Прут Мирл. Дом Червя

Мирл Прут

ДОМ ЧЕРВЯ

Но что за образ, весь кровавый,

Меж мимами ползёт?

За сцену тянутся суставы,

Он движется вперёд,

Всё дальше, -- дальше, -- пожирая

Играющих, и вот

Театр рыдает, созерцая

В крови ужасный рот.

Эдгар Аллан По

Часами сидел я за своим рабочим столом, тщетно пытаясь испытать и передать на бумаге ощущения преступника, ожидающего исполнения приговора в камере смертников. Вы знаете, как можно прилагать усилия для достижения желаемого эффекта долгие часы, даже дни, а затем почувствовать внезапный стремительный ритм и осознать, что ты нашёл этот эффект? Но очень часто, словно вмешивается сама Судьба, происходит так, что кто-то мешает, как будто нечто полностью перекрывает прямую и ясную дорогу, сияющую перед нашими глазами. Так было и со мной.

Едва я поднял руки над клавишами печатной машинки, как приятель, живший со мной в комнате, до этого долго и молча читавший журнал, произнёс достаточно тихо: "Эта луна - интересно, она на самом деле существует?"

Я резко обернулся. Фред стоял возле окна, глядя с мрачным вниманием в темноту.

Заинтригованный, я встал, подошёл к нему и последовал за его взглядом в ночь. Там была луна, уже немного прошедшая фазу полнолуния, но всё еще почти круглая, висящая как большой красный щит близко к верхушкам деревьев, достаточно реальная...

Что-то в странном поведении моего друга предотвратило раздражение, которое обычно возникало у меня, когда кто-то мешал мне работать.

- Почему ты так сказал? - спросил я после минутного колебания. Фред стыдливо засмеялся, частично оправдываясь. - Извини, что я говорил вслух, - сказал он. - Я думал только о причудливой теории, с которой столкнулся в рассказе.

- О луне?

- Нет. Просто обычная история о призраке, типа тех, которые ты пишешь. "В то время его звали Пан Бродяга, и его ничто не связывало с Луной". Фред снова посмотрел на красноватый шар, теперь освещающий бледным, разрежённым светом тёмную улицу внизу. Затем он сказал: - Знаешь, Арт, эта идея овладела мной; возможно, в конце концов, в этом что-то есть...

Странные теории всегда вызывали восхищение у Фреда, тогда как меня привлекала их романтика. И так, пока он обдумывал свою последнюю фантазию, я терпеливо ждал.

- Арт, - начал он, наконец, - ты веришь, что древняя история о мыслях становится реальностью? Я имею в виду мысли людей, имеющих физическое проявление.

Я на мгновение задумался, прежде чем позволить себе слегка засмеяться. - Однажды, - ответил я, - юноша сказал Карлайлу, что он решил принять материальный мир как реальность; на что старик ответил только: "Эгад, ты бы лучше!"... - Да, - продолжал я, - я часто сталкиваюсь с этой теорией, но...

- Ты упустил суть, - был быстрый ответ. - Принимая физический мир, что ты имеешь? Нечто, сотворённое Богом! И как мы узнаем, что всё творение прекратилось? Может, даже мы...

Фред отошёл к книжной полке и через мгновение вернулся, стирая пыль с толстой книги в кожаном переплёте.

- Впервые я столкнулся с этой идеей здесь, - сказал он, листая пожелтевшие страницы, - но только когда часть фантастической истории осела в моём уме, я всерьёз задумался над этим. Послушай:

- Библия говорит: "В начале Бог сотворил небо и землю". Из чего Он сотворил их? Очевидно, всё было сотворено из мысли, воображения, силы и воли, как тебе угодно. Но Библия далее гласит: "И так сотворил Бог человека по Своему образу". Не значит ли это, что человек обладает всеми качествами Всемогущего, только в меньшем масштабе? Конечно, тогда, если ум Бога в своём могуществе мог создать всю вселенную, то разум человека, сотворённый по образу Бога, и будучи Его аналогом на Земле, может делать тоже самое, но в бесконечно малой степени, создавать вещи по собственной воле.

Например, древних богов на заре мира. Кто может утверждать, что они не существовали в реальности, будучи созданы человеком? И если боги созданы, можем ли мы быть уверены в том, что они не превратятся в нечто, что будет тревожить и разрушать, выйдя из-под всякого контроля своих создателей? Если это правда, то единственный способ уничтожить таких богов - перестать в них верить. Таким образом древние боги умерли, когда вера людей повернулась к Христианству.

Фред помолчал немного, наблюдая как я стою на месте, размышляя. - Странно, откуда такие мысли могут приходить в голову людям, - сказал я. - Откуда нам знать, какие вещи реальны, а какие вымышлены? Я имею в виду, что расовые фантазии являются общими для всех нас. Думаю, я понял, что ты имел в виду, спрашивая: реальна ли луна.

- Но представь себе, - ответил мой приятель, - группу людей, культ, в котором все думают одинаково, поклоняются одной и той же воображаемой фигуре. Если они так глубоко и фанатично верят, может случиться что угодно. Физическое проявление, чуждое всем нам, неверующим...

Наш с Фредом спор продолжался в том же духе. И когда мы наконец-то уснули, луна, которая пробудила в нас такие мысли, висела почти в зените, посылая холодные лучи на мир твёрдой физической реальности.

На следующее утро мы оба проснулись рано - Фред вернулся к своей будничной работе в качестве банковского служащего, а я с опозданием усадил себя возле печатной машинки. Благодаря тому, что вчера вечером меня отвлекли от работы, я смог теперь почти без труда дописать надоевшую сцену, закончить рукопись, пересмотреть текст и после обеда отправил его почтой.

Когда вернулся мой друг, он говорил спокойно о нашей вчерашней беседе и даже признал, что рассматривает свою теорию как немного относящуюся к метафизике.

Однако, когда Фред предложил съездить на охоту, он уже не был таким спокойным. Фред был романтиком, а его работа в банке была тяжёлой и нудной, так что любой побег от неё был для него редким счастьем. Я тоже был свободен от работы и мой ум был чист, и я был вдвойне рад такой перспективе.

- Мне хотелось бы подстрелить несколько белок, - сказал я. - И я знаю хорошее место. Ты можешь поехать завтра?

