Дом доктора Садао Хоки стоял у самого берега, и он часто играл там в детстве. Невысокий каменный квадратный дом примостился на камнях высоко над узким пляжем, окаймленным кривыми соснами. Садао, когда был мальчишкой, любил влезать на них, цепляясь за ствол босыми ногами, совсем как сборщики кокосов на южных морях. Отец часто брал его с собой на ближние островки, никогда не забывая напомнить сидевшему рядом серьезному сыну:
- Вон те острова - это ступени к будущему Японии.
- Когда же мы по ним поднимемся? - строго спрашивал малыш.
- Кто знает? - отвечал отец. - Кто очертит границы нашего будущего? Оно станет таким, каким мы сами его сделаем.
Садао впитывал эти слова, как и всё, что говорил ему отец, который никогда не баловался и не играл с ним, но не щадил сил ради единственного сына. Поэтому в двадцать два года его послали в Америку, чтобы он обучился там всему, что можно постичь в хирургии и врачевании. Вернулся он в тридцать, и отец еще успел узнать до своей кончины, что Садао стал не только знаменитым хирургом, но занимался исследованиями. Теперь он совершенствовал свое открытие, благодаря которому можно было полностью очищать раны, и поэтому его оставили в Японии, а не отправили с войсками за границу. Еще одна причина, как он знал, была в том, что престарелому генералу могла потребоваться операция от болезни, которую пока что лечили терапевтическими средствами.
С океана наползали тучи. Погода в последние дни была на удивление теплой, но холодные волны рождали по ночам густой туман. Туман скрыл контуры прибрежного островка и теперь растекался по пляжу под домом, обволакивая сосны. Через несколько минут он укроет и дом. Тогда Садао вернется в комнату, где ждет его жена Хана с двумя ребятишками.
Но тут дверь открылась сама, и выглянула Хана в темно-синем шерстяном хаори поверх кимоно. Она подошла к мужу, ласково взяла его под руку, улыбнулась и ничего не сказала. С Ханой он познакомился в Америке, но повременил влюбиться в нее, пока не убедился, что она настоящая японка: отец ни за что не дал бы согласия на их брак, если бы не удостоверился в истинности ее японского происхождения. Садао часто задумывался, на ком бы он женился, если бы не встретил Хану, и какой удачей было их самое заурядное, случайное знакомство в доме американского профессора Харли. Профессор и его жена были милые люди, всегда порывавшиеся сделать что-то доброе для своих студентов из-за границы, и студенты, хоть и устававшие от назойливого внимания, принимали эту любезность. Впоследствии он нередко упоминал в разговорах с Ханной тот вечер, когда он чуть было не отказался от посещения профессора: комнаты у них были маленькие, еда невкусная, а сам профессор и его жена неудержимо болтливы. Но он всё же пошел туда, заметил там Хану, новую студентку, и сразу понял, что полюбит ее, если бы такое вообще было возможно.
Теперь рука Ханы коснулась его, и эта нежность всегда была неожиданным подарком, хотя они давно уже были вместе и имели двоих детей. Нет, они не заключили опрометчивый брак в Америке, а завершили учебу и вернулись домой в Японию. Когда отец познакомился с ней, устроили свадьбу по старинному японскому обычаю, как они давно уже решили сами. Теперь они были совершенно, совершенно счастливы.
Как раз в этот момент они заметили возникшую из тумана какую-то темную фигуру. Это был человек: прибойная волна выбросила его на берег и поставила на ноги. Силуэт в тумане сделал несколько нетвердых шагов, держа руки над головой. Затем его скрыли вихри тумана.
- Кто это? - воскликнула Хана.
Она отпустила руку Садао, оба наклонились над перилами веранды и вновь увидели его. Человек полз на руках и коленях. Потом он упал лицом вниз и замер.
- Наверно, рыбак, - предположил Садао. - Смыло его с лодки.
Он сбежал по ступеням, и Хана поспешила за ним. Широкие рукава ее кимоно полоскались на ветру. Милях в двух на другой стороне стояли рыбачьи поселки, а здесь - только голый одинокий берег с опасными камнями: над бурунами прибоя торчали их острия. Человеку каким-то образом удалось, сильно изрезавшись, пробраться между ними.
Подойдя к нему, они убедились в этом: по песку с одной стороны его тела расплывалось красное пятно.
