Роту отводили в тыл на десять дней, и солдаты были в приподнятом настроении. Они уже свернули скатки, уложили снаряжение и присели в ожидании замены.
На проволочной кровати в укрытии лежал парнишка с горящим еще не оформившимся лицом и вялыми глазами, сужавшимися на солнечный свет. Сморщенные уши рядового Эрнста Ланхема оттопырились вперед, как листки герани, а его плечи были узкие, высокие и незрелые. До призыва Эрнст обслуживал сатураторы в аптечном магазине пенсильванского Эри. Теперь он без конца кашлял в грязный платок, прикрывая рыхлое пепельное лицо. Иногда он вздрагивал, как от озноба, и хватал воздух, странно взвизгивая. Днем он надышался газом, когда с рядовым Оверстритом собирал хворост для офицерского блиндажа.
Капрал Джимми Рейган, командир отделения, подошел к нему:
- Эрни, что тебе сказал доктор? Почему он не отправил тебя в госпиталь?
Ланхем сперва приподнялся на кровати и огляделся вокруг, будто не в силах понять, где он очутился, и ответил:
- Я зашел в лазарет, доктор осмотрел меня и выслушал сердце. Потом удивленно спросил: "Ты надышался газом?" "Да, сэр, - ответил я". "Как ты это объяснишь, если уже неделю немецких газовых атак здесь не было?". "Не знаю, - ответил я". "Тогда я сам тебе объясню, - сказал доктор. - Ты опустил кончик сигареты в йод, а потом ее выкурил. Ты думал провести меня этим трюком?" - Я ничего не ответил. Какой смысл с ним спорить?
Ланхем откинулся на кровать, будто совсем обессилев, и тяжело задышал.
На руках у него выступили красные пятна. Ослабевшие глаза болели, и он с трудом поднимал веки.
- Паскуда этот твой доктор! - сказал Джо Бирмингем. - Почему ты не спросил у него, где ты мог достать сигарету, чтобы опустить ее в йод?
- Я вообще ничего не сказал. Просто вышел.
Капрал вызвал Бакнера, Лабелла и Дейви, и они стали о чем-то перешептываться. Потом он поговорил с Бирмингемом и Оверстритом и, наконец, подошел к лежанке Ланхема.
- Сумки и пулемет ты не будешь носить по очереди. Понесешь только свой вещмешок.
Макс Тоулен, еще один в их отделении, сменился с караула и вошел в укрытие. Крупный мужчина с расплющенным в треугольник носом и растянутыми ноздрями. Его толстые окаменелые губы, казалось, были сделаны из вещества более твердого, чем плоть. Минуту он, не отрываясь, смотрел на Ланхема, а потом его губы каким-то чудом разжались:
- Мешок для него тоже лишний. Я сам его понесу.
Чуть позже к его кровати подошел Ллойд Баканер с пакетиком в руке:
- Тут таблетки сухого молока. Я приберег немного. Пожуй их, Эрни. Это полезно.
Ланхем кивнул, но ничего не сказал. Ему очень хотелось поблагодарить Баканера и Макса Тоулена, а если попытается что-то сказать, выйдет совсем по-дурацки.
Замена пришла в шесть часов, и солдаты двинулись гуськом по ходам сообщения, которые вели в тыл. Траншеи понемногу становились шире и менее глубокими. По обеим сторонам виднелись обугленные стволы когда-то стоявшей здесь рощи. Земля была завалена деревьями, которые вырвало с корнем при обстрелах. Из расколотых стволов торчали вверх мертвые сучья, но иногда высохшие почерневшие деревья возвышались среди поля, не уступая жестоким порывам мартовского ветра. Вся земля вокруг была изрыта снарядами, и воронки открывали сухие обветренные корни повалившихся деревьев.
Оверстрит разволновался:
- Вот в этом месте Эрни надышлался газом!
Солдаты с любопытством огляделись вокруг.
- То самое место, - подтвердил Оверстрит. - Я хотел поискать хворост подальше, вокруг фермы Мэндри, но Эрни решил, что здесь не хуже. Я сказал, что мне всё равно, и если подходит ему, подойдет и мне.
Оверстрит сдвинул плечи и стал чесать под мышками, насвистывая сквозь зубы "Голондрину". Это был коренастый парень с такой короткой шеей, широкой и круглой грудью, что люди, приглядевшись, бывали удивлены, не обнаружив у него горба. Между его младенческими неровными зубами виднелись косые щели. Говорил он дрожащим слащавым фальцетом.