- Да, завтра. Мой отпуск как раз начинается с завтрашнего дня, - ответил Фред. - Но я очень долго мечтал вернуться туда, где много раз бывал раньше. Это не очень далеко - всего лишь в ста милях отсюда, и... - он посмотрел на меня с сожалением, что расстроил мои планы, - в Таинственном Лесу гораздо больше белок, чем ты где-либо видел.

Итак, мы договорились.

Таинственный Лес - это аномалия. Имея три или четыре мили в ширину и около восьми миль в длину, этот лес занимает всю своеобразную долину, которая как бы раскалывает строгую топографию плато Озарк. Через долину не протекает ни одного ручья, нет ничего, чтобы соответствовать определению нормальной долины; она просто существует благодаря чистому физическому присутствию, оставляя все вопросы без ответа. Мрачные, покрытые деревьями горы окружают долину со всех сторон, как бы стремясь ввиду своей собственной прочности компенсировать это пятно мягкости и безмятежности. У этого места есть своя особенность: хотя горы здесь все обитаемы - не густо, конечно, а по необходимости - эта лесная долина, имея все признаки прекрасного плодородия, никогда не знала плуга; а высокий, гладкий лес из душистых дубов никогда не знал топора лесоруба.

Мне тоже был знаком Таинственный Лес; все считали его раем для охотников, и дважды, задолго до этого, я охотился там. Но это было так давно, что я почти забыл это место, и теперь был действительно благодарен, что мне снова напомнили о нём. Ибо, если в мире и есть такое место, где белки растут быстрее, чем их отстреливают, то это - Таинственный Лес.

Было уже около полудня, когда мы, наконец, одолели последнюю горную тропинку, и остановились на небольшой поляне. Крошечная лачуга с крышей из вагонки стояла, как украшение, рядом с дорогой, а за ней согбенная фигура в выцветшем комбинезоне рубила иссохшие стебли хлопка.

- Это, должно быть, старый Зик, - сообщил мой спутник; его глаза сияли даже от этого напоминания о детстве. - Привет! - крикнул он, ступая по земле.

Старый горец выпрямился и сморщил лицо, пытаясь распознать гостя. Он стоял так некоторое время, пока мой друг выспрашивал об охоте; затем глаза старика снова стали тусклыми. Он молча покачал головой.

- Теперь не охотятся, парни. Всё мертво. Таинственный Лес мёртв.

- Мёртв! - воскликнул я. - Не может быть! Почему он мёртв?

В тот момент я понял, что разговариваю невежливо. У горца нет никакой информации, чтобы сообщить её человеку, который много хочет знать, тем более чужаку, который выражает недоверие.

Старик вернулся к своей работе. - Сейчас не охотятся, - повторил он и яростно ударил стебель хлопка.

Старик так явно отмахнулся от нас, что мы не могли оставаться с ним дольше. - Старый Зик слишком долго жил один, - сказал Фред, когда мы отошли. - Все горцы рано или поздно становятся такими.

Но я видел, что путешествие Фреда было уже наполовину испорчено, и даже подумал, что он сердится на меня за то, что я так неудачно испортил его встречу со стариком. Тем не менее, он ничего не сказал, только отметил, что Таинственный Лес расположен в следующей долине.

Мы продолжали идти. Дорога некоторое время тянулась вдоль плоской вершины. А затем, когда мы начали спускаться по грубой тропинке, Таинственный Лес открылся перед нашим взором, одетый так, каким я никогда раньше его не видел. Яркие красные, жёлтые и коричневые цвета смешались вместе в брызгах красоты, словно массивные деревья одели осеннее платье. Почти миниатюрным казался он нам с вершины, на которой мы стояли. Лес мерцал, как горное озеро в сухой жаре ранней осени. Но почему, когда мы молча смотрели на лес, смутная мысль о нечистоте заставила содрогнуться всё мое тело? Был ли я чувствителен к зловещим словам старого горца? Или моё сердце подсказало мне то, что не мог мой разум -- что ещё не наступил сезон, когда исчезают все следы зелени, и их заменяют цвета смерти? Или это было что-то другое? - нечто, не апеллирующее ни к чувствам, ни к интеллекту, но все жё посылающее слишком важное сообщение, чтобы его игнорировать?

Но я не стал долго останавливаться на этом вопросе. Я давно знаю, что человеческий ум, стремясь представить логическую последовательность событий, часто натягивает ткань фактов ради гладкости. Возможно, я действительно ничего не чувствовал, и мои нынешние представления были изменены последующими событиями. Во всяком случае, Фред, хоть и неестественно бледный, ничего не сказал, и мы продолжили спускаться в молчании.

Ночь в глубокой долине Таинственного Леса наступает рано. Солнце просто отдыхало на высоком западном пике, когда мы вошли в лес и разбили лагерь. После того как темнота окружила нас, гора, с которой мы спустились, ещё долго светилась мягким золотом.

Мы сидели в сумерках и курили свои трубки. В затемнённом лесу царило глубокое спокойствие, и всё же мы с Фредом были неестественно молчаливы, возможно, думая об одном и том же. Почему большие деревья так рано лишились листьев? Почему птицы перестали петь? Откуда появился слабый, но ясно ощущаемый запах гнили?

Весёлый огонь вскоре развеял наши страхи. Мы снова были двумя охотниками, радуясь нашей свободе и предвкушению добычи. По крайней мере, я радовался. Однако Фред каким-то образом лишил меня чувства безопасности.

- Арт, независимо от причины мы должны признать, что Таинственный Лес мёртв. Почему, дружище, эти деревья не готовятся к спячке? Они мертвы. Почему мы не слышали птиц? Сойки всегда собирались здесь и шумели. И откуда у меня возникло такое ощущение, как только мы сюда пришли? Арт, я чувствителен к этим вещам. Я могу ощутить кладбище в самую тёмную ночь; и вот как я чувствую себя здесь, - как будто пришёл на кладбище. Я знаю, говорю тебе!

- Я тоже это почувствовал, - ответил я, - и запах тоже... Но сейчас всё это уже исчезло. Огонь всё меняет.

- Да, огонь всё меняет. Слышишь стон в деревьях? Думаешь, это ветер? Что ж, ты ошибаешься, говорю тебе. Это не ветер. Что-то нечеловеческое страдает; может быть, огонь причиняет ему боль.