- Он ранен! - воскликнул Садао и бросился к мужчине, который лежал без движения, уткнув лицо в песок. На нем были мокрые лохмотья, а к голове прилипла вымокшая в морской воде старая шапка. Теперь они увидели его лицо.
- Он белый! - прошептала Хана.
Да, это был белый человек. Промокшая шапка упала с его головы, открыв мокрые золотистые волосы. Волосы были длинные, будто несколько недель не стрижены. Молодое измученное лицо окаймляла жесткая золотистая бородка. Человек был без памяти и не понимал, что с ним происходит.
Садао вспомнил о ране, стал искать ее опытными пальцами, и от его прикосновения снова потекла кровь. Справа у поясницы Садао увидел вновь открывшееся пулевое ранение. Плоть почернела от пороха. Ранили его недавно, возможно, пару дней назад, и никто не оказал ему помощи. На беду, он еще ударился раной о камень.
- Сколько крови! - тревожно прошептала Хана.
Туман плотно окутал их. В это время дня здесь никого не было. Рыбаки вернулись домой, а для прогулок по пляжу день уже кончался.
- Что нам с ним делать? - полушепотом спросил Садао.
Но его умелые руки как бы сами по себе делали свое дело и останавливали стремительное кровотечение. Он заткнул рану морским мхом с пляжа. Человек в беспамятстве застонал от боли, но не очнулся.
- Наверно, нам лучше всего отнести его обратно в море, - произнес Садао, отвечая на собственный вопрос.
Теперь кровотечение на минуту остановилось, и Садао поднялся, отряхивая песок с ладоней.
- Да, конечно, так лучше всего, - уверенно сказала Хана, но продолжала смотреть вниз на неподвижного человека.
- Если мы приютим белого человека в доме, нас арестуют, а если передадим его как пленного, ему больше не жить, - пояснил Садао.
- ДаЈ самое доброе, что мы можем для него сделать, это отнести его обратно в море, - сказала Хана.
Они продолжали стоять, неотрывно глядя на неподвижное тело с любопытством и отвращением.
- Кто он? - прошептала Хана.
- Похож на американца, - предположил Садао.
Он поднял истрепанную шапку с выцветшими буквами.
- Моряк, - сказал он, - с американского военного корабля. Вот здесь: "ВМС США". Это военнопленный.
- Он сбежал, - всхлипнула Хана, - вот откуда у него рана!
- Сзади, - подтвердил Садао.
Они смотрели друг на друга, не зная, что им делать дальше, и Хана решительно сказала:
- Ну, разве можем мы бросить его обратно в море?
- Если я смогу, сможешь ли ты? - спросил Садао.
- Нет, - ответил Хана. - Но если ты сам...
Садао стоял в нерешительности.
- Странно, - сказал он - если бы он был здоров, я бы без колебаний передал его полиции. Что мне за дело до него? Он мой враг. Все американцы - мои враги. А так, парень как парень: дурацкая физиономия. Беда, что он ранен...
- Ты тоже не смог бы выбросить его обратно в море, - сказала Хана. - Поэтому остается только одно: отнесем его в дом.
- А слуги?
- Скажем им, что потом передадим его в полицию. Вот так и сделаем, Садао. Нам нужно думать о детях и твоем положении. Если не передадим этого человека как военнопленного, всем нам будет плохо.
- Ты права, - согласился Садао. - Ничего другого и не придумаешь.
Они подняли мужчину: он оказался очень легким, как изголодавшаяся птица - только перья да кости. Руки безжизненно свисали. Они внесли его по ступенькам через боковую дверь в коридор, и пронесли в пустую спальню. Раньше это была спальня отца Садао, но после его смерти комнату не использовали. Они уложили человека на пол, устланный толстыми татами. Всё здесь было, как принято в Японии, чтобы доставить радость старику, который никогда в своем доме не садился в кресло и не спал на иноземной кровати. Хана подошла к стенному шкафу, сдвинула дверь и достала стеганое одеяло. Она задумалась: верх одеяла был шелковый, весь в цветах, а подкладка тоже шелковая и белая.
- Какой он грязный! - огорчилась Хана.
- Да, нужно будет его выкупать, - согласился Садао. - Если ты принесешь горячую воду, я это сделаю.
- Не хочу, чтобы ты его трогал, противно. Нужно будет сказать слугам. Я скажу Юми прямо сейчас. Пусть пока оставит детей и выкупает его.
Садао задумался.
- Ладно, - согласился он. - Скажи Юми, а я скажу остальным.