- Как же там Ланхем нахватался газа? - спросил Бакнер.
- Вот как, - объяснил Оверстрит. - Эрни думал, что сухие корни в воронках от снарядов хорошо горят, спрыгнул вниз, начал их рубить и выбрасывать наверх, а я наверху рубил их на куски помельче, которые влезут в печку.
Оверстрит понимал, что все вокруг н него внимательно слушают.
- Да, сэр, когда мы там работали, подбежал один солдат-французик. Машет нам руками и что-то кричит по-своему. Сами знаете этих лягушатников, - обратился Оверстрит ко всем.
- Знаем, как не знать!
- Я положил топор и спросил Эрни, какая муха этого французика укусила?
- Может, ему этих дров было жалко? - ответил Эрни.
- Верно я говорю, Эрни? - вдруг переспросил Оверстрит.
Ланхем кивнул, но не ответил: он берег дыхание для долгого марша.
- Значит так, - продолжал Оверстрит. - Когда этот французик подошел к нам, он стал что-то кричать и руками махать, но мы с Эрни ничего не поняли. Тогда француз схватил Эрни за руки и потащил его из воронки, но Эрни толкнул его в грудь, и французик свалился в лужу. Эрни и я расхохотались, а он странно посмотрел на нас. Потом до него, кажется, дошло, и он тоже рассмеялся. Низко поклонился Эрни и мне, развернулся и ушел с воздушным поцелуем.
Траншея была теперь до пояса, и солдатам открылись с каждой стороны бесконечные голые поля. Было семь часов, но уже совсем стемнело. Немного погодя, траншея закончилась дорогой, тщательно покрытой проволочной сеткой, на которую набросали серые и зеленые джутовые мешки.
- Что было потом, когда французик убежал? - спросил Уилбур Дейви.
Оверстрит, ощутив свою важность рассказчика, немного подождал и продолжил:
- Ну, что было? Эрни доставал корни, а я рубил их на куски. Потом он спросил меня: "Слушай, тебе от этой обезьяньей жратвы в обед не тошно?" Я говорю: "Ничего, вроде. А в чем дело?" "Да ничего, - говорит Эрни, - только вся наружу просится". Потом через пять минут опять: " Эл, меня что-то мутит". "Что с тобой? - спрашиваю" "Сам не знаю, - говорит Эрни, - только чувствую, что сейчас сблюю". Я глянул вниз и вижу, что он бросил топор и прижался к стенке воронки. Совсем серый стал, а лоб и губы вспотели, как от жара. "Ты лучше выберись, - говорю, - и полежи тут". Он не ответил. "Слушай, Эрни, - сказал я, - поднимайся, и пойдем со мной!"
Оверстрит на минуту замолчал.
- Когда Эрни не ответил мне, я соскочил в яму и поднял его. Он попытался встать на ноги, но не смог. Потом он упал на землю, и его вырвало. Там мы остались, и к нам подошел, кто бы вы думали? Тот самый солдат-французик, а с ним один гражданский, который говорил по-английски. Он объяснил нам, что землю вокруг Вердена обстреливали столько раз, что она вся пропиталась газом. Опасно раскапывать воронки, потому что человек может отравиться и даже не понять, что с ним случилось.
Оверстрит рассмеялся высоким дрожащим голосом.
- Такая забавная штука получилась с Эрни и со мной. Он громко блевал, а я только догадался сказать французам: "Спасибо, парни, что объяснили нам".
Замаскированный участок, наконец, закончился, и солдаты вышли на верденскую дорогу. Темнота сгустилась, и лица уже были не видны. Джо Бирмингем разговорился об отпуске, на который очень надеялся. Ясные глаза на чутком интеллигентном лице Джо настороженно всматривались, а прямые волосы с пробором небрежно свисали, как рыжий занавес. Зубы у него были крепкие и ослепительно белые, а при разговоре он быстро и нервно жестикулировал. Он мог без особого труда прочитать печатный текст и расписаться в ведомости, но это был предел его грамотности.
- Когда я попаду в Париж, первым делом охмурю дюжину самых смазливых баб в городе: четырех блондинок, четырех брюнеток и четырех рыженьких...
- Я бы на твоем месте не скупился. Экономить на бабах - последнее дело.
