Рослой и ладной Рэнси Кэтонхед было восемнадцать лет, когда ее тетушку Люси Харгроув, жившую в кирпичном доме в Редивлле, свалил приступ костоломного жара. У тетушки своих детей не было, и жила она одна с дядей Генри, во всех смыслах добрым и порядочным человеком, но совершенно не умевшим заботиться о хворой жене. Естественно, что он отправил своим родственникам письмо с просьбой отпустить племянницу пожить с ними, пока тетушка не оправится.
Рэнси это письмо чрезвычайно взволновало. Ей очень хотелось побывать в Редивилле, о котором до тех пор только слышала. Она расплясалась в своих мужских башмаках на толстой подошве, а ее пляжная шляпка слетела с головы и болталась у плеч.
- Мама, позволь мне туда поехать! - взмолилась она. - Лучшей сиделки тетушке Люси во всём мире не найти. Ты ведь знаешь, что я никогда не была в этом городке!
Когда Рэнси прочла ей это письмо, миссис Кэтонхед прополаскивала кучу коровьей капусты. Она подняла лист капусты против солнца, отщипнула запачканными большим и указательным пальцами порченое пятно и ответила:
- Подождем, что твой папаша скажет.
И вот через пару дней всю немудрящую одежонку Рэнси выстирали, накрахмалили и аккуратно заштопали. Лен Уильямс, работавший у отца, смастерил для ее пожитков сундучок из сухого тополя. Сундучок предназначался Рэнси, и Лен очень старался. Он выстрогал и раскрасил доски, а потом украсил сундучок затейливым узором из бронзовых и медных гвоздей. Миссис Кэтонхед уложила вещи, наскоро поцеловала дочку, и Рэнси отправилась в путь.
Впервые в жизни она уезжала с фермы, на которой родилась, дальше, чем на пару миль. Лен Уильямс запряг подводу, отвез ее на станцию и проследил, что она благополучно села в вагон. Он протер сидение, удобно поставил сундучок у ее ног и постоял в молчании. По пути на станцию Рэнси рта не раскрыла. И теперь она сидела молча, устремив взгляд на свои скрещенные руки, как подобает скромной девушке, отправляющейся в путешествие. Но когда кондуктор произнес: "Посадка закончена!", она робко подняла глаза и улыбнулась Лену, а Лен наклонился, неуклюже чмокнул ее в подбородок и, смущенно покраснев, выскочил на платформу. Рэнси видела его в окно. "Вот нахал!" - счастливо подумала она.
Тетушка Люси оказалась здоровее, чем опасалась мама, но сильно ослабела от жара. Дядюшка Генри сказал, что нужно лишь подбодрить ее, пока она совсем оправится. Тетушка Люси была дородная дама с невообразимой грудью, какою скульпторы нередко одаряют своих героинь. Она лежала, опираясь на подушки, а ее редкие седеющие волосы прикрывал кружевной чепчик.
- Ну, - сказала она, - значит ты старшая дочка Декбби?
- Да, мэм, - ответила Рэнси, - это, вроде бы, я.
- Боже праведный! - через силу расхохоталась тетушка, - ты этого не знаешь наверно?
Рэнси тоже рассмеялась, и с этой минуты они с тетушкой подружились.
Тетушка Люси удачно вышла замуж. Ее кирпичный дом с роскошной мебелью не переставали удивлять Рэнси. На мольберте в гостиной стояла картина с церковью на вересковой пустоши. Вся пустошь была покрыта снегом, который художник изобразил наклеенными на холст перламутровыми бусинками, а над церковью светила круглая луна во много раз больше настоящей. На полке за картиной стояла маленькая керосиновая лампа. Как-то раз вечером тетушка, чтобы удивить Рэнси, зажгла эту лампу, и в полутемной комнате луна ярко засияла с холста, и мирный свет потек сквозь окна церкви. Снег на переднем плане сверкал и светился, как опалы. Рэнси подумала, что эта картина самое удивительное, что она видела в жизни.