Я натянуто рассмеялся. - Ну, хватит, - сказал я, - а то у меня мурашки от твоих рассказов. Я почувствовал то же самое, что и ты; даже запах, но тот старик просто расстроил нас. Это всё. Огонь всё изменил. Сейчас всё в порядке.

- Да, - сказал он, - теперь всё в порядке.

При всей его нервозности Фред первым уснул той ночью. Мы разожгли большой костёр, прежде чем лечь спать, и я долго лежал, наблюдая за прыгающим пламенем. И я думал об огне.

"Огонь очищает", - сказал я про себя, как бы направляя мысль вовне. "Огонь очищает; огонь - это жизнь. Сама жизнь наших тел сохраняется окислением. Да, без огня в мире не было бы чистоты".

Но я, должно быть, тоже уснул, потому что, когда меня разбудил низкий стон, огонь погас. В лесу было тихо; ни шёпот, ни шелест листьев не нарушали тяжёлую неподвижность ночи. А затем я почувствовал запах... И сразу же запах начал всё усиливаться, пока сам воздух не стал казаться тяжёлым, даже массивным; движимый словно по инерции он, казалось, вдавливался в землю благодаря одному своему весу. Воздух накатывал и кружил в отвратительных волнах запаха. Это был запах смерти и гнили.

Я услышал ещё один стон.

"Фред", - позвал я, и мой голос застрял в горле.

Единственным ответом был ещё более глубокий стон.

Я схватил его за руку и... мои пальцы погрузились в раздутую плоть, как в гниющий труп! Кожа лопнула, как перезрелая ягода, и слизь потекла по моей руке, капая с пальцев.

Преодолев ужас, я чиркнул спичкой; и в свете крошечного пламени увидел на мгновение лицо Фреда! Фиолетовая, раздутая, ползущая плоть почти покрыла его открытые глаза; белые черви кишели на его запыхавшемся теле, извергаясь из ноздрей, и падая на его синевато-багровые губы. Плотное зловоние усилилось; оно было таким густым, что мои замученные лёгкие кричали о помощи. Затем, вскрикнув от ужаса, я уронил зажжённую спичку, бросился в постель и закрыл своё лицо подушкой.

Не знаю, как долго я лежал там, больной, дрожащий, одолеваемый тошнотой. Но потихоньку я осознал проносящийся в верхушках деревьев звук. Большие сучья скрипели и стонали; а сами стволы, казалось, трескались в агонии. Я посмотрел наверх и увидел, что вокруг нас отражается красноватый свет. И, как грохот грома, в мою голову пришла мысль:

"Огонь очищает; огонь - это жизнь. Без огня в мире не было бы чистоты".

И с этой заповедью я встал, схватил всё, что было в пределах досягаемости, и бросил в умирающий костёр. Не ошибся ли я, или запах смерти действительно стал слабеть? Я подтащил дрова и сложил их в высокую кучу. На самом деле было удачей, что спичка, которую я бросил, упала на уже сухие листья!

Когда я подумал о своём приятеле, ревущее пламя подпрыгивало вверх на пять метров. Медленно я обернулся, ожидая увидеть труп, валяющийся в нечистых испарениях отбросов, но увидел спокойно спящего человека! Лицо Фреда покраснело, его руки всё ещё были слегка опухшими; но он был чист! Он дышал. Я спрашивал себя: могла ли мне просто присниться смерть и её запах? Мог ли я увидеть сон о червях?

Я разбудил его и стал ждать.

Фред мельком посмотрел на меня, а потом, глядя на огонь, издал крик экстаза. Свет блаженства на мгновение блеснул в его глазах, как у маленького ребёнка, впервые смотрящего на тайну очищающего пламени; а затем, когда к нему пришло осознание, это блаженство исчезло в ужасе и отвращении.

- Черви! - воскликнул он. - Личинки! Пришёл запах, а вместе с ним и черви. И я проснулся. Как раз, когда костёр погас... Я не мог двигаться, не мог вскрикнуть. Черви пришли, я не знаю откуда; наверное, из ниоткуда. Они пришли, и они ползли, и они ели. И запах пришёл с ними! Он просто появился, как и черви, из-за пределов густого воздуха! Он просто... стал таким. Затем... смерть!... Я умер, говорю тебе, я сгнил... я сгнил, а черви... личинки... они ели... Я умер, говорю тебе! Мёртв! Или должен был умереть! - Фред закрыл своё лицо руками.

Как мы протянули ночь, не сойдя с ума, не знаю. На протяжении долгих часов мы держали огонь ярко горящим; и всю ночь высокие деревья стонали в своих смертельных муках. Гниющая смерть не возвращалась; каким-то странным образом огонь удерживал нас в чистоте от неё и сражался с ней. Но мы ощущали и смутно понимали зло, барахтающееся в темноте, и боль, которую наш иммунитет доставлял этому дьявольскому лесу.

Я не мог понять, почему Фред так легко стал жертвой смерти, а я остался цел. Он попытался объяснить это тем, что его мозг был более восприимчивым, более чувствительным.

- Чувствительным к чему? - спросил я.

Но Фред не знал.

Наконец наступил рассвет, сметая в сторону запада паутину тьмы. Со всех концов леса и вокруг нас, со всех сторон гигантские деревья шелестели от боли, словно миллионы зубов скрежетали в мучениях. А на востоке, над хребтом появилось улыбающееся солнце, с ясностью освещая ветви нашего дерева.

Никогда у нас не было столь долгого ожидания дня, и никогда мы так не приветствовали его наступление. Через полчаса наши вещи были собраны, и мы быстро выбрались на открытую дорогу.

- Фред, ты помнишь нашу беседу пару дней назад? - спросил я своего спутника после некоторого периода молчания. - Мне интересно, не может ли здесь происходить что-то подобное?

- Думаешь, мы были жертвами галлюцинации? Тогда как ты это объяснишь? - Фред закатал рукав до локтя, показывая свою руку. Как хорошо я это помню! Ибо там, на сморщенной коже, был отпечаток моей руки, красный как клеймо!

- Я воспринял, а не почувствовал, что ты схватил меня прошлой ночью, - сказал Фред. - Вот наше доказательство.

- Да, - медленно ответил я. - Нам есть о чем подумать, тебе и мне.

И мы оба ехали в машине молча.