Джо пропустил замечание Оверстрита мимо ушей.
- Одна из блондинок будет в фиолетовом платье и надушена фиалкой. Одна из брюнеток будет в красном платье, обшитом спереди жемчугом, и пахнуть гвоздикой. Рыженькие наденут зеленое, как в жокейском клубе, с кружевами на поясе,
- Не подкинешь мне блондиночку с ароматом ванили? - рассмеялся Лабелла.
- А мне рыжую, - попросил Ллойд Бакнер. - Только чтобы она сама смыла свой жокейский клуб.
Тут заговорил Рейган:
- Не позволяй водить себя за нос, Джо. Если в нашей команде есть кто-то особенный, мне о нем не доложили.
- А мы все двинем в твою партию, - вмешался Лабелла, - можешь ставить на всех.
Бирмингем дружески толкнул его локтем:
- Да тебя моя партия притянет как магнитом. Если какая-то из моих девчонок глянет на твои немытые половинки, то...
Бирмингем запнулся, подыскивая нужное слово.
- Упадет в обморок? - по-дружески предположил Бакнер.
Бирмингем добродушно глянул на него:
- Бога ради, Бак! Кто о чем, а ты об этом?
Рейган чуть улыбнулся, но Бакнер и Лабелла разразились хохотом.
Сержант Стоукс выдвинулся вперед и раздраженно спросил:
- Что вы тут разорались? Хотите, чтобы немцы врезали по этой дороге?
Но Лабелла оборвал его:
- Ладно, Док. Всё будет в порядке.
Ланхем шагал, не произнося н слова: идти было легче, чем он опасался. Он глядел на свой вещмешок, взгромоздившийся высоко на плечах Тоулена, шагавшего твердо без малейших признаков усталости. Со стороны Макса было благородно нести еще один мешок, тем более что, как все знали, он немного натер ногу, и долгие марши давались ему нелегко. "Да, товарищи относятся ко мне неплохо, - прошептал Ланхем про себя. У него начинался жар, и время от времени он делал глоток из фляги.
Солдаты продолжали смеяться и подшучивать, но приглушенными голосами. Через какое-то время их мускулы устали и одеревенели от ноши, они замолкали один за другим и уже основательно втянулись в долгий марш. Дорога вновь повернула на северо-восток, и поздняя луна медленно взошла над сгоревшей фермой. К западу от Вери поднимались осветительные и цветные ракеты, повисали и потом неуверенно и вяло уплывали в небытие. Что-то загрохотало, как железные колеса по расшатанным доскам моста. На горизонте не прекращались вспышки пушечных выстрелов и доносились глухие хлопки разрывов.
Бирмингем отстегнул пулеметную ленту.
- Вышибить из них дух! Хотел бы быть там, чтобы устроить этим гадам ад.
- Ты, в самом деле, веришь, что нас отводят на отдых? - спросил Дэйви.
- Да, отдохнем в грязном городишке с дюжиной навозных куч и одной кафешкой, - вставил Эдди Лабелла.
- Так, наверно, и будет, - подтвердил Бирмингем. - А бабенки у этих лягушатников бывают заводные!
Он смахнул с глаз рыжие волосы и смачно облизнулся.
- Да, детка! Могу поспорить, телки у них клевые.
Ллойд Бакнер глянул на него с внезапным нескрываемым отвращением. Вроде бы он хотел что-то сказать, но передумал и отвернулся.
- В следующий раз, когда они устроят войну, пусть приходят за мной с пулеметом, - усмехнулся Рейган.
- Да, курочки у этих петушков бывают недурные, - повторил Бирмингем. - Спорю, что проведем время не хуже, чем в Шатийоне...
Бакнер что-то шепнул Лабелла из-под руки. Лабелла рассмеялся и шепнул что-то в ответ, но Рейган покачал головой:
- Да пусть говорит! - сказал Бирмингем. - Какое мне дело, что он там скажет?
Первоначальный энтузиазм солдат угас, появились усталость и раздражение. Ланхем, для которого движение было сущей мукой, понимал это. Он не принимал участия в разговоре. Вернулась тошнота, и он хватался за живот.
- Я не могу больше сблевать, - измученно повторял он. - Надо думать о чем-то другом! Не могу больше сблевать!
