Аннотация: После тысяч лет ожидания Мет-ан-Мер наконец встречает Повелителя.
Тьма растянулась от прошлого до будущего. Иногда ему начинало казаться, что никакого солнца нет и не было вообще никогда. Каждая секунда его существования была наполнена тьмою, окружена тьмою, тьмой было само время - каждая секунда проходящих мимо тысячелетий.
Он терялся во мраке, забывал свое имя и простейшие понятия. Он то говорил сам с собой на всех языках, какие знал, то танцевал в широких коридорах своего подземного владения, чтобы тело не утратило память о движении. А порой его охватывала апатия, и он мог сутками сидеть неподвижно где-нибудь в углу, или стоять, замерев с опущенными руками, или лежать, уперевшись взглядом в какой-нибудь камушек. Он хорошо видел в темноте - всегда, а теперь - и еще лучше, но мир без солнечного света был призрачным, ненастоящим.
Иногда он зажигал огоньки в воздухе, заставлял их гоняться друг за другом или устраивал театр теней. Раз за разом повторял все, что знал и умел из тайных искусств; он записал бы все это в книгу от нечего делать, но писать было не на чем. В пещере не водилось даже летучих мышей, чтобы выделать их шкурки. Было лишь подземное озеро да слепая рыба в нем.
Он призывал тени тех, кого помнил, выуживал из памяти каждое их движение и словечко, вкладывал в их бесплотные тела. Они разыгрывали перед ним спектакли, они знакомились - люди из разных эпох и стран; они влюблялись, сражались, плели интриги по его слову и желанию. Он был богом мертвых, потому что все его актеры давно уже умерли.
Порой на него накатывало, и он метался по своей тюрьме, обезумев, и снова и снова пытался пробить печать, обрушить стену или потолок. Но гора, у корней которой он был заточен, стойко выдерживала его атаки, только вздрагивая всем телом да спуская по склонам лавины.
Будь у него достаточно пищи, проникай хоть единый луч дневного света в его пещеру, и он мог бы повторять и повторять свои попытки хоть до бесконечности. Лет за триста он обратил бы скалу в щебенку и выбрался. Но той силы, что присылали ему дети крови его обращенной, едва хватало, чтобы не сдохнуть. Если ожидание затягивалось, он, бывало, лежал пластом, не шевелясь, почти не дыша, сберегая крохи жизни и рассудка, и всем своим существом ждал, когда раздадутся далеко-далеко, открывая незримые врата, звонкие голоса: "Кровь и солнце для моего Повелителя!" И когда передаваемая ими энергия вливалась в его вены, он всякий раз чувствовал себя рожденным заново.
Он почти сразу понял, что его отчаянная затея с собственным культом удалась не так, как он планировал. Девочка, которой он подарил вечную жизнь, не поняла основной идеи. Жриц, посылающих кровь и солнце своему богу, должно было быть как можно больше, а она, наоборот, придала себе и своей обращенной статус уникальности. И теперь, о да, они сохраняли его жизнь, но не более того. Не более.
Когда случалось большое жертвоприношение, и он не тратил драгоценную силу на разрушительные заклятья, ему удавалось проникнуть в мысли тех, кто его кормил. Он видел мир их глазами, ощущал их кожей. Через них он слушал живую речь, обонял запахи человеческого бытия. Новые языки, новые лица, новые узоры. Странные, не всегда понятные приспособления. Еда, которой раньше не было и не могло быть. Чары, которые он старательно запоминал и потом до одури тренировался.
Но это случалось не так часто, как он хотел бы, - может, раз-другой в год. А все остальное время принадлежало темноте и тишине гигантской системы пещер, где он оказался запечатан, не зная, кем и за что.
Чтобы его тело не ссохлось, подобно мумии, при жизни, он ел рыбу и еще мелких жучков, которые в пещере все-таки водились. Его магии хватало, чтобы придавать еде любой вкус, иначе он бы, наверное, рехнулся по истечении года на такой диете.