Когда мы добрались до дома, полдень ещё не наступил, но с нашей точки зрения яркость дня уже сотворила чудеса. Я думаю, что человеческий разум - это далеко не проклятие, а самая милосердная вещь в мире. Мы живем на тихом, защищённом островке невежества, созерцая одинокий поток, протекающий мимо наших берегов, мы воображаем обширность чёрных морей вокруг нас и видим простоту и безопасность. И все же, если даже часть пересекающихся потоков и вращающихся вихрей тайн и хаоса будут раскрыты нашему сознанию, мы немедленно сойдём с ума.

Но мы не можем видеть. Когда один поток, пересекающий наш мир, нарушает спокойствие и безмятежность видимого моря, мы отказываемся в это верить. Наши умы упираются и не могут понять. И таким образом мы достигаем этого странного парадокса: после опыта постижения ужаса разум и тело надолго остаются расстроенными; но даже самые страшные встречи с неизвестными существами забываются как незначительные при ясном дневном свете. Скоро нам предстояла прозаическая задача приготовить обед, чтобы удовлетворить, казалось бы, ненасытный аппетит!

И всё же мы ни в коем случае не забыли о происшедшем. Рана на руке Фреда быстро зажила; через неделю даже шрама не осталось. Но мы изменились. Мы видели пересекающий наш мир поток, и стали знающими. При дневном свете быстрое воспоминание часто вызывало тошноту; а ночи, даже когда горели лампы, были для нас наполнены ужасом. Наши жизни казались связанными с событиями одной ночи.

Тем не менее, несмотря на это, я не был готов к потрясению, которое случилось со мной, когда однажды ночью, через месяц, Фред ворвался в комнату, его лицо было мертвенно-бледным.

- Прочти это, - хрипло прошептал он и протянул мне смятую газету. Я взял её и прочёл заметку, на которую указал Фред.

ГОРЕЦ УМЕР

Иезекиль Уиппл, одинокий горец, 64 лет, вчера был обнаружен соседями мёртвым в своей хижине.

Посмертное вскрытие показало ужасное состояние гниения его внутренних органов; медики заявили, что Уиппл умер не менее двух недель назад.

Коронёр, исследовав тело, не нашёл никаких признаков убийства, но местные служители правопорядка ищут возможные улики. Джесси Лейтон, ближайший сосед и близкий друг пожилого холостяка, утверждает, что он навестил Уиппла и говорил с ним за день до обнаружения покойника; и именно на этом заявлении основано ожидание возможного ареста Лейтона.

- Боже! - воскликнул я. - Это значит...

- Да! Оно распространяется, что бы это ни было. Оно растягивается, ползая по горам. Бог знает, докуда оно может в итоге распространиться.

- Нет. Это не болезнь. Оно живое. Оно живое, Фред! Говорю тебе, я это почувствовал; я слышал это. Кажется, оно пыталось заговорить со мной.

Той ночью мы не могли уснуть. Каждый момент нашего полузабытого опыта переживался тысячу раз, каждый ужас усиливался тьмой и нашими страхами. Мы хотели сбежать в какую-нибудь далёкую страну, чтобы оставить позади себя ужас, который мы ощущали. Мы хотели остаться и сражаться, чтобы уничтожить разрушителя. Мы хотели составить план; но... ненавистная мысль... как мы могли планировать сражаться... с ничем? Мы были так же беспомощны, как старый горец...

Итак, раздираемые этими противоречивыми желаниями, мы сделали именно то, что и ожидалось, - ничего. Мы, возможно, даже вернулись бы к ровному укладу нашей жизни, если бы новости в газетах не показывали дальнейшего распространения болезни и больше смертей.

В конце концов, конечно, мы рассказали людям нашу историю. Но опущенные глаза и явное смущение слушателей слишком хорошо показывали, как мало нам верили. Действительно, кто мог ожидать, что нормальные жители 1933 года, с обычным жизненным опытом, поверят в явно невозможное? Итак, чтобы спасти себя, мы больше ни с кем не говорили, но с ужасом наблюдали медленное, неумолимое приближение зла.

Была середина зимы, когда первое поселение людей оказалось на пути расширяющегося круга смерти. Всего лишь горная деревня в полсотни жителей; но смерть настигла их в одну холодную, зимнюю ночь, глубокую ночь, потому что никто не сбежал - все были задушены в своих кроватях. И когда на следующий день посетители нашли убитых и сообщили о них, в газетах было описано такое же ужасное, запущенное состояние гниения, что присутствовало во всех других случаях.

Тогда мир, бывший до этого безразличным, начал верить. Но даже в этом случае люди искали самое лёгкое, самое естественное объяснение, и отказывались признать возможности, которые мы изложили. Они сказали, что новая чума угрожает нам, разрушает нашу страну. Мы уедем подальше... Несколько человек переехали. Но оптимисты, все доверяющие медикам, остались. И мы, едва зная почему, остались с ними.

Да, мир бодрствовал перед опасностью. Чума стала одной из самых популярных тем разговоров. Представители движения ревайвалистов предсказывали конец света. А медики, как обычно, приступили к работе. Они заполонили заражённый район, в страхе за свою безопасность осмотрели набухшие трупы, и обнаружили бактерии разложения, и червей. Они предупреждали местное население: нужно покинуть эту местность; а затем, чтобы избежать паники, сочинили рекламу.

"У нас есть подозрение на истину, - сказали медики в лучшем стиле детективного агентства. - Мы надеемся вскоре изолировать смертельную бактерию и произвести защитную вакцину".

И мир поверил... Я тоже наполовину верил и даже посмел надеяться.

- Это чума, - сказал я, - какая-то странная новая чума, которая убивает страну. Мы были там самыми первыми.

Фред ответил: - Нет. Это не чума. Я был там; я чувствовал это; оно говорило со мной. Говорю тебе, это Чёрная Магия! Нам нужно не лечение, а лекари.

И я... частично поверил ему тоже!

Наступила весна, и угроза заражения расширилась до размера круга радиусом в десять миль, с точкой в лесу в качестве центра. Достаточно медленно, но, казалось бы, непреодолимо... Тихий, смертельный марш болезни, смерти, как её называли, всё ещё оставался загадкой и всех пугал. И пока проходила неделя за неделей, а добрых вестей от медиков и приехавших учёных не было, мои сомнения усилились. Почему, спрашивал я себя, если это была чума, она никогда не нападала на свои жертвы в дневное время? Какая болезнь может поразить всё живое, будь то животное или растение? Я решил, что это не чума; по крайней мере, хватаясь за последнюю нить надежды, я убедил себя, что это не обычная чума.

