Сперва она послала мне длинное письмо, полное похвал, признавшись среди прочего, что мои книги помогли ей "найти себя". Потом позвонила и попросила о встрече. Вскоре после этого она перезвонила, вспомнив, что у неё на тот день уже была назначена какая-то встреча, и предложила другой день. Ещё через два дня пришла телеграмма: оказалось, что в тот другой день ей срочно нужно было посетить парализованную тётушку. Я никогда не получал столь длинных телеграмм на столь причудливом английском. После этого опять был звонок, и мы договорились о новой дате. Я как-то сказал ей по телефону, что люблю Томаса Харди, а через несколько дней посыльный принёс мне собрание сочинений Харди в роскошном переплёте. Звали мою поклонницу Элизабет Абигейл де-Соллар: не очень-то обычное имя для женщины, чья мать, как она сообщила мне, была дочкой раввина из польского Кледнева.
В день визита я прибрал квартиру и сложил все свои рукописи и неотвеченные письма в корзину для грязного белья. Гостья должна была появиться в одиннадцать. В двадцать пять двенадцатого зазвонил телефон, и Элизабет Абигейл де-Соллар расстроенно закричала в трубку: "Вы дали мне неправильный адрес! Такого дома нигде нет!"
Кажется, она перепутала Ист-Сайд с Вест-Сайдом.
Я подробно объяснил ей, как меня найти: когда она приедет на мою улицу на Вест-Сайде, нужно войти в ворота с номером дома, который был у неё. Ворота открываются во двор. Во дворе нужно найти парадную с другим номером, который я ей назвал, и подняться на одиннадцатый этаж. Пассажирский лифт не работает, и ей нужно будет воспользоваться грузовым. Она повторила все мои указания и стала искать в сумочке карандаш и записную книжку. Пока она искала, телефонистка потребовала бросить ещё монету. У Элизабет Абигейл де-Соллар монеты не оказалось, и она, задыхаясь, выкрикнула номер своей телефонной будки. Я тут же перезвонил ей, но никто не ответил: наверно, я неправильно набрал номер. Я взял какую-то книгу, открыл посередине и стал читать. Мой адрес и телефон у неё были, поэтому раньше или позже она объявится. Не успел я прочесть и полстраницы, как зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал, как какой-то мужчина кашляет, что-то бормочет и прочищает горло. Справившись, наконец, с голосом, он произнёс:
- Меня зовут Оливер Лесли де Соллар. Могу я поговорить со своей женой?
- Ваша жена ошиблась и поехала по неправильному адресу. Она скоро здесь будет.
- Просите за беспокойство, но наша дочка внезапно заболела. Она сильно кашляет и задыхается, и я не знаю, что делать. У неё астма, а у Элизабет где-то есть капли, но я не могу их найти. Я просто не знаю, что делать.
- Так немедленно вызывайте врача, скорую помощь! - крикнул я в трубку.
- Врача нет в кабинете. Простите, одну секунду...
Я подождал пару минут, но Оливер Лесли де Соллар не вернулся к телефону, и я положил трубку. "Вот что получается, когда имеешь дело с людьми - сразу возникают осложнения, - упрекнул я сам себя. - Действие есть грех", - процитировал я в уме священную индийскую книгу, только какую: Бхагавад Гиту или Дхаммападу? Если, не дай Бог, девочка задохнётся, я окажусь косвенным виновником.
Раздались долгие и настойчивые звонки в дверь. Я поспешил открыть и увидел юную блондинку с падающими на плечи волосами, в соломенной шляпке с цветами и вишенками, какие носили, когда я ещё был мальчиком в хедере, белой блузке с длинными рукавами и кружевами у ворота, черной вышитой юбке и туфлях на пуговках. Хотя день был солнечный, у неё был зонтик с лентами и бантами, и выглядела она, будто сошла с фотографии из альбома. Закрывая за ней дверь, я сказал:
- Только что звонил ваш муж. Не хочу вас тревожить, но у вашей девочки приступ астмы, и ваш муж не смог вызвать врача. Он хочет знать, где лежат капли.
Я был уверен, что гостья тут же бросится к телефону, который был на столике в передней, но она смерила меня с головы до ног и с ног до головы медленным взглядом и подарила широкой и милой улыбкой:
- Так это вы!
Она протянула мне руку в белой до локтя перчатке и передала пакет в блестящей чёрной бумаге, перевязанный красной лентой.
- Не обращайте внимания, - сказала она. - Он всегда выдумывает что-нибудь в этом роде, когда я ухожу. Просто не выносит моих уходов. Обычная истерика.