Он прижал руки к своим тощим ребрам и, приостановившись у дороги, качался взад и вперед. Потом у него начались пронзительные позывы на рвоту. Он сполз к обочине и прижал лицо к куче пожухлой листвы, которую намело у бревна. Когда тошнота прошла, он почувствовал себя чуть окрепшим, встал на ноги, стоял,
пошатываясь, и попытался пошутить:
- Вот куда ушли таблетки сухого молока Бака, - хрипло выдохнул он.
Луна оторвалась от сгоревшего фермерского дома, и теперь висела на небе низко, распухшая и желтая. Звуки железных колес стали тише, а поворот дороги скрыл, наконец, из виду вспышки пушек.
- Сколько мы идем по этой дороге, Джимми?
Рейган взглянул на часы:
- Пять часов с небольшим.
Дорога постепенно поднималась, и солдаты теперь ощутили тяжесть марша в полной мере. Они сдвинули вещмешки повыше и подтянули их на плечах. Сверху доносилось ритмичное урчание моторов. Затем звук моторов замер, а по лику садящейся луны проплыл силуэт бомбардировщика.
- Падай на землю! Руки, ноги в стороны! Овцы сонные!
Солдаты задрали головы на самолет, бесшумно проплывавший над ними.
- Хватило у него наглости лететь так низко в светлую ночь, - сказал Лабелла.
В тот же миг раздался резкий частый лай зенитной пушки, и лучи двух прожекторов скрестились в небе.
- Промажут, - сказал Рейган. - Слушком высоко бьют.
Бирмингем поднял оживленное взволнованное лицо:
- Врежьте ему! - замахал он яростно руками и обнажил белые ровные зубы. - Чтоб ему в аду гореть!
Самолет со вновь зарычавшими моторами стал выписывать зигзаги в небе, а зенитчики бестолково палили. На момент он пропал в облаках, но прожекторы еще долго рывками обшаривали небо, скрещиваясь с математической точностью.
- Дадут ему уйти! - вопил Бирмингем. - Я бы его из винтовки подстрелил. Дадут уйти!
Бакнер не мог больше сдерживать свое отвращение.
- Ты здесь не на передовой и просто задираешься!
Бирмингем возмущенно поднял голову:
- Хватит с меня твоих подначек! А ты кто такой? Строишь из себя христосика!
Не успел Бакнер ответить, как Рейган остановил его. Бакнер сплюнул на дорогу.
- Извини, Джимми. Пойми, мне эта свинья опаскудела уже под завязку.
- Да кто ты такой! - раскричался Бирмингем. - Не вижу лычек у тебя на плечах!
Оверстрит визгливо расхохотался:
- Так его, Джо! Пусть не лезет в начальники!
- Тебя тоже касается, - холодно ответил Бакнер.
Лабелла сузил глаза и выпятил губы, будто предваряя язвительность своих слов:
- Бакнер хотя бы может читать и писать. Обойдется без капрала, который прикажет ему повторять устав вслух, пока не затвердит его слов в слово.
Чуткое личико Бирмингема вдруг вздрогнуло. Он всегда помнил о своей малограмотности и стыдился ее.
Уилбур Дейви, редко вступавший в разговор, вдруг произнес:
- Это подло, Лабелла.
Рейган обернулся, и добродушие мигом его покинуло:
- А ну, заткнулись или, когда вернемся, я доложу обо всём отделении.
Но солдаты не обратили на него внимания и еще долго переругивались.
Теперь колонна свернула с главной дороги налево, и путь пошел круто вверх по нескончаемым холмам Вердена, откуда постоянно исходила угроза. Ланхем отпил из фляги остаток воды, а когда завинтил колпачок и вернул флягу на ремень, заметил, что Тоулен стал прихрамывать. Его охватило отчаяние. С ужасом он наклонился вперед и тронул Тоулена за руку.
- Макс, когда мы придем в тыл, нам дадут деньги, и у меня будет за четыре месяца.
Тоулен обернулся, чуть нахмурив простецкое лицо, но не ответил.
- Я не забуду, что ты тащил мой сидор, будь спок.
Но Тоулен продолжал, превозмогая боль хромать, будто ничего не слышал.
- Никогда не забуду, какой ты заботливый, Макс. Вот получим вечером деньги, и я всё до последнего франка выложу.
Ланхем остановился с испуганным и жалким лицом.
- Что скажешь, Макс? Что ты на это скажешь?
Тоулен смотрел на него молча и неотрывно. Его яркие голубые глаза выражали живой интерес. Потом он вздохнул и неуверенно покачал головой.
