Пустынная улица, раскаленная от зноя. Воздух над дорогой и между стен можно было увидеть и почти можно было потрогать - дрожащая, переливающаяся масса, причудливо преломляющая редкие попадающие в сумрак пространства между домами конца позапрошлого века лучи солнца. Духота сковывает горло, затыкает его и обжигает.
- Сейчас, сейчас.
Мандраж не отпускает. Подходит к концу вторая пачка сигарет. Столько я еще не курил ни разу в жизни. Не более трех штук в самый волнительный день. Теперь же я словно пропитан был никотиновыми смолами. Смолами и волнением, которое сковывает не хуже духоты.
Я медленно двинулся к машине. Неприметная бежевая иномарка, далеко не новая, посеревшая от пыли. Номеров не видно из-за толстого слоя засохшей грязи.
- Ты чего, передумал?
Женька взглянул на меня так, как в свое время иные инквизиторы смотрели на еретиков - с беспокойством, готовым вылиться в осуждение и негодование. Я бросил тлеющий окурок на асфальт.
- Нет. С мыслями собирался. Поехали.
Глаза мне завязали черной полоской плотной ткани, усадили на заднее сидение. По обеим сторонам уселись парни, кто конкретно - я не видел. Мотор зафырчал, скрипнул старый корпус автомобиля, и мы поехали вдоль улицы. Я пытался сначала запоминать наш путь, чтобы хоть как-то себя отвлечь от тех переживаний, что занимали все мое естество. В моей голове то и дело возникали образы и названия улиц, по которым мы, должно быть, ехали, но затем я потерял нить нашего пути. Как мне думалось, меня начали возить по улицам, кругами, чтобы запутать. Должен признать, спутникам моим это удалось.
По моим прикидкам, около получаса прошло в суетливой езде по узким улочкам нашего старинного города, прежде чем мы наконец выехали на трассу. Звуков ее ни с чем не спутать, вот только понять, с какой же стороны мы выехали на нее, я был не в состоянии. Рокот мотора, прохлада от кондиционера меня расслабили, меня стало клонить в сон, даже не смотря на волнение. От него я лишь вздрагивал временами, пытаясь продрать глаза, но веки плотно удерживались полоской.
Мы ехали долго. Действительно долго. Так долго бывает, наверное, тогда, когда в штиль, в открытом море лежишь на палубе и смотришь вверх, на солнце, и время кажется бесконечным, текучим, вечным, а не разбитым на минуты и посаженным на ремешки и цепочки часов. Кажется, я успел задремать, ибо подскочил с чьего-то плеча, когда мы съехали с трассы.
Мы ехали по грунтовой дороге, при том чем дальше, тем хуже она была, тем жалобней скрипел корпус, и тем больнее я бился изредка о потолок макушкой. Кондиционер то ли выключили, то ли он сам отключился, и вновь стало жарко. Полоска стала раздражать, она вызывала зуд, и очень хотелось ее сорвать, но руки были прижаты очень плотно, словно они были в тисках.
Черт возьми, ну вот зачем? Что мною двигало? Скука? Желание познать неизведанное? Подражательство Женьке, который и рассказал мне кое-что о том, куда мы теперь ехали? Наверное, все вместе. В самом деле, жизнь провинциального, пусть и большого города стала меня угнетать своей однообразностью, бесперспективностью. Она набила оскомину, приелась. Новых впечатлений не было, все казалось таким уж древним и неинтересным, что тошно становилось. Одни и те же виды. Одни и те же лица. Слова. Действия. Все отработано до автоматизма.
Женькино предложение было просто как глоток свежего воздуха, тронувшего крону измученного зноем дерева. На паперти старого католического костела стояли наши допитые до самого дна бутылки, в пальцах дымились сигареты...
Это было словно в прошлой жизни...
Я не заметил, как мы остановились. Сначала открылась дверь водителя, потом уже - дверь справа, один из моих "конвоиров" выпустил меня, затем стянул повязку. Это был Женька.
- Ну, как, не упрел? - заботливо спросил он.
- Нормально, - я огляделся, - Что, приехали?
Я недоуменно взирал на раскинувшийся кругом лес. Солнце уже совсем село, его свет едва проникал сквозь еловые лапы и спутанные ветки берез и лип. Странно было это наблюдать, было в игре света и тени здесь нечто мистическое, словно что-то предвещающее.
- Пошли, почти уже.
Впереди шел водитель, сутулый лысый мужик, с усами а-ля Чапаев, в ношеной ветровке и столь же ношеных джинсах. За ним шел мрачноватого вида коренастый парень, державший меня слева. Я не знал их имен, мне их Женька не представил. Потом шел я, и в хвосте, иногда спотыкаясь, плелся "сводник". Мне вдруг отчаянно захотелось выкурить сигаретку, но свою пачку я докурил перед тем, как садиться в машину. Подумал было попросить у Женьки, но вид у него был такой сосредоточенный, что я не стал его беспокоить.
