В наше время язык считается чисто человеческим атрибутом, но философский взгляд показывает неправильность подобного представления. Гуси гогочут, собаки лают, курицы квохчут, причем, в отличие от человека их этому не обучают, человек же учится языку, причем долго, и, если обучения не будет, то и говорить он не сможет, - дети, выращенные волками, воют, - но воют лишь потому, что их научили этому волки.
Очень многие животные имеют свой язык, способны говорить, но, как отмечает Бибихин2, неспособны молчать. Т.е. они, конечно, тоже способны не произносить звуков, но у них есть как бы два режима - говорение и не-говорение, "вкл - выкл", животные не способны делать паузы в самом говорении. Это как если бы некто писал ручкой, но от бумаги ее не отрывал, - получалась бы линия без разрывов, - нечто подобное выходит и с языком животных, он отрицает сам себя не в силу отсутствия слова, а в силу его избыточности. Между тем, чтобы проявился смысл, требуются ограничения, - черные знаки нуждаются в белизне бумаги, а белые знаки - в черноте. Чтобы говорить, нужно уметь молчать. Чтобы закодировать значение, надо иметь в коде 1 и 0, у животных же имеется лишь режим единицы в виде постоянной
болтовни, либо отключение говорения, - либо 1, либо 0, но не их сочетание, как у человека.
Болтовня - вырожденная, бессмысленная языковая активность, но бессмысленна она лишь с нашей привычной человеческой точки зрения. Те звуки, которыми заполняют окрестности животные - это болтовня, но на этом зверском примере видно, какова может быть его нагрузка. "Речь" животных находится между двумя полюсами - рыка агрессии и писка повиновения, отсюда видно, что речь животных несет нагрузку маркера иерархичности, подавления и подчинения.
Именно в этой изначальной безъязыкости человека кроются корни его пластичности, возможности научения совершенно разным языкам и, - отсюда, - возможности приятия различных масок.
Язык оказывается тесно связан с масками. Отличительный признак сообщества - языковые особенности в общении входящих в него. Т.е. лишь если есть отдельный язык, отдельность в языке, представляющая собой определенный "порог непонимания", в виде диалекта, сленга, профессионального жаргона и т.п., - можно говорить об отдельных сообществе, эгрегоре и наборе масок.
Используя этот принцип рассмотрения, язык можно представить в виде большой объемной фигуры, внутри которой находится множество гораздо меньших областей - это хайдеггеровские "круги непотаенного" (в нашем случае, скорее "шары" или иные объемные фигуры), определяемые горизонтами понимания доступными для представителей отдельных сообществ.
Эти области пересекаются между собой и там, где они совмещены, протекают витгенштейновские "языковые игры", происходят обмен смыслами, их перемещение по цепочкам "языковых игроков". Само слово "игра" показывает самоцельность процесса, протекание его из некоей удали по своим собственным внутренним законам. Игры соприкасаются с реальностью при условии переведенности реальности на язык игры. Они могут ее отображать, ей соответствовать, обогащать ее, взаимодействовать с ней и т. п., но никогда не сольются, нуждаясь в посреднике в функции перевода.
Вся большая объемная фигура - это гегелевский "мировой дух", выступающий как некий общий impetus, суммарная энергия движения человечества.
Но этот общий объем нестабилен - из него там-сям "торчат" (метафизическим образом) части фигур тех индивидов, что оказались у края общей фигуры, вовне общего смыслового объема. Те места, где люди оказываются в смысловом одиночестве, - представляют собой мамардашвиливски-ильенковские "расширения". Это такие метафизические корни, через которые в "мировой дух" поступают новые смыслы.
Эти смыслы живут лишь в переходе от одного человека к другому. Если такого перехода нет, они некоторое время существуют внутри отдельного сознания, но ведут себя при этом не как вещь, а скорее как волна, которая, если не будет передана другому, раньше или позже потухнет.
Принимающий может не принять смысл, не понять его, поэтому смыслы двигаются по определенным кругам, внутри "языковых игр". Время от времени разные "игры" взаимодействуют, и круги оказываются замкнуты не совсем намертво.
Очевидно, что любой язык создается не только для объединения, но и для отъединения, - чтобы объединиться со "своими", надо отдели(а)ться от "чужих".
Потому естественно, что язык служит как для языковых игр со своими, так и для отделения из этих игр чужаков. Любой язык - всегда нечто вроде экзамена на понимание, и тот, кто не сдает этот экзамен, не будет иметь доступа в сообщество, а тот, кто сдает плохо, - не будет иметь в иерархии сообщества значимого положения. В этом смысле - любой язык представляет собой порог понимания/непонимания.
При этом понимание не должно быть полным. Поскольку цена понимания - выход из сообщества - понимать можно лишь извне.
Лосев писал, что власть больше всего боится понимания, это так, но не совсем так, - любое общество пронизано властью и любое общество не приемлет понимания.
Полное непонимание ему тоже не по нраву. Обществу нужно полупонимание, как-бы-понимание, консенсус, согласие с его правилами и доксами, благоглупости, произносимые с видом интеллектуального напряжения. Любому обществу.
Любому обществу нужна неполнота понимания. Вот, к примеру, Гиренок вослед французским любителям парадоксов возвестил пораженной публике, что язык нужен не для понимания, а для непонимания. Гиренок видит вторичное, упуская главное. Язык это средство внутриобщественного сообщения, а внутриобщественное строится на непонимании.
Не понимать общество - значит довериться ему, войти в него клеткой, органом, орудием, подчиниться и передать свое управление общественному разуму, эгрегору.
Понимать общество - значит дистанцироваться от него. И не просто отойти и вернуться, а отойти от него навсегда, - вышедшие вовне обратно не войдут. В одну реку дважды не войти.
Заканчивая схему языка, упомяну Декарта, согласно которому человек оказывается наиболее достоверен в акте собственной мысли. С точки зрения теории масок, однако, эта очевидность оказывается проблематичной, - раз точка зрения оказывается не принадлежащей определенному человеку, а является общей для какого-то коллектива, то и мыслящее "Я" теряет свой точечный характер и привязку к тому или иному телу, оказываясь чем-то вроде волны, перемещающейся по некоторому сообществу.