Строй распустили у покинутой деревни, и молодой офицер процокал верхом по дорогое.
- В прачечной слева на площади есть вода, если кому-то надо наполнить фляги, - произнес он, будто читая по книге.
Очевидно, обращаясь к людям, он нервничал и смущался. Оверстрит насмешливо причмокнул и крепко выразился. Краска на щеках офицера стала чуть ли не осязаемой. Он пропустил ругательство мимо ушей и через минуту повторил свои слова другим.
Тоулен сбросил мешок Ланхема на землю и сел, безразлично уставившись на него.
- Честное слово, Макс! Потратим всё до последнего франка. Погуляем как надо!
Тоулен, казалось, проворачивал в уме сказанное. Его тяжелые губы приоткрылись пару раз, не выговорив ни слова. Потом он поднял мешок и с сожалением положил его перед Ланхемом.
- У меня очень болят ноги, - сказал он.
На плечи Ланхема лег груз - чья-то рука, тяжелая и настойчивая. Перехватило дыхание. Рука медленно тянула его назад. Сердце бешено заколотилось, а вены на шее напряглись и набухли.
- О, Боже! - прохрипел он.
Тут он потерял чувство времени, пространства и представления о себе. Он осознавал только беспорядочно топтавшиеся ноги неумолчно бранившихся людей поблизости. Казалось, он устранился, перестал быть частью окружения и постепенно обрел способность выходить из своего тела, безучастно наблюдать себя самого со стороны и выслушивать свои жалобы. Рейган без конца шаркал ногами и водил мечтательными, отрешенными, усталыми и серьезными глазами; Макс Тоулен с вывернутыми наружу лодыжками, вздрагивал каждый раз, когда его ноги касались земли; Лабелла, ничтожный и мишурный, с театрально миловидным лицом, по которому струился пот. Теперь он увидел Оверстрита с открытым треугольным ртом и детскими зубами; Ллойда Бакнера с торчащим кривым носом предателя, светлыми, угрюмыми и холодными глазами. Только Дейви шел с достоинством, а жилистому телу Бирмингема, казалось, были безразличны взваленный на него груз и череда тягучих миль.
Никого не предупредив, Ланхем вдруг двинулся, пошатываясь, вперед, в голову строя. Кто-то отпихнул его и вернул на место. С трудом, смущенно и неуверенно, он вернулся в строй.
- У меня во рту соленый вкус, - сказал он испуганно.
Рейган внимательно посмотрел на него.
- У тебя началось кровотечение.
Ланхем приложил тыльную сторону руки ко рту и затем отвел ее.
- Да, у тебя кровь идет, сказал Бакнер.
Солдаты едва волоклись по дороге. Ноги шаркали в монотонном ритме. Луна висела низко, а с востока донесся запах свежей воды.
- Почему бы ему не понести подсумок в свою очередь?
- Он болен, Эдди. Нельзя просить об этом больного.
Голос Рейгана, казалось, долетал издалека. Дейви произнес одну из своих редких речей:
-Думаю, что он болен не больше нас. Если он отравился газом, почему его не отправили в госпиталь?
До сознания Ланхема постепенно дошло, что речь шла о нем. И что разговаривают уже давно.
Бирмингем рассмеялся:
- Он может обдурить нас, но не доктора в лазарете. Доктор давно научился раскусывать такие штучки.
Дорога свернула направо к подножью холма. По ней вновь проскакал офицер связи. Луна зашла, и повеяло рассветом.
- Привал пятнадцать минут перед подъемом в гору, - скомандовал он и твердо повторил приказ.
Теперь, если захотят его подначивать, быстро узнают, кто он такой.
Но солдаты молчали, как бы в насмешку не замечая его. Они благодарно свалились на землю. Тоулен снял ботинки и полил стертые ноги водой. Дейви уже заснул и мягко похрапывал, но Бирмингем и Бакнер продолжали браниться.
Ланхем лежал на спине и смотрел в небо, посеревшее на востоке. Неумолимая сонливость брала над ним верх, но что-то толкало не поддаваться ей. Закрытые глаза, полуоткрытые губы и вялые уши придавали его тонкому лицу еще более детский и жалостный вид.
Солдаты опять заговорили. Их неясные голоса доносились откуда-то издалека.
- Почему бы Ланхему не понести подсумок в свою очередь? - опять послышался тусклый монотонный голос Лабеллы.