- А что с дочкой?
- Биби упрямая, как её папа. Она тоже не хочет, чтобы я уходила из дому. Это дочка его прежней жены.
- Заходите, пожалуйста. Спасибо вам за подарок.
- Знаете, вы заполнили брешь в моей жизни. Я всегда была чужой для самой себя, но однажды случайно увидела в книжной лавке один из ваших романов и с тех пор читаю всё, что вы пишете. Я, кажется, говорила вам, что я внучка кледневского раввина. Это со стороны матери. А со стороны отца в моём роду искатели приключений.
Она прошла за мной в гостиную, невысокая и стройная с гладкой белой кожей, какая редко встречается у взрослых. Голубые глаза с желтинкой чуть косили, а нос был узкий и длинноватый, губы тонкие, подбородок острый и срезанный. Не ней не было никакой косметики. Обычно я сужу о человеке по его лицу, но об этой молодой женщине не мог бы сказать ничего определённого. Не очень здоровая, подумал я, чувствительная, утончённая. Её английская речь не была похожа на речь американки. Болтая с ней, я попросил её присесть на диван, развернул пакет и извлёк из него планшетку для спиритических гаданий, несомненно, ручной работы из дорогого дерева и отделанную костью по краям.
Она сказала:
- Я поняла по вашим рассказам, что вас интересует оккультное, и надеюсь, что это подходящий подарок.
- Вы меня слишком задариваете.
- Вы это заслужили.
Я стал её расспрашивать, и она охотно отвечала. Отец её, отставной судья, разошелся с матерью и теперь жил в Швейцарии с другой женщиной. Мать страдала от ревматизма и переехала в Аризону. Там она нашла друга, старика восьмидесяти лет, а Элизабет встретилась со своим мужем в колледже, где он читал лекции по философии. Ещё он был астрономом-любителем и просиживал по полночи в обсерватории, наблюдая звёзды. Он еврей? Нет, Оливер Лесли христианской веры, родился а Англии, но происходит от басков. Через два года после заключения брака он заболел, впал в хроническую депрессию, бросил работу и поселился в доме в нескольких милях от Кротона-на-Гудзоне, стал совсем нелюдимым и засел за труд по астрологии и нумерологии. На лице Элизабет возникла умудрённая улыбка тех, кто давно постиг тщету всех человеческих устремлений. Иногда в её глазах возникало уныние и даже испуг.
Я спросил, чем она занимается в том доме в Кротоне-на-Гудзоне, и она ответила:
- Схожу с ума. Лесли целыми днями и неделями ни с кем не разговаривает, только в Биби. Он сам её учит: девочка не ходит в школу. Как муж с женой мы не живём. Сутью существования для меня стали книги. Когда я нахожу книгу, обращённую ко мне, это становится главным событием в моей жизни. Вот почему...
- А кто смотрит за домом?
- По сути, никто. У нас есть сосед, бывший фермер, который бросил свою семью, и он приносит нам еду из магазина. Иногда что-нибудь готовит для нас. Простой человек, но в своём роде философ. Он же служит у нас шофёром, потому что Лесли теперь не может водить машину. Наш дом стоит на холме, и дорога очень скользкая не только зимой, но при каждом дожде.
Гостья замолчала. Я уже привык, что те, кто пишут мне или приходят с визитами - эксцентрики, странные, потерянные души. Элизабет Абигейл чем-то напомнила мне мою сестру. Поскольку она была родом из Кледнева и внучкой раввина, то, могло случиться, что и моей родственницей: Кледнев находится в тех же местах, где жили поколения моих предков.
Я спросил:
- А как случилось, что Биби живёт со своим отцом, а не с матерью?
- Её мать покончила с собой.
Зазвонил телефон, и я услышал тот же запинающийся голос и покашливания. Я сразу позвал Элизабет, но она шла медленно и с неохотой человека, который всё знает заранее. Я слышал, как она объясняет мужу, где стоят капли, и резко просит больше не беспокоить её. Он что-то долго говорил, и она раздражённо ответила: "Что? Нет, не надо", а потом нетерпеливо: "Не знаю". Она вернулась в комнату и снова села на диван.
- Это вошло у них в систему: стоит мне уйти, как у Биби начинаются спазмы в груди, и отец срочно зовёт меня. Никогда он не может найти капель, которые всё равно не помогают, потому что она сама нарочно провоцирует эти приступы. В этот раз я даже не сказала ему, куда иду, но он шпионит за мной. Я хотела задать вам несколько вопросов, но сейчас из-за него всё выскочило из головы. Да, объясните мне ради Бога, где находится этот Кледнев: я не могла отыскать его ни на одной карте.