Несколько раз бывало, что он проваливался в безнадежность и желал смерти. Он звал смерть так, как люди не зовут и возлюбленных своих; он мечтал перестать быть, но самоубийство для него было, в сущности, невозможно, - а потом снова открывались врата между миром солнца и миром тьмы, благословенная сила приходила к нему, и приступ отчаяния проходил бесследно.
Когда его жрица, обращенная уже в третьем поколении от него, осталась одна и перестала его слышать, он испугался, что сойдет с ума окончательно. Она была несчастна, боялась, не понимала, что происходит, - но она все так же посвящала ему кровь и солнце. Он пытался звать ее, пробовал продраться через проклятие, легшее на их общность, но сквозь печать его сила не проходила. А ведь это было простенькое проклятие, иначе бы девочка и сама заметила его! Может, не сняла бы, не хватало опыта, но заметила бы! Приняла бы меры или хоть не считала бы себя виноватой невесть в чем...
Но жертвы приносились исправно - хотя однажды, всего однажды, врата не открывались так долго, что он уже распрощался с жизнью и только ждал, когда тьма пожрет то, что от него осталось. Посвящение, которого он уже перестал ждать, вырвало его из омута предсмертной слабости и встряхнуло, разом вернув ошеломляющее желание обрести, наконец, свободу. Надо думать, если возле горы жили люди, в тот день было самое впечатляющее землетрясение на их памяти.
С тех пор припадков бешенства он почти не допускал. Ждал очередной жертвы, проникал в мысли своей жрицы, жадно впитывал новое знание. А оно рушилось, как лавина, мир все расширялся и расширялся, наполнялся людьми и диковинными их творениями. Он не понимал многого, но запоминал - все. Он ждал. Сила жрицы развивалась, рано или поздно она наткнется на верный след. Она уже догадывается, кто он такой на самом деле. Она уже подозревает, что с ним случилось. Пусть ищет, пусть думает... только бы скорее, девочка, скорее!
Время то летело, как взбесившаяся упряжка, то ползло, как раненый тигр. Узнав что-нибудь новое, он погружался в изучение, и чем сложнее было знание, тем легче проживались часы и дни до следующего открытия врат...
Когда в застоявшемся воздухе пещеры вдруг повеяло свежестью, он не поверил своему обонянию. Но это на самом деле был запах дыма, и ветра, и цветов, и благовоний, невыносимо острый и четкий для того, кто несколько тысяч лет не чувствовал ничего подобного. Возможно, обвал забытых ощущений мог бы повредить, не находись он в самом дальнем конце своих подземных владений.
Неслышной тенью он пронесся по коридорам, пролетел анфиладой пещер, где вечно молчало озеро, слыша вокруг потрескивание камней, давным-давно не чуявших ни дуновения извне. Воздух, настоящий воздух вершин проникал во тьму, и, потянувшись вперед мыслью, он не наткнулся на привычную, как собственные руки, преграду. Печати больше не было.
Свободен.
Не замешкавшись ни на миг, он метнулся в открывшееся отверстие, пронизанное светом, затянутое дымной пеленой. И разум его застило голодом, резким и чистым, как горный ветер: здесь были люди. Не один, не два. Много...
Позже, когда утро медленно высветлило скалы вокруг, он возблагодарил удачу, приведшую этих людей сюда ночью, не днем. Полуденное солнце убило бы его, отвыкшего от живительных лучей, как убивает голодных пища. А сейчас он мог привыкать постепенно, принимать свет такими порциями, какие мог пережить, и позволить себе подниматься из тьмы своего заточения, как росток из земли.
Еще через сутки он обратился лицом ко входу в покинутое узилище, улыбнулся и одним взмахом руки оборвал черные нити проклятия, лежавшего на его связи со жрицей. И сразу же бросил ей зов, четкий и звонкий, подобный боевым трубам у царских врат: "Твои беды миновали. Приди ко мне. Я жду."
Теперь она не могла бы не найти его; он слышал ее отклик, трепет и потрясение, неверие и счастье. "Приди ко мне. Торопись."