И опять раздраженно отозвался Оверстрит:
- Да он такой же больной, как мы все.
Рядом с ним что-то глухо стукнуло о землю, и Ланхем догадался, что это подсумок.
Он рассмеялся. "Никогда не слышал такой глупости, - пронеслось у него в голове. - Я не смогу поднять эти мешки, не то, что тащить их в гору".
Он повернул голову и прижался телом к холодной влажной земле. Прикосновение почвы к щеке успокоило его, придало сил, и помрачение ума понемногу рассеялось. Он вновь ощутил нестерпимую боль тела, поднял руки и прижал ладони к горящим легким. Помимо воли, набегали разные мысли: как он записался в армию, как жаждал романтической благородной смерти ради бессмертных идей. Затем, ради самооправдания, он попытался вспомнить хоть один благородный поступок, свидетелем которого стал или совершил во время своей службы, но не мог вспомнить ничего, кроме боли, грязи и рабского унижения. "Боже, как они меня одурачили! - подумал он. - Они говорили мне неправду". Он задрожал от этого открытия. Глаза его сомкнулись, а губы беззвучно разжимались и сжимались. Его охватило непреодолимое отвращение. Он дотянулся до лежавшей рядом винтовки, только теперь с удивлением осознав, что эта мысль была в нем уже давно, и неуклюже поднялся. Наклонившись вперед, он стал водить ртом над стволом, терпеливо пытаясь нажать на курок ногой.
Джо Бирмингем двинулся к нему с криком:
- Стой! Не смей!
Они схватились в борьбе за винтовку и топтались у дороги. Все вскочили на ноги, но только Уилбуру Дейви удалось выхватить винтовку из ослабевших рук Ланхема и отбросить ее вниз.
- Что ты тут устраиваешь? Под трибунал захотел?
Ланхем упал на дорогу лицом в грязь, но солдаты больше не обращали на него внимания. "Боже! Боже милостивый!" - шептал он слабым детским голосом.
Первый резкий свет забрезжил над вершинами холмов, отбросив на лица людей странные тени. Где-то на ферме прокукарекал петух, а внизу в долине по полям стелился туман. Раздалась команда: "Становись!" Солдаты скованно встали и разобрали снаряжение. Ланхем не поднялся. Он лежал, обмякший и безвольный, вытянув руки. Он слышал, как его товарищи взбираются на холм, их тяжелое дыхание и ворчливые голоса, неровное шарканье ног, звяканье фляжек и скрип кожаных ремней. Но вскоре и эти звуки угасли и растворились, и он остался один.
Появилась крестьянка с плетеной корзиной на спине, которая шла на рынок и вела на веревке козу с набрякшим выменем. Женщина остановилась и стала неуверенно рассматривать Ланхема. Коза, ощутив, что веревка ослабла, осторожно подошла к солдату и стала покусывать его форму, шевеля чувствительной мордой и обнажив желтые зубы, но женщина потянула за веревку, и коза отошла. Ланхем повернулся и с трудом поднял голову. Кровотечение не прекращалось - тонкая упорная струйка изо рта образовала не впитанную землей лужицу крови.
Женщина достала из корзинки металлическую кружку и опустилась на колени, а коза привычно расставила задние ноги. Когда кружка наполнилась, женщина подняла голову Ланхема и поднесла кружку к его губам, но молоко было тепловатым, с каким душком, и, отпив немного, он вдруг поднялся на колени и стал помрачено раскачиваться из стороны в сторону с мертвенно бледным лицом, а пальцы его растопырились, как когти ястреба. Потом он отчаянно попытался встать на ноги, но колени сломились под ним, он упал ничком и вырвал с хриплым визгливым звуком.
Женщина медленно подняла руки и развела их в стороны сокрушенным и трогательным жестом. Когда она поднимала руки, кружка качнулась на пальце, и молоко пролилось на дорогу. Ланхем лежал, вытянувшись, на спине, его лицо руки покрылись потом, а худое тело дрожало.
- Оставьте меня, - сказал он. - Оставьте меня ради Бога.
Женщина поднялась и стояла, не сводя с него мягких сострадательных глаз.
"Je ne comprand pas!" - сказала она.
Мальчишка с фермы что-то крикнул своим товарищам, звонко пролаял пес, и стая грачей медленными кругами беззвучно опустилась на поле.