- Фред, - сказал я однажды, - если ты прав, то эта болезнь не выстоит против огня. Это твой шанс доказать, что ты прав. Мы сожжём лес. Возьмём керосин. Мы сожжём лес, и если ты прав, то зло умрёт.

Его лицо просветлело. - Да, - воскликнул он, - мы сожжём лес, и зло умрёт. Огонь спас меня: я знаю это; ты знаешь это. Огонь никогда не мог вылечить болезнь; он никогда не мог заставить нормальные деревья шептаться и стонать, и трескаться в агонии. Мы сожжем лес, и всё зло умрёт.

Так мы говорили друг другу и верили. И мы приступили к работе.

Мы взяли четыре бочки керосина, факелы и фонари. И в ясный, холодный день в начале марта мы отправились в путь на грузовике. Северный ветер ожесточённо свистел; наши руки посинели от холода в открытой кабине. Но это был чистый холод. До его чистой остроты было почти невозможно поверить, что мы направляемся в грязную и бесплодную страну смерти. И всё ещё низко на востоке солнце посылало свои яркие жёлтые лучи на уже расцветающие деревья.

Было раннее утро, когда мы достигли края медленно расширяющегося круга смерти. Здесь последняя жертва вчера или ранее встретила свой конец. Тем не менее, даже если жертва была не последней, до которой дотянулся мор, мы могли бы понять это по отсутствию признаков жизни. Маленькие почки, которые мы отмечали ранее, отсутствовали; деревья оставались сухими и холодными, как во время мёртвой зимы.

Почему жители этого района не вняли предупреждениям и не уехали? Правда, большинство из них сбежало. Но несколько старых горцев остались и умерли один за другим.

Мы поехали по скалистой, крутой тропе, оставив суету и безопасность нормального мира позади себя. Не ошибался ли я, думая, что солнце закрыла тень? Разве не стали окружающие вещи темнее? Тем не менее, я ехал молча.

Слабое зловоние коснулось моих ноздрей - запах смерти. Оно всё усиливалось. Фред был бледен; и, если на то пошло, я тоже был бледным и чувствовал слабость.

- Мы зажжём факел, - сказал я. - Возможно, он уничтожит этот запах.

Мы зажгли факел при ярком свете дня, а затем поехали дальше.

Когда мы проезжали мимо свинарника, то увидели белые кости, лежащие под лучами солнца; вся плоть была полностью съедена или сгнила. Какой ужас убил свиней, пока они спали?

Теперь я не мог ошибаться: тень становилась темней. Солнце ещё светило ярко, но каким-то странным образом слабо. Его свет подозрительно мерцал, как будто происходило частичное затмение.

Но долина была уже рядом. Мы преодолели последнюю гору, проехали мимо падающей хижины горца, который умер самым первым. Затем дорога пошла под уклон.

Таинственный Лес лежал ниже нас, но не свежий и зелёный, каким я видел его раньше, много лет назад; он также не вспыхивал красками, как во время нашей последней поездки сюда прошлой осенью. Лес был холодным и затуманенным. Чёрное облако лежало над ним, одеяло тьмы, клубящийся туман, похожий на тот, что согласно мифам, скрывает реку Стикс. Туман покрывал район смерти, как тяжёлый саван, и прятал лес от наших широко раскрытых глаз. Показалось ли мне, или я действительно услышал доносившийся из неосвящённого леса отчетливый шёпот, произносящий святое имя? Или я почувствовал то, что не мог услышать?

Но в одном отношении я не мог ошибаться. Темнело. Чем дальше мы ехали по скалистой дороге, тем глубже мы спускались в эту цитадель смерти, и тем бледнее становилось солнце, и более затуманенным путь.

- Фред, - прошептал я, - они прячут солнце. Они разрушают свет. В лесу будет темно.

- Да, - согласился он. - Свет ранит их. Я чувствовал их боль и агонию в то утро, когда восходило солнце; они не могли убивать в тот день. Но теперь они сильнее и прячут само солнце. Свет мучает их, и они уничтожают его.

Мы зажгли ещё один факел и поехали дальше.

Когда мы добрались до леса, темнота углубилась, почти ощутимый мрак сгущался, пока день не превратился в лунную ночь. Но это была не серебряная ночь. Солнце было красным как кровь; сияя над проклятым лесом. Огромные красные кольца окружали его, как круги от бессонницы вокруг больных глаз. Нет, само солнце не было очищающим; оно было слабым, больным, бессильным, как и мы перед новым ужасом. Его красное свечение смешивалось с малиновым пламенем факелов и освещало сцену вокруг нас цветом крови.

Мы заехали так далеко, насколько позволяла твёрдая почва, почти к самому краю леса, где гибкие и тощие поросли кедра и бука уступали место тяжёлым росткам более высоких и суровых дубов. Затем мы вышли из грузовика и ступили на гниющую землю. И при этом сильнее, чем до этого, нас охватило зловоние гниения.

Мы были благодарны за то, что вся животная материя полностью распалась; остался только едкий, проникающий запах разлагающихся растений; неприятно и сильнодействующий на наши уже обострившиеся нервы, но стойкий... И на охваченном смертью дне долины было тепло, несмотря на сезон и на то, что солнце совсем не согревало. Теплота распада и брожения нападала на нас с хлёсткими ветрами, которые иногда спускались с окружающих холмов.

Деревья были мертвы. Не только мертвы; они были гнилыми. Большие сучья упали на землю и засорили всё вокруг. Все маленькие ветви исчезли, но сами деревья остались стоять в вертикальном положении, их обнаженные конечности вытянулись, как молящиеся руки к небесам, словно эти мученики леса стояли в ожидании. Но даже в этих массивных стволах ползали черви и поедали древесину. Это был лес смерти, ночной кошмар, лес, поражённый грибками, который взывал к захватчикам, что всхлипывали в агонии под светом ярких факелов и качались туда-сюда во всей своей нечестивой гнилости.