- Ой! - выдохнула она, не веря своим глазам, - ой, тетя Люси!
- В самом деле, чудесная картина, - ответила тетя, стараясь сдержать гордость в голосе. - Думаю, что нет в Ридивилле такой другой.
Но, как бы ни был чудесен сам дом тетушки, Рэнси еще больше поражала экстравагантность светских дам города. Никогда прежде ей не приходилось видеть подобных им. Одна величавая дама прогуливалась с длинношерстым псом и негритёнком, который шел за нею с красным зонтиком. Рэнси и вообразить не могла ничего столь удивительного.
Еще до приезда Рэнси в городе побывал цирк, а его афиши всё еще висели на заборах и сараях. Рэнси из щелей в ставнях тетушкиного дома видела эти афиши на заборе напротив. На них были мужчины и женщины в облегающих нарядах: они взлетали в воздух и в полете хватались за руки. Была вереница слонов степенно ступавших друг за другом со странными темнокожими людьми, оседлавшими их шеи. Были полосатые тигры с пастью, как красная пещера. Но больше всего ее заинтересовала картина, которую поставили у конюшни. На ней была высокая стройная дама с рыжей челкой, перед которой танцевал поросенок. Он переставлял лапы элегантно и торжественно, как бы сознавая всю важность и достоинство золотой цепи вокруг его шеи. Под картиной стояла надпись:
" Мадмуазель Мари с ее любимчиком: самым смышлёным поросенком в мире". Люси могла часами стоять перед конюшней, глядя на эту картину, и, припомнив ее ночью, приходила в волнение.
"Я бы тоже могла, если захочу, научить поросенка танцам", - думала она.
Она столько говорила об этой даме с ее разумным поросенком, что однажды дядя Генри принес ей крошечную беркширскую свинку.
Когда дядя увидел ее на фермерской подводе на площади перед домом суда, он тут же вспомнил о Рэнси, и что она хотела бы иметь своего поросенка, чтобы учить его танцам. Фермер тут же продал ему свинку.
Так в блаженстве проходила неделя за неделей. Тетушка Люси почти совсем выздоровела. Теперь она могла ходить по дому и стала интересоваться, что происходит вокруг. Рэнси привязалась к ней. Тогда пришло письмо от ее мамы, которая хотела, чтобы Рэнси вернулась на ферму и помогла ей с младшими детьми. Рэнси очень не хотелось покидать Ридивилль, но тетушка сказала, что она когда-нибудь сможет опять навестить их. Поэтому Рэнси накрахмалила свои вещи и аккуратно уложила их в тополевый сундучок.
Она легко вернулась к своей прежней жизни. Приближался сбор хлопка, и у нее не было временим вспоминать разные разности, которые она видела в Ридивилле. Беркширская свинка, благодаря заботам Рэнси, набирала вес и вскоре стала прелестным и задиристым поросенком. Он бегал за Рэнси повсюду, и было совершенно невозможно выставить его из дома. Рэнси научила его вставать на задние лапы и довольно неуклюже поворачиваться. Он был готов вступить в хоровод и смешил маму. Она много раз хотела рассказать маме о картине с лампой за ней и о мадмуазель Мари с ее любимчиком, но у мамы никогда не было времени дослушать рассказ Рэнси до конца.
Но если мама была слишком занята, чтобы выслушивать эту болтовню, малыш Клифф, который всё еще носил клетчатые передники, был ее охотным слушателем. Рэнси заботливо присматривала за ним, а пасмурным осенним днем выходила с ним на прогулку, и поросенок трусил за ними. Клифф таращился на них, когда Рэнси велела поросенку встать на задние лапы, свесив передние, и он начинал крутиться без остановки.
- Я пойду работать в цирк, - сказала она. ???- У меня будут платье с блестками и розовые штанишки. Пусть те, кому это не понравится, говорят, что хотят. Мне начхать!