В тот день он покинул пещеру, спустился в селение, чтобы утолить голод, и отправился искать в окрестностях место себе по душе, чтобы там ожидать спешащую к нему - дочь не его крови, но его духа.
Мет-ан-Мер в тот вечер готовилась к отлету в Дели. Направление поиска - "предгорья Гималаев" - было крайне расплывчато, но у нее впереди было сколько угодно времени и очень, очень много надежды. Неожиданный подарок судьбы, сбывшееся предсказание - как мало надо вампиру для счастья! Она пританцовывала, упаковывая рюкзак, палас в коридоре приятно щекотал босые ноги - удачная гостиница, надо запомнить! - когда словно серебряная игла вонзилась ей в основание черепа. Она замерла от неожиданной боли, а игла завибрировала, и из дальней дали пришел голос, которого она не слышала уже тысячи лет и который не смогла бы забыть, даже если б захотела.
"Твои беды миновали. Приди ко мне. Я жду. Торопись."
Женщина упала на кровать ничком, крупная дрожь била ее, сердце дало перебой. Неужели? Неужели случилось то, чего она ждала все эти столетия, ждала с тем спокойствием, которое дает вера? Она верила, и ее упования оправдались. Бог вернулся к ней. Бог призвал ее.
Уже лет двести назад Мет-ан-Мер окончательно уверилась, что Таш - не сверхъестественное существо древних религий, а старший в ее линии вампир. Все свидетельствовало об этом, все мелкие детали. Но от этого знания Повелитель не перестал быть богом, объектом веры и надежды. Ничто не изменилось: ни ритуал жертвования, ни ожидание.
Только два дня назад, получив медальон Сумет и пояснения от волшебника, слуги хозяина Лондона, Мет-ан-Мер наконец поняла, что по меньшей мере половина ее проклятия не исходила от Таша. Ее основную способность - чувствовать, какие процессы происходят в глубинах земли, - заблокировала Сумет перед собственной гибелью. Случайность, преломившаяся в разуме, который принадлежал к древней и суеверной культуре. Хорошо, что это выяснилось уже теперь, когда она была готова воспринять правду. Тысячу лет назад это могло бы свести ее с ума.
Оставалось выяснить, что за проклятие перекрыло ей связь с богом. В самом ли деле оно исходило от Таша? Мет-ан-Мер уже не была в этом уверена. Равно как и в том, что солнечный вампир своей волей сошел в подземный мир и пребывает там поныне. Конечно, аскеза может быть любой и попытки изменить самого себя - тоже, достаточно взглянуть на Джатаведу и Барку, чтобы оценить возможное разнообразие. Но для чего оставаться во мраке и при этом получать жертвы кровью и солнцем?..
Нет, сила, разорвавшая их общность, должна была принадлежать кому-то еще. И теперь, зная, куда смотреть, Мет-ан-Мер непременно отыскала бы точку приложения проклятия.
Но искать не понадобилось. Может, истек какой-то великий срок, а может, случилось что-то еще. И Повелитель сам призвал свою жрицу.
Немногочисленные прохожие даже не успели разглядеть, что это пронеслось мимо них по тротуару - только в сыром лондонском воздухе остался запах сандала, корицы и жасмина. Да и то ненадолго. Мет-ан-Мер нечего было больше делать в Англии.
Перелет до Дели тянулся одуряюще долго. Зов не повторялся, но Повелитель ожидал - это звенело в крови, это выписывали облака под крылом лайнера, это эхом билось в ушах. Пока самолет заходил на посадку, женщина так яростно теребила страховочные ремни, что от них в результате остались отдельные клочья и пряди. По счастью, в соседнем кресле сидел подслеповатый старикашка, он ничего не заметил. Мет-ан-Мер опасалась, что в таком состоянии попытка навести чарм на человека может окончиться его гибелью.
Забросив рюкзак за плечо, жрица метнулась через летное поле туда, где розовыми, голубыми, зелеными боками красовались маленькие, симпатичные самолеты для местных рейсов. От одного из них только что отвалил заправщик.