Защищённые нашими факелами, мы были невосприимчивы к силам смерти, которые свирепствовали в тёмных уголках леса, за пределами нашего пылающего света. Но хотя они не могли охотиться за нашими телами, они взывали, обращались к нашему разуму. Картины ужасов, страха и кошмара наполняли наши головы. Я снова увидел своего товарища, когда он лежал в постели, полгода назад; и подумал о деревне в горах и о шестидесяти жертвах, которые умерли там за одну ночь.

Мы знали, что не имеем права утонуть в этих картинах, иначе сойдём с ума. Мы поспешили собрать кучу мёртвых веток. Фред и я хватали сырой, гнилой валежник - сучья и ветви, которые ломались при попытке поднять их или рассыпались в пыль между нашими пальцами. Наконец мы сложили кучу из самых сухих и твёрдых ветвей, и на всё это вылили полную канистру керосина. Когда мы зажгли огромный костёр и стали наблюдать, как пламя взмывает всё выше и выше, - вздох боли, печали и бессильной ярости охватил поле смерти.

- Огонь вредит им, - сказал я. - Пока огонь горит, они не могут причинить нам вред; лес будет гореть, и они все умрут.

- Но будет ли лес гореть? Они затуманили солнце; они даже притушили наши факелы. Понимаешь! Они должны быть ярче! Будет ли лес гореть сам, даже если они оставят его в покое? Он влажный и гнилой, и не будет гореть. Смотри, наш костёр гаснет! Мы потерпели неудачу.

Да, мы проиграли. Мы были вынуждены признать это, когда после двух других попыток зажечь новый костёр убедились, что, вне всякого сомнения, лес не может быть уничтожен огнём. В наших сердцах была сила и отвага, но теперь страх преследовал нас, мы дрожали и покрылись холодным потом, пока гнали грохочущий на большой скорости грузовик по скалистой тропе подальше к безопасности. Наши факелы вспыхивали на ветру,оставляя чёрный след дыма позади нас, пока мы мчались прочь.

Но мы пообещали себе, что снова вернёмся в этот лес. Мы приведём много людей и возьмём с собой динамит. Мы найдём логово этой силы зла и уничтожим его.

И мы старались. Но снова потерпели неудачу.

Смертей больше не было. Даже самые упрямые уехали из поражённой местности, когда наступила весна, и стали видны настоящие размеры круга смерти. Никто не мог сомневаться в немом свидетельстве мёртвых и умирающих деревьев, которые пали от загадочной болезни. Круг увеличивался на пятнадцать, тридцать или даже шестьдесят метров за ночь; деревья, которые вчера были свежими и живыми, с растущими зелёными побегами, на следующий день становились грубыми и пожелтевшими. Смерть никогда не отступала. Она продвигалась по ночам и удерживала занятую землю днём. А на следующую ночь пугающий марш продолжался.

Состояние ужаса захватило население прилегающих районов. Газеты не несли на своих страницах ничего, кроме разрушенных надежд. Они подробно описывали каждую новую идею; заумные теории ученых на техническом языке, вести с поля битвы; но не надежду.

Мы с Фредом указали на это людям, охваченным ужасом, и сказали им, что только наша идея имеет единственный шанс на успех. Мы изложили им наш план, попросили их помощи. Но они ответили: "Нет. Чума распространяется. Она началась в лесу, но сейчас уже вышла за его пределы. Как это поможет сжечь лес сейчас? Мир обречён. Уходите вместе с нами, и вы сможете прожить еще какое-то время. Мы все должны умереть".

Нет, не было никого, кто хотел бы прислушаться к нашему плану. И мы отправились на север, где смерть ещё не разрушила общество благодаря тому, что не знала о людях, живущих там, и большому расстоянию. Здесь люди, сомнительные, нерешительные, но верившие в своих учёных, всё ещё сохраняли порядок и продолжали работать на заводах. Но наша идея не приветствовалась. "Мы доверяем докторам", - сказали они.

И никто не присоединился к нам.

- Фред, - обратился я к товарищу, - мы ещё не проиграли. Мы оборудуем большой грузовик. Нет! Возьмём вездеход. Мы сделаем, как сказали. Возьмём больше керосина и динамита; мы всё равно уничтожим зло!

Это был наш последний шанс; мы знали это. Если мы потерпим неудачу сейчас, мир действительно будет обречён. И мы знали, что с каждым днём смерть становилась сильнее, и мы работали быстро, чтобы встретить её.

Материалы, которые нам были нужны, мы перевозили по суше в грузовике: ещё больше факелов, динамит, восемь бочек керосина. Мы даже взяли два ружья. А потом мы загрузили всё это в импровизированный прицеп к вездеходу и отправились в путь.

Когда мы въехали в лес, в нём было темно, хотя ещё даже не наступил полдень. Чёрным, как колодец в полночь, был лес; мерцающий красный свет наших факелов проникал на скромные несколько метров сквозь упрямый мрак. И сквозь дрожащую темноту наших ушей достигало многочисленное жужжание, словно от миллиона пчелиных ульев.

Не знаю, как мы выбрали путь; я старался повернуть туда, где жужжание звучало громче всего, надеясь, что таким образом мы найдём источник самого бедствия. И наш путь не был трудным. Вездеход прокладывал свой бесконечный след, раздавливая гусеницами сырую гниющую древесину, которая усеивала весь лес. А сзади по ровной колее, создаваемой вездеходом, неуклюже тащился тяжёлый прицеп.

Измождённые, израненные деревья, лишённые всех ветвей, вставали вокруг нас, как таинственные стражи, указывающие путь. Чем дальше мы углублялись в лес, тем всё более пустынной становилась сцена; скрипящие стволы, стоящие подобно столбам, казались всё более и более гнилыми; запах смерти вокруг нас становился всё более пронзительным; не отвратительный запах распада, но менее ядовитый и более проникающий запах гнилости.

Он звал нас и тянул к себе. Из темноты он проникал в наши мозги, двигал их, изменял, чтобы подчинить своей воле. Мы не замечали этого. Мы только ощущали, что запах вокруг нас больше не тошнит; он стал самым сладким ароматом для наших ноздрей. Замечали лишь, что деревья, похожие на грибы, радуют наши глаза, они словно восполняли и удовлетворяли некоторые давно скрытые эстетические потребности. Перед моим мысленным взором появилась картина совершенного мира: влажная, разложившаяся растительность и сочная плоть - гниющая плоть, которой можно питаться. Казалось, эта картина расширилась на всю землю, и я громко закричал в экстазе.

