли всего лишь полпути, намеченного на сегодня. Было от чего прийти в отчаяние. И тут цепочка изможденных грешников, бредущих без охраны в том же направлении что и мы, обогнала нас и стала быстро удаляться, поднимая пыль черными растрескавшимися подошвами босых ног.
- Стойте! Постойте! - крикнул я вслед, тряся головой, чтобы смахнуть с бровей застилающий глаза едкий пот. Что-то толкнуло меня. Отчаяние? Они остановились. - Не дайте погибнуть! Кто вы, братцы?
- Чревоугодники, - дружно и скорбно ответили они, являя собой совершенно жалкое зрелище. По их нездоровой обвисшей коже нельзя было сказать, что их щеки когда-то лоснились жиром, тела были полны, лица довольны и счастливы. Они голодали. Мне ничего не стоило удовлетворить их сокровенное желание наесться, но - Тартюф!.. При нем нельзя было открыться.
- Мы голодны. Мы вечно голодны.
- Возьмите плоть от плоти моей.
Они отшатнулись от меня, явно неправильно меня истолковав.