Мертвенная бледность беспамятного лица мужчины заставила его наклониться и сдавить пульс. Пульс был слабый, но прощупывался. Садао приложил руку к его холодной груди: сердце тоже было еле живо.
- Если не сделать операцию, он умрет, - задумчиво произнес Садао. - Вопрос в том, что умереть он может в любом случае.
Хана воскликнула в страхе:
- Не пытайся спасти его! Что, если он выживет?
- Что, если он умрет? - спросил Садао.
Он стоял, всматриваясь в неподвижное тело, в котором была необыкновенная сила жизни, иначе он бы уже умер. Мужчина был очень молод. Возможно, ему не было и двадцати пяти.
- Умрет от операции? - спросила Хана.
- Да.
Хана задумалась в сомнении, и Садао, не получив ответа, отвернулся.
- Во всяком случае, мы что-то должны с ним сделать. Прежде всего, выкупать.
Он быстро вышел из комнаты, и Хана пошла за ним. Ей не хотелось оставаться одной с белым человеком - первым, которого она увидела после возвращения из Америки. У него, казалось, не было ничего общего с теми, кого Хана знала там. Здесь, живой или мертвый, он был для нее врагом и опасностью.
Она пошла к детской и позвала:
- Юми!
Дети услышали ее голос, и нужно было заглянуть в спальню, улыбнуться им и поиграть с малышом, которому уже почти три месяца.
Она тронула губами мягкие черные волосики на его головке.
- Юми, подойди ко мне! Сейчас уложу крошку. Он уже засыпает.
Она пошла с Юми в спальню рядом с детской и стояла с мальчиком на руках, пока служанка расстилала одеяла на полу, и положила на них ребенка.
Тогда Хана мягким быстрым шагом повела ее на кухню. Двое слуг были испуганы тем, что сказал им хозяин. Старый садовник, делавший к тому же всякую работу по дому, дернул себя за редкие волосы на верхней губе.
- Пусть хозяин не лечит рану этого белого, - без обиняков обратился он к Хане. - Пусть этот белый умрет. Сначала его ранили, потом его ударило волной о камни. Если хозяин вылечит то, что сделали ему пули, и то, что сделало море, они нам отомстят.
- Я передам ему ваши слова, - вежливо ответила Хана.
Но она и сама боялась, хотя не была такой суеверной, как старик. Правильно ли вообще оказывать помощь врагу? Всё же она велела Юми принести горячую воду в комнату, где лежал белый.
Она пошла впереди и раздвинула двери. Садао там еще не было. Юми вошла за ней, опустила деревянное ведро и подошла к белому человеку. Когда она увидела его, ее толстые губы упрямо сжались.
- Я никогда не мыла белого мужчину, - сказала она. - Фу, какой он грязный! Не буду его мыть.
Хана строго прикрикнула на нее:
- Ты будешь делать то, что велит хозяин!
- Хозяин не может приказать мне мыть врага! - заупрямилась она.
На круглом тупом лице Юми была написана такая ярость, что Хана ощутила безрассудный страх. Что, если слуги донесут и наговорят, чего не было?
- Хорошо, - сказала она с достоинством, - разве ты не понимаешь, что мы хотим привести его в чувство, чтобы можно было передать его властям как пленного?
- Не буду я этим заниматься, - сказала Юми. - Я из простых людей, и не мое это дело.
Юми тут же вышла из комнаты, и Хана осталась одна с белым мужчиной. Она бы тоже ушла из страха, если бы злость на упрямство Юми не удержала ее.
- Дура эта Юми, - пробормотала она. - Кто он, в конце концов? Просто человек - раненный беспомощный мужчина!
Ощутив свое несомненное превосходство, она импульсивно нагнулась и стала развязывать перепутанные лохмотья на белом человеке. Обнажив его грудь, она макнула маленькое полотенце, которое принесла Юми, в горячую дымящуюся воду и аккуратно обмыла лицо мужчины. Кожа его, хоть и огрубевшая от невзгод, была нежной и очень белой, как у ребенка.
Она не стала испытывать к нему больше симпатии от того, что уже не был ребенком, и пока эти мысли клубились в ее голове, она дочиста отмывала верхнюю часть его тела, но не решалась перевернуть его. Куда делся Садао? В ней вновь закипали злость и раздражение. Она встала, вытерла руки отжатым полотенцем и, чтобы мужчине не было холодно, накрыла его ватным одеялом.