Но из-за этого наполовину невольного крика что-то мелькнуло в моей душе, и я понял, что эти мысли были не моими, но навязанными мне извне. С воплем я дотянулся до факела и омыл руки в живом пламени; схватив другой факел, я зажёг его от первого и стал махать им перед лицом Фреда. Очищающая боль пробежала по моим венам и нервам; картина исчезла, тоска исчезла; я снова стал самим собой. Если бы мы повиновались этому призыву, то затерялись бы среди визжащих деревьев! Тем не менее, всё время после этого эпизода мы чувствовали, как непристойный разум играет с нашими умами, всё ещё пытаясь склонить нас на свою сторону. И я вздрогнул, когда вспомнил, что эти мысли вполне могли быть мыслями червя!

Затем, внезапно, поверх рёва извне и постоянного грохота двигателя вездехода, мы услышали человеческое пение. Я заглушил двигатель, дёрнув за рычаг коробки передач. Теперь в наших ушах ясно зазвучало песнопение на знакомом, но странно изменённом языке. Жизнь! В этом краю смерти? Это было невозможно! Пение прекратилось, и жужжание среди столбов-деревьев усилилось вдвое. Кто-то, или что-то, поднялся, чтобы декламировать заклинание. Я напряг уши, чтобы услышать, но этого не требовалось; отчётливо и громко сквозь гудящую темноту зазвучал высокий голос, распевающий:

"Наш могучий повелитель, Червь. Сильнее всех царей небес и земли, Червь. Боги творят; человек планирует и строит; но Червь стирает их труды.

Могущественны архитекторы и строители; велики их дела и владения. Но в итоге им останется лишь узкий участок земли; и даже это, поистине, заберёт Червь.

Это Дом Червя; его дом, который никто не сможет уничтожить; дом, который мы, его защитники, построили для него.

О Хозяин! Преклонив колени, мы даруем тебе три эти вещи! Мы даруем тебе человека и его имущество! Мы отдаём тебе жизнь земли, да будет она куском пищи для тебя! Мы отдаём тебе саму землю, чтобы она была твоим домом!

Могучий, о могучий, выше всех королей небес и земли, наш повелитель и хозяин, Червь, для которого Время - ничто!"

Испытывая ужас и отвращение, мы с Фредом обменялись взглядами. Там была жизнь! Бог знает, какого рода, но жизнь и человек! Затем, там, в адском лесу, с запахом, видением и звуками смерти вокруг нас, мы улыбнулись! Клянусь, мы улыбнулись! Нам дали шанс сражаться; сражаться с чем-то ощутимым. Я запустил двигатель, дёрнул рычаг скорости и нажал на газ.

Через тридцать метров я остановился, потому что мы наехали на идолопоклонников! Полсотни из них сидели на корточках и стояли на коленях, да, даже валялись в гнили и грязи, что была вокруг них. Они громко завопили, когда наши пылающие факелы ударили по их невидящим, широко раскрытым глазам! Только сумасшедший мог вспомнить и разместить на печатной странице литанию ненависти и ужаса, которую они бросали в наши лица. Есть голоса, присущие людям, и голоса, присущие животным; но нигде по эту сторону самого ада не слыхали таких громогласных криков, исходящих из напряженных глоток идолопоклонников, когда мы с Фредом схватили факелы и помчались к ним. Только несколько мгновений они стояли вызывающе на нашем пути; боль непривычного света была слишком сильной для их чувствительных глаз. С пронзительными криками страха они повернулись и побежали прочь. А мы посмотрели вокруг, на мерзость и грязь, что окружала нас, и снова улыбнулись!

Ибо мы увидели их идола! Не идола из дерева, камня или какого-либо чистого, нормального материала. Это была огромная могила! Массивная, шесть метров в длину и три в высоту, она была покрыта гниющими костями и ветвями деревьев. Земля, нагромождённая в ужасный курган, дрожала и вздымалась, как будто от какой-то мерзкой жизни внутри. Затем, наполовину утопая в грязи, мы увидели само надгробие - косо наклонённую доску в низком фундаменте. И на ней была вырезана только одна строка - "Дом Червя".

Дом червя! Огромная могила. И культ тьмы и смерти стремился превратить мир в одну грязную могилу и даже покрыть её пеленой тьмы!

С воплем ярости я ударил ногой по земле, сваленной в кучу. Корка земли оказалась такой тонкой, что я пробил её насквозь, и чуть опрометчиво не провалился в яму; только яростный рывок назад не позволил мне упасть прямо в кучу червей! Белые твари корчились под нашим кроваво-красным, вспыхивающим светом, извиваясь от муки в изысканных пытках, принесённых им благодаря очищающему пламени. Дом червя, действительно...

С тошнотой и отвращением, мы безумно трудились. Рёв чужеродного леса поднялся до воя - жуткого бормотания, которое пело в наших ушах и тянулось к нашим мозгам, пока мы работали. Мы зажгли ещё больше факелов, искупали наши руки в пламени, а затем, вопреки злобной воле, разрушили дрожащую кучу земли, которая являлась пародией на форму могилы. Мы приносили бочку за бочкой и выливали керосин на извивающихся тварей, которые уже расползлись, перекатываясь, как океан грязи, у наших ног. А затем, забыв про вездеход, который должен был доставить нас в безопасное место, я швырнул на червей коробку с динамитом, наблюдая, как она тонет в массе червей, пока она не исчезла из виду, а затем бросил в них факел. И побежал.

- Арт! Вездеход! Оставшийся керосин понадобится нам, чтобы осветить себе дорогу.

Я безумно рассмеялся и побежал дальше.

Через сотню метров мы остановились и стали наблюдать за зрелищем. Пламя, прыгнувшее на двадцать метров вверх, освещало лес вокруг нас, отталкивая густой неестественный мрак в тяжёлую темноту. Невидимые голоса, которые безумно и истерично выкрикивали тарабарщину, рвущую наши души в своей дикой мольбе; настолько ощутимыми они были, что мы чувствовали, как они тянутся к нашим телам, дёргают их туда-сюда одновременно с нечестивым танцем качающихся деревьев. Из ямы мерзости, где танцевало яркое пламя, появилось густое облако жёлтого дыма; оглушительный звук словно от шипящей сковороды пронзал лес, и отдавался эхом в тьме вокруг нас. Вездеход был охвачен пламенем, последняя бочка керосина брызнула огнём. А затем...