- Это небольшое село в окрестностях Люблина.
- Вы там когда-нибудь были?
- Да, случилось так, что был. Я ушёл из дому, и мне сказали, что там есть место учителя. Я провёл один единственный урок, после которого и школьное начальство, и я поняли, что учителя из меня не получится. На другой день я оттуда ушёл.
- Когда это было?
- В двадцатые годы.
- Значит, моего дедушки уже не было на свете: он умер в 1913-ом.
Хотя рассказ гостьи не представлял для меня особого интереса, я внимательно слушал. Трудно было поверить, что всего одно поколение отделяет её от кледневского раввина, от той среды и того образа жизни. Лицо её, казалось, было вылеплено по англосаксонской модели, чью культуру она восприняла. Мне виделись в нём черты иных стран и иного климата. Так, может быть, Лысенко прав, в конце концов?
Часы показали полпервого, и я попросил гостью спуститься пообедать. Нет, она, может быть, только выпьет чаю, но если я хочу обедать, спустится со мной. Мы пошли на кухню. Я заварил чай и предложил ей печенье, а себе взял творога с хлебом. Мы сидели за карточным столиком друг против друга, словно супружеская пара. По столу шествовал таракан, но ни я, ни Элизабет не стали его беспокоить. Тараканы в моей квартире, наверно, знали, что я вегетарианец и не питаю никакой ненависти к их виду, который на несколько сот миллионов лет старше человека и, несомненно, его переживёт. Элизабет налила себе крепкий чай с молоком, а мой был слабый с лимоном. Я держал кубик сахара в зубах как было принято в Билгорае и Кледневе. Она не притронулась к печенью, и я понемногу доел и его. Между нами возникла непринуждённость, не требующая никаких вступлений.
Я услышал свой собственный вопрос:
- Когда вы перестали с ним спать?
Элизабет покраснела, но румянец, охватив пол-лица, постепенно сошёл.
- Вы не поверите тому, что я вам скажу.
- Я верю всему, что мне говорят.
- Физически я девственница.
Она выпалила эти слова и, видимо, сама удивилась, что смогла их выговорить.
Показывая, что она нисколько меня не шокировала, я спокойно заметил:
- А я думал, что эта порода уже вымерла.
- Всегда найдётся последний могиканин.
- Вы никогда не обращались к врачу по этому поводу?
- Нет.
- Как вы относитесь к психоанализу?
- Ни Лесли, ни я в него не верим.
- Разве вам не нужен мужчина? - спросил я, удивляясь собственной дерзости.
Она взяла стакан чаю и чуть отпила.
- Очень, но я ни разу не встретила мужчину, с которым мне хотелось бы остаться. Так было до знакомства с Лесли, так продолжалось и после. Когда я впервые увидела его, то подумала, что Лесли - для меня, но он сказал, что лучше повременить, пока мы не поженимся. Мне это казалось глупым, но мы ждали, а когда поженились, то попытались несколько раз, но ничего не вышло. Иногда мне казалось, что этого не допускает кледневский раввин, потому что Лесли нееврей. А потом и мне, и ему это стало противно.
- Вы оба аскеты?
- Аскеты? Понятия не имею. Когда я грежу наяву, то предаюсь необузданным страстям. Я читала Фрейда, Юнга, Штекеля, но уверена, что мне это не поможет. Я потрясена своей откровенностью с вами. Я раньше никогда не писала ни одному писателю, и вообще писем не пишу. Мне трудно даже ответить своему отцу. Будто какой-то из ваших диббуков, загробных духов, вселился в меня. А сейчас, когда вы открыли во мне, так сказать, запечатанный источник, я вам откроюсь. Начав читать ваши книги, я представила вас в мечтах своим любовником, и вы заняли место всех других.
Элизабет отпила ещё чаю и улыбнулась:
- Не пугайтесь, такой цели у моего визита нет.
У меня пересохло в горле, и с напряжением голоса я произнёс:
- Расскажите мне о своих фантазиях.
- Мы проводим время вместе, вместе путешествуем. Вы взяли меня в Польшу, и мы побывали во всех сёлах, которые вы описываете. Странно, но в моём воображении у вас был точно такой голос, каким вы говорите сейчас: я не могу понять, как это получилось. Я представила себе даже ваш акцент - в этом действительно что-то непостижимое.