- Садао! - негромко позвала она.
Он уже открывал дверь и входил. Она увидела в его руках набор хирургических инструментов для неотложной помощи и надетый халат.
- Ты решил его оперировать? - вскрикнула она.
- Да, - коротко ответил он, повернулся к ней спиной, развернул стерильное полотенце на полу алькова и разложил на нем инструменты.
- Принеси полотенца!
Несмотря на охватившую ее тревогу, она послушно подошла к полкам с бельем и достала полотенца. Надо еще накрыть пол старыми тряпками, чтобы кровь его не испортила. Она пошла на заднюю веранду, где садовник хранил ветошь, которой защищал в холодные ночи кусты, и взяла охапку.
Вернувшись в комнату, она увидела, что в этом не было смысла: кровь уже просочилась через тампон в ране и запачкала татами.
- Ну, смотри, во что превратилось татами!
- Да, испорчено, - безразлично бросил он и скомандовал: - Помоги мне его перевернуть!
Она послушалась, не сказав ни слова, и стала осторожно мыть спину мужчины.
- Юми не захотела его купать, - сказала она.
- Значит, это ты его вымыла? - спросил Садао, не прерывая ни на миг быстрых и точных движений.
- Да.
Он, казалось, не услышал, но Хана привыкла к его погруженности в себя во время работы. У нее мелькнула мысль, имело ли тело оперируемого для него какое-то значение, кроме объекта, на котором он мог проявить свое искусство?
- Ты должна будешь дать ему обезболивающее, если понадобится.
- Я? - не поняв, переспросила она. - Но я никогда этого не делала.
- Это очень просто, - нетерпеливо возразил он.
Он вынул тампон, кровь потекла обильнее, и вгляделся в рану, направив на нее яркий светильник на лбу.
- Пуля еще там, - отметил он со спокойным интересом. - Надо бы знать, глубока ли рана от камня. Если не очень, может быть, мне удастся извлечь пулю. Но кровотечение не поверхностное. Он потерял много крови.
В эту секунду Хана издала сдавленный кашляющий звук. Он взглянул на ее внезапно помертвевшее лицо.
- Не падай в обморок! - приказал он, не вынимая введенного в рану инструмента. - Если я сейчас брошу, он умрет.
Она рывком прижала руки ко рту и скачком выбежала из комнаты. Садао услышал, как ее выворачивает в саду, но наклонился и продолжил операцию. "Хорошо, что она облегчила желудок", - подумал он.
Ему и в голову не пришло, что Хана никогда не видела операции. Напряжение и невозможность сразу же подойти к ней вызвали в нем нетерпеливое раздражение к человеку, который лежал, как мертвец, под его ножом.
- Чего ради этому болвану оставаться в живых? - подумал он.
Бессознательно он ожесточился от такой мысли и стал работать быстрей. Мужчина застонал в бреду, но Садао только буркнул в ответ:
- Стонешь, ну, и стони! Я это делаю не для своего удовольствия. Вообще-то, я сам не знаю, зачем я это делаю.
Открылась дверь и вернулась Хана.
Она даже не остановилась, чтобы откинуть волосы.
- Где анестетик? - спросила она ясным голосом.
Садао качнул подбородком.
- Ты как раз вовремя: он зашевелился.
Хана вернулась с флаконом и ватой в руке.
- Как это делается? - спросила она.
- Просто смочи вату и поднеси ему к ноздрям, - объяснил Садао, ни на миг не прекращая кропотливой работы. - Если дыхание станет тяжелым, отведи ее немного.
Она присела над спящим лицом молодого американца. "Бедный, как он исхудал", - подумала она, и ее губы дрогнули. Мужчина страдал, даже если не сознавал этого. Глядя на него, она думала, правду ли рассказывают о страданиях пленных. Это были невнятные слухи, и одни всегда противоречили другим. В газетах и по радио сообщали только, что куда бы ни вошли японские армии их встречали радостными возгласами как освободителей. Но иногда вспоминались люди вроде генерала Такаима, который дома жестоко избивал свою жену, но теперь, когда он провел победоносное сражение в Маньчжурии, никто об этом уже не вспоминал. Если такой человек мог быть жесток к женщине в его власти, окажется ли он милосерднее к пленному, вроде этого парня?
Ей очень хотелось думать, что молодого человека не пытали, но тут она заметила глубокие красные шрамы на его шее, прямо под ухом.