Раздался глубокий, тяжёлый рёв; мягкая земля под нашими ногами закачалась и задрожала; струи огня, побуждаемые непреодолимой силой под ними, взмыли одновременно в воздух, изогнулись в длинных широких параболах зловещего пламени и рассеялись меж корней деревьев. Динамит!

Дом червя был разрушен; и одновременно с его разрушением воющие голоса вокруг нас умерли, издав тяжкий шёпот, и наступила тишина. Зловещий туман тьмы наверху и вокруг нас на мгновение дёрнулся, как шёлковая завеса, сжался, а затем свернулся над погибшими деревьями и открыл нашему взору солнце!

Солнце, яркое во всей его полуденной славе, вспыхнуло над нами, согревая наши сердца золотым сиянием.

- Видишь, Арт! - прошептал Фред, - лес горит! Теперь ничто не сможет остановить огонь, и всё будет уничтожено.

Это была правда. Из тысячи крошечных мест пламя поднималось и распространялось, отправляя странные, маленькие лианы пламени во все стороны, чтобы найти путь дальше. Огонь, разбросанный взрывом, укоренялся.

Мы развернулись и быстро пошли в сторону тёплого южного ветра, который дул нам навстречу; мы оставили растущий огонь за спиной и двинулись дальше. Через полчаса после того, как мы преодолели несколько миль падшего леса и пахучих пустошей, мы остановились, чтобы оглянуться назад. Огонь распространился по всей ширине долины и с рёвом двигался на север. Я подумал о пятидесяти сбежавших идолопоклонниках, которые тоже устремились на север.

- Бедные дьяволы! - сказал я. - Но, без сомнения, они уже мертвы; они не могли долго переносить яркость солнца.

Так заканчивается наша история о том, что, возможно, было самой большой катастрофой, которая когда-либо угрожала человечеству. Учёные строили теории, но ничего не смогли придумать; на самом деле это было задолго до того, как мы смогли дать объяснение, удовлетворяющее даже нас самих.

Мы тщетно искали ответ в каждом известном справочнике по оккультизму, когда один старый журнал неожиданно дал нам подсказку: он напомнил нам собственный полузабытый разговор, который был воспроизведён в начале этого повествования.

Каким-то странным образом этот Культ Червя должен был организоваться для поклонения смерти и основал там, в долине, свою штаб-квартиру. Они построили огромную могилу как святыню, а чрезмерное сосредоточенное поклонение и фанатичные умы вызвали физическое проявление жизни в ней, будучи реальным результатом их мыслей. И какое указание на смерть могло быть более сильным, чем её вечное сопровождение - черви-трупоеды и бактерии разложения? Возможно, задачу верующих облегчал тот факт, что смерть всегда является реальностью и не нуждается в такой большой концентрации силы воли для своего проявления.

Во всяком случае, всё началось с того, что в этом центре идолопоклонники излучали мысленные волны, достаточно сильные, чтобы влиять на район, где они собирались; и по мере того, как они становились всё сильнее, по мере того, как их разум становился всё более могущественным, и благодаря острой психической концентрации, их мысли распространялись и даже уничтожали сам свет. Возможно, они также привлекли много новобранцев, чтобы укрепить свои ряды, поскольку мы сами почти поддались их влиянию; возможно, также, что земля, которую когда-то завоевали верующие, контролировалась духами, оказавшимися под их властью, и им больше не нужно было ничего делать для распространения смерти. Это могло объяснить странные шумы, доносящиеся из всех частей леса, которые сохранялись даже после того, как сами верующие сбежали.

А что касается их окончательного уничтожения, я процитирую строчку из старой книги, в которой мы впервые прочитали такую теорию: "Если это правда, то единственный способ уничтожить таких богов - перестать в них верить". Когда макет могилы, их большой фетиш, был разрушен, главные оковы, которые удерживали всю их систему, были сломаны. И когда сами идолопоклонники погибли в пламени, всякая возможность повторения ужаса умерла вместе с ними.

Таково наше объяснение и мы верим в это. Но мы с Фредом не хотим заниматься научными дебатами; мы только ищем возможности забыть хаотический опыт, который так испортил нашу жизнь. Награда? Мы получили свою награду, уничтожив мерзость, с которой мы так долго сражались; но к этому удовлетворению благодарный мир добавил нам богатства и почестей. Мы благодарны эти вещам и наслаждаемся ими. А какой человек не делал бы этого? Но мы чувствуем, что не в восхвалении и не в удовольствии лежит наше окончательное выздоровление. Мы должны работать, должны забыть такой печальный опыт только благодаря усердному труду; мы запечатаем ужас, если не от нашего ума, то, по крайней мере, от нашего непосредственного сознания. Со временем, возможно...

И всё же мы не можем полностью забыть. Не далее, чем сегодня утром, гуляя по полям, я наткнулся на мёртвую тушу дикого зверя, лежащего в борозде; и в его худом, распадающемся тельце возникла другая жизнь - тошнотворная, чужая жизнь гниения и распада.

Источник текста: Антология "Tales of the Lovecraft Mythos" (1992), первая публикация - "Weird Tales", Октябрь, 1933.

Примечание: Эпиграф - отрывок из стихотворения "Червь-Повелитель" в переводе Валерия Брюсова.

Перевод: Алексей Черепанов

Май, 2018

Оставить комментарий © Copyright Прут Мирл (wilbur-whateley@hotmail.com) Размещен: 30/05/2018, изменен: 30/05/2018. 49k. Статистика. Рассказ: Хоррор Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: Мирл Прут. The House of the Worm. Рассказ из цикла "Мифы Ктулху. Свободные продолжения", впервые опубликованный в журнале "Weird Tales" в 1933 году. Автор определённо читал Лавкрафта, так как использует его цитаты. Двое приятелей отправились в лес на охоту и обнаружили, что деревья умирают из-за какой-то чёрной магии, и смерть стремится выйти за пределы леса... Впервые на русском языке.

Прут Мирл : другие произведения.

Дом Червя