Мы лезли через дебри. Настоящие среднерусские лесные дебри, которые временами не уступают джунглям какой-нибудь Камбоджи или Бразилии. Стало совсем темно, но водитель по каким-то ему только известным приметам еще различал дорогу впереди. Так мы шли где-то минут пятнадцать, прежде чем он резко остановился и вскинул руку.
- Пришли, - прохрипел он.
Вокруг был тот же лес, такой же темный, непролазный, пугающий. Я с опаской глядел вперед.
Приглядевшись, я увидел словно затянутый стволами деревьев проход. Он напоминал что-то в духе технического входа в какое-то промышленное строение, ну, или военное. Без сомнения, он был старым, но не древним. Я недовольно покривил губу.
- Туда?
- Да, - глухо ответил парень впереди.
Тем временем водитель извлек что-то из кармана, подошел к двери. Щелчок - не скрипучий, а вполне обычный и едва слышимый даже в тиши леса, - и замок открыт. Дверь он распахнул и встал слева, пропуская нас.
- Осторожнее, там сразу спуск, - проговорил Женька.
Первым полез парень, сразу же исчез. Мне показалось, что он спрыгнул вниз, едва переступив порог, но затем услышал стук его ботинок о перекладины, и чуть успокоился. Следом уже пошел я. Боялся, что не разгляжу лестницу, но зря: вдоль нее, с другой стенки колодца подсвечивали ее бордовым аварийным светом лампы. Я поставил ногу на перекладину, затем вторую и стал аккуратно спускаться вниз. Колодец, по которому я спускался, был очень запущенным, кое-где через бетон проступали корни деревьев. Сверху был Женька, когда мы проползли половину пути, дверь сверху захлопнулась, и водитель тоже стал спускаться: я услышал его тяжелые шаги, которые отдавались металлическим звоном по всему колодцу.
Наконец, я спустился, и сразу же огляделся. Это был очень широкий коридор, с бетонными сводами и такими же лампами, которые не могли разогнать всей темноты. Тут, наверное, пара танков могла разъехаться.
- Хм, а у тебя глаз будто наметанный, - проговорил вдруг парень, - Тут правда раньше военные, еще при совке, подземную танковую часть держали. Недолго, правда...
Я понял, что свое предположение высказал вслух.
Спустившийся водитель отряхнул джинсы, и вновь встал во главе нашего шествия, повел нас дальше.
Коридоры были сырыми, кое-где можно было увидеть пятна плесени на стенах. Временами попадались то огромные ворота - для танков, видимо, то просто обычные двери, открытые и закрытые. Я пытался заглянуть в проемы, но мы шли быстро, да и темень стояла такая, что хоть глаз выколи - один черт, не видно ничего.
- А долго еще? - не выдержав, спросил я.
Ответом мне стал звук открывающейся двери. Она была не изначально установленной, а встроенной в разлом в стене, и была новее, чем ее соседки. Сам пролом был заделан на скорую руку.
- Это единственный проход, - неожиданно сказал парень впереди, - Военные, когда отсюда бежали, взорвали туннели, только вот про один из выходов забыли, - и, обернувшись, ухмыльнулся. Мне эта ухмылка не понравилась.
- От кого они бежали? - спросил я.
Ухмылка сползла с лица парня.
- Увидишь.
По спине пробежал неприятный холодок. Сердце заухало под ребрами.
Я это увижу?..
Тем временем мы вошли под своды какой-то пещеры, не очень широкой, здесь мог пройти только один человек. Стенки были мокрыми, они будто сочились от влаги. Теперь к волнению присоединился страх. Женька что-то говорил о каких-то мифах, но ведь это же просто бред! Бред! Этого просто не может...
Узкий проход кончился внезапно. Очень внезапно. На смену ему пришло огромная полость, что-то вроде карстовой пещеры. Вот только здесь были видны следы присутствия человека.
Огромные каменные изваяния, высотой до десяти, а то и пятнадцати метров в высоту поддерживали своды сей пещеры. Они были подсвечены бесшумно коптившими факелами, и изображали таких чудовищ, которых себе невозможно представить. Огромные, непропорциональные, покрытые любовно вылепленными бугорками, струпьями, наростами, с безумными, даже не звериными выражениями морд. Каждая статуя была уникальна, и стояли они все полукругом, своими нечеловеческими, неземными, сверкающими глазами взирая прямо на нас.