- Откуда эти шрамы? - пробормотала она, подняв глаза на Садао.
Он не ответил. В эту секунду кончик его инструмента наткнулся на что-то твердое, в опасной близости от почки. Все мысли его покинули. Он ощутил огромное наслаждение. Он нежно ощупал это место пальцами, знакомыми с каждым атомом человеческого тела. Старый американский профессор анатомии приложил старание к тому, чтобы его студенты глубоко усвоили его предмет. "Незнакомство с устройством человеческого тела - самый непросительный грех хирурга, господа! - звучал на занятиях его громовой голос. - Браться за операцию без досконального понимания этого устройства - почти то же, что совершить убийство!"
- Нет, она чуть в стороне от почки, друг мой, - чуть слышно произнес Садао.
У него была привычка, забывшись во время операции, обращаться к пациенту тихим голосом. "Друг мой" - так он всегда называл оперируемых, и так назвал больного сейчас, забыв, что перед ним - враг. Затем он произвел точный, быстрый, чистый разрез, и пуля вышла. Мужчина вздрогнул и, еще не приходя в сознание, забормотал какие-то слова по-английски.
- Кишки, - выдавил он. - Они забрали у меня... кишки...
- Садао! - громко крикнула Хана.
- Тихо! - шикнул на нее хирург.
Мужчина впал в столь глубокое молчание, что Садао взял его руку с опасением. Пульс был очень слабый, еле заметный, но дававший надежду, если бы он хотел спасти этого человека.
"Разве я хочу, чтобы этот человек остался жить?" - подумал он.
- Хватит анестезии, - сказал он Хане.
Он повернулся так быстро, будто и не останавливался, нашел среди многих лекарств крошечный пузырек, заполнил шприц и всадил его в левую руку пациента. Затем отложил иглу и вновь взял запястье мужчины. Пульс под его пальцами вздрогнул пару раз и стал наполняться.
- Значит, парень всё же будет жить, - сказал Садао и вздохнул.
Парень очнулся. Очень слабый, а когда понял, где он находится, Хана увидела в его голубых глазах такой испуг, что ей захотелось извиниться. Она ухаживала за ним сама, чтобы никто из слуг не заходил в комнату.
Когда она зашла к нему в первый раз, он весь напрягся, словно готовясь к чему-то ужасному.
- Не бойся, - мягко попросила она.
- Но... как это... Вы говорите по-английски?
- Я долго жила в Америке, - объяснила Хана.
Она видела, что он пытается что-то сказать, но не может. Тогда она опустилась на колени и стала осторожно кормить его из фарфоровой ложки. Он ел понемногу и неохотно, но всё же ел.
- Скоро к тебе вернутся силы, - ободрила она больного.
Парень был не в ее вкусе, однако ей хотелось утешить его.
Он не ответил.
Когда Садао зашел к нему на третий день после операции, он попытался приподняться, и лицо его побледнело от такого усилия.
- Лежи, - прикрикнул на него Садао, - если не хочешь умереть.
Осторожно, но решительно он уложил больного и осмотрел рану.
- Ты убьешь себя такими штуками, - выбранил он парня.
- Что вы собираетесь со мной делать? - прошептал юноша. На вид ему не было и семнадцати. - Вы меня выдадите?
Садао ответил не сразу. Он окончил осмотр и укрыл его шелковым стеганым одеялом.
- Сам не знаю, что мне с тобой делать. Конечно, я должен передать тебя полиции. Ты - военнопленный. Не надо, ничего мне не рассказывай.
Заметив, что парень собирается что-то сказать, он поднял руку.
-Не называй мне даже своего имени, если я не спрошу.
Они посмотрели друг на друга. Парень закрыл глаза и отвернулся к стене.
- Хорошо, - прошептал он, горько сжав губы.
Хана ждала Садао за дверью. Он сразу заметил, что она чем-то обеспокоена.
- Садао, Юми сказала мне, что они больше не смогут оставаться у нас, если мы будем прятать этого человека. Она сказала, что мы с тобой долго жили в Америке, забыли о своей родине, и Япония у нас не на первом месте. Они думают, что нам симпатичны американцы.
- Это не правда, - резко возразил Садао. - Американцы - наши враги, но меня учили, что я не могу позволить человеку умереть, если в силах его спасти.
- Слуги этого не поймут, - сказала она озабоченно.
- Не поймут, - согласился Садао.