- Всякая любовь непостижима, - сказал я, смущённый полётом собственной мысли.
Элизабет наклонила голову и задумалась.
- Иногда я засыпаю с этими фантазиями, и они становятся снами. Я вижу оживлённые города, слышу идиш, и, хотя я не знаю этого языка, во сне я понимаю абсолютно всё. Если бы я не знала, что там всё разрушено, я поехала бы туда посмотреть, так ли оно, как в моих снах.
- Сейчас там всё иначе.
- Мама часто рассказывала мне о своём отце, раввине. Она приехала в Америку со своей матерью, моей бабушкой, когда ей было восемь лет, а мой дедушка женился во второй раз, когда ему было семьдесят пять, на восемнадцатилетней девушке, и в результате этого брака появилась моя мама. Через шесть лет дедушка умер. Он оставил много толкований священный текстов. Вся семья погибла от немцев, и все рукописи сгорели. Бабушка увезла с собой одну книжку на древнееврейском, которую ему удалось напечатать, и она здесь в моей сумочке в прихожей. Может быть, вам будет интересно взглянуть?
- Чрезвычайно интересно.
- Позвольте мне помыть посуду. Подождите здесь. Я принесу книгу дедушки, и вы сможете её просмотреть, пока я этим займусь.
Я остался за столом, и Элизабет принесла мне тоненькую книжку под названием "Крик Мордехая". На титульном листе автор привёл свою генеалогию. Я изучил её и обнаружил, что и в самом деле был связан с моей гостьей кровными узами много веков назад: мы оба происходили от раввина Моше Иссерлиса, написавшего книгу "Открыватель глубин". Книжка кледневского раввина оказалась памфлетом на раввина из Радзина, реба Гершона Хеноха, полагавшего, что он обнаружил в Средиземном море моллюска, слизь которого использовали в древнем Израиле для окраски в голубой цвет кистей по углам молитвенного покрывала, талеса, хотя традицией было признано, что после разрушения Храма эти моллюски скрылись и появятся только после второго пришествия. Реб Гершон Хенох не посчитался с бурными протестами других раввинов и велел своим последователям носить талесы с голубыми кистями. Это вызвало возмущение в раввинском мире, и дедушка Элизабет клеймил реба Гершона Хеноха как "изменника Израиля, отступника, посланца дьявола, Лилит, Асмодея и их мерзкого воинства". Он предупреждал, что грех ношения этой неправедных кистей навлечёт страшную кару с небес. Страницы "Крика Мордехая" пожелтели и так высохли, что, когда я перелистывал их, по краям отламывались кусочки.
Элизабет мыла губкой в раковине наши тарелки и стаканы.
- Что там написано? - спросила она.
Трудно было объяснить Элизабет де Соллар суть спора радзинского раввина с другими раввинами и талмудистами того поколения, но я всё же нашёл какие-то слова.
Во время рассказа её глаза засверкали.
- Бесподобно! - воскликнула она.
Зазвонил телефон, и я оставил Элизабет, чтобы ответить. Опять это был Оливер Лесли де Соллар. Я сказал ему, что позову его жену, но он перебил меня:
- Подождите, мне нужно сказать несколько слов лично вам.
- Да, я вас слушаю.
Оливер Лесли де Соллар опять покашлял и прочистил горло.
- Моя дочка Биби сегодня чуть не умерла от приступа. Мы еле спасли её. У нас есть сосед, мистер Портер, он наш друг, и он отыскал какое-то лекарство, прописанное другим врачом. Сейчас она спит. Я хочу, чтобы вы знали, что моя жена больна физически и душевно. Она уже дважды пыталась покончить с собой. Во второй раз она приняла столько снотворных таблеток, что потом её на трое суток подключили к аппарату искусственного дыхания. Она просто преклоняется перед вами и даже любит своим особым образом. Прошу вас только, не потворствуйте ей в этом. Наш брак оказался чрезвычайно несчастливым, и я ей по сути заменил отца, потому что её отец бросил их с матерью, когда она была ещё ребёнком. Безразличие отца породила в ней пуританизм, из-за которого наша жизнь стала кошмаром. Ничего ей не обещайте, потому что она существует лишь в мире своих фантазий. Ей нужна психиатрическая помощь, но она отказывается пойти к врачу. Я надеюсь, что вы всё поймёте и будете вести себя как ответственный человек.
- Можете быть в этом совершенно уверены.