Всегда молчавший Клифф устремил на нее торжественный ласковый взгляд и засунул в рот большой палец.
Иногда Лен Уильямс, не сводивший с нее глаз, спускался и пристально глядел на них. Часто он видел, как Рэнси что-то спокойно шьет, поросенок роет землю у ее ног, а Клифф уснул у нее на груди. Однажды он тоже присел рядом с ней склонил голову так, что его губы коснулись ее молодой шеи, и Рэнси, даже не осознав этого, обвила его руками.
- Зачем мне этот цирк, - сказала она. - Я совсем не хочу уезжать отсюда!
Тут поросенок повернулся, хрюкнул, по привычке встал на задние лапы и закружился, как умел, но Рэнси было уже не до его балетных успехов, потому что она прижималась лицом к комбинезону Лена Уильямса.
Этим же вечером Лен попросил у мистера Кэтонхеда руки Рэнси. Лен был правильным парнем: он откладывал деньги и купил себе участок на севере страны. Ни один разумный отец не мог бы отказать ему, и папаша Кэтонхед ответил, что, как по нему, они могут пожениться в октябре, но у него нет денег на свадебный наряд, и Рэнси придется надеть то, что она носит по воскресеньям. Он даст свое согласие и благословение, но это всё, что он сможет сделать при таких обстоятельствах.
Это смутило Рэнси, и она несколько дней размышляла, как ей быть, и, наконец, нашла выход. Поросенок при ее заботах подрос, растолстел и лоснился шкурой. Его можно было продать на базаре и купить на эти деньги подходящий свадебный наряд. Так или иначе, пора от него избавиться - нельзя же его вечно держать его при себе. У замужней женщины должен быть свой дом, за которым ей придется смотреть.
Той же осенью Рэнси вышла замуж за Лена Уильямса и несколько лет была так занята в новом доме, помогая еще Лену на ферме и заботясь о своих детях, появлявшихся нее год за годом, что едва могла вспоминать о родительском доме или печалиться о нем. Она стала утвердившейся в жизни матерью семейства.
Когда ей было под тридцать, опочил ее отец, и Рэнси поехала на похороны. Мать постарела и угасала. Многое в доме переменилось. Она тоже ощутила себя изменившейся и посторонней здесь. Ей не терпелось вернуться к своей семье.
Через несколько лет скончалась и ее мать. На этот раз она приехала на похороны вместе с Леном, оставив детей дома. В тот же год ее брат Клифф женился на девушке из Корнелля. Подумать только, что крошка Клифф женился! Рэнси стало смешно. В самом деле, когда она покинула дом, Клифф был еще младенцем, а теперь он уже взрослый женатый мужчина! Вот так! Мысль о женитьбе Клиффа почему-то вернула ее вспять и напомнила о поросенке. Она достала розовую ленту, которую носила, когда была девчонкой, и аккуратно уложила ее на дно тополевого сундучка. "И всё же, - подумала она, - за него тогда дали на базаре неплохую цену!"
Текли годы, и удивительно, как быстро они уходили. Вот она здесь, Рэнси Уильямс, со взрослыми детьми, ее сын вырос и хочет пойти в армию, чтобы драться с немцами. Это показалось ей забавным. Здесь в графстве жило несколько немецких семей, и ей запомнился один старик в синих штанах, который играл на трубе. И вот крошка Клифф хочет убивать немцев! Нелепость людей смешила ее.
На следующий год собралась замуж и ее старшая дочь Милли. Она подцепила парня, которого звали Джим Мак-Леод. Не такого, какого хотелось бы Рэнси для нее, но Милли решилась твердо и не отступилась.
- Ну, подумай Милли, тебе еще рано выходить замуж! - убеждала ее Рэнси.
- Я теперь старше, чем была ты, когда вышла замуж!
На том и кончилось. Рэнси нечего было возразить. Через пару дней она открыла тополиный сундучок и достала свое свадебное платье. Она подошла к Милли с улыбкой и платьем на руке.