Пилот только собирался направиться к машине, когда она неожиданно вздрогнула, взвыла моторами и покатилась в сторону ближайшей взлетной полосы...
Аэродром лихорадило еще часа три: эвакуация, отмена всех посадок и взлетов, поиск взрывчатки, тщетные попытки связаться с неведомым угонщиком. Похищенный самолет на вызовы не откликнулся; наплевав на все правила воздушного движения - и счастливо разминувшись со всеми, кто был в этот момент в воздухе, - он ушел на северо-восток, а потом просто исчез с экранов диспетчеров и с радаров военных, поднятых по тревоге. Был - и не стало.
Летательный аппарат послушно мчал Мет-ан-Мер туда, откуда исходил зов. Важно не место, а направление. Она, как в игре в "холодно - горячо", четко ощущала, как с каждой минутой пульсирующее в ее венах предвкушение встречи усиливается, как все яснее и ближе становится эхо мощи Повелителя. Таш ждал ее, и это для нее - чтобы облегчить путь - он послал навстречу отсвет своей души. Наверно, так же чувствуют себя птицы, год за годом возвращающиеся к старым гнездам без всяких карт.
Хорошо, что она не пожалела времени, чтобы научиться управлять самолетом. Возможно, будут сложности при посадке, но это все ерунда по сравнению с тем, что ждет впереди...
Сесть там было негде. Совершенно негде. Вокруг только горы, горы и горы - нескольких метров ровной поверхности не сыскать. А цель была рядом, манила. Мет-ан-Мер могла с точностью до нескольких шагов сказать, где именно ее ждут - вон там, внизу, где серые и черные валуны образовали подобие навеса. Но посадить самолет здесь она не могла.
Впрочем, топливо уже заканчивалось, машина становилась бесполезна. Женщина покружила над склоном, отыскала подходящее место. Опустила самолет как можно ниже.
И вышла наружу.
Удар был страшен, даже смягченный заклинанием. Наверное, не приди ей в голову подстраховаться и уплотнить под собой воздух, Мет-ан-Мер разбилась бы очень основательно. А так - звон в ушах, тяжело дышать, возможно, несколько трещин в костях... Неважно. Это все неважно, с этим можно двигаться.
Оглушительный взрыв грохнул совсем рядом - самолет врезался в гору.
Жрица глубоко вздохнула, отряхнулась и бегом кинулась наверх, к нагромождению камней и источнику зова.
Она увидела Повелителя внезапно, словно из воздуха он появился у входа в пещеру. Она не знала облика его, не слышала наяву его голоса, но это был ее Повелитель и никто иной. И жрица бросилась к его ногам, как простиралась тысячи лет назад перед его алтарем.
И на языке священных гимнов, которых вот уже многие столетия никто не пел, Таш обратился к Мет-ан-Мер:
- Я задолжал тебе бессчетные годы жизни. Поднимись, Белая Рука. Я хочу видеть твое лицо.
- Повинуюсь, Повелитель, - отозвалась она, едва удивившись, как легко встали со дна памяти древние слова. Поднялась и впервые в жизни посмотрела на своего бога.
Он был выше нее, но ненамного; в былые времена, наверно, сказали бы, что головой он достигает облаков, а ныне назвали бы человеком среднего роста.
Желтыми, как светлый янтарь, были его глаза, а волосы - белоснежными и легкими, как птичий пух. Они клубились вокруг него облаком, взвихряясь от малейшего ветерка, и ниспадали до самой земли.
Смуглой была его кожа, а лицо и руки - таковы, словно долгие годы терзался он голодом, и голод иссушил его, оставив для жизни только самую малость.
Встреть Мет-ан-Мер подобное существо в своих скитаниях - испугалась бы. Потому что не казался он человеком, как другие вампиры, а был чем-то древним, и угрожающим, и чуждым. Но это был Таш, Повелитель, и потому казался он жрице прекраснее всех на земле.