- Она живёт на транквилизаторах. Раньше я преподавал философию, но после брака мне пришлось оставить университет. К счастью, у меня богатые родители, и они нам помогают. Я столько перестрадал из-за неё, что моё здоровье тоже стало хуже. Она из тех женщин, которые крадут у мужчин всю их силу. Если, не дай Бог, у вас с ней завяжутся отношения, первой жертвой окажется ваш талант. Если бы она жила в шестнадцатом веке, её несомненно сожгли бы на костре как ведьму. За те годы, что я её знаю, я стал верить в чёрную магию - это, конечно, психологический феномен.
- Я слышал, что вы пишете книгу по астрологии?
- Она уже успела вам наболтать? Полная чушь! Я изучаю последние тридцать лет жизни Ньютона и его религиозные воззрения. Вы, конечно, знаете, что Ньютон считал силу тяготения божественной: что эта сила - самое явное выражение воли Господа. Величайший учёный всех времен был также великим мистиком. Поскольку тяготение управляет вселенной, то небесные тела оказывают влияние на органический и духовный мир во всех его проявлениях. Ясно, что между таким подходом и традиционной астрологией с её гороскопами и прочим вздором - пропасть.
- Позвать вашу жену?
- Не надо. И не говорите ей, что я звонил: она может устроить мне страшный скандал. Однажды она бросилась на меня с ножом...
Во время разговора с Лесли Оливером Элизабет не появлялась. Я не знал, почему мойка двух тарелок и двух стаканов заняла у неё так много времени, но полагал, что она не хотела мешать моему разговору. Когда я положил трубку и пошёл на кухню, Элизабет там не было, и я сразу догадался в чём дело: с кухни вёл коридорчик в мою спальню, где на столике у кровати стоял спаренный аппарат. Я открыл дверь в этот коридорчик и чуть не столкнулся с Элизабет на пороге. Она сказала:
- Мне нужно было зайти в ванную.
По тому, как она это произнесла: скороговоркой, виновато, защищаясь, я понял, что она врёт. Может быть, она действительно пошла в ванную (хотя откуда ей знать, какая дверь туда ведёт?) и увидела второй телефон. В её глазах смешались злость и лукавство. Значит, вот какая ты штучка, подумал я, и всякая сдержанность к ней у меня тут же пропала. Я положил руки ей на плечи. Она вздрогнула, и посмотрела на меня с выражением шалуньи, которую застукали за кражей пирожного или переодеванием в мамино платье.
- Очень уж вы прыткая для невинной, - заметил я.
- Да, я всё слышала, и больше к нему не вернусь, - сказала она твёрдым и молодым голосом, будто сбросила маску, которую долго носила, и мигом превратилась в юную проказницу. Она вытянула губки бантиком, словно собираясь меня чмокнуть. Во мне забродило желание, но я помнил предупреждение Оливера Лесли. Я нагнулся к ней, и наши глаза так сблизились, что я увидел голубизну, как в гроте. Наши губы коснулись, но без поцелуя. Мои колени прижались к её коленям и отстранились. Когда я легонько и игриво её отталкивал, строгий голос во мне увещевал: "Остерегись! Ещё шаг, и ты окажешься в западне!"
Тут снова зазвонил телефон. Я отскочил как на пружине, чуть не сбив её с ног. Телефонный звонок пробуждает во мне рефлекс реакции на неожиданность: я часто сравниваю себя с собаками Павлова. Мгновение я колебался, бежать ли в спальню или в прихожую, и кинулся в прихожую, а Элизабет следовала за мной по пятам. Я снял трубку, но она старалась вырвать её у меня, очевидно, убеждённая, что опять звонит её муж. Я и сам так думал, но услышал твёрдый голос женщины средних лет:
- Элизабет де Соллар у вас? Я её мать.
Сперва я не понял о чём речь: в замешательстве я забыл имя моей гостьи, но быстро пришёл в себя.
- Да, она здесь.
- Меня зовут Харви Лемкин. Мне только что позвонил мой зять, доктор Лесли де Соллар, и сказал, что моя дочь у вас в гостях, что она бросила свою больную падчерицу, и обо всём остальном. Я хочу предупредить вас, что моя дочь эмоционально неуравновешенный и безответственный человек. Мой зять и я потратили целое состояние, чтобы помочь ей, но, сожалению, без результата. В тридцать три года она всё ещё ребёнок, хотя очень умна и пишет стихи, как мне кажется, замечательные. Вы мужчина, и я хорошо понимаю, что когда молодая и одаренная женщина выказывает вам своё восхищение, вы можете почувствовать себя польщённым, но не позволяйте себе развивать эти отношения, потому что попадёте в положение, из которого не сможете выбраться. Из-за неё я покинула Нью-Йорк, хотя люблю этот город всем сердцем и душой, и похоронила себя здесь в Аризоне. Моя дочка так много говорила о вас и так восторгалась вами, что я стала читать ваши книги на английском и даже на идише: я дочка кледневского раввина и знаю идиш довольно хорошо. Я могу вам многое рассказать и буду чрезвычайно счастлива встретиться с вами в Нью-Йорке - я туда иногда приезжаю - но умоляю вас ради всего святого: оставьте мою дочку в покое!