Им больше нечего было сказать друг другу, и домашние дела шли своим порядком. С каждым днем слуги становились всё настороженней. Они вели себя всё так же вежливо, но смотрели на своих хозяев холодно.
- Теперь мне ясно, что должен сделать наш хозяин, - сказал однажды утром старый садовник.
Всю жизнь он ухаживал за цветами, а, кроме того, прекрасно разбирался во мхах. Он вырастил для отца Садао лучший в Японии сад мхов и подметал ярко-зеленый ковер так тщательно, что ни листок, ни хвоинка не нарушали бархатной поверхности.
- Сын моего старого хозяина сам знает, что ему нужно было сделать, - сказал садовник, отщипнув почку с куста. - Когда этот человек был так близок к смерти, почему он не дал ему истечь кровью?
- Молодой хозяин так гордится своим искусством спасать людей, что он готов спасти любую жизнь, - презрительно сказала кухарка.
Ловким движением она отсекла курице голову и, удерживая дергающуюся птицу, дала крови вытечь на корни глицинии. Кровь - самое лучшее удобрение, и старый садовник не позволял пропасть понапрасну ни капле.
- Дети, вот о ком мы должны думать, - огорченно сказала Юми. - Как сложится их жизнь, если отца осудят за измену?
Они не пытались скрыть своих слов от ушей Ханы, которая, рядом на веранде, составляла, как и каждый день, букет-икебану. Она понимала, что они специально говорят так, чтобы она слышала. И всем своим существом ощущала, что они правы. Но в ней таилось что-то еще, чего она сама не могла понять. И это не было сентиментальной симпатией к пленному. Теперь она думала о нем, как о пленном. Нет, он не вызвал в ней приязни даже вчера, когда сказал в своей порывистой манере: "Как хотите, но позвольте мне назвать вам свое имя. Я - Том". Она ответила легким отстраненным кивком, но заметив боль в его глазах, не пожелала смягчить ее. И действительно, его присутствие в доме стало для них большим неудобством.
Садао внимательно осматривал рану каждый день. В это утро он снял последние швы, и через пару недель парень будет почти здоров. Садао вернулся в свой кабинет и стал, тщательно подбирая слова, печатать письмо начальнику полиции, в котором извещал его о происшедшем. "Двадцать первого февраля море выбросило на берег перед моим домом беглого военнопленного". Напечатав эту фразу, он открыл секретный ящик письменного стола и спрятал в нем недописанное сообщение.
Через семь дней после этого произошли два события. Вдруг разом ушли все слуги, увязав свои вещи в большие квадратные матерчатые платки. Когда Хана встала утром, она увидела, что ничего по дому не сделано: ни уборки, ни еды. Она поняла, что это значило, встревожилась и даже испугалась, но гордость хозяйки не позволила ей обнаружить волнение, а когда слуги пришли к ней на кухню, достойно поклонилась им, поблагодарила за труды и заплатила положенное. Они прослезились, но Хана не проявила никаких чувств. Повар и садовник служили в доме отца, когда сам Садао был еще малышом, а Юми не могла сдержать слёз, потому что расставалась с детьми. Она была так опечалена, что когда все вышли, бегом вернулась к Хане.
- Если маленький очень соскучится по мне вечером, пошлите за мной. Я возвращаюсь в мой дом, и вы знаете, где он.
- Спасибо, - улыбнулась Хана, но сказала себе, что не пошлет за Юми, как бы малыш ни разревелся. Она приготовила завтрак, а Садао помог ей с детьми. Слуги ушли, и больше о них не было ни слова.
- Почему мы никак не можем решить, что с ним делать? - спросила она Садао. - Даже слуги понимают всё лучше нас. Почему мы не такие, как все?
Садао не ответил, но чуть позже он зашел в комнату пленного и строго сказал:
- Сегодня ты можешь встать на ноги, но только на пять минут за один раз. Завтра можешь постоять вдвое дольше. Нужно, чтобы ты побыстрее восстановил силы.
Он заметил, как вздрогнуло от ужаса страшно бледное лицо молодого человека.
- Я встану, - пробормотал он.
Было видно, что ему хотелось что-то добавить.
- Я должен поблагодарить вас, доктор, за то, что вы спасли мою жизнь.
- Рано еще благодарить меня, - холодно ответил Садао.
Он опять увидел ужас в глазах парня, несомненный, как в глазах зверя. Шрамы на его шее на миг побагровели. Эти шрамы! Откуда они? Садао не спросил.