- Я надену свое свадебное платье на твоей свадьбе, Милли, - гордо сказа она.
- Но почему, мама? - удивилась Милли.
Улыбка сошла с губ Рэнси.
- Чем ты недовольна, Милли?
Милли замешкалась с ответом.
- Как ты не понимаешь, мама. Оно ведь совсем не модное. Таких платьев больше не носят!
Вот в чем дело: Милли просто беспокоилась, как примут ее немолодую мать. Она хотела, чтобы она выглядела не хуже других на ее празднике. Но Рэнси было всё равно, что о ней подумают, будут над ней смеяться или нет. Пусть себе смеются! Вокруг столько забавного!
- Выбрось это из головы, Милли! Пусть хоть лопнут от смеха, меня это не волнует.
Милли молча смотрела, раздраженная ее бестолковостью.
- Ну, подумай, мама! Мне, конечно, тоже всё равно, как ты будешь одета, но там соберется вся родня Джима, а они люди придирчивые!
Рэнси задумалась на минуту и кивнула:
- Ладно, милая, будь по-твоему, я хочу, чтобы твоя свадьба была такой, как ты сама хочешь.
Она вышла на крыльцо и осмотрела платье в утреннем свете. Оно, конечно, было немодным - тут нечего сказать. Шелк потерял за это время былой блеск и кое-где потрескался на складках. Серьезность Милли позабавила ее: она рассмеялась, обернула ткань бумагой и уложила платье обратно в сундучок.
Когда Милли и Джон поженились, они перебрались в Моргентаун, но двадцать пять миль уже не казались такими далекими: теперь всюду носились автомобили, и жизнь шла быстрее.
Текли годы. Работ на ферме стало меньше, и они были более легкими. Рэнси располнела. Когда-то она гордилась своей тонкой талией и стройной фигурой, но теперь ей это стало безразлично. Она останавливалась перед зеркалом и глядела на себя: шея растолстела и побагровела, на плечах появились складки жира, а от шеи к груди пролегли заметные неровные складки. "Свинья-свиньей", - подумала она. Потом она садилась на крыльцо или в кресло-качалку и смотрела на дорогу. Вокруг стало больше домов. Появились новые люди, которые вечно куда-то ехали, а прежние жители покидали поселок или кончали свой век. Удивительно, сколько народу за день проезжало по дороге.
Милли, к удивлению ее мамы, продолжила семейную традицию и тоже родила много детей. В доме Мак-Леода всегда были младенцы. Рэнси раскачивалась, думая об их, тоже не бедствовавшей семье, с нежной улыбкой. По вечерам она пыталась что-то шить, но обнаружила, что стала хуже видеть. Она попросила свою вторую дочку, Мэри, отложить свои дела, подойти к ней и продеть нитку в иголку. Как-то вечером она пошила себе платье-рубашку цветной стороной внутрь. Детей это рассмешило, а ее задело. В ту ночь она заплакала впервые за много лет. Это был не те рыдания, когда ей сказали, что крошка-Лен погиб в чужой стране - тогда ее плач слышали даже в лавке Тарлетонов - но тихо и безнадежно. Ни в чем не было смысла, и не было никакой причины так расстроиться.
Через неделю Лен отвез ее в Моргентаун в гости к Милли и Джону. Там был окулист, который сделал ей очки. У нее портились и сильно болели зубы, но Рэнси ни за что не хотела опуститься в кресло зубного врача. Одна мысль об этом ужасала ее. У Лена вырвали все зубы и выдали вместо них пластинки. Милли и Джим замечали, что с годами она становилась всё упрямей.
Тогда Рэнси стала рассказывать детям о своей восхитительной поездке в Редивилль, и в каком чудесном доме тети Люси и дяди Генри он там жила. Она рассказывала об удивившем ее поведении городских дам с белыми руками и изысканными манерами и о рубиновом кольце тети Люси. Она не забыла о поразительной картине в покоях тети Люси, на которой снег был изображен жемчужинами. Но больше всего она говорила о поросенке, которого кормила из бутылочки и учила танцевать.