Всё время, пока мать говорила, Элизабет стояла в стороне и смотрела на меня искоса и вопрошающе, полуиспуганная и полупристыженная. Она сделала движение ко мне, но я показал ей левой рукой оставаться на месте. Она напоминала мне школьницу, которой учитель или директор делают внушение перед родителями и которая не может удержаться, чтобы не возразить. Её мать говорила так громко, что она должна была слышать каждое слово. Когда я уже собирался что-то ответить, Элизабет рванулась вперёд, вырвала из моих рук трубку и завопила: "Мама, я тебе никогда не прощу! Никогда! Ты мне больше не мать, а я тебе не ребёнок! Ты продала меня психопату, мокрице... Я не хочу твоих денег и не хочу тебя! Если у меня появляется хоть минута радости, ты делаешь всё, чтобы её отравить! Ты мой худший враг. Я тебя убью! Я оставлю тебе в подарок свой труп за всё, что ты для меня сделала!.. Сука! Курва! Воровка! Преступница! Ты спишь с восьмидесятилетним гангстером за деньги! Я плюю на тебя! Плюю, плюю, плюю, плюю!"
Я стоял и смотрел, как пузырьки пены брызжут из её рта. Она согнулась вдвое и скорчилась как от боли. Стала хвататься за стены. Я двинулся, чтобы помочь ей, но в этот миг она с грохотом упала, потянув телефон. Она извивалась и дёргалась, и часто стучала кулаком по полу, будто вызывая соседа снизу. Рот её исказился, и я слышал задыхающееся рычание. Я знал, что случилось: у Элизабет эпилептический припадок. Я поднял телефон и прокричал в трубку: "Миссис Лемкин, у вашей дочери судороги!", но телефон молчал. Вызвать скорую помощь? Что вообще делают в таких случаях? Ясно, что телефон перестал работать. Я хотел открыть окно и позвать на помощь, но на гудящем и лязгающем Бродвее никто не услышит меня с одиннадцатого этажа. Вместо этого я побежал на кухню, налил стакан воды и плеснул Элизабет в лицо. Она взревела диким голосом, и слюна попала мне на лоб. Я выскочил в коридор и забарабанил к соседу. Никто не ответил. Тогда я заметил пачку журналов и конвертов под его дверью. Я повернулся к своей квартире и с остолбенением увидел, что захлопнул за собой дверь на замок. Ключа у меня не было. Я толкнул дверь изо всей силы, но я не из тех верзил, которые могут вышибать двери.
Тут, при всём отчаянии, я вспомнил, что в конторке во дворе есть запасной ключ. Оттуда же можно будет вызвать и скорую. Я вообразил, какие обвинения муж и мать Элизабет смогут предъявить мне, если она вдруг умрёт в моей квартире - даже обвинить меня в убийстве... Я нажал кнопку грузового лифта, и стрелка показала, что он на семнадцатом этаже. Я бросился вниз по лестнице, мысленно - а, возможно, и вслух - проклиная день своего рождения. На бегу я услышал, что лифт уже спускается. В вестибюле два грузчика загородили выход диваном: кто-то на семнадцатом этаже переселялся. Весь вестибюль был загромождён мебелью, цветочными горшками, пачками книг. Я просил позволить мне пройти, но все притворились глухими. Да, подумал я, сегодняшний визит закончится моей смертью. Тогда я вспомнил, что на шестом этаже живёт наборщик из газеты, в которой я работал. Если там хоть кто-то дома, я смогу вызвать скорую помощь и позвонить в конторку о ключе. Я побежал на шестой этаж. Сердце колотилось, я обливался потом. Я стал звонить в дверь квартиры, но никто не отвечал. Я уже собрался опять бежать вниз, когда дверь открылась на длину цепочки. Я увидел глаз и услышал женский голос:
- Чего вы хотите?