Ближе к вечеру случилось еще одно событие. Хана, вымотанная непривычным трудом, увидела приближавшегося к их двери посыльного в форме. Руки ее обмякли, и она едва перевела дыхание. Слуги, наверно, уже успели доложить. Задыхаясь, не в силах выговорить ни слова она, она бросилась к Садао. Но посыльный спокойно прошел за ней в сад и остановился. Обреченно, она показала на него пальцем.
Садао оторвал глаза от книги. Он сидел в кабинете, наружная панель которого была распахнута в сад навстречу южному солнцу.
- Что случилось? - спросил он посыльного и встал, заметив на нем форму.
- Вас приглашают во дворец, - сказал посыльный. - Генералу опять плохо.
- Ох, - передохнула Хана. - Только и всего?
- Только и всего?- удивился посыльный. - Разве этого мало?
- Простите. Просто сорвалось с языка.
Когда Садао зашел попрощаться, она была на кухне, но ничего не делала. Дети спали, а она присела передохнуть, устав больше от страха, чем от работы.
- Я испугалась, что они пришли тебя арестовывать.
Он всмотрелся в ее встревоженные глаза.
- Я должен буду избавиться от этого человека ради тебя, - сказал он огорченно. - Придется так или иначе с ним расстаться.
- Конечно, - согласился генерал слабым голосом. - Я вас вполне понимаю. Я ведь когда-то получил степень в Принстоне - среди японцев это большая редкость.
- Мне дела нет до этого парня, Ваше Превосходительство, но операция прошла так удачно...
- Да, а как же, - согласился генерал. Теперь я еще яснее вижу, до чего вы мне необходимы. Конечно, вы можете спасти кого угодно. У вас высочайшая квалификация. Вы думаете, я смогу перенести еще один такой приступ, как сегодня?
- Сможете, но только один, - сказал Садао.
- Поэтому я не могу позволить, чтобы с вами что-то случилось, - сказал генерал обеспокоенно.
Его длинное бледное японское лицо потеряло всякое выражение, и это означало, что он глубоко задумался.
- Нельзя, чтобы вас арестовали, - сказал генерал, закрыв глаза. - Что если вас приговорят к смертной казни, а на следующий день мне понадобится операция?
- Есть и другие хирурги, Ваше Превосходительство, - возразил Садао.
- Я им не доверяю, - сказал генерал. - Лучшие из них учились в Германии, и назовут операцию удачной, даже если я умру. Меня не интересует их мнение, - вздохнул он. - Жаль, что мы не можем сочетать немецкую беспощадность с американской сентиментальностью. Тогда вы могли бы выдать своего пленника на казнь, а я был бы уверен, что вы не убьете меня, когда я буду без сознания.
Он рассмеялся: у него было своеобразное чувство юмора.
- Как вы думаете, смогли бы вы, будучи японцем, совместить в себе эти два несовместимых качества? - спросил он.
Садао улыбнулся.
- Не уверен, но ради вас, Ваше Превосходительство, охотно попробую.
Генерал покачал головой:
- Предпочитаю не становиться объектом эксперимента.
Он ощутил внезапную слабость и груз государственных забот, легших на него в такое время, когда новые победы умножали его новые непростые обязанности во всей южной части Тихого океана.
- Жаль, что море выбросило этого парня как раз у вашего порога, - сказал он раздраженно.
- И я так думаю, - мягко согласился Садао.
- Лучше бы его незаметно убили, - предположил генерал. - Нет, не вы конечно, но кто-то, кто его не знает. У меня есть люди, которым я могу поручать такие дела. Что если я пошлю пару этих парней в ваш дом сегодня ночью? Может не сегодня, а на днях. Вам не незачем об этом знать. Ночи сейчас теплые, и самое естественное, если вы оставите панель в его комнате открытой в сад, когда он будет спать. Правда?
- Да, это было бы естественно, - согласился Садао. - Кстати, комната теперь и так открыта каждую ночь.
- Это хорошо, - сказал генерал, зевая. - Люди у меня умелые - никакого шума. Просто случится у него внутреннее кровоизлияние: они мастера на такие штуки. А, если хотите, смогут и тело унести.
Садао подумал.
- Да, это, вероятно, самый лучший выход, Ваше Превосходительство, - согласился он, имея в виду Хану.