- Я всё же продала этого поросенка, - сказала она. - Да, как вы слышите, я его продала! Когда его забирали, он пытался встать в клетке и сделать несколько шагов, которым я его научила, и всё время хрюкал, но клетка была маленькая, он стукался головой и падал. Он повизгивал, вальсировал и бился головой, пока повозка не пропала из виду на дороге. Я выбежала и спряталась в кустах. Ваш дедушка вышел за мной и отвел меня в дом.
Вдруг Рэнси засмеялась.
- Ух, какая я была проказница!
Но детей ее поездка, кажется, совсем не впечатлила. Слушали ее вежливо, но когда она кончала рассказ, тихонько расходились. Что за радость что-то рассказывать, если не задают вопросов! Но Рэнси извиняла их: они были еще маленькие, и сколько других впечатлений занимали их головы.
Однажды весной Рэнси пожаловалась на боль в животе, донимавшую ее несколько месяцев, но никому об этом не говорила. Женщина в ее возрасте не могла надеяться, что проживет без болезней, и что всё пройдет само собой. Но боль с каждой неделей становились всё сильней, и она пожаловалась Лену. Лен сказал, что им обязательно нужно поехать к врачу в Моргентаун. Она отнекивалась: сама мысль о том, что у нее может быть что серьезное, казалась ей смешной, но, в конце концов, согласилась.
Доктор был молодой и бодрый. От него исходил запах ароматного мыла и карболки. Вдруг она устыдилась своего толстого обвисшего живота. Она хотела рассказать ему, какой была стройной и привлекательной в молодости, но потом поняла, что доктору это ни к чему. Закончив осмотр, он задумался и прописал ей какие-то домашние средства, от которых боль почти прошла. Рэнси вернулась с Леном домой, но больше не вставала с постели.
Все были к ней очень добры. Соседи посылали ей какие-то угощения, спрашивали о ней Мэри и других детей, но Рэнси об этом почти не знала, потому что от снадобий доктора впадала в забытье. Всё же иногда, несмотря на лекарства, ум ее прояснялся, она садилась и оглядывалась в полном сознании, понимая всё, что происходит вокруг. Она была в таком состоянии воскресным полднем, когда зашла в гости ее давняя подруга, Сара Талретон.
- Поскорей выздоравливай, Рэнси. У тебя еще столько дел в жизни осталось.
- Я совсем раскисла и расстроилась, а смерть всё не приходит ко мне.
- Лучше подумай о Лене и о детях, - отчетливо и возвышенно произнесла Сара. - У тебя достойный верный муж и заслуживающие похвалы дети.
- Лен - муж как муж, а дети, хоть бы их и не было. Вся моя жизнь прошла зря.
- Женщина, которая устроила дом и подняла восьмерых детей, не может сказать, что ее жизнь прошла впустую, - нравоучительно возразила мисс Сара.
- А у Дженни Барраскейл вырастила четырнадцать. Какое кому дело? Лучше б я взяла того поросенка и сбежала с ним в цирк, как собиралась.
Рэнси ночью умерла во сне. Милли и Джим приехали быстро, как только смогли.
Утром Лен сидел на крыльце и курил трубку, одинокий и угнетенный. Он не работал, и день казался ему воскресным. Смерть Рэнси не была потрясением: исхода ожидали давно. Милли спустилась по ступенькам и присела рядом с младшими братьями и сестренками. Отец и Мэри вспоминали ее добрый характер. Мэри опять заплакала, а Милли тоже, как ни старалась, не могла сдержать слёз.
Всё утро Лен просидел в кресле-качалке на крыльце, выставив вперед длинную с прожилками шею, как у цесарки,
- Она была мне хорошей доброй женой, - повторял он каждому, кто подходил к крыльцу посидеть и утешить его. - Мы прожили вместе всю дарованную нам жизнь.