Я стал что-то объяснять рваными фразами с неистовством человека в смертельной опасности. Глаз женщины сверлил меня:
- Я здесь не хозяйка. Они уехали за границу. Я его двоюродная сестра.
- Пожалуйста, помогите мне. Я не вор и не грабитель. Ваш брат набирает мои рукописи. Может быть, вы слышали моё имя?
Я назвал газету, перечислил несколько названий своих книг, но она обо мне ничего не слышала. Поколебавшись, она ответила:
- Я не могу вас впустить. Вы знаете, какие сейчас дела творятся? Я сама позвоню в контору. Повторите, как вас зовут?
Я снова назвал себя и номер квартиры, и стал многословно благодарить её. Я ожидал, что через минуту она скажет, что позвонила, и мне идут помочь, но прошло семь минут, а дверь не открывалась. Я стоял, весь натянутый и убитый, мгновенно осознав всю шаткость человеческого существования. Человек во всём зависим, он раб обстоятельств: малейшая оплошность, и всё рушится. Решение только одно: освободить себя от шабаша, называемого жизнью, и повернуться спиной к равнодушию случайности, к смерти, являющейся сутью мироздания. Прошло ещё пять минут, но дверь не открывалась. Я опять пустился вниз по лестнице, воображая на ходу, каким казням я подверг бы бессердечную женщину, если бы обладал неограниченной властью. В вестибюле диван уже вынесли. Я увидел нашего управляющего, мистера Брауна, и исступлённо стал объяснять ему, что случилось.
- Никто не звонил. Пойдёмте, я дам вам ключ.
Грузовой лифт был свободен. Я поднялся на одиннадцатый этаж, открыл дверь и обнаружил Элизабет на диване в гостиной. Она лежала растрёпанная, с бледным лицом, сбросив туфли. Я едва узнал её: теперь она казалась гораздо старше, почти среднего возраста. Я подложил полотенце ей под голову. Она смотрела на меня с молчаливым укором жены, чей муж бросил её, больную и одинокую, и уехал куда-то за удовольствиями. Я почти закричал:
- Элизабет, милая, езжайте домой к своему мужу! Я слишком стар для таких приключений.
Она обдумала мои слова и, наконец, скучно сказала:
- Если вы настаиваете, я поеду, но к нему не вернусь. С ним я покончила, и с матерью тоже. Сейчас я одна в этом мире.
- Куда вы поедете?
- В гостиницу.
- Вас туда не пустят без багажа. Если у вас нет денег, я могу...
- У меня есть чековая книжка, но почему я не могу остаться у вас? Я не совсем здорова, ничего органического - просто функциональное расстройство. Я больна от них. Я умею печатать. Немного стенографирую. Извините, я забыла, что вы пишите на идише. Я этого языка не знаю, но со временем выучу. Моя мать разговаривала на идише с бабушкой, когда хотела, чтобы я не могла понять, о чем они говорят, и я схватила довольно много слов. Я когда-то купила поваренную книгу для вегетарианцев и буду готовить вам вегетарианские блюда.
Я молча смотрел на неё. Да, она моя родственница - гены предков достигли нас обоих. В уме мелькнула мысль, что это может оказаться кровосмесительством - подобные мысли иногда выскакивают Бог знает откуда, поражая своей комичной вздорностью.
- Похоже на рай, но, к сожалению, это невозможно, - сказал я.
- Почему же? Наверно, у вас кто-то есть. Да, я понимаю. Но разве вы не можете нанять горничную? Я буду делать для вас всё: и убирать, и готовить. Квартира у вас запущена, и едите, наверно, в кафетериях. У себя дома я ничего не делаю, потому что мне это не интересно, но мать заставила меня закончить курсы домоводства. Я буду работать на вас, и вам не надо будет мне платить. Мои родители бессовестно богаты, а я их единственная дочка. Ваши деньги меня не интересуют...
Не успел я ответить, как в дверь резко зазвонили. Одновременно зазвонил и телефон. Я схватил трубку и сказал, не знаю кому, что бегу открывать дверь. Я увидел мужчину, который мог быть ни кем иным, как Оливером Лесли де Солларом - высокий, худой, с длинным лицом и шеей, вокруг лысого черепа - волна выцветших светлых волос, пиджак в клетку, жесткий воротник и узкий галстук с еще более узким узлом, напомнившем мне о варшавских щеголях. Я кивнул и вернулся к телефону. Я был уверен, что это мать Элизабет, но грубый мужской голос назвал меня по имени и потребовал подтвердить, что это именно я. Звонивший произнёс медленно и официально:
- Я Говард Уильям Мунлайт, имеющий полномочия представлять миссис Харви Лемкин, мать миссис Элизабет де Соллар. Я уверен, что вы знаете, кого...