- Сердце мое радуется, - сказал он тихо. - Не знаю других, кому было бы счастье обрести такую верность. Дочь моя сильна и прекрасна. Кровь, поднесенная тобой, сладка, и солнце из твоих рук - животворно. Простишь ли меня за то, что я тебя оставил?
Сквозь комок в горле она с трудом ответила:
- Разве есть в этом вина Повелителя? Глупая жрица сама себя запугала твоим гневом. Много раньше я должна была быть здесь; не увидела очевидного...
Таш качнул головой - взметнулись в воздух белые пряди.
- Не кори себя. Нет в этом ни смысла, ни пользы. Мне не достало сил помочь тебе, когда ты нуждалась в помощи, в этом моя вина. А ты позволила отчаянию вести себя, в этом твоя ошибка. Мы оба прошли неверной дорогой. Теперь она окончена. Дочь моя более не связана служением и вольна делать, что ей вздумается.
Мет-ан-Мер вздрогнула.
- Все, о чем я мечтала тысячи лет, было - служить Повелителю так, как раньше, в Локаре...
- Суть служения была - поддержать меня в моем заточении, - древний вампир мрачно усмехнулся. - Слава господина Подземного мира мне более не нужна. Прежних времен не вернуть, и мир изменился. Ничто не будет уже так, как раньше, Белая Рука.
Женщина опустила глаза. Нет, а в самом деле, чего она ожидала? Что восстанут из небытия дворцы и храмы Локара-на-Таше? Что время раскрутится назад, как детский волчок? Вот стоит перед нею ее бог и объясняет ей терпеливо - простое и очевидное. Он, проведший в подземелье тысячелетия, непоминает ей, видевшей бег эпох, о том, что мир изменился.
Глупая, глупая жрица. Замечтавшаяся девчонка.
- Я больше не нужна Повелителю?..
Это мгновенная горькая обида - на себя, на него, на весь свет - задала вопрос, а не разум.
Мет-ан-Мер не успела заметить, как Таш вдруг оказался у нее за спиной, вплотную, - только невесомый пух его волос окутал и ее теплым туманом.
- Сердце мое радуется, - шепнул Повелитель на ухо жрице, - когда вижу я дочь свою юной, как если бы только вчера она принесла мне первую жертву. Как могу я не нуждаться в твоей юности, и силе, и опыте? Ты - все, что есть у меня. Если пожелаешь уйти - я не вправе удерживать. Если пожелаешь быть рядом - должно мне склониться и благодарить. Долг мой перед тобой непомерен. Тебе судить, какой путь выберешь.
Она все-таки расплакалась. Впервые за невесть сколько лет. И едва ли не впервые в жизни позволив кому-то увидеть свои слезы.
Таш, Повелитель, молча гладил ее волосы и плечи прохладной ладонью и ждал, когда дочь его духа успокоится.
Вытирая глаза ладонью, чувствуя себя родившейся заново, Мет-ан-Мер хотела спросить, что намерен Повелитель делать теперь, как вдруг он отрывисто велел:
- Теперь - уходи.
Она замерла, непонимающим взглядом вопрошая, что случилось.
И жрица заметила - странный, тревожный блеск желтых глаз, неуловимо изменившееся лицо... и нехороший, опасный привкус в ощущении силы Повелителя.
Еще раз повторять приказ Ташу не пришлось. Мет-ан-Мер метнулась прочь так быстро, как только могла. Это чувство опасности было ей знакомо. Безумных колдунов за свою жизнь она встречала не раз.
Заточение во мраке не прошло для вампира даром.
На восходе она прогулялась в ближний поселок. Выбрала жертву, зачаровала, отвела в укромное место. И, припадая к безвольно подставленной шее человека, прошептала:
- Кровь и солнце для моего Повелителя...
"Я тебя жду," - был ответ. Очень четкий, наполненный теплом и нежностью.
Мет-ан-Мер облизнула губы, взглянула на солнце и вдруг подумала, что эта новая эпоха ее жизни, пожалуй, может быть куда лучше той, что завершилась давным-давно в Локаре.