Он покинул генерала и вернулся домой, обдумывая план. Так он останется непричастен ни к чему. Он ничего не скажет Хане, потому что сама мысль, что в доме появятся убийцы, напугает ее, а такие люди в чрезвычайном положении, в каком теперь оказалась Япония, конечно, необходимы. Как иначе правители могли бы обращаться с теми, кто им противостоит?
Он отбросил всё, кроме чистой логики, и направился в комнату, где лежал американец. Но, открыв дверь, увидел, к своему удивлению, что молодой человек уже встал с постели и собрался выйти в сад.
- Что ты делаешь? - крикнул он. - Кто позволил тебе выходить из комнаты?
- Я теперь сам себе всё могу позволить, - сказал Том задиристо. - Вот так штука! Оказывается, я уже здоров! Только мышцы на боку занемели. Это надолго?
- Ну-ну? - удивился Садао, забыв обо всем прочем. - Я вроде бы пытался это предупредить.
Он поднял край рубашки Тома и вгляделся в заживающий шрам.
- Если упражнения не помогут, сделаем массаж.
- Пустяки, - отмахнулся парень.
Его исхудавшее молодое лицо вытянулось под жесткой светлой бородкой.
- Знаете доктор, должен вам сказать, что если бы я не встретил такого японца, как вы, я бы уже ноги протянул. Это точно.
Садао кивнул, но ничего не ответил.
- Ну, да. Понимаю, - благодарно продолжил Том.
На его длинных тонких руках, ухвативших стул, белели костяшки пальцев.
- Если бы все японцы были такие, как вы, у нас не было бы войны.
- Возможно, не было бы, - с трудом выговорил Садао. - А теперь, я думаю, тебе лучше полежать.
Он помог Тому улечься и кивнул:
- Спокойной ночи.
В эту ночь Садао спал плохо: то и дело просыпался, будто ему послышалось шарканье ног, треск сломанной ветки, скрип камня, как под человеком несущим тяжесть.
Наутро он первым делом пошел в комнату своего гостя. Если американца там не будет, он просто расскажет Хане, что так распорядился генерал. Но открыв дверь, он сразу понял, что эта ночь не была последней. Косматая светловолосая голова лежала на подушке, и, услышав мирное сонное дыхание, он осторожно зарыл дверь.
- Спит, как младенец, - сказал он Хане. - Значит, уже почти здоров.
- Что нам с ним делать? - в сотый раз повторила Хана свой вопрос.
Садао покачал головой:
- За пару дней я решу.
Но он, конечно, подумал, что вторая ночь будет той самой. Ночью поднялся ветер, и он вслушивался в шум веток и тонкий скрип панелей дома.
Хана тоже проснулась.
- Пойти закрыть панель в его комнате? - спросила она.
- Не надо тебе. Он это может сам.
Но и на следующее утро американец всё еще оставался у них. Значит, решающей будет третья ночь. Ветер сменился мягким дождем, и весь сад наполнился звуками капели с карнизов и журчанием ручьев. Садао спал чуть лучше, но проснулся от какого-то треска и вскочил на ноги.
- Что это? - закричала Хана.
Ребенок проснулся от ее голоса и захныкал.
- Пойду, посмотрю.
Но он удерживал ее, не позволяя двинуться.
- Садао! - выкрикнула она. - Что с тобой?
- Не двигайся! - прошептал он. - Замри!
Страх пронзил ее. Она стояла, не дыша, и ждала. Но всё было тихо. Они забрались в постель, уложив ребенка посередине.
Но когда утром он открыл дверь в комнату гостя, молодой человек был на месте. Очень бодрый, уже успев помыться, он твердо стоял на ногах. Вчера он попросил бритву, побрился, и сегодня на его щеках играл легкий румянец.
- Я совсем поправился, - радостно сообщил он.
Садао обвил кимоно свое усталое тело. Вдруг он понял, что еще одной такой ночи ему не вынести. Не то чтобы жизнь молодого человека так его волновала, но не стоила она такого напряжения.
- Да, ты выздоровел, - согласился Садао и понизил голос. - Сегодня вечером я приведу сюда лодку с едой и одеждой для тебя, и ты сам сможешь отгрести к тому островку у берега. Он так близко, что не было нужды строить на нем какие-то укрепления. Там никто не живет, потому что в шторм он уходит под воду, но в это время года штормов не бывает. Ты сможешь жить там, пока не проплывет мимо какой-нибудь корейский рыбак. Его лодка будет держаться очень близко к острову, потому что там большая глубина.