Я перебил его:
- Мистер де Соллар сейчас здесь. Он будет говорить с вами.
Я бросился к двери, где посетитель стоял по-прежнему прямо и вежливо, ожидая приглашения войти. Я крикнул ему:
- Мистер де Соллар, не прошло и двух часов, как ваша жена пришла ко мне с визитом, и всё здесь стало сумасшедшим домом! Мне уже угрожали вы, ваша тёща и теперь ещё её адвокат. У вашей жены случился эпилептический припадок, и Бог знает что с ней ещё. Простите, что я так говорю, но меня совершенно не интересуют ни ваша жена, ни ваша тёща, ни её адвокат, ни вся эта идиотская история. Сделайте мне одолжение и заберите её домой, иначе я...
Тут я проглотил язык. Я чуть не сказал, что вызову полицию, но слова так и застряли в горле. Я глянул на телефон и увидел к полнейшему своему изумлению, что Элизабет что-то бормочет в трубку, уставившись на меня и посетителя, который произнёс тонким голосом, совершенно не соответствовавшим его фигуре:
- Боюсь, что произошло недоразумение. Я - не тот человек, который вам звонил. Я - доктор Джеффри Лифшиц, доцент на кафедре литературы в Калифорнийском университете и большой поклонник вашего таланта. В этом доме живёт мой друг, который тоже увлечён вашими произведениями. Когда я зашёл к нему сегодня, мы заговорили о вас, и он сказал, что вы - его сосед. Я хотел вам позвонить, но не смог найти вашего имени в телефонной книге и решил просто позвонить в дверь. Простите за беспокойство.
- Вы нисколько не помешали. Я рад видеть своего читателя, но сейчас у меня полный разгром. Сколько вы здесь пробудете?
- Целую неделю.
- Может быть, вам будет удобно зайти ко мне завтра?
- Конечно.
- Тогда примерно в одиннадцать утра?
- С радостью. Сочту это за честь. Извините, что появился здесь в такой...
Я заверил доктора Лифшица, что буду счастлив встретиться с ним, и он ушёл.
Элизабет положила трубку. Она стояла у телефона, будто ожидая, что я к ней подойду. Я остановился в нескольких шагах и сказал:
- Мне очень жаль. Вы - чудная женщина, и я понимаю ваше несчастье, но не могу вступить в сражение с вашим мужем, вашей матерью, а сейчас ещё - и с адвокатом. Что ему нужно? Зачем он звонил?
- Они все сошли с ума. Но я слышала, что вы сказали вашему гостю, которого приняли за моего мужа, и клянусь, что больше не причиню вам никаких неприятностей. То, что случилось сегодня, доказывает, что освободиться я могу только одним путём. Должна заметить, что ваш диагноз неверный: это не эпилепсия.
- Тогда что же это?
- Врачи сами не знают: какая-то повышенная чувствительность, которую я унаследовала Бог знает от кого - может быть, от нашего общего предка. Как называлась его книга?
- "Открыватель глубин".
- И что открыл в глубинах?
- Что любовь никогда не бывает напрасной, - сказал я, хотя не прочёл ни слова из трудов моего пращура.
- Пишет ли он, куда деваются вся любовь, все мечты и все желания?
- Где-то они все пребывают.
- Но где же? В глубинах?
- В небесном архиве.
- Даже небеса слишком тесны для такого архива. Я пойду. Ох, опять звонят! Не отвечайте, пожалуйста! Не отвечайте!
Я снял трубку, но на другом конце молчали. Я положил её, и Элизабет сказала:
- Это снова Лесли. Одна из его выходок. А что "Открыватель Глубин" говорит о безумии? Я должна идти! Если я не сойду с ума, вы ещё обо мне услышите. Может быть сегодня, из гостиницы.
Элизабет Де Соллар больше мне не писала и не звонила. Она забыла свой яркий зонтик и книжку дедушки "Крик Мордехая", которая, возможно, была единственным сохранившимся и столь дорогим ей экземпляром и никогда не попросила его вернуть. Почему, осталось для меня загадкой. Впрочем, другая загадка, связанная с этим визитом, вскоре открылась: я встретил соседа-наборщика и рассказал ему о его сестре, которая обещала позвонить в контору и больше не показалась.
Он улыбнулся, покачал головой и сказал:
- Вы стучали в чужую дверь. Я живу на пятом этаже, а не на шестом.