- Восхитительно, не правда ли? - прошептал сзади Женька.
От увиденного я встал как вкопанный, в глотке мгновенно пересохло, ноги стали ватными.
- Кто это?
- Это те, кому мы служим. Те, кто сотворил наш мир. Те, кого остальные забыли. Забыли совершенно незаслуженно, - спокойно ответил парень спереди.
От нас вниз уходила узкая лестница, закрученная против часовой стрелки. Она была настолько стертая, выглядела настолько древней, что я было испугался ступать по ней, ибо могла она обрушиться вниз, а высота там была изрядная.
- Сколько лет этому месту? - вновь спросил я.
- Многие и многие тысячи. Наши предки, от самого своего сотворения, служили здесь нашим богам, превознося хвалу.
Меня теперь так и подмывало развернуться назад. И бежать. Бежать отсюда без оглядки. Плевать, что найдут. Плевать, что после мною всего увиденного и услышанного они меня в живых, может, и не оставят. Надо просто валить!
Но я не мог. Я, словно загипнотизированный, спускался по ступенькам, по которым люди ходили тысячелетиями. Спускался и спускался.
Шаг. Еще шаг. Еще. Они отдаются под высокими сводами эхом, зловещим и притягательным.
Мы спустились. Нет, эти статуи не были огромными. Теперь они были гигантскими. Похоже, я ошибся с их высотой. Нет, ну не могли же они вырасти?..
- Сюда, - вновь прохрипел водитель. Рукой он указал на прямоугольный проход, чуть ли не сразу за лестницей. Он опять остался позади, но теперь позади остался и парень, и Женька.
- Тебе сюда, - сказал Женька, - Тебя приготовят к посвящению.
- Посвящению? - недоуменно спросил я.
- Ну, ты ведь за этим приехал, - он смотрел на меня, и вдруг улыбнулся: открыто, но как-то вымученно, - Новые ощущения, новые знакомства, а?
- Ну, да... - промямлил я, и за мной словно захлопнулась тяжеленная дверь. Пути мне теперь назад не было.
- Иди, иди, не бойся. Вон же дверь, - сказал напоследок сокурсник. Я развернулся. Робко двинулся к серой, словно вытесанной из камня, двери. И пока я шел, я чувствовал на себе три взгляда. И все они мне заочно не нравились.
Я вошел. Передо мной был каменный алтарь, вокруг него стояли каменные же скамьи. На стене, напротив входа, висело вырезанное из кости изображение: фигурка обнаженной девушки на фоне щупалец, ну, или волнистых лучей. Более в комнате никаких украшений не было. В углу горел светильник. Я взглянул в его сторону и отшатнулся: рядом с ним сидел кто-то сгорбленный, в темно-сером балахоне, капюшон скрывал лицо.
- Мне сюда? - спросил я.
Человек медленно поднял голову. Я отшатнулся вторично, но в этот раз едва не рухнул.
Старуха. Я никогда не видел настолько древне выглядящих людей. Морщины покрывали все ее лицо. Кожа имела оттенок, каким обладает пергамент. Губы ее вытягивались в тонкую полоску. И глаза.
Глаза ее были слепы.
- Сюда, - раздался из ее гортани рокочущий голос, такой приятный, убаюкивающий, - Тебе сюда, проходи же.
Я подошел ближе. Она встала, приблизила шаркающими шагами ко мне, протянула мне свои руки.
- Не бойся, чужак, все хорошо, - успокаивающе молвила она, - Дай мне свои ладони.
Я протянул свои руки, и только успел почувствовать, насколько мягкие и теплые руки этой старухи. И вдруг увидел, как светятся теплом ее глаза, что вовсе они не слепые, а зрячие, что видят они самую душу, и не осуждают, а лишь утешают тебя. И стало так хорошо, так покойно. Я словно был во сне. Я не сопротивлялся, когда она меня стала раздевать, когда уложила на алтарь, и стала омывать сначала водою, потом каким-то благоухающим раствором, затем снова водой, затем снова раствором, но уже другим, с более тонким ароматом. От него у меня сильнее застучало сердце, и выступил пот на висках, и глаза наполнились мириадами светляков и искр, витающих в воздухе. Я испытывал блаженство.
Затем старуха подняла меня, одела в кристально белый балахон сродни своему, и повела меня в сокрытый проход, который располагался прямо за фигуркой девушки. Это был длинный коридор, но не тот безликий, мрачный и пугающий, а яркий, расписанный древними письменами и изображениями богов, людей, животных, стихии. Краски, несмотря на свою несомненную древность, все еще были ярки, переливались и играли бликами. Правда, я не мог понять, откуда идет свет, но разве это было так важно?
Мы пришли. Огромный зал, гораздо больше того, со статуями. Массивные колонны подпирают своды. Вокруг них обмотаны горящие ярким светом ленты, на стенах в большом количестве висели факелы, расставлены свечи. По краям располагался амфитеатр, где с равными промежутками восседали люди в таких балахонах, в каком была старуха. У всех в руках были свечи, и свет их был ровным и таинственным. В центре же был алтарь, крупнее того, на котором несколько минут назад лежал я. Своим видом он напоминал скорее ложе. Оно было устлано травою, ярко-изумрудной и пахнущей так, что ее запах я учуял от самого входа. Оно было пустое. Над ним - амвон, с кафедрой, так же высеченной из камня, с изображением колосьев и виноградной лозы. За ним стоял человек в красном одеянии, и золотым амулетом на груди. Старуха подвела меня к ложу, и приказала мне лечь. Я сделал это. Затем стало очень тихо, и человек за кафедрой стал читать молитвы. Этот голос я не спутал ни с чем бы.
Это был голос водителя.
Он начал тихо, даже заунывно. Язык был мне непонятен настолько, насколько может быть непонятен древний, абсолютно не родственный русскому язык. То ноющий, то рычащий, то гортанный, он ошеломлял сложностью слов, которые произносил водитель, он же глава культа. Тем не менее, голос его, и слова молитв, они завораживали, и я словно погружался куда-то вниз, при этом не теряя сознания. И тут я увидел мягкое свечение, исходившее от того самого прохода, откуда я совсем недавно вышел. Дверь отворилась.
Это была она. Девушка с изображения на стене.
Она была бела, светилась неземным светом. Поступь ее была мягка и изящна, фигура - точеная. Волосы были цвета, среднего между пепельным и золотистым - иначе никак этого не описать. Груди ее были полны, бедра покаты. Взгляд раскосых глаз устремлен прямо на меня. Ее встретили гортанными восклицаниями. Она не обращала на них внимания, только лишь неукоснительно приближалась к ложу.
Она приблизилась вплотную, и я смог разглядеть ее глаза. Они были прекрасны. Голубые, словно небо в жаркий летний день, ресницы - желты, как колосья пшеницы. Губы ее алели несмело из-под некоего белого налета на оных. Он ловко закинула ногу сверху и уселась на меня, неотрывно глядя в глаза. Я не смел противиться ей. Она развязала пояс на балахоне, ее руки стали ласкать мое тело. Это было нечто, не подвластное обычным ощущениям, доступным человеку. Это было нечто космическое, неземное, инородное и ошеломляющее. Люди на амфитеатре стали восклицать, сначала разрозненно, затем вместе, в едином порыве. Девушка стала ласкать мои чресла, а затем, когда нефритовый стержень стал крепок ввела его в свое лоно. Мириады огней плясали вокруг нас, крики разгоряченных зрелищем людей срывались на стоны и гремели под сводами. А я только и видел, что колыхавшиеся в такт груди, да бездонные глаза богини плодородия, которую сейчас осеменял. О, боги, это было страшно и прекрасно одновременно...
Через несколько минут все было кончено. Она так и сидела на мне. К нам приблизился человек в балахоне, один из культистов. Я был слишком расслаблен, чтобы увидеть, что он передает богине. И только когда она подняла его достаточно высоко, я понял.
Это был нож.
Она вонзила его в мое чрево, и острая боль пронзила меня, подобно току. Но я не отключился от болевого шока, я все так же трезво осознавал происходящее, видел, как она разрезает мой живот, вынимает из него внутренности и, сперва вскидывая их вверх под грохот беснующихся сектантов, пожирает их своими длинными зубами, что сверкали в свете огней. Я видел, как тот, кто передал ей нож, скинул капюшон. И ужаснулся.
Женька.
- Прости меня, но так было угодно богам, - молвил он, и его бесцветный голос громом звучал в моих ушах, - Мы не принимаем людей извне, ибо это только наше бремя. Бремя служения тем, кого все отвергли в угоду ложным образам. Это не твое посвящение. Оно - мое.
Ужас заполонил меня, и я хотел кричать. Я хотел орать, раздирая горло, связки. Но вместо этого я стал раздирать кожу на своем лице, пытаясь заглушить боль в животе. И видел я, как он принял нож из рук благосклонно богини, как она поцеловала его, и его прежде отрешенное и чистое, а теперь - сумасшедшее и окровавленное лицо расплылось в страшной улыбке.
- Аргхам нунгд уразда!!! - провозгласил он.
- Аргхам нунгд уразда!!! - ответил ему беснующийся зал.
- Аргхам нунгд уразда, - хрипло сказал водитель-вождь.
И Женька вонзил нож в мое сердце.